Дом напротив

Город, построенный на консервных банках

– Джоэль?

– Ш-ш-ш, – зашипел Джоэль, не отрывая взгляда от книги.

– Мне скучно, – шёпотом пожаловался Калле, но это не произвело ровным счётом никакого впечатления на его соседа по парте – Калле всегда было скучно. Иногда Джоэль игнорировал его (на шведском), а иногда нет (на всех остальных предметах). Сейчас был урок шведского, и Калле уже весь извёлся, ёрзая на стуле.

Джоэлю шведский язык нравился. Ева была моложе, чем другие учителя, и в отличие от них она любила своих учеников. Порой Джоэлю казалось, что его она любит чуточку больше, но уже при одной мысли об этом у него каждый раз начинали гореть уши, и он запрещал себе так думать. Кожа у него была тонкая, почти прозрачная, и, когда он краснел, видно было за километр.

Калле не сдавался. Он покосился на кафедру, за которой стояла с книжкой Ева, и, убедившись, что она не смотрит в их сторону, принялся щипать Джоэля за бок.

Джоэль отвернулся. Он попытался не рассмеяться – и ему это удалось, попытался не улыбаться – это у него тоже получилось. Три раза он готов был сдаться и захохотать в голос, и все три раза ему удалось сдержаться, но тут Калле схитрил и принялся его щекотать. Джоэль круто отклонился в сторону и, не удержавшись, вместе со стулом вывалился в проход.

– Хватит! – произнёс он одними губами и посмотрел на Еву, но она была так увлечена своим романом, что ничего вокруг не замечала. Зато заметила Молли Викторин, сидевшая перед ними. Она повернулась и сердито уставилась на Калле.

– Вообще-то, – едко заметила она, – некоторые действительно пытаются читать.

Калле рассмеялся. Бог мой, Молли Викторин просит их не болтать. Это всё равно как если бы работник мусорной свалки пожаловался на то, что от кого-то несёт помойкой. Калле надавил языком на нижнюю губу и, скорчив дебильную рожу, передразнил:

– Некоторые действительно пытаются читать.

– Если не перестанешь кривляться, я тебе устрою, – пригрозила Молли.

– Если не перестанешь кривляться, я тебе устрою, – пропищал Калле.

– Хватит! Закрой пасть!

– Хватит! Закрой пасть!

– Болван, ты что, сам не понимаешь, что мешаешь?!

– Ты что, сам не по…

Закончить он не успел, потому что Ева сделала им замечание.

Калле заткнулся, и Молли отвернулась, наградив его напоследок взглядом, полным презрения. Сидевшие по обе стороны от неё сёстры-близнецы Дженнифер и Натали сделали то же самое.

Ева не сразу вернулась к чтению. Лишь убедившись, что Калле ведёт себя достаточно прилично и не пытается затеять что-то ещё, она перевела взгляд на часы и констатировала, что последний урок на этой неделе почти подошёл к концу.

– Вы можете закрыть книги, – начала она, но её дальнейшие слова потонули в шуме и грохоте.

Калле был уже на полпути к двери, когда учительнице удалось перекричать класс.

– Мы ещё не закончили! – надрывалась она. – Немедленно сядьте и займите свои места! ЗАЙМИТЕ! СВОИ! МЕСТА!

Калле с неохотой поплёлся обратно к парте.

– Прежде чем вы уйдёте, мы должны кое-что обсудить, – сказала Ева.

– А это надолго? – спросил Калле.

– Зависит от того, сколько раз меня перебьют.

В классе воцарилась тишина.

Двадцать восемь пар глаз недовольно взирали на Еву, пока она рассказывала о конкурсе сочинений на заданную тему, который пройдёт среди семиклассников по всей стране. Единственная, двадцать девятая, пара глаз, в которой читался хоть какой-то интерес, принадлежала Джоэлю.

По части сочинений Джоэль был одним из лучших в классе. Ну а когда Ева сказала, что она лично выберет победителя в их школьной параллели, то Джоэль понял, что этим победителем должен стать именно он. Когда же Ева добавила, что дальше сочинение будет отправлено на рассмотрение конкурсного жюри, которое определит победителя по стране, то даже и тут он подумал, что вполне могут выбрать его. Если его сочинение будет лучшим в Уддвикене, то почему бы ему не быть лучшим в стране? Если его признают самым талантливым тринадцатилетним писателем Швеции, то в этом не будет ничего удивительного.

