Дом ночи и цепей

«Там призраки», раздался в памяти голос Катрин, тихий и исполненный страха.

Я перевел дыхание и понял, что прислушиваюсь к тишине. Никаких голосов не было.

Я глубоко вздохнул. Единственным звуком было мое дыхание. Смеха не было слышно. Его здесь никогда не было. Я снова мог двигаться. Вопли воспоминаний затихли. Я снова был в тишине.

Напряжение словно вытекло из моего тела, как будто превратившись в воду, и ушло в землю под домом. Я лежал, глубоко дыша, и надеялся, что смогу заснуть. Я действительно был бы очень рад заснуть.

В последние моменты моего бодрствования вдруг послышался голос, чистый и прекрасный, будто звон колокольчика:

- Мейсон…

Элиана звала меня.

Мучительный спазм скорби охватил меня. Погружаясь в мир сновидений, я оставлял ее в бессонной ночи. И она пошла за мной.

Сначала я увидел ее в вихре воспоминаний. Я снова танцевал с ней в ту ночь, когда мы впервые встретились, на балу, который устроил Леонель в Зале Совета, в те времена, когда мой дядя еще иногда выезжал из Мальвейля. Я видел, как она выходила из дворца Администратума, где она управляла целым отделом, ее походку, когда она спускалась по ступеням, уверенную и целеустремленную, простые движения ее ног навсегда запечатлелись в моем сердце. Я видел, как она держит на руках нашу маленькую дочь. Я видел, как она утешает нашего сына, когда он учился ходить и упал. Я видел, как мы занимались любовью.

Каждое воспоминание было поразительно четким, таким ясным, словно я переживал все это снова наяву. Но я знал, что это лишь прошлое. Я чувствовал эти переживания как тогда – но чувствовал их словно сквозь фильтр своего горя. Я снова испытывал скорбь, зная, что все это действительно у меня было, и больше этого никогда не будет.

Я зарыдал во сне.

«Мейсон».

Образы ворвались в разум быстро, почти одновременно. Череда радостных воспоминаний превратилась в боль. И сквозь эту боль я продолжал слышать голос Элианы.

«Мейсон».

Она была передо мной. Не воспоминанием, хотя мы стояли в гостиной нашего дома в Вальгаасте. Я был таким, каким был в настоящем. Уже немолодым. Я слышал слабый шум сервомоторов моей аугметики. Элиана была такой, какой я в последний раз видел ее. Эти глаза, исполненные любви и видевшие меня насквозь, понимавшие, что я хотел сказать, даже если я говорил глупости. Эта улыбка, немного ироничная, словно приглашавшая меня посмеяться вместе.

- Мейсон, - тихо произнесла она. – На что ты так смотришь?

- На тебя, - ответил я, мой голос звучал хрипло от скорби и от радости, что я говорю с ней снова. – Я не видел у тебя такого платья.

- Это моя ночная рубашка, - сказала Элиана. – Она была новой. Ты не видел ее. Это в ней я умерла.

Я попытался ответить. Но смог только издать стон.

- Все хорошо, - мягко сказала она. – Все хорошо.

Я так часто хотел еще хоть раз поговорить с ней. Хотел попрощаться, сказать о хотя бы одной из тех вещей, которые были так важны, и о которых я так и не смог ей сказать.

- Прости. Я не был с тобой тогда.

В ее улыбке мелькнула печаль.

- Тут нечего прощать, - сказала она. – Ты и не мог быть со мной.

- Я так скучаю по тебе.

- Шшш, - произнесла она. – Тише, тише…

Она подняла палец и погладила мою щеку.

Я почувствовал ее прикосновение.

Вздрогнув, я проснулся, прикосновение ее руки ощущалось на моей коже, горячее и холодное одновременно. Потом я увидел, что все еще нахожусь во сне. Хотя я был в своей спальне в Мальвейле, Элиана была здесь и стояла у двери.

- Пойдем со мной, - сказала она, протянув руку.

Я встал с кровати. Все казалось реальным. Я чувствовал ткань простыней и холодные доски пола под ногами. Но когда Элиана взяла меня за руку, я не почувствовал ничего, словно чем более реальным был мир вокруг меня, тем менее реальной казалась она.

- Я хотел быть здесь с тобой, - прошептал я. – В этом доме.

- Теперь мы вместе. По крайней мере, у нас есть это.

- Этого недостаточно.

- Я знаю, - она улыбнулась. – Пойдем со мной. Пойдем!

Я не чувствовал ее руки, но она тянула меня куда-то, и я пошел за ней.

Шагая по темным коридорам Мальвейля, я не видел, куда мы идем. Я мог смотреть только на нее, и испытывать изумление. Я знал, что это все не реально, и думал, как я буду чувствовать себя, когда проснусь.

«Цени это. Ты говорил с ней. Она говорила с тобой. Это прощание, которого у вас никогда не было. И оно еще не закончилось. Она еще здесь».

«Она коснулась твоей щеки».

Я пообещал себе, что сохраню это воспоминание как настоящее, даже когда проснусь.

Мы словно плыли во тьме. Казалось, Элиана медленно летит по лабиринтам Мальвейля под дуновением эфирного ветра. Может быть, этот путь по коридорам будет продолжаться вечно. Я был бы счастлив никогда не просыпаться.

И вдруг она остановилась.

Мы были в библиотеке. В зале было темно, лишь в окна проникал слабый лунный свет. В его желтом сиянии корешки книг казались янтарными. Я видел Элиану как никогда ясно. Она смотрела на ряд книг на полке примерно на уровне груди. Ее улыбка стала грустной.

Я понял, что настал момент нашего расставания.

- Я люблю тебя, Элиана, - сказал я.

Она повернулась ко мне, ее улыбка становилась все шире и шире. Я посмотрел в ее глаза, ожидая увидеть то выражение любви.

У нее не было глаз. В ее черепе остались лишь пустые глазницы, черные и глубокие. А в ее лбу зияла дыра, проломленная при падении.

Я проснулся с криком и, шатаясь, обнаружил, что стою в библиотеке, на том самом месте, куда привела меня Элиана. Раньше я никогда не ходил во сне и не видел таких ярких и запоминающихся сновидений. Воспоминание о сне упорно не хотело уходить после того, как я проснулся. Я помнил каждое мгновение, проведенное с Элианой. И я вспомнил, что сам обещал запомнить это прощание. Но когда я попытался найти утешение в том, что все-таки увидел Элиану и поговорил с ней, мои мысли заполнил ее безглазый череп с проломленным лбом. Я содрогнулся от усилий изгнать это зрелище из памяти. Оно было неправильным. Было ужасно думать о ней так. Мой разум словно предал и меня и Элиану.

Стоя в библиотеке, на том самом месте, где я видел мертвую Элиану, я осознал, что мне слишком тяжело вырваться из объятий кошмара. Он как будто не кончался.

- Он закончился, - вслух произнес я в темной библиотеке. – Закончился.

Я устал от снов и воспоминаний. Я был болен ими. Знать это было важно. И вооруженный этим знанием, я с помощью Императора одолею их.

Я опустился на колени и, сотворив знамение аквилы, закрыл глаза.

- Нет мудрости кроме слова Императора, - прошептал я. – Нет объяснения выше слова Императора. Есть только повиновение. Вера через повиновение. Сила через веру. Когда мои чувства лгут мне, да будет вера моим щитом.

Слова молитвы успокоили меня, хотя не настолько, как я надеялся.

- Нужен свет, - сказал я себе.

Я осторожно пробирался в темноте, пока мои руки не наткнулись на маленький столик рядом с креслами у окна. За окном огромная сфера Люктуса равнодушно взирала на меня с неба, словно глаз, затянутый катарактой, его свет подчеркивал тени, делая их еще темнее. Я нащупал на столике железную стойку люмена, и, включив свет, наконец смог оглядеться. Реальность сна отступила, его волны словно плескались за пределами круга света.

Я подумал о том, как Элиана печально посмотрела на полку, перед тем, как ее глаза исчезли.

«Нет, она не смотрела, потому что ее здесь не было».

Пора было уходить из библиотеки. Я буду лучше себя чувствовать в другом месте. Я направился к двери, пройдя мимо того места, где стояла Элиана.

Реальность превратилась в тонкий лед и начала разламываться.

Книги, на которые смотрела Элиана, были многотомной хроникой мучеников Солуса. Одна книга была меньше и тоньше, чем остальные, и на ее корешке не было надписей. Она стояла посреди других томов, и ее обложка была такой же темной, как у остальных книг. Ее было легко не заметить. Но она немного выступала, нарушая ровный ряд книг.

Я потянулся к ней застывшими пальцами. Пульс громко застучал в ушах, когда я взял книгу с полки и открыл ее.

Я смотрел на страницы, исписанные почерком Элианы.

Мои руки сжали ее. Я ожидал, что книга сейчас исчезнет прямо в моих руках, потому что она не могла быть реальной. Я ожидал, когда действительно проснусь. Но пробуждения все не наступало. Дневник Элианы не исчезал из моих рук и оставался настоящим.

Шатаясь, я подошел к столу и рухнул в одно из кресел. Слова Элианы расплывались у меня перед глазами. Тяжело дыша, я пытался найти разумное объяснение происходящему. Имперское Кредо отрицало существование призраков, и я не мог, не должен был идти против него.

Однако в моем мире словно образовалась зияющая трещина, и я не мог закрыть ее.

«Должно быть, ты видел этот дневник раньше, и забыл об этом. Когда Вейсс и Ривас были здесь, ты, наверное, заметил его. И это воспоминание проявилось в скрытой форме. Вероятно, что-то подобное и случилось. Больше ничем это не объяснить».

Объяснение было слабым. Но пока сойдет и такое. Это был единственный бастион, который я мог воздвигнуть против суеверия.

Я осторожно прикоснулся к страницам дневника. Это было сокровище куда более ценное, чем все, что я мог сохранить из сна. Это не было воображаемое исполнение желания, как образ моей жены, созданный памятью. Это было нечто реальное, что-то, что действительно осталось от нее. Это были ее слова.

Я задержался на долгое мгновение, моя рука замерла над первой страницей.

«Ты уверен, что хочешь это читать?»

Нет, я не был в этом уверен. Неважно, какое путешествие описывал этот дневник, в финале его было мертвое тело Элианы. Я могу пожалеть о том, что узнал некоторые вещи.

«Ты должен узнать их. Это слова Элианы. Это ее правда»

Мог ли я отложить дневник? Не читать его?

Конечно, нет.

Пульс все еще стучал в ушах. Я убрал руку со страницы и начал читать.

Дом теперь наш. Наш. Это слово звучит довольно иронично в данной ситуации. Право жить в нем наконец перешло к Мейсону, мне и нашим детям, но живу здесь только я. Леонель выбрал время умереть, когда Катрин и Зандер уехали в пансион.

Мальвейль огромен. До сего дня я не представляла, насколько он большой. Глядя на него с расстояния, невозможно оценить его величину. Странно чувствовать себя такой крошечной в таком огромном пространстве. Раньше я никогда не испытывала подобного ощущения. Если бы я смогла понять, почему я чувствую себя так, возможно, я смогла бы что-то с этим сделать. В конце концов, и раньше я много раз была в больших зданиях. Может быть, разница заключается в том, что Мальвейль теперь мой дом? Но я не чувствую его своим. Что я должна делать со всем этим пространством? Дом кажется пустым даже тогда, когда в нем работают слуги. Мальвейль просто поглощает их, и я снова остаюсь одна. А на ночь слуги уходят в город.

Я чувствую себя так, словно проваливаюсь сразу в две необъятные бездны. Угнетающая громадность и пустота дома соответствует непомерному объему задач, свалившемуся на меня. До сих пор я тоже не испытывала ничего подобного. Я пытаюсь исполнять свои прежние обязанности в Администратуме, и одновременно делаю все возможное, чтобы сохранить позиции Штроков в совете. Но мое положение никогда не было настолько сильным, насколько это необходимо. После смерти Леонеля лордом-губернатором должен был стать Мейсон, но его здесь нет, а у меня нет никакого официального титула. Я не советник. Мое присутствие на Внутреннем совете – не более чем жест вежливости, достигнутый благодаря некоему соглашению между Адрианной Вейсс и Вет Монфор. Я использую то влияние, каким обладаю, но трудно сказать, насколько в действительности оно эффективно. Странно. До сих пор я могла сказать себе, что моя работа имеет значение. Теперь я в этом не уверена.

Я посмотрела на все, написанное мною, и мне хочется выругать того, кто это написал. Это совсем на меня не похоже. Я очень устала. Последнюю ночь я не спала. Я все время просыпалась от того, что мне снилось, будто моя постель висит в бесконечной пустоте. Усталость. Вот почему я так на все это реагирую. Я не думала, что переезд сюда так меня вымотает, и я даже не знаю, почему. Карофф отлично со всем управляется, и мне ничего не надо делать.

Возможно, в этом и проблема. Сегодня мне нечего было делать. Вероятно, было ошибкой просить отпуск во Дворце Администратума. Я лишь ходила из комнаты в комнату с растерянным видом и не сделала ничего полезного. Сидеть в библиотеке, словно я пытаюсь от чего-то укрыться еще хуже. Укрыться от чего? Это глупости. Мне должно быть стыдно писать такое. Если бы мои писцы в Администратуме видели меня, они бы потеряли страх и уважение.

Значит, надо найти что полезного сделать сегодня.

Позже.

Наверное, я больна. Что-то со мной не так. Я пыталась ознакомиться с Мальвейлем, систематически обойдя все помещения. Я думала, что если буду знать это пространство, оно станет казаться не столь большим. Увидеть все эти неиспользуемые комнаты, набитые хламом поколений, также пойдет на пользу, думала я, потому что я буду знать, что даже такое пространство как Мальвейль можно заполнить.

Я ошибалась. Я лишь почувствовала себя хуже. Дом кажется более огромным, чем когда-либо. Я пыталась тщательно исследовать каждое крыло, останавливалась у каждой двери и изучала каждую комнату. Я думала, что смогу запечатлеть географию Мальвейля в своей памяти. Но я не смогла. Каждый раз, когда я доходила до конца крыла и возвращалась назад, на обратном пути я находила двери и коридоры, которые не заметила в первый раз, и, в конце концов я запуталась еще больше, чем вначале. Я пыталась исследовать первый этаж западного крыла, наверное, пять раз, но до сих пор не знаю, сколько в точности комнат выходят в главную галерею.

