Долгий летний праздник

ДОЛГОЖДАННЫЙ ПРАЗДНИК

16 июля

Я, Максимильен Робеспьер, принял решение. Я поддерживаю петицию. Последнее время так сложилось, что моё слово становится главным для всего клуба Якобинцев. Вернее, почти всего. Кроме Барнава и его компании, которая составляет довольно солидную часть. Да, наш клуб раскололся, этого следовало ожидать — одна группа поддерживает меня, другая — Барнава.

А триумвират ловко придумал. Под причиной петиции покинуть клуб Якобинцев и организовать свой.

Почему я решил поддержать петицию? Неужели из–за Мадлен, из–за глупой ревности… Нет, я никогда не смешиваю личные чувства и политику! Я руководствуюсь только логикой! Короля Луи Тупого надо призвать к ответственности! Предатель не может быть королём.

Но всё же… Буду честен перед собой… Мадлен оказалась той частичкой, что перевесила чашу весов в пользу петиции… Да, именно чувства толкают людей, заставляют принимать решения!

— Молодец, Макс! — Жорж хлопает меня по плечу. — Ты принял верное решение!

Когда–нибудь он меня так прихлопнет.

— Меня пугает Барнав и его компания, — говорю я. — Сегодня они объявили о своём уходе из клуба. Причём сделали это в весьма скандальной форме. Как говорится, ушли, громко хлопнув дверью.

— Да ну их, — отмахивается Жорж, — пусть проваливают! Надоело их хныканье!

— Всё не так просто, — говорю я. — Теперь нам придётся быть вдвойне осторожными. Триумвират избрал благоприятный момент для своего ухода. Они выставят нас мятежниками, врагами конституции…

— Пусть только попробуют, — Жорж сжимает кулаки, — я их…

— Попробуют, — твёрдо говорю я. — Таким образом они не только лишат нас доверия и влияния, но и привлекут на свою сторону клубы провинций, которые не очень компетентны в парижских делах.

— Что ты предлагаешь? — спрашивает Жорж.

— Не упиваться победой петиции, — говорю я, — а готовиться к новой «битве», противостоять триумвирату.

— Это можно! — усмехается Жорж.

— Также не забывай, что вопрос о судьбе короля остаётся открытым, — говорю я. — Собрание в любой момент может издать закон, снимающий всякую вину с Луи Тупого.

Жорж кивает.

— Ты привык всё продумывать, — говорит он. — Но иногда надо действовать вслепую. А теперь поспешим на площадь! Наша петиция будет представлена народу!

Моё имя, Катрин Мариэль, мне 40 лет.

Мне крупно не повезло в жизни. У меня был любимый человек. Пусть не ангел. Но мы любили друг друга. Я жила в роскоши, ни в чём себе не отказывала. А теперь? У меня осталась только эта галантерейная лавка. Что ж, это лучше, чем ничего!

Я оглядываюсь вокруг. Вполне приличная лавка. Но это не сравнится с тем, что было у меня раньше.

Мои размышления прерывает покупательница. Молодая светловолосая девушка.

— Чем могу служить, мадемуазель? — вежливо спрашиваю я.

— Мне нужны ленты для шляп, — говорит она. — Моё имя Светлана Лемус, я хотела бы поговорить с вами о мсье Жаке Брионе…

Я раскладываю перед ней ленты. Упоминание о Жаке заставляет меня вздрогнуть.

— Почему вас это заинтересовало? — сухо спрашиваю я.

— Мой друг Робеспьер расследует обстоятельства исчезновения Стефани Брион, — поясняет девушка, — есть версия, что это как–то связано со смертью Жака Бриона.

Я внимательно смотрю на Лемус.

— Вы тоже думаете, что его убили? — спрашиваю я.

— Такая версия есть, — кивает девушка.

— Версия? — я усмехаюсь. — У него были враги!

— Вы кого–то подозреваете? — спрашивает она.

— Да, некоторых, — говорю я, — последнее время Жак отошёл от своих «опасных дел», которыми его продолжали корить. Но он много знал о некоторых из них… Например, Патрик Леруа, помешанный на своём законопослушании. Он боялся, что станет известно то, что он служил у Жака. Нынешние буржуа напыщенны, даже к этой мелочи могли бы придраться, негласно исключить его из своих кругов. Вот вам мотив.

Девушка делает пометки в блокноте.

— А Роне? Помню, как они с Жаком что–то обсуждали, — добавляю я. — Не знаю, что именно, но Роне уж очень его побаивался. А сумасшедший художник и его подружка? Тут уже всем известно.

— А вы как думаете, кто убил вашего мужа? — спрашивает она.

— Леруа! — твёрдо говорю я. — А потом прикончил дочь Бриона, она видела, как лошадь понесла Жака. Уверена, она ещё что–то видела, но не сказала!

— Почему? — глупо произносит Лемус.

— Любила его, — я пожимаю плечами.

— А он? Ведь Патрик Леруа тоже любил её! — рассуждает девушка.

— Не думаю, — твёрдо говорю я, — он любит только деньги! Из–за денег он и хотел жениться, но папаша не позволил.

— Простите, а как вы относились к брату вашего… мужа и его дочери? — спрашивает она.

— Безразлично, — отвечаю я, — а вот на меня они всегда смотрели свысока. Да я с ними особо не общалась.

Лемус явно хочет ещё что–то спросить, но колеблется.

— Вас интересует, почему Жак Брион занимался противозаконными делами? — догадываюсь я. — Ради меня. Жак был без ума от меня. Он хотел, чтобы я получила всё и быстро! Тогда мне это нравилось, я даже стала помогать ему в этих делах. Скорее, ради забавы, чем денег… Я была глупой девчонкой. Но я любила Жака! Он любил меня! Наша жизнь была точно роман!

На мои глаза навёртываются слёзы.

Девушка смущённо опускает глаза. Мне самой стыдно за эмоции.

— Но почему вы не поженились? — удивленно спрашивает она.

— Поначалу я не хотела терять свободу, — говорю я. — А потом мы привыкли к нашей жизни.

Вроде бы беседа завершена. Девушка покупает три ленты. Наверно, из вежливости.

Я, Жорж Дантон, прибыл на площадь, где уже соорудили сцену с трибуной. Народу собралось великое множество. Тут весь блеск третьего сословия, от буржуа до ремесленников. А вот и крошка Луиза Робер. Похоже, она опять взяла организацию в свои руки. Луиза мечется туда–сюда, раздавая указания.

— Тебе надо будет встать сюда, — объясняет она моим приятелям из клуба Кордельеров, — а ты будешь подавать листки для подписей.

Мужчины послушно кивают.

— Вы встанете по бокам трибуны, будете наблюдать, — объясняет она ещё двоим. — Только стойте прямо, как гвардейцы.

