Дом на болотах

3 Вышивка

Cвета не было. Просто виднелось что-то темное. Мэлори охватило резкое сокрушительное чувство, что она совершила ошибку. Множество мелких глаз дома – она насчитала на фасаде по крайней мере восемь окон – были слепы, и в сумраке его сложенное из песчаника и кирпича лицо казалось тусклым и неприветливым. Может, дело во времени суток. Выступающее вперед крытое крыльцо, за которым пряталась входная дверь, зияло темным провалом, как разинутый рот. Мэлори выключила двигатель, и все затопили сумерки. Гдето на другой стороне проулка яростно лаяла собака. Затылок у Мэлори закололо, словно кто-то на нее смотрел, и она обернулась. Ей показалось, что среди деревьев за дорожкой что-то шевельнулось. Схватив шубу, она выскочила из машины, но деревья все скрыли. Она попыталась вспомнить, что сказал агент. Они должны встретиться здесь? Темнело; скоро станет еще холоднее. Надо попасть внутрь. Гдето должен быть ключ.

– Мама? Что ты делаешь?

Фрэнни стояла рядом, держа на руках собаку.

– Мне нужно найти ключ.

– Где море? – заныла Фрэнни. – Ты сказала, он на море.

– Рядом, – ответила она.

Где он может быть? Под ковриком? Коврика не было. Возле двери стоял старый глиняный горшок. Наверное, там. И правда там – под сырым горшком ржавый старый ключ. Она облегченно расслабила плечи. Все будет хорошо.

Дверь была тяжелая, деревянная, с грязным окошечком и потемневшим дверным молотком в форме якоря, тускло поблескивавшим в угасающем свете дня. Длинный ключ немного заело в замке, и на ужасное мгновение Мэлори показалось, что он не повернется. Ее снова затрясло от паники, но она заставила себя выдохнуть. Попыталась еще раз. Ключ повернулся, замок клацнул, и дверь распахнулась. Внутри оказалось ненамного теплее. Повеяло пылью и старостью. Правда, электричество было, слава богу. Мэлори щелкнула выключателем, мигнув, засветились старомодные медные бра, и в их бледном свете стали видны потертый ковер, низкий ряд панелей на стенах и обои в цветочек. На консольном столике темного дерева с резными ножками стоял вертикальный телефон с отдельной трубкой – как из антикварного магазина. По крайней мере, двадцатый век у них наступил. Но дальнейший осмотр показал, что дом застрял за несколько лет до него. Потолки были низкими, с балками; обои, покрытые густым переплетением стеблей с мелкими желтыми цветочками и зелеными листьями, отставали по краям. От стен шел плесневелый запах заброшенности и сырости, и Мэлори задумалась, когда здесь в последний раз открывали окна. Она прошла в кухню в глубине дома. Там обнаружились древние шкафчики, старая газовая плита и потрескавшаяся эмалированная мойка под окном. Пыльное окно выходило в длинный двор, и Мэлори сразу, даже в сумерках, поняла, что там, сразу за низкой стеной в конце, болота. Завтра они туда сходят. Будут гулять по тропинкам вдоль ручьев и смотреть на гладкие головы тюленей.

– Я есть хочу, – сказала стоявшая на пороге кухни Фрэнни; она так и держала на руках собаку, та зарылась носом в ее пальто.

Мэлори отправила ее осмотреться в доме, а сама взялась разжигать газовую плиту (спички она нашла в ящике и снова поблагодарила бога – или надо было агентство?) и ставить чайник. На полке над плитой рядком стояли пыльные коричневые пузырьки вроде аптечных. Внутри оказалась темная тягучая жидкость. Мэлори взяла пузырек и вынула пробку, но оттуда пахнуло тухлятиной, и она тут же сунула пробку обратно. Тостера не было, но они привезли нарезанный хлеб, его можно пожарить под грилем. Она справится. Правда, молока и масла тоже не было, и на мгновение она ощутила, как колеблется и шатается прямо на ледяном полу.

Ужинали двумя кружками черного чая и тостами с джемом без масла. Угля тоже не оказалось, камин не разжечь, так что было еще и жутко холодно. При виде чая Фрэнни скорчила рожу, но тост съела, а корочки скормила собаке, которая сидела возле ее стула и клянчила.

– Мам, если мы тут будем на Рождество, нам нужны игрушки и елка.