Это глупо. Но что бы это ни было, это, кажется, нечто большее, чем просто усталость. Однако от бессонницы все, конечно, только хуже. Завтра я попытаюсь еще раз, и обойду первый этаж, когда Карофф и остальные слуги будут здесь. Мне не стоило пытаться исследовать Мальвейль в одиночестве, тем более, когда чувствую себя не очень хорошо. Я слишком много внимания обращала на эхо своих шагов.

Может быть, поэтому я и забыла, в каких комнатах была, а в каких нет.

Да уж, какое-то неудачное начало у этого дневника. Если мне стыдно за то, что я пишу, сейчас, то даже не могу представить, как посмотрю на это утром. Так что завтрашней Элиане приношу свои извинения. Впрочем, посмотрим, будет ли она лучше, чем Элиана сегодняшняя.

Трон Святой, как же я устала. А завтра заседание совета. Если я хоть немного не посплю, то сомневаюсь, что смогу спуститься с холма.

Дрожащей рукой я закрыл дневник. Иначе я так и не встану с этого кресла. Я так ясно слышал ее голос. Ее голос, и ее растерянность и смятение. Это совсем на нее не похоже.

Я заставил себя положить дневник на столик рядом с креслом. Мне нужно было вдохнуть свежего воздуха – и сосредоточиться на других делах. Вскоре мне предстояло снова окунуться в кипящий котел политики Вальгааста.

Дневник подождет. Я уже знал, что буду читать его понемногу.

Потому что я хотел насладиться этим прощальным даром – словами моей жены.

Так я говорил себе – и пока верил в это.

Я пошел на риск, приказав арестовать советника Трефехт. К предупреждениям Вейсс я отнесся вполне серьезно, и все же я был рад, что сделал первый залп в этой войне. Риск, на который я пошел этим вечером, заставил меня больше задуматься.

Первая стадия этой кампании была успешной, и я счел это хорошим знаком. Катрин и Зандер приняли мое приглашение на обед в Мальвейле.

Мы втроем сидели за огромным столом в обеденном зале. Слуги под наблюдением Кароффа ненавязчиво подавали обед из трех перемен блюд, которые я с трудом различал на вкус. Наш разговор был прерывистым и неловким. Мы были чужими друг другу. Зандер вел себя любезно, но явно удивлялся, зачем я решил устроить этот тягостный спектакль. Катрин держалась подчеркнуто формально, проявляя явную холодность по отношению к своему брату. По крайней мере, не было открытой враждебности. Уже что-то.

Когда мы закончили есть, Зандер с улыбкой оглядел огромное пространство обеденного зала. Постучав ножом по краю бокала с амасеком, он прислушался.

- Здесь великолепная акустика, отец, - сказал он. – Очень звучное эхо.

- Потому что здесь пусто, - кивнул я. – Но я хочу вернуть сюда жизнь. Начнем хотя бы с нас троих.

- Ты собираешься устраивать приемы для совета? – холодно спросила Катрин.

- Нет, пока он не очищен от коррупционеров.

Улыбка Зандера несколько померкла.

- Я слышала о советнике Трефехт, - сказала Катрин. – Хорошее начало.

- Это лишь начало.

К моему разочарованию, Зандер сменил тему.

- Похоже, этот зал уже давно не использовался?

- Да, как и большая часть дома. Но я собираюсь и это изменить.

- А ты… - Зандер замялся, - ты не видел ничего из… из вещей мамы? Я имею в виду…

Он поморщился, подыскивая подходящие слова.

Я понял, что он пытался сказать.

- Что-то, что показывало бы, что она когда-то жила здесь?

- Да, - Зандер жестом показал на пространство вокруг. – А то, глядя на все это, так и не подумаешь.

- Да, я нашел ее дневник. Буквально этим утром.

- Там сказано, почему она отвернулась от своей семьи и от своего долга? – спросила Катрин.

Зандер вздрогнул от гнева в голосе сестры. Я подавил побуждение яростно броситься на защиту Элианы. Это был гнев порожденный болью.

- Ты считаешь, именно это она сделала? – мягко спросил я.

- Как еще можно на это смотреть? Для человека ее положения самоубийство – акт трусости. Она опозорила нас всех.

- Мы не знаем, почему она это сделала, - пожал плечами Зандер. – Мы не знаем, через что она прошла…

- Это не имеет значения, - отрезала Катрин. – Собственно, мне все равно, почему она это сделала. Она бросила нас, и отказалась от исполнения своих обязанностей, своего долга перед Администратумом и перед Солусом, а значит, она предала Императора. Нет никаких причин, которые могут оправдать ее самоубийство.

- Если это было самоубийство, - сказал я.

- Ты думаешь, что она… не сама…? – изумился Зандер.

- Я в этом не уверен.

- Нет никаких доказательств, что ее убили, - заметила Катрин.

- Прямых доказательств нет. Но ее смерть была выгодна некоторым людям. Одному человеку – особенно.

- Вет Монфор? – уточнила Катрин.

- Так как смерть Элианы была ей особенно выгодна, у нее был мотив. Но коррупция в совете так трудно искоренима именно благодаря своей незаметности. Очевидное убийство в этом случае стало бы проблемой.

Зандер выглядел потрясенным, как тогда на заседании совета. Катрин казалась задумчивой.

- В этом есть смысл, но это только предположения, - сказала она.

- Пока.

- Что же написано в ее дневнике? – теперь Катрин, похоже, была искренне заинтересована.

- Я только начал его читать, - ответил я. – Она написала очень много. Понадобится время, чтобы все это прочитать. Может быть, в нем нет ничего, что помогло бы нам выяснить, что в действительности случилось, но даже если так, когда я читаю этот дневник, я будто снова слышу ее голос. Это чего-то стоит.

- Дорого бы я заплатил за то, чтобы снова услышать ее голос, - вздрогнув, тихо произнес Зандер.

- Конечно, - сказал я. Его лицо было открытым, уязвимым. Наигранная небрежность исчезла. – Я передам дневник тебе, когда прочитаю его.

- Как ты нашел его?

- Она хранила его в нашей спальне. Дневник ждал, чтобы я нашел его, с того времени, как она умерла.

В такую ложь поверить было куда легче, чем в правду.

- Я думаю, мы все должны прочитать его.

- Поэтому ты пригласил нас сюда? – спросил Зандер. – Чтобы рассказать о дневнике?

- Нет. Большую часть вашей жизни я был для вас чужим человеком. И вы стали чужими друг другу. Я хотел бы изменить это. Я полагаю, что наш долг, как представителей рода Штроков – быть сильными, и мы будем сильнее вместе.

Это была более легкая часть моих аргументов. Обращение к чести и долгу было легче принять, по крайней мере, для Катрин.

- И я скучал по своим детям. Я не думал, что когда-либо еще вернусь на Солус. Мы получили еще один шанс стать семьей, и думаю, должны использовать его.

- Что ж, почему бы и нет, - кивнул Зандер. Его небрежно-веселое поведение вернулось, но теперь в его голосе звучал энтузиазм.

- Что ты предлагаешь? – спросил он. – Будем обедать здесь каждую неделю?

Его голос был наигранно небрежным, но в глазах светилась осторожная надежда, словно он хотел попросить меня о чем-то большем, но не решался.

- Я хочу предложить тебе и Катрин жить в Мальвейле.

Это предложение застало их обоих врасплох. Они изумленно посмотрели на меня, потом друг на друга.

- Но зачем? – наконец спросила Катрин. – Почему это важно?

- Потому что это резиденция нашей семьи. Мальвейль – это символ. После смерти вашей матери он стал пустым – во всех смыслах, и этот символизм усилил позиции наших врагов в совете. Но если здесь снова будут жить Штроки – не только я один, но семья – это будет иметь огромное значение. Это будет демонстрация силы и преемственности. Это покажет врагам наше единство в этой борьбе.

Зандер поморщился.

- Это не моя борьба.

- А должна быть и твоей.

- Я не знаю, что происходит между тобой и советом, и, честно говоря, не хочу знать. Ко мне это не имеет никакого отношения.

- Ты действительно настолько наивен? – спросила Катрин. – Или просто настолько труслив?

- Ни то, ни другое, - с улыбкой сказал Зандер. – Я просто слишком ленив для этого.

Он признался в этом без всякого смущения.

- Я догадываюсь, что в совете идут какие-то закулисные интриги, но не хочу знать, что и как именно. Монфор хочет, чтобы я держался подальше от важных дел, и это меня вполне устраивает. Борьба с коррупцией потребует огромных усилий, а я, честно признаюсь, не очень хорош в тех делах, где требуются усилия.

- По крайней мере, ты честно об этом сказал, - мрачно произнесла Катрин.

- Думаю, лучше, чтобы все это знали сразу. Так никто не будет разочарован.

Он был доволен собой, словно его логика была безупречной.

- Больше ты не сможешь следовать по этому пути, - сказал я ему. – Я объявил войну Вет Монфор и ее креатурам. Администратум поручил мне положить конец их преступной деятельности, и это будет исполнено. Монфор, конечно, будет сопротивляться и использует любое оружие, доступное ей. Она не позволит тебе оставаться безучастным наблюдателем. Она попытается подчинить тебя.

- Она не сможет.

Наконец-то я услышал в голосе Зандера что-то похожее на решительность. Я был рад. Все-таки в нем была кровь Штроков.

- Тогда она станет угрожать тебе. Даже если ты не вмешиваешься в борьбу, ты больше не сможешь оставаться в безопасности.

Зандер вздохнул.

- Знаешь, отец, до сих пор я просто наслаждался жизнью. Довольно жестоко с твоей стороны лишать меня этой радости.

Я улыбнулся.

- Возможно. Но ничего не поделаешь.

- Ничего не поделаешь, - повторил он.

- Ну? – спросила Катрин. – Ты понимаешь?

- Да. Не буду притворяться, что это меня радует. Но если я буду вынужден выбирать сторону, я ее выберу. И я не встану на сторону Монфор против моей семьи.

В его крови все-таки было железо, как бы ни пытался он это отрицать. Он заявил о своей верности семье словно инстинктивно, эти слова шли из самого сердца, которое было сердцем Штрока.

- И ты останешься здесь?

- Можно мне подумать над этим предложением?

- Конечно. Я не собираюсь держать тебя здесь насильно.

Я посмотрел на Катрин.

- А ты?

- Я согласна с принципами, которые ты озвучил. Я согласна, что наша семья имеет определенные обязанности перед Империумом и несет ответственность за этот мир.

«И ты думала, что из всей нашей семьи ты одна осталась верна этим принципам», подумал я, но ничего этого не сказал.

- Арест советника Трефехт дал мне надежду, - продолжила Катрин.

- Что я намерен делом подтвердить свои слова?

«Что я не предал твое доверие на Клоструме и что я не покину тебя снова?»

Она немного подумала над ответом:

- Что действительно что-то будет сделано.

- Сделано будет, не сомневайся.

- Тогда я серьезно подумаю над тем, чтобы жить здесь.

- Хорошо, - сказал я. – Спасибо вам обоим. Я хорошо обдумал свое предложение, и, в свою очередь, не ожидаю, что вы ответите на него сразу же. Для начала, если желаете, можете провести ночь здесь, для вас уже подготовлены комнаты. Конечно, если вы предпочитаете вернуться к себе домой, Белзек отвезет вас.

Они оба согласились. Всплеск радости, который я ощутил, помог отодвинуть воспоминания о кошмаре еще дальше в глубины разума. Я испытал облегчение от того, что ни Катрин, ни Зандер не стали уточнять, что именно написала Элиана в своем дневнике. Они смогут прочитать его потом, когда все немного успокоится, и наша семья еще больше сблизится.

Может быть, мне не нужно было быть столь осторожным. Но первые несколько страниц дневника, которые я прочитал, вызвали у меня тревогу.

Я не мог заснуть. Голоса воспоминаний на этот раз не атаковали меня, и я радовался этой передышке. Знание того, что мои дети впервые за многие десятилетия под одной крышей со мной, давало мне утешение, и в то же время трепет надежды не позволял заснуть. Я даже позволил себе вообразить, что в комнатах под моей башней спят не суровый инструктор Схолы Прогениум и добродушный ленивый прожигатель жизни, а те маленькие дети, которых я оставил, лишившись возможности видеть, как они растут. Я словно вернулся в прошлое, и тот крошечный мальчик, которого я держал на руках, и та маленькая девочка, державшаяся за мою руку, казалось, были совсем недалеко от меня.

Я встал. Мне нужно было куда-то выпустить нервную энергию от переполнявших меня чувств, иначе я не смогу заснуть. Я взглянул на дневник Элианы, лежавший на столике рядом, но решил пока не читать его сейчас. Не стоит будоражить мысли еще больше, а реакция Элианы на Мальвейль тревожила меня. Если бы я не знал ее почерк, то мог бы заподозрить, что дневник – подделка. То смятение и растерянность, которые выражали ее слова – все это было совсем не похоже на Элиану, которую я помнил.

Для начала, ее чувство направления всегда было безупречным. Я едва ли мог представить, чтобы она испытывала такие сложности, пытаясь ориентироваться в доме.

Но попытки подойти к делу систематически были вполне в ее характере. Кроме того, это был своего рода вызов. Я жил в Мальвейле уже несколько дней, но в доме все еще оставалось множество помещений, которые я не изучил. «Я последую за тобой». Эта мысль была привлекательна тем, что я мог снова почувствовать себя как будто немного ближе к Элиане. И, может быть, изгнать из своих мыслей тот кошмар.

Я направился на первый этаж. Начну отсюда, с западного крыла и дойду до самой Старой Башни. Понемногу, по участку за раз, возможно за день, но я намеревался изучить каждый угол дома.

В обеденном зале я взял со стола канделябр, чтобы освещать путь в темных коридорах. Я повторял метод Элианы, останавливаясь, чтобы отметить каждый перекресток коридоров, и даже воображая, что копирую ее жесты. Я говорил себе, что это позволяет мне чувствовать себя ближе к ней.

Я двигался, словно дрейфуя в море теней, их волны колыхались в зыбком пламени свечей. Впереди и позади дом погрузился в непроглядную тьму, и я начал понимать, почему Элиана могла растеряться. «Не стоило делать это ночью». Но я намеревался закончить то, что начал, и продолжал шагать вперед. Наконец я дошел до двери, ведущей в Старую Башню.

Дверь была массивной, окованной железом, и сделанной из такой древней и тяжелой древесины, что она, казалось, окаменела от времени, превратившись в черный камень. Дверь выглядела мрачно и угрожающе, и казалась больше препятствием, чем входом куда-либо. Я почти ожидал, что она будет заперта. Но она оказалась открыта, хотя мне пришлось с силой потянуть за тяжелое железное кольцо, чтобы открыть ее. Железо заскрежетало по камнебетону, петли проворачивались с пронзительным скрипом.

