Долг, честь, мужество

Об этой книге

Издательство «Юридическая литература» выпускает в свет книгу «Долг, честь, мужество», в которую входят две повести: одна из них дала название всей книге, другая — «Монастырская тайна». Авторы книги — полковник внутренней службы С. С. Пылев и подполковник милиции В. И. Самоварщиков.

Главные герои повестей — сотрудники милиции, люди высокого гражданского мужества, призванные Коммунистической партией, всем советским народом свято охранять социалистический правопорядок. Это люди сильные духом, увлеченные одной большой мечтой — сделать жизнь человека счастливой и отдающие все силы осуществлению своей мечты. Внешне не похожие друг на друга, все они связаны между собой едиными идейными устремлениями.

Книга поможет читателю ярче увидеть, как за правдой частного факта, за судьбой конкретного человека — сотрудника милиции выступает огромная социально значимая необходимость труда солдат правопорядка, его неотделимость от общего дела коммунистического строительства, от судьбы партии и народа.

Монастырская тайна

— Сам не отдыхаешь и других будоражишь. Надо ж, с постели поднял... — усаживаясь в кабину «Волги», с напускной строгостью выговаривал милиционеру-шоферу полковник Жихарев.

— Служба такая, — улыбнулся старшина Полозов.

— Служба... Ну ладно, куда повезешь, Герасим Лукич?

— На Монастырскую. Там «ЧП» на нашу голову, — разворачивая автомашину, пояснил старшина. — Вечером доложили о загорании дома, а потом вдруг кодом по рации — «убийство».

— Так уж и убийство? — посерьезнел полковник.

— В общем, пожарные обнаружили труп какого-то старика.

— С таким дополнением, Герасим Лукич, информация принимается к сведению, — и полковник зябко повел плечами.

Машина мчалась по грунтовой дороге. Слева и справа мелькали вековые липы. Впереди на фоне черного ночного неба резко выделялись белые стрельчатые стены монастыря, который буквально врос в вершину огромной горы, высившейся на крутом берегу полноводной бурной реки.

Остановились около каменного, похожего на маленькую крепость домика. В свете фар блеснули ярко-красные полированные бока пожарных машин.

Полковник Жихарев проскрипел половицами крыльца, вошел в дом и направился на звук голосов, доносившихся из ближайшей к входу комнаты. Первым увидел его майор Рогов и пододвинул ему стул.

— А где Демьян Спиридонович? — усаживаясь, спросил Жихарев у следователя прокуратуры Князева.

— Уже третий день в больнице наш прокурор, — ответил тот.

— Опять сердце? — насупился Жихарев.

— Да. Второй раз в этом году, Федор Федорович.

— Наведаюсь, — в раздумье проговорил Жихарев и попросил Рогова: — А сейчас, Виктор Сергеевич, быстренько доложите мне обстановку.

Майор раскрыл записную книжку.

— В двадцать пятьдесят по «ноль-один» позвонила гражданка Магула. Подробности в протоколе. Когда пожарные прибыли на место, то выяснилось, что дверь и окна в доме на запорах. Они выбили стекло, проникли в дом и потушили огонь. Дознаватель пожарной охраны утверждает, что причиной загорания явилась свеча, выпавшая из неглубокого подсвечника.

— Свет в доме горел. Зачем же хозяину понадобилась свеча? — недоуменно пожал плечами полковник.

— В это время здесь иногда выключают сеть — столбы меняют, — пояснил майор. — Мы уточняли. Так было и сегодня.

— По предварительным выводам судмедэксперта и наших криминалистов, — продолжал Рогов, — владелец дома покончил жизнь самоубийством...

— Да, таково наше мнение, — вступил в разговор один из экспертов-криминалистов. — Положение трупа, орудие самоубийства, обстановка... Словом, при осмотре места происшествия не выявлено каких-либо признаков убийства и ограбления. Теперь веское слово за медициной.

— Чем он убит или убил себя? — спросил полковник.

Криминалист шагнул к столу и развернул чистый лист бумаги, на котором лежало длинное шило с деревянной расплющенной рукояткой.

— Начальник пожарного караула обнаружил. Что-то хрустнуло под сапогом, вот он и поднял.

Полковник грузно поднялся и подошел к креслу, где, уронив на грудь крупную седую голову, сидел мертвый старик. Посмотрев на него, он распорядился:

— Ну что ж, Виктор Сергеевич, будем продолжать. Поставьте сотрудникам персональные задачи с учетом указаний товарища следователя — и к делу.

Майор Рогов и следователь прокуратуры Князев присели к столу и начали обсуждать дальнейший план следственных действий. Тем временем полковник, переговорив с судмедэкспертом, занялся осмотром комнат.

К боевому товарищу по десантной бригаде Жихарев выбрался только через неделю. Накинув на китель белый халат, он зашагал по коридору больницы.

— В какую палату поместили прокурора? — спросил он дежурную медсестру.

— Федя! Здесь я, — вдруг гулко раздалось в конце коридора.

Полковник заспешил на зов.

— Ну и бас у тебя, Демьян. Самый что ни на есть начальнический, — весело проговорил Жихарев.

— А дискант, Федя, прокурору никак не годится, — в тон ему ответил приятель и усадил его за стол, на котором в вазе стояли красные пионы.

— По виду и бодрости твоего духа чувствуется, что дела у тебя идут на поправку. Так?

— Твою, Федор, прозорливость подтверждаю. И даже пожаловаться хочу...

— В чем дело?

— Прошусь на выписку, а лечащий врач — ни в какую, — с досадой объяснил прокурор.

— Это тебя, брат, для профилактики выдерживают.

— Выходит, профилактика везде нужна, не только в нашем деле. Да, Федор? — прокурор сразу повеселел от того, что Жихарев произнес близкое им обоим профессиональное слово.

— Часто навещают? — кивнул на вазу с цветами полковник.

— Не жалуюсь, Федя, то супружница, то дети с внуками, то заместитель с помощником... Следователи тоже приходят. Вчера к вечеру секретарь райкома партии наведался. А на тебя я не в обиде. Знаю, что такое начальник отдела внутренних дел, да еще центрального района, — поигрывая упаковкой с таблетками, говорил прокурор. — Чем сейчас занимаешься? Трудности есть?

— В принципе, все хорошо, — ответил Жихарев. — Квартал завершили удачно. Правда, есть одно дело. Впрочем...

— Не узнаю тебя, Федор. То, бывало, со мной как на духу, а теперь извольте — недомолвки. Выкладывай, что там у тебя, — прокурор пристально посмотрел на Жихарева.

— В июне на Монастырской, семь, — выделяя каждое слово, заговорил Жихарев, — случился пожар. Когда его затушили, в одной из комнат обнаружили труп владельца дома. Работали несколько дней подряд. Кажется, все сделали на совесть...

— Это ты мне про самоубийство, Федя? — перебил прокурор. — Я в курсе: помощник подробно информировал.

— Не дает оно мне покоя, и все тут, — признался Жихарев.

— Ты полагаешь, дело серьезнее, чем самоубийство? Тогда выкладывай доводы, — прокурор встал, прошелся по палате и снова сел.

Жихарев заговорил, обдумывая каждое слово.

— Сомнения у меня появились недавно, после повторного опроса бойцов пожарной команды. Один из них, такой пожилой усач, он всю жизнь с огнем воюет, рассказывал, что его поразило, насколько быстро вода, которой тушили огонь, исчезла из комнат, словно вытекла куда-то.

— Но при чем здесь это? Ведь установлено, что проникнуть в дом с улицы было нельзя: окна были заперты на замковые шпингалеты, дверь — на двух засовах. По крыше тоже не подступишься... Не сгущаешь ли ты краски, Федя? — усомнился прокурор и тут же сам себе ответил: — Хотя нет, за тобой такого не водилось.

— Понимаешь, Демьян, — задумчиво продолжал Жихарев, — положение трупа какое-то неестественное. Неестественно и само орудие самоубийства... Хотя соседи и показывали, что старик пользовался шилом, а также что он жаловался на одиночество...

— Заключение медиков и экспертов ты не берешь во внимание? — спросил прокурор.

— Наоборот. Науке поклоняюсь, Демьян. Но сердцу не прикажешь. Стучит оно мне, что где-то я ошибся.

— Допустим, если ошибся, то не один ты. Кроме тебя, вон сколько людей работало. И все же ответь мне, пожалуйста, как мог преступник проникнуть в дом, если хозяин затворился на все запоры, будто приготовился к длительной осаде? Учти и то, что нет никаких признаков ограбления. Деньги, целых три тысячи, и те на месте. Насколько мне известно, и соседи, ходившие к старику, в один голос утверждают, что ничего не тронуто. Значит, остается месть?

— Вряд ли, — покачал головой Жихарев. — Старик жил одиноко, ни с кем близко не общался. Никуда не ходил, разве что в магазин, а так все около дома в земле копался. В нашей картотеке гражданин Дымша Изосим Карлович, тысяча восемьсот девяносто восьмого года рождения, уроженец Львова, тоже не значился.

— Вижу, Федя, заболел ты этой болезнью неизлечимо, коли в памяти такие подробности держишь, — сокрушенно покачал головой прокурор. — Знаю, что не отступишься от этого дела. Ну что ж, удачи тебе. Если понадобится, в прокуратуре сошлись на наш разговор, скажи, что я одобряю все твои действия, — и Демьян Спиридонович протянул своему фронтовому другу руку.

Инспектор уголовного розыска Воронин был немало удивлен необычным заданием и даже переспросил полковника:

— Как можно подробнее историю монастыря? Правильно я вас понял?

— Абсолютно, — кивнул полковник. — Возможно, между монастырем и домом существовал подземный ход...

— Следовательно, — обрадованно подхватил Воронин, — убийца мог им воспользоваться... — и тут же осекся. — Но почему тогда наши поиски ни к чему не привели?

Полковник развел руками.

— Для нас сейчас важно получить ответ на вопрос, было ли вообще подземное сообщение. Любой ответ будет иметь значение.

Уточнив с начальником отдела некоторые детали, лейтенант Воронин отправился в краеведческий музей, расположенный в бывшем графском имении. Через час он уже слушал научного сотрудника, который, вышагивая по отшлифованным веками мраморным плитам, покрывавшим пол в архиве, глуховатым голосом пространно рассказывал офицеру уголовного розыска историю монастыря.

— Вот так-то было, молодой человек, — закончил научный сотрудник, опустился на стул и протер платком массивные очки в роговой оправе.

— Обычно история замков, крепостей, монастырей бывает связана с какими-нибудь легендами, — осторожно произнес Воронин. — А в вашем рассказе я ничего такого не услышал.

— Вас интересуют пещеры, тайники, подземные ходы, так я понимаю? — спросил сотрудник музея.

— Именно.

— Я уже сказал, что в монастыре были подземные сооружения и тайные ходы в некоторые кельи. Больше ничего примечательного в этом отношении, насколько мне известно по источникам, здесь не существовало.

— Обо всем, что вы рассказали, можно где-нибудь прочесть? — поинтересовался Воронин.

— Безусловно, — с готовностью ответил научный сотрудник и тут же позвонил в монастырь, являвшийся филиалом музея.

...Лейтенант Воронин излазил подвалы монастыря вдоль и поперек, но не обнаружил даже признаков подземного хода. Огорченный неудачей, которая усугублялась тем, что он испачкал донельзя новый костюм, инспектор поздним вечером приехал в отдел и, чертыхаясь, долго счищал кирпичную пыль одежной щеткой. За этим занятием и застал его начальник отделения уголовного розыска. Он неслышно прошел в кабинет и сел у окна.

— Я вижу, вы задание выполнили на совесть, Юрий Юрьевич, — глядя на инспектора, с улыбкой произнес Рогов.

Воронин обернулся.

— Пожертвовал костюмом, а все впустую.

— Не скажите. Вы убедились в том, что никакого выхода из монастыря не было. Так?

— На собственной одежде, — пошутил лейтенант.

— Юрий Юрьевич, — майор подошел к инспектору, — в областной библиотеке пыли не будет. Вот и отправляйтесь завтра туда.

— Опять выяснять тот же вопрос?

— Тот же самый, — подтвердил майор и вышел.

Заведующая библиотекой — старушка в строгом черном платье с белым кружевным воротником — подала Воронину костлявую руку и деловито спросила:

— Чем могу служить уголовному розыску?

— Уголовный розыск интересует литература о монастыре, — в тон ей ответил Воронин.

— Таковая имеется. Редкие экземпляры. Пользоваться ими можно только здесь, на месте, — старушка поправила воротник и надавила на кнопку тоненьким пальчиком.

В кабинет впорхнула стройная девушка и улыбнулась лейтенанту.

— Надежда Андреевна, подберите товарищу вот эти экземпляры, — и старушка протянула девушке квадратик картона, на котором были написаны названия нужных лейтенанту книг.

К вечеру Воронин осилил две книги и встал из-за стола с сильнейшей головной болью. В его уставшем мозгу мелькали, сменяя друг друга, события, фамилии графов, князей, священнослужителей и прочих лиц, связанных с историей монастыря.

Шесть дней подряд Воронин ходил в библиотеку и читал, читал, не пропуская ни одной страницы. Нигде о подземном ходе не было ни слова. Инспектор уже мысленно начал ругать начальство, которому взбрело в голову искать преступника по историческим источникам вековой давности.

После перекура Воронин засел за последнюю книгу. Нехотя перелистывая страницы, он с большим трудом заставил себя осилить половину. Перевернул очередную страницу и прочел название главы: «Игуменья Феофила».

— Имена выдумывали, не выговоришь, — зло произнес лейтенант вслух.

Когда он переворачивал пятую страницу этой главы, пальцы у него дрожали. Он читал и глазам своим не верил: «...с благословения архимандрита мать Феофила предала анафеме инокиню Параскеву. Блудство оной раскрыл кастрат Евтихей, являвшийся единственной особой мужеского полу, допущенной за монастырские врата. Кривой Евтихей указал игуменье то место возле склепа святого Исидора, от которого тянулся потайной ход к флигельку наезжих ясновельможных гостей. Параскева — в миру Изольда, урожденная Рифенсталь — означенным ходом...» Дальше половина страницы была оторвана, и лейтенант, прочитав всю книгу до конца, так и не узнал дальнейшую историю инокини Параскевы.

Обрадованный находкой, инспектор тут же, из библиотеки, позвонил начальнику отдела.

— Товарищ полковник, — еле скрывая волнение, докладывал он, — есть подземный ход... Слушаюсь. Выезжаю.

Полдня провел полковник Жихарев в областном отделе культуры. С трудом удалось ему добиться разрешения начать в монастыре розыскные работы. Дело осложнялось тем, что он не мог рассказать в полной мере, зачем это понадобилось, и потому все должностные лица, к которым он обращался, недоуменно пожимали плечами. Выручил прокурор. Он связался с секретарем обкома, и разрешение было получено.

...Плиту, закрывавшую подземный ход, работники милиции нашли сравнительно быстро и, отодвинув ее крючьями, обнаружили люк. Когда его поднимали, раздался скрип ржавых петель. Вниз вели кирпичные ступени.

Сотрудники научно-технического отдела спустились в подземелье, вооруженные электрическими фонарями большой мощности, противогазами и всем необходимым, что могло понадобиться для работы в таких необычных условиях. Примерно через три часа они оказались в доме, где случился пожар. Потайной ход выходил в камин.

В подземелье они обнаружили сравнительно свежие отпечатки подошв обуви, четко выделявшиеся на толстом слое густой, слежавшейся пыли. Причем следы шли в двух направлениях — туда и обратно, так что вторая цепь следов, более свежих, во многих местах нарушала первую. Были найдены также пустой футляр от какой-то большой книги с темными пятнами на внутренних стенках и совсем пожелтевшая немецкая газета. В конце тоннеля оказался глубокий колодец, наполненный водой.

После изъятия пальцевых отпечатков, обнаруженных на внутренних стенках футляра, лейтенант Воронин бережно уложил его во вместительный портфель и тут же отправился по проторенной дорожке к заведующей библиотекой. Она долго рассматривала находку, даже принюхивалась (так показалось Воронину) и наконец, отложив футляр, сказала:

— Скорее всего здесь хранилось священное писание. Мы с такими экземплярами не сталкивались. Советую вам обратиться к настоятелю собора отцу Борису.

К служителю культа поехал полковник Жихарев, облачившийся по такому случаю в непривычный для него штатский костюм. В машине он посоветовался со старшиной Полозовым:

— Герасим Лукич, как мне настоятеля-то величать в разговоре?

Тот после долгого молчания ответил:

— Наверное, отец Борис.

— Отец, — хмыкнул полковник. — Он, пожалуй, лет на пять моложе меня будет. Отец...

— А если просто так, без имени и на вы? — подсказал старшина.

— Это больше подходит, — согласился полковник и уставился в окно кабины.

«Волга» медленно подползла к ярко-зеленой ограде, окружавшей аккуратный увитый плющом дом. Полковник вышел из машины, взял под мышку футляр, бережно завернутый в белую бумагу, толкнул калитку и ступил на дорожку, посыпанную ослепительно-желтым песком. В сенях его встретила женщина. Певучим голосом она пригласила Жихарева пройти «в покои» отца Бориса и сама пошла впереди, предупредительно раскрывая перед полковником двустворчатые двери.

Настоятель, крупнотелый мужчина лет пятидесяти с розовым лоснящимся лицом, сидел в глубоком плюшевом кресле, положив руки с большими пухлыми кистями на подлокотники. Одет он был в кремовую косоворотку, подпоясанную шелковым кушаком.

— Прошу, — явственно выделяя букву «о», густым басом проговорил отец Борис и указал на кресло. — Чем могу служить?

Полковник отрекомендовался, сел и, развернув сверток, положил футляр на стол:

— Хотелось бы услышать от вас, какая книга могла в нем храниться.

Настоятель с интересом взял футляр и стал внимательно осматривать со всех сторон. Особенно долго он рассматривал инкрустацию бронзового позолоченного замка, сокрушенно вздыхал из-за того, что сломан пружинный запор, и наконец, поднявшись во весь свой громадный рост, позвал «матушку». Та незамедлительно вплыла в комнату.

— Аграфена Кондратьевна, подайте мне, пожалуйста, увеличительное стекло с белой ручкой, оно лежит в комоде, — попросил отец Борис, снова сел в кресло и забарабанил пальцами по подлокотнику.

Вооружившись линзой, он тщательно рассмотрел какую-то надпись на корешке футляра и проговорил, растягивая слова:

— Сие принадлежало святой церкви. Извольте взглянуть на шифр, — он показал Жихареву, где надо смотреть. — Сим мечено соборное имущество.

Через увеличительное стекло полковник разглядел несколько тусклых цифр и буквы старославянского алфавита.

— Совершенно верно, знаки имеются, — согласился он. — А где же книга, лежавшая в этом футляре?

— Видите ли... — отец Борис потер пальцами переносицу, будто помогая себе этим поймать утерянную мысль. И вдруг неожиданно спросил:

— Вы слышали о Маврикии Осиповиче Вольфе?

— Нет, не приходилось, — с сожалением ответил полковник.

— Это наш соотечественник, издатель и книгопродавец. В сороковых годах девятнадцатого столетия он начал продавцом в книжном магазине в Варшаве. Затем торговал в Париже, Лейпциге, Вильно. Осенью тысяча восемьсот сорок восьмого года переехал в Петербург, здесь и началась его самостоятельная издательская деятельность. Приобрел типографию, затем словолитню, открыл собственный магазин. Маврикий Осипович издал более пяти тысяч книг. Среди них сочинения Пушкина, Лермонтова, Мицкевича. Издавал он и журналы — «Вокруг света», «Задушевное слово» и другие. Особую пользу сей издатель принес печатаньем умных книг для отроков и святой церкви. Одна из них — библия... — отец Борис вздохнул всей своей широченной грудью и положил руку на футляр. — Здесь хранился редчайший экземпляр таковой. Ценность его заключалась, в частности, в том, что иллюстрировал божье писание талантливый французский художник Гюстав Доре. Его рисунки крупного, страничного формата придавали писанию необычайное действо, — настоятель приветливо улыбнулся полковнику. — Теперь о предмете, вас интересующем. Местный умелец, по просьбе тогдашнего настоятеля собора, святого Никодима, сработал для этой редкостной библии редкостный по узору оклад из листового золота, украсив его чеканкой, а также драгоценными и полудрагоценными каменьями: алмазами, гранатами, бирюзой, жемчугом...

— Футляр тоже он сработал? — спросил полковник.

— Нет. Сие изделие церковного сторожа. Златорукий был мастер, — вздохнул отец Борис.

— И что же стало с этой библией и ее футляром?

— Украли. Лет этак двадцать пять назад в соборе на рождество состоялась всенощная. Я тогда только окончил семинарию и принял сан священника. Началась проповедь, ее читал ныне усопший отец Митрофан. Потом был крестный ход со святым песнопением. Ранним утром хватились библии, а ее в алтаре не оказалось. В святой день пропажа святой книги! — настоятель умолк и осенил себя крестным знамением. Потом вдруг глаза его оживились и он осторожно погладил футляр. — Теперь господь бог смилостивился над грешной паствой, подал знак ободряющий.

— О пропаже библии ставились в известность компетентные органы? — спросил Жихарев.

— Думаю, что нет.

Полковник медленно поднялся и стал заворачивать футляр в бумагу.

— Ну что ж, спасибо за информацию. А теперь извините, служба.

— Бог вам в помощь...

— Ну, как святые причастия? — усмехнулся Полозов.

— Впечатляет божий слуга. Такие энциклопедические познания из истории русского книгопечатания, хоть с лекцией к нам приглашай.

— В отдел или домой везти? — спросил старшина.

— Не угадал. В управление поедем.

Как только Жихарев появился на пороге кабинета начальника научно-технического отдела, тот шагнул ему навстречу и, пожимая руку, заговорил:

— Любопытная, доложу я вам, газетенка... Сдается мне, Федор Федорович, что она принадлежала старику со всеми вытекающими отсюда выводами, — начальник НТО снял телефонную трубку: — Петр Григорьевич, захвати ту газету — и ко мне.

Эксперт поздоровался с Жихаревым, разложил ветхую газету на столе и, водя карандашом по тексту, начал переводить вслух:

— «Черный корпус». Издатель — политический отдел управления имперской безопасности при содействии министерства пропаганды рейха». Газета, товарищ полковник, эсэсовская. Экземпляр датирован 25 сентября сорок третьего года. Жирным шрифтом выделена выдержка из воззвания их фюрера.

— О чем здесь? — заинтересовался Жихарев.

— Приказывает завоевывать земли силой карающего меча, — объяснил эксперт и перевернул газету. — А вот тут какой-то шарфюрер Глобке рассказывает о геройстве полка «Бранденбург-80», который чествовался в Нюрнберге на стадионе «Портайгеленде»...

— А Дымша Изосим Карлович не упоминается? — с надеждой спросил Жихарев.

— Мы имели такое предположение. Но о нем ни слова, — ответил эксперт.

Полковник поднялся.

— Выходит, без помощи начальника управления тут никак не обойтись, — сказал он. — Схожу-ка я к генералу.

Спустя неделю, сидя в кабинете начальника управления — генерала Трофимова, Жихарев с нетерпением перелистывал давно ставшее архивным дело на гражданина Дымшу И. К. В деле имелся донос в адрес оуновской тайной канцелярии, захваченной в свое время компетентными органами. Он был подписан бандитской кличкой «Лютый». В доносе говорилось о Дымше как о стяжателе, который «не гребует обирать святые храмы». В качестве примера Лютый называл кражу из собора библии в золотом окладе.

Федор Федорович прочитал протоколы допросов, копию приговора военного трибунала, характеристики администрации колонии, где Дымша отбывал длительный срок заключения. Полковник с сожалением отметил, что в то далекое время следователи не придали никакого значения сообщению о библии. А ее, скорее всего, похитил или сам Дымша, или кто-то по его указке. Можно было предположить также, что убили Дымшу именно из-за этой редкостной книги. Видимо, кто-то знал, что она хранится у старика. «Может быть, тот самый Лютый и есть убийца?» — подумал Жихарев и поделился своей догадкой с начальником управления.

— Наши мнения совпадают, Федор Федорович, — сказал генерал. — И сейчас мы принимаем все возможные меры к установлению этого субъекта. Поэтому имейте в виду, что скоро, возможно, придется послать опытных сотрудников в командировку. Однако, — генерал подошел к Жихареву, — учитывая ваш огромный опыт, Федор Федорович, я полагаю, что вы не сделаете преждевременный акцент только на этой, пока еще туманной версии?

— Ни в коей мере, товарищ генерал, — заверил Жихарев. — Все силы и средства, выделенные управлением, мы используем для отработки всех намеченных и возникающих версий, о чем я постоянно докладываю вашему заместителю.

— Да, я знаю, — сказал Трофимов и завел разговор о научно-практической конференции, готовящейся на базе отдела полковника Жихарева.

Как-то в августе в дежурную часть областного управления внутренних дел пришел кряжистый, заросший густой бородой дед. Сорвав с головы треух, он громко прокашлялся и заговорил:

— Слово к вам имею. Может, сгодится.

Дежурный инспектор пододвинул посетителю стул и предложил сигарету.

— Не балуюсь, — отказался от курева дед и продолжал: — Хворал я, почитай, два месяца, в больнице лежал. Вернулся, а люди бают, будто нашего отшельника-садовника порешили. Тады я смекнул вот чего. Летось я рыбачил на бережку и приметил молодых мужиков, двоих. Приладились они, значит, на бугре, что возле стены монастырской, и в какую-то трубу глядельную обзор делают. Тут клев пошел, и забыл я об них. Через пару деньков снова пришел, уже под вечер. Глядь-поглядь, а они опять в энту трубу зырят...

— Куда они смотрели? — насторожился дежурный.

— То-то и оно, что, окромя дома садовника, глядеть оттуда боле некуда. Ну, а вскорости я прихворнул и слег... — дед вздохнул и, выжидающе поглядывая на дежурного из-под мохнатых бровей, мял в жилистых руках треух.

Через несколько минут с посетителем уже беседовал инспектор уголовного розыска. Он уточнял, как были одеты незнакомцы, каков их возраст и многое другое, что необходимо для составления словесного портрета интересующих милицию людей.

В местной обсерватории нашелся старенький телескоп примерно таких размеров, которые описал старый рыбак. С помощью этого прибора следователь прокуратуры и работники милиции провели следственный эксперимент. Лейтенант Воронин изображал хозяина дома, а наблюдавшие в телескоп руководили его действиями по рации. Инспектор то открывал гардероб или комод, то брал с полки книги и усаживался с ними за стол. Эксперимент показал, что неизвестные выбрали для наблюдения идеальное место и могли даже в сумерках видеть все, что происходило в доме. Других же объектов для наблюдения по соседству с этим домом не было.

Теперь полковник Жихарев, следователь прокуратуры Князев и начальник ОУР Рогов пытались привести имеющиеся данные к единому знаменателю, с тем чтобы, отталкиваясь от них, логически восстановить весь ход событий, предшествовавших преступлению. Но данных оказалось далеко не достаточно.

— Каким-то путем неизвестный узнает о наличии книги, — размышлял вслух Князев. — Дом на отшибе и виден отовсюду как на ладони. Подступиться трудно...

— Совершенно очевидно, что убийца откуда-то узнал о нелюдимости старика и о том, что тот ни за какие деньги не расстанется со своим сокровищем, — добавил Рогов.

— Безусловно, — согласился следователь. — Но в эту нашу версию нужно внести и такое предположение, что убийца или убийцы сначала могли попытаться договориться со стариком.

— Годится, — одобрил Жихарев.

— Так или иначе, — продолжал Князев, — но я убежден в том, что этими двумя наблюдателями круг участников преступления не ограничивается.

— Любопытно! — повернулся к нему полковник.

И следователь начал излагать свою версию.

Кабинет начальника отдела покинули за полночь. Все участники этого неофициального совещания пришли к выводу, что предстоящую работу надо вести по двум основным направлениям — проверять, во-первых, книжных негоциантов, во-вторых, перекупщиков золота и драгоценных камней.

А утром дежурный доложил Жихареву, что звонили из приемной и передали, чтобы в половине десятого он был у генерала. Не заходя в кабинет, полковник подписал несколько срочных документов и поехал в управление.

Поздоровавшись, Трофимов передал Жихареву справку, исполненную на бланке.

— Как видите, Федор Федорович, здравствует Лютый и, учитывая нынешние средства передвижения, проживает, можно сказать, по соседству.

— Выходит, нам крупно повезло, товарищ генерал, — в тон начальнику ответил Жихарев и тут же добавил: — Иллюзий я не строю. Но отработка этой версии в любом случае так или иначе приблизит нас к истине.

— Кого думаете посылать в командировку? — спросил генерал.

— Майора Рогова.

— Одному человеку трудновато будет, Федор Федорович.

— Тогда дам ему в помощь лейтенанта Воронина. Способный работник.

— Ну что ж, пусть оформляются. Я распоряжусь о чем следует.

Начальник отделения уголовного розыска майор Рогов и инспектор лейтенант Воронин приехали в областной центр в полдень и, не заходя в местное управление, направились по адресу, где значился проживающим гражданин Остроух. Они быстро отыскали старый двухэтажный дом, стиснутый со всех сторон башнями новостроек. Воронин сел на скамейку, а Рогов вошел в дверь и поднялся на второй этаж. Пожилая женщина подметала лестничную площадку.

— Мирон Брониславович дома? — спросил у нее майор.

Женщина выпрямилась:

— В сарае с утра возится. Номер восьмой на двери. Там его и застанете.

— Будь здесь, — бросил Рогов на ходу Воронину и зашагал вдоль шеренги сараев. Отыскав нужный номер, он заглянул в полуоткрытую дверь и, увидев кряжистого старика, поздоровался.

— Здорово, коли не шутишь, — отозвался тот и положил топор на верстак.

— Я к вам, Мирон Брониславович, — майор перешагнул порог сарая.

— Не припоминаю такого знакомца, — осклабился Остроух и крепкой, натруженной ладонью смахнул стружку с самодельного табурета. — Седай, ежели не гребуешь.

«Словцо из доноса на Дымшу», — усаживаясь, подумал майор и спросил:

— Против разговора не возражаете?

— У меня разговоры давно закончились. Все переговорено, — Мирон смерил Рогова недобрым взглядом.

— Извините, Мирон Брониславович, я сразу не представился, как-то из головы вон. Я майор милиции Рогов, начальник отделения уголовного розыска.

— Что вам от меня нужно? — перейдя на «вы», быстро заговорил Остроух. — Свое я отбухал от звонка до звонка. Советская власть меня простила. Годами проверялся. Что еще? — И вдруг он весь как-то обмяк и надрывно выдавил из себя: — Люди токмо не простили. Из села уехал, так в городе встречи случаются. В глаза чуть не плюют и указывают как на иуду... — Остроух умолк и обессиленно опустился на колоду.

— Мирон Брониславович, вы давно знаете Дымшу? — нарушил молчание майор.

Старик вздрогнул.

— Одной веревкой были связаны. Только он в десятских ходил. И он свое отбыл.

— Это известно, — вставил майор, а сам подумал: «С таким надо напрямую». И сказал, глядя на собеседника в упор:

— Дымша убит. Обстоятельства привели к вам...

Остроух вскочил.

— Никаких обстоятельств! Ишь, куда заворачиваете! Дымша там, а я здесь! Из города, почитай, десяток лет не отлучался. Обстоятельства... Нет, мил человек, если что, то по старому делу спрашивай...

— Вы знали, что у него имеется библия в золотом окладе? — перебил майор.

— Не токмо знал, а и в руках вот этих держивал, — с вызовом ответил Остроух. — Постой, постой, гражданин начальник... Из-за нее и порешили раба божьего?

«Что он, догадливого простачка из себя разыгрывает?» — подумал майор и, не отвечая на вопрос Остроуха, задал свой очередной вопрос:

— Как она попала к нему?

— К нему ничего не попадало. Сам брал. Перед начальством угодничал. А книгу эту в рождественское служение в соборе взял. Служку церковного медным крестом взгрел по башке и приказал под страхом смерти молчать...

— Во время следствия по вашему делу почему не сказали об этом? — строго спросил Рогов. Старик съежился.

— Об этом не спрашивали. Без того хватило по самую завязку.

— Какова ваша роль в разбойном нападении?

— В храм не входил. А потом, не скрою, книгу нес, когда десятский закуривал, — с готовностью ответил Остроух.

— Где же она хранилась столько лет, пока Дымша отбывал наказание? — поинтересовался майор.

— Это мне неведомо, — в голосе Остроуха прозвучало сожаление. Добавил: — Уже потом, после отсидки, был я как-то у него в отцовском доме. Выпили на радостях, крепко выпили. О прошлом молчали. Дымша сильно захмелел и книгу ту мне показывал. Позавидовал я ему тогда. Подумал, что у него жизня сразу через отца налажена, а теперь вот еще библия есть, вся в каменьях и в золотище. А у меня портки да бушлат и жилья своего нет, сестра приютила...

— И как же вы расстались? — перебил майор.

