Дом лжи

13. Вики

Через пару часов после ухода Саймона я встаю и иду рыться в его комоде. Саймон человек предусмотрительный и наверняка хранит листок со всеми важными паролями, на всякий случай. В то же время он – натуральный параноик и ни за что не станет держать их в телефоне или компьютере. Электронная слежка – плоть и кровь его научной работы; он убежден, что государство имеет техническую возможность контролировать частную информацию и, наплевав на Четвертую поправку, этой возможностью пользуется, только скрывает. А вот «старую школу», как любит говорить Саймон, то есть ручку с бумажкой, не обманешь. Короче, список своих паролей он хранит на листке, вырванном из записной книжки, где-то в ящике комода – то ли с носками, то ли с трусами, не помню.

На комоде стоят фотографии его матери Глори. Некоторые сняты еще до того, как она вышла замуж за Теда Добиаса, его отца, но бо́льшая часть – после. Саймон во многом похож на нее – те же каштановые волосы, теплый взгляд и сияющая улыбка – да, Саймон улыбается точно как она, но, к сожалению, очень редко.

Вот ранние фото: одно из школьного альбома, Глори на нем стоит вполоборота и смотрит из-за плеча – наивная и вымученная поза многих школьных снимков. А вот она с родителями на «Ригли филд»[19], совсем еще малышка, мордашка перемазана горчицей. А здесь она снята на пирсе, в Чикаго, в головном уборе и мантии, в руках – новенький диплом юридической школы Чикагского университета.

На поздних снимках, сделанных уже после замужества, Глори везде с Саймоном, но без Теда. Вот она в постели в родильном доме, на руках у нее спеленатый малыш – усталая, но счастливая молодая мать. Здесь они смеются, сблизив лица и почти соприкасаясь носами; Саймону лет пять или шесть. Вот они вдвоем у здания Симфонического зала. Едят пиццу в «Джино’з Ист»; расплавленный сыр тянется, как резина. Малыш Саймон на руках у матери, которая только что пробежала Бостонский марафон и получила медаль. Ее плечи покрыты серебристым пончо, а Саймон разглядывает ее медаль, и вид у него такой же любопытный, какой бывает и сейчас.

О такой Глори я слышу от него все время – живой, яркой, иногда легкомысленной или взбалмошной, постоянно готовой улыбнуться, а то и отпустить соленую шутку.

Но была и другая Глори – юрист-профессионал, чей ум был проницателен и резок, как луч лазера. Вот она и Саймон сняты на ступенях здания Верховного суда Соединенных Штатов в тот день, когда она выступала там по делу. У нее был острейший юридический ум, как любит говорить Саймон, и «такой же острый язык, бесстрашно правдивый».

На стене в рамке висит вырезка из протокола заседания суда того времени, когда Глори, еще молоденькая адвокатесса, работала в одной дорогущей юридической фирме, причем была там чуть ли не единственной женщиной.

СУД: Возражение удовлетворено, миссис Добиас.

СОВЕТНИК: Ваша честь, своими показаниями мы не утверждали, что достигли истины в рассмотрении дела, но лишь хотели обозначить тот факт, что заявление прозвучало.

СУД: Я все понимаю, деточка, но когда судья объявляет, что возражение удовлетворено, адвокат должен перейти к следующему вопросу, и не важно, хорошенькая она или нет.

СОВЕТНИК: Кажется, я тоже понимаю. А что должен делать адвокат, когда судья ведет себя как осел?

СУД: Что?.. Я, должно быть, ослышался?

СОВЕТНИК: Я говорила гипотетически, ваша честь. Вы же понимаете, эти правила вполне могут сбить с толку молоденькую девушку.

СУД: Это вы меня только что назвали ослом?

СОВЕТНИК: А вы меня назвали деточкой? Да еще и хорошенькой? Наверное, нам обоим послышалось…

Саймон рассказывал, что после этой фразы судья разогнал адвокатов по кабинетам, выставил из зала прессу и потребовал у Глори назвать причину, почему он не должен отстранить ее от ведения дела, а она ответила, что беспокоится лишь вот о чем – как юридическая комиссия посмотрит на действующего судью, который прямо во время заседания, под запись, позволяет себе унизительные замечания в адрес адвоката-женщины. Судья объявил перерыв до конца дня.

Слухи об этом происшествии дошли до адвокатской фирмы, где работала Глори, и ее начальство потребовало, чтобы она извинилась перед судьей. Но она отказалась, в тот же день уволилась и никогда больше не работала в подобных заведениях.

В зале суда в тот день была одна женщина, которая добыла потом фрагмент протокола, вставила его в рамку и подарила Глори.

Судя по всему, мать Саймона мне понравилась бы.

Два последних снимка сделаны незадолго до конца, когда Глори уже была прикована к инвалидному креслу и почти потеряла способность двигаться. Оживленное лицо застыло, взгляд потух, яркая улыбка сменилась кривой гримасой. Не знаю, зачем Саймон хранит эти фото. Два последних года ее жизни были тяжелы для всех, и незачем помнить ее такой, какой она стала тогда. Она сама не захотела бы, чтобы ее вспоминали такой, если, конечно, все, что я слышала о ней, правда.

Наверное, Саймон хранит их как напоминание о крушении.

Вот он, листок, наконец-то, в ящике с носками. Мне нужен пароль к трастовому фонду. Глори010455, имя и дата рождения матери.

