Дом, где тебя ждут

Ленинград, 1931 год

В ночь на пятнадцатое апреля в Ленинграде зазвенела первая капель. Срываясь с сосулек, капли дробно звякали по жестяному подоконнику, будоража кровь предчувствием весны.

Юрий нашел глазами квадрат окна. Летом сквозь стекло смотрели глаза Тани. Она была здесь в июле, девять месяцев назад. Девять месяцев! Он почувствовал толчок в сердце.

Как это много – целая вечность. За девять месяцев может родиться новый человек. Вот если бы у них с Таней был сын. Нет, лучше дочка. Смешная пухленькая малышка с Таниными волосами цвета темного шоколада. Она могла бы родиться как раз сегодня, в день папиной памяти. И назвали бы мы ее Варей, в честь мамы, потому что Фелицата Андреевна, слава Богу, жива и здорова.

Взглянув на циферблат часов, он обнаружил, что сейчас три часа ночи. Лежать в кровати, ворочаясь с боку на бок, казалось невыносимым. Юрий встал, выпил стакан остывшей воды из чайника, натянул брюки и взял в руки рубашку. Палец прошелся по ниткам от оторванной пуговицы. Каждое утро он напоминал себе, что пуговицу надо пришить, но к вечеру забывал. Рубах у него было всего две – рабочая и выходная. Хотелось выбраться из тесноты комнатенки, и он вышел на улицу.

В печных трубах выл ветер, раздувая молочные облака по мутному небу. Он поднял воротник куртки, но в шею все равно дуло. Еще не оттаявший от зимы тротуар лопался под ногами хрустящими льдинками. Громады домов слепо смотрели темными окнами. По фасаду Максимилиановской лечебницы гулко хлопал огромный лозунг «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!».

Идя притихшими улицами, Юрий думал, что в такую же прозрачную, звонкую ночь расстреляли папу – молодого, красивого, умного и доброго. Его руки с сильными и нежными пальцами всегда тонко и сладко пахли ладаном. Когда папа давал благословение на день, его лицо становилось светлым и торжественным. Такое резкое преображение личного папы в общего батюшку неизменно приводило Юрия в трепет.

Казнь отца Игнатия он представлял так живо, словно сам стоял под пулями красноармейцев.

Воображение рисовало видение квадратного двора, освещенного фарами полуторки и двух рядов людей, стоящих друг против друга – жертв и палачей. Слава Богу, что папа сподобился оказаться в ряду мучеников. Участь тех, кто пусть не по своей воле, но стал убийцей, заставляла Юрия содрогаться. Он сострадал им, как сострадал бы пораженным ужасной болезнью, чья зараза будет поколениями передаваться от рода к роду.

«Где, на каком этапе жизни должно что-то сломаться в человеке, чтобы он пошел убивать своих? Действия грабителя иногда можно объяснить – грабители одержимы бесом наживы и убивают из самосохранения. А зачем убивать беззащитных людей, с которых нечего взять? Причем убивать десятками, сотнями, тысячами: стариков, женщин, почти детей? Как надо каяться, как умолять Господа о прощении, – думал он, – чтобы искупить страшную вину душегубства и не оставить этот грех своим детям и внукам?!»

Правы утверждающие, что Господь всегда оставляет свидетелей. Через пару лет после гибели папы Юрию довелось побывать на ремонтной тракторной станции в пригородном хозяйстве. Весь день он занимался наладкой двигателя, а на ночлег его определили в избу к свинарке тетке Матрене.

– Прошу любить и жаловать – мастер по тракторам Юрий Игнатьевич Никольский, – представил бригадир.

От Юрия не ускользнуло, что тетка Матрена нервно обтерла рот уголком платка и как-то по-особому поспешно пригласила его в избу, словно боялась, что он откажется.