Сегодня какое? Двадцать первое. Солнцеворот. Завтра суббота. В воскресенье все магазины будут закрыты, а потом уже сочельник. Она и подумать не могла о том, чтобы хоть что-то пытаться сделать в сочельник. А если Тони и приедет и ничего не будет, он так сложит губы, что она опять почувствует, что облажалась. Надо ехать завтра.

– Мам, – сказала Фрэнни, – а папа когда приедет? Скоро, – ответила она.

– Завтра?

– Нет, не завтра. В воскресенье. Или в понедельник. Скоро.

Всего два дня прошло, но она едва могла вспомнить тот разговор. Схватила его за руку, но он ее оттолкнул. «Мне нужно идти». – «Ну, иди». И он ушел. Ушел к ней, к той девушке в клубе. Мэлори задумалась, сколько ей лет, может, столько же, сколько было ей самой, когда они познакомились, молодое тело, не тронутое родами. Он не вернулся, и Мэлори наврала Фрэнни, что он на работе.

Казалось, Фрэнни готова заплакать. Под глазами у нее залегли серые круги. Дочке снились кошмары, она редкую ночь спала, не просыпаясь.

– Пора в постель, – притворно жизнерадостным тоном сказала Мэлори и повела Фрэнни наверх.

Ларри поплелся следом. Потолки здесь были такие же низкие, площадка будто загибалась вверх. Стены на площадке покрывали панели темного дерева, как внизу, но тут они доходили до потолка, из-за чего казалось, что ты в перевернутой лодке.

– Вот моя комната, – сказала Фрэнни. – Я ее уже нашла.

Детская с сумрачно-розовыми обоями и узкой кроватью под покрывалом в розовых веточках. Крошечное низкое окошко выходило на дорогу.

– Смотри, – сказала Фрэнни, показывая на стену над кроватью.

К ней была прибита пожелтевшая вышивка, изображавшая дом среди островков песчаного тростника и море позади. Тот самый дом, где они сейчас, Дом на Болотах, вышитый ровными стежками, серыми, где песчаник, и красными, где кирпич. Мэлори вытянула шею, чтобы рассмотреть получше, и задохнулась. Перед домом была изображена странная женщина, стоявшая возле большой похожей на волка собаки с желтыми глазами. А рядом с ней – девочка с длинными черными косами и зелеными крестиками вместо глаз, державшая на руках каштановую собачку. По другую сторону дома – невысокая темноволосая женщина с опущенными углами рта. Вдоль верхнего края красными нитками был вышит текст: «Пусть правда с чистотой меня ведут во всем отныне, неопытность мою хранят от чванства и гордыни».

Вышитое внизу Мэлори прочла вслух:

– Работа Розмари Райт, восьми лет.

Мэлори подумала о своем светленьком пухлом отце – с трудом верилось, что эти люди могут быть с ним в родстве. Но она постаралась подавить первоначальное разочарование. Он мог быть связан с домом как угодно. Мог здесь работать, мог быть другом семьи. Какаято связь точно есть.

По лицу Фрэнни блуждала непонятная улыбка.

– Ей было столько же, сколько мне. И у нее тоже была собака, как Ларри. Это ведь этот дом, да?

– Да, судя по всему, да, – сказала Мэлори с облегчением: хотя бы Фрэнни повеселела.

Фрэнни без капризов почистила зубы и дала расчесать свои длинные волосы. Без капризов приняла таблетку от нервов и легла в постель, обнимая плюшевого мишку Фредерика, послушная девочка. Расцветкой она удалась в Мэлори: бледная с темными волосами, на свету отливавшими медью. Видя их рядом, все говорили:

«Ну вылитая» и все такое. Но вообще это было неправдой, просто всех вводили в заблуждение волосы и зимняя землистая кожа, летом становившаяся грязно-бурой. На самом деле у Мэлори были болотно-серые глаза и мелкие черты лица, а само лицо круглое, из-за чего она выглядела по-детски; и волосы тусклые, прямые, как палки. Она зачесывала их назад, подкалывала наверх, но с ними никак не получалось что-то сообразить. Все всегда думали, что она моложе, чем есть, а дочь выглядела старше своих лет. У Фрэнни глаза были зеленые, цепкие, и между бровями залегла хмурая складка, которую Мэлори хотелось разгладить. Ларри свернулся в ногах узкой кровати клубком кремовой шерсти. У Фрэнни хотя бы есть собака, с ней и не так одиноко, и теплее.