Тут взгляд Луизы падает на меня.

— Жорж, тебя избрали прочесть петицию? — спрашивает она меня.

Я киваю. Если она начнёт указывать мне, как и куда встать, я выругаюсь.

— Тебе надо будет подняться на трибуну, — говорит она.

А то я бы не догадался.

— Понятно, — отмахиваюсь я, — начинаем!

— Нет, ещё пять минут! — твердо говорит она.

Я пожимаю плечами. Хоть десять. Мне хочется поднять трибуну и придавить ей эту несносную дамочку.

А где её муженек? Перебирает какие–то бумажки. Я оглядываюсь вокруг, все мои друзья при деле. Крошка Луиза всем нашла работу. Эбер, Шомет, Лежандр — суетятся, как пчёлы.

— Быстрее, быстрее, — торопит Луиза девушку, развешивающую трехцветные ленты на трибуне.

М-да… по–моему, украшения сейчас нужны, как слепому картина.

— Всё, — оборачивается Луиза ко мне. — Можешь начинать.

— Благодарю, — отвечаю я с поклоном.

Я поднимаюсь на трибуну. Народ на площади затихает. Все взоры прикованы ко мне. Я начинаю читать петицию. Мой громкий голос разносится по площади. Меня волнует только оговорка о конституционных мерах. В толпе немало юристов, они могут разгадать подвох. Наконец я дохожу до этой чёртовой оговорки. Мой голос не дрогнул, я дочитал петицию до конца.

Вот и всё, я спускаюсь с трибуны. Что скажут люди? Они переговариваются между собой. Слышны недовольные возгласы. Кажется, это провал. Они поняли, что конституционные средства означают сохранение монархии, а их это не устраивает.

Луиза Робер мечется. Нервно переговаривается с друзьями. Пожалуй, они вычеркнут эту оговорку. Тогда петиция для меня теряет смысл. Я ухожу. Пусть делают, что хотят.

Я, Катрин Мариэль, пью кофе в доме Марселя Бриона. После исчезновения его дочери мы начали постепенно сближаться. Сейчас мы почти друзья.

Интересно, тронула ли его гибель брата? Думаю, что да. Хотя отношения между ними были какими–то безразличными. Встречи по праздникам, редкие письма.

— Сейчас, Катрин, я по–другому смотрю на былые вещи, — говорит Марсель. — Особенно совестно за юность. Я злился на брата, что он смог быстрее разбогатеть, чем я. Жак хотел мне помочь, но я гордо отказывался. Только поправив свои дела, я стал спокойнее. Простите, что я вам всё это рассказываю… Но как сейчас жаль, что мы ни разу не поговорили по душам. Мы были просто хорошими знакомыми, а не братьями.

Марсель явно расстроен. Так всегда бывает, мы слишком поздно сожалеем о несделанном. Бедный человек, я тебе сочувствую.

— Не стоит зря корить себя, — говорю я. — Жак ни разу не жаловался на вас, всегда был доволен вами. А уж я могла понять его чувства.

Он кивает. Верит мне.

— Жак любил вас, — говорит Марсель. — Безумно любил. Даже перед той роковой охотой, в день своей смерти, он восхищался вами! Подумать только — столько лет прошло!

— Да, нам завидовали, — киваю я.

Мне становится ещё более грустно.

— Катрин, — тон Марселя вдруг становится твёрдым и озабоченным. — Мне кажется странным, что Жак не составил завещания.

К чему это он? Я удивленно смотрю на него.

— Есть версия, что смерть Жака и исчезновение моей дочери — связаны! — встревожено говорит он. — Кто–то нацелился на состояние Брионов.

Моё сердце начинает бешено колотиться.

— Кто это может быть? — задаю я вопрос.

Марсель пожимает плечами.

— Не надо об этом, — твёрдо говорю я, — если так, то ваша дочь мертва! Кто знает! Может, на ней женился Леруа! Или художник при помощи Ванель! Они способны на хладнокровное убийство!

Брион берёт мена за руку. В его глазах спокойствие.

— Стефани жива! — уверенно говорит он. — Я это чувствую.

Я киваю. Бедный отец.

Мне надо идти. Брион в очередной раз предлагает мне содержание. Я отказываюсь. После смерти Жака богатство мне ни к чему. Ни балы, ни наряды меня не порадуют.

Выходя из дому, я сталкиваюсь с Роне. Как я о нём не подумала. Он хотел жениться на Стефани ради денег… Роне тоже под подозрением!

Я, Клод Роне, у входа в дом к Бриону столкнулся с Мариэль. Похоже, она подружилась с братцем покойного дружка.

Хм… она довольно приятная дамочка. Несколько мелких морщинок уже появились на её лице, но какая элегантность. Даже в этой ситуации.

— Как результаты поиска? — интересуюсь я у Бриона.

Из вежливости, конечно, сам знаю, что результаты на нуле.

— Меня беспокоит призрак, — вдруг говорит старик.

Призрак? Неужели у бедняги от горя начались видения?

Он видит моё недоумение и спешит объяснить.

— У меня есть внебрачный сын, — говорит он. — Ещё до женитьбы… до рождения Стефани…

Ему тяжело об этом говорить.

— Вы мой друг, я хочу доверить вам эту тайну, — произносит Брион. — Я думал рассказать Мариэль… но нельзя рассказывать женщинам о своих грехах…

М-да, старый забытый этикет. Сейчас женщины сами расспрашивают о ваших прегрешениях. Причём с нескрываемым любопытством, дабы рассказать подружкам. Ладно, Мариэль особа утончённая. Просто удивительно. Хотя… именно такие и ввязываются в авантюры. Тут нужен ум, а ум часто сочетается с утончённостью. Да, она не станет слушать рассказики о былых грешках.

— Вы хотите его признать? — спрашиваю я. — Так в чём же дело?!

— Всё не так просто, — говорит Брион. — Я не знаю, где он… Понимаете, мне кажется, это он убил моего брата!

Я смотрю на Бриона. Весьма любопытная версия.

— Вы говорили об этом Робеспьеру? — спрашиваю я.

— Нет, — отвечает Брион. — Не знаю, следует ли об этом говорить… Лучше не стоит…

— Почему? — удивляюсь я.

— Если его найдут, то повесят за убийство моего брата, а вдруг он невиновен, — рассуждает Брион. — Думаю, Стефани он не тронет. Если бы ему надо было её убить, он бы давно убил… Если ему и нужна смерть, то только моя. Поделом, я её заслужил. Я виновен перед ним.

— Гоните эти мысли! — советую я.

Хотя в этих словах что–то есть.

Я, Антуан Барнав, доволен результатом.

Протест против петиции — отличный предлог для ухода и открытия своего клуба.

С нами покинуло Клуб 303 человека! Мы обосновались в монастыре фельянов.

