Дом

За околицей, на отлете, одиноко стояла изба. Кто в ней жил? Старик Аким, жена его Акулина и ребята: Колька, Толька, Федька и самый маленький — Кирюшка.

Жили ни бедно, ни богато — как в песне поется:

Правда, кашу ели не масленую, а пустую. Время тогда стояло голодное, шла гражданская война, красные воевали с белыми.

Вот красные заняли это село. А командир у них был известный герой Котовский.

Богатые мужики плохо встретили красных. Зато бедные — очень хорошо. А не богатые и не бедные — не плохо и не хорошо. Так же и Аким.

Ребята его побежали на улицу, а он остался дома, притаился, смотрит в щелочку.

Запыленные, усталые, шли котовцы. Впереди, на сером жеребчике, ехал сам Котовский — высокий, прямой, статный… Аким вздохнул:

— Серьезный у них командир, чистый генерал! Гляди, Акулина, бабы им хлеба выносят. А Спиридониха им шматок сала несет. Вот дурная!

— Беда, — отозвалась Акулина — поляки были — свинью порешили, петлюровцы были — коня увели, теперь красные пришли — сало отымают. А у нас, кроме дома, и взять-то нечего.

Аким с тревогой оглянулся. И хоть в хате было темно, он ясно видел все свое, привычное: вот он, сундук, вот она, дубовая кровать, вот они, семь подушек мал мала меньше… Он очень боялся за свой дом. Правда, это был не то чтобы дом, а правильней сказать — изба. И не то чтобы изба, а верней всего — избушка. Он сам ее в молодые годы срубил — по бревнышку, по колышку…

В дверь постучали.

— Они! Легки на помине! — зашептала Акулина. — Не пускай их, Акимушко, не пускай!

Но дверь уже отворилась, и в хату ввалились ребята: Колька, Толька, Федька и самый маленький — Кирюшка. И еще соседские: Петька, Мотя, Луша…

Это бы все ничего. Но среди ребят возвышались два котовца в высоких, бутылкой, шлемах, в потрепанных шинелях, с винтовками, шашками, гранатами…

— Сюда идите, красные армейцы, сюда, не бойтесь! — шумели ребята. — Сымайте ружья, сымайте шашки! А пулеметов нема, максимков этих?

Котовцы улыбались Акиму:

— Домик, верно, славный у тебя, товарищ!

Акиму очень понравилось это слово — «товарищ», но он боялся: они войдут, сядут, а то и лягут, сомнут подушки, угощения потребуют. И вместо того, чтобы сказать: «Да что вы стоите? Заходите!», он стал врать:

— Какой там славный! Крыша насквозь сопрела, по всем щелям ветер бьет.

Акулина запричитала:

— Немцы были — все жито до зерна обчистили, петлюровцы были — коня увели, поляки были…

Котовец перебил:

— Все село привечает нас, а в этом славном доме, значит, элемент особый. — Он снял шлем, вытер лицо. — Видать, с поляками сладко-сахарно жилось!

Аким покосился на жену:

— От и сладко ж! Хряка закололи, жену мою сапогами в живот пхали! — Он разозлился. — Мой элемент такой, что места для чужого дяди у меня нема, хоть он и красный, хоть какой другой. А там как хочете!

Соседские ребята засуетились:

— К нам идите, красные армейцы, к нам, туточки близко!

Котовец надел шлем:

— Пойдем, Петров! А тебе, хозяин, спасибо за ласку!

Они, хлопнув дверью, ушли. В избе стало тихо. Вдруг Кирюшка заплакал:

— Батька, плохой, почему не пустил!

Старик разорался:

— Цыц! Меня не учить! Голова як казан, а разуму ни ложки!

Три дня отдыхали котовцы в селе, и все три дня Акимовы ребята пропадали у соседей. А Кирюшка раз прибежал вечером веселый, важный:

— Ребята, ребята, а я с кем говорил!

— С кем?

— С Котовским!

— Ври!

— Чтоб я лопнул! Он у Спиридонихи стоит. Я туда пошел, и вдруг — он. С коня слазиит. А я не побоялся. Стою такочки, смотрю. А он говорит: «Котовцем хочешь быть?» Я говорю: «Хочу!» Он меня тогда взял и на своего коня посадил. Во! А слез-то я сам. А он говорит: «В-в-вырастешь, помни К-к-котовского!» Он, ребята, трошки заикается!

— Правда!

— Он!

Ребята с завистью смотрели на Кирюшку. А он достал из-за пазухи какую-то фляжку с заграничными буквами и похвалился:

— Глядите, что я в лесу нашел! Поляцкая, верно!

От фляжки несло спиртным. Подошел Аким, повел носом:

— Это что у вас?

— Нема ничего!

Кирюшка незаметно сунул находку в печь. Легли спать.

Среди ночи Акулина вскочила:

— Ой, ратуйте, ратуйте!