Оставшись одна в кухне, Мэлори открыла бутылку хереса, которую привезла на Рождество, налила себе бокал, потом села, завернувшись в шубу, которую ей купил Тони, и стала пить херес и курить оставшийся «Ротманс», одну за другой. Окошко отражало свет кухонной лампы. За ним была темнота, пустота сельской природы, только дом отделял их с дочерью от того, что лежало снаружи. Пространство неведомого – свое уединение – Мэлори ощущала как нечто физическое, как огромное давящее объятие темноты; ей пришлось упереться головой в столешницу. Она представила, как лезет в сумку за люминалом, который выписал врач, как глотает таблетку, запивая ее хересом. И так легко, и отпускает. Но она заставила себя прекратить. Она стала слишком часто хвататься за таблетки, нуждаться в них, стала опять погружаться в ступор, как тогда, когда Фрэнни была маленькой.

Несколько лет назад, когда Мэлори поставили диагноз «нервное истощение», врач посчитал, что спровоцировала его смерть отца, но оно уходило куда глубже. У нее просто не было таланта к счастью. Она боялась, что если снова начнет принимать таблетки, то уже не остановится. Она так устала, что не могла уйти с кухни, так устала, что ничего не могла, и после трех бокалов тошнотворного хереса слишком устала, даже чтобы пить. Может быть, у нее получится сегодня поспать после долгой дороги.

У нее закололо затылок. Было что-то – на самом слуховом пороге, – что она никак не могла уловить. Она застыла, закрыла глаза; напрягла все остальные чувства. Ничего. Мертвая тишина, и все. В деревне ей было так непривычно, что делалось тревожно. Если очень-очень сосредоточиться, услышишь, как поскрипывают, подаваясь и оседая, стены, как задувает в печные трубы и вылетает прочь слабый ветерок. Потом что-то заскребло; тихое царапанье наверху. Мыши.

В спальне в глубине дома Мэлори улеглась в бугристую холодную постель, потерла друг о друга ноги и постаралась зарыться в шершавые простыни, чтобы хоть как-то согреться. Имелась еще одна комната, побольше, – она открывала дверь и заглядывала туда, – но мебель была накрыта чехлами, а света, казалось, не хватало, чтобы осветить ее полностью. Похоже было скорее на зал прощаний в похоронной конторе, чем на спальню, так что Мэлори выбрала ту, что выходила на восток. В конце концов она прекратила попытки согреть застывшие ноги и отыскала пару носков и тяжелое шерстяное одеяло. Все не так уж плохо. Они здесь. Они справились. Если у них получится еще только одно это семейное Рождество, все пойдет на лад. Утром все будет иначе. Завтра будет лучше.

В ту ночь она проснулась от сна, в котором фигуры с вышивки ожили и лица у них поменялись на ее лицо и лицо Фрэнни. Они с Фрэнни во сне шли по болоту.

Разбудил ее крик чайки. Ноги снова заледенели. Занавески были белые, тонкие, лунное сияние наливало их стеклянистым блеском. В темноте слышался какой-то шум, похожий на детский плач. Наверное, чайки во сне; она не до конца проснулась. Вот, опять. Окно застучало в раме. Ветер. Она закрыла глаза, попыталась снова погрузиться в сон, но звук повторился, и тут она проснулась и села в постели. Наверное, Фрэнни. Она поплотнее запахнула халат и на цыпочках вышла из комнаты. На площадке она остановилась: плач прекратился. Но проверить все равно не помешает. Она открыла дверь и шагнула в комнату. Здесь луна светила сильнее, придавая комнате какой-то сюрреалистический вид, словно на картине или во сне. И Фрэнни, и Ларри спали, но дочка ворочалась в постели и постанывала. Наверное, это Мэлори и слышала. Повернувшись к выходу, она бросила взгляд на странную вышивку над кроватью. Ее наполовину освещала луна. Наверное, по небу прошло облако, потому что по ткани скользнула тень и фигуры почти зашевелились. Потом луну снова закрыли тучи, и комната погрузилась в сумрак. Мэлори поежилась и потерла глаза.

Вернувшись в холод пустой постели, она никак не могла уснуть. Ветер стих, и теперь наверху что-то шуршало. Наверное, опять мыши. В голове у нее промелькнула старуха с вышивки. Мозг жаждал тишины и покоя, но Мэлори видела только большую черную собаку с желтыми крестиками стежков вместо глаз – словно тварь из ночного кошмара.