Место выбрано не случайно. Любой изучавший историю Франции поймёт аллегорию: в XVII веке монахи–фельяны стали единственным монашеским орденом, сохранившим верность слабовольному королю Генриху III, тогда как другие (якобинцы) стали подстрекателями, соучастниками цареубийцы Жака Клемана.

Мы теперь «Общество друзей Конституции, заседающее у фельянов» или просто фельяны!

Я и Дюпор пришли к Ламету, дабы составить послание нашим «друзьям» якобинцам. В этом письме мы излагаем причины нашего ухода. Это очень важный документ, его текст прочтёт вся Франция!

— «Декларация, адресованная якобинцам, оставшимся в старом Клубе»! — произношу я название.

Мои коллеги кивают.

Я начинаю читать черновые наброски:

— Основная причина образования Клуба фельянов — это неподчинение части членов Якобинского общества законной власти, допуск на заседания посторонних лиц, высказывавших самые крайние суждения, не способствовавшие миру, единению и подчинению закону, — я имею в виду Дантона, Бриссо, Демулена и прочих взбесившихся оборванцев. — Поэтому якобинцы не могут больше именовать себя друзьями Конституции».

— Неплохо, — кивает Ламет, — но нужен конкретный пример их непослушания закону!

Он прав.

— Пример рядом, — отвечаю я. — Позиция, которую Робеспьер и его друзья заняли в деле о личности короля. Они поддержали петицию, когда был провозглашён декрет о неприкосновенности королевской особы.

— Да, — согласен Дюпор. — Вина якобинцев состоит в том, что они продолжили обсуждение этого вопроса, когда решение по нему уже было принято Собранием. Вот так лучше сформулировать.

Я согласен, вписываю эту фразу.

— Более того, их выводы не совпали с выводами законной власти, решившей, что король виновен лишь в глазах общественного мнения, перед законом же должны нести ответственность его советники, — добавляет Ламет.

Тоже подойдёт.

— Переходим к обвинительной части, — говорю я. — Якобинцы виновны в том, что они опротестовали решение законной власти, в силу чего фактически встали на сторону открытых врагов революции.

— В точку! — одобряет Дюпор. — «Враги революции» — это на кого угодно подействует.

Остаётся заключение. Нужно сказать о своей верности закону и революции!

— Вышедшие из Якобинского клуба его члены вновь дают клятву верности закону и нетерпимости к «мятежникам»! — предлагаю я.

— Надо бы сделать шаг к примирению! — советует Ламет. — Может, другие якобинцы последуют нашему примеру! Напишите, что мы знаем, что среди вас ещё остаются наши братья, мы не теряем надежду на наше всеобщее единство.

Хм… тоже верно! Чем больше людей примкнёт к нам, тем лучше.

Мой взгляд падает на картину в гостиной. Я отвожу глаза. Очередное новомодное безвкусное страшилище. «Радость утра» называется. М-да… Я бы прибил табличку «Радость дальтоника».

— Кто художник? — спрашиваю я Ламета.

— Августин Лесот, — отвечает он так, точно его поймали за воровством.

— Модный, наверно, — предполагаю я.

— Да, — кивает Дюпор. — Очень. Надо бы и мне прикупить его картину.

Я просматриваю записи. Теперь нужно переписать в единый текст, отредактировать и в печать!

Берегись, Робеспьер! Что ты ответишь на этот документ!

Я, Макс Робеспьер, взволнован. Собрание издало закон, снимающий вину с короля. Теперь Луи Тупой неприкосновенная особа. Этого следовало ожидать. Для виду законодатели обвинили во всём «похитителей» короля — генерала Буйе и его сообщников, которые уже давно за пределами Франции.

Ко мне подходят Роберы.

— Что вы решили? — спрашивает меня Луиза.

— Забрать петицию из типографии, — говорю я.

— Правильно, — кивает она. — Оговорка о конституционных мерах всё портит! Народ понял, что при таком раскладе монархия сохранится!

Я с изумлением смотрю на неё.

— Вы самоубийцы! — прямо говорю я. — Собрание оправдало короля, издало закон! Петиция без оговорки — смертный приговор тому, кто её подпишет! Всякий подписавший будет мятежником, законопреступником!

Луиза погружается в раздумье.

— Мы ещё не решили, — коротко бросает она.

— Луиза, надеюсь, вы не примете участия в самом подписании петиции, — начинаю я. — Вы ведь не пойдете на площадь в тот день…

Луиза усмехается и быстро уходит. Её муж послушно следует за ней.

М-да… ситуация щекотливая.

Я, Светлана Лемус, пришла к окончанию заседания, чтобы повидать Макса. А вот и он, что–то обсуждает с депутатом Петионом, одним из влиятельных якобинцев. Какие они оба мрачные! Наверно, из–за закона о короле, мне уже рассказали.

— Привет. Что–то случилось? — задаю я глупый вопрос.

— Да, Светик, — отвечает Макс. — Ты слышала про новый закон правительства?

Я киваю.

— Пользуясь этим законом, правительство может в любой момент объявить петицию мятежным актом, а всех, кто имел к ней отношение — заговорщиками. Ведь оспаривание законов считается антиправительственным заговором, виновных они имеют право покарать. Я говорю это как законовед, — поясняет мне Макс.

— Да, — киваю я. — В юриспруденции тебе равных нет.

— Мы обсуждаем, как поступить дальше, — говорит Петион. — Макс предложил приостановить выпуск петиции.

— Правильно! — одобряю я. — Это и есть нужное решение.

Макс всегда прав!

— Всё не так просто, друзья, — говорит Макс. — Я опасаюсь, что уже слишком поздно помешать выходу этого акта. К тому же не мы его создавали, значит, не нам его отменять. Единственное, что мы можем сделать, это просто выйти из игры.

— М-да, лучше не рисковать, — киваю я. — А завтра на Марсовом поле намечен праздник! На этом празднике представят петицию на подпись народу. Будут танцы, концерт, фейерверк, я обязательно пойду.

— А вот этого делать не надо! — твёрдо возражает Макс. — Одному Богу известно, какой шаг предпримут господа законодатели.

— Ох, ну не перестреляют же они нас, — мрачно шучу я. — В худшем случае придет парочка пьяных полицейских и разгонит публику. Не такие уж свиньи эти правители.

— А мне кажется, что именно такие, — вздыхает Макс. — В любом случае, не ходи на этот праздник!

— Ладно, раз ты так хочешь, — соглашаюсь я, скрестив пальца за спиной. — Кстати, ты поссорился с Мадлен из–за петиции? Не отпирайся, это так. Теперь ты можешь пойти к ней и сказать, что передумал, она сразу же простит тебя. Всё равно ты отказался от поддержки этого документа. Наговори Мадлен, что сделал это ради неё, ей приятно будет.