Я спускаюсь вниз. Саймон оставил мне кофе в термосе. Запах изумительный. Кофе он всегда покупает отличный, в зернах. А сегодня перед тем, как варить, добавил в кофе немного специй для тыквенного пирога. Сейчас еще не сентябрь, но аромат сразу напоминает мне, что осень уже совсем скоро. Мое любимое время года. Наверное, поэтому он и выбрал эти специи. Такие маленькие знаки внимания очень в духе Саймона.

Мне жаль, что у нас так и не сложилось. Он живет в каком-то своем пузыре. Не знаю, то ли юриспруденция стала для него важнее всего после истории с его родителями, то ли он от рождения такой, но преподавать право, думать и говорить о праве, писать статьи о праве стало для него основой, даже страстью всей жизни. Он прямо светится, когда разбирает какую-нибудь сложную юридическую тему, раскладывает ее на простые составные части, чтобы объяснить суть, а потом снова собирает их воедино, точно новый организм лепит. Даже у меня дух захватывает, когда я его слушаю, хотя о законах знаю только из телевизора.

Говорят, что юриспруденция – это требовательная любовница. Неправда. Сердце Саймона держит в железных тисках она, юриспруденция, а требовательная любовница – это я.

По крайней мере, так я объясняю себе нашу проблему, хотя, наверное, просто пытаюсь свалить вину на Саймона. Ведь есть и другая причина, почему у нас ничего не вышло – дети. Саймон хочет детей, хочет настоящий брак, ядерную семью и все такое. Да, семейка, в которой выросла я, была точно ядерной, только в другом смысле, так что я в эти игры больше не играю.

Саймон говорит, что я просто боюсь, что страх перед родительством испытывают многие. Конечно, я боюсь. Боюсь искалечить их. Боюсь, что они вырастут такими же, как я. Да и чему я могу их научить? Какой ролевой моделью я для них стану? Вдруг я рожу, а потом окажется, что я не справляюсь? Что тогда? Ведь будет уже слишком поздно…

Я люблю своих племяшек, Эм-энд-Эмс. Мне нравится быть тетей. Разве этого мало? Для Саймона – да, мало.

Он готов идти на компромисс, я знаю. Он будет жить без детей, если я так решила. Но я не хочу быть причиной, по которой он откажется от своей мечты.

Я сажусь за кухонный стол и открываю лэптоп. Выхожу на нужный сайт, ввожу пароль от трастового фонда.

Двенадцать лет назад Саймон получил наследство от отца, после его смерти. И, насколько я знаю, не тронул с тех пор ни цента. Сумма и тогда была существенной, но за годы еще обросла процентами, в том числе благодаря разумным, но вполне выгодным инвестиционным решениям, которые принимал не Саймон. И это хорошо, ведь он совсем не умеет обращаться с деньгами.

В общем, на сегодняшний день на счете у Саймона лежит 21 106 432 доллара.

Двадцать один миллион с мелочью.

Лакомый кусочек.

Я ищу в «Гугле» советников по инвестициям. Из всех возможных кандидатур отобрала четыре. Первый – парень по имени Бродерик, средних лет, лысый, заявляет, что у него личные отношения с каждым клиентом. Наверняка у него пахнет изо рта и скачет давление.

Второй, по фамилии Ломбарди, представляется как «управляющий частным капиталом» – фраза, которую я вижу постоянно. У него высоковольтная улыбка и маслянистый взгляд, ему бы автошампунь рекламировать.

Третий, с фамилией Бауэрс и еще километром инициалов, предлагает «полный комплекс услуг по управлению капиталом и безопасности» – значит, будет не только консультировать, но еще пихать мне страховки. Ботан, сразу видно – глазки-бусинки, шейка-карандашик.

Последнего зовут Кристиан Ньюсом, и он не похож ни на одного советника по инвестициям, каких мне доводилось видеть в жизни. Скорее он похож на модель Келвина Кляйна, по крайней мере от макушки до пояса – это все, что видно на фото.

Он молод, ему чуть за тридцать, на сайте два его снимка, на обоих он в хорошем костюме, без галстука, с распахнутым воротом явно накрахмаленной белой сорочки. Плечи широкие, шея крепкая, мускулистая. Наверное, потому и галстук не носит – выставляет напоказ красивую шею. Спортом, поди, занимался в свое время, но точно не единоборствами – кто ж захочет портить такую красивую мордашку, эти твердые скулы с легкой небритостью, большие голубые глаза, волну зачесанных назад волос, из которой выпадают отдельные прядки – весь этот тщательно культивируемый небрежный вид… Знает, мерзавец, до чего хорош, и это бесит.

Но у него вид типичного победителя по жизни, это нельзя не признать.

Читаю дальше. Биография впечатляет: Гарвард, МБА, на рынке начал работать еще студентом.

На его веб-сайте есть статья из журнала «Форчун» тринадцатилетней давности – от марта 2009-го – о молодом Кристиане Ньюсоме, который одним из первых инвестировал в кредитные дефолтные свопы перед самым началом кризиса 2008 года, точно предсказав то, чего не сумели предсказать другие, – крах рынка обеспеченных ипотекой ценных бумаг. Ему тогда был двадцать один год.

Другая статья, из «Ньюсуик», трехлетней давности, о новом предприятии Кристиана Ньюсома, в которое небольшая группа инвесторов вложила 500 млн долларов.

«…Ньюсом, который не любит раскрывать подробности ни о планируемых им ходах на финансовом рынке, ни об инвесторах, чьи интересы он представляет, проговорился, что в сравнении с его новой идеей “кредитные дефолтные свопы покажутся детской забавой”…»

Я пью кофе. Перечитываю обе статьи. Долго смотрю на фото.

Потом берусь за телефон и назначаю встречу.