— Долю я потребовал. Стращал властями. За грудки хватались, — надрывно рассказывал Остроух. — Он, чертяка, в силе мне не уступал, хотя и старше был... Я только стращал. Куда там к властям? Такая каша заварится... Однако тревожил я его, Изосима Карловича, — старик оживился. — Письмами тревожил: поделись, мол, хоть частью...

— Отвечал? — спросил майор.

— На письма-то? Каждый раз. То зло, то смиренно. Но делиться отказывался, — охотно сообщил Остроух.

— Письма сохранились?

— Последнее, мабуть, имеется. В доме надо пошукать, — и Остроух принялся складывать инструменты.

Около часа он старательно искал письмо и наконец беспомощно опустился на стул.

— Судьбища проклятая, костлявой рукой за глотку хватает. Выходит, все брехал Мирон. Надо ж, запропастилось... — и тут старика озарило: — Постой, не Галина ли его в книгах унесла? Получается, гражданин майор, что звонить сестре придется.

Вышли на улицу, которая уже тонула в сумерках, и направились к будке телефона-автомата. Лейтенант Воронин незаметно шел сзади.

Остроух набрал номер.

— Позовите Галину Брониславовну... Галя, те две книги, что ты унесла, у тебя? Там письмо нужное было... Ать, нечистая сила! Когда ж ты успела?.. Погодь, — и Остроух повернулся к майору:

— Будь она неладна. Какую-то кастрюлю и две книги о царях продала. Про письмо не знает.

— Если мы к ней наведаемся, ничего? — спросил Рогов.

— К сестре-то? В любой час, — ответил Остроух и крикнул в трубку: — Галя, я к тебе иду.

Гале оказалось лет под семьдесят. Высокая, худая, подвижная старуха приветливо поздоровалась с пришедшими и, смахнув фартуком с мягких стульев невидимую пыль, предложила сесть. Потом, виновато поглядывая на брата, рассказала, что иногда продает любителям старинные вещи и книги. Куда, мол, ей, старухе, их беречь?

— А письмо там было? — выспрашивал брат.

— Может, и было, Мироша. Кто его знает...

— Вспомнил! — Мирон шагнул к сестре. — Оно лежало в той книге, где нарисована царица с Потемкиным.

— Что ж теперь вспоминать, Мироша? Кабы я знала, — оправдывалась сестра.

— Галина Брониславовна, — вмешался в их разговор майор, — а вы не помните, как выглядел покупатель?

Старушка сокрушенно вздохнула и, виновато глядя на брата, ответила:

— Дюжий такой парень. Пиджак у него замшевый, коричневый и длинный. Очки темные и чемоданчик узенький.

— А почему он вдруг именно к вам подошел? — поинтересовался Рогов.

— Сама в толк не возьму. Почитай, за добрый квартал остановил и очень вежливо спросил, не продаю ли я книги...

— Какие-нибудь особые приметы?

Галина Брониславовна недоуменно посмотрела на брата.

— Галя, товарищ пытает, чем этот человек отличается от других: может, голосом, ходьбой, обличьем. Понимаешь? — пришел на помощь Мирон.

— Говорит он больно елейно, — вспомнила старушка и задумалась. — И еще часто повторяет «как говорят» и чемоданчиком этим размахивает, словно отгоняет кого-то...

Когда вышли на улицу, Остроух нерешительно подал майору руку.

— Вы уж извиняйте, что в сарае дал волю злобству. Жизнь-то моя в пшик обратилась. А виновных нет. Сам ее испакостил, и отмыть не дано до последних дней, — и он, ссутулившись, побрел по темному переулку.

К майору подошел лейтенант Воронин.

— Ты как считаешь, спать нам за усердную службу полагается или нет? — весело спросил Рогов. — Пошли в управление. Там нас ждут и стол и дом.

Дежурный местного управления пожурил их за то, что не предупредили о своем приезде заранее, и потому предложил не тратить времени зря, а располагаться на раскладушках в кабинете начальника отдела профилактики, благо тот в отпуске. У дежурного нашлась бутылка кефира, а у приезжих в портфеле — бутерброды. Поужинали компанией, и гости расположились в отведенном для них кабинете.

— Виктор Сергеевич, — попросил Воронин, устраиваясь на раскладушке. — Хоть самую суть расскажите.

— Она пока не укладывается в узкие рамки, — отозвался майор и передал вкратце разговор с Остроухом.

— Может, он в темную играет? — усомнился лейтенант.

— Не думаю... Брось зажигалку, — майор закурил. — Станет яснее, когда найдем письмо.

— Вы предполагаете, найдем?

— Возможно, Юрий Юрьевич, возможно.

— Допустим, что письмо оказалось в руках стяжателя. Он прочел и узнал о золотой библии... — размышлял вслух лейтенант.

— Подходит, Юрий Юрьевич, — одобрил майор.

— Значит, в первую очередь мы должны выяснить, кто он, этот самый покупатель: его привычки, связи и так далее, — продолжал размышлять лейтенант.

— Каких-либо дополнений к вашим аналитическим выводам у начальства не имеется, Юрий Юрьевич. Посему я предлагаю спать, а завтра мы со свежими силами приступим к поискам покупателя книг. Правда, сначала попросим, чтобы нас определили в гостиницу, — сказал майор и потушил сигарету.

Майор Рогов и лейтенант Воронин, впервые попавшие на книжное торжище, с интересом наблюдали за поведением торговцев книгами, которые, с удивительным чутьем определяя в толпе истинных книголюбов, с такой осторожностью нашептывали им предложения, будто доверяли самую сокровенную тайну. Иные спекулянты подходили к покупателям молча и, оглядев их с головы до ног, демонстрировали прямоугольный кусок картона, на котором были выведены названия книг и требуемая за них сумма.

Время от времени спекулянты толпой устремлялись к букинистическому магазину. Это означало, что туда направляется один из тех чудаков, которые сдают книги по установленным расценкам. Не успеет такой человек и слова вымолвить, как его ноша оказывается в руках наиболее ловких спекулянтов и они, сдерживая локтями запоздавших собратьев по доходному ремеслу, ошарашивают сдатчика предлагаемыми наперебой ценами. Через несколько минут огорошенный чудак уже стоит один и, сжимая в кулаке денежные купюры, никак не может осмыслить, что с ним произошло. А где-то в стороне удачливые «покупатели» под горящими жадными взглядами завистников подсчитывают предстоящие барыши.

...Увлекшись происходящим, офицеры уголовного розыска чуть было не упустили молодого человека в длиннополом замшевом пиджаке, который, очевидно уже совершив сделку, медленно покидал торжище. Следуя за ним, Рогов и Воронин вышли на утопающую в зелени улочку. Здесь молодой человек замедлил шаг, вытащил пачку «Марлборо» и ловко выхватил сигарету зубами. Лейтенант Воронин приблизился к нему и услужливо щелкнул зажигалкой.

Тот молча прикурил.

Майор Рогов предъявил удостоверение.

— Чем могу служить? — спросил незнакомец.

— Весной вы купили две книги у старой женщины. Не помните такой эпизод?

— Может, и случалось. Книги — моя страсть...

— И все-таки, — настаивал Рогов. — Высокая старая женщина. Вы ее остановили на углу Пролетарской, у магазина «Меха». Заплатили ей шестьдесят рублей за две книги.

— А, история двора ее императорского величества! Была, как говорят, такая покупка, — незнакомец затянулся сигаретой. — Ничего зазорного в этом не вижу. Походите у букинистического. Там свободно продают и покупают.

— А почему вы вдруг обратились именно к той женщине? Ведь вы не знали, что у нее в свертке книги? — спросил Воронин.

— Интуиция, как говорят, — и незнакомец поправил массивные зеркальные очки.

— Значит, вы не отрицаете, что приобрели книги? — уточнил Рогов.

— Не отрицаю, — деланно улыбнулся молодой человек. — А в чем, собственно, дело?

— Вот об этом нам и следует поговорить. Разумеется, не здесь, — объяснил Воронин.

— У меня времени в обрез, — незнакомец забеспокоился.

— Ну, уж если оно нашлось в рабочий день для посещения толкучки, уделите и уголовному розыску, — отрывисто ответил Рогов.

В управлении молодой человек предъявил свой пропуск, из которого значилось, что он, Новиков Игорь Григорьевич, — старший инженер научно-исследовательского института.

— Как же это получается, Игорь Григорьевич? — спросил Рогов. — Вам надлежит сейчас в институте науку двигать, а вы личные дела вершите.

— Это компенсируется работой в вечернее время. Мне часто долго засиживаться приходится, — нашелся тот.

— Ну, эту подробность, надеюсь, нам еще объяснят компетентные товарищи. А сейчас продолжим разговор о книгах. — Рогов пристально посмотрел на инженера. — Прошу учесть, что от вас требуется предельная честность и точность.

— Вы говорите какими-то загадками, — усмехнулся инженер. — Будто я натворил черт знает что. Да, я купил эти злосчастные книги. Хотел оставить себе, но тут подвернулся, как говорят, солидный человек, и я их уступил.

— Пожалуйста, расскажите подробно, как все было, от момента покупки книги у старушки.

Инженер облизнул губы.

— Ну, я их купил, тут же, как говорят, просмотрел, положил в портфель и пошел обедать в шашлычную, а потом — снова к букинистическому. Смотрю, подъехал «форд». Солидный человек, одетый, как говорят, с иголочки, вышел — и в толпу. Он увидел у меня книги и купил их.

— Игорь Григорьевич, вы только что сказали, что книги лежали в портфеле, — вставил Рогов.

— Я запамятовал. Книги я держал в руке. Думал: пусть люди видят, какой я сегодня счастливый.

— Допустим, — в раздумье проговорил Рогов. — И сколько же он вам заплатил?

— Ровно сто.

— Выходит, барыш, — Рогов подошел к Воронину. — Пусть товарищ все это напишет, в частности подробно опишет покупателя и автомашину, потом отберешь у него подписку о неразглашении. А я тем временем наведаюсь к начальнику ОБХСС.

...Сотрудники ОБХСС установили, что старший инженер Новиков в текущем году отпуском не пользовался, из города по личным и служебным делам не отлучался. Тем не менее было принято решение выявить его связи и уличить в спекуляции книгами.

А поздним вечером Рогов докладывал по телефону полковнику Жихареву о результатах проведенных мероприятий. Тот сердито кричал в трубку:

— Не оплошали ли вы с этим образованным спекулянтом? Может быть, следовало сначала приглядеться к нему со стороны, а уж потом разговаривать? Зачем же сразу в лоб?

— Иного выхода не было, — оправдывался Рогов. — Есть основания полагать...

— А если он кого подставил? — сердился Жихарев. — В любом случае упускать его из виду нельзя.

— Мы не упускаем, — ответил Рогов. — Одновременно устанавливаем того, кто купил книги.

— Само собой... — уже более спокойно произнес Жихарев. — В общем, так. Как выйдете на покупателя, не торопитесь. Сначала выясните, кто он и что. Ну, до следующего звонка, как договорились...

На следующее утро Рогов и Воронин, расположившись в кабинете начальника отдела БХСС, разговаривали с инспектором, обслуживающим здравоохранение. Предметом разговора был некий Кабланович. Как выяснилось, именно он купил у Новикова книги.

— Мы наблюдаем за Каблановичем уже давно, — говорил инспектор. — Семь лет назад он проходил по одному делу, но тогда мы не смогли доказать его причастности к преступлению, хотя материалы были. Проходил свидетелем. Весной к нам в финорганы поступили анонимные заявления, в которых говорилось, что Кабланович по-прежнему занимается частной практикой, берет с пациентов крупные гонорары и, в частности, золото. Мы знали, что он только-только переехал на новую квартиру, и потому решили повременить с проверкой.

— И что же, все тянете? — спросил Рогов.

— Сами понимаем, — вступил в разговор начальник ОБХСС, — но допускать повторную ошибку мы не имеем права.

— Да. Тогда думали, что сделали прочно, а он, как уж, выскользнул, — вставил инспектор.

— Вспугнули, — заметил Рогов.

— Я не думаю, чтобы после того урока он остановился, — продолжал инспектор. — Пятнадцать лет имею дело с подобными лицами и не помню, чтобы кто-то остановился. Это своеобразный азарт, он у хищников может только разгораться.

— А что вы можете сказать о связях Каблановича? — спросил майор.

— В этом плане, мне кажется, установлено кое-что интересное для вас, — ответил инспектор. — У Каблановича отмечается смычка с неким художником-оформителем Гордо Вениамином Алферовичем. Гордо значится на учете в нашем уголовном розыске: он отбывал наказание за ограбление церкви. Интересная деталь: когда у вас произошло убийство, Гордо в городе не было.

— Почти целый месяц отсутствовал, — добавил начальник ОБХСС.

Вечером Рогов снова докладывал по телефону полковнику Жихареву.

— А у нас здесь участковый Клюквин отличился, — в заключение разговора сказал полковник. — Разыскал водителя такси, который подвозил одного гражданина от вокзала к дому Дымши и обратно. Так что вы попросите в управлении фотографии этого доктора и художника. Ни пуха вам с Ворониным...

— К черту, — произнес Рогов, уже положив трубку, и отправился к начальнику местного отдела уголовного розыска Лосеву, у которого уже около часа находился лейтенант Воронин.

— Ну, как там Федор Федорович? — спросил майора сухощавый полковник.

— Он, как бы не сглазить, всегда в полном здравии, — ответил Рогов. — Требует, чтобы я срочно выслал фотографии Каблановича и Гордо.

— Предъявлять собирается? А кому? — заинтересовался Лосев.

— Участковый Клюквин установил таксиста, который вез гражданина, схожего по приметам с доктором, а один рыбак видел двоих молодых людей, наблюдавших за домом убитого Дымши...

— Непременно, непременно вышлем, — оживился полковник. — Теперь дело за посылкой из вашего управления. Как прибудут слепки следов и отпечатки пальцев, обязательно примерим.

Инспекторы уголовного розыска, к которым присоединились майор Рогов и лейтенант Воронин, изучали образ жизни и распорядок дня художника-оформителя Вениамина Гордо. Обычно он выходил из дома около одиннадцати и направлялся или в мастерскую, или на место, где выполнял заказы. Там он работал часа два, а потом занимался своими личными делами: ходил по магазинам, навещал знакомых, а по вечерам часто засиживался с компанией в кафе. Инспекторы подметили одну очень важную деталь: этот «вольный» художник-оформитель по пути к месту работы почти всегда завтракал в одной и той же уютной закусочной.

В один из дней сотрудники сделали гипсовые слепки следов его обуви, четко отпечатавшихся в пыли. А вот в закусочной чуть не дошло до скандала. Только инспектор, обернув платком стакан, которым пользовался Гордо, хотел положить его в портфель, как к нему с руганью подскочила уборщица. Пришлось заплатить рубль.

Эксперты сделали заключение, что следы обуви, изъятые в подземном ходе, и пальцевые отпечатки, оставленные на внутренней поверхности футляра от библии, идентичны следам Гордо, оставленным в пыли, и отпечаткам пальцев, изъятым с поверхности стакана.

Водитель такси, ознакомившись в присутствии понятых с пятью предъявленными ему фотографиями, указал на фотографию гражданина Каблановича и сказал, что именно этого пассажира он вез семнадцатого мая в 11.30 от вокзала до дома № 7 по Монастырской улице и обратно.

Старый рыбак на предъявленных ему тех же пяти фотографиях не признал ни одного из тех мужчин, которые наблюдали за домом Дымши.

Все эти новости майор Рогов узнал от полковника Лосева и из очередного телефонного разговора с полковником Жихаревым.

Начальник уголовного розыска встретил майора Рогова новостью:

— Виктор Сергеевич, наш подопечный в командировку собрался.

— Может, оно и к лучшему, — в раздумье произнес майор. — Полагаю, пора его задерживать, — и вопросительно посмотрел на Лосева.

— Да, начнем работать вплотную. С прокуратурой задержание уже согласовано. Давайте обсудим детали.

За час до отправления поезда сотрудники уголовного розыска расположились перед входом на перрон и стали наблюдать за прибывающими пассажирами. Вениамин Гордо показался в дверях перед самым отходом поезда.

— Педант. Минута в минуту, — тихо произнес майор, поднялся со скамейки и подошел к Гордо. За ним — остальные сотрудники.

Они обходили художника с обеих сторон. Наконец майор преградил ему путь.

— Вениамин Алферович Гордо?

— Вы не ошиблись, — ответил тот.

— Необходимо выяснить несколько вопросов, поэтому вам придется повременить с отъездом, — тихо проговорил майор Рогов и отрекомендовался.

— Повинуюсь, — шутливо ответил Гордо.

Подошли к служебной машине. Лейтенант Воронин, открывая дверцу, предложил:

— Вениамин Алферович, давайте портфель сюда, а то на заднем сиденье вам с ним тесно будет.

Художник разжал пальцы, и Воронин буквально на лету подхватил тяжелую ношу. Доехали быстро.

Переступив порог кабинета начальника уголовного розыска, Гордо сел на предложенный стул и уставился в окно. Рогов, посоветовавшись с полковником, устроился напротив задержанного.

— Вениамин Алферович, — начал он, — нас интересует, где вы находились в июне. Назовите конкретные пункты и что вы там делали.

— Что делал? Заказы выполнял, — ответил Гордо. — Оформлял витрины, клубы, читальные залы. Где я побывал? Извольте, — и он стал перечислять названия городов и поселков. Некоторые повторял по два и даже по три раза.

Майор Рогов отметил, что задержанный упрямо не называет город, в котором произошло убийство, и спросил:

— Вы все точно вспомнили?

— На память не жалуюсь, — деланно зевнул художник.

Тут лейтенант Воронин, до этого сидевший так, что из-за его спины задержанный не мог видеть небольшой стол, на котором лежало что-то покрытое листом бумаги, отошел в сторону и пересел на другое место. Гордо настороженно посмотрел на стол и судорожно сжал пальцами сиденье стула. В наступившей вдруг тишине было слышно, как у него хрустнули суставы.

— Вы не назвали город К. Может быть, на этот раз память вас подвела и требуется подсказка с демонстрацией, для убедительности, кое-каких предметов? — перехватив взгляд задержанного, спросил майор.

— Вениамин Алферович, — вступил в разговор лейтенант Воронин, — в уголовном кодексе есть статья, согласно которой чистосердечное признание рассматривается как обстоятельство, смягчающее вину. Советую вам воспользоваться этим положением закона.

— При чем тут кодекс, да еще уголовный? — искоса поглядывая на стол, ответил Гордо. — Ну, был я в этом городе, к знакомой ездил. Но это же не командировка.

— Адрес, имя и фамилия знакомой? — спросил лейтенант Воронин.

— Зовут ее Ольгой, фамилию не знаю, а адрес могу найти по памяти, — вяло ответил Гордо.

Майор Рогов решительно встал и подошел к столу, за которым несколько минут назад сидел Воронин.

— Не получается чистосердечного признания. Тогда взгляните сюда, — и он приподнял бумагу. На столе лежали гипсовые слепки следов обуви, футляр от библии и пожелтевшая от времени фашистская газета.

Задержанный вздрогнул.

— Не понимаю. Решительно ничего не понимаю!

Лейтенант Воронин раскрыл папку и положил перед ним заключение экспертизы.

— Прочтите. Здесь сказано, где и почему вы наследили.

По мере того как Гордо читал, беззвучно шевеля губами, его полное лицо покрывалось бисеринками пота. Наконец он отложил документ.

— Ну так как, будете говорить? — шагнул к нему полковник Лосев.

— У него иного выхода нет. Куда он от всего этого денется? — указал на стол Рогов и повернулся к задержанному: — Так что же заставило вас пойти на убийство Изосима Карловича Дымши?

— Кабланович, гад, навел, — еле слышно выдавил из себя Гордо.

— Продолжайте.

— Раньше я по его просьбе доставал ему антиквариат. Познакомились мы у него в кабинете, он мне коронки менял... — Гордо жадно затянулся сигаретой и закашлялся. — Весной он позвонил мне в мастерскую и сказал: «Есть тысячное дело». Встретились. Разговор шел о драгоценной библии и ее хозяине — старике, который живет в другом городе, на окраине, в отдельном доме. В общем, на отшибе...

Майор Рогов снова подошел к столу, взял футляр от библии и положил его перед задержанным:

— Для наглядности.

— Да, в нем она и лежала, — выдохнул Гордо и еле слышно попросил: — Пить до безумия хочется.

Ему налили воды из графина. Задержанный облизал сухие губы и прильнул к стакану. В наступившей тишине было слышно, как его зубы стучат о стекло. Осушив стакан до дна, он поставил его на стол, дотронулся до футляра и вдруг начал биться головой о край стола, выкрикивая:

— Идиот, идиот, зачем бросил... За-а-ч-е-е-м... бро-о...

Сотрудники вместе со стулом оттащили его в сторону. Проходила минута, другая, а он все сидел, скорчившись, и только вздрагивал.

— Пожалуй, на сегодня достаточно, — проговорил начальник уголовного розыска.

Техник-стоматолог Кабланович пребывал в отличном настроении: один надежный человек твердо заверил его в том, что составит протекцию и библия будет предложена богатому туристу-коллекционеру. И, хотя о цене не было сказано ни слова, Кабланович, знавший толк в подобных вещах, предполагал получить огромную сумму. Мысль о близком обогащении сделала его несколько расслабленным и рассеянным. Это отметили сотрудники уголовного розыска, когда вошли к нему в квартиру, чтобы пригласить его в управление — якобы для выяснения фактов, указанных в анонимном письме.

С мечтательной улыбкой на лоснящемся лице Кабланович сел в автомашину и, сняв велюровую шляпу, проговорил:

— У милиции тоже своеобразные методы. Без повесток и звонков сразу к делу.

На его слова никто не прореагировал, и Кабланович, беспокойно поерзав на сиденье, спросил:

— Сколько это займет времени? Учтите, у меня много пациентов, они ждут.

Майор Рогов обернулся к нему:

— Это зависит от линии вашего поведения.

— Какая может быть линия, если идет речь об анонимке? Клевета на труженика, — и Кабланович распахнул плащ: — Видите, я ударник коммунистического труда!

Ему никто не ответил.

Войдя в кабинет начальника отдела уголовного розыска, Кабланович снял шляпу, подошел к Лосеву и протянул руку:

— Здравствуйте, товарищ полковник. Вы будете рассматривать анонимное письмо, которым какой-то пакостник замахнулся на мой авторитет?

Полковник ответил вялым рукопожатием и указал на стул:

— Садитесь, пожалуйста. Сейчас будем разбираться.

Кабланович покосился на Рогова.

— Видимо, ваши работники погорячились, товарищ полковник. По пути они явно намекали на какую-то мою погрешность. Думаю, вы устраните это недоразумение?

— Да-да, конечно, — ответил полковник и кивнул Рогову: начинайте, мол.

— Михаил Евсеевич, — задал первый вопрос Рогов, — назовите ваших знакомых, с которыми вы встречались в последние месяцы, в частности в июне-июле.

Кабланович дернулся на стуле.

— Моя профессия, товарищ, основана на общении с людьми. Поставил коронки, заменил мост, сделал протез — и уже знакомство. Сами посудите, сколько потребуется времени, чтобы назвать хотя бы фамилию и отчество каждого, с кем я встречался в названное вами время, — с готовностью ответил Кабланович и посмотрел на полковника.

— Речь идет не о таких знакомых, а о близких, — уточнил майор. — О тех, кому вы оказываете какие-либо услуги или кто оказывает услуги вам.

— И таких знакомых у меня хватает, — заявил Кабланович и, мельком взглянув на часы, обратился к Лосеву: — Товарищ полковник, могу я позвонить домой? Время обеда, а я здесь. Моя половина будет беспокоиться. Я ей только скажу, что задерживаюсь. Можно?

Прищурившись, полковник ответил:

— Позвоните потом, — и спросил: — И все же, как насчет близких знакомых?

Кабланович чуть слышно вздохнул:

— Раз вы так настаиваете, извольте. Сосновская, Шеер, Беленков, Зюков, Мартынов... Эти фамилии вам абсолютно ни о чем не говорят. По-моему, товарищи, вы не о том спрашиваете. Насколько мне известно, вы обязаны прочесть то письмо и проверить вместе со мной достоверность указанных в нем фактов. На деле же вы использовали предоставленное вам право, затащили меня сюда и учиняете непонятный допрос, — начал разглагольствовать Кабланович.

— Ну, что касается «затащили», это вы напрасно, — заметил полковник, — а все непонятное... Оно со временем станет ясным.

— Значит, вы считаете свои действия правомерными? — вскинулся Кабланович.

— Мы все делаем в соответствии с законом, — парировал полковник и, попросив лейтенанта Воронина включить магнитофон, добавил: — Сейчас вы услышите голос одного вашего знакомого, которого забыли упомянуть.

Кабланович пристально следил за руками здоровенного парня, которого полковник назвал Ворониным. Наконец кассеты медленно завращались, в динамике что-то прошуршало, и послышались голоса: «Кабланович, гад, навел... — Продолжайте... — Раньше я по его просьбе доставал ему антиквариат. Познакомились мы у него в кабинете, он мне коронки менял (в динамике раздался громкий кашель)... Весной он позвонил мне в мастерскую и сказал: «Есть тысячное дело»...»

— Михаил Евсеевич, как фамилия этого человека? — спросил Рогов.

— Ничего не понимаю. Записали какой-то ложный донос и мотаете душу невинному человеку, — закатив глаза, простонал Кабланович.

Наблюдавший за ним майор отметил, что прослушивание записи как рукой сняло спесь с этого дельца, но выработавшаяся в нем с годами наглость еще продолжает по инерции выплескиваться наружу.

— И все-таки, Михаил Евсеевич, вы обязаны назвать, кому принадлежит только что услышанный вами голос, — требовательно произнес полковник.

— Вы тоже обязаны... Как гражданин Советского государства я требую согласно нашей самой демократичной в мире Конституции дать мне возможность!.. — жестикулируя, выкрикивал Кабланович.

— Пафос этот к данной ситуации никак не подходит, — прервал его майор и, подойдя к телефону, набрал номер: — Товарищ дежурный? Майор Рогов. Распорядитесь, чтобы в кабинет начальника ОУР доставили арестованного Гордо.

Кабланович вскочил и прижал руки к груди:

— Товарищи! Товарищи! Не надо Веню. Я откровенно... Я скажу...

Майор повернулся к лейтенанту Воронину:

— Встретишь в коридоре. Если что, позову.

— Садитесь, Кабланович, и давайте все по порядку, — сердито нахмурился полковник.

Стоматолог плюхнулся на стул.

— Весной у какого-то модного парня...

— Инженера Новикова, — вставил Рогов.

— Не знаю, кто он. Я купил у него две книги... — Кабланович поморщился, достал платок и вытер взмокшие ладони. — В одной из них обнаружил письмо. Из него узнал, что у старика Дымши имеется драгоценная библия. В мае поехал к нему, но не договорился...

— Дальше? — вывел его из раздумий полковник.

— Что дальше? Ах, да... Вене я сказал: «Вот адресок, съезди. Может, тебе удастся уломать старика». Веня согласился сделать попытку. Он говорил мне о каком-то молодом человеке, который может ему помочь.

Рогов и Лосев переглянулись.

— Как фамилия этого человека? — спросил майор.

— Кажется, что-то от рыбы. Вспомнил: Лещ... — Кабланович ослабил галстук и расстегнул верхние пуговицы рубашки. — В июне Веня передал мне книгу и получил ровно четыре тысячи, как и условились...

— Деньги выдадите добровольно, или проводить у вас обыск? — спросил полковник.

— Зачем рыться в доме, травмировать семью? Я порядочный человек, сам отдам, — скороговоркой проговорил Кабланович и заискивающе уставился на полковника. Помолчав, вкрадчиво спросил: — Это мне зачтется?

— Меру наказания определяет суд, Михаил Евсеевич, — ответил вместо полковника майор Рогов. — А что касается нас, милиции, то мы считаем, что в качестве меры пресечения к вам следует применить содержание под стражей, о чем и будем докладывать прокурору.

— Всего-то и виноват я в том, что купил книгу, — и такая мера, — сокрушенно вздохнул Кабланович.

— За этим, Михаил Евсеевич, стоит преступление — убийство человека, и его организатором фактически явились вы. Подумайте. Все началось именно с вас, — назидательно сказал полковник.

— Кабланович никогда не был и не будет убийцей! — брызгая слюной, выкрикнул задержанный. Потом умолк и вытер губы тыльной стороной ладони. — Куда мне теперь?

Полковник нажал на кнопку, вмонтированную под крышкой стола.

...Как только за Каблановичем захлопнулась дверь, майор Рогов спустился на первый этаж и связался по специальному телефону с дежурным по управлению.

— Приветствую, Кузьмич, — прикрывая микрофон ладонью, начал говорить Рогов. — Скоро... Завершаем... Передай в ОУР и полковнику Жихареву, что был назван некто по кличке «Лещ»... Нет... В нашем городе... Я уже докладывал, что двое задержаны... Тогда скажи, что «Леща» назвал Кабланович. Это связь Гордо... До встречи, — и майор положил трубку.

Примерно через час полковник Жихарев уже ставил группе инспекторов задачу задержать ранее дважды судимого Туркина, в учетной карточке на которого значилась кличка «Лещ».

— ...Соучастники живут в другом городе, и что с ними произошло, он, естественно, не знает. Поэтому, товарищ Клюквин, вы, как и обычно, заходите в квартиру, вызываете его якобы для разговора — и сразу в машину, — закончил инструктаж полковник.

Известный в этом микрорайоне пьяница Тимоха только что для начала выпил на двоих бутылку портвейна и, приближаясь к дому, увидел, как из подъезда, в котором живет Колька Туркин, вышел участковый Клюквин и направился к милицейской автомашине. «Бутылкой дело оборачивается», — радостно подумал Тимоха и трусцой побежал к оврагу, где недавно, как он видел, за штабелями брошенных строителями цементных плит сидел в компании его сосед. Тимоха сбежал в овраг и, увидев Туркина, загундосил:

— Микола, подь сюда.

Лещ отмахнулся и продолжал разговаривать с приятелями.

Тимоха приблизился:

— Иди сюда, говорю.

Сжав кулаки, Туркин подскочил к нему:

— Чего надо? Что пристаешь?

— Дура ты, Микола. К тебе Клюквин с милицией. Полная машина...

— Выдумал? — Туркин замахнулся.

— Дашь по морде, если соврал.

— По стариковскому делу... докопались, — скрипнул зубами Туркин. — Коли так, Тимоха, ты меня и во сне не видывал. Понял? — и Туркин потряс перед его носом огромным кулаком.

Тимоха попятился назад, но тут же заканючил:

— Микола, на бутылку с тебя...

Туркин вытащил из кармана скомканную пятерку и бросил на траву. Тимоха нагнулся, схватил купюру и тут же получил такой пинок, что вихрем взлетел вверх по тропинке и очутился на краю оврага. Потирая ягодицу, он трусцой подбежал к заветному магазину и с независимым видом подошел к прилавку.

— Маша, беленькую, — попросил он продавщицу и разжал кулак.

Прижимая к груди поллитровку, Тимоха вышел из магазина и огляделся. Увидел знакомого пьяницу и гордо приблизился к нему, показывая свой трофей:

— Ну что, Саня, на двоих?

Сизоносый Саня пенсионного возраста сорвался с места и зашагал за Тимохой.

Бутылку распили у квасной бочки. Захмелевший Тимоха расхвастался:

— Микола Туркин целую пятерку дал.

Дежуривший среди пьяниц сотрудник уголовного розыска в штатском услышал этот разговор и тут же позвонил по телефону-автомату полковнику Жихареву.

Подкатила закрытая автомашина с надписью на борту «спецмедслужба», и Тимоху вместе с собутыльником доставили в медицинский вытрезвитель, где утром Тимоха дал показания о встрече в овраге с Николаем Туркиным.

Участковый Клюквин шел по высокому мосту и любовался серебристой с синеватым отливом гладью реки, на которой плавно покачивались отражения фонарей, похожие на причудливые искрящиеся звезды. Это занятие не мешало ему наблюдать за редкими прохожими, спешившими в такой холодный вечер поскорее добраться до уютного жилья.

Последний месяц при обходе обслуживаемой территории офицер милиции обязательно делал крюк и пару часов прогуливался по мосту. Он считал, что разыскиваемый Николай Туркин вполне может появиться в городе, а раз так, то моста ему никак не миновать.

Участковый поднял воротник пальто и, пристально поглядев вокруг, зашагал в отдел. Но только он спустился с моста на набережную, как его обогнал дружинник:

— Товарищ Клюквин! Меня за вами послали. Туркин объявился.

— Дома?

— Нет, только сейчас видели в бане, что на Заречной улице, где частные домовладения.

— Вот что, — Клюквин опустил воротник, — организуйте наблюдение, а я мигом обернусь.

До отдела участковый добрался на попутной машине.

— Туркина надо брать, в бане засел! — заторопил он дежурного.

Тот переключил рацию на передачу.

— Семнадцатый, я четвертый, следуйте в подразделение. Как поняли? Я четвертый. Прием.