Петион еле сдерживает улыбку. Макс удивленно смотрит на меня. Его всегда поражал ход моих мыслей.

Я, Максимильен Робеспьер, наконец, дома. Светлана — мой верный друг — побеседовала с подозреваемыми. Получилось довольно интересно. Любопытная картина. Подозреваемая публика весьма разнообразна.

— У нас есть два пути, два следа, — говорю я, — первый — исчезновение Стефани Брион связано с гибелью Жака Бриона, второе — не связано.

— Давай начнём с того, что не связано, — просит Светик, — он легче.

— Хорошо, — соглашаюсь я. — Итак, Мсье Леруа любит всё продумать и действовать наверняка, вряд ли он мог решиться на похищение. Но, возможно, он составил четкий план, чтобы выкрасть любимую из отчего дома и тайно обвенчаться с ней. Тогда нам остается только ждать, когда Леруа и мадемуазель Брион предстанут перед отцом с повинной. Дай бог, чтобы это было так. В этом случае жизни девушки ничего не угрожает. Куда сложнее обстоит дело, если тут замешан мсье Лесот. Человек, считающий себя непризнанным гением и обиженный на весь мир, очень опасен. Эти люди любят, когда о них заботятся, когда их опекают и восхищаются их талантом, который чаще всего отсутствует. Они очень жестоки и хотят получить всё. Обычно у них неустойчивая психика. Лесот — типичный пример такого человека.

— А мадемуазель Ванель? — спрашивает Светик.

— Эта дама любит покровительствовать и охранять, — рассуждаю я. — Женщины ее типа выбирают обиженных жизнью людей, которых считают гениями, и всеми силами стараются помочь им. Обычно они руководствуются жалостью, но эта жалость часто переходит в любовь. Ванель могла совершить похищение по двум причинам. Первая — из желания устроить личное счастье своего подопечного. Вторая — устранить соперницу. Результат тут может быть весьма печальный.

— Я тоже так думаю, — кивает Светлана.

— А что представляет собой мадемуазель Брион? — спрашиваю я.

— Отец расхваливал ее, — отвечает она.

— Это понятно, — замечаю я, — родители в роковые моменты помнят только хорошее в своих детях.

— Он говорил, что Стефани очень хорошая девочка, — листает Светик свой блокнот. — Она никогда не хотела его огорчать, всегда и во всем была послушна. Ох, опять я говорю «была»…

— Хм… странно, чтобы такая девушка решилась на побег, — говорю я удивленно. — Я больше склоняюсь к версии, что ее похитили насильно. А ты виделась с мсье Роне?

— Да, виделась, очень занятой человек, — говорит Светик, — у него горничная пропала, это тоже не придало ему настроения… Ладно, это не важно. Он хотел жениться на Стефани ради денег, но принуждать не хотел. Накануне своего исчезновения Стефани говорила с ним… Они всё решили… Но девушка пропала…

Светик разводит руками. Да, странно всё это.

— А второй путь? — спрашивает она. — Что там?

— Оставь свои записи, — прошу я её, — мне надо подумать. Завтра я тебе всё объясню.

Светлана согласна. Она понимает, что мне ещё надо поработать.

Я, Патрик Леруа, пришёл на светский приём. Хотел увидится с одним человеком. Увы, он изменил планы. Теперь я вынужден скучать. Я веду беседу с гостями. Вернее наблюдаю за беседой. Душой компании меня назвать никак нельзя. Изредка я вставляю слова «да», «нет», «неужели».

Не люблю я тупой светской болтовни, пустая трата времени!

К нам подходят Лесот и Ванель. Кто пустил сюда ненормального художника? А-а! Ему же помогает Ванель. Всё с её подачи.

— Мсье Лесот, — из вежливости обращаются к нему. — Вы работаете над новым шедевром?

— О, да, — с улыбкой кивает он. — Создавать шедевры — моё призвание!

Лично я не собираюсь с ним любезничать.

— Августин гениален! Не так ли, мсье Леруа? — обращается ко мне Ванель.

Зачем она так? Прекрасно же знает моё отношение к Лесоту! Неужели ей хочется скандала? Или она искренне верит в таланты этого убожества?

С большим трудом я киваю головой.

— У меня создаётся впечатление, что мсье Леруа испытывает ко мне неприязнь, — произносит Лесот несколько обиженно.

— У меня нет к вам никаких чувств, — твёрдо отвечаю я.

— Судя по вашей манере вести разговор, у вас вообще нет чувств, — усмехается художник.

— Как вам политическая обстановка? — переводит разговор на другую тему наш собеседник. — Довольно сложная ситуация…

— Да, — поддерживают его.

Я решаю уйти. Не люблю ставить людей в неловкое положение.

Вскоре я понимаю, что Лесот увязался за мной.

— Если вы хотели высказать мне свои замечания, — говорю я ему, — не следовало делать этого при посторонних. Выяснять свои отношения в обществе — это неуважение к людям!

— Вас слишком заботят правила, — усмехается Лесот. — Глупо! А я плюю на правила! Говорю только то, что думаю! Эмоции правят мной.

Ненормальный!

— Хочу пожелать вам удачи, — иронично произношу я.

— Ох уж эта сдержанность, — усмехается художник. — Не мудрено, что Стефани вас не любит!

Стефани? Кто дал тебе право рассуждать, кого любит Стефани?

— И кого она любит? — устало спрашиваю я.

— Меня! — уверенно говорит Лесот. — Она чувственная девушка, а чувственным девушкам нужны только творческие люди.

Я молчу. Смотрю в глаза художнику.

— Будьте уверены, я добьюсь своего, — говорит он. — Скоро мои картины будут покупать все! Вы думаете, я бездарность? Ха! Какая разница? Какая этим напыщенным дуракам разница! Они купят то, что модно! К тому же я верю в то, что я — гений!

Кошмар! Я начинаю понимать, что предо мной не сумасшедший рисовальщик, а холодный расчётливый тип. Этот ни перед чем не остановится, пройдёт по трупам.

— Я уничтожу каждого, кто мне помешает, — обещает он. — Каждого глупого буржуа.

Страшный человек.

— Вы тоже глупый самодовольный буржуа, — добавляет Лесот.

— О-о! Августин, твоя искренность восхитительна! — восклицает подошедшая Ванель. — Какие чувства! Это придаёт очарования!

Ах, вы цените открытость! Хорошо, получите!

— Извините, — говорю я, — но я уже устал слушать вашу ахинею и ахинею вашего наглого дружка!

Они замирают с раскрытыми ртами. Да, иногда приходится жертвовать принципами. Сейчас это того стоит!

Я гордо удаляюсь.