– А что получит победитель? – спросил Калле. Шансов выиграть у него было ровно столько же, сколько у черепахи – взлететь, но он всё-таки хотел знать, ради чего стоит напрягаться.

– Славу, – сказала Ева и тут же увидела, как порвалась последняя ниточка, на которой ещё кое-как держалось внимание учеников. Скажи она, что это будет кило конского навоза, эффект был бы тот же. Ева сдалась и пообещала, что все смогут покинуть класс после того, как запишут тему сочинения.

– У вас есть целая неделя для работы, – продолжая объяснять, Ева писала что-то на доске. – Всё, что вам нужно, – это обдумать на выходных, о чём будет ваше сочинение.

Почти все ребята, чтобы выиграть драгоценные секунды, уже приподнялись над стульями, готовясь бежать, и перекрыли Джоэлю всю доску.

– Чёртов предмет. Ну и темку придумали, – пробормотал рядом Калле, небрежно черкая что-то в тетради. И тут же сорвался со своего места и стремительно вынесся из класса, не дожидаясь никаких там «спасибо за урок» или «приятных выходных», и все последовали за ним.

Остался только Джоэль. Он наконец смог прочитать то, что было написано на доске: «КОГДА ТЕБЕ ТРИНАДЦАТЬ».

Заботливо выводя каждую букву в тетради, Джоэль подумал, что отчасти Калле был прав: «темка» оказалась из разряда головоломных. Одна из тех смутных, неопределённо-личных тем, которые всегда выбирают для подобных сочинений. Джоэль считал, что гораздо интересней, когда есть простор для фантазии. Но тут он понял, что если мечтаешь стать лучшим тринадцатилетним писателем Швеции, то хочешь не хочешь, а придётся написать что-нибудь выдающееся. Хотя понятие «выдающееся» – это точно не про него.

Потому что Джоэль был обычным. Он не носил странную одежду, не занимался ничем особо интересным в свободное время и слушал ту же музыку, что и все остальные.

У него была сестра, но у кого её нет?

Его мама развелась и жила без мужа, но никого в Уддвикене это не удивляло.

Родители Джоэля были совсем молоды, когда встретились, молоды, когда у них родился ребёнок, и ещё молоды, когда его папаша вдруг решил, что здесь он, по его собственному выражению, «теряет самого себя», и умчался на юг страны, надеясь обрести себя там.

Обычно Джоэль не переживал на эту тему. Его семья состояла из мамы, сестры и его самого. Обычная семья.

Необычным был только их адрес.

Если бы два человека, один из которых не знает Джоэля, начали бы разговор о нём, то выглядело бы это примерно так:

– Вы знаете, что Джоэль…

– Это который Джоэль?

– Да тот, который живёт напротив Заброшенного Дома.

– А-а, тот самый Джоэль…

Он захлопнул тетрадь и увидел, что Ева смотрит на него.

– Интересно, что у тебя получится, – сказала она. – Тебя всегда отличало живое воображение.

У Джоэля мгновенно заполыхали огнём уши и перехватило горло, но ему не пришлось ничего отвечать, потому что в этот момент Калле заорал через открытую дверь:

– Эй, Лундмарк! Заканчивай копаться, и пошли!

Джоэль пробормотал неслышное «до понедельника» в направлении Евы и вылетел вон из класса.

При виде Джоэля Калле улыбнулся:

– А тебе, оказывается, есть что обсудить с женщинами постарше…

– Захлопнись, – бросил Джоэль. Краснота вроде уже начинала сходить, дыхание восстановилось, и втайне он был даже благодарен Калле за то, что тот его спас.

Собственно говоря, они могли и не спешить. Была пятница, погода на улице стояла тёплая, солнечная, как в августе, а это означало, что часов в восемь вечера все подростки Уддвикена от тринадцати до семнадцати лет соберутся на холме перед ратушей. Сейчас часы только-только пробили три, и до вечера заняться было решительно нечем. В этой дыре уж точно.

Уддвикен – одно из тех местечек, где что-то случается раз в сто лет и больше никогда не повторяется. Когда рядом со старой рыбацкой деревушкой начала двадцатого века построили завод по производству рыбных консервов, то у здешнего населения появились работа, деньги и уверенность в будущем.