— Семнадцатый четвертого понял, следовать в подразделение. Выполняем. Прием, — тут же послышалось в ответ.

В комнату дежурного вошел майор Рогов.

— Зачем понадобились патрульные? — спросил он.

— Туркин на Заречной, в бане на ночлег укрылся! — возбужденно начал объяснять Клюквин.

— Ясно. Со мной поедут Воронин и Снегирев, — распорядился майор.

— Начальнику отдела и в управление докладывать? — спросил дежурный.

— Пока не следует. Если что, оттуда передадим, — немного помедлив, ответил майор и вышел.

...Разрывая темноту ярким светом фар, два «газика» проскочили центр города и, спрямляя путь, запрыгали по ухабам дороги, только недавно проложенной строителями. На Заречной улице свет выключили, и автомашины «на ощупь» стали двигаться к краю оврага, где среди сосен, тускло освещенные луной, угадывались очертания приземистой бани.

— Стоп! — скомандовал Рогов.

Зашелестел кустарник, и откуда-то слева вышли дружинники.

— Как в гостинице разместился. Свечу или лампу зажег. Видите, окошко светится? — проговорил один из них.

— Всем оставаться на местах, — приказал майор. — Клюквин и Воронин — за мной!

Спустя несколько минут все трое собрались у огромной сосны.

— Добротно сработал баню хозяин, — размышлял Рогов. — Просто так не подступишься. Как ни прикидывай, без шума не обойтись. Впрочем, есть у меня одна идея... Юрий Юрьевич, зови Снегирева.

Когда подошли Воронин и Снегирев, Рогов стал объяснять всем свою идею. Слушая начальника, офицеры, приготовившиеся к штурму и схватке, недоуменно переглядывались.

— А вы, Клюквин, подтяните на всякий случай людей, расставьте их, как условились, и предупредите о наших действиях, — закончил майор.

Убедившись в том, что все участники группы заняли указанные места, майор зашагал вперед. Слева и справа от него пристроились Воронин и Снегирев. Операция началась.

...— Кажись, в нашей хавире домовой поселился, — прокричал Снегирев.

— Ты, Кирюха, лишний стакан хватил, оттого тебе все домовые да черти кажутся, — в тон ему ответил Воронин.

— Зенки протри, Саня! Не споткнись, а то баян угрохаешь, — захохотал Снегирев.

Воронин ухватился за планку и рванул дверь к себе.

— Говорю тебе, Кирюха, в нашей хавире домовой.

За бревенчатой стенкой зашуршала солома.

— И верно, кто-то кимарит, — согласился Снегирев и ударил ногой в дверь.

— Эй, ты, домовой, вылазь, потолкуем, — забарабанил в притолоку Воронин.

Дверь несколько раз дернулась и, проскрипев ржавыми петлями, распахнулась. Выставив перед собой пистолет, через порог перешагнул всклокоченный Туркин и сиплым голосом прорычал:

— Чего хай поднимаете, крохоборы! Перестреляю, как падло.

— Не крути пушкой, малахольный, — грозно прошептал стоявший справа от двери майор Рогов.

Туркин обернулся на голос. Этим воспользовался лейтенант Воронин. Он сделал молниеносный выпад вперед, сжал Туркину запястье и резко рванул его руку влево. Захрипев от боли, тот разжал кулак, и револьвер глухо стукнулся о деревянный пол.

— Тебе, Виктор Сергеевич, маститый драматург может позавидовать, — улыбнулся полковник Жихарев. — За считанные минуты спектакль сочинил, роли распределил и сразу без репетиции премьеру дал, — и, посерьезнев, добавил: — Двенадцать патронов. Мог бы дров наломать...

— Воронин брал, — пояснил майор.

— Этого молодца матушка-природа и силой за троих наградила, и смелостью не обошла, и смекалкой не обидела, — проговорил полковник и, помолчав, спросил: — Как думаешь, зачем Туркин выпросил у Гордо письмо Дымши, адресованное Остроуху, и берег?

— Скорее всего, когда-нибудь хотел предъявить счет Каблановичу, — в раздумье ответил майор.

— И предъявил бы! — подхватил полковник и, вытащив из папки письмо, принялся читать:

«Мирон! Тебе уже не раз было говорено, что библию портить не собираюсь. Ты же опять надоедаешь. Говоришь, книгу оставь себе, а оклад передай мне. Без него она что конь без сбруи. Последний раз ты выдумал новую выдумку. Требуешь алмазы и жемчуг с оклада. Ничего, Мирон, у тебя не выйдет. Доли твоей в той библии нет. Так что успокойся. Помнишь, при встрече все было говорено? Ты пугаешь меня властями. Так знай, и тебя это больно заденет. Больше отвечать на твои злобные письма не буду. Все. Изосим».

— Не попади оно к Каблановичу — и копался бы Изосим Дымша по-прежнему в своем саду, — складывая письмо, сказал полковник.

— И монастырская тайна так бы и осталась тайной, — добавил майор и захлопнул папку уголовно-розыскного дела.

Долг, честь, мужество

Генка ловко выхватил зубами сигарету из пачки, щелкнул зажигалкой и уселся на скамейку напротив фонтана. Из трубок-тычинок бронзовых маков с шумом вырывались веселые струйки воды и, рассыпаясь веером, падали вниз тяжелыми изумрудными каплями. Генка до того увлекся этим зрелищем, что забыл, зачем он здесь сидит.

На самом деле он назначил на этой скамейке свидание с Лариской: хотел отметить вместе с ней свой день рождения.

Но Лариска так и не пришла. Она не сказала Генке, что идет «на дело». В это время она сидела в ресторане с одним приезжим с Кавказа. А дальше все шло по заранее намеченному плану. Выйдя из ресторана, Лариска уединилась со своим кавалером в парадном. Донжуан только было распростер объятья, как на него напали трое.

...Потерпевший Чаешвили сидел в комнате дежурного по отделению милиции и, потирая ушибленный затылок, возмущался:

— Понимаешь, начальник. Молодая, красивая, лет двадцать. Никогда не подумаешь, что она такая. Ай, старый дурак!.. Ни гроша теперь нет. Часы только купил. Сто шестьдесят платил! Где часы, где деньги, где документы?

На место преступления выехала группа сотрудников уголовного розыска. Служебно-розыскная собака уверенно взяла след, довела проводника до троллейбусной остановки, заметалась, села и заскулила. Так в оперативной сводке у дежурного по городу появилась запись о ночном происшествии, а в отделении милиции возбудили уголовное дело по поводу ограбления гражданина Чаешвили.

Не дождавшись Лариски, Генка зло выругался. Захотелось напиться, чтобы хоть водкой залить тоску. А отчего тоска, он и сам не знал: то ли от обиды на Лариску, то ли от ощущения жизненной пустоты, которое все чаще и чаще не давало ему покоя в последнее время.

Генка понимал, что рано или поздно он опять на чем-нибудь попадется. Снова допросы, потом суд... Понимал, а покончить с такой жизнью не мог. Но ведь был же он когда-то нормальным мальчишкой! Бегал за мороженым, собирал этикетки от спичечных коробок, после войны пошел в школу... Как же все случилось?

Рос Генка Маркин в обыкновенной рабочей семье. Мать и отец работали на заводе слесарями. Первым вниз покатился отец.

Как-то весной Георгий Прокофьевич Маркин встретил бывшего сослуживца по армии — Овеченского. Вместе участвовали в войне с белофиннами. Правда, Георгий Прокофьевич всю зиму провел за рычагами боевого танка, а Аким Акимович Овеченский «ковал победу» на бригадном продовольственном складе. Овеченский этой встрече неслыханно обрадовался. Он работал заведующим совхозным магазином, и дела у него сложились так, что если он срочно не уволится, подыскав для магазина нового заведующего, то ему придется беседовать со следователем. Он предлагал директору совхоза на свое место уже несколько кандидатур, но тот, побеседовав, отказывал. Теперь Овеченский строил планы, как уговорить Маркина. Знал: фронтовика директор возьмет обязательно.

Выпивали в кафе «Ласточка». Аким Акимович щедро угощал Маркина и после каждой выпитой рюмки ввертывал нужное словечко. Он рисовал перед Георгием Прокофьевичем молочные реки и кисельные берега.

— Ты погляди на меня, Жорка, — Овеченский гордо выпятил грудь. — Сорока пяти не дают, а на самом деле мне шестой десяток. А почему? Свежий воздух! В совхозе работать — это тебе не на заводе слесарить. А мужик ты, Прокофьич, головастый, хозяйственный...

Осоловелыми глазами Маркин уставился на собеседника.

— И откуда ты, Аким, все знаешь?

— По тебе видно. К тому же ты честный работяга. Такие и нужны в торговую сеть.

— А сам ты, того, убегаешь? — Маркин погрозил пальцем.

— Обижаешь, Жора. Не убегаю, а перевожусь. На повышение иду, брат. А так бы в жизнь не сдал магазин. Тут тебе и продукты свежие за гроши, и подарки от экспедиторов... Сколько я проработал — ни сучка, ни задоринки. Честностью взял.

Выпив немало коньяка и наслушавшись умильных речей Овеченского, Георгий Прокофьевич согласился. Польстился на легкий заработок. Впрочем, ничего удивительного в этом не было. Он и на заводе держался особняком, ни с кем по-дружески не сходился. Когда выдавали новый инструмент, старался урвать себе получше. Хорохорился, если доставалась невыгодная работа. Решив выпить в компании, ждал, что кто-то первым заплатит. Жадность владела им. Нет, Маркин ни у кого даже копейки не взял. Он обкрадывал себя. В выходной день, когда другие ехали отдыхать за город или шли в кино, в театр, он, как сыч, сидел дома и семью никуда не пускал: жаль денег на расходы. Соседи называли его хозяйственным мужиком, но они ошибались: он был настоящим скрягой.

Став заведующим магазином, Маркин уволил продавщицу и на ее место поставил жену, связался с дельцами. У него завелись дармовые деньги. Выработалась привычка обмывать каждую сделку. В квартире появилось много ценных вещей.

Генка быстро почувствовал перемену в жизни семьи. И хотя отец и мать учили его только хорошему, мальчишка прекрасно понимал, что они лишь говорят о хорошем, а сами... Вскоре все в доме встало вверх дном. Пьянки, кутежи... Собутыльники отца научили Генку пить водку, часто давали ему деньги.

А через несколько лет наступили черные дни. Супруги Маркины были уволены из магазина с позором. Их пожалели, не отдали под суд. Георгий Прокофьевич с трудом устроился работать сторожем, а его жена — уборщицей. К тому времени оба они стали алкоголиками и вскоре продали из квартиры все, что можно было продать. Потом Георгий Прокофьевич умер от белой горячки, а жена его продолжала влачить жалкое существование.

Когда мать с отцом уволили из магазина, Генка лишился сразу всех удовольствий. «Где взять денег?» — эта мысль преследовала его постоянно. Он нашел выход — связался с преступниками. Первое ограбление пьяного сошло удачно. Второе ему простили, стараясь сделать из него честного человека. Но слишком сильным было тлетворное влияние семьи. Вскоре Генка был привлечен к уголовной ответственности, потом еще раз.

Накануне смерти отца он вышел на свободу и спустя некоторое время встретился с Овеченским. Он не знал, что этот человек — причина всех бед его семьи. Наоборот, он увидел в Акиме Акимовиче своего «благодетеля», который на первых порах поддержал его и научил, как с умом добывать большие деньги.

Овеченский за всю свою жизнь ни дня не провел по совести. В годы заката нэпа он связался с владельцем кондитерского цеха Абрамом Соколовским и поставлял ему сырье. Он постоянно отирался на Сухаревском рынке, среди преступников, слыл там своим человеком. Многих пропившихся и проигравшихся в очко он выручал в трудную минуту, за что преступники после удачного «дела» с ним щедро расплачивались. Аким подсказывал ворам, какой товар легче сбывать, где его можно добыть, и они взламывали палатки, магазины, проникали на базы и тащили все, что могли. Овеченский имел от этого прямую выгоду: он покупал у преступников «товар» за гроши и до предела вздувал цену, сбывая его как сырье Соколовскому. Осуществлял он свои сделки осторожно, чужими руками. Подыщет какого-нибудь пьяницу, растолкует, что к чему, и тот за пару литров водки выступает в роли скупщика и продавца краденого.

Ужом выскользнул Аким, когда Московский уголовный розыск всеми силами обрушился на Сухаревский рынок. Он сменил место жительства — перебрался из центра на окраину Москвы, к одинокой богобоязненной женщине, устроился экспедитором на обувную фабрику, сплел тенета, как паук, и затих.

Многие соседки завидовали Марфиному счастью. Не знали они, что статный розовощекий здоровяк Аким считает каждую копейку, истраченную женой, да еще и учит ее уму-разуму своими кулачищами. Отправится Аким на работу, а Марфа заливается горючими слезами и бьет низкие поклоны перед иконой. Но на людях она держалась с достоинством: хоть показное счастье, да ее, пусть завидуют.

Любил Овеченский в одиночестве рассматривать свое богатство. Как только жена уйдет в церковь, он — к буфету (ключи всегда держал при себе). Достанет тяжелые книги с вырезанными страницами, перевернет несколько листов и любуется на перстни с бриллиантами, кулоны червонного золота, монеты царской чеканки. В других книгах тугие пачки денег, он их пересчитывает.

Долгими часами просиживал так Аким и мечтал. О красивых женщинах, о собственном особняке. Потом закипал лютой злобой на жизнь, которая не дает развернуться, скрежетал зубами, но постепенно успокаивался, уговаривал себя тем, что придет время — и он возьмет свое. А какое время, Аким и сам толком не представлял, но надеялся...

На фабрике Овеченского уважали. Он умел ладить с окружающими, умел, если надо, работать, не отказывался ни от каких поручений, писал заметки в стенгазету, выступал на собраниях. В коллективе обувщиков он слыл настоящим активистом и передовиком производства. А однажды произошел случай, после которого Овеченского каждый раз стали избирать в президиумы собраний и даже написали о нем в «Рабочей Москве». Перед окончанием смены директор фабрики пригласил к себе в кабинет всех активистов, сообщил, что к нему поступили сигналы о хищениях, и попросил их вместе с охраной проверять рабочих и служащих в проходной.

Овеченский не раз видел, как закройщик Гершкович опоясывался хромовыми кожами. Видел, но молчал: может, пригодится когда-нибудь человек. В тот день, выйдя от директора, Аким сразу же направился в цех. Спрятался за стеллажом и вышел как раз в тот момент, когда Гершкович застегивал последнюю пуговицу на рубашке. Аким схватил его за руку и прошипел:

— Сгоришь, дура!

Закройщик побледнел и стал разматывать кожи. В это время в цех вошел секретарь партийной организации с несколькими рабочими. Вот так и стал Аким невольно активным борцом с расхитителями государственного имущества.

В тридцать восьмом году Овеченского снова обуяла жажда наживы, и его «библиотека» стала пополняться от «кожевенных» дел.

Как только началась война с белофиннами, Овеченский надел толстовку, галифе, сапоги и около часа с трибуны призывал рабочих не щадить своей жизни во имя горячо любимой Родины. И вот тут-то он переборщил, не учел ситуации. Его «патриотический» порыв приняли за чистую монету. Представитель районного комитета партии посовещался с директором, с военкомом, и Акиму была оказана честь «добровольцем» защищать Отчизну.

Перед отъездом Овеченский вставил в буфет дополнительные замки и строго-настрого приказал Марфе не входить в его комнату.

На фронте он как хозяйственник сумел определиться на продовольственный склад танковой бригады. Здесь, в бригаде, он и познакомился с механиком-водителем Маркиным.

Проходимец и с войны вернулся не с пустыми руками. Люди погибали, лежали в госпиталях, а довольствие шло на весь личный состав. Овеченский ловко пользовался этим. Поступали на склад и подарки фронтовикам от трудящихся тыла, и различные трофеи. Никто не уличил Овеченского! Документация у него всегда была в полном порядке. И бойцы им были довольны: никогда не скупился на лишнюю чарку водки (благо всегда находилось, чем ее разбавить).

На фабрике Овеченского встретили как героя. А он, выпятив широкую грудь, ладный, загоревший на морозе, ходил по цехам и выставлял медаль напоказ. Ему сразу дали путевку на юг. Он укатил и весь отпуск волочился за молоденькой актрисой.

Марфа умерла весной сорокового года. Аким обратился в фабком за пособием на похороны. Собрали ему рабочие по пятерке, помогли и соседи.

Прошел год. Над страной нависла смертельная опасность. На этот раз Овеченский не решился выступать на митинге. Он только ходил среди рабочих и агитировал их идти добровольцами на фронт. Цехи опустели. Многие ушли в регулярную Красную Армию, кто постарше — в ополчение.

Овеченский уволился с фабрики и уехал из Москвы, только не на Запад, а в Рязанскую область, к сестре жены. Слушая в деревне тревожные вести с фронтов, он подумывал, а не переметнуться ли к немцам, пока не поздно. Решил подождать.

В разгар зимы Овеченский приехал в Москву проведать свою квартиру. Завидев пропавшего жильца, дворник поспешил к нему:

— Повесточек для вас, Аким Акимович! Глядите, сколько накопилось.

Овеченский затащил дворника к себе, напоил водкой, дал ломоть сала и попросил забыть о повестках.

В деревне его ждала новая неприятность. К сестре жены приходил председатель колхоза и сказал, чтобы постоялец срочно явился в сельсовет, так как он призывается в армию. Аким перебрался к тетке под Казань, откуда изредка наезжал в Москву. Потом нашлись люди, которые «за услуги» сделали Овеченскому нужный документ о болезни. Теперь Акиму можно было не прятаться. И он начал ездить по сельским районам, закупал продукты, отвозил их в Москву и менял на дорогие вещи. Его часто можно было видеть то у воинских эшелонов, то у военных продовольственных пунктов. Огромные барыши принесло горе людей Овеченскому.

Весной сорок пятого года Аким присмотрел себе хорошую квартиру на втором этаже (ее владельцы находились в эвакуации). В своей тесной квартирке он испортил водопроводные трубы, затопил ее, запер дверь и несколько дней там не появлялся. Вода сделала свое дело: стены заплесневели, обои отстали, полы набухли и покоробились. Возвратясь, Овеченский кинулся за домоуправом. Тот, не долго раздумывая, разрешил ему занять временно пустующую жилплощадь. Сколько слез потом пролили вернувшиеся из эвакуации люди, сколько было переписано бумаги! Но тщетно. Аким выстоял.

После войны Овеченский устроился в скупочный магазин. Присмотрелся к делу и развернул кипучую деятельность. Он занижал установленные государством расценки при выплате наличных, выписывал подложные квитанции, которые после уничтожал, а вещи перепродавал через своих посредников. Организовал Овеченский и своеобразный филиал по скупке краденого — пригодился опыт, приобретенный на Сухаревском рынке.

После ареста директора магазина Овеченский поспешил уволиться. Только взял расчет, как на него обрушился страшнейший удар — денежная реформа. Какие он только проклятия не посылал в адрес правительства, бегая с чемоданом, набитым деньгами, по сберегательным кассам и банкам! Так и не найдя выхода из положения, он с остервенением жег купюры в печке, провожая каждую пачку обильными слезами и сочным матом. В тот «траурный» вечер Аким Акимович дал себе клятву каждый украденный рубль тратить на свои удовольствия или превращать в желтый металл.

Горевал Овеченский недолго. Он подыскал себе доходное местечко заведующего магазином в совхозе. И опять звонким ручейком потекли в его карман деньги. Все шло хорошо, но вдруг к нему зачастили работники БХСС. Дрогнуло сердце преступника. У него появилась бессонница, стали мучать кошмары. Тогда он сказал себе: «Хватит, Аким, пора закругляться». Но, как ни трусил, все же решил «заработать» напоследок.

Для осуществления своего замысла Овеченский так испортил торговый зал, что директору совхоза волей-неволей пришлось соглашаться на ремонт. Аким Акимович сам подыскал «шабашников».

— Ну, молодцы-удальцы, — обратился он к ним, — марафет наведете, сколько возьмете?

— Пять тысяч, — был ответ.

Завмаг достал из-под прилавка две поллитровки и подмигнул:

— Семь кладу на лапу, а вы мне — бумажку на пятнадцать. Идет?

Ударили по рукам, и работа закипела.

Сразу после ремонта Овеченский уволился из магазина, а на свое место рекомендовал директору совхоза Георгия Прокофьевича Маркина.

Генка сел в такси и доехал до улицы Горького. На двери ресторана висела табличка со словами «Свободных мест нет». Генка постучался. К двери подошел швейцар и ткнул пальцем в табличку. Генка достал из кармана пятерку и показал ее швейцару. Дверь открылась. Завидев нового посетителя, метрдотель услужливо поклонился ему и отвел на свободное место.

Генка осмотрелся. Под потолком ярко освещенного зала плавали сизые клубы табачного дыма. На импровизированной сцене громыхал эстрадный оркестр. Между столиками танцевали.

Соседями Генки оказались красивая дама с ярко накрашенными губами, девушка лет двадцати трех с обилием косметики на лице и худощавый пожилой мужчина, почти старик, со впалыми щеками в склеротических прожилках. Быстрым взглядом окинув компанию, Генка пожелал всем доброго вечера и приятного аппетита. От его наметанного взгляда не укрылся толстый портфель, стоявший возле ног мужчины.

Соседки оказались словоохотливыми, особенно та, которая постарше, — Элла Викентьевна. Она восхищалась и тем, что молодой человек, не закусывая, выпил большой бокал коньяку, и его молчаливостью, и внешностью.

Генка отрекомендовался Николаем, сыном генерала. Сказал, что ему наскучило жить на даче и он приехал развлечься в Москву.

Элла Викентьевна зааплодировала.

— А вот Виктор Сергеевич, — сказала она, поправляя прическу холеными руками, унизанными кольцами и браслетами, — удерживает меня на даче. Но Москва есть Москва...

Генка впился взглядом в руки женщины, он даже подался вперед, но поймал себя на этой неосторожности и тут же уставился в пустой бокал. Элла Викентьевна, заметив его взгляд, расцвела. Она одарила молодого человека многообещающей улыбкой и кивком головы указала на своего спутника.

Из ресторана вышли все вчетвером. Прощаясь, Элла Викентьевна сжала Генке руку, вложила ему в ладонь какую-то бумажку и попросила проводить Марину.

Не впервые приходилось Генке осуществлять такую «операцию». Надоумил его на это Овеченский. Как-то он встретился с Генкой у Настасьи (она выполняла роль связующего звена между членами преступной группы), куда тот пришел с дружком — Серегой-Хмырем — занять денег под проценты. Выпили. Серега ушел с Настасьей в кино, а Генке Аким Акимович велел остаться. Начал он издалека:

— Есть тут одна лебедушка...

— На мокрое не пойду, — сразу отрезал Генка.

— Ша! — усадил его Овеченский. — Не ерепенься, а слушай. Лебедушка, говорю, есть. Баба — класс. Любит сходить налевака. Мужик ее все время в разъездах. Вот ты и подкатись к ней. С твоей внешностью — в самый раз. Запасись от нее записочками, карточками, в любовь поиграй, а потом бери у нее все, что хочешь.

Была Юлия Матвеевна, потом Нина Сергеевна. Крепко наказал их Генка за мимолетную любовь. У Акима Акимовича хранятся их записки, фотографии с такими надписями, что покажи их мужьям — разрыв семьи, а то и сердца получится.

...Сидя в такси, Марина рассказывала Николаю о том, как хотела стать актрисой или хотя бы диктором на телевидении, но ее не приняли на работу, посоветовали учиться.

— А учиться — скучища, — пояснила она. — Понимаешь, Коленька, скучища! Но я добьюсь своего. Конечно, не сама. Вот Элла поможет.

Произнесенное Мариной имя вывело Генку из оцепенения. До этого не обращавший никакого внимания на болтовню девушки, теперь он ловил каждое ее слово. И та, словно поняв его желание, принялась выкладывать ему все, что знала о старшей приятельнице.

У самой Марины была одна заветная мечта — найти состоятельного мужа. Она представляла себе, как идет под руку с седым мужем по улицам курортного городка, а по ее точеной фигурке скользят манящие взгляды красивых и статных мужчин. Потом муж укладывается отдыхать после обеда, а она садится за руль собственной «Волги» и мчится на тайное свидание.

Чтобы эта мечта осуществилась, Марина не один раз устраивалась на работу секретарем-машинисткой в солидные учреждения, где искала встреч. Выбрав объект, она утонченно кокетничала, а если чувствовала, что ею интересуются, начинала действовать активно. Однажды ее стал домогаться один конструктор, и Марина решила, что он влюбился. После встречи у него на квартире она услышала признание своего избранника в том, что он давно женат и имеет двоих почти взрослых детей. Марина потребовала бросить семью. Любовник не согласился. Тогда она закатила истерику, грозилась устроить «грандиозный» скандал. Конструктору пришлось раскошеливаться. Марина взяла деньги и укатила на все лето на юг, где и познакомилась с Эллой Викентьевной.

Много с тех пор было у Марины различных встреч, и, хотя все они походили на первую, она все же не теряла надежды и по-прежнему порхала из учреждения в учреждение. Вот и сейчас, сидя в такси рядом с интересным парнем, она прикидывала: «Внешность — это условно, но сын генерала!.. Наверняка есть машина. О даче он сам говорил. Сын генерала, конечно, станет генералом...» И Марина даже увидела мысленно на плечах «Николая» погоны.

А Генка думал об Элле Викентьевне, вернее, о ее кольцах и браслетах. «Если тряхнуть эту мадам, а золотишко толкнуть без Акима, грошей будет навалом. Нет, нельзя. Все равно Аким узнает. Деляга...»

Такси остановилось. Генка щедро расплатился и пошел вслед за Мариной. Родители ее были в экспедиции, и она хозяйничала одна.

Генка попросил завести будильник на семь утра, выпил стакан воды, снял пиджак и лег на тахту. Марина нарочно гремела посудой в кухне, со стуком переставляла стулья, но гость спал.

— Фи, дикарь, — наклонилась Марина над спящим и ушла в смежную комнату.

Проснулся Генка в половине седьмого. Оглядел убранство незнакомой комнаты, вскочил с тахты, постоял немного, потянулся, присел на край стула и с помощью расчески просунул ноги в мокасины. За этим занятием и застала его Марина.

Бесшумно открыв дверь, она улыбнулась новому знакомому:

— С добрым утром, Николай...

— Петрович, — подсказал Генка.

— Николай Петрович, завтракать, надеюсь, будем вместе?

— Спасибо, но я очень спешу. Разрешите умыться.

— Сюда, — Марина указала рукой на дверь.

Выйдя от Марины, Генка отправился на завод. В автобусе он развернул сложенный вчетверо листок бумаги, вырванный из блокнота. Округлым почерком был написан номер телефона и «звонить с 10 до 18, кроме воскресенья. Жду. Э.». Генка свернул записку трубочкой и сунул ее в задний карман брюк.

У проходной завода Генку нагнал Горюнов, работающий с ним в одном цехе.

— Привет, Маркин! Что-то ты сегодня при полном параде? На свадьбу собрался?

— Вчера двадцать семь стукнуло, отметил малость.

— Понимаю, имениннику положено. А мы, пока ты бюллетенил, сто пять процентов цехом выдали. Егорушкин, и тот не отстал.

Так, разговаривая, они дошли до раздевалки, переоделись и направились в цех.

До обеденного перерыва Генка с трудом обработал три детали. Он часто выходил в курительную комнату, за что получил нагоняй.

— Не обижайся, Маркин, — остановил его мастер. — Но гляжу я, как ты напильник мучишь, и аж зло берет. Парень ты здоровый, а лени на десятерых хватит. Вот ты на отпуск заявление подал, начальник цеха подписал. А за что тебе отпуск? Да за такую работу не отдых, а взыскание полагается. Егорушкин — подросток — и то сотню заработал, а ты меньше всех получил. Это с такой-то силищей. Думаешь, я не вижу, что ты здесь лишь время отбываешь? А к чему это? Не по нутру работа — скажи, подыщем другую. В твои годы человек уже должен твердо стоять на ногах. Наметил себе линию — и иди, не сворачивай. Ты пришел к нам с тяжелым грузом, отбыв наказание, а кто-нибудь тебя упрекнул или руки не подал? Не было такого. Все старались помочь, втянуть в коллектив. А ты чем расплачиваешься? Подумай, Маркин, о своей рабочей чести. А о матери не волнуйся, мы позаботимся. Придется лечить ее принудительно. Разговаривал я в завкоме, помогут. Так-то, брат, — и мастер зашагал по цеху.

Сколько людей пытались направить по истинному пути Генку Маркина! Когда он был подростком, им занимались работники детских комнат, потом в его судьбу не раз вмешивались сотрудники уголовного розыска, следователи, судьи, работники колоний. Но все было напрасно. Генка слишком привык к разгульной жизни в доме родителей и органически не переносил никакой труд. Он устраивался на работу лишь для того, чтобы не тревожила милиция. Маркин хорошо знал, что такими, как он, там постоянно интересуются. Недаром при каждой встрече участковый обязательно останавливает его и спрашивает, как дела на работе, как семья, когда пойдет учиться. Генка всегда отвечает, что все в порядке. Не говорить же ему, как ловко он провел «операцию» — комар носа не подточит.

Возвращался Генка с завода отпускником. По пути зашел с ребятами из бригады в кафе, распечатали под столом пару бутылок, купленных за счет отпускника, выпили и разошлись. Генка и домой прихватил четвертинку. Рассудил, что все равно за ней бежать придется: мать покоя не даст.

Акулина Петровна была, как всегда, навеселе. Сидела на ободранном диване и что-то напевала вполголоса.

— Опять набралась, дура, — хлопнул дверью Генка.

— Полы помыла у соседей, дали на чекушку добрые люди. Один раз живем, сынок, — и пьяная женщина грязно выругалась.

Генка поставил перед матерью бутылку, положил несколько ломтиков колбасы. Глаза у Акулины Петровны как-то неестественно расширились, она заплакала. По одутловатому морщинистому лицу грязными ручейками потекли слезы.

— Спасибо, сыночек, пожалел мамочку, — запричитала она.

Генка налил водки в стакан и протянул матери:

— Не блажи, на лучше выпей.

Акулина Петровна мигом опорожнила стакан, понюхала корку хлеба и снова замурлыкала себе под нос. А Генка переодел рубашку и выбежал на улицу. Из автомата он позвонил Лариске. К телефону подошла мать, ответила:

— Шляется где-то...

Генка стоял возле будки телефона-автомата и раздумывал, куда же ему теперь податься. И тут вспомнил, что надо рассказать Акиму о встрече в ресторане. Позвонил Настасье. Та сказала, что Аким Акимович будет у неё только завтра. А свой домашний адрес Овеченский никому не давал.

Домой идти не хотелось, и Генка договорился с Настасьей насчет ночлега. Купил коньяк, закуску и поехал к ней. Только переступил порог, как дородная Настасья сразу же заключила его в свои мощные объятия. Генка брезгливо морщился, но оттолкнуть ее не решался. Не домой же ехать ночевать, где все так осточертело!

А Лариска в тот вечер опять пошла «на дело». Стоя с дружками у метро, она наметанным взглядом отметила двух мужчин, по виду явно приезжих, и направилась к ним.

— Извините, пожалуйста, но я вынуждена обратиться к вам за помощью. Меня все время преследует какой-то парень. Если не трудно, проводите меня до трамвайной остановки. Это недалеко.

Ну разве могли мужчины отказать в любезности такой симпатичной и милой девушке! Конечно, если бы они были трезвыми, то им показалось бы странным, что молодая особа находится «под градусом» (преступница, прежде чем идти «на дело», всегда принимала солидную дозу спиртного).

Тот, что был помоложе, галантно поклонился и осторожно взял девушку под руку:

— Указывайте дорогу!

Все трое свернули на затемненную улицу.

— Что за напасть! — Лариска высвободила руку. — Чулок расстегнулся, сейчас поправлю.

Мужчины вежливо отвернулись. В это время сзади на них напали двое с ножами. Не успели приезжие опомниться, как остались без часов и бумажников. Первым сообразил, в чем дело, молодой. Он подставил одному из грабителей ногу, и тот кубарем полетел на асфальт. Завязалась борьба. Приезжие до того увлеклись, что не заметили опасности. Обломком кирпича Лариска ударила по голове пожилого провожатого. Мужчина опрокинулся навзничь и застонал. Этим воспользовался преступник. Он ужом выскользнул из-под молодого человека, схватил Лариску за руку и потащил ее под арку проходного двора. У Лариски соскочила туфля, она остановилась, нагнулась, пытаясь надеть ее на ногу, и тут же мужчины, догнав, схватили ее.

— Ах ты, гадюка! — ткнул ей под нос кулаком пожилой.

Лариска закричала:

— Помогите, хулиганы!

На крик стали сбегаться прохожие. Толпа росла, как снежный ком.

Лариска рыдала:

— Насильники проклятые!

Ох уж эти любители скандальных зрелищ! Не подоспей инспектор ГАИ, они, чего доброго, и самосуд бы устроили над приезжими.