Громадная темная масса, вздыбившись, нависла надо мной, когда я перешагнул порог. Я отпрянул, но это движение было иллюзией, порожденной тенями от пламени свечей. Мне понадобилось несколько долгих мгновений, чтобы понять, что я вижу перед собой. А это было нечто потрясающее в своей абсурдности. Я просто подумать не мог, что такое возможно.

Я стоял на винтовой лестнице, которая вдоль стен по спирали поднималась к верхней части башни справа от меня, и опускалась на неизвестную глубину слева. Сама башня была пустой внутри, и эту пустоту заполняла невероятно огромная куча хлама, самая большая, какую я только видел в Мальвейле. Она, словно застывший вихрь, вздымалась из тьмы внизу и поднималась, снова скрываясь во тьме наверху. Из нее торчали портреты, ящики, части мебели и еще какие-то предметы, которые я не мог разглядеть во мраке, и казалось, эта масса расширялась кверху, словно смерч из обломков, запертый внутри башни. Мне пришлось долго смотреть на нее, чтобы убедиться, что она не двигается. Она должна была бы рухнуть. Я не мог представить, благодаря какой случайности эта колонна из мусора держится и не падает.

«Неужели это сделал Леонель?»

В это тоже было трудно поверить. Сколько же времени его жизни ушло на то, чтобы создать этот монумент бесполезности? Набрать столько хлама и стаскивать его в башню, подниматься по лестнице и швырять все это вниз… Чтобы сделать это, понадобилась бы целая армия слуг и многие годы одержимости.

«Или, возможно, целые поколения безумцев».

«Элиана тоже приняла в этом участие». То, что она сделала в одной комнате, она могла сделать и здесь.

Мне казалось, что я смотрю в самое сердце безумия, словно хлам, накопленный здесь, поднялся из глубин Старой Башни и стал расползаться по дому. Глядя на него, я почувствовал холодный сквозняк. Он дул из темноты внизу, словно из какой-то ледяной пещеры. Сперва он лишь коснулся моих щек. Потом он превратился в настоящий ветер.

«Воздух из рудников? Туннели под фундаментом уходят к рудникам?»

Это объяснение казалось странным. Но отсутствие какого-либо объяснения было еще хуже.

Мое лицо стало неметь от холода.

Я вышел из Старой Башни, и, упираясь плечом в дверь, захлопнул ее, оставляя позади это пугающее зрелище, что бы оно ни значило. С этим лучше разбираться при дневном свете. Сегодня ночью не это было моей целью.

Но Старая Башня изрядно поубавила мою жажду исследований. Я уже не думал о том, чтобы составить мысленную карту западного крыла. Внезапно я почувствовал себя очень усталым. Отвернувшись от двери в башню, я направился обратно к своей комнате. Ноги отяжелели, словно налившись свинцом. Я смотрел лишь на пол, больше не пытаясь разглядеть окружающую обстановку. Мне хотелось лишь спать.

Я думал, что направляюсь обратно прямым путем к парадному входу, и не помнил, чтобы сворачивал в какой-либо из боковых коридоров. Но, похоже, я все-таки куда-то свернул, потому что неожиданно зашел в тупик. Подняв канделябр, я растерянно огляделся, не узнавая комнату, в которой оказался. Она была пустой за исключением пыльного, покрытого паутиной столика в углу. Повернув назад, я обнаружил, что из комнаты вели три двери. Я не помнил, через какую из них вошел.

«Надо идти на восток. Какая стена здесь восточная?»

Я не знал.

Оставаться здесь я не мог. Иначе я засну прямо на полу. Я заглянул в каждую из дверей. Они вели в узкие коридоры. На их стенах висели картины, в темноте их невозможно было разглядеть, но из-за них коридоры казались еще более тесными. Я не мог вспомнить, проходил ли я одним из этих коридоров. «Это просто темнота», сказал я себе. Я не мог толком разглядеть ни одно из помещений, где я проходил.

«Не будь дураком. Хватить блуждать во тьме. Найди где-нибудь лампу».

В коридорах должны быть люмены. Я выбрал наугад одну из дверей, и осторожно пошел по коридору, пытаясь найти на стене светильник. Пройдя мимо еще нескольких дверей, я снова зашел в тупик, но не нашел ничего, что помогло бы мне осветить путь. Свечи в канделябре таяли, их свет тускнел, словно от дыма и пыли.

Я направился назад по коридору, и снова не мог сказать, из какой комнаты я попал в него. Я заглядывал в двери, и почти все комнаты за ними казались одинаковыми в своей пустоте и заброшенности.

Но я продолжал идти. На первом перекрестке коридоров я повернул направо. Новый коридор выглядел столь же незнакомым, как и предыдущие, двери в нем вели в другие неизвестные мне помещения – новые залы, коридоры и комнаты, иные из них были пустыми, а некоторые забиты кучами хлама.

Я заблудился.

«Как? Как ты мог заблудиться, когда все время шел по прямой?»

«Не по прямой. Я повернул не туда».

«Как? КАК?»

Ответа не было.

Оставалось только продолжать идти. Один из коридоров рано или поздно должен вывести меня обратно в главную галерею. Мальвейль был большим, но не бесконечным. И все же я не мог избавиться от впечатления, что погружаюсь все глубже и глубже в лабиринт залов и коридоров, который оказался больше, чем космический линкор. Я не мог даже найти ни одной комнаты с окнами. Я оказался в каменной паутине, и когда я дойду до ее центра, Мальвейль пожрет меня.

- Нет, - сказал я вслух. – Это просто глупая бессмысленная фантазия.

Слова глухо прозвучали во мраке, едва слышные и лишенные силы. Тьма словно сгустилась вокруг меня. И потом, будто дождавшись моей слабой попытки нарушить тишину, снова раздался детский смех.

Во рту у меня пересохло. Смех слышался откуда-то позади, и я представил детей, глядевших на меня из-за полузакрытой двери, их улыбки были слишком широкими и мертвенно-холодными. И слышался лишь смех. Клострум, казалось, был целую жизнь назад, вопли и кровь его жертв стали вдруг будто мучениями чьей-то другой души, кого-то, кого я мог знать, но кем я больше не был.

Я не мог притворяться, что смех был плодом моего воображения.

Но я должен был считать, что это так. Я мертвой хваткой держался за версию, что это всего лишь моя усталость.

Я вошел в другой коридор, такой же незнакомый мне, как и остальные. Я шагал быстрее, стараясь уйти от этого смеха. Но смех следовал за мной. Дети, которые не могли быть настоящими, всегда будто прятались за углом, из-за которого я только что вышел, или за дверью комнаты, мимо которой я только что прошел.

- Катрин! – позвал я, смирившись со своим унижением. – Зандер! Я, кажется, заблудился! Вы слышите меня?

Мне ответил лишь смех позади. А потом…

- Отец? – раздался вдруг голос Катрин. Катрин, которая была ребенком.

Я обернулся. Она была здесь, такой, как я помнил ее, какой я знал ее. Женщина, которая спала в комнате этажом выше, была чужой для меня. Она лишь очень слабо напоминала мою дочь, которую я помнил – настолько слабо, что могла быть кем-то другим. Здесь, передо мной, была моя маленькая дочь. А позади нее, выглядывая из-за двери и зажимая рот, чтобы не рассмеяться, стоял Зандер, такой, каким он остался в моем сердце. На их лицах было хитрое озорство, но они смотрели на меня с любовью, которую я тоже помнил, и которую моя душа хранила все эти долгие годы разлуки.

Я улыбнулся в ответ и шагнул к ним.

- Мейсон!

Крик Элианы заставил меня оглянуться через плечо. Но там никого не было. А когда я снова повернулся к детям, то пропали и они. Я с опозданием осознал, что их и не могло здесь быть.

- Мейсон! – снова послышался голос Элианы.

Я опять повернулся и едва не столкнулся с дверью в библиотеку. Но мгновение назад ее здесь еще не было. Я знал, где в Мальвейле находится библиотека.

«Это просто темнота, и трудно разглядеть, куда идешь, вот и все».

И все же я мог поклясться, что там, где сейчас была дверь, еще секунду назад тянулся коридор.

- Мейсон! – крик раздался снова, в голосе Элианы звучало отчаяние.

Я бросился в библиотеку. Элианы там не было, потому что ее и не могло там быть, потому что все эти голоса звучали только в моей голове. Как будто некий внешний импульс позвал меня к полке, где я нашел дневник Элианы прошлой ночью.

Он снова был здесь, среди томов хроники мучеников Солуса. Я оставил его в своей спальне, и все же он был здесь, ожидая, когда я найду его во второй раз. Я взял дневник, и он не исчез в моих руках. Он не был галлюцинацией. Он был настоящим. Холодным, как лед, и тяжелым, как проклятье.

Я нашла цель в этом доме. Теперь у меня есть направление. Я знаю, что это мне поможет. Но меня беспокоило не только отсутствие цели. Полагаю, что я ощущала его лишь как один из симптомов, вызванных громадной пустотой Мальвейля, пустотой, которая усугубляется, потому что я здесь одна. Карофф и слуги работают здесь только днем, когда меня нет. И лишь в недолгое время вечера в стенах дома слышны иные голоса кроме моего. Но даже когда слуги здесь, мы существуем в слишком разных сферах. У меня нет никого, с кем я могла бы поговорить. Я одинока. Но если я смогу справиться с чувством бесцельности, это поможет мне бороться и с одиночеством.

Одинока. Когда я пишу это слово, кажется, я проявляю слабость. Но притворяться, что это не так, значит проявить еще большую слабость. Я не испытывала этого чувства до того, как переехала в Мальвейль. Наверное, это размеры дома и его пустота заставили меня признаться себе, насколько я одинока. В Центральном Вальгаасте, среди густонаселенных районов города, я могла притворяться, что не одинока. Но здесь, ночью, я воистину одна.

Я скучаю по Катрин и Зандеру. Конечно, я скучаю. Они уехали достаточно недавно, чтобы я болезненно ощущала их отсутствие. За последние несколько дней я иногда просто забывала, что их здесь нет, и ловила себя на том, что говорю с ними, думая, что краем глаза вижу кого-то из них. Это не здоровое поведение. И необходимо честно признаться себе в этом.

Я скучаю и по Мейсону, и еще мучительнее, чем раньше. Наверное, потому что я живу в Мальвейле, а это дом его семьи. Вероятно, осознание этого заставило снова открыться и эту рану.

Меня беспокоит, что я не замечала этого раньше, но кто остался здесь из моих друзей? Адрианна Вейсс всегда хорошо относилась ко мне, но она подруга Мейсона, они росли вместе. Где же мои друзья? Эмбет, Трева и Бакаль были призваны в Астра Милитарум вместе с Мейсоном. Верей мертв. Ханья тоже. Петрейн и Фенза сейчас на другой стороне планеты. Мое одиночество наступало постепенно, так, что я не замечала его, пока оно не стало полным.

Трон Святой. Сколько жалости к себе. Но если это то, что я чувствую, я должна признаться себе в этом. Надо быть честной. Я не могу решить проблему, притворяясь, что ее не существует. Поэтому надо ее признать.

Я одинока.

Хорошо. Проблема установлена. И пребывание в Мальвейле лишь усугубляет ее. Каким может быть решение? Стать блестящей светской львицей Вальгааста? Заполнить ночи в доме торжественными приемами самых знатных людей Солуса?

Я испытываю отвращение, когда пишу это. Реальность всего этого может оказаться нестерпимой. Я не выношу политических интриг, которые неминуемо сопутствуют таким событиям. Я почти слышу, как Мейсон смеется над мыслью, что я собираюсь заняться чем-то настолько мне отвратительным. Нет, от этого фарса станет только хуже.

Как бы то ни было, я нашла решение. У меня теперь есть направление. Я действительно довольна этим. Я выявила жалость к себе, и теперь могу избавиться от нее.

Идея возникла этим утром, когда я готовилась ехать на службу во дворец Администратума. Спускаясь по главной лестнице, я обратила внимание на портреты прежних губернаторов из рода Штроков, развешанные на стенах. И глядя на них, я вдруг подумала, что сейчас все их забыли. Я знаю, кто эти люди, лишь потому, что они были правителями Солуса. И больше ничего. Как ни пыталась, я не вспомнила имени ни одного из предшествовавших нам губернаторов, за исключением Леонеля. А он был болен так долго, что единственный примечательный факт его правления, который я смогла вспомнить – это его болезнь. Я могу перечислить каждое из неудачных решений, которые принял совет. Я помню, как важно было учредить регентство. Но о самом Леонеле я не знаю ничего. Я знаю, что он устраивал бал, на котором я встретила Мейсона, но не могу вспомнить, чтобы на том балу я видела Леонеля.

Днем я убедилась, что это незнание истории – не только мой личный пробел. В разговорах в Администратуме я выяснила, что всех предшествующих Штроков словно поглотило забвение. Никто из тех, с кем я говорила, не смог вспомнить о Леонеле больше подробностей, чем я. Никто даже не смог вспомнить имени его предшественника (Беренова), не сверившись с инфопланшетом.

Что еще странно – насколько я могу вспомнить, Мейсон даже ни разу не упоминал никого из губернаторов-предшественников, кроме Леонеля. Может быть, я ошибаюсь. Но он всегда рассказывал множество историй о своих родителях. Может быть, правящая ветвь семьи была слишком далека от них?

Вся эта ситуация странная и в то же время неправильная. Несправедливо, чтобы служба Штроков Солусу была таким прискорбным образом забыта. Я собираюсь изменить это. Я хочу изучить Мальвейль, хочу знать его и его историю. Я верну прежних губернаторов в историю Солуса.

Моя идея обрела форму этим вечером, когда я обнаружила, что есть один вопрос, на который мне нужно найти ответ. В библиотеке есть генеалогия Штроков. Мне нужно будет дополнить ее, потому что последнее имя в ней – имя Леонеля. Она станет полезным источником, и, по крайней мере, даст мне имена, которые я намерена сличить с именами на портретах. Но изучение генеалогии выявило некий трагический парадокс, который, кажется, преследует семью Штроков. С одной стороны право Штроков на титул губернатора Солуса было неоспоримо в течение столетий, с тех пор, как на этом холме у Мальвейля были открыты первые рудники. С другой стороны, похоже, что с тех пор в их роду ни разу не было прямой передачи власти от родителей к детям, но лишь через двоюродных братьев и сестер, племянников, племянниц и так далее. Иногда эти родственные связи были довольно отдаленными. И какая бы ветвь семьи ни принимала губернаторскую власть, позже эта власть неизменно переходила к другой ветви. В генеалогии нет точных данных, но легко установить, что злой рок преследует семью губернатора. Даже когда у губернаторов были дети, никто из них не наследовал родителям, и никто из них не имел потомков…

Мне не нравятся эти выводы. Я не позволю этим мыслям терзать меня. Информация в генеалогии отрывочна. Это не вся история. Наверняка не вся. И я найду ее отсутствующие части.