«Людям всегда будут нужны консервы», – решили местные жители и принялись один за другим брать большие займы на постройку новых зданий и расширение территорий, совсем не думая о том, что из прибрежных вод может исчезнуть рыба, вкусы людей могут измениться, а рыбные консервы начнут импортироваться из мест, где море теплее, а рабочая сила дешевле. Сейчас завод стоял закрытым, и город всем своим видом напоминал дряхлого старика, который с годами усох, но по-прежнему упрямо донашивал свой старый костюм, не замечая, что потёртый пиджак болтается на костлявых плечах, а мешковатые брюки едва держатся на талии.

Все пропорции здесь были неправильными: ворота – слишком широки, дома – слишком велики, а людей, чтобы заселить их, – слишком мало.

С одной стороны, помпезные виллы вдоль тенистых аллей свидетельствовали о благосостоянии местных жителей, но с другой – роскошные фасады были лишь кулисами, за которыми скрывались ветхие лачуги, свалки металлолома на задних дворах и пришедшая в негодность рыбацкая флотилия из старых проржавевших лодок, стоявших в гавани и готовых затонуть в любой момент.

Как раз в гавань-то Джоэль с Калле и направились. Там можно было кидаться камнями в рыбацкие лодки. Бросали по очереди, и выигрывал тот, кто набирал больше очков.

Отскок камня от корпуса судна равнялся одному очку. Если удавалось попасть в проеденную ржавчиной дыру, то это давало пять очков. Встречались и те, кому удавалось попасть камнем в едва намечающееся пятнышко на ржавом борту и пробить в нём новую дыру. За это полагалось десять очков. И сто очков получал тот, чей камень пролетал насквозь через оба борта лодки и, вылетев с другой стороны, оставлял после себя не одну, а целых две новых дырки.

Джоэль никогда не видел, чтобы кому-то удался подобный трюк, но Калле утверждал, что его старшие братья проделывали такое, и не раз, когда были моложе. Пока Джоэль собирал пятиочковые броски, Калле делал ставку не на точность, а на силу, надеясь повторить невозможное. Заканчивалось это всегда тем, что Джоэль выигрывал.

Правда, в тот день они пробыли в гавани совсем недолго – уже на счёте 8–2 в пользу Джоэля ребята бросили игру и снова умчались.

Друзья отправились в центр и принялись бесцельно бродить по главной улице, которая пересекала четыре квартала и соединяла ратушу со школой. Ратуша принадлежала к новым постройкам, а школа оставалась тут ещё со старых времён. Ратуша была типичной современной дешёвкой, широкой и приземистой, в то время как школа выглядела будто настоящий старый массивный замок, который возвышался над этим городком и, казалось, врос в него навеки. Между ратушей и школой располагался ряд мало-помалу закрывающихся магазинов и магазинчиков. Конкуренцию с супермаркетом выдерживала только пиццерия на четвёртом километре шоссе, хотя там уже давно никто ничего не ел. Нет, заказать пиццу, конечно, всё ещё было можно, но тогда пришлось бы ждать как минимум полчаса, пока только духовку разогреют. Целью хозяев пиццерии стало не насытить желудки своих клиентов, а влить в них побольше пива, после которого посетителям оставалось только ползать по полу, соревнуясь с ковровым покрытием, кто из них больше провонял сигаретным дымом и жвачкой с ментолом.

Калле с Джоэлем решили было покрутиться около супермаркета, но тащиться на другой конец города, только чтобы висеть на перилах у входа и тупо пялиться на покупателей, бросавших на парковке тележки, замусоренные пакетиками от чипсов, не хотелось. Двор, где размещались курсы для педагогов, был ближе, но сегодня он пустовал – Джоэль это точно знал, потому что его мама там работала. Во дворе прямо в центре города находился особняк, который местные власти в девяностые годы переделали под гостиницу с конференц-залом. Когда выяснилось, что никто не хочет останавливаться в этой дыре, организации и общества самых разных направлений одно за другим начали появляться в здании несостоявшейся гостиницы, сменяя друг друга в бешеном темпе. Чего здесь только не было: процедурное отделение, место встречи приверженцев свободной церкви, трудовая терапия для хулиганов, заключавшаяся в обучении их столярному мастерству и резьбе по дереву, и т. д. и т. п. Последние восемь лет в особняке размещались курсы по специальной педагогике: там готовили учителей, преподающих детям с ослабленным зрением. Мама Джоэля выполняла здесь всю техническую работу. Она сортировала квитанции, бронировала места, раздавала учебные графики и меняла перегоревшие лампочки.