Лариска, воспользовавшись суматохой, вскочила в проезжавшее мимо такси. Странное поведение потерпевшей не ускользнуло от внимания инспектора. Он назвал мужчинам адрес ближайшего отделения, а сам помчался за такси на мотоцикле...

Сергей Владимирович Качалов, сотрудник Московского уголовного розыска, узнал об этом происшествии в половине двенадцатого ночи от инспектора уголовного розыска отделения милиции. По мере того как офицер рассказывал фабулу ограбления и перечислял приметы задержанной, Качалов все больше убеждался в том, что потерпевший Чаешвили — тоже ее жертва. Почерк один и тот же.

Капитан Качалов достал из сейфа документы и долго изучал сведения о похожих преступлениях. Вот, например, ограбление двух студенток. Неизвестная преступница отрекомендовалась девушкам дружинницей, заманила их в подъезд — якобы для проверки документов, и там с них сняли пальто.

Утром Качалов отправился в отделение. На месте сотрудник милиции более подробно рассказал капитану о ночном происшествии, положил перед ним заявление потерпевших, объяснение водителя такси и рапорт инспектора ГАИ. Сергей Владимирович несколько раз перечитал документы и попросил привести задержанную.

Лариска, войдя, сильно хлопнула дверью и сразу же потребовала сигарету. Капитан указал ей на стул, пододвинул пачку «Шипки» и спички:

— Курите.

Лариска плюхнулась на стул, закинула ногу на ногу и закурила. Сделав несколько затяжек, она затушила сигарету о край стола и бросила окурок на пол.

— Сорить здесь нельзя, гражданка, — заметил капитан.

— А ты подними, поухаживай за дамой, — огрызнулась Лариска и отвернулась.

Все это время Сергей Владимирович старался вспомнить, где он ее видел. Ну, конечно же, лет пять назад он отправлял ее в воспитательную колонию.

— Чего надо? Спрашивай, — вывела его из раздумий задержанная.

— Прежде всего следует познакомиться, — сказал капитан. — Я Качалов Сергей Владимирович, сотрудник милиции. Теперь необходимо, чтобы вы...

Лариска вскочила с места.

— А мне плевать на тебя, кто ты такой! Нет у меня ни имени, ни фамилии, понятно? — и она разразилась нецензурной бранью.

Сергей Владимирович подошел к окну. По улице, залитой ярким солнцем, прогуливались москвичи. Сегодня, в выходной, не было обычной будничной суеты. Капитану вдруг захотелось настежь распахнуть окно и крикнуть во весь голос: «Остановитесь! Всё ли вы делаете у себя в семье для того, чтобы ваши дети выросли настоящими людьми? Зайдите и посмотрите, как ведет себя эта девчонка. Увидите и наверняка глубже задумаетесь над воспитанием своих детей...»

Задержанная помешала мысленному монологу Качалова:

— Начальник, я спать хочу, давай закругляйся.

Сергей Владимирович обернулся.

— Я думал, что Лариса Ивановна Чувилина поумнела, исправила свою первую ошибку. А она, оказывается, вот какими делами занимается.

Задержанная выронила сигарету прямо на колени.

— Сгоришь, Лариса! — вскрикнул Качалов.

Но та сидела, как завороженная.

Сергей Владимирович тронул ее за плечо и указал на тлеющую сигарету.

Лариска, машинально сбросив окурок, тряхнула головой. В глазах у нее появилась какая-то бесшабашная тоскливая удаль. Она схватила новую сигарету, судорожно затянулась.

— Пиши, начальник, черт с тобой. Расколол.

— Зачем же хулиганить, Чувилина? Иди-ка лучше и подумай обо всем. Учти и пользу чистосердечного признания, и то, что тебе только двадцать. Все учти.

Лариска медленно поднялась, поправила юбку и тут заметила прожженную сигаретой дырку.

— А ведь ты прав, начальник, я на самом деле сгорела. Смотри!

— Я еще пять лет тому назад говорил тебе: одумайся. Ты не обратила внимания на мои слова. Иди, Лариса. Поразмысли, как вести себя на следствии, а то дотла сгоришь. Так-то вот.

Стараясь не разбудить Генку, Настасья осторожно соскользнула с кровати, просунула ноги в домашние шлепанцы и принялась наводить порядок в комнате. Через полчаса стол снова был уставлен закусками, а посредине возвышалась бутылка шампанского и хрустальный графин с коньяком.

Настасья отошла к двери, придирчиво посмотрела на дело своих рук, поправила завернувшийся угол накрахмаленной скатерти и села возле кровати. Несколько минут она пристально смотрела на спящего, потом, вздохнув, поцеловала его в щеку.

— Геночка, вставай! Скоро Аким Акимович пожалует.

Спящий что-то пробормотал и повернулся на другой бок. Настасья принялась его тормошить.

— А? Что? — протирая глаза, сел в постели Генка. И тут же увидел накрытый стол и прыгнул к нему. — Ну и баба, молодец! — он схватил кусок сыра и убежал в ванную.

Когда сели за стол, Настасья попросила:

— Только, Гена, чур, по маленькой. Вот-вот подъедет Аким Акимович. Если спросит — ты у меня не ночевал, а зашел с утра по делу.

— Само собой, — Генка опрокинул рюмку.

Ровно в одиннадцать в комнату вошел Овеченский. В новом светлом костюме, в массивных очках с дымчатыми стеклами и фотоаппаратом на груди, он походил на иностранного туриста. Настасья приняла у него из рук небрежно поданную легкую шляпу.

— А этот чего здесь? — поправляя перед трельяжем редкие волосы, спросил Аким Акимович.

— Дело есть, — ответил Генка.

Овеченский натянуто улыбнулся, показывая золотые зубы.

— Ко мне или к ней?

— Какие у меня дела к Настасье?

— Ну смотри, малец! — разговаривая, Овеченский обошел вокруг стола, удовлетворенно крякнул и легонько шлепнул Настасью ниже спины. — Угодила! Присядем и начнем, помолясь, — Овеченский картинно перекрестился.

Когда выпили по второй, Настасья вышла на кухню. Овеченский подсел ближе к Генке.

— Выкладывай.

Генка рассказал о встрече в ресторане, показал записку. Аким Акимович переписал номер телефона и вернул записку обратно.

— Звонил?

— Как же я мог, не сказав вам, Аким Акимыч!

— Это верно. Без меня никак нельзя. А вот сейчас звони.

Генка метнулся к телефону.

— Ты что, опух, что ли? — удержал его Овеченский. — Продумай, что сказать. Нежность, переживания должны быть в голосе. А ты сразу за трубку. Если мужик подойдет, спроси: «Гастроном номер двадцать?» Ну, а если она, издалека начинай.

Генка прополоскал рот шампанским, снял трубку и набрал номер.

На том конце провода раздался мелодичный голос.

— Элла Викентьевна? — спросил Генка и подмигнул Овеченскому.

— Да, — послышалось в трубке.

— Добрый день. Как вы себя чувствуете? — Генка скорчил рожу.

— Кто это так беспокоится о моем здоровье? — поинтересовалась женщина.

— Ай-я-яй! Так быстро вы забываете тех, кто постоянно думает о вас? — Генка глубоко вздохнул. — Это Николай.

— Ах, это вы. Я уж подумала, что ваши взгляды в ресторане только мое воображение.

— Что вы, Элла Викентьевна, как можно!

— Николай, называйте меня лучше Эллой.

Овеченский не ожидал такой прыти от своего крестника, настолько искусно вел Генка разговор по телефону. От удовольствия Аким Акимович потирал руки.

— Кто тебе дал науку?

Генка заулыбался.

— Ну, а та, — спросил Овеченский, — у которой ты спал? Как ее...

— Марина, — подсказал Генка.

— Да. Она как?

— Сильна, Аким Акимович, сильна! Но мне неохота было с ней связываться, вот я и прикинулся, будто сплю. Так она подошла и говорит: «Фи, дикарь!»

Лицо Овеченского расплылось в улыбке.

— Дикарь? Так и сказала? Ну и дела! Ты мне ее покажи.

Генка подмигнул Овеченскому и наполнил рюмки.

На следующее утро Генка сходил в парикмахерскую, потом купил букет цветов и отправился к Рижскому вокзалу. Там он быстро разыскал голубую «Волгу», взглянул на номер и подошел к машине.

Элла Викентьевна, протянув ему загорелую руку в капроновой перчатке по локоть, приветливо улыбнулась:

— Вы пунктуальны, Николай.

— Как же я мог иначе?

Женщина распахнула дверцу:

— Прошу!

— И за какие заслуги столько любезностей? — усаживаясь рядом с Эллой Викентьевной, проговорил Маркин.

— Авансом, — загадочно улыбнулась женщина.

Всю дорогу Генка рассказывал забавные истории. Это веселило Эллу Викентьевну. Она то и дело, любуясь, поглядывала на своего спутника.

Машина остановилась в самой чаще леса. Элла Викентьевна легко спрыгнула на траву, сцепила оголенные руки на затылке, вздохнула полной грудью и потянулась, отчего платье у нее плотно прилегло к телу, обозначив полноватую, но еще стройную фигуру. Затем она круто повернулась, подбежала к Генке, схватила его за руку и повлекла в глубь леса. Генке почему-то стало жаль эту по-детски веселящуюся женщину. Ему захотелось бежать отсюда. А Элла Викентьевна все тащила и тащила его за собой, напевая какую-то сумбурную мелодию. Но вот она внезапно остановилась и заглянула в побледневшее Генкино лицо. И опять, как тогда в ресторане, оценила все по-своему.

Тем временем преступник уже вышел из оцепенения. Его охватила злость. Он думал: «Вот баба, все берет от жизни! А за какие такие коврижки? Я вор. А она? Она тоже. Нашла себе старого мужа, набитого грошами, и обирает его. А я нюни распустил».

Женщина вплотную приблизилась к Генке.

— О чем вы задумались, Николай?

Генка отрывисто вздохнул и потупился:

— Неужели вы не понимаете, Эллочка?

Элла Викентьевна запрокинула голову, дрожащим телом прижалась к нему и зашептала:

— Милый ты мой...

Получив санкцию на арест Чувилиной и ее дружков, сотрудники МУРа и следователь не спешили с очными ставками. Они хотели как можно больше узнать о связях арестованных. Потому и пропадали целыми днями среди населения домов, где жили задержанные. Вскоре стало известно, с кем Чувилина и ее приятели водили компанию. Так нити потянулись и к другим участникам преступной группы.

Для сотрудников милиции наступила напряженная пора, пришлось создавать оперативную группу. Последовали аресты, обыски, допросы, очные ставки. Преступники до того запутались в своих показаниях, что в конце концов, как это обычно бывает, начали говорить правду, стараясь свалить вину друг на друга.

Уголовное дело было закончено в течение полумесяца и направлено в прокуратуру. Но Качалову не давала покоя одна невыясненная подробность: Чувилину несколько раз видели с симпатичным стройным молодым человеком. Почему о нем не упомянул никто из грабителей? Ни слова не сказала и сама Лариса. Кто он? Случайный знакомый преступницы или компаньон? Эта мысль тревожила капитана. Сергей Владимирович поделился своими сомнениями с начальником отдела полковником Батуриным. Тот насторожился и попросил еще раз все проверить. Сергей Владимирович побывал в прокуратуре, просмотрел показания арестованных, по нескольку раз беседовал с потерпевшими, но они не давали никаких данных о человеке, по приметам похожем на знакомого Ларисы, о котором говорили ее соседи. Тогда Качалов поехал в следственный изолятор, чтобы поговорить с самой Чувилиной.

— Ах, вот вы о ком! — всплеснула она руками. — Был у меня такой красавчик, но это к делу не относится. Адрес у него на лбу не написан, а зовут его Николаем (так Маркин рекомендовался всем новым знакомым, немногим открывал он свое настоящее имя).

Визит к матери Чувилиной тоже ничего не дал. Она нехотя ответила:

— Звонил тут один.

— Что же вы ему сказали?

— В тюрьме моя шлюха, вот что!

За тридцать рублей, обещанных Генкой, Настасья согласилась присутствовать на судебном процессе. Дослушав приговор до конца, она поспешила к ресторану «Кристалл», где он уже ждал её.

Сделав заказ, Генка придвинулся ближе к Настасье и стал слушать ее заговорщический шепот. По мере того как она рассказывала о ходе судебного процесса, Генка все больше мрачнел. Слова Настасьи свинцом давили ему на сердце, тело бил мелкий озноб. Он до краев наполнил пивной бокал коньяком и залпом выпил. По телу разлилась истомная теплота, но страх не отступал. Вдруг, словно на что-то решившись, Генка выпрямился во весь рост, бросил на стол деньги и быстрыми шагами вышел из зала.

— Шеф, — крикнул он водителю такси, — в Измайлово.

...Долго бродил Маркин по аллеям парка и все думал, думал. Не выходила из головы и мучила мысль о судьбе Лариски. И не только потому, что Генка любил эту красивую и податливую девчонку, но и потому, что он нутром чувствовал: судьба Лариски — его судьба. Так непременно будет. Развязка с каждым днем приближается. «Ну, хорошо, — рассуждал он, — наживусь я на Эллочке, прокучу деньги, а дальше что? Дальше опять надо подыскивать дело... И так всегда, всю жизнь. Всю жизнь надо прятаться, одному идти против всех. Люди пока терпят, а потом, глядишь, скажут: хватит, повозились с ним». Генка поежился.

— А была ли жизнь? — произнес он вслух и с испугом огляделся по сторонам: никого. Этот вопрос назойливо сверлил мозг и требовал ответа. Что-то в душе робко подсказывало: «Иди на Петровку, расскажи все и начинай жизнь сначала». Но страх тут же нашептывал: «Иди, иди, еще срок схватишь!» Маркин далеко отшвырнул окурок, сплюнул со злобой и направился к шашлычной. Но и большая доза спиртного не принесла облегчения. Наоборот, Генка еще сильнее почувствовал свое одиночество. Не с кем поговорить, некому излить накопившуюся горечь. Лариски нет, от Настасьи воротит, к дружкам пойти — Аким запретил. Так и сказал: «Ты, Генка, для всех «завязал» — и баста. Ты работяга. А будешь с братвой путаться — вмиг продадут».

— Что мне Аким, указ, что ли? — разозлился Генка. — Срок буду тянуть я, а не он.

Генка вышел из павильона и твердой, решительной поступью направился к стоянке такси.

— Живо на Петровку, — скомандовал он водителю.

— Номер дома? — не оборачиваясь, спросил водитель.

— Тридцать восемь! — отрубил Маркин.

— Бывал я у них, свидетелем проходил по делу, — разоткровенничался шофер. — А вы что, работаете в милиции?

— В МУРе, — пробурчал Маркин. — Вези...

Когда «Волга» остановилась, Генка бросил шоферу на колени пятерку и почти бегом направился к подъезду. По мере того, как он подходил к двери, шаги его все замедлялись. Наконец он совсем остановился и зашарил по карманам. В руке оказалась пачка денег. Две десятирублевки Генка сунул в нагрудный карман, остальные зажал в кулаке, повернулся и зашагал к магазину. Там его обступили сизоносые завсегдатаи, предлагавшие «строи́ть». Маркин молча отошел от прилавка, выбил чек, взял несколько бутылок водки, закуску, сигарет и пригласил всю компанию с собой.

Выпивали во дворе. Опрокидывая стакан, каждый желал хорошему человеку здоровья и хвалил его за доброе сердце, а один пьяница даже прослезился и полез целоваться.

Генка оттолкнул его и дал ломоть колбасы:

— На-ка лучше закуси! А мне некогда с тобой рассусоливаться.

— Уезжаете куда или с прибытием, молодой человек? — спросил пьяница.

— В командировку посылают, — вздохнул Маркин.

— Надолго?

— Года на три наверняка, — в раздумье ответил Генка, потом выругался и бросил стакан на землю. — Будьте здоровы, прощайте!

Алкоголики загалдели ему вслед.

Генка шел в Управление милиции и представлял себя уже в исправительно-трудовой колонии, где на арке за вахтой висит знакомый плакат: «Позор вернувшимся повторно!» Он мысленно прошел под арку, обернулся, и опять перед его глазами предстал лозунг: «На свободу — с чистой совестью!» А потом все замелькало, как в детском калейдоскопе: зона, барак, работа в мастерских, игра в карты, проверки...

Маркин остановился у небольшого скверика, закурил, жадно затягиваясь, и облокотился на изгородь. Его лихорадило. Попытался идти, но ноги были как ватные. К нему подошла какая-то старушка, заглянула в лицо:

— Что, плохо, касатик?

Маркин разогнулся, далеко выплюнул окурок и сверкнул глазами.

— Это мне-то плохо, бабуся? Ошибаешься!

Он сорвался с места и почти бегом бросился прочь, ругая себя: «Болван, надумал садиться за решетку. Да за какие такие коврижки? Я сяду, а Аким с Настасьей на свободе? Нет, надо сначала их заложить, чтобы на свободу — с чистой совестью. А я пока погуляю...»

Ночевал Генка дома, а утром уехал на дачу к Элле Викентьевне. Муж ее был в долгосрочной командировке, и Генка чувствовал себя здесь полновластным хозяином, только с той разницей, что любовница просила его не попадаться соседям на глаза. Генка того и хотел: зачем нужны лишние свидетели?

Элла Викентьевна иногда отлучалась за покупками, и преступник оставался один. Он отыскал, где лежат драгоценности, деньги, прикинул, что взять. Это можно было сделать в любую минуту, но Маркин тянул время. Ему доставляло удовольствие общество этой красивой взбалмошной женщины. Льстило, что такая видная особа уделяет его персоне столько внимания и потакает всем его капризам. А Элле Викентьевне нравилась грубая, доходившая до цинизма «любовь» Николая. Ради нее она шла на все. Иначе не появились бы у Маркина ее фотографии в костюме Евы, которые он сделал по совету Овеченского.

...В этот день Генка наконец решил провести «операцию». Аким Акимович в последнее время был не в духе, наседал на него:

— И долго ты еще намерен шуры-муры разводить? Пора кончать!

Недавно он передал Генке записку, отпечатанную на пишущей машинке, со словами: «Оставь ей на память».

Элла Викентьевна ждала Николая до половины двенадцатого. Она то и дело выходила на крыльцо и, приставив ладонь козырьком ко лбу, долго и пристально смотрела на дорогу. Устав от ожидания, она подумала: «Наверное, родители задержали», — и решила съездить в город. Но сначала надо было переодеться и взять деньги. Элла Викентьевна достала из шкафа малахитовую шкатулку, открыла крышку и побледнела: денег не было. Тут ей бросилось в глаза, что дверца небольшого металлического ящика, в котором хранились драгоценности, открыта настежь. Женщина медленно опустилась на толстый ковер и забилась в рыданиях.

До сумерек Элла Викентьевна пролежала на ковре, скорчившись. Потом с трудом поднялась и, ненароком взглянув в зеркало, отшатнулась: на нее смотрела подурневшая женщина с серым, осунувшимся лицом.

— Неужели он?.. — запекшимися губами прошептала Элла Викентьевна. — А может быть, здесь были воры? Нет, он, он! — и снова зарыдала.

Наконец, будто на что-то решившись, Элла Викентьевна выпрямилась, включила торшер и тут увидела на столе клочок бумаги. Он резко выделялся на темно-бордовой бархатной скатерти. Буквы машинописного текста заплясали перед глазами: «Не думай поднимать шум. Надеюсь, ты не забыла, какие твои карточки есть у меня. Покажу я их твоему старикашке или пошлю к нему на работу — ты представляешь, что будет? Да и не только мужу, всем соседям и по даче, и по Москве разошлю. Разумеешь? А кроме всего, за любовь надо платить. Ты не догадалась, так я сам позаимствовал. У тебя не убудет».

Всю ночь Элла Викентьевна не смыкала глаз, а чуть свет приехала в Москву, сняла деньги со сберкнижки и купила в ювелирном магазине несколько колец, серьги, браслет. Приобрела на первый случай такие вещи, пропажу которых муж сразу же мог бы заметить. Несколько раз она порывалась пойти в милицию с заявлением, но тут же на память приходил текст записки, и Элла Викентьевна так и не решилась на это.

Муж приехал в субботу вечером, уставший, но веселый. Он сразу же заметил перемену, происшедшую с женой, и испугался.

— Эллик, что с тобой? — и принялся целовать ее лоб, глаза, шею, приговаривая: — Заболела, моя девочка.

— Я так ужасно себя чувствовала, так волновалась за тебя! Как ты там?

Тронутый такой нежностью, Виктор Сергеевич поцеловал у жены руку.

— Немедленно, немедленно в постель! Я сам управлюсь.

Элла Викентьевна усталой походкой направилась в спальню.

Осторожно ступая, Виктор Сергеевич подкрался к двери, прислушался. Тихо. «Наверно, уснула», — подумал он и пошел в кухню. Достал из холодильника пакет сливок, поставил чайник под кран и только хотел поднести спичку к газовой горелке, как увидел на краю плиты окурок. Взял дрожащей рукой и, близоруко щурясь, прочитал: «Памир». В сердце что-то кольнуло и отпустило. Виктор Сергеевич бросил окурок в мусорный бачок. Стал есть, а в висках стучало: «Па-мир, Па-мир, Па-мир...» Так и не закончив ужин, Виктор Сергеевич прошел в столовую, не раздеваясь лег на софу и укрылся пледом. Окурок не давал ему покоя. «Какая чепуха, — мысленно убеждал он себя. — Мало ли кто мог зайти! Спрошу утром, и все сомнения рассеются. Нет, так нельзя. Спросить жену — значит выразить ей недоверие, обидеть ее. Да, но почему вдруг этот окурок заставил меня так разволноваться?»

Виктор Сергеевич стал перебирать в памяти все годы, прожитые с Эллой. Из-за нее он оставил семью, поссорился с сыновьями, с сотрудниками, которые уговаривали его не делать этот шаг. Ведь как-никак женщина моложе на двадцать с лишним лет. Но не мог Виктор Сергеевич сладить с нахлынувшими на него чувствами. Он все же развелся с женой и зарегистрировал брак с Эллой. После этого очень многое изменилось в его жизни. Если раньше жена делала все для того, чтобы он мог заниматься своей сложной работой, то теперь ему самому приходилось ухаживать за ней. Два года пролетели как сон. На третий Элла доставила мужу первое огорчение. Было это в августе. К Виктору Сергеевичу приехал на дачу молодой коллега. Мужчины долго беседовали, потом Элла послала мужа в сад за крыжовником. Когда Виктор Сергеевич собирал ягоды с куста, им вдруг овладело какое-то тревожное чувство. Он постарался побыстрее справиться с поручением жены и вернулся. А когда шел к дому, то в окно увидел, как Элла обвила руками шею гостя. Прямо с тарелкой в руках Виктор Сергеевич зашел в комнату. Коллега как ни в чем не бывало сидел, уткнувшись в журнал, а жена гремела на кухне посудой. «Что за чертовщина? Показалось. Вот глупый ревнивец», — выругал себя Виктор Сергеевич. Однако с тех пор червь сомнения грыз его сердце. Он стал внимательно приглядываться к жене, оценивать ее поступки, взвешивать каждое ее слово. Так родилось подозрение, которое переросло в недоверие. Время, на которое Виктор Сергеевич уезжал в командировки, стало для него тяжелейшим испытанием, сплошной мукой. Работа не шла на ум.

А Элла Викентьевна в отсутствие мужа развлекалась. Делала она это тонко (по крайней мере ей так казалось). Мужу демонстрировала величайшую преданность, желание угодить во всем, но, как только чувствовала, что он начинает о чем-то догадываться, — хандрила. Тогда Виктор Сергеевич просил прощения за то, что обидел свою девочку, уговаривал ее помириться, осторожно вытирал с ее щек с трудом выдавленные слезинки, осыпал поцелуями ее красивое лицо. Элла тут же пускала в ход женские чары — в этом она была непревзойденная искусница. Виктор Сергеевич таял, как лед на солнцепеке, и забывал обо всем. Но как только проходила коротенькая старческая страсть, сомнения снова возвращались. Постепенно Виктор Сергеевич окончательно поверил в то, что жена ему изменяет. Но уйти от нее, вырвать эту боль с корнями он не мог — слишком любил Эллу. За это надо было платить, и он платил сполна.

Но оставим Виктора Сергеевича наедине со своими мыслями. Пусть он думает об окурке сигареты, его еще не раз посетят подобные мысли. Да это и не удивительно: шестьдесят шесть лет... Если бы он знал, как Элла торопит его годы! Этот (третий по счету) муж, если считать все движимое и недвижимое имущество и наличность, обеспечил ей роскошную жизнь до глубокой старости.

Генка был в ударе, он вовсю старался угодить Овеченскому: то предлагал заказать блюда меню сверху донизу, то заставлял оркестр играть любимые Овеченским мелодии. Аким даже одернул его:

— Ты что это расходился? Хочешь, чтобы на нас зенки пялили?

Пили за здоровье Эллы Викентьевны до закрытия ресторана. Потом Овеченский велел Генке взять все необходимое для того, чтобы не с пустыми руками заявиться к Настасье, и они поехали.

Через час Генка уже храпел у Настасьи на диване, а пьяный Аким, обхватив ее жирное тело, плакал навзрыд:

— Годы уходят, Натка, летят псу под хвост. А я все как перст один. Ты знаешь, что я могу? Я все могу. Любого с потрохами куплю...

— Понимаю, милый Аким Акимыч, — гладила ему голову Настасья, — вы для нас...

— Не лай, — оттолкнул ее Овеченский. — Много ты смыслишь. Вот Генка мне девочку покажет, — Овеченский причмокнул губами, — роза, бутон. А я чем плох? — он выпятил грудь. — Гожусь, Настасья?

— Аким Акимыч!..

— То-то же, — Овеченский покачнулся и ухватился за шею женщины. — Спать...

На следующий вечер, устроив в «Москвиче» Акима Акимовича наблюдательный пункт, Генка с Овеченским караулили Марину.

— Идет, — указал на нее рукой Генка.

Марина села в автобус. «Москвич» последовал за ним. У парка имени Горького Марина вышла.

— Ты побудь здесь, — наказал Овеченский Генке, — покарауль машину.

Долго Аким Акимович ходил следом за Мариной, рассматривая ее со всех сторон, и убедился: Генка не преувеличивал. Наоборот, она была гораздо лучше, чем он представил ее себе после Генкиного рассказа.

Несколько раз Марина присаживалась на скамейку и незаметными движениями ступней снимала туфли. Овеченский догадался: новые, жмут. Решил сыграть на этом.

Туфли действительно испортили Марине настроение. Пробыв в парке около часа, она, чуть прихрамывая, пошла к выходу. Вдруг сзади послышался приятный баритон:

— Ну что делает промышленность с нашими прекрасными девушками! Наказание, да и только.

Марина нахмурилась. С языка у нее уже готово было сорваться обычное: «А вам-то какое дело?» Но, обернувшись, она увидела элегантно одетого мужчину, и слова застряли у нее в горле.

Генка, убедившись в том, что Овеченский уже разговаривает с Мариной, поспешил ретироваться. Оставшись один, он шел и раздумывал, как убить время, но тут, словно из-под земли, перед ним вырос Серега-Хмырь.

— Гена, где это ты обитаешь? Во как нужен, — Хмырь резанул себя ладонью по горлу. — Ты что, куш хороший сорвал? Гляди, как фраер, напетушился.

— Завязал я, Серега!

— Завязал? — набычился Хмырь. — А с Акимом гужевался на какие шиши? Настасье деньжатами кто хвалился? Бабушкино наследство из сундука достал? Забыл, как я тебя после отсидки выхаживал?

Прохожие оглядывались. Маркин заметил это и толкнул дружка в бок:

— Ты б еще у милиции встал под окнами и орал. Псих...

Зашли в сквер, сели на пустую скамейку, закурили.

— Гундосого помнишь? — спросил Хмырь.

— Вместе срок тянули, — рассматривая мыски туфель, ответил Генка.

— Наводку классную дал, — оживился Хмырь и еще долго что-то говорил шепотом.

В воскресенье Овеченский встал рано, доверху заправил бензином топливный бак и ровно в десять был на нужной улице. Марину он заметил издалека. В легком белом платье она стояла около дома и поглядывала на проезжавшие мимо автомашины. Круто развернув «Москвич», Овеченский подрулил к тротуару. Марина не спеша подошла к открытой дверце и протянула руку. Овеченский чмокнул ее в запястье и помог сесть. Дверца захлопнулась. Кабина наполнилась резким запахом «Красной Москвы». Аким Акимович поморщился: он не выносил запахов косметики, но тут же, одернув себя, улыбнулся.

До поселка добрались к обеду. Поели, не выходя из машины, и отправились к владелице дачи. Их встретила не по годам шустрая женщина с острым птичьим носом, остреньким, как морда у хорька, лицом и маслянисто-подобострастными глазами. С малых лет она только тем и занималась, что прислуживала другим, с полуслова угадывая их желания. И на этот раз старушка быстро смекнула, в чем дело, и стала думать, как бы не продешевить. Она в пояс поклонилась гостям и широко распахнула калитку.

— Милости просим!

Овеченский с Мариной начали осматривать дачу. Старушка, забегая вперед, показывала им комнаты. Особенно расхваливала она достоинства «супружеской пары».

Вечером Овеченский отвез Марину домой. Весь следующий день он пробыл на даче. С помощью хозяйки привел в порядок спальную комнату и веранду, а когда стало темнеть, снова поехал к Марине. Та решила окончательно вскружить Акиму Акимовичу голову. По ее расчетам выходило, что он как раз тот человек, о котором она столько лет мечтала. На каждую встречу он приходил в новом костюме. Марина даже сбилась со счету, сколько их у него, не то десять, не то двенадцать. А как он щедро угощает! И при этом даже ни разу не позволил себе поцеловать ее. Правда, Марине не нравилось, что у него «Москвич», а не «Волга», но она верила, что это дело легко поправимое. Она уже подумывала о том, в каком ресторане лучше отпраздновать свадьбу, кого пригласить, поэтому и решила сегодня очаровать Овеченского. Она предстала перед ним в узком темно-бордовом платье, изящная и одухотворенная. Аким даже зажмурил глаза и крякнул от удовольствия.

Итак, Марина рассчитывала связать свою судьбу с Овеченским на всю жизнь, а Аким Акимович имел в виду только очередной «сезон любви». Женитьба не входила в его планы. Вот поразвлечься с молоденькими — это была его страсть, да, пожалуй, и цель жизни.

Марина очень хитро расставляла сети Овеченскому. Она то «случайно» переодевалась при его внезапном появлении, то «забывала» плотно закрыть дверь душевой комнаты, то просила помочь ей застегнуть бюстгальтер. Аким терял всякое терпение, но Марина поставила твердые условия: близкие отношения — только после ЗАГСа. Овеченский выдвигал различные причины невозможности им вступить в брак немедленно, клялся, что он без нее и часа жить не может, но Марина была непреклонна и доводила Овеченского до белого каления.

В субботу утром, уезжая с дачи в город, Овеченский предупредил Марину, что задержится.

— Хорошо. Я целый день буду валяться в гамаке, — ответила она.

Сделав все свои дела, Овеченский побывал у Настасьи, справился о Генке и в половине двенадцатого вечера подъехал к даче.

Заслышав шум автомашины, Марина придирчиво осмотрела свой наряд и уселась в кресло-качалку. Она была в шортах и нейлоновой блузке. Аким Акимович поцеловал ей руку, украдкой впился взглядом в стройные ноги. Кровь прилила ему к вискам. Он готов был уже подхватить Марину на руки и отнести в спальню. Но опять остановила мысль: «Поднимет шум, да еще заявит, что изнасиловал... и поплыл Аким». Он спросил только:

— Ужинала, Мариночка?

— Тебя ждала, — ответила Марина, встала, набросила на плечи халат и вышла на кухню.

Ели молча. Марина смаковала осетрину, запивая ее маленькими глотками портвейна. Овеченский налил себе полный стакан коньяку — хотел успокоить расходившиеся нервы. Но Марина отодвинула стакан:

— Холостяцкие привычки пора бросать, — и плеснула коньяк в рюмку.

— Как угодно, — пожал плечами Аким Акимович.

После ужина Марина снова уселась в качалку и открыла книгу. А Овеченский вышел на кухню, достал из шкафа бутылку, налил в кружку, выпил, сам себе подмигнул: «Держись, Аким», — и вернулся в комнату.

— Я уж и не знаю, куда мне сесть, — сказал он Марине и озадаченно развел руками.

Она пододвинула пуф. Аким Акимович сел и оказался у ее ног. Марина украдкой поглядывала на него из-за книги. Произошло то, к чему она и вела: Овеченский обхватил ее ноги и стал жадно целовать их. Марина выждала некоторое время и встала. Поглаживая Овеченскому голову, она проговорила шепотом:

— Ну, хватит. Я же сказала, все зависит от тебя. Тебе где стелить — здесь или на веранде?

Аким Акимович распахнул окно.

— Где хочешь.