Я сохраню историю.

И это поможет мне успокоиться.

Это более чем достойная цель. Я считаю, это просто необходимо.

Позже.

Задача, которую я поставила перед собой, кажется, достигла того результата, к которому я стремилась. Я все время думаю над ней. Я больше не чувствую, что бесцельно провожу время. Напротив. Мое историческое исследование занимает все мои мысли даже на службе в Администратуме. Мне пришлось сделать выговор архивистам за то, что они не успели найти новую информацию, и все время я не перестаю думать о тех древних грудах документов, которые ждут меня в доме. Моя служба в Администратуме по сравнению с этим кажется чем-то тривиальным. Там я лишь наблюдаю за работой подчиненных, отдаю приказы. А здесь все зависит только от меня.

Уже поздно. Я провела несколько часов, пытаясь найти старинные документы в завалах лишь в одной из комнат на первом этаже. Дело, за которое я взялась, займет многие годы. Я даже боюсь, что на него может не хватить и всей жизни. Мне понадобится помощь Кароффа и слуг. Одному человеку физически невозможно перебрать все эти массы старых вещей. Если бы я не соблюдала осторожность, меня бы раздавило лавиной хлама.

В жутком хаосе завалов в этих комнатах нет ни намека на какую-то упорядоченность. Если бы все документы, которые остались после Леонеля и, несомненно, его предшественников, хранились в одном месте, мне было бы гораздо легче. Но здесь все ужасно перемешано. Когда я смотрю на эти горы хлама, то невозможно сказать, сколько важных документов может быть скрыто в них. Все, что мне остается – лишь копать и надеяться.

Но я все-таки начала. Большая часть из того, что мне удалось откопать этим вечером, увы, бесполезна. Копии старых объявлений, записки с распоряжениями и обрывки речей, списки имен, списки вещей, списки списков. Но я нашла несколько стенограмм заседаний совета, и что-то вроде черновиков губернаторских указов. Точных дат очень немного, и понадобится изрядная дедуктивная работа, чтобы из этих записей Леонеля сложилась упорядоченная картина. Я даже не уверена, что найденные мной документы относятся к правлению Леонеля. Но это начало. Думаю, что могу с удовлетворением посмотреть на то, что я достигла сегодня. Это очень интересная работа, хотя и утомительная.

Должна сказать, что сегодня я чувствую себя еще более уставшей, чем вчера. Мысль о том, что завтра придется снова ехать в Вальгааст и покидать Мальвейль, кажется невыносимой.

В нашу первую встречу со Штавааком я приходил к нему. Этим утром он пришел ко мне. Я пригласил его в библиотеку. Мы сели у окна, и Штаваак говорил негромко, склонившись ко мне. Я никогда не видел, чтобы арбитратор вел себя с такой осторожностью. Еще одно напоминание об опасностях войны, которую я объявил.

- Думаю, вы должны знать, - сказал Штаваак. – В Росале проведено много арестов.

- Быстро. Ваша работа?

Он покачал головой.

- Это местная милиция.

- Следуют вашему примеру?

- Именно, - произнес он голосом, полным сарказма.

- Вы не доверяете тому, что происходит.

- Это произошло слишком быстро и слишком кстати. Если у них были доказательства, необходимые для всех этих арестов, они должны были действовать раньше. Если доказательств не было, они не успели бы собрать их.

- Тогда почему эти аресты?

- Это дело Монфор, - ответил Штаваак, - готов спорить на что угодно.

- Чего она надеется этим добиться?

- Она собирается превратить потерю в преимущество. Теперь она намерена поднять уровень производства сельскохозяйственной продукции в Росале.

- Ага, - теперь я понял. – Уменьшить задолженность по десятине Солуса без потерь для себя и своих оставшихся союзников.

- Именно так.

- Росала сможет производить достаточно продукции, чтобы покрыть задолженность всего Солуса?

Если Монфор сумеет этого добиться, Адептус Терра увидят то, что хотели видеть, и сочтут, что я выполнил свою задачу. Солус снова ускользнет из их внимания, и у Монфор будет большая свобода действий. И тогда мое положение станет весьма уязвимым.

- Я не знаю, возможно ли это, - ответил Штаваак. – Разве что если они будут вывозить столько продукции, что возникнет риск голода среди населения Росалы. Тогда объема продукции может и хватить.

- Тогда нам нужно действовать непосредственно против Монфор.

- Давно пора, - усмехнулся Штаваак. – Но с этим-то и проблема, не так ли?

- Вы можете арестовать ее?

- Нет доказательств. И она слишком многое держит под своим контролем. Нужны неопровержимые доказательства.

Я подумал над этим несколько секунд.

- Я могу приказать, чтобы мне докладывали об объемах производства каждого сектора в отдельности. Тогда скрывать хищения будет невозможно.

- Это может дать нам материалы против Монфор. По крайней мере, хоть какой-то шанс, - Штаваак встал, собираясь уходить. – В любом случае, я хотел, чтобы вы знали, что происходит, и Монфор не смогла бы застать вас врасплох на заседании совета.

Я с благодарностью похлопал его по плечу.

- Спасибо, я очень ценю вашу помощь.

Когда мы вышли в вестибюль, я заметил, что Штаваак рассматривает внутреннее убранство Мальвейля с нескрываемым любопытством.

- Вам не приходилось здесь бывать? – спросил я.

- Нет.

- И даже во время правления Леонеля?

- Присутствие Адептус Арбитрес здесь не требовалось.

- Жаль, - сухо сказал я. – В последние годы его правления здесь явно требовалось присутствие кого-то.

- Моя бабушка как-то была здесь. Вскоре после того, как поступила на службу в Адептус Арбитрес, если я правильно помню семейную историю.

- Она была здесь по службе?

- Ах, таких подробностей я не помню. Но скорее всего да.

- Интересно, что же могло привести ее в Мальвейль? – спросил я.

- Странно, но я не могу вспомнить, что она упоминала причину, по которой приходила сюда.

- Просто, похоже, что в истории моей семьи трагические случаи были не столь уж редки, - сказал я.

- Понятно. Но боюсь, я не слишком много знаю о прежних губернаторах.

- Я тоже…

То, что я прочитал в дневнике Элианы этим утром, встревожило меня. Это было прискорбно верно и в отношении меня, просто понадобились слова Элианы, чтобы указать на это. Раньше я даже не замечал, насколько мало я знал.

Штаваак ушел, и спустя примерно полчаса приехала Белзек, чтобы отвезти меня на заседание совета. К тому времени погода испортилась. Подул сильный ветер. Мертвые деревья под его порывами раскачивались, словно царапая столь же мертвое небо. Дождь со снегом летел мне в лицо, когда я шел к машине.

Ветер встряхивал машину, когда мы ехали по мертвому индустриальному району. Свистя между пустыми корпусами мануфакторумов, порывы ветра хлестали дорогу, словно пытаясь подбросить нас в воздух. Вдруг сквозь завывания ветра я услышал грохочущий треск. Выглянув из окна машины, я увидел, как две огромные заводские трубы покачиваются, опасно покосившись.

- Белзек! – закричал я, но она уже видела опасность.

Дорога была узкой, и свернуть было невозможно. Одна из падающих труб была прямо позади нас, а другая немного впереди. Белзек нажала педаль газа, а потом резко затормозила. Наша единственная надежда уцелеть была лишь в том, чтобы машина оказалась между двумя трубами.

Камнебетонные гиганты рухнули на дорогу со страшным грохотом, сотрясая землю. Тысячи тонн камня и пыли затмили небо, погрузив нас во тьму. Белзек сманеврировала удачно, но обломки разлетелись далеко, и огромный кусок камнебетона свалился на капот машины, раздавив его и покорежив крышу. Осколки разбили стекла и влетели внутрь.

Я закашлялся, пытаясь дышать в облаке пыли. В ушах звенело, и я едва мог разглядеть что-то в забитом пылью воздухе.

- Белзек! – позвал я.

- Мой лорд? – отозвалась она, ее голос был напряженным от боли.

- Можешь двигаться? – спросил я.

- Меня зажало.

Дверь слева от меня была открыта. Тяжелый обломок навалился на мои ноги, но я сумел его сдвинуть. Острые края врезались в мою правую руку и ногу, но в аугметике не было нервов, чтобы чувствовать боль, а силы механических конечностей хватило, чтобы я выбрался из-под обломков и из машины.

С силой потянув, я открыл заклиненную дверь Белзек. Гусеницы, заменявшие ей ноги, были разбиты, механизм, дававший ей подвижность, раздавлен смятым корпусом машины. Я расчищал обломки, пока не освободил верхнюю часть ее тела, и она пыталась отключить громоздкий механизм на поясе, расстегивая замки и отсоединяя трубки, из которых шел пар, и вытекала черная смазка. Белзек застонала, кровь отлила от ее лица. Она обмякла, свалившись набок, и я вытащил ее из машины.

Ветер с ревом хлестал нас, сдувая пыль. Спотыкаясь, я потащил Белзек подальше от обломков, снег с дождем ослеплял меня. Моргая, я огляделся сквозь бурю. Поблизости на улице не было никакого убежища, весь район был покинут. Мы были здесь сами по себе.

«Неплохо придумано, Монфор. Превосходное место для засады, и вполне объяснимый «несчастный случай»».

Я упорно продолжал идти, прямо в пасть бури. Правая сторона моей формы была изорвана в клочья. Мир вокруг превратился в сплошное серое пятно. Наверное, я прошел пешком больше мили, прежде чем пустые корпуса мануфакторумов остались позади.

Думаю, отнюдь не являлось совпадением, что в районе обрушения труб не было никакого другого движения. Должно быть, Монфор было приятно думать, что даже если я остался жив, она показала мне, какой властью обладает она над городом и его жителями.

Я поклялся отобрать у нее эту власть.

Наконец мы добрались до дороги, по которой ездили другие машины. Я остановил одну из них и приказал водителю довезти нас до ближайшего поста СПО. Там я оставил Белзек, приказав как можно скорее доставить ее в медицинский центр, а сам велел солдатам везти меня к Залу Совета.

Заседание уже началось, когда я вошел в зал. Представляю, какое зрелище это было. Я весь промок, мое лицо было исцарапано и кровоточило, одежда вся изорвана. Я не столько дышал, сколько хрипел, яростно сжимая кулаки. Вейсс и Зандер потрясенно уставились на меня. Зандер собрался встать, чтобы помочь мне, но я отмахнулся.

Монфор встала со своего кресла, весьма убедительно изображая тревогу.

- Лорд-губернатор, - произнесла она. – Что случилось?

- Меня едва не раздавило при обрушении мануфакторума, - я устало сел на свой трон.

- Это прискорбно. Есть жертвы?

- Нет, - прохрипел я. – Только моего водителя ранило.

- Тогда можно сказать, нам повезло.

- Ивина Белзек, ветеран Имперской Гвардии, не согласилась бы с вами.

Монфор пожала плечами.

- В любом случае, от этих заброшенных зданий стоило ожидать неприятностей. Рано или поздно неминуемо должно было случиться нечто подобное, но я и не думала…

- Я не сомневаюсь, вы не думали.

- Необходимо будет провести расследование причин этой катастрофы.

- О, да, - сказал я. – Расследование будет. Мы выясним, кто виновен в этом.

Я подчеркнул слово «кто», давая понять, что не сомневаюсь, что в этом кто-то виновен. Пристальным взглядом я обвел всех советников, особенно Монфор. Она смотрела на меня в ответ, ее лицо выражало беспокойство, достаточно подчеркнуто, чтобы показать, что оно фальшивое. Все в зале поняли значение наших слов. Никто из нас не мог атаковать другого напрямую. Пока.

Но я мог атаковать непрямым образом, и перешел к следующей фазе моей кампании.

- Мы открыли фронт против коррупции в Росале. Это начало, и я не позволю свести на нет результаты нашей работы из-за того, что криминальные группировки могут укрыться в других агросекторах.

Я говорил тоном, столь же фальшивым, как тревога Монфор. «Смотрите на меня, крысы. Я знаю, что вы все делаете. И вы знаете, что я знаю. Смотрите на меня. Я все еще жив и все еще сражаюсь. Я не боюсь вас. Я научу вас бояться меня».

- Мы должны быть бдительны, - продолжал я. – И у нас должны быть инструменты в помощь бдительности.

После этого я потребовал сведений об объемах производства по каждому сектору:

- Я ожидаю увидеть доклады из всех секторов через неделю, начиная с сегодняшнего дня.

- Такая задача… - начал Себат Ванзель, советник от сектора Керция.

- … конечно, не будет представлять большой сложности, - прервал его я. – Полагаю, цифры по производству есть у всех. Задача ваших писцов – лишь собрать их. Если же этих сведений нет, то возникает вопрос, почему их нет, и ответ напрашивается только один.

- Несомненно, они есть, - сказал Ванзель.

- Тогда я ожидаю увидеть их. Заседание окончено.

Никто не осмелился противоречить мне и возражать, что я прервал обсуждение других вопросов. Я действовал на адреналине, и мне нужно было использовать преимущество моего выживания, устроив соответствующе драматичную демонстрацию силы.

На этот раз Монфор даже не пыталась скрыть свою ярость, когда уходила. Спустя лишь несколько дней «военных действий» между нами маски стали спадать.

Это хорошо.

Я вышел из зала последним, дождавшись, когда уйдут все остальные, и стоя у своего трона, словно статуя гнева и крови. Я был готов упасть, но заставил себя продолжать идти, пока не окажусь в безопасности в Мальвейле.

Когда я дошел до двери, ко мне подошли Вейсс и Зандер.

- Я отвезу тебя домой, - предложила Вейсс.

- Нет необходимости, - сказал Зандер. – Я сам еду в Мальвейль и отвезу отца.

Вейсс удивленно посмотрела на него, но я мог заметить, что ей приятно это слышать.

- Мой водитель… - сказал я.