Когда курсы бывали полностью укомплектованы, дома у Джоэля весь день беспрестанно трезвонил телефон, и он частенько думал, что мамина работа заключалась только в том, чтобы неестественно бодрым голосом выдавать в трубку вещи вроде: «К сожалению, до ближайшего кинотеатра семьдесят километров. Вы посмотрите на книжной полке: там стоят несколько DVD-дисков».

(На книжной полке стояло пять DVD-дисков. И все негодные. Поцарапаны они были настолько, что ни один DVD-проигрыватель на свете не взялся бы их проиграть.)

«Я не смогу заказать это в ресторане…» (…читай – в пиццерии).

И наконец, особенно любимая Джоэлем фраза, всегда произносимая его мамой с одним и тем же отчаянным энтузиазмом: «Что я могу сказать о местах для прогулок? О-о, здесь есть множество живописных уголков».

(Впечатляет, а? Подтекст следующий: хотите гулять – гуляйте. Где? Да где угодно. И мама с чувством выполненного долга кидала трубку.)

Только одна вещь позволяла хоть как-то разнообразить скудный набор развлечений Джоэля и Калле. Для того чтобы будущие учителя могли влезть в шкуру своих подопечных и научились лучше их понимать, им надевали на глаза повязки, давали трости для слепых и посылали в город. Смотреть на тёток, забредавших на проезжую часть, спотыкавшихся о бордюры и врезавшихся в фонарные столбы, было распоследним развлечением, когда уж совсем было нечем заняться. (А впрочем, чем ещё заниматься в таком городишке, как Уддвикен?)

Чтобы сделать процесс более увлекательным, мальчишки придумали идти за тётками по пятам и совать им под ноги разные предметы. Когда какая-нибудь из них, не выдержав, срывала повязку, ей тут же кричали прямо в ухо: «Халтурите!» Ничто не могло заставить будущих педагогов устыдиться больше, чем одна только мысль о том, что они халтурят в таком важном деле, как умение сочувствовать несчастным детям.

Джоэль придумал свой собственный сценарий розыгрыша, который был куда более изощрённым, чем у его одноклассников. Он атаковал проштрафившихся тёток рассказами о своей «бедной слепой сестрёнке». «Каждая секунда её существования – это абсолютный, беспросветный мрак, – сообщал он глухим замогильным голосом, в котором мастерски дрожала едва скрываемая злоба. – А вы не можете выдержать и нескольких минут. Как вам не стыдно!»

И тёткам, конечно же, становилось стыдно; они же не знали, что София, сестра Джоэля, видит лучше иных зрячих. Они давали Джоэлю деньги, чтобы хоть как-то искупить свою вину перед ним. Деньги, на которые можно купить конфеты. Конфеты, которые можно лопать, раскачиваясь на перилах у супермаркета, как попугай на жёрдочке, и глазея на народ, бросающий на парковке замусоренные тележки.

Так и проходила по кругу жизнь в Уддвикене: как ни старайся, а всё равно рано или поздно окажешься на перилах у супермаркета.

– Может, хоть спросишь у неё? – предложил Калле и в очередной раз пнул перила.

Пора было расходиться по домам, но сперва требовалось решить очень важный вопрос, касавшийся выпивки для предстоящего вечера. Сегодня они впервые проведут вечер на холме, вот только раздобыть алкоголь оказалось куда труднее, чем они думали. Несколько раз старшие братья посылали Калле за покупками в магазин, но так скромно платили за эту услугу, что у Джоэля с Калле денег никогда не водилось.

До сих пор Джоэлю удавалось обходиться в таких делах без помощи сестры, тем более что ей было только шестнадцать, а значит, официально она не могла покупать выпивку. Но теперь Калле наконец-то нашёл лазейку, про которую Джоэль и так всегда знал: сестра работала за стеклянными дверями супермаркета, буквально в пяти метрах от них и совсем не далеко от полок со спиртным.