Я, Луиза Робер, расстроена решением якобинцев забрать петицию из типографии. Они отказались нас поддержать! Макс решил не рисковать. Его можно понять… Но король Луи Тупой должен понести справедливое наказание. Мы и так просим то, что должны требовать! Какие могут быть конституционные меры к изменнику!

Я сижу за столом. Уже давно стемнело. Предо мной лежит текст петиции. Я беру перо и уверенно перечёркиваю фразу «конституционные средства». Мы должны добиться своего!

Завтра будет важный день. Я встаю из–за стола и направляюсь к платяному шкафу. Я должна выглядеть очаровательно. Я раскладываю на диване мой наряд на завтра. Элегантное платье жемчужно–серого цвета и маленькую шляпку с изящными перьями.

17 июля

Я, Луиза Робер, и мои друзья давно пришли на площадь. На алтаре отечества мы сообща написали новый текст петиции, более резкий. Пусть знают дружки Луи Тупого, народ не сдаётся!

На площади собралась огромная толпа. Они желают подписать сей документ!

Люди пришли, как на праздник. Все женщины нарядные, красивые, многие с детьми.

Я тоже принарядилась. А моя новая шляпка получила уйму комплиментов.

— Ваш облик, Луиза, помогает нам собрать несметное число подписей, — замечает Эбер.

Я с улыбкой благодарю его.

Уже начались танцы, веселье. Торговцы сладостями предлагают свой товар, уличные музыканты и певцы веселят народ своим искусством. Как прекрасна жизнь!

Ах, Робеспьер, зря ты испугался! Зря! Жаль, что твоего имени не будет в списке борцов за права народа!

Я, Жильбер Лафайет, обеспокоен нынешней ситуацией. Париж на грани мятежа, это очевидно.

— Если верить людям Ламета, — говорит Байи. — В полдень всё было спокойно. Толпа веселится, радуется жизни.

Отлично. Можно не опасаться ответных ударов.

— Подумать только, мы должны приказать расстрелять безоружную толпу, — печально продолжает Байи. — И ответственность за кровь будет на нас!

Старый мудрый Байи. Ученый человек. За всю жизнь не обидевший даже мухи. Да, тебе тяжело отдать такой приказ.

— Так надо, — твёрдо говорю я.

— Кому надо? — спрашивает Байи. — Кому нужна смерть сотен людей! Королю? Тогда будь проклят такой король!

— Тише, тише! — шикаю я на него. — Петиция — сигнал к мятежу! Это сегодня они спокойны, а завтра выйдут с оружием!

Мудрый человек. А что позволят себе болтать, будучи должностным лицом.

— Кто бы мог подумать, что, дожив до седин, я стану убийцей безоружных парижан! — вздыхает он. — Парижан! Жителей города, мэром которого я являюсь! Я хотел защищать его граждан, а не убивать!

Ох, кабинетный слабак. Мне надоедает его нытье.

— Это необходимо для спокойствия Франции! — отвечаю я. — На войне как на войне. Надо жертвовать меньшим, дабы спасти большее!

Байи молчит, но его молчание красноречивее любых возражений.

— Тогда откажитесь! — я теряю терпение. — Откажитесь.

— Вы сами знаете, что это невозможно, — отвечает Байи.

Невозможно? Конечно, ведь иначе вам придётся оставить пост мэра, а вы этого не хотите. Что за люди! Куда пропадают их принципы, когда речь заходит о крупных должностях?!

— Вы изволите считать, что мне это по нраву! — произношу я устало. — Я тоже страдаю! Я хотел счастья для народа, я посвятил себя служению идеалам создания идеального демократического государства с конституционной монархией! Думаете, мне легко осознавать, что всего этого придется добиваться кровью!

Как тяжело. Неужели ради Свободы, ради своих благородных идей мне нужно повести своих солдат против безоружной толпы!

Всё это ради Франции! Ради будущего! Это война, ради крупной победы надо идти на крупные жертвы.

— Может, нам удастся мирно разобраться с ними? — умоляюще спрашивает Байи.

— Конечно, если они согласятся разойтись, я не осмелюсь отдать приказ стрелять, — отвечаю я.

В глубине души я надеюсь, что так получится. Однако личный опыт говорит обратное. Мирным способом разогнать враждебную толпу невозможно.

Я, Жорж Дантон, сижу дома в гостиной. Настроение паршивое. Они всё же решили составить новую петицию без оговорки о конституционных средствах. Тогда мои планы погибли! Но к чему приведет их идея… Сдаётся мне, что опасность близка.

— Дорогой, что тебе написал Ламет? — спрашивает меня моя супруга Габриэль.

— Он настоятельно рекомендует мне немедленно покинуть Париж, — неохотно отвечаю я. — Ламет что–то задумал… он ведь председатель Собрания…

— Тебе надо бежать! — восклицает Габриэль. — Немедленно! Тебя могут убить!

Убить — слишком громко сказано.

— И не спорь! — твердо отвечает супруга на моё молчание. — Я сейчас же соберу вещи тебе в дорогу. Для начала остановишься у моего папеньки, а там видно будет…

Габриэль удаляется собрать мне вещи. Спорить с ней бесполезно. А может, действительно, всё так погано, и пора смазывать пятки!

Вбегает Лежандр. Такое впечатление, что он удирал от своры бешеных собак.

— Жорж, дело дрянь! — начинает он. — Я встретил знакомого, который является одним из поверенных Ламета. Над Парижем нависла буря. Что–то должно случиться… Явно ничего хорошего…

Я сжимаю в кулаке письмо Ламета.

Смотрю на часы. Уже давно за полдень. Надо решать, если бежать, то сейчас.

— Остальные в курсе? — спрашиваю я.

— Да, они решили покинуть Париж, — отвечает Лежандр.

А вот и Камилл. Его лицо заплакано. Руки судорожно теребят какие–то листки бумаги.

— Я погиб, — причитает он, — я погиб.

— Ещё пока нет, — мрачно шучу я.

— Моя газета! — хнычет он. — Бросить мою редакцию! Это кошмар! Нет, я никуда не побегу!

— Если тебя прихлопнут, то газета тебе будет не нужна, — привожу я весомый аргумент.

Камилл утирает слёзы руками:

— Не хочу, чтобы меня убили! Не хочу!

— А я хочу! — зло произношу я.

Мне его сопли осточертели!

— Жорж, почему ты хочешь, чтобы тебя убили? — удивленно спрашивает вошедшая Габриэль.

— Нет, я не хочу… это Камилл… — пытаюсь я объяснить Габриэль.

— Ты хочешь, чтобы убили Камилла? — удивленно спрашивает супруга.

— Да, почему ты хочешь, чтобы меня убили? — обиженно интересуется Камилл.

— Так, хватит чушь молоть! — перебиваю я. — Решено, немедленно покидаем Париж. Сейчас же!

— Молодец! — хвалит Габриэль.