Вейсс кивнула.

- Я прослежу, чтобы о ней хорошо позаботились.

- Спасибо.

Когда Зандер и я подъехали к вершине холма, на котором стоял Мальвейль, мы увидели Катрин, которая шла последний отрезок пути к Мальвейлю пешком. Контраст между моими детьми в этот момент был болезненно заметным. Избалованный советник разъезжал по городу на роскошной машине с личным водителем. Катрин пришлось ехать на поезде до ближайшей к Мальвейлю остановки, находившейся примерно в двух милях от подножия холма, и от этой остановки идти пешком. Дождь со снегом хлестал по ее черному пальто и фуражке инструктора Схолы Прогениум. Катрин выглядела так, словно направлялась в траншеи на войну. Зандер же выглядел так, будто в его вселенной не было слова «война».

Но сейчас он выглядел злым и потрясенным. Это позволяло мне надеяться, что он еще не потерян для меня.

- Ты слышала? – спросил он у Катрин, когда мы вошли в вестибюль.

- Да. Это была попытка убийства?

- Я в этом не сомневаюсь, - сказал я. – Но мы не сможем доказать это. Моя смерть выглядела бы просто несчастным случаем.

- И Монфор могла бы победить так легко?

- Нет, не могла бы. Потому что я здесь не один. У меня есть наследники.

- Думаешь, она снова попытается? – спросил Зандер.

- Конечно. Но ей придется аккуратнее выбирать подходящий момент. Второй «несчастный случай» слишком быстро после этого будет подозрителен.

- Она может попытаться убить кого-то из нас, - сказал он.

- И? – спросила Катрин. – Ты боишься?

- Да, боюсь. Я не хочу умирать за…

- За что? За Солус? За Императора? Или может быть, ты хотел сказать за ничто?

Зандер не ответил, лишь покачав головой.

- Мы ведем войну, - сказал я ему. – И в этой войне не может быть нейтральных сторон, как бы нам этого ни хотелось. Солус должен сражаться за Императора, а мы должны сражаться за Солус.

Зандер вздохнул.

- Я был счастлив, пока ты не вернулся сюда. Понимаешь? Моя жизнь была прекрасной.

- Ты тратил ее напрасно, - сказала Катрин.

- Пусть так, но я тратил ее с удовольствием. Мне не приходилось ожидать, что Монфор подошлет ко мне убийц.

- Но у тебя и не было возможности уничтожить ее, - возразила Катрин. Когда Зандер не смог ответить сразу, она продолжила, - Или ты будешь притворяться, что всегда хотел подчиниться ей?

- Все, что я должен был делать – лишь не мешать ей.

- Нет, для нее этого никогда не было бы достаточно.

- Эта война – твое спасение, - сказал я Зандеру. – Тебе не придется платить цену, назначенную Монфор.

- Уж это точно, - произнес он с меньшей горечью, чем я ожидал.

- Я не хотел подвергать вас опасности, - вздохнул я. – Но мой долг неизбежно связан с ней.

- Рано или поздно она использовала бы Зандера, а потом избавилась бы от него, - сказала Катрин. – А если бы он сопротивлялся, ее целью бы стала я. Ты лишь ускорил то, что неизбежно должно было случиться.

- Вам будет безопаснее здесь, чем в Вальгаасте, - сказал я.

- Тебе тоже, отец, - ответил Зандер. – Ты вернулся к нам, и я хотел бы, чтобы ты остался с нами, желательно живым. Так что да. Я буду жить здесь.

- Я тоже, - подтвердила Катрин.

Я улыбнулся, чувствуя благодарность и новую решимость.

- Спасибо вам обоим. Я очень рад. Вместе мы сильнее. Мы семья, мы одной крови. И если Монфор нанесет удар по кому-то из нас, она не получит шанса ударить снова.

- Чтобы ее остановить, возможно, понадобится убить ее, - заметила Катрин.

- Возможно, - согласился я.

- Если ты так кровожадно настроен, что не позволяет тебе убить ее сейчас? – спросил Зандер.

- Волнения, которые это может вызвать. Я здесь, чтобы восстановить порядок на Солусе, а не ввергать его в гражданскую войну. Если Монфор перестарается и прольет первую кровь, она обречена.

- Трон Святой, - вздохнул Зандер. – Дай Император, чтобы до этого не дошло.

- Не думаю, что до этого дойдет, - я улыбнулся. Мои дети собирались жить здесь. Моя семья снова была единой. Когда нас укроют могучие руки Мальвейля, внешний мир не сможет причинить нам вред.

А ночь и сны еще далеко.

Я больна уже несколько дней. Я не знаю, что в точности со мной не так, и даже медик, которая приходила ко мне, не смогла этого сказать. Она дала мне какие-то ампулы, которые должны устранить летаргическую апатию, овладевающую мной, но, кажется, они не очень помогают. Каждое утро я чувствую, словно мне уже лучше, и я снова могу приступить к своим обязанностям в Администратуме. И каждое утро, даже когда я уже еду на службу, то не могу преодолеть более половины пути с холма, после чего поворачиваю назад. Мне повезло, что в Администратуме у меня есть надежные помощники, которым я могу временно поручить дела. Они способные администраторы, дисциплинированны и верны мне. Кроме того, они люди бесстрастные и не слишком амбициозные. Это хорошо. Я не хочу, чтобы подчиненные давали волю своим амбициям в мое отсутствие.

А теперь я смотрю на эти слова, смотрю уже несколько минут. И пытаюсь понять, правдивы ли они. Когда я писала их, то была убеждена, что это правда. Я хотела верить в них. Только, кажется, я в них не верю. Это физическое недомогание держит меня дома? Почему-то я в этом сомневаюсь.

Надо быть честной. Я не собираюсь лгать себе на этих страницах. Если я намерена восстановить правду о Штроках, я опозорю семью Мейсона, если буду лгать себе.

Итак. Я написала, что испытываю непреодолимую усталость и апатию, что-то вроде летаргии. Иногда это правда. Но не всегда. Это не так даже большую часть времени, когда я в Мальвейле. Мои конечности тяжелеют, когда я собираюсь поехать в Вальгааст. Вот это правда. Но это слишком избирательный симптом – подозрительно, что он поражает меня будто специально, чтобы помешать мне исполнять свой долг.

Слишком сосредоточившись на усталости, я забыла о других симптомах. Из них прежде всего следует упомянуть страх, или чувство, похожее на него. Прежде чем меня охватывает усталость, хотя все, что я делаю в это время – лишь собираюсь ехать на службу, со мной случается приступ необъяснимой нервозности. Сердцебиение учащается, во рту пересыхает. Я смотрю в окно, словно ожидаю некоей катастрофы, чего-то ужасного, нависшего над горизонтом. И последнее, чего я хочу в этот момент – покинуть дом. Когда же я возвращаюсь в Мальвейль, отказавшись от безуспешных попыток поехать в город, я испытываю странное чувство облегчения.

В свете всего этого приступы усталости выглядят как подходящий повод не покидать дом.

Да, сказать так будет более честно. Но при этом я испытываю чувство вины, потому что, кажется, не могу ничего сделать, чтобы изменить это. Наверное, это все-таки какая-то болезнь. Я не могу покинуть дом. Просто не могу. Это выше моих сил.

По крайней мере, я занята делом, пока сижу дома. Я значительно продвинулась в своей работе по исследованию семейных архивов. Работа долгая и трудная, но с помощью Кароффа и слуг дело пошло гораздо быстрее. Карофф организовал вывоз всего, что не представляет ценности. Глядя, как бесконечный поток вещей покидает Мальвейль, я могла бы подумать, что мы куда быстрее очистим комнаты от хлама, но его так много, что, кажется, мы почти не приблизились к этой цели. Бремя прошлого в Мальвейле слишком тяжело, и так просто от него не избавиться.

Это тоже угнетает меня, потому что, несмотря на мою занятость и нездоровое состояние (чем бы оно ни было) я пытаюсь привнести в Мальвейль настоящее. Я полагаю, дом должен нести на себе признаки тех, кто живет в нем здесь и сейчас. Мы тоже часть его истории и тоже имеем значение. И я живу в надежде, что однажды здесь действительно будет жить вся наша семья. Поэтому я пригласила в Мальвейль мастеров и торговцев, чтобы они приносили сюда свои товары и идеи, как добавить дому наши штрихи. Хорошо, пока только мои штрихи. Я оставлю свой след в Мальвейле, хотя для этого придется многое купить и изрядно потратиться.

Тем временем я начала понемногу разбираться и в прошлом. Я собираю документы, проливающие свет на ранние годы правления Леонеля. Это архивная работа в наиболее трудных ее проявлениях. Но я с гордостью могу сказать, что именно она получается у меня отлично, и мне уже есть чем похвалиться. Раньше я не знала о Леонеле ничего, кроме того, что он много лет болел, и единственное что в нем было примечательно - это его отсутствие в общественной жизни Солуса. Даже Карофф, который служил в Мальвейле еще до болезни Леонеля, едва может что-то вспомнить о тех временах. Конечно, тогда Карофф был еще очень молодым. Ухудшение здоровья Леонеля и связанное с этим его затворничество началось довольно рано после того, как он занял пост лорда-губернатора. Но то, что я нашла в архивах, позволяет предположить, что Солус несправедливо обошелся с Леонелем, предав его забвению. Судя по документам, Леонель был человеком, весьма серьезно думающим о нуждах своего мира, и исполненным решимости действовать соответственно.

Кроме этих документов, я обнаружила несколько страниц того, что, вероятно, было его дневником. Или, может быть, это просто заметки, которые он делал для себя. В них упоминается дом Монфор, и новые свидетельства долгой вражды между ними и Штроками, а также тот факт, что Монфоры уже тогда были жестоки и коррумпированы. Приход к власти Штроков был большой удачей для Солуса. Страшно даже подумать, на что была бы похожа безраздельная власть Монфоров.

Есть и другие записи, которые меня несколько пугают. Они явно не добавили мне оптимизма. Похоже, что Леонель, когда был еще здоров, приступил к работе, очень напоминающей то, что я делаю сейчас. Он тоже хотел восстановить историю своих предков, и тоже добился некоторых успехов. Я нашла пока еще очень мало информации о других губернаторах, правивших Солусом до Леонеля. Все, что до сих пор мне о них известно, написано почерком Леонеля, который я теперь хорошо знаю, или же собрано им.

Кажется, я лишь повторяю усилия Леонеля, и это деморализует. Я продолжаю находить парадоксы в Мальвейле. Правление Штроков не прерывалось, но ни у кого из губернаторов не было прямого продолжения рода. Прошлое повсюду в этом доме, и все же оно покрыто мраком тайны.

Я хочу поговорить об этом с кем-нибудь. Я хочу поговорить с Мейсоном. Как я хотела бы, чтобы он был здесь. Иногда эта работа кажется чем-то вроде разговора, который я веду с ним, и которого он никогда не услышит. Любовь моя, я знаю, почему ты не можешь быть со мной, но как же это тяжело. Я думаю, сможешь ли ты понять когда-нибудь, что это значит – быть в полном одиночестве.

Надо же, мое одиночество снова проявило себя. Похоже, мой исторический проект лишь отчасти помогает бороться с ним. Конечно, это так. Ничто не поможет полностью избавиться от одиночества, если оно никак не прекращается.

В библиотеку зашел Карофф. Этим вечером Мальвейль посетил неожиданный гость.

Позже.

Это интересно. Ко мне приходила Вет Монфор. Когда же Монфоры последний раз посещали Мальвейль? Если вообще когда-то посещали. Должно быть, та же мысль пришла в голову ей. Она как будто заставила себя переступить наш порог. Я подумала, что у нее была некая по-настоящему серьезная причина прийти сюда.

Но, похоже, что нет. Она сказала, что просто пришла узнать, как у меня дела.

Могу представить, какое скептическое лицо состроил бы Мейсон. Должно быть, и у меня было похожее выражение. Монфор, если и была этим оскорблена, то никак этого не проявила. А я не могу прямо отвергнуть мирную инициативу. Если бы я это сделала, то стала бы виновной в новой эскалации враждебности между нашими семьями. Может быть, именно на это она хотела меня спровоцировать, и поэтому пришла «с миром» в дом своих давних врагов. Но напряжение на ее лице, когда она вошла в Мальвейль, как-то не сочетается с мыслью, что это ее стратегическая победа.

Она пробыла здесь недолго и была очень любезна. Но я не теряла бдительность – или, по крайней мере, так я себе говорила. Я знаю, что ей нельзя доверять. Полагаю, никто ей не доверяет. Ее враги, разумеется, не доверяют ей. А ее «союзники» - всего лишь ее креатуры. Они не доверяют ей, а боятся ее. Глядя на нее можно увидеть, как порочность меняет лицо человека, словно грызет и изъязвляет его черты. Не хочу даже думать, что происходить в Силлинге, резиденции Монфоров. Не хочу даже находиться поблизости от нее, будто ее гниль заразна.

И все же. И все же. Она казалась весьма дружелюбной и обеспокоенной. Она слышала, что я в последнее время не выхожу из дома. И ей это не кажется хорошим знаком.

«Я хотела бы пригласить вас пообедать со мной», сказала она.

Если бы она остановилась на этом приглашении, я знала бы, что меня заманивают в ловушку. Но она на этом не остановилась. Она явно не была удивлена, когда я уклонилась от ее предложения. Она отреагировала на это весьма мягко – иначе не скажешь. Она сказала, что понимает. А потом она сказала:

«Не могли бы вы оказать мне одну маленькую услугу? Может быть, вы встретитесь с кем-то из ваших друзей? Не пригласите их сюда, а поедете к ним?»

Что я могла сказать на это? Она говорила мягко, но настоятельно, словно эта просьба была очень важна для нее.

Я сказала ей, что постараюсь, если смогу, так и сделать. Я говорила уклончиво. Неважно, насколько дружелюбную маску она нацепила, я знаю, что она уничтожила бы Штроков, если бы могла. И ее сегодняшний визит может быть частью этого плана, хотя я не представляю, как именно.

Вероятно, она не поверила мне. Хотя никак этого не выразила. Она поблагодарила меня за гостеприимство и ушла. Казалось, она испытывала облегчение, покидая Мальвейль. Когда она была уже на пороге, то сказала нечто странное. Она сказала, что надеется, что я последую ее совету. А потом она сказала: «Вы не из Штроков по крови. Помните об этом. Этот дом не имеет власти над вами».

Вот так. Еще одна загадка. А у меня и так нет в них недостатка.