– У них же там продаётся пиво, ведь так? – развивал свою мысль Калле. – Она могла бы тайком вынести нам несколько баночек.

Джоэль ни секунды не сомневался в возможностях сестры, но мочь и хотеть – две абсолютно разные вещи. Всю вторую половину дня его сестра кружила между подгузниками, землёй для цветов и беконом, одетая в уродливую красную блузку с надписью «Привет! Меня зовут София, обращайтесь. Я обязательно помогу!».

Это была откровенная ложь: София не имела ни малейшего желания кому-то помогать, а уж своему младшему братишке и подавно. Она скорее наябедничает маме, чем хоть пальцем шевельнёт ради него.

– Пошли, – зудел Калле. – Ты, главное, скажи ей: Милая добрая Софиюшка…

– Что-то её ещё никто не называл Софиюшкой.

– …ты са-а-амая лучшая в мире старшая сестрёнка…

Джоэль поперхнулся от смеха.

– …не могла бы ты раздобыть две крошечные баночки пива для меня и Калле? Ты хорошая. Самая лучшая. Я что угодно для тебя сделаю.

Джоэль скорчил гримасу. Быть должником Софии – ещё хуже, чем если она просто наябедничает, но до Калле это как-то не доходило.

– Ну что? Ты смотри, тут главное – к ней правильно подъехать.

– Ты как будто мою сестру не знаешь!

– Ну вообще-то да… Она немного…

Калле попробовал найти подходящее словечко.

– Злюка! – предложил Джоэль, и Калле рассмеялся; это было совсем не то, что он хотел сказать, но для Софии подходило довольно хорошо.

– Я бы сказал, что она…

– Злюка, – повторил Джоэль.

– …немного раздражительная, – по прошествии нескольких минут выдал наконец Калле, гордый от проделанной его мозгом работы.

Джоэль фыркнул.

– Она дьявол в юбке. Маленькие дети и животные пугаются, едва завидев её в толпе среди обычных смертных.

Калле опять засмеялся, но Джоэль остался серьёзен: София ненавидела его по-настоящему. Само его существование было для неё как кость в горле. Будучи проблемным ребёнком, она разительно отличалась от своего младшего брата, который в глазах окружающих выглядел настоящим ангелом.

Нет, спрашивать Софию бесполезно.

– Имей в виду, сейчас ТВОЯ очередь, – предупредил Калле и опять пнул перила.

С понурым видом Джоэль плёлся через центр городка мимо ряда элитных вилл. На этой улице стояли дома для богатых людей. Впрочем, хоть он сам и жил в одном из них, богатым он не был. Виллы здесь не покупались, а передавались по наследству. Комната Софии раньше служила маминой детской, его собственная комната – комнатой для гостей, а мама обреталась в бывшей спальне бабушки и дедушки.

Ему предстояло решить две очень серьёзные проблемы. Первая – как выполнить обещание, данное Калле, и раздобыть спиртное. Вторая проблема была не такой серьёзной, но от того не менее важной – о чём писать в сочинении.

Только Джоэль успел сделать первый шаг по подъездной дорожке к гаражу своего дома, как вдруг на улице появился светло-коричневый «фиат». После Джоэль утверждал, что именно внешний вид машины заставил его остановиться. Пятна ржавчины и облупленной краски разительно отличали её от серых соседских «вольво» последних моделей.

По спине мальчика поползли мурашки. Не потому, что машина так странно выглядела. Не потому, что краска облупилась. У неприятного чувства имелись куда более глубокие корни. «Фиат» был здесь явно чужим.

Машина остановилась прямо перед Джоэлем, и из неё вышел мужчина. Незнакомец приветливо кивнул Джоэлю, и тот кивнул в ответ.

Он подумал, что мужчина сейчас подойдёт к нему – машину в таком месте мог оставить только тот, кто приехал в гости в дом Джоэля или в Заброшенный Дом. Но с какой стати люди станут посещать Заброшенный Дом?

Мужчина к Джоэлю не подошёл.

София

В гостиной за дверцей шкафчика из красного дерева хранилась впечатляющая коллекция спиртного. Правда, была она тут не потому, что мама Джоэля любила приложиться к бутылке, – скорее, наоборот, пила она очень мало.