Она уже собрала мои вещи. Я хватаю чемодан.

— А это вам перекусить в дороге, — она протягивает узелок. — Там мои оладьи…

Оладьи? Только не это! Я очень люблю мою жену, но её оладьи…

— Спасибо, съедим по дороге, — отвечаю я, с неохотой принимая узелок.

— Оладьи! Отлично! — восклицает Камилл. — Обожаю ваши оладьи, Габриэль!

М-да… Камилл единственный, кто ест оладьи моей жены. У него, наверно, железный желудок.

Мы, петляя по узким улочкам, трущобам, покидаем Париж. Направляемся в имение моего тестя мсье Шарпантье. А что дальше? Посмотрим по обстоятельствам.

Я, Жильбер Лафайет, готов к осуществлению задуманного. Мэр Байи через офицеров отдал приказы гвардейцам, собравшимся на Гревской площади.

Осуществление нашего предприятия начинается.

Я скачу на белой лошади впереди колонны. Отряд под моим предводительством направляется к Марсову полю.

Солдаты приступают к осуществлению приказов. Уже заняты проходы и окружена площадь.

— Я требую, чтобы вы разошлись! — заявляю я толпе. — Это приказ Национального Собрания!

Толпа мятежников возмущена. Они швыряют в нас камни. Дело принимает угрожающий оборот. Один из камней попадает в голову моему адъютанту. Он ранен. Слава богу, не насмерть. Юноше помогают слезть с лошади и уводят.

Еще один камень задевает мою щёку.

Я отдаю приказ гвардейцам разогнать взбесившуюся толпу. Господи, только бы удалось! Как не хочется предстать в глазах потомков убийцей безоружных! Всеми силами я хочу избежать платы жизнями глупых горожан за высокие идеи и благо государства.

Бесполезно. Толпа не исчезает, наоборот, растёт. Она подобна торнадо!

Я отправляю посыльного в Ратушу для дальнейших распоряжений. Понятно, что мне прикажут. Но пусть тогда убийства безоружных будут и на их совести.

Вскоре появляется отряд гренадёр во главе с Байи. По лицу мэра я понимаю, что мои худшие предчувствия оправдались.

— Председатель Собрания Ламет велел ввести военное положение, — грустно говорит Байи. — Над зданием Ратуши уже появились знамёна — символ военного положения.

Его голос звучит нервно, срывается на крик:

— Велено восстановить порядок любой ценой!

Я молча киваю.

Байи обращается к толпе. Пытается уговорить людей разойтись. Бесполезно. Нас встречает новый град камней. Раздаётся несколько пистолетных выстрелов.

Мэр отдаёт мне приказ действовать. Я понимаю, как ему тяжело.

По моей команде гвардейцы дают первый залп холостыми зарядами. Никаких результатов. Толпа не расходится. Следует второй залп, за ним третий, четвёртый. Мне приходится отдать приказ артиллерии. Раздаётся несколько выстрелов картечью.

Смерть окутывает Марсово поле, где совсем недавно царила радость жизни. Перепуганная толпа разбегается, оставляя позади убитых и раненых.

— Прекратить огонь! — приказываю я.

В этой суматохе, панике, шуме, криках я сам не слышу своих слов.

Господи, дай мне сил! Я верхом на коне встаю перед жерлом одной из пушек и велю остановить стрельбу.

Эскадрон кавалерии разгоняет оставшихся демонстрантов.

Я окидываю взглядом Марсово поле. Даже мне, человеку, прошедшему войну, становится не по себе.

Я, Светлана Лемус, и мой друг Макс покидаем клуб Якобинцев. Уже в коридоре с улицы слышны отборная ругань и издевательские шуточки. Кто–то весьма громко и настойчиво предлагает взорвать здание. Это уже слишком.

— Не понимаю, Макс, — обращаюсь я к другу. — Зачем сегодня ты пригласил меня на заседание? Скука была смертная, я даже заснула. Обычно ты приглашал меня, когда намечалась драка, на словах, разумеется.

Мы выходим на улицу. Кругом вооружённые гвардейцы, настроенные весьма воинственно.

Макс кивает в сторону людей, окруживших клуб. С его появлением на пороге поток ругательств и угроз вспыхнул с новой силой. Я хватаю друга за руку.

Макса и его друзей солдафоны ругают так, что небу становится жарко.

— Теперь ты понимаешь? — говорит Макс. — Вряд ли бы ты осталась дома, а мне не хочется, чтобы ты столкнулась с новыми приключениями.

Пожалуй, он прав.

Мы спокойно, как бы не замечая злобную толпу, переходим улицу.

— Тебе до дома будет трудно добраться. Может, зайдем ко мне? — предлагаю я.

— Простите, — окликнул нас кто–то.

А-а, это мсье Дюпле, состоятельный и работящий буржуа. Благодаря кропотливым трудам его столярное дело процветает. Мебель компании Дюпле по праву считается одной из лучших в Париже. Однако из–за простецкого вида в Дюпле невозможно угадать богача.

— Здравствуйте, — вежливо говорю я столяру. — Это мой сосед, мэтр Дюпле, — представляю я его Максу.

— Мсье Робеспьер окажет мне большую честь, если переждет это неспокойное время у меня, — предлагает Дюпле. — И вас, мадемуазель, я приглашаю. У нас как раз скоро ужин.

Мы согласны, гвардейцы того гляди приступят к выполнению своих угроз.

В доме Дюпле первой нас встречает младшая дочь хозяев, светленькая веселая девушка–подросток. Она по–детски радуется, узнав, что к ним пожаловал такой известный человек как Макс. Девочку зовут Елизавета. Друзья называют её то Бабетта, то Лизетта. Она моя подруга и постоянный читатель моих книг. Она также обожает мои рассказы о приключениях и жалеет, что такого ни разу не случалось с ней.

— Как интересно! — восклицает Бабетта. — Теперь я знакома с двумя знаменитостями! Мсье Робеспьер, а мне Светик о вас много чего рассказывала! А это правда, что однажды давным–давно вас чуть не убили? А вы мне расскажете про какое–нибудь убийство? А я вам расскажу о себе.

Усадив Макса в кресло, Лизетта рассказывает Робеспьеру о своей школе, о злой учительнице, о своем младшем брате Морисе, о трех сестрах и родителях.

Однако ей приходится прервать болтовню. Входит её старшая сестра Элеонора. Как говорится, спасайся, кто может.

— О, Элеонора, ты знаешь, кто к нам пожаловал? — весело спрашивает ее Лизетта. — Это же мсье Робеспьер!

Элеонора — полная противоположность хохотушке Елизавете. Строгая и рассудительная до ужаса. У этой девушки напрочь отсутствует чувство юмора, шуток она вообще не понимает. Младшей сестре частенько делает замечание за плохое поведение. Меня Элеонора не переносит и считает, что я дурно влияю на Бабетту.