Плохо спал Овеченский и встал утром с больной головой. Умылся, раскрыл заветный шкафчик — полегчало.

Когда Марина проснулась, солнце уже светило вовсю. Она выглянула в окно: Аким Акимович возился у автомобиля. Вспомнила, что вчера они условились ехать в город.

...Марина осталась в «Москвиче», а Овеченский ушел в скорняжную мастерскую. Вернулся он с новенькой пыжиковой шапкой. Марина похвалила обнову, сказала, что и сама давно мечтала о такой. Овеченский молча подрулил к «Гастроному». Потом поехали в магазин «Меха». Увидев шубы из колонка, Марина сразу же начала мерить одну за другой. Она то выставляла стройную ногу, то поворачивалась кругом. Покупательницы обступили ее, восклицая: «Какая прелестная вещь! А как она идет вам! Только уж очень дорого». Все это время Марина долгим и умоляющим взглядом смотрела на Овеченского. А он, будто не замечая, облокотился на прилавок и со скучающим видом изучал плакат о культуре торговли. Марина не выдержала, подошла к нему, запахнула шубу и спросила:

— Как ты находишь?

В ее взгляде Овеченский прочел и желание утереть нос этим женщинам, и мольбу, и готовность покориться. «Ну что ж, пойдем ва-банк», — подумал он и небрежным тоном сказал продавщице:

— Выпишите.

Только сели в автомашину, Марина обвила его шею руками и крепко поцеловала в губы. «Лед тронулся», — улыбнулся Овеченский и включил вторую скорость. «Москвич» рванулся с места.

С того дня их взаимоотношения в корне изменились. Теперь Марина старалась предупредить каждое желание своего любовника, но делала это с расчетливой скупостью, надеясь, что в ее паспорте все-таки появится заветный штамп. Овеченский же, насытившись ею, начал подумывать, как бы подготовить из нее смену Настасье. Та за последнее время совсем отбилась от рук, к ней частенько стали захаживать Хмырь с Гундосым, а Овеченский не хотел водить с ними компанию.

Заученным движением Настасья рассыпала карты веером по столу. Она отыскала бубнового короля и только начала гадать, как зазвонил телефон. Настасья подняла трубку:

— Да... Никакого настроения... Ну, уж если очень нужно... Через полчасика...

У кинотеатра ее встретил Серега-Хмырь и передал билет на ближайший сеанс. Настасья сунула ему в карман ключ.

...Первым в квартиру зашел Хмырь, за ним Гундосый и Генка-Студент. Не раздеваясь, выпили, обсудили ход «дела» и распределили обязанности. Гундосый передал Хмырю пистолет. Тот оттянул затвор назад и дослал патрон в патронник. Глядя на приготовления дружка, Генка нащупал в кармане кастет, а Гундосый подбросил на ладони нож. Помолчали. Наконец Хмырь, взглянув на часы, встал:

— Пора!

К кинотеатру подошли порознь. Генка зашел в будку телефона-автомата, а Хмырь с Гундосым стали изображать очередь.

Улица вдруг ожила: кончился сеанс, и люди толпой выходили из кинотеатра. Они делились впечатлениями, пересказывали друг другу запомнившиеся эпизоды фильма. Гундосый, обшарив толпу взглядом, впился глазами в стройную женщину в светлом кожаном полупальто и ее низкорослого, чуть сутулящегося спутника. Выждав, пока народ разошелся, он зашагал к переулку, в который свернула эта пара. За ним следом шли Генка и Хмырь. Генка до боли в руке сжимал кастет. Ладони у него вспотели, а к горлу подкатывала тошнота. Такое состояние перед началом «дела» у него было всегда.

Между тем преследуемая пара миновала сквер и медленно шла к арке многоэтажного дома. Гундосый рванулся вперед и уже занес огромный кулак, собираясь ударить незнакомца. Хмырь весь напрягся — приготовился к прыжку, а Генка следил за женщиной. Но тут из глубины двора послышались голоса. Преступники вмиг преобразились и, круто повернув, зашагали к скверу. Генка вытирал рукавом обильно струившийся с лица пот. Хмырь матерился напропалую, а Гундосый, оглядываясь назад, скрежетал зубами:

— Сорвалось!

...После неудачного «дела» Генка сник. Он рано ложился спать, но заснуть не мог, часто вскакивал с раскладушки, что-то писал в толстой тетради, зачеркивал и беспрестанно курил. К утру в пепельнице скапливалась целая гора окурков. Утром Генка спешил на завод, но и там не находил успокоения, гнал время вперед. А когда приходил домой, снова с нетерпением ждал утра, чтобы отправиться на работу, побыть среди людей.

В четверг он, как обычно, вышел из проходной в пять часов вечера и стал ждать автобуса на остановке. Здесь и разыскал его Хмырь. Поздоровавшись, закурили.

— Пройдем остановочку, — предложил Хмырь.

Генка молча пошел за ним.

— Я вижу, ты того, скис, — Хмырь заглянул Генке в лицо. — Ничего, сегодня подогреешься. В двенадцать. Только в темном приходи.

— Буду, — безразличным тоном ответил Генка.

Уже не в первый раз Овеченский думал, как лучше подойти к сожительнице, чтобы сделать из нее свою помощницу. Попросить сбыть драгоценности? Марина очень жадна, под любым предлогом она оставит часть себе, а это было бы слишком дорогим подарком. Наконец Овеченский решил испытать ее на своих обычных, самых простых делах. Как-то, возвращаясь на дачу, он прихватил с собой несколько пар модных эластичных носков. Привез и положил рядом с коробкой трюфелей. Заслышав его шаги, Марина, беседовавшая на веранде с хозяйкой, вбежала в комнату. Схватила конфеты и тут же заметила носки. За ужином она сказала Овеченскому:

— Какие все-таки мужчины счастливые!

— В чем же наше счастье? — поинтересовался Аким Акимович.

— Ну как же. Такую прелесть делают для вас, — она указала на носки, — а вот для женщин еще ничего подобного не придумали.

Овеченский рассмеялся:

— Вот ты чему завидуешь! Между прочим, на них очень большой спрос. Отбоя нет от желающих. Тут одна знакомая приехала, прохода не дает. Сделай ей несколько десятков пар, и все тут. И отказать нельзя. С другой стороны, самому передавать ей эти носки и брать деньги мне неудобно. А дарить их ей я не собираюсь. Прямо не знаю, как поступить, — говорил Овеченский, а сам пристально смотрел на Марину и мысленно подталкивал ее: «Ну скажи, что ты все сделаешь...»

— Что тут особенного? — залепетала Марина, — делают же люди по знакомству.

— Я понимаю, Мариночка, но самому мне просто неудобно!

— Хорошо, я передам! А что мне за это будет?

— Мариночка! Разве я тебя когда-нибудь обижал?

Марина вскочила со стула, кошкой прыгнула к Овеченскому на колени и лицом уткнулась ему в грудь.

На другой день за полчаса до открытия магазина Овеченский вызвал к себе кассиршу и вручил ей девятьсот рублей:

— Пробьешь по трешнику. В общем, ты знаешь. А это тебе, Танечка, — Овеченский положил на стол десять рублей, подумал и добавил еще пятерку.

— Спасибо! — девушка молниеносно спрятала деньги в карман и чмокнула заведующего секцией в щеку.

Через два часа Аким Акимович остановил «Москвич» в переулке, еще раз напомнил Марине, как найти приезжую, и передал ей темно-коричневый чемодан. Марина вернулась очень быстро. Уселась рядом с любовником, положила ему на колени конверт и, повернув к себе зеркало, подкрасила губы. Овеченский тем временем пересчитывал деньги. «Пятьсот восемьдесят пять рублей чистой прибыли», — прикинул он в уме и взглянул на Марину.

— Говорят, обещанного три года ждут, а у нас и трех дней не прошло — пожалуйста! Чего ты хочешь?

— Спасибо, милый, — Марина погладила любовника по щеке. — Я хочу белые туфли.

Туфли купили в Доме обуви на Ленинском проспекте. Потом Марина попросила Овеченского отвезти ее домой.

— Надо хоть на часок показаться, а то я с тех пор, как уволилась, не видела своих. Наверное, беспокоятся.

Договорились, что Аким Акимович будет ждать ее у кинотеатра.

Настасья не на шутку испугалась. То, бывало, все звонили, приходили, а теперь как в воду канули. Несколько раз она раскидывала карты, и все время выпадало свидание с королем в казенном доме. «Неужели все сразу влипли?» — с замиранием в сердце думала она и с опаской поглядывала на дверь. Ей уже чудились четкие, размеренные шаги на лестнице и грозный стук в дверь. И так изо дня в день.

Во вторник Настасья отправилась к своей знакомой, к которой не раз захаживала по «галантерейно-трикотажным» поручениям Овеченского. Всю дорогу она ругала себя на чем свет стоит: «И надо же дуре так опростоволоситься. За три года ни фамилии, ни адреса, ни места работы Акима не смогла узнать. Хотела номер автомобиля записать, да поленилась. Случись что, и потянут одну к ответу».

Обратно Настасья не шла, а летела. От злости. Причиной явился разговор с перекупщицей. «Не нужна стала, — кипела, как чайник на плите, Настасья, — другую приручил. Уже она на побегушках». И женщина представила себе красивое лицо соперницы. Нет, она не ревновала Овеченского, она боялась потерять источник своих доходов. Теперь она всем своим существом чувствовала, что у нее нашлась преемница, коварная, хищная, не то что она, Настасья, которая за десятку шла на все. С тех пор Настасья затаила злобу на Овеченского и на ту, которую хотя и не видела, но присутствие которой чувствовала на каждом шагу.

Город спал. Уже давно прогромыхали по рельсам последние трамваи, укрылись в парках троллейбусы и автобусы, и только таксомоторы, поблескивая зелеными огоньками, царствовали на уснувших магистралях.

Но не все спят по ночам. Есть немало предприятий и учреждений, где жизнь не замирает ни на минуту. Выключи какую-нибудь цепь этого хорошо отлаженного механизма — и москвичи сразу же почувствуют нарушение обычного ритма. Потому и светятся всю ночь окна хлебозаводов, пищевых комбинатов, больниц, котельных. Светятся окна и в двухэтажном здании управления московской милиции, где во дворе за массивными воротами, как спринтеры на старте, застыли оперативные машины. Чуть что — и они сорвутся с места. Но пока везде тихо. А в светлом, просторном кабинете дежурного по управлению кипит обычная работа. Здесь стоят два огромных стола, на которых под листами плексигласа расположены крупномасштабные планы Москвы, и несколько маленьких столиков с телефонами и компактными коммутаторами.

В дежурной части то и дело звонят телефоны, яркими светлячками вспыхивают миниатюрные лампочки на панелях коммутаторов. Сюда, в штаб управления московской милиции, стекается самая разная информация со всех концов Москвы. Сюда звонит каждый, кому потребовалась помощь милиции. Напряженны сутки в дежурной части. Дежурный по городу организует и направляет службу автомотопатрулей, постоянно держит с ними радиосвязь через своих помощников, следит за четкой работой всех подразделений милиции.

Здесь, в помещении дежурного, круглосуточно находятся сотрудники МУРа, эксперты, следователи, проводники служебно-розыскных собак, шоферы. Работники милиции не спят ради спокойствия москвичей.

Трое, крадучись, переходили от здания к зданию, останавливались, прислушивались и шли дальше.

— Где-то здесь, — прошептал Гундосый.

Хмырь махнул Генке рукой. Вдвоем они схватили лестницу и приставили ее к стене рядом с балконом. Хмырь поглубже натянул кепку, переложил пистолет из кармана за пазуху и по-кошачьи стал карабкаться вверх. За ним — Гундосый. Оба перелезли через перила балкона. Хмырь посмотрел вниз и, убедившись в том, что Генка стоит на месте, слегка надавил на дверь. Она открылась.

А тем временем Генка подхватил лестницу, спрятал ее и укрылся в кустарнике возле парадного.

Хмырь с Гундосым остановились посередине комнаты, подождали, пока глаза привыкнут к темноте, и двинулись дальше. Гундосый чуть уклонился в сторону и обо что-то ударился. Послышался испуганный мужской голос, вспыхнул ночник. Увидев двоих, мужчина закричал:

— Помоги-...

Гундосый коршуном налетел на него. В воздухе замелькал огромный кулак.

Проснулась и женщина. Она вскочила с постели и, стыдливо прикрыв рукой грудь, что-то шептала.

Хмырь приставил палец к губам:

— Ни звука!

Женщина повиновалась.

...Трое в темных плащах как ни в чем не бывало вышли на улицу и растаяли в предрассветной мгле.

Для работников управления милиции, дежуривших ночью, наступили самые тяжелые часы. Иссякли все остроты, шутки, отставлены в сторону шахматы, отложены книги, в пачках осталось по несколько сигарет. Предательски одолевает дремота. И вдруг, как гром среди ясного неба, раздается голос дежурного по городу:

— Оперативная группа, на выезд!

Эта магическая фраза мигом разогнала дремоту. Будто солдаты по команде, оперативники, эксперт, следователь и проводник служебно-розыскной собаки заняли свои места. Через несколько минут служебная машина мчалась к месту преступления.

Капитан Качалов вышел из машины и направился к подъезду. Навстречу ему шагнул офицер милиции с погонами лейтенанта на плаще.

— Участковый инспектор Белоконь, товарищ начальник!

— Качалов, — Сергей Владимирович протянул руку. — Что тут у вас?

— Мы подъехали двадцать минут назад. О происшествии узнали от дежурного по городу. Он, видимо, и в «скорую» звонил. При нас увезли пострадавшего. Номер вызова я записал. В квартире наши сотрудники с понятыми.

— Какие-нибудь меры по розыску преступников вы приняли? — спросил Качалов.

— Конечно. Как только установили, что преступников было двое, и уточнили их приметы, сразу же передали сведения своим патрулям и доложили дежурному по городу.

— Хорошо, — Сергей Владимирович толкнул дверь. — Но вот окурков вы набросали, товарищ лейтенант. Разбери теперь, какие тут чьи.

— Все мои, товарищ начальник. Четыре папиросы выкурил, — бойко ответил участковый и отнес окурки в мусорное ведро.

...В большой комнате ярко горела люстра. Свет электролампочек преломлялся в хрустальных подвесках, отчего потолок казался украшенным затейливой мозаикой. Качалов опытным взглядом окинул убранство комнаты: «Знали, куда идти. Без наводчика вряд ли обошлось».

Заслышав голоса, из спальни вышли сотрудники местного отделения милиции и позвали Качалова на кухню. Остальные члены группы занялись каждый своим делом. Проводник служебно-розыскной собаки погладил крупную овчарку, ослабил повод и скомандовал: «Боец, след!»

Собака метнулась к балкону, потом зарычала и потянула проводника к выходу. На улице Боец сначала взял след хорошо, но вскоре потерял: слишком много народу побывало здесь.

Следователь, устроившись за журнальным столиком, опрашивал жену пострадавшего, занося ее показания в протокол. Его интересовало буквально все: и почему открыта дверца серванта, и почему здесь недостает двенадцатой рюмки, и давно ли пользовались сервизом. Женщина отвечала на многочисленные вопросы односложно и постоянно прижимала к вискам длинные тонкие пальцы.

Эксперт научно-технического отдела, осматривая квартиру, шел как бы по пятам следователя. По мере того как тот заносил в протокол положение предметов, эксперт брал каждую вещь и пристально рассматривал ее. Капитан Качалов периодически спрашивал следователя, на чем тот остановился, и диктовал ему для записи свои наблюдения и «находки».

Если бы протокол осмотра места происшествия, составленный сотрудниками милиции, прочел любой посторонний человек, то он смог бы самым подробным образом представить себе эту квартиру, хотя и ни разу не был в ней. Настолько скрупулезно все указывается в протоколе. Этот документ равноценен хорошей фотографии.

Осмотр закончился, и сотрудники милиции уехали. Остался лишь капитан Качалов. Он сел напротив жены пострадавшего.

— Я понимаю ваше состояние, Зинаида Яковлевна, но все же попрошу вас уделить внимание и мне. Полагаю, вам не надо объяснять, что это в интересах дела.

Женщина кивнула.

— Как вы думаете, каким путем преступники проникли в квартиру?

Зинаида Яковлевна сжала ладонями голову и устало вздохнула.

— У нас один вход — дверь. Балкон все время закрыт. Летом мы его открываем, но только днем.

— А теперь расскажите, пожалуйста, как все это произошло. Постарайтесь вспомнить каждую мелочь.

Женщина вытерла слезы кружевным платком.

— В половине второго я встала с постели. Сходила на кухню, попила и опять легла. Уже засыпала, когда сквозь дремоту услышала, будто кто-то вскрикнул. Я вскочила и при свете ночника увидела широкоплечего невысокого человека со страшными узкими глазами. Он приказал мне лечь и молчать. Рядом с ним, но спиной ко мне, стоял второй. Я упала в постель и накрылась с головой одеялом. Сколько времени прошло, не помню, но вдруг почувствовала, что они ушли, — Зинаида Яковлевна всхлипнула и опять поднесла платок к глазам.

Качалов налил из сифона в стакан воды и протянул ей.

— Благодарю! — она сделала несколько глотков и поставила стакан на хрустальное блюдо.

— А где же в это время был ваш муж? — спросил капитан.

— Да-да, сейчас расскажу. Аркадий Самуилович куда-то исчез. Я обошла всю квартиру, но не нашла его. Подумала, что те увели его с собой. И только потом, когда вернулась в спальню, наткнулась на свернутый ковер.

— Значит, они его завернули в ковер?

— Да.

— И что же вы сделали?

— Я, как только увидела окровавленную голову Аркадия Самуиловича, — женщина зарыдала, — подбежала к телефону, хотела позвонить в милицию. Но аппарат не работал. Тогда я, как была в халате, так и выбежала на улицу. В ближайшем автомате оказалась отрезана трубка, и мне пришлось бежать в конец улицы. И только оттуда я дозвонилась. А когда бежала обратно, то постучалась к соседям.

— Во что были одеты преступники?

— Минуточку, — женщина поднесла к губам стакан. — Оба, кажется, в светлом.

— Плащи, пальто?

— Кажется... плащи.

— Видели вы у них какое-нибудь оружие: ножи, пистолеты?

— Нет.

Качалов встал.

— Еще раз прошу прощения, Зинаида Яковлевна, но мы вас пригласим в управление.

— Я понимаю. Если надо, я готова.

— А теперь разрешите мне пройти на балкон.

— Конечно, — женщина отодвинула тюлевую занавеску.

Прежде чем открыть дверь балкона, Сергей Владимирович долго и внимательно осматривал ручки запоров, оконные рамы, стекла, подоконники. Он знал, что эксперт уже исследовал здесь каждый миллиметр, но решил и сам посмотреть. Потом, выйдя на балкон, Сергей Владимирович попросил хозяйку квартиры закрыть дверь на все запоры. Поставив себя на место преступников, он задался целью проникнуть в комнату. Капитан с помощью ножа пытался повернуть защелку, влезал на подоконник и пытался открыть запоры оттуда. Все напрасно. Со средним еще можно было кое-как справиться, но с другими — нет: они закрывались очень туго.

Сергей Владимирович еще раз осмотрел отпечатки обуви, оставленные кем-то на цементном полу балкона (они были зафиксированы экспертом), простился с Зинаидой Яковлевной, вышел во двор и направился к стоявшим неподалеку сотрудникам местного отделения милиции.

— Вот техник-смотритель уверяет, что пропала лестница, — сказал один из них, указывая на пожилого человека.

— А где она была? — спросил Качалов.

— В подвале. Пойдемте покажу, — и инспектор уголовного розыска повел Качалова за угол дома.

— Вы хорошо искали?

— Лестница не иголка, Сергей Владимирович. Все обшарили.

— Знаете что, — обратился к Качалову техник-смотритель, — я думаю, здесь без своих не обошлось.

— Что вы имеете в виду?

— Лестницу, конечно. Ведь ею пользовались только двое — я и дворник. Вчера я исправлял повреждение канализационной трубы — замазывал шов гудроном — и брал лестницу, а потом на место поставил.

— Каким образом? — заинтересовался Качалов.

— Просунул в окно подвала и прислонил к стенке, — техник-смотритель нагнулся и показал, как он это сделал.

Сергей Владимирович заглянул в окно.

— А были случаи, когда лестницу брали без вашего разрешения?

— Как только дом заселили, дети приспособили ее для игр — беды не оберешься. Вот тогда мы с дворником стали убирать ее в подвал.

— Какой длины лестница?

— Она едва достает до второго этажа. Помню, у одного жильца из двадцатой квартиры захлопнулась дверь и он пытался по лестнице добраться до окна. Так он с трудом до него дотянулся, а это мужчина высокий.

Сергей Владимирович поблагодарил техника-смотрителя и, пожимая ему руку, сказал:

— К вам будет просьба — найти лестницу. Запишите номер моего телефона.

Вместе с инспекторами Качалов пошел к машине, обсуждая происшествие.

— Я считаю, что преступники воспользовались балконом, — сказал один инспектор.

— И лестницей? — добавил Качалов.

— Да.

— А чем, по-вашему, это можно доказать?

— Вы видели замки на двери квартиры, Сергей Владимирович?

— Да, целых три.

— Так вот, — продолжал инспектор. — Никакими отмычками и даже ключами, похожими на хозяйские, их открыть нельзя.

— На балконной двери тоже три запора, — как бы опровергая выводы коллеги, вставил Качалов.

— Вы забываете форточку, — не сдавался инспектор.

— Ну, хорошо. А если в квартире находятся сильные мужчины, которые хватают воров и выбрасывают со второго этажа? — не сдавался Качалов.

В разговор вмешался другой инспектор:

— Вы, милейший сыщик, сбрасываете со счетов наводчика. Я понимаю, вы сверяете наше мнение со своим. Скрываете что-то...

Все трое рассмеялись.

— В любом случае, — сказал Качалов, — сейчас вы должны проверить всех подозрительных, поговорить с жителями дома — не отыщутся ли очевидцы. Главное — не терять времени.

Из отделения милиции Сергей Владимирович позвонил полковнику Батурину, охарактеризовал обстановку и сказал, что хочет съездить к пострадавшему. Начальник отдела согласился с его решением.

...Аркадий Самуилович пришел в сознание во втором часу дня. После операции кружилась голова, тело было свинцовым, очень хотелось пить. Он позвал медсестру. Та голоса не слышала, но догадалась по губам, что он ее зовет, и подошла. Раненый сделал большой глоток и тяжело задышал. Перед ним поплыли зеленые круги, стены палаты закачались. Аркадий Самуилович закрыл глаза. И вдруг перед ним возникло жирное смеющееся лицо. Раненый вторично переживал ужас той ночи. Он даже беззвучно вскрикнул: «Помогите!»

— Помогите, ведь это нам так необходимо и важно, — услышал Аркадий Самуилович сквозь бред. «Галлюцинация», — подумал он.

Но это не было галлюцинацией. В коридоре действительно разговаривали. Вернее, говорил только капитан Качалов, который упрашивал ординатора допустить его к раненому.

— Ну, что с вами делать? — сдался наконец ординатор. — Придется пойти навстречу уголовному розыску. Только разговаривать не больше двух минут. — И он распорядился принести халат.

Полковник Батурин внимательно слушал доклад Качалова, изредка что-то записывал, но вопросов не задавал. Капитан хорошо изучил своего начальника и знал, что он сначала «переварит» сообщение, проанализирует все до мелочей, сопоставит данные материалов оперативной группы, вот только тогда и будут вопросы.

Начальник отдела Павел Михайлович Батурин никогда и никому не навязывал готовых решений, даже если у него самого решение уже складывалось. Он старался привить подчиненным инициативу, умение мыслить. Радовался, если решение подчиненного совпадало с его собственным или, наоборот, опровергая его, вело к раскрытию преступления кратчайшим путем. Правда, во втором случае Павлу Михайловичу становилось как-то не по себе. Он думал: «Вот тебе и молодежь. Как представил дело. Я проработал тридцать лет, а так не смог. Старею». Талантливым работникам Павел Михайлович по-хорошему завидовал.

Качалов докладывал ровно сорок минут. А когда закончил, полковник созвал совещание. Оно было предельно коротким. Батурин лишь уточнил планы отработки версий и поставил дополнительные задачи.

Теперь Сергей Владимирович забегал в управление редко, чаще разговаривал с полковником по телефону. С раннего утра и до позднего вечера он не покидал изученного уже до мелочей квартала, следя за интересующим его окном. И только когда свет в этом окне гас, отправлялся домой. За день капитан накуривался до тошноты. Придет домой, подставит голову под кран, вытрется мохнатым полотенцем — и в постель. Заставляет себя заснуть, да где там...

Уж такой был характер у Сергея Владимировича: и большому, и малому делу он отдавал себя всего без остатка.

Когда Качалов начал работать в отделе, то не всем понравилась его подчеркнутая официальность и прямота, с которой он высказывался на совещаниях, партийных собраниях и в разговорах с сослуживцами. Кое-кто даже косился на его «чрезмерное усердие». Некоторые считали, что со временем оно пройдет, Качалов «оботрется». Но и через несколько лет работы, даже став капитаном, он не «обтерся». И те, кто сначала думал, что Сергей Владимирович «играет в показуху», со временем убедились: в отдел пришел работяга, простой и прямой человек. Нашлись и такие, которые копировали «качаловский стиль».

Павел Михайлович Батурин сразу понял новичка, подметил у него необходимую для работника уголовного розыска цепкость, упорство и, главное, неудовлетворенность сделанным. Только горяч иногда бывал Качалов, это да. Полковнику не раз приходилось «остужать» его. С годами Сергей Владимирович сумел выработать в себе хладнокровие, однако нет-нет да и срывался.

Жизнь не баловала Сергея Владимировича. В пятнадцать лет он остался без родителей. Родственники, прежде не покидавшие хлебосольную семью Качаловых, отвернулись. Пришлось Сереже самому заботиться о своей судьбе, он пошел работать. Потом приехала тетка из деревни, поселилась у него и оформилась опекуншей, но подростку от этого не стало легче. Тетка с мужем заботились лишь о своих детях.

Сереже ничего не запрещали, ни в чем его не ограничивали. Он мог ходить куда угодно, возвращаться домой когда угодно. Его не ругали и не ласкали. А вокруг было очень много соблазнов и опасностей. У подростка всегда имелись деньги, так как для своего возраста он зарабатывал неплохо. Поэтому его охотно принимали в своей компании ребята, которые вырывали сумки у женщин, взламывали палатки, а потом на задворках, задыхаясь и отплевываясь, пили водку прямо из бутылки. Попробовал однажды выпить и Сергей. Еле-еле дотащился он тогда до дома. Дверь открыла тетка. Молча сняла с племянника пальто, уложила его на диван и прошипела:

— Подохнешь, как и твой отец-алкоголик!

Трудно сказать, что повлияло на Сережу — теткины слова или еще что-нибудь, но с тех пор он в той компании больше не появлялся и все свое свободное время стал проводить среди взрослых. Труднее всего было в выходные дни. Сергей не знал, куда себя деть. Ходил по двору из угла в угол, как неприкаянный. Глядя на то, как другие ребята отправляются с родителями на прогулку за город, еле сдерживал слезы. Несколько раз ездил с теткой в гости. Но она, стоило ей выпить, сразу начинала бахвалиться тем, что взяла сироту на воспитание, заменила ему мать. «Отблагодарит ли, когда вырастет?» — вопрошала тетка. Сергей не мог всего этого вынести и перестал ходить с ней в гости.

С нетерпением ждал он понедельника. Работал с каким-то яростным наслаждением. Вращая маховики фрезерного станка, Сергей представлял себя то за штурвалом самолета, то в рубке боевого корабля, выполняющего особо важное и рискованное задание. Здесь, на заводе, он почувствовал в себе силу, понял, что способен на большое дело.

Вырос Сергей задумчивым, немного грубоватым и вспыльчивым юношей. Вскоре его призвали в армию. Не было ни застолья, ни чьих-либо слез. Товарищи по работе проводили до райвоенкомата, стукнули по плечу: «Служи!»

Служба давалась Сергею легко. Порой он удивлялся, почему говорят, что армейская жизнь сурова, тогда как солдата встречает свежевыбеленная теплая казарма, сверкающая белизной постель, он обеспечен добротным обмундированием, хорошим питанием. Таких благ после смерти матери Сергей и во сне не видел.

Через год сержант Качалов уже командовал экипажем танка. Стал мастером спорта по боксу. За отличные успехи в боевой и политической подготовке ему предоставили краткосрочный отпуск. Радоваться бы, а Сергей взгрустнул: куда ему ехать, кто его ждет? И он отправился в канцелярию к командиру роты.

— Как это некуда ехать? — всплеснул руками майор. — У каждого человека есть свой дом или хотя бы место, где он родился. А у тебя тем более — Москва. Поезжай, покажись знакомым, каким ты стал. На Москву взгляни, только другими глазами. Сам же говоришь: кроме завода, ничего не видел. Ведь вы все так, москвичи: живете среди храмов культуры, но ничего видеть не успеваете или не желаете. Любой приезжий за неделю везде побывает, а потом вам же, москвичам, и рассказывает. Поезжай.

После армии командование полка рекомендовало старшину Качалова курсантом в танковое училище. Через несколько лет он вернулся в Москву уже лейтенантом. Тетка не на шутку перепугалась: вдруг потребует освободить квартиру, ведь в начальники вышел. Сергей сразу же понял ее беспокойство и с присущей ему прямотой сказал, чтобы зря не тревожилась, так как он всю свою жизнь решил связать с армией.

Уезжал Сергей из Москвы в часть, как в родную семью. Он, конечно, не знал, что вскоре очередное сокращение Вооруженных Сил перевернет его жизнь и разрушит мечту об окончании бронетанковой академии.

И вот демобилизованный офицер с чемоданом в руке стоит на пустыре. На месте дома, в котором прошло его детство, зияет огромный котлован, а в нем уже уложен фундамент нового здания.

На первых порах Сергей Владимирович остановился у товарищей и стал искать работу. Кем ему только не предлагали быть: и начальником гаража, и заведующим базой, и комендантом, и осветителем сцены, и шофером. Но Сергей Владимирович чувствовал, что ему нужна такая работа, которая соответствовала бы ритму армейской жизни, что он не сможет смириться с «гражданским» распорядком. Качалов давно подумывал о милиции, но сомневался: примут ли. Сомневался потому, что ни в райвоенкомате, ни в райкоме партии, куда он не раз наведывался, ему не предлагали идти работать в милицию. Все же он решил сам попытать счастья и отправился в городское отделение. Его приняли постовым.

Время стажировки пролетело незаметно. Наступил первый день самостоятельной службы. В тот день правонарушители будто сговорились. Постовому Качалову трижды пришлось задерживать хулиганов, потом отправлять в отделение пьяницу и уже под конец смены преследовать грабителя. Начальник отделения, много повидавший на своем двадцатилетнем милицейском веку, и тот заметил: «Крещение у вас получилось самое что ни на есть боевое!»

Решив посвятить свою дальнейшую жизнь работе в милиции, Сергей Владимирович представлял себе трудности, с которыми ему предстояло столкнуться, но действительность превзошла все ожидания. Он часто сравнивал свою новую службу с прежней — армейской и каждый раз убеждался в том, что милицейская труднее. Труднее потому, что все время приходится напрягать нервы, держать их в кулаке, следить за собой, чтобы не сорваться. А поводов к срыву сколько угодно. Вот, например, такая ситуация. Человек упорно не хочет переходить улицу по обозначенному переходу. Стоит и ждет, когда милиционер отвернется. Лишь на секунду отвернешься, а пешеход-нарушитель уже на проезжей части. Начнешь с ним неприятный для него разговор — он не обращает на твои слова никакого внимания, смотрит куда-то поверх твоей головы и с ехидцей улыбается. На лице его написано: «Будешь мне еще мораль читать, делать тебе больше нечего». А некоторые такое и вслух высказывают. Это, конечно, мелочи. Если приходится задерживать преступника, поводов сорваться гораздо больше. В таких случаях вокруг сразу же собираются любители скандальных зрелищ, среди которых иногда находятся и защитники, не ведающие о том, что задерживаемый, например, ударил ножом человека. Милиционер же не всегда может объяснить толпе причину задержания: служебная тайна.

Слабонервным в милиции делать нечего. Да они и сами здесь не уживаются. Зато уж те, кто сумел перебороть себя, сердцем прирастают к милиции навечно. Это люди, влюбленные в свою профессию. Профессию, которая требует от человека отдавать всего себя без остатка. Сергей Владимирович оказался как раз таким человеком.

Только под утро заснул капитан Качалов. Несколько часов сна ему было достаточно для того, чтобы встать бодрым и посвежевшим. Поупражнявшись с гантелями, он наскоро позавтракал и стал думать, как одеться сегодня. Остановился на кожаной спортивной куртке, подбитой искусственным мехом. Подумав, сунул во внутренний карман сложенный плащ «болонья».