Костяк составляли бутылки, оставшиеся ещё от бабушки с дедушкой; дальнейшим пополнением коллекции мама занималась сама. Каждый раз, получив в подарок очередную бутылку, она притворно восхищалась ею несколько секунд, а затем ставила в шкафчик и напрочь забывала о её существовании. А потом каждый раз, когда требовалось приготовить какое-нибудь блюдо, где по рецепту нужна была, к примеру, столовая ложка ликёра определённого сорта, мама покупала бутылку, брала немного для блюда и прятала бутылку в шкафчик, чтобы тут же забыть о ней. И даже если спустя некоторое время она принималась готовить то же блюдо по тому же рецепту, про то, что такой ликёр у неё уже есть, она вспоминала только тогда, когда открывала шкафчик, чтобы поставить туда новую бутылку. Шкафчик со спиртным смахивал на настоящее «кладбище слонов», откуда, как известно, слоны уже не возвращаются.

Джоэль долго смотрел на шкафчик, прежде чем осмелился открыть его. Дверца заскрипела, и он вдруг испугался, что может быть дома не один. Он попробовал вспомнить, была ли отперта входная дверь, когда он пришёл. Но мужчина, который исчез в Заброшенном Доме, занимал все его мысли и не давал ни на чём сосредоточиться.

Заброшенный Дом стоял запертым, а у мужчины из «фиата» были с собой ключи. Даже удивительно, что Джоэль запомнил эту деталь, но не помнил, отпирал ли он ключом дверь в свой собственный дом.

Потом он подумал, что вряд ли это имеет какое-то значение, потому что София частенько запирала двери, даже если была дома. Порой она поступала так даже тогда, когда Джоэль всего-навсего выскакивал проверить почту. Сколько раз бывало, что он оказывался на улице в одной рубашке с коротким рукавом, когда снаружи бушевала метель, а потом подолгу с остервенением жал на кнопку звонка, прежде чем сестра открывала ему.

– В следующий раз бери с собой ключи, – говорила она со всегдашней своей ухмылкой. – Все нормальные люди запирают за собой дверь, когда выходят из дома.

– Я этим не занимаюсь, – обычно заявлял он.

– Тогда пеняй на себя, если кто-нибудь придёт и убьёт тебя.

Мысль о том, что кто-то может их убить, была для Софии очень волнующей. По её словам, существовал некий серийный убийца, ходивший от дома к дому и проверявший, крепко ли заперты двери. Если было открыто, он заходил в дом и зарубал насмерть всех, кто там жил.

Джоэль предпринял своё собственное расследование в надежде уличить сестру во лжи, но оказалось, что это было правдой. Убийцу звали Ричард Чейз, и он успел отправить на тот свет шестерых, прежде чем его самого засадили за решётку.

Джоэль вдруг понял, что Ричард Чейз и мужчина из «фиата» слились в его воображении в одно лицо, и затряс головой, пытаясь заставить себя думать не о том, собирался ли человек из «фиата» убить его, а о том, что стоит сейчас у распахнутого шкафчика со спиртным и не знает, один ли он дома.

Он почти решился позвать Софию. Сделать это означало обнаружить себя, но в противном случае он рисковал сам быть ею обнаруженным.

Кричать Джоэль всё же не осмелился, только прислушался, и, когда единственным, что он услышал, оказалась тишина, он опять повернулся к бутылкам. Они так тесно стояли, прижатые друг к другу, что прочитать надписи на этикетках было невозможно без того, чтобы не приподнять бутылки. Он тронул ближайшую, и стекло громко задребезжало. Хотя Джоэль и решил для себя, что София, скорее всего, сейчас на работе, но двигать что-то ещё поостерёгся до тех пор, пока не решит, какую именно он возьмёт бутылку.

Какой, к примеру, была эта?

Луч света упал на одну из бутылок невзрачного вида, покрытую, как и всё, что было в шкафчике, густым, толстым слоем серой пыли. И Джоэль решил, что раз бутылки всё равно никому не нужны, то он возьмёт хотя бы её.

Он вытащил бутылку и увидел: после неё на поверхности полки осталось круглое пятно. Джоэль попытался закрыть его, сдвинув соседние бутылки, но они так крепко прилипли к полке, что он поостерёгся сильно дёргать, испугавшись, что все они оторвутся и полетят вниз.

Но просто так оставить пятно Джоэль тоже не мог.