Сейчас она отчитает сестру, чтобы та, наконец, перестала приставать к незнакомым людям со всякой чепухой… Хм… что–то она не торопится… Странно…

Ах, вот в чём дело! Элеонора не мигая смотрит на Макса. Понятно, понятно.

— Элеонора Дюпле, — сбивчиво представляется она моему другу.

Того гляди упадёт в обморок.

— Я очень счастлива, мсье, видеть вас в нашем доме, — произносит Элеонора. — Надеюсь, вам у нас понравится … Ох, простите, я должна накрыть на стол… Елизавета, помоги мне!

Элеонора пулей вылетает из гостиной. Лизетта нехотя плетётся за ней.

Мне становится смешно. Когда они скрываются за дверью, я начинаю хохотать.

— Тебе понравилась Элеонора? — спрашиваю я Макса.

— Да, красивая брюнетка, — бесстрастно отвечает он.

Да, ему ведь нравятся блондинки вроде Мадлен.

— А ты произвел на нее хорошее впечатление! — замечаю я. — Она покраснела, бедняжка. Скажу прямо, она давно восхищается тобой. Эта девушка влюбилась в тебя, когда однажды увидела на трибуне… Её поразила твоя смелость… Ты стал её героем… Самым красивым мужчиной мира!

— Светлана, милая, не болтай глупости! — строго прерывает Макс.

На пороге появляется мадам Дюпле, приятная полная женщина, и приглашает нас ужинать. Готовят мадам Дюпле и её дочери сами. Им это в радость. Само приготовление блюд Дюпле никому не доверяют. А помыть посуду, ощипать птицу, прочую чёрную работу делает кухарка.

Вечер получается какой–то грустный. Этого и следовало ожидать. Попытки переменить тему не дают результата. Мы всё равно возвращаемся к исходной теме разговора.

— Как это все ужасно! — восклицаю я. — Подумать только, там могла быть я! Макс, завтра ты этим негодяям всё выскажешь!

— Увы, — вздыхает Макс. — У них и без протестов достаточно всего, чтобы отправить нас в тюрьму. Придётся кинуть все силы, чтобы оправдать доброе имя нашего клуба. К сожалению, о протестах и речи быть не может. Вы все, наверное, посчитаете такой ход трусостью?

— Нет, мы вас хорошо понимаем, — говорит мсье Дюпле. — Предпринимать сейчас резкие шаги бесполезно и опасно. Я слышал, что могут начаться аресты, уже подписаны приказы о закрытии многих газет.

— Какие Лафайет с Байи — свиньи! — делает вывод Морис.

— Нет, тут главные виновники не Лафайет и не Байи, — говорит Макс. — Большая часть вины лежит на тех, кто, прячась в здании Собрания, отдал этот приказ.

— Ламет и компания! — восклицаю я.

Макс кивает.

— Однако я не могу найти оправдания действиям Лафайета и Байи, — замечает он. — Согласен, им было тяжело сделать этот шаг. Однако не настолько, чтобы пожертвовать должностями и принципами.

Все с раскрытыми ртами слушают моего друга.

— Чужими жизнями всегда жертвовать легче, — заключает Макс.

— Ох, опять мы вернулись к этой теме! — вздыхает мадам Дюпле.

Наше молчание нарушает визит Роберов. Мы все устремляемся в гостиную.

Луиза Робер! Такой ловкую уверенную мадам я ещё не видела. Её лицо раскраснелось, из глаз текут слёзы.

— Максимильен! — она, рыдая, бросается к нему на шею.

М-да, и это при присутствующем здесь муже…

— Это всё из–за меня! — восклицает она.

— Не волнуйтесь, дорогая, всё хорошо, — утешает её Макс.

— Я принесу вам кофе, — ледяным тоном произносит Элеонора.

Вау! Она уже ревнует!

Наконец Максу удаётся усадить Луизу в кресло.

— Подумать только! — всхлипывает она. — Из–за меня погибли невинные люди! Зачем я не послушала вас, Максимильен! Вы опять оказались правы!

Макс сидит рядом с Луизой, гладит её по руке.

— Луиза, не расстраивайтесь! — утешаю я. — Просто люди оказались в неудачном месте в неудачное время! И вы тут ни при чём!

Мадам Робер, утирая слёзы платком, кивает.

— Хотя вы были одной из главных, кто заставил их туда пойти! — вдруг замечает Морис.

— Выходит, вы всё же виноваты! — делает вывод Елизавета.

Мадам Дюпле строго шикает на них.

Слёзы новым потоком текут из глаз мадам Робер.

Элеонор приносит ей кофе. Её лицо непроницаемо.

— Как ты себя чувствуешь, дорогая? — спрашивает Луизу муж.

— Уже лучше, — кивает она.

После чашечки кофе (от ужина она отказалась) мадам Робер при помощи мужа поднимается с кресла. Поблагодарив Дюпле за гостеприимство, они уходят.

Мы располагаемся в гостиной. Аппетит пропал окончательно.

— Папа, ты что–то хотел предложить нашему гостю, — вдруг напоминает Элеонора.

— Да, новый гарнитур со скидкой, — вяло шучу я.

Элеонора начинает обиженно дуться, Лизетта и ее брат Морис хихикают. Остальные встречают шутку с легкими улыбками.

— Нет, кое–что получше, — говорит столяр. — Мы настоятельно просим вас, мсье Робеспьер, остаться у нас в доме. У нас есть хорошая светлая комната, которую можем вам недорого сдать. Все мы будем очень рады, если вы согласитесь!

— Хорошая идея! — одобряю я. — Макс, ты как раз собирался сменить квартиру. Район Марэ явно не подходит для такого видного политика, как ты. А здесь, в центре, тебе будет удобно. К тому же Дюпле очень хорошие люди… а еще мы с тобой станем соседями!

Макса немного обескуражило это предложение. Он обещает подумать. На этом ужин заканчивается.

Я, Максимильен Робеспьер, приятно поражён гостеприимством семьи Дюпле. Меня проводили в приятную комнату с серо–голубыми обоями. Довольно уютно.

— Вам нравится? — робко спрашивает Элеонор.

— Да, очень! — благодарю я.

Девушка, мило улыбаясь, опускает глаза.

Елизавета прыгает на постель.

— Очень удобно! — сообщает она.

— Ага! — подтверждает её брат Морис, плюхаясь рядом.

— Макс, а ты мне обещал рассказать о втором пути расследования, — напоминает Светик.

— Расследования? — удивляется Элеонор.

Светик кратко пересказывает ей, о чём идёт речь.

— Интересно! — хором восклицают Морис и Елизавета.

Их глаза загораются огнём любопытства.

— Ужас! — хватается за голову Элеонор.