В половине восьмого он был уже в территориальном отделении милиции, где многое узнал об интересующей его женщине. А позже ехал с ней в одном автобусе. Сергей Владимирович благодарил судьбу за то, что в салоне оказалось много народу. Как только он вышел вслед за ней из автобуса, сразу же завернул в ближайший подъезд, накинул на плечи плащ и надел солнцезащитные очки.

Встреча, которую он ждал, состоялась.

Они встретились около здания панорамы «Бородинская битва». Капитан Качалов, предъявив контролеру свое удостоверение, вошел внутрь здания и, стоя на лестнице, отмечал каждый их жест, старался по губам угадать смысл беседы.

Разговор длился минут пятнадцать. По всему было видно, что эти двое — мужчина и женщина — остались недовольны друг другом. Капитан Качалов глаз не спускал с мужчины в модном, отливающем всеми цветами радуги плаще. А он, кончив разговор, закурил и медленно двинулся по Кутузовскому проспекту. Потом резко повернулся и бросился к троллейбусной остановке. «Опытный или что-то вспомнил», — подумал Сергей Владимирович и занял очередь на троллейбус.

Выйдя вслед за незнакомцем, Качалов «проводил» его до дома, определил на слух, на каком этаже хлопнула дверь, зашел в соседний подъезд, подождал, а потом разыскал дворника.

— Первый подъезд, третий этаж, говорите? — уточнил дворник. — Это, должно быть, Ковалев.

...— Ковалев? — переспросил полковник Батурин. — Трудновато сразу по памяти. Давайте-ка лучше сходим к нашим девушкам, посмотрим документы, — полковник встал, застегнул китель на все пуговицы и первым пропустил в дверь Качалова.

Когда снова вернулись в кабинет, Павел Михайлович хитро прищурился:

— Что, именинником себя чувствуешь? Думаешь, за кончик уцепился? Подождем. А сейчас вызывай машину — и в отделение.

В коридоре Сергей Владимирович столкнулся с капитаном Струмилиным. Тот схватил Качалова за рукав:

— Какой-то техник-смотритель тебе звонит, никому другому ничего говорить не желает.

Качалов вошел к себе в кабинет и стал ждать. Минут через пятнадцать техник-смотритель позвонил опять. Капитан взял трубку.

— Да... Большое спасибо... А я целый день в бегах... Через полчасика буду в отделении... Очень хорошо... Договорились...

Сергей Владимирович тут же набрал номер телефона начальника отдела.

— Капитан Качалов, товарищ полковник... Лестница нашлась... В отделение привез... Нет, недавно... А кто из экспертов? Пусть зайдет ко мне, ему все равно по пути... Есть!

Техник-смотритель и Качалов встретились, как старые знакомые. Сергей Владимирович долго жал ему руку.

— Вы понимаете, что получилось? — оживленно рассказывал техник-смотритель. — Разговариваю я, значит, с жильцами, и тут подходит Митрошин, шофер. «Что, говорит, митингуешь?» Кто-то возьми и скажи ему: «У техника лестницу украли». «Какую лестницу?» — спрашивает он. Ну, я ему и сказал. Тогда он ударил себя в грудь кулаком и говорит: «Я вор, я твою пропажу увез!».

Оказалось, что в ту ночь шофер поздно вернулся из рейса и с разрешения заведующего гаражом поставил свой «газик» у дома. Когда он чуть свет приехал в гараж и полез в кузов, то увидел там лестницу. Подумал, что на стройке кто-то подшутил над ним — подбросил ему эту лестницу. Он вытащил ее и оставил в гараже. Техник-смотритель уговорил Митрошина немедленно ехать за лестницей и привезти ее сюда.

Эксперт в это время, вооружившись лупой, тщательно осматривал стойки и каждый марш лестницы. Закончив осмотр, он отозвал Качалова в сторону.

— В некоторых местах лестница залита гудроном. Удалось изъять пять пальцевых отпечатков. Придется проводить дактилоскопирование.

Сергей Владимирович, что-то прикинув в уме, ответил:

— Пока мы знаем только троих прикасавшихся к лестнице: техника-смотрителя, дворника и шофера. Может быть, кто-нибудь пользовался лестницей в гараже? Ну что ж, будем выяснять.

Потом Сергей Владимирович еще долго беседовал с сотрудниками милиции. Они тоже не теряли времени даром — установили, с кем был связан Ковалев.

Совещание в отделе затянулось до позднего вечера. Павел Михайлович Батурин внимательно слушал высказывания подчиненных, но в разговор не вступал. Наконец, когда страсти утихли, он откашлялся, вышел из-за стола и, как бы рассуждая вслух, сказал:

— Сложилось два мнения по делу: немедленно задержать Ковалева, то есть Гундосого, и подождать с этим. Допустим, мы задержим его. А что дальше? Он ведь будет все отрицать. Нет, надо набраться терпения. Подождем заключения эксперта, опознания и выберем из восьми дружков Ковалева того или тех, кто был с ним. И правильно здесь говорили, что лестница как вещественное доказательство может отпасть и появится другой «подъемник» на второй этаж. Правильно и то, что мог быть и третий соучастник преступления, который бросил лестницу в кузов грузовика. Я считаю, надо оставить Ковалева под наблюдением. Может, он сам выведет на соучастников или они к нему пожалуют. Нет возражений?

Никто не возражал. Когда все разошлись, Павел Михайлович позвонил начальнику научно-технического отдела.

— Батурин... Что сижу? Значит, надо... А ты чего застрял? Это я уже пережил... Мой? Мой окончил инженерно-физический... Ну, не буду занимать линию, а то вдруг позвонит... Да ты не беспокойся, сдаст. Ты вот что мне скажи: как там наш заказец?.. К утру?.. Ну, есть!

Утром полковник Батурин, не заходя в отдел, сразу же поднялся к экспертам. Присев на край стола, долго читал заключение. Остался доволен.

— Большое дело — наука, — подытожил полковник, положил документ в папку и вышел. В коридоре он встретился с Качаловым, спросил:

— Вы на опознание?

— Так точно! — ответил капитан и зашагал к выходу.

...На этот раз Сергей Владимирович прошел в палату беспрепятственно. Сев возле раненого на предложенный медсестрой стул, он справился у Аркадия Самуиловича о здоровье, пожелал ему поскорее выздороветь и приступил к делу.

— Я привез несколько фотографий. Может быть, среди них...

— В свое время я работал юристом, — перебил капитана Аркадий Самуилович. — Давайте, что вы там принесли.

Сергей Владимирович передал потерпевшему лист тонкого картона, на котором были наклеены три фотографии.

Руки раненого дрожали. Как будто раскрывая тайну, он с волнением прошептал:

— Тот, что справа!

Понятыми согласились быть медсестра и санитарка. Сергей Владимирович тут же оформил протокол предъявления фотографий на предмет опознания личности и уточнил у пострадавшего еще некоторые детали происшествия.

Быстро пролетели сутки, и, когда Сергей Владимирович вновь перешагнул порог кабинета Батурина, ему показалось, будто продолжается вчерашнее совещание. Стараясь не шуметь, капитан Качалов примостился у входа на одном стуле с майором Макаровым.

Докладывал старший инспектор Струмилин.

— Мы имеем заключение экспертизы, утверждающее, что один из пальцевых отпечатков, изъятых с бруса лестницы, принадлежит Сергееву по кличке Серега-Хмырь. Я с группой занимаюсь им. У меня возникли опасения, что Сергеев, видимо, почувствовал надвигающуюся грозу, потому и скрылся. Вторая неделя пошла, как он не показывается дома. Считаю необходимым не только проверить его связи, родных, но и дать телефонограмму всем подразделениям о его розыске и задержании. У меня все.

— Вопросы есть к товарищу Струмилину? — спросил полковник. — Нет? Тогда предоставим слово капитану Качалову.

Сергей Владимирович положил перед начальником отдела протоколы и вернулся на место.

— Я обойдусь краткой информацией. Потерпевший сразу же опознал по фотографии Ковалева. Есть интересная подробность: какой-то молодой человек спрашивал в больнице о состоянии здоровья пострадавшего, а молодых родственников и товарищей по работе у него нет.

Павел Михайлович подвел итоги совещания и в конце обратился к Качалову:

— Вы, Сергей Владимирович, знаете Ковалева в лицо, вам и карты в руки. Брать его надо подальше от дома. А потом уж и обыск. Товарищ Струмилин, за вами Сергеев.

После встречи у «Бородинской панорамы» Гундосому полегчало. Он рассуждал: «Жив старикан, ну и хрен с ним. А мы и не старались его укокошить. Интерес ходить с «вышкой» за плечами». От этих мыслей он даже подобрел и решил купить и отвезти Римке подарок.

В комнату вошла мать, спросила:

— Ужинать будешь?

— А как же, — ответил сын. — Ужин — вещь полезная.

— Ну, тогда иди, отец ждет на кухне.

Гундосый прошел на кухню и шепнул отцу на ухо:

— Давай по маленькой, батя?

— Это можно, — отец от удовольствия потер руки.

Поужинали. Гундосый заперся в уборной, вытащил из-под ванной пистолет, долго вертел его в руках, подумал и положил обратно. В прихожей он по локоть засунул руку в голенище старого сапога, достал несколько десятирублевок и хлопнул дверью.

В «Гастрономе» Гундосый купил большой набор шоколадных конфет в красивой круглой коробке и бутылку польской водки. Вышел из магазина, остановился, закурил и, увидев зеленый огонь такси, заспешил к стоянке.

Сергей Владимирович запомнил номер автомашины, посмотрел на часы и скомандовал шоферу «Волги»: «Вперед!»

Водитель поставил «Волгу» под арку дома, в который, как уже было известно, не раз приходил Ковалев, а сотрудники МУРа вошли в парадное. Двое поднялись наверх, двое встали внизу, за дверью.

Ковалев вышел из такси. Сергей Владимирович смотрел на него и думал: «Только бы в момент задержания не появились жильцы».

Насвистывая, Гундосый подошел к подъезду, оглянулся, посмотрел по сторонам и толкнул ногой дверь. Качалов в это время спускался по лестнице ему навстречу.

— Иван Денисович, поговорить надо, — на ходу обратился к Гундосому капитан.

Ковалев вздрогнул так, что коробка выпала у него из рук, остановился и до боли в суставах сжал пудовые кулаки. Мысли заработали лихорадочно: «Неужели влип? Докопались... А может быть, с кем-то путают? Балда, не взял пушку. Впрочем, хорошо, за нее срок дают...»

— Что же вы молчите, Ковалев? — услышал он сзади.

— Вы меня с кем-то путаете, граждане, — стараясь казаться спокойным, ответил Гундосый.

Сергей Владимирович подошел к нему вплотную.

— Придется вам пройти с нами.

— А на каком основании вы меня задерживаете? Это произвол! — наступал на Качалова Гундосый.

Его окружили несколько человек, потребовали вытащить руки из карманов, расстегнуть пальто. А он все больше распалялся, стараясь привлечь к себе внимание жителей подъезда: авось шум дойдет до Римки, а то никто из своих не узнает, что его «замели».

— Не кричите, Ковалев, здесь глухих нет, — предупредил его Качалов. — И поднимите коробку.

— Что я, нищий, что ли? — ухмыльнулся Гундосый и мыском полуботинка отшвырнул конфеты. Коробка ударилась о стену, встала на ребро и покатилась. Конфеты посыпались на лестницу.

Сергей Владимирович только сейчас заметил, что на площадке собрались жильцы и с любопытством наблюдают за происходящим. «Как это я прошляпил? — мысленно выругал себя Качалов. — Теперь слухов не оберешься». И скомандовал своей группе:

— Пошли!

Качалов не ошибся. Только сотрудники милиции, ведя Ковалева, вышли на улицу, жильцы, которых все больше собиралось на лестничной площадке, зашептались, потом наперебой заговорили в полный голос. Один сказал, что к ним в подъезд повадился ходить шпион, у него в коробке с конфетами нашли важные сведения, другой — что задержан крупный спекулянт, третий — что «взяли» с поличным директора магазина. Всех перещеголяла пенсионерка Чулкова: она обежала своих приятельниц и в лицах рассказывала, как у нее на глазах восемь бандитов раздели человека до исподнего.

Гундосый рассчитал правильно. Слух докатился и до Римки. Как только она узнала о задержании в их подъезде «неизвестного», сразу же отпросилась с работы, сославшись на болезнь матери. Заведующая парикмахерской посочувствовала ей и отпустила. Римка тут же отправилась на Белорусский вокзал и села в электричку. Около получаса бродила она по дачному поселку и наконец отыскала нужный номер дома. Постучалась. Дверь долго не открывали. Потом послышался скрип половиц.

— Вам кого? — спросил старческий голос.

— Я по делу, — ответила Римка.

Загремел засов.

Хмырь лежал на кушетке. На приветствие гостьи он ответил кивком головы и предложил ей стул.

— Я ненадолго, — осматривая скудное убранство комнаты, проговорила Римка. — Ивана вчера взяли...

Хмырь поморщился.

— А ты чего стоишь?

— Да мне пора домой.

Хмырь подошел к гостье, снял с нее плащ, бросил на спинку стула и уставился своими раскосыми глазами на ее грудь.

— В любовь давно не играл, чуешь, Римка?

Гостья отвернулась:

— Потом...

— Потом, потом... — передразнил Хмырь. Шагнув к двери, он накинул на петлю крючок и толкнул Римку на кушетку...

О таких, как Римма, в уголовном кодексе ничего не сказано, их деяния не подпадают ни под одну статью, но несмотря на это их фамилии частенько мелькают на страницах уголовных дел. «Девиц легкого поведения» — так их именуют в милиции — преступники нередко упоминают в своих показаниях как «знакомых», которые обеспечивают им алиби. Когда для преступника наступает час расплаты, следователь вызывает девиц легкого поведения в качестве свидетелей. Такие «свидетели» обычно отвечают так: «Заходил, ночевал несколько раз... Были в ресторанах... Отношения? Это мое личное дело. Делал ли подарки? Да. А разве неприятно их получать девушке? Говорите, преступник? А я-то откуда знала?» Эти особы — потенциальные правонарушители. Они проматывают деньги вместе с ворами, грабителями, взяточниками, спекулянтами, расхитителями государственной собственности и прочей нечистью. Любители легкой наживы, конечно, не посвящают их во все тайны своих «дел», а лишь содержат при себе, давая «мелкие» поручения. Подобные девицы, конечно, хорошо знают, на какие средства получали щедрые подарки и участвовали в пьяных оргиях, но им нет до этого никакого дела. Посадят одного — найдется другой. Лишь бы «красивая жизнь» продолжалась. В конце концов они встают на преступный путь и идут вслед за своими «благодетелями».

Девиц легкого поведения часто вызывают в милицию для профилактических бесед. В таких случаях они, как правило, делают удивленные глаза, изображая из себя незаслуженно оскорбленных, а порой даже с пафосом говорят о свободе личности. Приходится сожалеть о том, что в свое время им очень недоставало широкого отцовского ремня, а также о том, что в коллективах, где работают теперь эти «свободные» личности, знают, каков их образ жизни, но только перемывают им косточки по углам, а вмешаться, приструнить стесняются: нельзя — личная жизнь. Так на плодородном поле общества вырастает сорняк. Не вырви его вовремя с корнем, он окрепнет да еще и погубит молодую поросль. Значит, борьба с подобными личностями — общее дело. Главное — чтобы в этой борьбе не было равнодушных.

Получив от Хмыря сигнал бедствия, Настасья приняла срочные меры на случай, если и ее потянут к ответу. И хотя она была зла на Акима, но все-таки с нетерпением ждала его. Не потому, что ей очень хотелось предостеречь своего «благодетеля», а потому, что ее судьба полностью зависела от него.

Овеченский будто почувствовал что-то. По дороге в театр он остановил автомашину у телефона-автомата и сказал Марине, что ему необходимо позвонить на работу. Из будки он выскочил как ошпаренный и пронесся мимо собственного «Москвича». Если бы Марина не окликнула его, Аким Акимович, наверное, так и не остановился бы.

Таким Марина не видела своего любовника еще ни разу. Лицо его сделалось малиновым, щеки как-то сразу впали, а кончик носа заострился, как у покойника. Волнение Овеченского передалось и ей. Она побледнела.

— Что случилось, милый?

Аким Акимович с силой хлопнул дверцей.

— Поручил сложное дело своему заму, а он напортачил. В общем, мне надо срочно ехать.

— А как же спектакль? — Марина состроила обиженную гримаску.

— Какой, к черту, спектакль! — вспылил Овеченский. — Иди одна.

— Ну зачем же сердиться, милый? — Марина погладила Овеченского по щеке. — Нужно так нужно. Иди. А я позвоню приятельнице, приглашу ее.

Овеченский высадил Марину и помчался к Настасье.

— Слава богу, заявилась, пропащая душа, — обрадовалась Настасья. — Все как будто сговорились.

— Брось тянуть заупокойную, давай ближе к делу, — прикрикнул на нее Овеченский.

— Можно и к делу, — проворчала Настасья. — Только от этого дела хоть в прорубь головой. Серега звонил. Этого ихнего битюга взяли, ну, Ваньку.

— Ах, Ваньку, — повеселел Овеченский. — А я-то причем? Мало ли что там у них...

— Да ведь Генка с ними был, Аким Акимович.

Овеченский подскочил на диване с такой силой, будто сел на раскаленный утюг.

— Как? Ах, паразит! Мало ему было? Заложат, Натка, всех заложат. Ай-я-яй. Как же это я опростоволосился? Чувствовал я, Натка, ох, как чувствовал. Думал, почему этот паскудник целый месяц глаз не кажет. А оно вон куда повернуло! — Овеченский устало опустился на диван.

Настасья поставила перед ним стакан с коньяком:

— Может, полегчает, Аким Акимович?

Овеченский резко отодвинул стакан, так что коньяк выплеснулся и светло-желтым пятном расплылся на скатерти.

— Тут другое лекарство нужно. Ты мне смотри, чтоб в доме ничего лишнего не было!

— А чему быть-то? — развела руками Настасья.

Овеченский грозно взглянул на нее.

— Если что, ты меня не знаешь. Продашь — везде достану, у меня рука длинная. Понятно?

— Само собой, — тяжело вздохнула Настасья и подошла к Овеченскому. — Вот вы, Аким Акимович, грозите, а ведь я, если что, ни адреса вашего, ни телефона — ничего не знаю...

— Может, тебе ключ от квартиры дать? — сверкнул глазами Овеченский. — Сам звонить буду! Прощай!

В начале двенадцатого в дверь кабинета Батурина робко постучали. Капитан Качалов привстал из-за стола и снова сел.

— Волнуешься, Сергей Владимирович? — хитро прищурился полковник.

— Есть немного, — признался Качалов и громко произнес: — Войдите!

На пороге появилась Зинаида Яковлевна в кожаном элегантном пальто. Качалов встал ей навстречу и пододвинул стул.

— Благодарю вас, — чуть слышно произнесла женщина и села.

Сергей Владимирович медлил с вопросами, давая свидетельнице возможность освоиться и этим стараясь расположить ее к беседе.

— Как себя чувствует супруг? — будто из приличия, спросил Качалов.

Женщина вздрогнула, слегка покраснела и, подняв к глазам кружевной платок, ответила:

— Кажется, лучше...

Сергей Владимирович облокотился на стол и подался вперед.

— Понимаете, Зинаида Яковлевна, после таких потрясений не каждый способен сразу осмыслить и рассказать все, что с ним произошло. Но со временем человек восстанавливает в памяти многие детали случившегося. Это могло произойти и с вами. Потому мы и решили вызвать вас еще раз для беседы.

— Да, конечно, я понимаю, но, право, не знаю, с чего начать, — проговорила Зинаида Яковлевна, теребя медные кончики пояса от пальто.

— Ну, хотя бы с того, — подсказал капитан Качалов, — как вы встретились с Иваном Денисовичем Ковалевым.

— Н-е-е-т! — застонала женщина, как-то неестественно запрокинула голову и медленно сползла на ковер.

Батурин с Качаловым отнесли ее на диван и вызвали врача. Уже через час Зинаида Яковлевна Светловидова, сразу осунувшаяся и постаревшая на вид, давала развернутые показания. Перед сотрудниками МУРа прошла вся ее жизнь.

...Как только Зиночка стала взрослой девушкой, родители внушили ей, что она должна выйти замуж непременно за состоятельного человека зрелого возраста. Всех молодых людей они называли голодранцами и ветрогонами. Вскоре подвернулся жених — старый холостяк Аркадий Самуилович. Как раз то, что нужно для счастья: порядочный, заботливый человек, дом у него — полная чаша.

Сначала Зиночка думала (и так ей предсказывали родители), что со временем она привыкнет к мужу, а потом появится и любовь. Но ни любви, ни семейной жизни не получилось. Аркадий Самуилович любил жену, предупреждал каждое ее желание, но все это только бесило молодую женщину. Она, конечно, старалась не показывать свое отвращение, но под различными предлогами избегала мужа: то уходила на несколько дней к родителям, то выдумывала различные болезни, вынуждавшие ее ехать лечиться в санаторий. Но разводиться Зинаида Яковлевна не хотела: боялась угроз родителей, которые заявили ей, что если она это сделает, то они не пустят ее на порог, но самое главное — не могла расстаться с роскошной жизнью, которую ей обеспечивал Аркадий Самуилович. Когда муж болел, она радовалась, хотя с озабоченным видом хлопотала у его постели. Давала ему лекарство, а сама молила судьбу о его смерти. Но Аркадий Самуилович не умирал. И вдруг однажды Зинаида Яковлевна вспомнила о Иване Ковалеве. Подростками они жили в одном доме, еще тогда родители запрещали Зиночке подходить к «этому бандиту». Зинаида Яковлевна разыскала его. Состоялся разговор. Ковалев долго ломался. Зинаида Яковлевна прибавила еще пятьдесят рублей. Тот все не соглашался. Наконец она поняла, что еще требовалось исполнителю ее замысла. Отступать было некуда, и она предложила себя.

В назначенный вечер она уговорила мужа пойти в кино на последний сеанс. По дороге к дому на них должны были напасть «грабители», но замысел сорвался. Зинаида Яковлевна встретилась с Ковалевым еще несколько раз. Договорились: она оставит балкон незапертым.

Причастность Светловидовой к преступлению была очевидной и подкреплялась вескими доказательствами. Капитан Качалов сфотографировал ее с Ковалевым в момент их встречи у панорамы «Бородинская битва». Дактилоскопическая экспертиза позволила установить, что она заранее перерезала телефонный провод. Да и первоначальные показания Зинаиды Яковлевны наводили на размышления. Так, она заявила, что преступники могли войти в квартиру только через дверь, и отрицала возможность их появления через балкон. Настаивала, что они были одеты во что-то светлое, а муж ее между тем говорил о темных плащах. На предъявленных ей фотографиях она «не узнала» Ковалева.

У сотрудников МУРа уже давно появились основания задержать Зинаиду Яковлевну, но они медлили. Медлили потому, чтобы дать женщине время обдумать всю тяжесть совершенного ею. Они ждали, что Светловидова сама придет к следователю. Но после ее встречи с Ковалевым стало ясно: чистосердечного признания от нее ждать не приходится. И ее пригласили.

За время пребывания в следственном изоляторе Гундосый перебрал в памяти все свои «дела», гадая, за какое же его задержали. По каждому сочинял легенду в свое оправдание. Но на допросе решил сначала молчать: хотел «прощупать почву».

Его вызвали после обеда. С видом оскорбленного Ковалев вошел в кабинет и сухо поздоровался.

— Садитесь, Иван Денисович, в ногах правды нет, — вместо ответа предложил полковник Батурин. — Давненько мы с вами не встречались. Я уж обрадовался: думал — больше не придется встречаться в такой обстановке, а оно вон как вышло.

— Не знаю, зачем я вам понадобился, зачем вы меня держите, — усмехнулся Ковалев и уже зло добавил: — Отвечать вместе с прокурором будете!

В разговор вмешался Качалов:

— Кстати, санкция на ваш арест получена.

— Не маленький, без вас знаю, иначе бы не держали столько, — огрызнулся Ковалев.

— Ну, раз вы так хорошо знаете законы, — продолжал Качалов, — я думаю, вас не стоит предупреждать о статье 38 УК.

— Если не лень, напомните, — осклабился Гундосый.

Капитан перелистал Уголовный кодекс, нашел нужную страницу и прочитал статью о чистосердечном признании.

— Ну и что ж, что признание смягчает вину? — пожал плечами Ковалев. — За мной ничего нет.

Полковник Батурин встал, прошелся по кабинету и остановился напротив допрашиваемого.

— Так ли? Что-то вы темните, Иван Денисович.

— И не думаю, гражданин начальник. Ну, отсидел четыре срока, зачем же ворошить старое? Кто-то виноват, а вы Гундосого тащите. Был Гундосый да сплыл. Нет его, — Ковалев вытянул вперед большие руки ладонями вверх. — Вот ими деньги добываю.

— Да ведь оно у кого как, Иван Денисович, — покачал головой полковник, — миллионы рук добро делают, а десятки — зло.

— На что намекаешь, начальник?

— К слову пришлось, — полковник сел на диван и как бы невзначай спросил: — С кем это вы, Иван Денисович, встречались на Кутузовском проспекте?

Ковалев заерзал на стуле.

— Да есть одна краля...

— У вас что-нибудь серьезное с Зинаидой Яковлевной? — поинтересовался Качалов.

Ковалев хотел что-то сказать, но так и замер с открытым ртом.

Полковник пристально взглянул на него.

— Не удивляйтесь, нам все известно. На «дело» вы ходили с Сергеевым, перед этим встречались с наводчицей, и еще кое-кто у нас имеется для вас...

Ковалев неожиданно вскочил и грохнул кулаком по столу, так что стаканчик с карандашами свалился на пол.

— Ты меня на пушку не бери, начальник! — погрозил он пальцем. — Не знаю я никакого Сергеева. Наводчицу приклеили... Факты давай, доказательства!..

— За этим и позвали вас сюда, — парировал его тираду Качалов. — А вы истерику закатываете. Вы что ж, думаете, мы хватаем и правого и виноватого и примеряем их к преступлению? Нет, вы прекрасно понимаете, что это не так, просто почву зондируете. Материалов против вас вполне достаточно. Ваше право — защищаться, а наше — доказывать вашу вину. Потому я и напомнил вам статью о чистосердечном признании.

Гундосый делал вид, что все эти слова его не касаются. На самом же деле он слушал капитана очень внимательно. Слушал и думал: «Наверное, у них большой козырь в руках, раз так напирают. Придется пораскинуть умом, что к чему».

— Может быть, приступим к делу? Как, Иван Денисович? — дружелюбно спросил полковник.

«Хитришь, начальник, — подумал Ковалев. — Хочешь меня подогретого расколоть? Не выйдет!» И сказал, притворно зевая:

— За мной, гражданин начальник, никакого дела нет.

— Ну что ж, можно и подождать, нам торопиться некуда, — согласился полковник.

Напускного спокойствия Ковалеву хватило только до следственного изолятора. Как только он опустился на нары, сразу же сник.

— Ох, и миндальничаем мы с ними, — разгорячился Сергей Владимирович, когда конвоиры увели Ковалева.

— Кодекс считаешь мягким? — улыбаясь, спросил Батурин.

— Не считаю, но кое-что изменил бы. Вы смотрите, что получается. Ковалеву чуть больше тридцати, а общий срок наказания у него по всем судимостям — двадцать четыре года. В сорок восьмом получил семь лет. Пожалели, освободили условно-досрочно. Казалось бы, должен опомниться, жить как все. Нет. Он идет на грабеж. Дают пять лет. Тут амнистия пятьдесят третьего года. Ну, становись же, наконец, человеком, иди работай. Нет. Через три месяца после освобождения его привлекают к ответственности за квартирную кражу. Освободили опять раньше срока — по зачету. В пятьдесят восьмом судят за хулиганство. На этот раз отбыл, как говорится, от звонка до звонка. И вот опять. Какая-то карусель получается. Я, товарищ полковник, за гуманность и не прочь повозиться с трудным человеком. Но к таким вот Ковалевым у нас должна быть особая строгость. К ним надо применять самый что ни на есть строгий режим. И никаких «условно-досрочно». Это — для первого раза, чтобы помочь человеку исправиться и осознать свои ошибки. А если не хочешь понимать — нет тебе места среди людей. Лишение свободы на определенный срок и затем особое поселение.

— Ты что, лекцию мне читаешь или предложения для нового закона вносишь? — съязвил полковник. — Есть, конечно, недостатки, и меры принимаются, но не все же сразу, одним махом, — и, заметив нетерпеливый жест Качалова, добавил: — Да ты не горячись, Сережа. Теперь Ковалев заговорит, все равно исход предрешен... И куда они лезут, на что надеются? Куда им, кустарям-одиночкам, даже самым хитрым, против криминалистов, психологов, против общества! Людишки...

Серега-Хмырь около часа ходил возле автобусной остановки и все посматривал в сторону переулка. Отец Ковалева появился в пятом часу вечера. Поздоровались.

— Принес? — спросил Серега.

— А куда он денется?

Сквозь материю Хмырь нащупал плоское тело пистолета, зашептал:

— Ну, вот и порядочек, а то найдут и еще срок приплюсуют.

— Уже рылись. Часы да ботинки Ванькины взяли, — прохрипел Ковалев-старший и заспешил: — Бывай, на работу опаздываю.

Эту встречу наблюдали лейтенант Кобзев и капитан Струмилин.

— Ну как, Владимир Иванович, брать будем? — спросил Кобзев.

Струмилин отрицательно покачал головой:

— Нельзя. Старик что-то передал Сергееву. Позвони в управление, пусть будут наготове.

Хмырь походил на приезжего, который заблудился в огромном городе и из-за упрямства отыскивает нужный адрес без посторонней помощи. Он пересаживался с автобуса на троллейбус, с троллейбуса на метро... Одним словом, петлял. Так продолжалось около двух часов. Потом Хмырь долго шел по оживленной узенькой улочке и свернул в переулок. Капитан Струмилин видел, как он подошел к группе мальчишек, отозвал в сторону самого рослого и что-то объяснил ему. Мальчишка куда-то убежал и скоро вернулся. Хмырь похлопал его по плечу, угостил сигаретой и неспеша вышел на улицу. Остановившись у кинотеатра, он долго рассматривал фотовитрину. Из-за скопления народа Струмилин не заметил, как к Хмырю подошел стройный парень в темном коротком пальто. Капитан увидел их уже идущими вместе и о чем-то разговаривающими. Он отметил про себя, что инициатива разговора принадлежит Хмырю: тот часто жестикулировал. Неизвестный же всю дорогу курил сигарету за сигаретой. Струмилин подобрал пару окурков — на всякий случай.

Когда Хмырь с неизвестным зашли в кафе, уже стемнело. Не спуская глаз с двери, капитан позвонил в управление и дал рабочей группе координаты.

«Волга» остановилась недалеко от кафе. Фары несколько раз вспыхнули и погасли. Капитан Струмилин вышел из-за укрытия и пошел к машине. Тут же, в кабине, разработали план. Лейтенант Кобзев отправился наблюдать за служебным входом, а Качалов, Струмилин и Гришин вышли из машины и, укрывшись в подъезде, стали следить за главным.

Дверь кафе ежеминутно хлопала. Посетители то входили, то выходили. Перед закрытием подъехала шумная компания на «Газ-69». Низкорослый тучный человек, видимо старший в ней, крикнул шоферу:

— Миша, поставь в сторонку, — и махнул коротенькой ручкой.

«Руководящий товарищ с компанией ужинать изволит», — сделал вывод Струмилин.

Вскоре из кафе вышли Хмырь и неизвестный.

— Пошли, — скомандовал Струмилин.

Гришин, забежав вперед, повернул и двинулся навстречу этим двоим, а Качалов и Струмилин шли сзади них.

Как-то получилось, что капитан Качалов оказался чуть впереди товарища. Он уже было хотел стиснуть Хмырю правую руку, но тот внезапно оглянулся и, крикнув: «Геха, обрывайся!» — резко отскочил в сторону. Капитан Гришин преградил ему путь. И тут Хмырь молниеносно выхватил из кармана пистолет и выстрелил. Гришин покачнулся, но устоял и даже успел подставить преступнику ногу. Хмырь упал, но быстро вскочил и помчался дальше, отстреливаясь на бегу. Генка, тяжело дыша, бежал следом за ним. И тут Хмырь заметил «Газ-69», на котором приехал «руководящий товарищ» с компанией. Подбежав к машине, он распахнул дверцу, вскочил в кабину и приставил пистолет к голове водителя:

— Гони, убью!

Машина взревела мотором и уже готова была рвануться с места. Но тут за ручку открытой дверцы ухватился Генка и прохрипел, задыхаясь:

— Серега, обожди!

Хмырь рванул дверцу на себя. Генка вскрикнул от боли, сполз вниз и скрылся под колесами автомашины. «Газик» забуксовал. Этой заминки было достаточно для капитана Качалова: он распахнул дверцу и прыгнул в кабину. Хмырь, понукавший водителя, не успел выстрелить. Только он повернул голову к Качалову, как тут же получил сильный удар в челюсть.