Она растолкала спящих. Спасать добро было поздно. Горящий спирт из фляжки залил все вокруг. Сухой сосновый домик горел, как спичка. Пришлось всем, захватив одежонку, прыгать в окно. Сотни огненных языков жадно лизали стены, крышу…

Вот рухнули стропила, взметнулись искры, посыпались на Акима, — старик не шевельнулся, будто каменный. Акулина выла:

— Ой, лихо нам, ой, ратуйте!

Сбежался народ — кто в штанах, кто в рубахе, кто в чем. Акулину утешали. А Кирюшке хоть бы что. Ему пожар понравился. Хоть бы каждый день такие! И вдруг он увидел маленького полкового трубача и — Котовского.

Кирюшка подбежал, гордый:

— Это у нас пожар, у нас!

Но командир не узнал «котовца». Он обернулся:

— Дай тревогу!

Сигналист поднял трубу. Пронзительные звуки покрыли всё: треск пожара, шум толпы, плач Акулины…

И сразу же сбежались котовцы. И сразу же они привычно, молча строились колоннами повзводно. Старшины негромко командовали:

— Становись! Равняйсь! Смирно!

Изба догорала. Над лесом встало другое зарево — занимался день. Комбриг прошелся вдоль рядов:

— Т-т-товарищи бойцы, командиры и политработники! К-к-короче говоря, если мы все, всем квартирующим здесь полком, возьмемся за работу, то мы, я думаю, поставим к вечеру п-п-погоревшему селянину новый дом! А?

— Надо! — зашумели бойцы.

Аким с подпаленной бородой лежал на земле. Котовский, отмахиваясь от едкого дыма, подошел к нему:

— Товарищ, можешь показать на бумаге, какая твоя изба была?

— Была? — Аким поднял голову, бессмысленно посмотрел на Котовского. — На бумаге не могу, я так скажу! — Он вскочил. — Здесь от такочки были сенцы… туточки крылечко… ось так чистая по…половина… — Он заплакал и стал бородой вытирать глаза. — Я ж сам ее срубил… по бревнышку…

Котовский поднялся на бугор:

— По-олк, слушай мою команду! Вечером выступаем! А сейчас — за работу! Топоры и пилы — у командира саперного взвода. Гвозди получите в обозе. Там же — пакля. Разой-дись!

Аким не понимал, что такое творится. Один взвод расчищал остатки сгоревшего дома. Другие ушли в лес. Там в утренней тишине застучали топоры, запели пилы. Часто, одна за одной, валились высокие сосны. Бойцы быстро обрубали ветки, обдирали кору и на полковых лошадях везли стволы к пожарищу. Здесь их подхватывали сотни рук и укладывали по всем правилам плотницкого искусства.

Комбриг, обтесывая жирный бок смолистого бревна, спрашивал у Акима:

— Так, что ли, старик? Окно-то здесь было, что ли?

Старик, разинув рот, остолбенело смотрел на то, как с каждой минутой, точно в сказке, вырастает большой новый дом. К обеду уже поднялись высокие — о семнадцати стволах — стены. Одни котовцы ушли к полковым кухням — пришли другие, стали класть поперечные балки, стелить крышу, заделывать венцы… В стороне визжала пила-одноручка — там мастерились двери, оконные рамы, наличники… Винтовки пирамидками ждали на лугу. Котовский поторапливал:

— Б-быстрей, товарищи! Д-д-дружней, товарищи! — Он подмигивал старику. — У нас дело по-американски, как у Форда!

— Якая такая форда? — растерянно бормотал старик и ловко, как молодой, полез заплетать камышевую крышу.

К вечеру дом был готов. Народ повалил туда. Аким медленно поднялся по новым ступенькам. Они сладко скрипели. Он потрогал стены: может, он волшебный, этот в один день поставленный дом, и вот-вот развалится?

Но дом стоял твердо, как все порядочные дома. Пускай окна без стекол, пол некрашеный, меблировки никакой — это все дело наживное.

На лугу заиграла труба. Бойцы стряхивали с себя стружки, опилки, разбирали винтовки, строились. Аким и Акулина выскочили из нового дома, пробежали вдоль строя вперед, к командиру.

Котовский уже сидел на серой своей лошадке. Полк ждал его команды.

— Батюшка! Родный мой, ласковый! заплакала Акулина. Она обняла и стала целовать запыленный сапог командира.

Котовский сердито звякнул шпорой, отодвинулся:

— Что делаешь, г-гражданка? — Он погладил ее по растрепанной седой голове и протянул руку Акиму. — Живите! Когда-нибудь получше поставим… из мрамора… с колоннами… А пока…

Он привстал в стременах, обернулся:

— По-олк, слушай мою команду! Шагом…

Застучали копыта, загремели тачанки, заиграли голосистые баяны в головном взводе; запевалы подхватили:

И котовцы ушли — гнать поляков, воевать за вольную Советскую Украину.

А дом — дом, конечно, остался. Он и сейчас там стоит — за околицей, на отлете, среди лугов и полей колхоза имени Котовского. Так что, выходит, не один Кирюшка — все в деревне стали котовцами. Впрочем, какой он вам Кирюшка — Кирилл Акимыч, председатель колхоза…