Единственное, что пришло ему в голову, – взять ту бутылку, которую он держал сейчас в руках, заменить содержимое на воду, а потом поставить её обратно.

Джоэль нашёл пустую бутылку из-под лимонада на кухне и принёс её в ванную на верхнем этаже. По дороге он прихватил с собой рюкзак, чтобы спрятать в него все улики, если мама или София неожиданно вернутся домой раньше, чем он закончит. Он даже «случайно» пролил на полу в ванной мамины духи, чтобы заглушить ими едкий запах спирта и представить дело так, будто он воспользовался духами, чтобы прополоскать внезапно разболевшийся зуб. Он продумал всё. Вот только поторопился опустошить бутылку, не изучив её повнимательнее. Теперь предстояло наполнить бутылку водой, и Джоэль держал её под краном, пока не заболели руки, но видел, что она всё такая же пустая. Он опять сунул её под струю воды, но результат – всё тот же. Он внимательно осмотрел горлышко бутылки. Там что-то было. Кусочек белого пластика. Дозатор.

Джоэль запаниковал. Он мгновенно представил себе осуждающий взгляд мамы, когда она всё поймёт, довольную ухмылку Софии, телефонный разговор с Калле, которому придётся объяснять, почему сегодня вечером он не может выйти из дома.

Джоэль возненавидел себя за то, что не заметил этого проклятого дозатора раньше, но внезапно его озарило: если он не посмотрел на дозатор, то никому другому это тем более в голову не придёт. Он покрутил бутылку в руках и убедился, что дозатор довольно хорошо скрыт частью этикетки вокруг горлышка. Тут он понял, как ему следует поступить.

Из шкафчика в прихожей Джоэль достал ящик с инструментами и нашёл там молоток с отвёрткой. Отвёртку он сунул в бутылочное горлышко и молотком ударил по её рукоятке. Наносить удар надо было очень осторожно, чтобы пробить только пластик и не задеть стекло. Он опять сунул бутылку под кран, и теперь вода потекла внутрь тоненькой неровной струйкой.

Бутылка наполнялась медленно, но зато, когда он закрутил пробку обратно, вид у него был довольный; бутылка смотрелась совсем так же, как и раньше.

По дороге в гостиную Джоэль запнулся о чьи-то кеды в прихожей и чуть не упал, но так боялся выронить бутылку, что даже не обратил внимания на невесть откуда взявшуюся обувь, которой не было, когда он пришёл домой.

До шкафчика оставалось всего три шага, когда Джоэль внезапно услыхал:

– Что ты делаешь?

Он спрятал бутылку за спину.

На повороте в столовую стояла София, вся потная от пробежки, и делала зарядку.

– Спиртным собрался разжиться? – со смехом спросила она, но в ответ получила совсем не ту реакцию, которую ожидала, – Джоэль не напрягся, а, наоборот, расслабился. София сказала «собрался разжиться», а не «разжился», значит, она не заметила бутылки, которую он так сильно вдавил в спину, что край пробки больно врезался ему в позвоночник.

Он замотал головой. София встала со шпагата и упёрла руки в бока.

– Чем же ты тогда собирался заняться?

– Ничем.

– Ничем.

Тут до неё дошло, какой сегодня день, и она спросила с плохо разыгранным удивлением:

– Ты, случаем, не на холм сегодня собрался?

– Нет! – ответил он быстро – слишком быстро, – и на её лице заиграла злорадная ухмылка.

– Ага, значит, собрался.

– Нет, я не собираюсь туда.

– А мама знает?

– Прекрати! Я не собираюсь на холм!

– Значит, сегодня вечером ты будешь дома?

– Не-е-ет…

Джоэль и сам слышал, как неуверенно прозвучало его «нет». В воздухе повисла долгая пауза. Он поскорее пробормотал, что пойдёт домой к Калле, но было уже поздно.

София потянулась, как кошка.

– И чем же вы с Калле займётесь?

– Ничем особенным. Телевизор посмотрим.

– Ну конечно же, – фыркнула она и вытянула ногу в сторону, коснувшись пяткой двери.

Джоэль остался стоять. Шкафчик из красного дерева был так близко, что он без труда дотянулся бы до него, но ничего не мог поделать, пока сестра оставалась в комнате.

– Ты сейчас в душ? – поинтересовался он.

– А зачем ты спрашиваешь?