Что бы ни хотела она этим сказать, как минимум в одном смысле она ошибалась. Дом имеет власть надо мной. И я здесь именно поэтому. Я часть семьи Штроков. И жить здесь – одна из обязанностей, которые налагает мое регентство. Я представляю Штроков, через меня они присутствуют в Мальвейле, и совету не позволительно забывать, что у Солуса есть законный губернатор, даже если он временно отсутствует.

Мейсон, я надеюсь, ты оценишь то, что я делаю для тебя. Я отдала многое из того, что я есть, чтобы заменить здесь тебя. Чем дольше я болею, тем больше теряю связь с той частью своей личности, что существует за пределами семьи Штроков и Мальвейля.

Ты оставил мне нелегкое бремя, Мейсон. И оно с каждым днем все тяжелее.

Меня разбудили рыдания. Это был голос Элианы. Я понял это сразу. Вскочив с кровати, я уронил дневник, который лежал на моей груди, и он упал на пол. Я заснул, читая его, и негодование, которое выражала в нем Элиана, последовало за мной в сон. По крайней мере, так я подумал.

- Это сон, - сказал я вслух.

Я говорил четко, мой голос был слегка хриплым после сна, в нем не чувствовалось напряжения и гнетущего молчания кошмаров. Но плач продолжался, в нем слышалась злость и отчаяние. Боль моей жены прорывалась сквозь тьму – и сквозь мою душу.

Я включил люмен на столике рядом с кроватью. Освещение сделало комнату еще более реальной, отодвинув прочь тени и придав четкость предметам вокруг меня.

Я не спал.

Но я ошибался на этот счет и раньше, принимая сон за реальность.

Я встал с кровати, проверяя пол, топнул по нему, чтобы почувствовать, как удар отозвался в ноге. Я ущипнул себя. Все было так, как и должно быть. Я действительно не спал. И все равно я слышал плач. Он звучал так, словно кто-то плакал прямо за дверью. Плач стал громче, когда я подошел к двери, но едва я распахнул ее, как плач словно спустился по ступеням в коридор внизу.

Нечто вроде состояния фуги охватило меня. Мое сердце колотилось. Я не просто не спал. Я чувствовал себя так, будто лишился сна навсегда. Плач Элианы звал меня за собой, цепи, словно сдавившие мое сердце, требовали, чтобы я следовал за ним. С почти религиозной страстью я хотел избавить ее от страданий. Но рациональная часть моего разума, полностью бодрствующая сейчас, предупреждала меня, чтобы я не доверял тому, что слышу. Элиана не могла издавать этот звук. Может быть, и не было никакого звука. Одна половина моего разума испытывала сильное подозрение к другой половине.

Я спустился по ступенькам из моей башни в главную галерею на первом этаже и задержался, чтобы зажечь светильник на стене рядом с дверью. Плач раздавался где-то еще дальше, как будто спускаясь по главной лестнице. В коридоре никого не было.

«Прости. Я хочу пойти за тобой. Хочу удержать тебя. Но не могу. Ты не можешь быть здесь. Но я хотел бы, чтобы ты была здесь. Трон Святой, как я этого хочу».

На этот раз я не позволил себе заблудиться. Дрожащими руками я зажег другие фонари по пути в вестибюль. Я прошел мимо дверей в комнаты Катрин и Зандера, но потом вернулся. Послушав эхо рыданий в коридоре еще мгновение, я постучал в двери и позвал своих детей.

Плач прекратился. Наступила тишина. Из своей комнаты вышла Катрин, удивленная, но полностью одетая и бодрствующая. Через несколько секунд вышел и Зандер, он выглядел как будто только что проснулся. Сегодня он вернулся в Мальвейль поздно ночью, и я не слышал, как он пришел.

- Что случилось, отец? – спросила Катрин.

- Кто-нибудь из вас слышал что-то необычное сегодня ночью?

Катрин покачала головой, а Зандер сказал:

- Я спал.

- Или в любую другую ночь с тех пор, как вы здесь?

- Нет.

- Что случилось? – снова спросила Катрин.

- Возможно, ничего.

- Но, возможно, в дом кто-то проник.

- Может быть, - я так не думал. Но все же это объяснение выглядело более разумным, чем призрак. По крайней мере, я не лгал им.

- Давайте проверим, - сказала Катрин. Зандер вздохнул, но кивнул.

Я попросил их подождать и прислушаться. Но в доме была тишина.

«Почему ты не говоришь с детьми, Элиана?»

Мы обошли дом, зажигая по пути свет. На это ушло больше часа, и даже за это время мы никак не могли осмотреть все комнаты и места, где, вероятно, мог прятаться нарушитель. Наш обход был чем-то вроде соблюдения формальности. Я не думал, что мы найдем в доме какое-либо живое существо. Мои дети, наверное, считали, что мы вообще ничего не найдем, но, по крайней мере, Катрин не исключала вероятность, что в дом мог кто-то проникнуть.

Одно место мы смогли осветить лишь фонарями, которые принесли с собой – это Старая Башня. Зрелище в ней оказалось таким же странным и пугающим для Катрин и Зандера, каким оно было для меня. Сквозняк откуда-то снизу овеивал холодом наши лица. По молчаливому согласию мы лишь заглянули за дверь в башню, а потом ушли. Никто не стал бы здесь прятаться. Это было ясно, даже если мы не могли точно обосновать почему.

В доме не было никого кроме нас. Мы погасили фонари и вернулись в галерею, снова погрузив Мальвейль во мрак.

- Что ж, это было интересно, - сказал Зандер, когда мы подошли к двери его комнаты. Он пожелал нам доброй ночи и закрыл за собой дверь.

- Ты можешь описать, что ты слышал? – спросила Катрин.

- Не очень, - уклончиво сказал я. – Должно быть, это ветер разбудил меня.

Это был слабый ответ, и она это знала.

- Часто это с тобой бывает?

Это уже было похоже на начало допроса.

- Нет, - ответил я. – Лишь раз или два. Вероятно, это потому, что я сплю наверху в башне.

«Она не поверит, если ты будешь отрицать».

- Может быть, - она внимательно смотрела на меня, ее голос был уклончивым.

Мы расстались. Я направился к двери в свою башню, но не стал подниматься по ступенькам, а подождал, пока не убедился, что Катрин снова легла спать. После этого я вернулся в галерею и оставил зажженным только один фонарь, у входа в башню. Не думая о причинах, я решил, что должен погрузиться в объятия тьмы и одиночества. Я медленно шел по галерее и ждал. Я надеялся и в то же время боялся. Я двигался тихо, особенно стараясь не производить шума, когда проходил мимо двери Катрин. Я хотел, чтобы у невероятного были свидетели. Теперь я понял, что это невозможно, и не хотел свидетелей своему поведению, которое не мог просто так объяснить.

Плач начался снова, когда я дошел до большой лестницы. И на этот раз я не сопротивлялся его зову. Я спустился и последовал за звуком в библиотеку. И когда я вошел туда, то увидел Элиану. Она сидела у окна, склонившись и закрывая руками лицо. Тусклые лучи Люктуса падали на нее, но их свет будто не освещал ее. Она была мерцающе-бледной, серое воплощение скорби.

Порыв ветра ударил в окно, резкий и внезапный, словно крик. Я вздрогнул и оглянулся. Деревья на улице задрожали, будто в страхе, и снова затихли.

- Элиана, - позвал я. Она встала с кресла, и я увидел, как она прошла через другой выход из библиотеки. Она исчезла, пройдя сквозь закрытую дверь.

Я последовал за ней.

Сначала Элиана оставалась далеко от меня, она виднелась за следующим углом или в дальнем конце коридора. Потом она начала заходить в комнаты, которые Леонель наполнил своим безумием. Она тихо останавливалась перед грудами хлама и смотрела на них с тоской и отчаянием. Ее рыдания превратились в сдавленные стоны. Я тогда тоже останавливался, боясь, что если подойду ближе, то она исчезнет.

Но пока я держался на некотором расстоянии от нее, она оставалась передо мной. Она была такой, как я помнил ее, только призрачно-серой. Движения ее были медленными и грациозными, словно она была под водой. Она была в той самой ночной рубашкой, в которой я видел ее призрак в Мальвейле в первый раз. Тогда я думал, что это сон. Но сейчас было иначе. Мир вокруг меня был вполне реальным. Я не спал, и до болезненности осознавал это.

Я смотрел на нее, и боль разрывала мою грудь. Я не понимал ничего, но принял без сомнений, что вижу мою умершую жену, и что ее терзает какое-то горе.

- Элиана…

Мой сдавленный шепот был едва слышен за ее рыданиями.

Она не задерживалась надолго ни в одной комнате. Она двигалась между кучами старых вещей, словно пытаясь разгадать некую скрытую тайну, и после шла дальше. Я следовал за ней.

С каждой новой комнатой ее страдания были заметны все сильнее, и я кричал, звал ее, умолял позволить мне утешить ее. Она не отвечала, и словно стала двигаться быстрее. В ее плаче звучало отчаяние. Казалось, она искала что-то очень важное, что не могла найти при жизни, и смерть будто была готова настигнуть ее снова.

Мы дошли до Старой Башни. Элиана остановилась перед дверью. Она склонила голову, ее тело содрогалось от рыданий, а руки сжались в кулаки. Потом она прошла сквозь закрытую дверь. Я бросился вперед и схватил за железное кольцо двери. Но прежде чем я успел открыть ее, из башни раздался вопль Элианы. Долгий, пронзительный, это был крик ужаса и отчаяния. Он звучал громче, и громче, и громче, пока я тоже не начал кричать.

Внезапно крик оборвался, словно обрубленный клинком.

Наступила тишина. Я знал, что искать Элиану уже бессмысленно. Она исчезла. Я прислонился к двери, соскользнул на пол и сжался в комок. Настала моя очередь плакать.

Следующим вечером я посетил церковную службу в Соборе Беспощадной Веры. Мне необходимо было укрепить свою веру. Я сидел в отдельной губернаторской ложе, рядом с Адрианной Вейсс. Ложа находилась у одной из огромных колонн у пересечения поперечного нефа собора, ниже уровня кардинальской кафедры. Там лорд-губернатор был на виду и при этом сохранял некую толику уединения. Все прихожане могли видеть меня, но никто, кроме Адрианны, не мог меня слышать.

Мы с ней поговорили перед началом службы, но мой разум был занят иными мыслями. Я едва осознавал, что говорил, продолжая смотреть на алтарь. Башня из мрамора и обсидиана возвышалась над приделом собора на шестьдесят футов. Огромный череп из золота и бронзы взирал с ее вершины на прихожан, расправив крылья под стрельчатыми арками. Это зрелище напоминало о Суде Небесном, о том, что Император видел все. Он защищал верующих, но согрешить перед Ним означало навлечь Его праведный гнев и кару.

Хотя я нуждался в поддержке и помощи Имперского Кредо, я не знал, в какой форме эта помощь может быть выражена. Мне нужно было знать, что делать. Но я не хотел услышать ответ, означавший, что Элиана исчезла навсегда.

- Мейсон, - мягко сказала Вейсс.

Я моргнул, с трудом оторвав взгляд от огромного черепа, и обернулся к ней.

- Что ты сказала?

Она покачала головой. Перья на ее головном уборе медленно заколыхались слева направо.

- Я задала тебе вопрос целую минуту назад.

Я даже не расслышал, что это был за вопрос.

- Прости, - не было смысла притворяться, что я могу вспомнить, о чем мы говорили.

- Что происходит?

- Я сказал бы тебе, если бы мог, - и я действительно очень хотел сказать.

Я тщательно обдумал, что ей ответить. Я доверял Адрианне Вейсс как себе. Чем больше я расскажу ей о том, что переживаю в Мальвейле, тем большее бремя возложу на нее. С другой стороны, она видит, что меня что-то сильно тревожит, и она не оставит это просто так.

- Ты все еще скучаешь по Джераллен, - сказал я.

- Конечно, скучаю. Все время. Особенно в начале и в конце дня.

Я кивнул. Это были худшие моменты, когда требования жизни и долга отвлекали меньше, и потеря чувствовалась острее. Пустота на другой стороне постели. Эта секунда после пробуждения, когда ты забываешь, что там никого нет, а потом наступает ужасное мгновение, и ты вспоминаешь, что теперь ты один.

- Ты… - я помедлил, прежде чем продолжить, - ты когда-нибудь… видела ее?

Адрианна долго не отвечала. Ее руки в перчатках сжались, потом медленно расслабились, словно она сознательно приказала пальцам разжаться. Ее плечи содрогнулись.

- В снах, - сказала она наконец. – Так часто… Видеть ее – это прекрасно, но потом так ужасно осознавать, что это не по-настоящему… Я благословляю эти сны, и проклинаю их. Ты это имеешь в виду?

Она пристально смотрела на меня, явно надеясь, что я – ради моего же блага – отвечу утвердительно.

Но я зашел слишком далеко, чтобы лгать. Слишком много произошло со мной, чтобы я пытался найти утешение в легкой лжи.

- Нет, - ответил я. – Ты видела ее… наяву?

- Нет, - быстро сказала она, и глубоко вздохнула. – А ты видел Элиану?

Я не ответил, глядя в огромные темные глазницы черепа.

- Больше, чем один раз? – спросила Вейсс.

- Да, - произнес я, едва шевеля губами.

- Где?

- В Мальвейле.

- А в городе?

- Нет. Только в доме. Только ночью.

- Как ты думаешь, что же это действительно… ? – спросила она.

- Я не знаю.

- Это не может быть Элиана.

Я вздохнул, не желая признавать эту вероятность. Еще вчера я согласился бы с ней. Но не сегодня. Объяснения, к которым я пытался прибегнуть, больше не подходили.

- Ты прошел через многое.

Даже этих слов было достаточно, чтобы воспоминания о Клоструме снова пробудились к жизни. В последние несколько дней они словно дремали, отодвинутые в сторону переживаниями, вызванными появлением Элианы. Я заставил себя не забывать, что нахожусь в соборе. Нельзя было позволить ужасам прошлого захватить меня здесь.

- Это не то, что ты думаешь. Это не порождение моего разума.

- Ты уверен?

Да. Нет.

- Ты поговоришь с Кальвеном?

- Да.

Казалось, мой ответ удовлетворил ее. Она больше ничего не сказала, лишь успокаивающе слегка сжала мое плечо, давая мне понять, что я не один.