Личность погибшего под колесами автомашины капитан Качалов установил на следующий же день. Вместе с понятыми он осмотрел в морге одежду Маркина и изъял у него из карманов истертый клочок белой бумаги, массивный золотой перстень с крупным бриллиантом и дарственной надписью, месячный проездной билет на автобус, пачку сигарет «Памир», двадцать шесть рублей, ключ от дверного замка. Кроме того, он взял всю одежду погибшего и полуботинки. Оформив необходимые документы, капитан поблагодарил понятых и уехал в управление.

Очные ставки, опознания и добытые сотрудниками милиции вещественные и другие доказательства заставили преступников давать показания. Постепенно, от допроса к допросу, от версий, выдвигаемых Сергеевым и Ковалевым, не осталось камня на камне. Наконец они сдались: признались не только в попытке убить Светловидова, но и в других преступлениях. Третьим участником последнего преступления, не считая наводчицу, Хмырь сразу назвал Маркина. Ковалев же каждый раз показывал, что он был вдвоем с Серегой. Но однажды на очной ставке Хмырь успел крикнуть ему: «Геха дуба врезал», — и тут же Гундосый назвал Маркина, причем определил ему роль организатора «дела».

Эти показания вызвали у полковника Батурина сомнение, так как ни в МУРе, ни у следователей, ни у экспертов не было никаких данных о причастности Маркина к преступлению. В показаниях Светловидова и Зинаиды Яковлевны тоже фигурировали только двое. Но фабула преступления подсказывала, что был еще один соучастник или соучастники.

По приказу полковника Батурина была создана оперативная группа во главе с капитаном Качаловым. Группе ставилась задача определить соучастника. Накануне Павел Михайлович рассказал Качалову о предстоящем задании и предложил заранее обдумать его. Поэтому, как только Сергей Владимирович появился в отделе, Батурин сразу же спросил:

— Ну, что надумал?

— У меня есть одна просьба, а потом я вам доложу все по порядку, — ответил Качалов.

— Вот те на, — прищурился полковник, — пальцем о палец не ударил, а уже просьба. Ладно, что нужно-то?

— Санкцию на обыск в квартире Маркина.

«И я бы с этого начал», — с радостью подумал Павел Михайлович. И вслух произнес:

— Одобряю.

...По пути Сергей Владимирович заехал в местное отделение милиции и оттуда вместе с участковым и инспектором уголовного розыска отправился к месту обыска. Уже на месте участковый нашел понятых. Сергей Владимирович разъяснил им их обязанности и первым перешагнул порог квартиры. В ноздри ударил тяжелый запах давно не проветриваемого помещения. Сергей Владимирович открыл форточку, подумал немного и настежь распахнул окно. Осмотрелся. Середину большой комнаты занимал массивный ничем не покрытый прямоугольный стол. К стене прижался видавший виды диван с засаленной обивкой и вылезшими наружу пружинами. У окна, в углу, высился старый обшарпанный буфет, к нему сиротливо прижался колченогий венский стул. Сергей Владимирович осторожно открыл дверцы буфета: на нижней полке хозяйничала мышь. Качалов брезгливо поморщился и прошел во вторую комнату.

Кто-то из понятых участливо проговорил:

— Эх, Акулина Петровна, докатилась ты до ручки...

— Давно ее отправили на лечение? — спросил Качалов из смежной комнаты.

— С месяц, наверное, — ответили одновременно понятые и вошли в комнату вслед за Сергеем Владимировичем. — А здесь ее сын жил.

На этажерке стопкой лежали несколько учебников и три томика Чехова. Сергей Владимирович поочередно брал каждую книгу и перелистывал от корки до корки. Тем временем участковый и инспектор обследовали шкаф, тумбочку, простукивали стены, пол, проверяли одежду. Все, что заслуживало внимания, складывали на кушетку. На этажерке за стопкой книг стояла прислоненной к стене тетрадь в коленкоровом переплете. Капитан вытащил ее, уселся на низенькую скамеечку и стал тщательно просматривать каждый лист. Первые шестнадцать страниц были чистыми, а на семнадцатой угловатым почерком написано: «Гражданину начальнику Уголовного розыска города Москвы». Потом слово «гражданину» зачеркнуто и сверху выведено: «товарищу», затем «товарищу» снова перечеркнуто. На этом запись обрывалась. Сергей Владимирович перевернул еще несколько страниц и увидел фотографию красивой обнаженной женщины. В верхнем углу фотографии наискось округлым почерком было написано: «Любуйся, бесстыжий! Твоя Э.» Сергей Владимирович прижал локтем раскрытую тетрадь и достал из своего блокнота фотокопию записки, найденной у Маркина в морге: «Звонить с десяти до восемнадцати, кроме воскресенья. Жду. Э.» Сличил. «Кажется, одна и та же особа. Кто она? Любовница, воровка, скупщица, наводчица?» — подумал он и снова принялся за тетрадь.

На следующей странице автор опять делал попытку написать официальное письмо. Вверху значился все тот же адресат, ниже: «От гражданина Маркина Геннадия Георгиевича». Дальше шел текст: «Начальник, заблудился я, ох, как заблудился! Веришь или нет, я сам приходил на Петровку. Да не дошел, стукнула дурь в башку. Повернул. А ведь я знаю теперь: что воровать, что себя грабить — одно. Прикинул: за что я срок тянул, за какие гроши? И выходит, что потерял. За годы отсидки я не заработал того, что за месяц на заводе можно. Да что там говорить! Работяги честные, незамаранные, и выпить могут открыто, и куда хочешь пойти. А ты оглядывайся, огрызайся. А среди нашего брата тоже тунеядцы есть. Ты тянешь, а он, подлец, тянет с тебя, да норовит урвать кусок пожирнее. Знай, начальник, четыре дела за мной. На последнее шел не по своей охоте. Припомнили, что мне в трудную минуту кусок бросили, вот и пошел. В деле был на стреме, в квартиру не входил. Возьмете — расскажу как на духу. Только берите, когда выйду из проходной. Это значит — в пять. Отсижу срок, стану инструментальщиком. Была не была, уж все сразу. Я писал про тунеядцев. На хату приходит один видный...» На этом письмо обрывалось, и до конца тетради листы были чистыми.

Сергей Владимирович задумался, закурил. Он представил себе изуродованное тело Маркина, и ему до боли стало жаль этого бесшабашного парня. Капитан вспомнил, как встретился с Маркиным в тот последний для него вечер и подумал: «Зачем же он побежал? Водка!..» И Сергею Владимировичу даже почудился последний душераздирающий крик этого парня.

— Эх, Маркин, Маркин, садовая твоя голова, — произнес вслух капитан Качалов.

— Что вы сказали, Сергей Владимирович? — оторвался от дела инспектор.

— Да вот, говорю, задал нам Маркин задачу, — капитан встал, помассировал затекшие ноги и подошел к столу. — Ну и ворох же вы собрали. Из этого, пожалуй, нам немногое пригодится. Занесите-ка в протокол вот эту тетрадь и фотографию. Придется на завод ехать, нам почерк Маркина нужен.

Понятая — пожилая женщина — взглянула на фотографию, сплюнула и отвернулась:

— Ну и бабы пошли бесстыжие, хоть наизнанку выворачивай.

— Это вы зря, мамаша, нельзя же всех под одну гребенку, — заметил участковый.

— Я разве про всех, сынок, я про эдаких.

— Про таких можно, — поддержал женщину Сергей Владимирович.

Эксперты-графологи дали заключение, что заявление о приеме на работу, автобиография и текст в тетради написаны рукой гражданина Маркина Геннадия Георгиевича. Все это подтверждало причастность Маркина к преступлению. Качалову удалось собрать еще и косвенные улики. В квартире у Маркина были найдены четырнадцать пачек сигарет «Памир». При повторном выезде на место происшествия Сергей Владимирович обнаружил в кустарнике у подъезда множество размокших окурков, все они были марки «Памир». Сергеев же и Ковалев курили сигареты другой марки.

Наконец полковник Батурин счел дело законченным и созвал совещание, на котором подробно разбирались действия всех сотрудников, участвовавших в раскрытии этого преступления. Во время совещания Павел Михайлович особенно много говорил о недостатках и упущениях. В частности, Качалову досталось за горячность при задержании Сергеева.

Сразу же после совещания Сергей Владимирович выяснил, кому принадлежит номер телефона, указанный в записке, которая была изъята в морге. Записав адрес, он позвонил начальнику отделения милиции и продиктовал ему несколько вопросов, на которые требовался срочный ответ. Начальник отделения попросил день сроку на выяснение. И через сутки Сергей Владимирович уже докладывал полковнику об Элле Викентьевне.

Павел Михайлович взъерошил волосы.

— Тут, капитан, нужна такая деликатность, такой подход... А то, глядишь, и оборвется ниточка. А она есть. Что мы имеем? Записку, фотографию и перстень.

— С гравировкой, — вставил Качалов.

— Какой гравировкой?

— На внутренней окружности перстня есть дарственная надпись: «С рождением, Эллочка».

— Неужели Маркин готовил такой дорогой подарок? — рассматривая перстень, с удивлением спросил полковник.

— Возможно, Павел Михайлович. Все-таки было в нем что-то хорошее. Настоящим человеком мог стать и ведь шел к этому...

Полковник поднялся с дивана и прошелся по кабинету.

— Через колдобины выбрал путь, вот и упал. И мы в этом повинны: где-то что-то проглядели. Рвался к нам парень, а не дошел... Ну ладно, Сергей Владимирович, иди. Я сегодня хочу пораньше домой прийти, а то, брат, внуков совсем не вижу. У меня ведь их трое.

— Наша смена подрастает, — улыбнулся Качалов.

— От нашей работы будет зависеть, понадобится нам смена или нет. Думаю, что нет. Хочу, Сережа, чтобы слово «преступление» вообще исчезло... А пока не забудь, что завтра ты решаешь деликатный вопрос.

Утром Качалов подъехал к парикмахерской и, убедившись в том, что Элла Викентьевна находится там, стал ждать. Вышла она минут через сорок. Качалов направился ей навстречу и, когда поравнялся с нею, остановился и приподнял шляпу.

— Доброе утро, Элла Викентьевна!

— Извините, молодой человек, но я вас не знаю, — женщина кокетливым взглядом окинула незнакомца с ног до головы.

— Я приношу свои извинения прежде всего за то, что так бесцеремонно подошел к вам на улице, — тихо говорил капитан Качалов. — Но поверьте, к этому есть все основания. В ваших же интересах я не стал тревожить вас по телефону и вызывать официально.

В глазах Эллы Викентьевны мелькнул испуг. Ее кокетливость как рукой сняло. С тревогой в голосе она спросила:

— Объясните, наконец, в чем дело? А то вы говорите какими-то загадками.

— Элла Викентьевна, это объяснять очень долго, а здесь к тому же просто неудобно. Может быть, у вас найдется время поехать со мной в управление? Вот мое удостоверение.

Женщина взглянула на обложку красной книжки со словами «Московский уголовный розыск». Раскрыв ее, она прочитала: «Капитан милиции Качалов Сергей Владимирович».

Она гордо вскинула голову.

— По какому, собственно, праву уголовный розыск хотя и вежливо, но так упорно приглашает меня на допрос? Вы знаете, кто мой супруг? Стоит ему только снять трубку — и вы будете каяться в своем поступке.

Качалов смотрел на нее и думал: «Взбалмошная и избалованная барынька, но что красивая — этого у нее не отнимешь». И капитан, вздохнув, начал объяснять.

— Элла Викентьевна, перед законом все равны. Мы могли прислать вам повестку, и вы были бы обязаны явиться по вызову. Допустим, что вы сочли бы это за оскорбление и пожаловались супругу. Но в данном случае речь идет о сохранении вашей тайны и о том, что вы должны помочь милиции. А что касается вашего супруга, то мы знаем, кто он, и знаем, что в данное время он в командировке.

Женщина капризно скривила губы, пристально посмотрела на капитана и после некоторого раздумья сказала:

— Я... Я согласна.

Сергей Владимирович помахал рукой. К тротуару подъехала «Волга». Через несколько минут они уже подходили к кабинету полковника Батурина. Качалов попросил Эллу Викентьевну обождать, а сам скрылся за дверью.

— Товарищ полковник, она здесь! — доложил он.

— Уговорил-таки. Молодец!

— Вернее, доказал, что в ее интересах побеседовать с нами, товарищ полковник.

— Проси, Сергей Владимирович, проси.

Элла Викентьевна вошла в кабинет, неся с собой тонкий и нежный аромат духов. Павел Михайлович ответил на ее приветствие и указал рукой на кресло.

— Мы не собираемся вмешиваться в вашу личную жизнь, — начал он. — За свои поступки вы отвечаете лишь перед собственной совестью. Нас интересует другое...

— Это что, намек на мою мораль? — перебила Элла Викентьевна.

— Зачем же так? Мы располагаем данными, что у вас была связь с молодым человеком, который совершил преступление. Вы должны помочь нам установить истину.

Женщина насторожилась. Острая мысль кольнула ее в сердце: «Это Николай... Негодяй! Обокрал меня... Теперь, наверное, на чем-то попался. А фото... Боже мой!»

Щеки Эллы Викентьевны стали пунцовыми. Она умоляюще посмотрела на полковника.

— А мой муж не узнает?

— Я уже ответил на этот вопрос.

— Ах, да, я так волнуюсь!

— Ну, вот и договорились, — полковник достал из сейфа фотографию и пододвинул к посетительнице.

— Узнаете?

— Да, это он, Николай.

— Скажите, Элла Викентьевна, при каких обстоятельствах вы с ним познакомились?

— В ресторане, — с готовностью ответила женщина и рассказала полковнику все, что между ними было (разумеется, опуская интимные места) до момента исчезновения драгоценностей и денег.

— А кто вам подарил это? — полковник положил перед Эллой Викентьевной перстень.

— Нашелся! — обрадовалась женщина, надела перстень на палец, вытянула руку и залюбовалась сверкающим бриллиантом. — Супруг.

— Должен вас огорчить, но эта вещь пока останется у нас.

— Хорошо, — вздохнула Элла Викентьевна и вернула перстень.

— Эту надпись вы сделали? — полковник протянул ей фотографию.

— Да, я.

— Сколько таких фотографий вы подарили ему?

У Эллы Викентьевны вспыхнуло все лицо, даже уши. Она отвернулась и еле выдавила из себя:

— Это тоже важно?

— Праздных вопросов мы не задаем, — ответил полковник.

— Две, — Элла Викентьевна опустила голову.

— Одинаковые?

— Да. Он фотографировал, и мы вместе печатали фотокарточки на даче. Пленку я сожгла.

— Записка, которую он вам оставил, сохранилась?

— Я ее сберегла как память о своем легкомыслии, — Элла Викентьевна смахнула платком слезинки с ресниц.

— Ваша молодая приятельница, которая была с вами в ресторане, знает о случившемся?

— Что вы, Павел Михайлович, как можно! Я все похоронила здесь, — женщина дотронулась рукой до пышной груди.

— Марина вам ничего не говорила?

— Говорила, что он чудной какой-то, — оживилась женщина. — Пришел и сразу лег спать, а чуть свет уехал.

— И все?

— Все.

— Где она работает?

— Сейчас, кажется, нигде. Она выходит замуж за хорошего человека.

— Ну что ж, пожелаем ей счастья. У меня вопросов больше нет. Если вы нам понадобитесь, мы вас пригласим, Элла Викентьевна.

— Чем только могу, всегда готова помочь. Вы отдадите мне фотографию?

— Разумеется, но позже.

Хотя уголовное дело на Ковалева, Сергеева, Маркина и Светловидову направили в прокуратуру, сотрудники МУРа не прекращали разыскивать украденный у потерпевшего костюм. Все места, где можно сбыть похищенное, все лица, известные своей склонностью к скупке краденого, находились под постоянным контролем милиции, которой помогали дружинники, члены комсомольских оперативных отрядов, общественность.

Схожий по приметам костюм обнаружил в комиссионном магазине один из дружинников и сообщил в уголовный розыск. Сергей Владимирович тут же выехал на место. Директор магазина с готовностью представил ему квитанционную книжку. А под вечер капитан Качалов вместе с участковым инспектором уже стучал в комнату человека, который сдал костюм.

Дверь открыл пожилой низкорослый мужчина с детским выражением лица.

— Власть пришла, милости просим, — дохнул он на вошедших водочным перегаром.

— Что-то ты часто стал пить, Иван Егорович, — с укоризной проговорил участковый.

Хозяин сел напротив Качалова и спросил:

— Вот ты, мил человек, скажи участковому: могу я выпить на свои кровные или нет?

— Если в меру, почему же нет? — ответил Качалов.

— За последнее время он потерял меру, — вставил участковый.

— Как это потерял? — обиделся Иван Егорович. — Валялся я на дороге, затронул кого? Обойди соседей, спроси любого.

— Чего не было, того не было.

— То-то и оно, — выпятил петушиную грудь Иван Егорович. — Восемьдесят целковых пенсия, да ящичков для посылок настругаю, деньги есть, почему же не выпить? Старуха, царствие ей небесное, та держала. А теперь я сам себе контролер.

— Иван Егорович, да разве, кроме того, чтоб водку пить, другого занятия нет? Она людей до беды доводит, до преступлений, — поучал участковый.

— И это я от тебя слышал, а вот меня не довела и не доведет!

— Как же не довела, если вы плохим людям помогаете? — будто бы к слову заметил Качалов.

Ивана Егоровича как ветром сдуло с табуретки. Он бочком подскочил к капитану и погрозил ему морщинистым пальцем:

— Ты мне это брось! Да я этих ворюг сам... — и он, сжав свои маленькие натруженные кулачки, показал, как поступит с преступниками.

— Оно и видно, — подзадорил участковый. — Грозится, а сам в комиссионку вещи таскает.

Сергей Владимирович пристально смотрел на старика — ждал, как он прореагирует на эти слова.

— Едрена палка, — прошепелявил тот, — эва откуда начал. Доверие я потерял. Обижаешь, участковый. Это ему позволительно ошибаться, — Иван Егорович кивнул в сторону Качалова, — а тебе... Сколько ты меня лет знаешь. Почитай, больше десятка. Так бы и спросил сразу: «Егорыч, когда ты сдавал костюм и откуда он взялся?»

— Так нельзя, сразу с места в карьер, — дружелюбно усмехнулся участковый. — С подходцем надо.

— Ну, да ладно, — Иван Егорович почесал затылок. — В пятницу, значит, торгую я ящичками, и тут подходит ко мне такая фря. Женщина, значит. Баба — мы втроем не обхватим. Одета с модой. И говорит: «Уважаемый папаша, помогите моей беде. Хотела костюм сдать в комиссионный, а пачпорт дома забыла». Прямо скажу, польстился я на такое доверие. Велел ей ящики покараулить, а сам — мигом в магазин. Трешницу она мне преподнесла. Я отказывался, уломала. Квитанцию я ей отдал. Договорились, что она будет наведываться, чтобы узнать, когда продадут костюм. Адресок мой записала.

— Мы верим, Иван Егорович, что вы нас не подведете, — Качалов протянул старику руку.

Тот, вскочив с табуретки, гордо подал свою. Потом что-то вспомнил и бросился к комоду.

— Погодите! — он открыл ящик, вытащил со дна его узелок, развязал и что-то протянул Качалову на ладони. — Заслужил я доверие или нет?

Сергей Владимирович увидел медаль «За трудовую доблесть», взял ее и прикрепил к лацкану пиджака Ивана Егоровича.

— Мы и пришли сюда потому, что полностью вам доверяем. А награду носить нужно, пусть все видят, какой вы заслуженный человек.

Иван Егорович приосанился, улыбнулся и стукнул Качалова по плечу.

— Будь спокоен, сцапаем. Это я говорю!

Настасья приехала на рынок в воскресенье. Иван Егорович издали увидел ее и показал Качалову. Сергей Владимирович и сам уже заметил ту, которую «втроем не обхватишь». Ее мощная фигура резко выделялась среди других покупательниц.

Настасья усталой походкой подошла к Ивану Егоровичу и поздоровалась.

— С почтеньем, Лизавета Михайловна, — низко поклонился Иван Егорович и снял шапку. — Любопытствовал я. Пока не продали, наведайтесь во вторничек.

— Ничего не поделаешь, придется во вторник, — недовольно проговорила Настасья. — Вы здесь будете?

— Само собой.

Качалов «проводил» женщину до дома и отправился в местное отделение милиции.

— Никакая она не Елизавета Михайловна, а Анастасия Филимоновна Ступак, — сказал начальник отделения. — На нее уже готовился материал как на тунеядку, но она предъявила справку о болезни сердца и устроилась на работу. Дважды привлекалась за мелкую спекуляцию, правда, давно.

Сергей Владимирович заторопился.

— Спасибо за информацию, товарищ майор, теперь пора к ней наведаться.

— Сюда ее доставите или сразу к себе?

— Зачем же вас зря беспокоить? К себе.

— Ну, счастливо, — майор проводил Качалова до двери.

...Сергей Владимирович поднялся на третий этаж и надавил на кнопку звонка. Двое его помощников прошли на этаж выше и остановились на лестничной площадке.

— Кто там? — послышался настороженный голос за дверью.

— Я, Настасья, или своих не узнаешь? — вступил в роль Качалов.

Дверь приоткрылась, но удерживалась на цепочке. Настасья выглянула и тут же отпрянула, увидев незнакомого человека.

— Чего надо? Уходи, соседей позову.

— Не блажи, дура! От Сереги я, а ты вой поднимаешь. Открывай, чего зенки вылупила? Хошь, чтоб засекли?

Видя замешательство Настасьи, Сергей Владимирович требовал все настойчивее.

— Если прихватят из-за тебя... Смотри!

— Не ори, пуганая, — цепочка наконец загремела, и Сергей Владимирович вошел в квартиру.

— Куда прешь! — остановила его Настасья. — Ноги сначала вытри.

Гость повиновался.

Настасья рассматривала его с откровенным любопытством.

— Что скажешь, добрый молодец?

— Серега денег просил, жрать не на что, — зевнул Сергей Владимирович.

— Дружка прислал. А сам что же, брезгует поклониться? — подбоченилась Настасья.

— Побрезгуешь, когда Ванька завалился.

— Какой малый был! — мечтательно вздохнула Настасья. — А этот, Геночка! Я на похоронах все глаза проплакала. Говорила ему — не пей много. Не сел, так под машиной жизнь кончил.

— Так как же насчет денег? — перебил ее Качалов.

— Все к Настасье. А чуть что — все отмахиваются. Аким Акимович, почитай, уже месяц глаз не кажет. Просила адресок, да где там...

Сергей Владимирович насторожился: «Да здесь, кажется, осиное гнездо. Повезло». Спросил:

— Как Ивана взяли, так и не звонил?

— Да нет, забегал на минутку, — ответила Настасья и подсела поближе к Качалову. — Ночевать будешь или предложить что хочешь?

— Могу и предложить, пустыми не ходим, — Сергей Владимирович долго рылся в карманах.

Настасья с нетерпением следила за ним.

— Вот, — капитан достал удостоверение и положил его перед ней.

Лицо ее перекосилось, как от острой зубной боли. Жадно глотая воздух, она рванула ворот кофты, упала Качалову в ноги и заревела:

— Милый, голубчик, не губи! Сколько хочешь — все отда-а-ам!

Сергей Владимирович стиснул зубы. Ему захотелось ударить эту женщину. Ища разрядки расходившимся нервам, он крикнул:

— Встать!

Настасья заревела еще сильнее.

Качалов выбежал из квартиры и позвал помощников.

Белугой ревела Настасья и на допросах, да так голосисто причитала, что ее было слышно во многих кабинетах управления. Всю вину она валила на Ковалева и Сергеева, но особенно досталось Акиму Акимовичу.

— Кровопивец! — рыдала Настасья. — Я на побегушках была, я и срок получаю. Ищите ирода, я ему зенки повыдеру!

На каждом допросе она спрашивала, какое ее ждет наказание. А на напоминания следователя о чистосердечном признании отвечала: «Уж куда еще чистосердечнее признаваться? Сказала все, как на духу». Действительно, она ничего не таила. Обладая хорошей памятью, Настасья во всех подробностях описывала все свои сделки с преступниками, мельчайшие приметы каждой вещи, прошедшей через ее руки, и лиц, которым сбывала краденое. Только об Акиме Акимовиче она сказала очень мало, так как сама толком ничего не знала. Но и то, что она смогла сообщить о нем, было хорошей зацепкой для МУРа. Теперь сотрудники имели ясное представление о внешности Акима Акимовича. Серый «Москвич» — тоже не иголка. Важными оказались сведения и о молодой особе, приходившей к спекулянтке.

Лейтенант Абрамова внимательно слушала объяснения полковника Батурина.

— ...Вот, собственно, и все, Вера. Повадки этой женщины тебе хорошо известны.

— Понятно, Павел Михайлович.

— Тогда за дело. Ночью вас отвезут.

Группе, в которую входила лейтенант Абрамова, было поручено организовать наблюдение за квартирой Настасьи. Вера находилась в самой квартире. Она даже на ночь устраивалась рядом с телефоном, чтобы в любую минуту ответить на звонок. Остальные вели наблюдение на улице. В это же время сотрудники ГАИ просматривали документы всех владельцев серых «Москвичей» и выписывали адреса тех, кто носил имя и отчество «Аким Акимович» или схожее с ним по звучанию. Инспектора отделений милиции и МУРа разыскивали неизвестного по приметам.

А Овеченский собирался в дорогу. Золото он упаковал в кожаный футляр несессера, большую сумму денег перевел на аккредитивы, остальные припрятал в книги-тайники и попросил Марину, чтобы она отнесла чемодан с этими книгами к себе домой.

Мысль исчезнуть из Москвы созрела у него не сразу. Сначала он обрадовался, когда узнал от Настасьи о гибели Маркина, но потом прикинул, как может обернуться дело, и забеспокоился. С тех пор его постоянно преследовал страх. Даже Марина, которая, кроме нарядов, ничего не замечала, и та увидела резкую перемену в поступках и характере любовника. Он все чаще уединялся, ночами подолгу ворочался в постели, а за ужином, как правило, напивался.

В субботу Марина не приехала на дачу. Аким Акимович до утра не ложился спать и все ходил и ходил по комнате. Он чутко прислушивался к каждому шороху. То ему казалось, что кто-то притаился за дверью, то слышалось чье-то дыхание под окнами, то чудился скрип половиц на веранде. Овеченский заранее наметил себе путь бегства с дачи и, как только его ухо улавливало посторонний шум, сразу же бросался к двери ванной комнаты и взводил курок крохотного «маузера».

Бессонная ночь дала себя знать. Как только сквозь оголенные ветви деревьев в комнату пробился первый слабый луч осеннего солнца, Аким Акимович обессиленно упал на кровать. Разбудила его Марина, которая метеором влетела в комнату и опустилась перед ним на колени. Овеченский вздрогнул.

— Ну и смехота получилась, — щебетала Марина. Потом оглянулась, встала, прикрыла поплотней дверь и, придав своему голосу таинственность, зашептала: — Дай честное слово, что все останется между нами.

У Акима Акимовича по спине пробежал холодок, но он старался казаться спокойным. Деланно зевнув, спросил:

— Опять какие-нибудь нелепости?

— Нелепости?! Ты знаешь, где я была? В самой главной милиции!

Аким Акимович хотел что-то сказать, но слова застряли у него в горле. Он кивнул и еле-еле выдавил из себя:

— К-какой милиции, за-ач-чем?

Марина, не заметив его испуг, продолжала:

— Собралась я уже ехать на вокзал, вышла из дому, и вдруг ко мне подходит молодой мужчина и называет меня по имени и отчеству. (У Овеченского начали подрагивать колени.) «Есть, — говорит, — необходимость побеседовать с вами». Я смотрю в его карие глаза и отвечаю: «А вы не боитесь моего жениха? Он у меня очень сильный». Мужчина отвечает: «На любовь вашего жениха никто не посягает». Ну, в общем, показывает он мне такую маленькую красную книжечку. Я читаю: «Московский уголовный розыск», — и сажусь в «Волгу». (Зубы Овеченского уже выбивали дробь.) В главной милиции со мной разговаривал такой симпатичный старикан. Умора. И, ты думаешь, о чем? Помнишь, я тебе рассказывала, что была в ресторане с приятельницей и у меня ночевал сын генерала Николай? (Овеченский уже проклинал себя за то, что его угораздило познакомиться с этой пустой девчонкой.) Так вот, этот старикан показал мне фотографию Николая и подробно о нем расспрашивал. Просил даже ни тебе, ни Элле ни о чем не говорить. А люди они хорошие, такие вежливые и деликатные. Даже не поинтересовались, кто я, чем занимаюсь, кто мой жених, что это за Элла Викентьевна.

«Пуста как пробка, — думал Овеченский. — Прежде чем тебя, дорогуша, вызвать, они всю твою подноготную изучили. Как бы ты на хвосте кого не принесла... Пора кончать дачный сезон и сматывать удочки. Что им стоит докопаться...»

— Я вижу, тебе неинтересно, — надула губки Марина, вскочила и закружилась по комнате. — А я есть хочу. Будем завтракать, — она поцеловала любовника и убежала на кухню.

После этого разговора у Овеченского созрел окончательный план. Марину уговаривать не пришлось: она еще не потеряла надежду женить на себе Акима Акимовича, поэтому сразу согласилась отправиться путешествовать. Овеченский уже месяц назад уволился по собственному желанию, и теперь ничто не связывало его с Москвой.

Но тут случилось непредвиденное: умер сосед. Старушка-вдова пришла к Акиму Акимовичу и со слезами на глазах просила отдать ее старику последний долг и помочь с похоронами. Скрепя сердце взялся Овеченский за хлопоты. Но сам с места не сдвинулся. Каждый жилец получал от него поручение и выполнял с особым старанием: авторитет Овеченского в доме был непоколебим. Наконец наступил день похорон. Аким Акимович радовался, что свалил с плеч эту гору и теперь может трогаться в путь. Он смотрел в окно и мысленно представлял себя за рулем автомобиля на дальних южных дорогах. И вдруг с испуганным лицом он отпрянул от окна. Во двор входили участковый и постовой. Не помня себя, Овеченский раскрыл чемодан, выхватил несессер, набитый золотом, и бросился к соседке.

На кухне тихо беседовали родственники покойного. Аким Акимович прошмыгнул в комнату и остановился перед гробом. Старушка сидела на стуле и громко рыдала. Овеченский воровато оглянулся и, будто поправляя одежду на умершем, приподнял покойника и засунул несессер ему под спину. Отошел, перекрестился и облегченно вздохнул, но тут вспомнил о работниках милиции и стал думать, как ему пробраться к гаражу. Подошел к окну, выглянул украдкой и увидел удаляющихся милиционеров. От сердца отлегло. Овеченский даже повеселел. Теперь он размышлял, как незаметно достать несессер. Хотел сделать это сразу же, но тут вошли родственники покойного, соседи. Всю ночь у гроба кто-нибудь дежурил. К каким только уверткам ни прибегал Овеченский, но так и не добрался до золота. А утром его ждали новые огорчения: сначала приехала делегация с завода прощаться с покойным, потом над гробом рыдала какая-то близкая родственница, потом умершего отпевали. Так и похоронили золотой запас Овеченского. Аким Акимович сначала был вне себя, а потом остыл и рассудил, что так даже лучше: золото спрятано в надежном месте, пролежит там хоть сто лет.

Дел в Москве больше не оставалось, и Овеченский, взяв с собой Марину, укатил на юг. Конечно, одному ехать было бы куда удобнее, да еще в его положении, когда он был твердо убежден в том, что его ищут. Но разве мог он оставить в Москве такую болтливую свидетельницу, которую к тому же очаровали работники милиции.

«Москвич»» стрелой летел по гладкому асфальту, еще быстрее летели мысли Акима Акимовича. Он строил планы: как избавиться от автомобиля, как поступить с любовницей, как вызволить «похороненное»» золото, как жить дальше.

Бархатный сезон на юге кончался, и снять комнату не составило никакого труда. Дом, в котором Овеченский с Мариной поселились, находился недалеко от санатория.

В первые же дни пребывания на юге Аким Акимович отыскал нужных людей и приехал на автомашине в условленное место. Сделка состоялась. Пока покупатель и продавец мирно беседовали за бутылкой «Цинандали», двое молодцев возились с «Москвичом». По мере того как бутылки на столе одна за одной опустошались и появлялись новые, с автомашиной происходили чудеса: она стала голубого цвета, на ней появились новые номерные знаки. А на соответствующих документах сохли чернила с данными нового владельца.

Пока Аким Акимович обделывал свои дела, Марина перезнакомилась со многими отдыхающими. Вскоре у нее появились и поклонники. Овеченский делал вид, что ревнует, а сам только и мечтал о том, чтобы она увлеклась кем-нибудь и оставила его. Не идти же ради избавления на «мокрое» дело. Однако дорогое для Овеченского время проходило, Марина флиртовала, но все оставалось по-прежнему. Наконец Аким Акимович не выдержал и объявил любовнице, что уезжает покупать ее мечту — «Волгу». Теперь Марина ни на шаг не отходила от него, заверяла, что будет ждать его с нетерпением, постоянно думать о нем, и отпустила одного лишь с тем условием, что сразу по приезде в Москву они распишутся. Овеченский соглашался на все, лишь бы уехать.