Два против одного. Я начинаю своё пояснение.

— Итак, версия — исчезновение Стефани Брион и смерть Жака Бриона связаны, — начинаю я. — Допустим Патрик Леруа. Работящий неглупый молодой человек, успешно ведущий дела, стремящийся войти в круг солидных буржуа. Всё он делает ради любимой! Но тут оказывается, что прошлое может помешать ему. Репутация — вещь важная. Риск велик, ели узнают о его службе Бриону.

— Но мне кажется, — рассуждает Светик, — о его службе Бриону уже знает пол-Парижа!

— Да, милая, — улыбаюсь я, — но ведь никто не знает, что именно делал Леруа для Жака Бриона. Если на неопределённые слухи люди могут закрыть глаза, то конкретные сообщения способны погубить любого!

Светлана кивает.

— Но у него может быть ещё один мотив, — добавляю я. — Допустим, Патрик Леруа не любит мадемуазель Стефани. Ему нужны её деньги. Он убивает Жака Бриона, чтобы состояние отца Стефани увеличилось… А потом увозит её. Возможно, она что–то видела, тогда её присутствие особенно нежелательно. Она может сболтнуть лишнее.

— Мадемуазель Мариэль говорила, что он не любит Стефани Брион, — вспоминает Светик. — Может, это просто её неприязнь?

— Возможно, — пожимаю я плечами, — сейчас ничего нельзя отрицать.

— А она сама! — вмешивается Морис. — Довольно подозрительная тётка!

— Да, мой друг, — соглашаюсь я, — с ней дело сложно. После смерти Жака Бриона она потеряла почти всё. Может, она решилась похитить мадемуазель Стефани, чтобы обменять у отца на солидную денежную сумму. Если так, то очень скоро старик узнает об этом.

— Но она могла убить Жака Бриона, надеясь получить его деньги, — замечает Светик, — она могла не знать об отсутствии завещания. А Стефани стала свидетельницей, она что–то видела!

— Возможно, — говорю я, — девушка могла и не понять, что заметила что–то важное. Или это был близкий ей человек…

— Тогда это Леруа! — говорит Елизавета.

— Мы про остальных забыли! — восклицает Светик.

— Художник Августин Лесот, — говорю я, — тут понятно — его карьера под угрозой. Такой неуравновешенный самовлюблённый тип способен убить кого угодно. А его покровительница Ванель? Она девушка упрямая. Веря, что помогает гению, Ванель способна на всё!

— Остался Роне, — напоминает Светик.

— Кто знает, какие дела они вели с Жаком Брионом, — рассуждаю я, — не исключено, что потом покойный шантажировал его. Мадемуазель Стефани он мог устранить как свидетельницу. Возможно, их последний разговор шёл о том, что она видела тогда на охоте.

Собравшиеся кивают.

— Ещё не стоит забывать про самого Марселя Бриона, — замечаю я.

— А он тут при чём? — удивляется Светик.

— Как знать, вдруг он убил брата, — рассуждаю я. — А дочь просто отправил путешествовать.

— Зачем? — не понимает Елизавета.

— На случай, если кто–то заподозрит неладное, — поясняю я, — чтобы запутать. Вам не кажется странным, что Жак Брион забыл составить завещание в пользу любимой женщины?

— Действительно, странно, — соглашается Светлана. — Ты думаешь, завещание похитили?

— Вполне вероятно, — говорю я.

— И кто убийца? — спрашивает Морис.

— Мой друг, это только начало расследования, — поясняю я, — разгадка будет потом.

— Кошмар какой! — восклицает Элеонор. — Убийцей может оказаться каждый!

— Но в этом–то весь интерес! — возражает ей сестра.

— Всё, хватит! — строго говорит Элеонор. — Мсье Робеспьер устал.

Я возражаю, мне очень приятна эта беседа. Однако мадемуазель Дюпле непреклонна. Морис, Елизавета и Светлана выставлены за дверь.

Меня ждёт приятная новость, что мне приготовили ванну. Очень мило с их стороны.

Я, Светлана Лемус, возвращаюсь домой. Ещё не стемнело. Макс хотел меня проводить, но Элеонор настояла на том, чтобы меня проводил их слуга. «Для Неподкупного сейчас будет опасно выходить на улицу!» — сказала она. Я хихикаю. Что–то она сильно заботится о его безопасности.

Вот я у подъезда. Я прощаюсь с моим провожатым.

Поднимаюсь по лестнице. Вдруг чья–то рука ложится ко мне на плечо. Господи! Кто это?

— Светик, это я, — раздаётся голос Камилла.

— Камилл?! — удивленно восклицаю я. — Я слышала, ты бежал!

— Да, — смахивает он слезу, — но я решился вернуться! Господи, зачем? Мою газету закрыли! Меня ищут полицейские! Мне нельзя даже вернуться домой!

Камилл кладёт мне голову на плечо и продолжает плакать. Я неуклюже утешаю его.

— Как тяжело! — вдруг выпрямляется он, — можно, я у тебя немного перекантуюсь, пока всё не стихнет? Только Максу не говори.

Я соглашаюсь. Как–то жаль отдать Камилла в руки властей.

Мы входим в дом. Нас встречает мой сиамский кот Соломон. Умнейшее создание. В сто раз умнее Камилла. При виде гостя он шипит и выгибает спину. Не нравится ему Камилл.

Я беру кота на руки, глажу, успокаиваю.

— У тебя есть, что поесть? — сразу же спрашивает Камилл.

Меня несколько обескураживает это заявление. Ладно, любой проголодается от такого нервного напряжения.

Что–то приготовить самой нет сил. Я решаю воспользоваться услугами кухарок, что обычно допоздна болтают у дома. Я спускаюсь вниз, Камилл за мной.

— Что вы хотите? — наперебой спрашивают кухарки.

Конечно, им хочется подзаработать.

— Курицу, жаркое из баранины, гусиный паштет, — начинает Камилл, — десять лепёшек… вина… сыра… холодную телятину…

Я замираю с открытым ртом. Камилл продолжает тараторить. Мне становится дурно. Кто будет платить? Явно не Камилл. Кажется, я совершила ещё одну большую глупость, разрешив Камиллу остановиться у меня.

Ужин Камилл проглатывает быстро. Начинает потягиваться.

— Хочется спать! — зевает он. — Ты ведь мне уступишь свою комнату?

Не дожидаясь ответа, Камилл вскакивает с места и скрывается за дверью моей спальни. Я иду за ним. Камилл уже лежит в постели, прямо в одежде.

— Спокойной ночи, — бормочет.

Я грустно вздыхаю. Спать хочется ужасно. Приняв ванну, приготовленную горничной, я иду в комнату для гостей.

Увы, громкий храп приятеля за стенкой не даёт мне уснуть.