Кардинал взошел на свою кафедру и началась служба. Стаи серво-черепов летали по собору, извергая из своих открытых челюстей облака фимиама. Я с благодарностью вдыхал его аромат. Началось пение гимнов, и я с энтузиазмом присоединился. Я пел о нашем смирении перед властью Императора, и о полном повиновении Имперскому Кредо. Я осуждал грех свободомыслия. Я приветствовал уничтожение еретиков. Я не слышал свой голос. Когда я произносил слова гимна, казалось, словно целый огромный хор прихожан пел моими устами. Я был частью целого, одним из тысяч прихожан в соборе, которые пели, мыслили и повиновались как один человек. В этом я нашел утешение. Мои глаза наполнились слезами, и я вверил свою душу в железные объятия Императора. Здесь не было места сомнениям. Здесь нечего было бояться, кроме греха неповиновения, который мог навлечь праведный гнев на грешника.

Мы пропели гимн, и кардинал Кальвен Ривас заговорил:

- Для каждого из нас, - начал он, - есть только повиновение Императору. Ничто невозможно вне Его закона и вне догм Имперского Кредо. Каждое наше деяние должно вершиться в согласии с законом Его, и таким образом, каждое наше деяние, и каждая наша мысль есть повиновение Ему и преклонение пред Ним, ибо ничто не может быть умышлено вне Имперского Кредо.

Я слушал с напряженным вниманием. Ривас говорил то, что мне нужно было слышать, и то, чего я боялся. Я пытался напомнить себе об этих заповедях, пытался сделать, чтобы вера снова была сильна в моей душе. Подчинение воле Императора поддерживало меня на всех полях сражений. Даже в кошмаре Клострума, когда ужас тиранидов и позор поражения обрушился на меня, я находил утешение хотя бы в том, что умру, служа Императору без сомнений. Но сейчас мне было трудно верить столь же непоколебимо, как верил я раньше в каждую из заповедей Имперского Кредо. Они отрицали, что виденное мною в Мальвейле возможно. Если все, что я видел, было иллюзией, значит, мой разум действительно стал предавать меня. Но если хотя бы что-то одно из этого было реальным, что тогда?

Если ничто из этого не было реальным, значит, не была реальной и Элиана. И принятие этого должно было изгнать ее. Такая мысль была для меня невыносима.

Но, признаваясь честно, я не мог поверить, что все это иллюзия. Особенно после последней ночи. В Мальвейле что-то происходило. Что-то реально происходило. И я уже зашел слишком далеко, пытаясь притворяться, что это не так.

- Иллюзии обладают реальными последствиями! – громогласно объявил Ривас. – Отрицать эту истину есть преступление!

Воистину так.

Служба длилась три часа, три часа я метался между утешением и отчаянием. И когда она закончилась, я чувствовал себя не лучше, чем до нее.

Я должен был поговорить с Ривасом.

- Я подожду тебя, - сказала Вейсс. Прихожане медленно расходились. – Увидимся у дверей.

Я поблагодарил ее и направился к ризнице. Она располагалась в дальнем конце лабиринта коридоров за алтарем. Дверь была открыта, и Ривас в своих кардинальских ризах стоял, опираясь о письменный стол. Когда я вошел, кардинал улыбнулся.

- Ты ждал меня? – спросил я.

- Конечно.

- Потому что ты видел меня в ложе? – я ощутил укол вины, потому что за столько дней впервые нашел время посетить церковную службу.

- Потому что я видел страдание на твоем лице. – Он указал на железное кресло с высокой спинкой в углу комнаты. Кресло было повернуто к его столу, за которым стоял небольшой алтарь. Сидеть на этом месте означало находиться одновременно под взглядом кардинала и Императора. Воистину, место, спасительное для души.

- Что происходит, Мейсон? – спросил Ривас.

Я сел в кресло, глядя прямо вперед, в глаза моего друга и в глазницы черепа на алтаре. Я рассказал Ривасу все, настолько спокойно, насколько мог, говоря только правду без преувеличений. Я описал то, что казалось мне реальным, и то, что могло быть иллюзией. Я уже не мог решить, что из этого было реальным, а что нет. Кошмар, в котором лицо Элианы превращалось в череп, тревожил меня все больше. Я не хотел думать, что безглазый ужас был более реальным, чем представляло мое подсознание.

Ривас слушал, не прерывая меня. Когда я останавливался, он иногда просил меня пояснить что-то подробнее или продолжить рассказ. Все это время он почти не двигался, но морщины на его лице, казалось, становились все глубже, а в глазах все больше была заметна тревога. Когда я рассказал все, он спросил:

- Ты переживал что-то подобное раньше?

- Нет. Хотя Адрианна сказала, что мое душевное состояние не столь стабильно, как прежде.

- Наверное, она выразилась более тактично?

- Да.

- Ты считаешь, что она не права?

- Насчет моего состояния она права. Но не насчет того, что лишь им можно объяснить то, что я видел.

Ривас сжал руки, потом разжал. Он выглядел явно более обеспокоенным, чем Вейсс.

- Я согласен с тобой, - сказал он. – Я думаю, что, возможно, что-то не так в самом Мальвейле. Я считаю, тебе нужно уехать оттуда немедленно.

- Что в нем не так? Что может вызывать такие явления?

Ривас огорченно вздохнул.

- Я не знаю.

- Есть что-то в Имперском Кредо, что может объяснить виденное мной?

- Нет, - Ривас, казалось, хотел сказать что-то еще, но замолчал. Я узнал взгляд на его лице. Это было выражение лица человека, столкнувшегося с неприятным парадоксом.

- Я видел призрак Элианы? – спросил я прямо.

- Призраков не бывает.

Ответ Риваса казался слишком банальным. Он был будто процитирован, в нем не было убежденности.

- Тогда…

- У меня нет ответа для тебя сейчас, - сказал Ривас. Он осторожно выбирал слова. – Я не хочу делать поспешных выводов, но ты видел что-то. Поэтому я предлагаю тебе покинуть Мальвейль.

- Я не могу, - за весь день, полный сомнений, это были самые категоричные слова, которые я произнес.

- Почему?

- Ее дневник… Я начинаю понимать, что означало оставить ее здесь. Какую ответственность ей пришлось на себя взвалить…

- Ничего такого, о чем она не знала бы. И ты покидал Солус и раньше, когда дети были совсем маленькими. И с ней было все в порядке.

- Возможно. Я не знаю. Но в этот раз что-то сломало ее. Что-то убило ее, Кальвен.

Он печально кивнул.

- Я думаю, если я останусь в Мальвейле, у меня будет шанс на искупление… - произнес я.

- Перед кем? Кто будет прощать тебя? Не Элиана. То, что ты видел – это не она.

- Я не могу рисковать, что это может оказаться не так.

- А Катрин и Зандер? Пусть хотя бы они уедут из Мальвейля.

Я покачал головой, чувствуя упрямое нежелание так поступать. Моя семья снова была вместе. Зандер начал проявлять признаки понимания, что такое долг. Катрин разговаривала со мной без враждебности. Может быть, мы никогда не будем близки, но мы не были теперь и совсем чужими. Я не мог отбросить все, что сумел достигнуть.

- Они ничего не видели и не слышали.

- Ты можешь со всей честностью сказать, что они там в безопасности?

- В большей безопасности, чем если бы они жили в городе. Монфор не намерена сдаваться. Она не смогла убить меня, и знает, что ее дни сочтены. Поэтому она будет еще более опасна и попытается причинить вред мне и моей семье всеми возможными способами.

- Есть и другие возможности защитить твоих детей, - сказал Ривас.

Я не хотел слушать о них.

- Нет причин полагать, что они там подвергаются большему риску.

- Твой кошмар…

- Возможно, это просто кошмар. И даже если нет, мне не было причинено вреда.

- Раны могут быть нанесены не только плоти. Не мне напоминать тебе об этом.

Он был прав. Но разве я был в худшем состоянии, чем до того, как поселился в Мальвейле? И если бы я мог искупить… Я подумал о страдании, которое выражало лицо Элианы. Если бы я только мог избавить ее от этого страдания… Если бы я мог дать ей покой…

Я знал, что это противоречит всему, что говорил Ривас. Я думал и действовал так, словно действительно видел призрак Элианы. Словно это действительно была она.

Мне нужно, чтобы это было так. С внезапной ясностью я увидел, что единственная возможность для меня обрести покой – действовать так, словно это действительно была Элиана. Потому что если бы я сделал так, как просил Ривас, и отрицал бы существование призрака – а Ривас бы ошибался – тогда мне не было бы прощения.

Ривас видел, что не может склонить меня последовать его совету.

- Хорошо. Делай, как считаешь нужным.

- Это значит, что ты попросишь Инквизицию нанести мне визит?

- Ты же знаешь, что нет, - он выглядел огорченным.

- Прости. Это было нечестно.

- Обещай, что будешь рассказывать мне обо всем, что случится.

- Обещаю.

Казалось, Ривас не хотел отпускать меня на этом, но он ничего не мог сделать. Я чувствовал его тревогу, когда выходил из ризницы.

Собор к тому времени опустел. Мои шаги были едва слышны, когда я шел к выходу. У дверей меня ждала Вейсс, как она и обещала. Рядом с ней стоял Штаваак. Их лица были мрачны.

- Что случилось? – спросил я.

- Зандер, - вздохнула Вейсс.

- Что он сделал?

- Точнее, делает сейчас. Видели, что он направился в «Неумолимый Свет».

- А что это?

- Частное заведение, так сказать. Им владеет Амир Боканта.

Я выругался.

- О чем он только думает?

После всего, о чем мы говорили, Зандер с тем же успехом мог просто положить голову на плаху Монфоров.

- Похоже, он не думает, - проворчала Вейсс.

- Это понятно.

Такая легкомысленность и безответственность была столь вопиющей, что просто не могла не быть преднамеренной.

- Я отвезу вас туда, - предложил Штаваак.

Я поблагодарил его, и мы погрузились в «Таурокс», ожидавший на краю площади. Увидев бронемашину, я удивленно поднял брови.

- Не думаю, что следующая попытка Монфор случится так скоро и будет настолько очевидной.

- Я знаю, - кивнул Штаваак. – Просто я подумал, что в таких обстоятельствах будет полезна демонстрация силы.

Я согласился.

Мы ехали по Вальгаасту, направляясь на восток, и оказались в районе, где улицы едва тянулись на квартал, прежде чем резко свернуть. Движение по ним шло очень медленно, машины еле ползли сквозь толпы пешеходов, текущие между домами и собиравшиеся у ночных заведений. Люди пытались убраться с пути угрожающе рычавшего «Таурокса», но на улицах было слишком тесно. Мы ехали мучительно медленно. Пока мы доберемся до «Неумолимого Света», у Зандера будет более чем достаточно времени, чтобы причинить серьезный вред. Или чтобы вред причинили ему.

Заведение располагалось в подвале многоэтажного дома, который тоже был собственностью Боканты. Он выглядел более богато, чем большинство домов вокруг него. Барельефы и горгульи на фасаде были более затейливы. Окна были больше, парадные двери сделаны из прозрачного бронестекла, за ними виднелось багряное и позолоченное убранство вестибюля. Боканта заботился о тех, кто был верен ему, и объявлял об этом всему миру.

Когда мы вышли из «Таурокса», краем глаза я заметил движение. На улице было много людей, и, казалось, не было причины, чтобы один человек привлек мое внимание больше, чем другие. Но почему-то этот привлек мое внимание. Обернувшись, я увидел силуэт на перекрестке переулка, ведущего за дом. Силуэт медленно покачивался, его одежды колыхались, словно в текущей воде реки.

Это была Элиана. То, как она стояла, глядя на меня, слегка склонив голову влево, даже то, как она странно покачивалась. Я знал, что это была она.

- Лорд-губернатор? – спросил Штаваак.

Я стоял неподвижно.

- Там, - произнес я. – У входа в переулок.

- Вы видите кого-то?

Теперь я не видел. Она была там. А сейчас она исчезла. Но я все равно чувствовал странное успокоение. Она присматривала за своей семьей.

- Нет, - солгал я. – Я ошибся.

Элиана явилась мне за пределами Мальвейля. Моя кровь кипела от едва сдерживаемой радости. Я подумал, что же это может означать. «Мы становимся ближе», решил я наконец. «Стена между нами стала тоньше». И еще я подумал, что скажет об этом Ривас, когда я решу рассказать ему. А пока этот секрет был только мой, и я хранил его.

К входу в «Неумолимый Свет» спускались широкие ступени справа от парадного входа в дом. Два охранника стояли у пластальных дверей, гравировки на которых изображали святых Императора, и все же намекали, что клиентов за дверями ждет скорее веселье, а не строгие обряды.

Штаваак был не в служебной форме, но со значком Адептус Арбитрес. Охранники взглянули на эмблему с кулаком и весами, и отошли в сторону.

Внутри люстры с шарами-люменами излучали теплый ненавязчивый свет над круглыми дубовыми столами, окруженными металлическими полукабинетами с такими высокими спинками, что было не видно, кто сидит на них. Казалось, что зал «Неумолимого Света» наполнен миниатюрными клуатрами. Однако искать Зандера нам не пришлось. Он был хорошо заметен и издавал много шума. Он стоял на столе, держа в руке бутылку амасека, и орал на весь зал.

- Посмотрите на меня! – кричал он. – Посмотрите на меня! Разве я похож на угрозу?

- Ты похож на дурака, - ответил кто-то.

- Да! Да! Именно! Вижу, вы хорошо меня знаете!

Его собутыльники засмеялись, с ними захохотали и те, кто наблюдал из-за других столов.

- На что я способен? Заседать в совете? Даже это у меня получается кое-как. Я способен управлять? Видит Император, нет! Я способен быть лишь одним – дураком! Кто из вас будет бояться дурака?

Боканта, сложив руки на груди, наблюдал за этим спектаклем с некоторого расстояния. Когда мы подошли, Боканта бросил на меня многозначительный взгляд.

- Вы приехали вовремя, - сказал он.

- Это вы сообщили, что он здесь, - произнес Штаваак, прищурив глаза.

- Жест доброй воли. Я подумал, что лорд-губернатор пожелает взять ситуацию под контроль, прежде чем она станет неловкой.

- Благодарю вас, - процедил я.

Я подошел к столу и встал перед Зандером.

- Слезай, - приказал я.

Он не обратил на меня внимания.

- Скажите всем! – кричал он. – Скажите каждому! И особенно скажите леди Монфор! Я не угроза! Я просто не умею быть угрозой! И никому не нужно ничего делать со мной! Вы даже не заметите, что я здесь!