Все время поглядывая на гостя, тетка Матрена выставила из печи чугун вареной картошки и сковородку с жареными карасями. Юрий заметил, как дрожат ее руки с трещинками от тяжелой работы. Тетка Матрена то порывалась выскочить в сени и принести пареной клюквы, то бежала без надобности шерудить кочергой давно потухшие угли в печке. Наконец, видимо, немного успокоившись, она села на табурет, и ее круглый подбородок дрогнул:

– Юрий Игнатьевич, вы меня помните?

Испуганно глядя на него, она с видимым напряжением ждала ответа.

Юрий покачал головой:

– Извините, не припоминаю. А где мы с вами встречались?

– В церкви. Вы ведь сын отца Игнатия?

– Да.

– Ну вот, а я один год помогала просвирне в церкви. Вы тогда были вот такусенький, – она показала: вровень со столешницей. – У меня муж умер в одночасье, а отец Игнатий приютил.

Матрена схватила клубок грубой пряжи и принялась его яростно перематывать.

Юрий ждал, что будет дальше. Сделав несколько витков, Матрена отложила клубок и подняла голову вверх. Глаза ее смотрели отчаянно.

– В общем, – Матренин голос перешел в сипение, словно ее душили, – я видела, как расстреляли вашего батюшку. Своими собственными глазами смотрела, – указательным пальцем она ткнула в направлении глаза и зажмурилась.

– Расскажите, – Юрий не узнал своего голоса.

Матрена всхлипнула:

– Да что рассказывать – горе одно. Сколь времени с тех пор прошло, а я ни спать, ни есть не могу, такой грех на душе лежит. Верите, Юрий Игнатьевич, даже руки на себя наложить хотела. Да ваш батюшка не разрешил. Приснилось мне, что он предо мной стоит в кровавой рясе и головой качает: не дури, мол, Матрена. Я его ослушаться не посмела.

Судорожно вздохнув, Матрена отпила большой глоток чая, выплескав на пол несколько капель:

– Дело было так. В ту пору, как отца Игнатия арестовали, я в тюрьме работала. Навроде истопницей, а в самом деле на побегушках: поди сюда, сбегай туда. При советской власти все равно: что мужик, что баба. Вот однажды несу ведро с водой в женскую камеру пол замыть, смотрю, а в дверь выводят отца Игнатия. Я сразу поняла, что на расстрел, потому что у нас всегда по ночам приговоры в исполнение приводили. Вместе с отцом Игнатием еще нескольких мужчин вели и двух женщин из шестой камеры. Он тоже меня узнал и ласково так улыбнулся, вроде бы ободрил. Я от неожиданности ведром об стену как звякну, а командир взвода охраны меня возьми да и спроси: «Знакомый, что ли?» А я сказала: «Нет». Отреклась, значит, как Иуда. А ведь если бы «да» сказала, мне бы ничего не было, а отцу Игнатию хоть толика радости перед смертью.

Побагровев лицом, Матрена вскинула на стол сплетенные руки, уткнулась в них головой и завыла по-кладбищенски безнадежно.

Тогда он нашел в себе силы сказать то, что наверняка сказал бы Матрене папа:

– Бог простит, и я прощаю!

Вспоминая о рассказе Матрены, Юрий убыстрял и убыстрял шаг, пока не заметил, что дошел до гостиницы «Англетер». Отбрасывая круги света, около входа горели два фонаря, и сияли огнями окна ресторана. Отступив к памятнику Николаю Первому, Юрий взглянул на погруженные в темноту верхние этажи.

Здесь на один краткий миг они вместе с Таней были счастливы и растерянны. С тех пор прошло девять месяцев. Проскользнувший по спине холодок снова оставил в душе тень сомнения. Папа говорил, что ничего в жизни не бывает бессмысленно. И если сегодня на ум постоянно приходит эта цифра, то…

Ему внезапно стало жарко и радостно, словно бы откуда-то сверху прозвучал далекий голос Тани:

– В тот день мы всегда будем вместе, чтобы ни случилось.