В первые дни после отъезда любовника Марина действительно вела себя как примерная невеста, но одиночество ей быстро наскучило. Она все чаще стала возвращаться за полночь, а потом и под утро. Видя все это, хозяйка квартиры укоризненно качала головой и ругала старого дурака мужа, который оставил такой цветок среди праздных мужчин.

Для Марины время летело незаметно, еще незаметней таяли деньги, которые Овеченский дал ей на расходы. Через два месяца она разменяла последнюю десятку и только тогда вспомнила о нем и приуныла. Но вскоре успокоилась и попросила хозяйку продать два костюма «мужа». Объяснила, что «муж» сейчас лежит в больнице, а ей не на что выехать в Москву.

Всю дорогу домой Марина мысленно репетировала разговор с любовником. Она была возмущена его поступком. В какой-то момент ее кольнула мысль: «А вдруг с ним что-нибудь случилось?» И она решила: как приедет, немедленно сходит к нему. Но другая мысль тут же заставила ее почувствовать свое бессилие: «А куда идти? Ведь я не только адреса, но и фамилии его не знаю. Вот дуреха. Прожила с человеком все лето...» Ей стало горько и обидно. Неужели надо опять устраиваться на работу, искать встреч? «И все-таки не может этого быть, — уговаривала она себя. — Он меня так любил... С ним, конечно, что-то случилось».

С Овеченским действительно кое-что случилось: он «переродился». В его личных документах, разумеется поддельных, теперь значилось: Борисов Степан Корнеевич, служащий заготконторы одного из уральских городов. Всю зиму Овеченский проскитался по Союзу, а в апреле снова вернулся в Москву. Бородка клинышком и темные усы с проседью придавали его внешности особую солидность, он был похож на деятеля науки.

По утрам Овеченский ходил на кладбище. Несколько раз он брал у сторожа лопату, пробовал грунт и прикидывал, сколько времени придется затратить на то, чтобы добраться до гроба. Разумеется, все надо было сделать как можно быстрее. Аким Акимович понял, что ему требуется надежный помощник, и не один.

Работники московской милиции буквально перед самым отъездом Овеченского установили его личность, кинулись задерживать, а его и след простыл. Объявили всесоюзный розыск. В квартире Овеченского сотрудники МУРа произвели тщательный обыск, но он не дал ничего существенного. Время шло, а Овеченский как в воду канул. Однако сотрудники уголовного розыска помнили о нем каждую минуту и старались нащупать оборвавшуюся нить. В уголовном деле, заведенном на разыскиваемого, кое-что уже имелось: заключение экспертизы о том, что записка, оставленная у Эллы Викентьевны Маркиным, отпечатана на пишущей машинке, принадлежащей Овеченскому; показания перекупщицы промышленных товаров о молодой особе, которая однажды по поручению Акима Акимовича принесла ей целый чемодан эластичных носков; показания владелицы дачи о жившей у нее «супружеской паре» и, наконец, пространные показания об Овеченском Настасьи и скупые — Сергеева и Ковалева.

Как только работники уголовного розыска установили личность Овеченского, Павел Михайлович сразу почувствовал, что это матерый хищник, поэтому особенно горько было сознавать, что он выскользнул из рук. Полковник Батурин на чем свет стоит ругал себя за то, что поторопился пригласить на беседу эту взбалмошную девицу — Марину. «Как это я вовремя не разглядел связь между Эллой Викентьевной, Маркиным, Мариной и Овеченским? — сокрушался он. — Кажется, все было так просто. Маркин ночевал у Марины, и она оказалась знакомой Эллы Викентьевны. Марина мне все уши прожужжала, расхваливая жениха, а я поделикатничал, даже не поинтересовался, кто этот жених. А теперь ищи его...»

Приехав в Москву, Марина сразу же получила повестку, обязывающую ее явиться в уголовный розыск. На этот раз разговор шел об Акиме Акимовиче. Марина подробно рассказала, как она с ним познакомилась, как отдыхала на даче, потом на юге и как он внезапно исчез. Только об одном она умолчала: о небольшом чемодане, хранившемся в ее бельевом шкафу. На вопрос Марины, что случилось с ее женихом, полковник ответил: «Пропал человек, вот и ищем».

Дома Марина заперлась в своей комнате, достала чемодан и долго не решалась открыть его. Она то дотрагивалась до никелированных замков, то гладила шершавую кожу, то откладывала чемодан в сторону, подходила к окну и деланно-безучастным взглядом смотрела на улицу. Наконец женское любопытство взяло верх. Будто заговорщица, Марина на цыпочках подкралась к чемодану, достала из кармана халата ключ от какого-то из своих чемоданов, попробовала вставить — не подходит. Это еще больше разожгло ее любопытство, она стала искать по всей квартире ключи от других чемоданов и пробовать их. И вот замки щелкнули. Марина открыла крышку, и на лице ее застыло разочарование: в чемодане лежала лишь стопка книг в зеленых тисненых обложках.

Марина взяла одну из них, поудобнее уселась в кресло, с безразличным видом перевернула несколько страниц и задумалась. И тут книга выскользнула у нее из рук и упала на пол. Марина вздрогнула, посмотрела под ноги. На полу рядом с книгой лежала пачка двадцатипятирублевых купюр. Марина все поняла. Обнаружив тайник, она пересмотрела все книги. Денег оказалось двадцать восемь тысяч. Были здесь и три фотографии разных женщин. Две из них были Марине незнакомы, но вот фото Эллы немало ее удивило и озадачило. Марина пристально рассматривала обнаженную приятельницу и никак не могла поверить в то, что и она жила с Акимом Акимовичем. Но, судя по надписи, это было именно так. Марина с презрением отложила фотографию.

С того вечера она потеряла покой. Почувствовав себя состоятельной, она думала, как распорядиться деньгами. Марина сочла, что имеет на них полное право.

Было уже за полночь, а в окнах начальника отдела все еще горел свет. В кабинете на диване сидели полковник Батурин и капитан Качалов. Говорил в основном Батурин, а Качалов курил и лишь изредка вставлял несколько слов.

— Что он изменил внешность, Сергей Владимирович, ясно как божий день.

— Да, и летает каким-нибудь Сидоровым или Петровым из города в город, — добавил Качалов. — А может, уже и приземлился где-нибудь.

— Но чтобы он не появился в Москве, — продолжал рассуждать полковник, — в это я не поверю. Анастасия Ступак на допросе показала, что только через ее руки прошла масса золотых вещей. И это всего лишь за какие-нибудь три года. А раньше? Ведь Овеченский всю жизнь имел дело с материальными ценностями и, как мы установили, преступным миром не брезговал. Можно представить себе его «капитал»... Давай влезем в его шкуру, посмотрим на жизнь с его точки зрения. Денежная реформа сорок седьмого года наверняка преподнесла ему сюрприз. Так что если, может быть, раньше этот вор и стяжатель копил деньги, то после сорок седьмого года он, конечно, сделал для себя выводы и стал собирать только желтый металл, ну и разные там камушки...

— Да, но должна же быть во всем этом какая-то цель, — вставил Качалов. — Для чего нужны были такие накопления? Ведь Овеченский, наверно, прекрасно понимал, что виллу построить не сможет, заниматься частным предпринимательством — тоже. Разве только для того, чтобы покупать таких хищниц, как эта Марина. Но ради этого жить в постоянном страхе...

— Да, жизнь с оглядкой — двойная жизнь. А по сути, никакой жизни и нет, — согласился полковник. — Но мы отвлеклись. Итак, я считаю, что с той тяжелой ношей, какую должны были бы составлять запасы Овеченского, он вряд ли стал бы путешествовать. Сожительница рассказывала, что у него была большая сумма в аккредитивах. Но не думаю, что это вся его наличность. По опыту знаю: такие всегда помнят о «черном дне». Поэтому перед нами встает загадка: куда он спрятал золото и драгоценности? Скорее всего, это место в Москве. Здесь Овеченский жил с рождения, здесь ему все знакомо до мелочей. Значит, прятать здесь удобнее всего. Причем сделал он это, по-моему, накануне своего отъезда из столицы. И я объясню, почему так думаю. Приблизительно за месяц до отъезда Овеченский навещает Анастасию Ступак и от нее узнает о нависающей угрозе. Он сразу берет расчет. Потом однажды на даче сожительница преподносит ему второй сюрприз: ее вызывали в уголовный розыск. Овеченский начинает метаться, искать выход. Ему надо немедленно исчезнуть, но для этого есть два препятствия: первое — золото, второе — сожительница. И он решает, как их преодолеть. На любовницу у него просто не хватило времени. Уверяю, что он бы нашел исполнителя и эта пустая бабенка поплатилась бы жизнью, но ему пришлось тянуть ее за собой, чтобы уехать скорее и сбить нас со следа. Теперь о золоте. Спрашивается: был ему расчет везти с собой всю эту дорогую мишуру? Никакого расчета. Вдруг его уже «нащупали» и в дороге задержат? А так он налегке... Допускаю, что он мог припрятать свое богатство где-то в пути, но вряд ли. Дома, говорят, и стены помогают. Значит, где-то в пределах Москвы или на даче. А по дороге, как сообщила сожительница, они никуда не заезжали.

— А может быть, она все лжет, товарищ полковник?

— Допустим, что это так. Значит, она видела, где он прячет свои запасы. В этом случае беспокоиться нечего. Ведь сейчас она наверняка поняла, что с Овеченским что-то не так и что ищем мы его не из простого любопытства. Значит, она или придет к нам, или сама отправится на заветное место. Отправится и приведет туда за собой наших ребят. И все же я считаю, что тайник Овеченского в Москве или в ее окрестностях. Да, это матерый хищник. Меня только удивляет, почему он ни разу не привлекался к ответственности. Плохо еще работаем, капитан, плохо. Да и теперь мы его нащупали непростительно поздно.

Как-то, возвращаясь в очередной раз с кладбища, Овеченский решил позвонить Настасье. Он набрал номер и с трепетным волнением стал ждать ответа. Но вот в трубке что-то щелкнуло, и послышался детский голос:

— Вам кого? Славик, это ты балуешься? Я скажу твоей маме.

— Где тетя Настя? — спросил Овеченский.

— Ой, дяденька, — зашепелявил ребенок, — вы не водитесь с этой тетей, ее в тюрьму забрали. А теперь мы тут живем...

Овеченский повесил трубку. Он был уверен, что так оно и должно было случиться, но тем не менее этот телефонный разговор заставил его поторопиться. Теперь Аким Акимович упорно и настойчиво искал помощников.

В Измайловском парке он набрел на компанию картежников. Те, завидев солидного пожилого мужчину, спрятали карты и завели праздный разговор. Аким Акимович подошел к ним, присмотрелся, определил, что здесь, пожалуй, может найтись подходящий человек, и решил проверить. Он шагнул в круг и обратился к здоровенному рыжеватому парню с татуировкой на руках:

— Ну-ка, дай колотушки!

— Что вы, товарищ, какие колотушки? Я и слова такого не знаю, — скорчил удивленное лицо парень. — Я в жизнь...

Овеченский не дал ему договорить. Ловким и сильным движением оттолкнув парня, он выхватил карты у него из рук. Компания ощетинилась. Рыжеволосый сунул руку в карман. Все встали и зашушукались.

— Цыц! — прикрикнул Овеченский. — С потрохами проглочу! А ты, — он указал на рыжеволосого, — чем за перо хвататься, лучше бы подумал, как сделать игру веселей.

Картежники опешили. Они присматривались к незнакомцу все с большим уважением. А когда он швырнул на траву две десятки и послал за водкой, то этим жестом окончательно покорил всех.

Себе в помощники Овеченский выбрал рыжеволосого с татуировкой. Оказалось, что он, отбыв срок за карманную кражу, недавно вернулся из колонии и теперь стоял на перепутье, размышляя, то ли браться за старое, то ли окончательно порвать с прошлым. Идти «ишачить» ему совершенно не хотелось. Овеченский растолковал ему, что можно подработать на винишко, придется лишь помахать лопатой, дал небольшой задаток и условился с ним о встрече. После этого Аким Акимович стал готовиться к решительной ночи.

Хотя Григорий Дмитрук до поступления на работу в милицию служил на пограничной заставе и имел на своем боевом счету задержание нарушителя, его для начала поставили на «спокойный» пост — рядом с кладбищем. Выработанная годами службы на границе наблюдательность позволила сержанту Дмитруку через какой-нибудь месяц знать в лицо всех постоянных посетителей кладбища и жителей прилегающих к нему домов. Не ушел от внимания постового и статный бородатый мужчина в очках с портфелем из крокодиловой кожи. Григорию Дмитруку поведение незнакомца показалось странным. Он не шел к какой-либо могиле, как все, а только маятником ходил взад-вперед на небольшом отрезке дорожки. Милиционер сначала думал, что бородатый назначает здесь кому-то свидание. Но к нему никто не подходил, наоборот, он даже уклонялся от встреч с людьми. Тогда Дмитрук решил, что это, наверное, писатель или ученый, который нашел себе уединенное место для размышлений. Однако сержант не переставал внимательно приглядываться к незнакомцу. Теперь, когда приближалось «его» время, постовой заранее уходил в укрытие и наблюдал. Он знал, откуда появится этот чудаковатый человек, в каком месте замедлит шаг, где остановится.

Дмитрук недавно подал рапорт о зачислении в специальную школу милиции — хотел стать сотрудником уголовного розыска, поэтому он старался постоянно оттачивать приобретенные на границе навыки. Часто для тренировки он выбирал какого-нибудь человека и изучал его характер на расстоянии, благо его «спокойный» пост позволял это. Сейчас он выбрал бородатого.

Григорий Дмитрук уже привык к посетителю. В конце концов он твердо поставил ему «диагноз»: это человек умственного труда — и стал подыскивать другой объект для своих упражнений. В это время к кладбищу подошла миловидная блондинка, за ней сержант и стал следить. Он проводил ее взглядом в ворота кладбища и не упускал из виду до тех пор, пока она не скрылась за поворотом центральной аллеи. Но тут его взгляд опять наткнулся на бородатого. На этот раз он не ходил взад-вперед по дорожке, а, стоя у могилы, надавливал ногой на лопату, как бы зондируя почву, и постоянно озирался. Но, как только поблизости от него появлялись люди, сразу же брал веник и начинал подметать вокруг могилы. Пришлось отнести «ученого» к подозрительным личностям. Сдавая смену, Дмитрук доложил о нем начальнику отделения милиции. А тот позвонил в «вышестоящую инстанцию».

...Хотя уже приближалась ночь, Качалов и Струмилин тут же сели в оперативную машину и через несколько минут вышли возле кладбища. Им было приказано не трогать бородатого до тех пор, пока они не выяснят все необходимые обстоятельства.

Капитан Струмилин толкнул калитку, но она не подалась. Посмотрел — замок. Пришлось отыскивать в стене лаз.

На кладбище было тихо. Только слегка шумели на весеннем ветру тяжелые от набухших почек ветви деревьев да шуршали шинами за забором редкие автомобили.

В первую очередь Качалов и Струмилин решили установить, кому принадлежит могила, интересующая бородатого.

Сторож, сутулый кряжистый старик, впустил их к себе сразу и безбоязненно. Разговаривая, он по-особому произносил букву «о», и капитан догадался, что перед ним бывший служитель культа.

— Извините, отец, что мы побеспокоили вас в столь поздний час, — начал Сергей Владимирович, — но дела у нас неотложные, — и Качалов, протянув сторожу удостоверение, начал объяснять цель своего прихода.

Сторож даже не посмотрел на документ. Он погладил пышную серебристую бороду и пробасил:

— Уже давно я сторожу усопших, но чтоб грех какой случался — бог миловал. Бывает, уединяются в нощи отроки, но на то божья воля. Все под богом ходим.

— Если я назову номер могилы, а также фамилию, имя и отчество похороненного, могу я узнать его место жительства до смерти? — спросил капитан.

— Конечно. Учет усопших у Анны Ивановны, — прогудел сторож.

На следующий день установили, что в могиле, которой так интересуется бородатый посетитель кладбища, похоронен сосед Овеченского.

С той ночи сержант Дмитрук заступал на пост в штатской одежде. Теперь он сам был «объектом» наблюдения для Сергея Владимировича Качалова. Но сутки проходили за сутками, Качалова и Дмитрука сменяли на короткое время другие сотрудники, а бородач так и не появлялся.

Полковник Батурин доложил начальнику Московского уголовного розыска подробный план задержания преступника. Тот «проиграл» с полковником весь ход операции, внес коррективы и категорически запретил брать преступника на месте.

— Возможно, это будет только исполнитель или исполнители воли Овеченского, — сказал он. — Нельзя исключать и возможность того, что кто-то видел, как Овеченский прятал какой-нибудь сверток или предмет в гробу, и теперь хочет достать его. Сам же Овеченский мог временно отказаться от своего замысла. Конечно, звонок в бывшую квартиру скупщицы краденого и появление заинтересованного человека у могилы соседа Овеченского говорят о многом. Но следует учесть возможные случайности и совпадения. Поэтому давайте не будем тешить себя надеждами на легкую развязку. Так лучше дело пойдет.

Аким Акимович расплатился с гостеприимным хозяином квартиры, выпил с ним на дорожку, похвалил красавицу Москву и, сказав на прощанье: «У нас в Сибири лучше», — покинул свое временное убежище. Хозяин взгрустнул. Опрокинув еще один стаканчик, он начал рассуждать сам с собой:

— Бывают же хорошие люди. Вот Степан Корнеич, и поговорить мастер, за словом в карман не полезет, и услужить рад человеку. Чудак только. Бороду и усы сбрил — жену, понимаешь ли, удивить захотел. Ну, будь здоров, добрый человек, — и он опрокинул еще стаканчик.

...На Казанский вокзал только что прибыл пассажирский поезд. Людской поток выплеснулся на перрон, запрудил просторный вестибюль. Овеченский дожидался как раз такой толчеи, чтобы начать пробираться к камере хранения. Терпеливо выстояв в очереди, он уложил в секцию чемодан с портфелем, вышел на площадь, взял такси и отправился в Измайловский парк.

Рыжий был на месте. Окинув Овеченского взглядом с ног до головы, он присвистнул:

— В жизнь бы не узнал, — и заискивающе добавил: — Давно с настоящим человеком не работал.

— Не блажи, — оборвал его Овеченский. — Дело сделаем, тогда и танцуй. Сейчас пошли в кино, время убить надо.

А капитан Качалов и сержант Дмитрук только заступили на пост. Они уточнили у сменяемых обстановку, несколько раз прошли по прилегающему к кладбищу переулку и встали в укрытие. После двенадцати ночи к ним присоединился лейтенант Скворцов, сотрудник местного отделения милиции. Разговор вполголоса не мешал им вести наблюдение. Любой посторонний звук заставлял их умолкать и напрягать слух и зрение.

...Автомашина с потушенными подфарниками и не освещенной изнутри кабиной вынырнула из темноты неожиданно. Она словно кралась по переулку и остановилась недалеко от пролома в стене. Дверцы бесшумно открылись, и из машины вышли двое. Они медленно прошли вдоль стены и скрылись в проломе. Автомашина так же крадучись проползла мимо находившихся в засаде и укрылась в переулке между деревянными домиками.

— Ну? — Качалов сжал сержанту Дмитруку руку.

— Тот был с бородой и усами, в очках. А у этого ничего подобного нет. Но вот походка... И оглядывался тот так же, и рост, и сложение его, — прошептал постовой.

— Лейтенант, — приказал Качалов, — немедленно свяжитесь с дежурным по МУРу и передайте: «Гром грянул». Сообщите также номер этой «Волги». Пусть установят данные владельца.

Территорию кладбища «заперли» наглухо. Оставалось обезвредить водителя машины. Качалов и Дмитрук подкрались к ней сзади и стали выжидать удобный момент. Владелец «Волги», не выключая мотора, приоткрыл дверцу и не спускал глаз с пролома в стене. От перенапряжения глаза у него вскоре устали. Он тряхнул головой и потянулся в карман за папиросой. Достав, хотел было закурить, но спички выскользнули из рук. Водитель нагнулся... Качалов изловчился, прыгнул на него сзади и закрыл ему рот ладонью. Подбежали товарищи, и все втроем они выволокли обезумевшего от страха водителя из кабины.

Дальнейший разговор с владельцем «Волги» происходил уже в служебной машине, на которой только что подъехал полковник Батурин.

— Как же это вы, молодой человек, докатились до такой жизни? — с укоризной спросил Павел Михайлович. — Автомобиль имеете, и все вам мало. На преступление пошли...

У парня дрожал подбородок, глаза бегали по кабине, он заикался:

— Угов-ворили, вот и с-согласился...

— Куда их отвезти должен? — кивнув в сторону кладбища, строго спросил полковник.

Парень мотнул головой:

— Н-не знаю...

— Вот что, милейший. Разъяснять тебе, что к чему, обстановка не позволяет, нет времени. Хочешь отвечать вместе с ними — сейчас же отправлю тебя куда следует. Если же у тебя осталась хоть капля совести, ты должен вернуться в свою машину и делать все, что они скажут, а при первой возможности дать нам знать. Когда кончишь с ними все дела, приедешь на Петровку, 38, и разыщешь полковника Батурина. Да хорошенько запоминай все, что увидишь, услышишь и где придется побывать. А теперь запомни номер телефона. Забудешь — набирай «02», проси дежурного по городу, он меня разыщет.

— Сделаю, — с решительным видом заверил парень.

— А автомобиль ты все-таки продай, ни к чему он тебе. Еще за добрый совет меня благодарить будешь. Ступай...

Овеченский и Рыжий стояли по пояс в могиле и копали. Не вылезая из ямы, Овеченский дотянулся до бутылки, стоящей на краю могилы, выпил из горлышка и протянул помощнику.

— Перчатки надень, — прошипел он, — ты, дура, еще тут свой адрес оставь.

Рыжий огрызнулся, но перчатки все-таки надел. Наконец лопаты заскребли по дереву. Овеченский взял ломик. По дну ямы заскользил луч карманного фонарика. Послышался приглушенный скрежет отдираемых досок, потом стало тихо.

Когда забрезжил рассвет, над могилой уже снова возвышался холмик. Преступники поставили на место крест и накинули на него высохший венок. Овеченский картинно перекрестился.

— Ну, почивай, раб божий, выручил ты меня, — какое-то время он постоял у могилы в безмолвии, потом придирчиво осмотрел все вокруг, отнес в укромное место лопаты и снял комбинезон. Рыжий последовал его примеру.

...— Ну, милые, — улыбался Овеченский, поудобнее устраиваясь на заднем сиденье «Волги», — сослужили вы мне великую службу. Ты, лихач, потрудись еще малость. А тебе, дружок, вот, как и говорил, — он повернулся к Рыжему, — держи сотенную.

«Волга» рванулась к центру города. Город уже просыпался. На улицах появились молоковозы, продуктовые автофургоны, дорожные уборочные машины. Поэтому Батурин со своими помощниками мог следовать за преступниками в служебной машине без особого риска быть замеченным.

Полковник сам уселся за радиостанцию, чтобы держать связь со всеми оперативными машинами. То и дело в эфире слышалось: «Стрела», я «Коршун». Указанный вами объект движется в направлении... Следую за ним, веду наблюдение. Как поняли меня? Я «Коршун», прием». Павел Михайлович принимал радиограммы и уточнял задачи исполнителям.

Инспекторы ГАИ «вели» контролируемую машину от перекрестка к перекрестку. Иногда они умышленно перекрывали улицу, чтобы убедиться, в какой ряд она перестроится, и по этому маневру определить направление ее дальнейшего движения.

Рыжий вышел у большого серого дома, помахал Овеченскому рукой и скрылся в подъезде. Несколько сотрудников МУРа, выйдя из машины, последовали за ним. А «Волга» взяла курс на площадь трех вокзалов.

Поставив машину на стоянке, Овеченский и водитель поспешно вошли в вестибюль Казанского вокзала. Получив багаж, Овеченский подошел к буфетной стойке и попросил два стакана виноградного соку. Расплатился и шепнул водителю:

— Теперь во Внуково, там и расчет.

В аэропорту, оставшись один, Аким Акимович стал коротать время в ресторане. Маленькими глотками он пил коньяк и сосал тоненькие ломтики лимона.

Полковник Батурин с портфелем в руке вошел в зал ресторана, осмотрелся и направился к определенному столику.

— Не помешаю? — спросил Павел Михайлович и взялся за спинку стула.

— Отчего же, пожалуйста, — ответил мужчина в кожаной куртке, сидевший за столом рядом с Овеченским.

Аким Акимович не обратил на нового посетителя никакого внимания. Он смотрел на летное поле и медленно жевал лимон. Мысли его были заняты Мариной. Вернее, хранившимся у нее чемоданом. Он обдумывал, как забрать его.

Мужчина в кожаной куртке расплатился и ушел. В это время за спиной у Овеченского встал капитан Качалов.

— Пора, товарищ полковник, — громко произнес он, делая ударение на последнем слове.

Овеченский вздрогнул, но тут же, сдержав себя, положил в рот очередной ломтик лимона.

— Аким Акимович, видите, нас торопят. Пора... — дружелюбно проговорил Батурин.

— Что за глупости! — вспылил Овеченский. — Да вы знаете...

— Все, решительно все знаем, гражданин Овеченский, — с металлическими нотками в голосе произнес полковник. — Знаю и ваш ход. Сейчас предъявите фальшивый паспорт, свидетельствующий о том, что вы не Овеченский. А к чему это? Да вы уже и сами понимаете — выхода у вас никакого нет... Кстати, вас ждет приятная встреча с Настасьей, как вы ее называли, а также с Гундосым и Хмырем. Много будет встреч...

Лицо Овеченского сделалось мертвенно-бледным. Он встал, но ноги его не слушались, и работникам милиции пришлось подхватить его под руки.

Долго велось следствие по делу Овеченского. После очередных допросов, опознаний и очных ставок вскрывались все новые и новые факты его преступлений.

Аким Акимович вел себя на допросах по-разному. Он то закатывал истерику, то «демонстрировал» шизофрению, то давал ложные показания, пытаясь увести следствие в сторону. Но все его ухищрения были напрасны. Окупился поистине титанический труд сотрудников МУРа, БХСС и следователей: по каждому преступлению, совершенному Овеченским, они собрали веские доказательства и беспощадно «били» закоренелого преступника этим оружием.

На последнем допросе Овеченский заявил следователю, что хочет сообщить очень важные сведения полковнику Батурину. Следователь доложил об этом Павлу Михайловичу. Во второй половине дня Овеченский уже находился в кабинете у Батурина.

— Присаживайтесь, Аким Акимович, — предложил полковник. — Я узнал, что вы хотите мне кое-что сообщить...

Овеченский откашлялся.

— Совершенно верно. Я утаил часть денег. Чемодан с деньгами у моей сожительницы. И я уверен в том, что она проматывает их. У нее такая потребность, что миллионом не обойдешься.

Конечно, будь эти деньги в надежном месте, Овеченский ни за что бы о них не сказал.

— Сколько денег, Аким Акимович? — спросил полковник.

— Ровно двадцать восемь тысяч. Все пачки по четвертному билету. В книгах. Там еще три фотографии этих шлюх.

— Все, что вы мне тут сказали, Аким Акимович, вы слово в слово повторите следователю, пусть он запишет в протокол. И еще одно. Укажите для занесения в протокол также особые приметы «Москвича», которым вы пользовались.

— А мне это все учтут?

— Все до мелочей учтут, гражданин Овеченский, — и полковник нажал кнопку. В дверях появились конвоиры.

— Уведите, — приказал Павел Михайлович.

Шаркая ногами, Овеченский медленно пошел к двери...

Заключение

«Долг, честь, мужество» — так называется наша небольшая по объему книга, в которой мы пытались рассказать лишь об одной стороне многогранной деятельности сотрудников советской милиции. Это они безупречной службой, высокой дисциплиной, строжайшим соблюдением социалистической законности вносят свой посильный вклад в выполнение требований постановления ЦК КПСС «Об улучшении работы по охране правопорядка и усилении борьбы с правонарушениями».

И сегодня, оглядывая пройденный путь, невольно думаешь о славной героической истории советской милиции, которая родилась на третьи сутки после победы Октября в ходе ликвидации карательных органов буржуазного государственного аппарата, в результате творческих усилий революционных масс, утверждавших под руководством ленинской партии новый общественный порядок, новую революционную законность.

В составе первого рабоче-крестьянского правительства в 1917 году был образован Народный комиссариат по внутренним делам. На работу в этот орган партия направила преданных революции большевиков-ленинцев.

По инициативе В. И. Ленина 28 октября (10 ноября) 1917 года было принято постановление Народного комиссариата по внутренним делам «О рабочей милиции». В нем говорилось:

«1. Все Советы рабочих и солдатских депутатов учреждают рабочую милицию.

2. Рабочая милиция находится всецело и исключительно в ведении Совета рабочих и солдатских депутатов.

3. Военные и гражданские власти обязаны содействовать вооружению рабочей милиции и снабжению ее техническими силами вплоть до снабжения ее казенным оружием.

4. Настоящий закон вводится в действие по телеграфу».

Рабоче-крестьянская милиция была вооруженным отрядом трудящихся, вставшим на защиту революционного правопорядка. Ядро этого отряда составляли красногвардейцы, моряки Балтики, путиловцы, железнодорожники Москвы, иваново-вознесенские ткачи, металлурги Урала, то есть передовая часть пролетариата России.

История советской милиции — это часть славной истории Советского государства. В первые годы Советской власти сотрудники милиции боролись с уголовной преступностью, политическим бандитизмом, кулацкими мятежами. Помогая ВЧК, милиция участвовала в ликвидации очагов контрреволюции, тайных складов оружия.

Немало сотрудников милиции отдали жизнь, защищая власть Советов. Их имена вписаны в героическую историю нашего государства. Егор Швырков и Семен Пекалов, милиционеры 1-го Пятницкого комиссариата Москвы, 4 апреля 1918 года погибли в неравном бою с 15 вооруженными бандитами. Родина навечно оставила их в своем сердце. Они похоронены на Красной площади, у Кремлевской стены.

В годы индустриализации и коллективизации милиция помогала народу на трудовом фронте, пресекала жульнические махинации нэпманов, расхитителей и спекулянтов, разоблачала других преступников. Она по праву считалась другом беспризорных детей.

Суровые годы Великой Отечественной войны занимают особое место в истории милиции.

В первые же дни вражеского нашествия подразделения милиции Украины, Белоруссии, Молдавии, Литвы приняли участие в боях с гитлеровцами.

На подступах к Могилеву рядом с воинами 172-й стрелковой дивизии сражался батальон милиции под командованием капитана К. Г. Владимирова. В составе батальона были курсанты Минской школы милиции. Все они стояли насмерть, в живых осталось лишь 19 бойцов. В память об этом подвиге одна из улиц Могилева носит имя милицейского комбата Владимирова.

В обороне Бреста, Одессы, Киева, Сталинграда, Севастополя, Керчи, Новороссийска, Тулы принимали участие и работники милиции.

Из милиции ушли на фронт тысячи сотрудников. В боях за Родину они проявили героизм, отвагу и храбрость. Высокого звания Героя Советского Союза были удостоены милиционеры: москвичи И. В. Кирик, Д. В. Шурпенко, горьковчанин М. Ф. Ларин. Сурен Аракелян, Хафиз Зарипов, Якоб Кундер повторили подвиг Александра Матросова. Они также удостоены звания Героя Советского Союза.

С орденами и медалями вернулись с фронта десятки тысяч воинов-милиционеров. За успешное выполнение заданий правительства, доблесть и мужество, проявленные в период войны, милиция Москвы и Ленинграда награждена орденом Красного Знамени.

В послевоенные годы продолжалось развитие и укрепление милиции, совершенствовались ее структура, научно-техническая база, формы и методы деятельности, повышалось профессиональное мастерство кадров. Под руководством партийных и советских органов личный состав упорно и настойчиво завоевывал новые позиции для успешного решения больших и ответственных проблем.

В решениях съездов партии, Пленумов ЦК КПСС, постановлениях Советского правительства содержатся конкретные указания, направленные на неуклонное укрепление законности и правопорядка.

В СССР давно искоренена профессиональная преступность. У нас уничтожены ее коренные причины: эксплуатация, угнетение, нищета, социальное неравенство.

Одной из самых выдающихся побед, одержанных за годы Советской власти, является воспитание нового человека. И нет для милиции задачи более благородной, чем борьба за судьбу каждого советского гражданина, облик, мировоззрение и мораль которого утверждаются в повседневной бескомпромиссной борьбе с пережитками прошлого.

Сила милиции, залог успеха ее деятельности заключаются в прочной опоре на помощь и поддержку трудящихся.

Высокая гуманная миссия возложена партией и народом на советскую милицию. И трудящиеся нашей страны отдают дань глубокого уважения ее представителям.