- Хватит! – прорычал я, и схватив его за лацканы, стащил со стола. Рассыпая посуду, он соскочил на пол, едва не рухнув.

- Пошли, - сказал я, потащив его к выходу. – Сейчас же!

- Но я еще не закончил, - промычал он. – Я хочу, чтобы все поняли…

- Они и так отлично поняли.

Штаваак подошел, чтобы помочь мне. Вместе мы вывели Зандера из зала и посадили в «Таурокс».

Мы смотрели друг на друга в десантном отделении БТР.

- Что это было? – спросил я. – Что ты творишь?

- Я действовал из самосохранения.

- Я видел только позорное кривляние.

Он пожал плечами.

- Лучше позорно кривляться, чем быть мертвым.

- Ты говоришь как трус, - мне еще никогда не было так стыдно за моего сына.

- Я говорю как реалист, - он был далеко не таким пьяным, каким казался.

- Я видел… - вдруг прошептал он. – Думаешь, мы не увидели бы в доме? Ты мог бы сказать нам. Мог бы по крайней мере быть честным.

- Что ты видел? – спросил я, похолодев.

Зандер не ответил. Он откинулся назад и яростно смотрел на меня всю дорогу.

Когда Штаваак высадил нас у Мальвейля, из дома вышла Катрин.

- Что ты сделал? – спросила она у Зандера.

- Ты сделала бы то же самое, если бы хотела жить! – огрызнулся он.

- Он был в питейном заведении советника Боканты, - сказал я. – Кричал всем, что покоряется Монфор.

Катрин с отвращением посмотрела на него.

- Если бы у тебя были мозги, ты бы сделала то же самое, - ответил Зандер без тени стыда.

- Значит, ничего из того, о чем мы говорили, что мы должны быть сильными и держаться вместе, ничего не значит для тебя?

- Нет. Не значит. – Он помолчал. – Ты же не видела это? В библиотеке?

- Не знаю, о чем ты говоришь.

- Пойдем со мной.

Зандер направился в библиотеку, его походка была вполне устойчивой, в ней сквозила злость. Я понял, что ошибался. Он совсем не был пьян. Спектакль в «Неумолимом Свете» предназначался исключительно для зрителей. Это разозлило меня еще больше.

В библиотеке Зандер направился к стене, расположенной напротив окна. Ее занимал шкаф с книгами, но по обеим сторонам от него были свободные участки. На одном из них, справа, был герб Штроков – скрещенные мечи над дворцом. Слева висела в рамке генеалогия, которая так встревожила Элиану. Я не обращал на нее внимания, пока не прочитал дневник моей жены, а после этого я сознательно избегал рассматривать генеалогию. Я не сомневался в достоверности того, что увидела Элиана. Просто я думал, что от разглядывания генеалогии ничего не изменится. И, похоже, Зандер намеревался доказать, что я прав.

Он указал на генеалогию.

- Смотрите! – воскликнул он. – Смотрите! Видите, что происходит с семьями губернаторов? Они просто прекращают существование!

Он повернулся ко мне.

- Ты знал об этом, не так ли?

Я кивнул.

- Все эти разговоры о наследниках, - вздохнул он. – Сплошной обман.

Боль в его голосе заставила меня вздрогнуть.

Катрин посмотрела на генеалогию.

- Так что, говоришь, это значит? – спросила она Зандера.

- Что мы обречены!

- Глупости.

- Как ты можешь так говорить? Ведь губернаторский титул никогда не передавался от родителей к детям! Вся правящая ветвь просто вымирала!

- Наше будущее определяет не этот листок бумаги.

- Я хочу быть уверен, что мое будущее он точно не определит. Поэтому Монфор должна знать, что я не претендую ни на что, тем более на губернаторство. И уж если я напуган, ты должна быть в ужасе. Потому что ты старшая. Следующая в очереди. Ты подвергаешься самому большому риску.

- Я уничтожу Монфор, - заявил я. – Она больше не сможет причинить вред моей семье.

- Это все замечательно, - вздохнул Зандер. – Но пока я постараюсь убрать себя из ее списка целей.

- Ты дурак и трус, - сказала Катрин. – Но то, что ты объявил себя дураком, не спасет тебя. Монфор не оставит тебя в покое лишь потому, что ты бесполезен. Ты все равно остаешься Штроком. И пока хоть один из нас представляет угрозу, она будет держать в прицеле всех нас. Ты лишь облегчил ей задачу. Теперь ты более легкая цель.

- Тогда никто из нас не должен быть угрозой! – завопил Зандер. – Дайте ей то, что она хочет! Разве губернаторство стоит того, чтобы за него умирать?

- Солус стоит того, чтобы за него умирать, - возразил я. – И долг тоже.

- Долг! – Зандер горько рассмеялся. – Смотри, что твой долг сделал с нашей семьей! Что он сделал с нашей матерью!

- Она понимала, что это значит, - прохрипел я, мое горло сдавило от гнева и чувства вины.

- О, и это ей помогло? Она понимала, что сломало ее? Прекрасно умереть ни за что, если ты это понимаешь!

- Ты жалок, - сказала Катрин. – Но продолжай. Кричи всем, что ты бессмысленное ничтожество.

- Я так и намерен сделать. Я хочу остаться в живых. Если вы двое ничего не хотите делать, я собираюсь сделать для этого все, что смогу.

- Ты пытаешься спрятаться от теней, - сказала Катрин. – Ты хочешь сказать, что на нашей семье проклятье? Ты собираешься произнести такую ересь?

Зандер не ответил.

- Отец сейчас губернатор, - продолжала Катрин. – Позже губернатором стану я. А ты можешь и дальше прятаться в бутылке.

- И что? Ты просто смиришься со своей судьбой?

- Я ни с чем не смирюсь.

Зандер попятился от нас.

- Я не понимаю, как вы можете смотреть на это доказательство правды моих слов и не беспокоиться.

- Согласиться с твоей трактовкой этого означает согласиться с ересью, - заявила Катрин. – Я принимаю лишь волю Императора, какова бы она ни была.

Зандер сразу утратил свою энергию. Его плечи поникли, на лице отразилось отчаяние. Как бы ни был зол я на него, я понял – то, что он сделал сегодня ночью, было неким извращенным видом смелости. Движимый страхом, он все-таки отчаянно пытался заставить нас свернуть с пути, который, по его мнению, вел к погибели. С его точки зрения мы были сумасшедшими.

С точки зрения Риваса я, несомненно, тоже был сумасшедшим.

Я задумался о том, как быстро Зандер пришел к выводу о злом роке, висевшем над нашей семьей, и как упорно он в это верил. Неужели ему хватило для этого лишь взгляда на генеалогию? Неужели простая случайность заставила его заметить генеалогическое древо на стене? Меня к дневнику Элианы привела отнюдь не случайность.

«Может быть, Элиана повлияла и на него, и он даже не осознал этого? Может быть, она пыталась спасти его».

Нет.

Я не мог допустить возможность того, что Зандер прав. Это был путь к пренебрежению долгом.

Зандер вздохнул, глядя на меня с гневом, скорбью и отчаянием.

- Поэтому ты вернулся? – тихо спросил он. – Чтобы убить нас?

Он не стал дожидаться моего ответа и ушел.

К своему стыду, я испытал облегчение. Мне нечего было ему ответить.

Сон не приходил. Когда он, казалось, наконец наступал, я с ужасом просыпался. Страхи и обвинения Зандера вихрем кружились в моем разуме. Волны сомнений и чувства вины нахлынули на меня. Я не мог поверить в реальность Элианы и отбросить ужас Зандера перед проклятьем. Я не хотел верить в проклятье. Я хотел думать, что на этот раз все будет по-другому, что вмешательство Элианы изменит что-то. Но у меня не было никаких оснований так думать. Это была лишь надежда. И мое незнание того, что случилось с моими предшественниками, словно ветер, вздымало волны все новой тревоги.

Когда я прокручивал наш разговор в памяти снова и снова, то все время видел лицо Катрин, исполненное сурового стоицизма, и понял, что это означало. Я подумал, не считала ли она, что Зандер сказал больше, чем она была готова принять. И то, что я видел в ее лице, было мрачным фатализмом, смирением перед темной неизбежностью.

«Ничто не является неизбежным».

«Вот как? Клострум был неизбежен. Там не было никакой надежды».

Это была злая мысль, воистину ядовитая. В своем полусонном состоянии я проклинал ее, боясь другой неизбежности. И я был прав, потому что она схватила меня и потащила на дно, под волны.

Во сне я из пучины сомнений был брошен в глубины ужасной определенности. Неизвестное будущее уступило место неумолимому ужасу прошлого. Я закричал, зная, что я сплю и вижу сны, и зная, какими будут эти сны. Я пытался проснуться, зная, что могу лишь погрузиться глубже.

Я был на поле боя, окруженный пламенем горящих танков. Я отползал прочь от обломков «Химеры». Чудовища были повсюду. Они были бедствием, бесконечным роем. Они были воплощением пожирания. Жала пронзали солдат. Когти вцеплялись в изуродованные тела. Тираниды поднимали трупы к небу, полному дыма. Я видел целый лес хитиновых копий, тянувшийся к багровому горизонту. Искажения сна сплелись с безупречным воспроизведением этой картины в памяти.

Несколько дней воспоминания о Клоструме не появлялись, словно щадили меня. Но они лишь затаились, чтобы ударить с еще большей силой. Эти воспоминания обожгли мои чувства. Я ощущал нечестивое зловоние тиранидов. Я чувствовал запах крови, человеческой крови, в таких количествах, что, когда я дышал, его теплый соленый металлический привкус наполнял мой рот. Клубы дыма вливались в легкие, и мучительный кашель сотрясал мою грудь. Земля резала мои руки.

Все было таким настоящим. В этом кошмаре все было именно так, как я переживал это в реальности. Я пытался подняться, и снова чувствовал боль, когда тиранид набросился на меня. Я чувствовал свою правую руку и ногу – и спустя несколько секунд чувствовал, что их нет.

Было во сне и то, что к нему добавляло мое воображение. Странные искажения реальности, пытавшиеся окончательно сломать то, что осталось от моего духа. В этом сне тираниды смеялись. Тысячи тысяч чудовищ ревели в свирепом хохоте. Этого смеха не могло быть, и в реальности его не было, но все же он раздавался в моих ушах так же оглушительно, как взрывы машин и снарядов. Он пронзал мою душу, как вопли раненых. Он продолжался и продолжался, ужасный ревущий смех, которого я не слышал тогда, но слышал сейчас. Это был смех злого разума, смех существа, скрывавшегося за силуэтами тиранидов и смеявшегося над хрупкостью человека перед ним.

Смех был невыносим. Он становился все громче, громче, чем рычание и вопли, мучительнее, чем удары по моим другим чувствам. Я завопил и не слышал свой крик. Я пытался зажать уши, но почувствовал, что мои руки парализованы. Я пытался закрыть глаза, но они не закрывались. Я кричал изо всех сил. Паралич, который приносили кошмары, охватил меня, и я ничего не мог сделать.

Я вопил. Я пытался двинуться. Я думал, что сойду с ума.

Я проснулся, крича с такой силой, что, казалось, были готовы рухнуть стены. Тяжело дыша, я вцепился в простыни и схватился за грудь. Я пытался изгнать кошмар. Но он цеплялся за меня, словно вышел вместе со мной из сна. Смех не умолкал.

Когда я наконец отдышался, то понял, что смех настоящий. Он слышался с первого этажа и был человеческим, голоса людей в моем сне превращались в голоса чудовищ.

Шатаясь, я встал на ноги и встряхнул головой, пытаясь очистить ее. Туман сна не уходил. Казалось, я все еще чувствую запах дыма и крови. Я не мог думать четко, был словно оглушен, и двигался, как человек, увязающий в болоте. Внутри меня росло смутное чувство гнева. Здесь были люди, не имевшие отношения к этому дому. В Мальвейле звучал шум веселья. Это было оскорбление для меня и для тех солдат, что погибли на Клоструме.

Я не задумывался над тем, откуда эти люди могли знать, о чем мой сон.

Распахнув дверь, я спустился из своей башни. Смех в галерее казался оглушительным. Он раздавался из комнаты Зандера. Я направился к его двери. Он явно сделал это назло мне. Он пригласил в Мальвейль своих распутных друзей. Это было недостойно с его стороны, но если он хотел разозлить меня, это у него получилось. Я доставлю ему такое удовольствие. Он пожалеет, что провоцировал меня. В этот момент я был готов задушить его.

Шум веселья был необычайно громким. Смех звучал с какой-то дикой, свирепой радостью. Это был хохот сотен людей. Они все просто не могли поместиться в комнате Зандера. Я понимал это, но проигнорировал эту мысль. Я был слишком зол.

Вдруг я замер около комнаты Катрин. У меня перехватило дыхание. Из-под ее двери в коридор текла кровь.

- Катрин! – закричал я.

Никто не ответил.

Я снова позвал ее и схватился за ручку двери. Она открылась, и, ворвавшись в комнату, я оказался посреди бойни.

Повсюду была кровь. Толстый слой ее покрывал пол и стены. Потолок был пропитан кровью, с него падали багровые капли. Длинные полосы кожи, словно содранной с тел, свисали со стен, приколотые острыми обломками костей. По всей комнате, на полу и на мебели валялись куски расчлененных трупов, словно на прилавке мясника. Гроздья отрубленных рук вцеплялись одна в другую, их сжатые пальцы впивались в кожу. Бедренная кость, измазанная смолой и подожженная с обоих концов, свисала на цепи с потолка. Это был единственный источник света в комнате. Кость на цепи слегка покачивалась от едва ощутимого сквозняка.

Зловоние крови было таким же, как в моем сне, даже еще более удушливым в закрытом пространстве.

И черепа, десятки их, блестевшие от крови, капавшей на них с потолка. Черепа были сложены в пирамиды, окружавшие кровать.

Моя восьмилетняя дочь сидела на постели, обняв руками колени, прижатые к груди. Ее широко раскрытые глаза смотрели в никуда, рот был распахнут в безмолвном крике, она дрожала от ужаса. Я взял ее на руки и посмотрел ей в лицо.

- Я с тобой, - сказал я, стараясь, чтобы мой голос звучал спокойно и уверенно. – Все хорошо. Теперь я с тобой.

Что Зандер привел в наш дом?

С ребенком на руках я выбежал из комнаты, мои босые ноги скользили в лужах холодной крови. В коридоре я поднес Катрин к двери Зандера. С той стороны двери продолжалось веселье, слишком громкое для того количества людей, которое в реальности могло вместиться в комнату.