Аримо

Пьетро Джербер умер в первый понедельник июля, жарким летним утром, около половины одиннадцатого.

Однако в конечном итоге это событие стало всего лишь эпизодом в его жизни. Со временем оно потеряло весомость и свелось к курьезному случаю, хранимому в памяти вместе со множеством других. Было бы даже неверно называть его «воспоминанием», поскольку об этом моменте Пьетро Джербер помнил очень мало.

Только детали, предшествовавшие роковому событию.

Лиловая комната на втором этаже виллы в Порто-Эрколе. Запах лаванды. Застеленная постель. Окно, распахнутое в сад, и кружевные занавески, словно призраки, летящие по синему небу. Жалобный визг старых теннисных тапок на керамических плитках, пока он бежит бегом, торопясь укрыться на балконе от орды ровесников, твердо решивших запятнать его и закончить игру. Пот струится из-под кромки волос на разгоряченные щеки. Соленые капли затекают в рот. Невольная улыбка озаряет лицо, когда он оборачивается посмотреть, далеко ли преследователи. Шортики. Выцветшая футболка с Пикачу. Ссадины на коленках от слишком частых падений с велосипеда. Бронзовый загар. Запах розмарина, разлитый в воздухе лета.

Его беззаботные одиннадцать лет, три месяца, шестнадцать дней, десять часов двадцать девять минут и горстка секунд.

Руки протянуты к чугунной ограде, которая, по его разумению, выполнит свою задачу и остановит бег. Решетка вроде бы отвечает своему назначению, когда Пьетро обрушивается на нее всей тяжестью, но потом вдруг изгибается, будто резиновая. И в довершение абсурда восстает против неподвижности, на которую была десятилетиями обречена, отрывается от стены старого дома и начинает путь в неизвестность, словно чувствует себя в силах преодолеть земное притяжение и взлететь. Обломок металла всем своим весом влечет его в бездну, ведь он так крепко вцепился в прутья. Счастливая улыбка меркнет, пока они вместе летят в пустоту. Глаза наполняются ужасом, когда стремительно приближается белый гравий садовой дорожки. Удар: ты ожидаешь услышать оглушительный взрыв, но раздается глухой и четкий звук, с которым разбивается тело, а потом наступает тьма.


Однако, ежели вернуться вспять, тот летний день 1997 года начался для юного Пьетро наилучшим образом.

Кузен Маурицио приехал к морю, чтобы побыть с ним, его отцом и домоправительницей Аделе, которая вела хозяйство. Пьетро остался без матери, еще не достигнув двухлетнего возраста, и отец так и не женился снова. Он был единственным ребенком в семье, поэтому Маурицио, которого все домашние называли Ишио, мог сойти за брата, хотя на самом деле они были ровесниками.

В тот год, вскоре после того, как закончились занятия в школе, дядя с тетей отправили кузена в Порто-Эрколе на все лето. Услышав об этом от отца, Пьетро был от радости сам не свой: два месяца с Ишио, с июля по сентябрь. Просто не верится – как будет здорово иметь его в ватаге.

Среди скопления загородных домов, расположенных на высокой части мыса, с видом на городок и на море, ватаги детишек сменяли друг друга от поколения к поколению. Замена одной группы на другую происходила на пороге отрочества, когда терялся интерес к детским забавам, и старшие ребята предпочитали ходить на пляж или кучковаться на площади, якобы чтобы поесть мороженого в баре «Рома»; по вечерам они толклись у казино «Кингз», а потом шли на танцы в «Стреге».

Ишио присоединился к небольшой компании ровесников, которая с начала девяностых во время летних каникул держала весь район под контролем. Кроме Пьетро и его кузена, в нее входили еще шестеро ребят, приезжавших из различных областей Тосканы.

Поскольку почти всем было по одиннадцать лет, над ними витало грустное предчувствие, что это лето 1997 года станет, возможно, одним из последних, если не последним летом детства. По этой причине все они с самого начала будто сговорились прожить его на полную катушку, насладиться всеми возможностями, какие предоставляет статус ребенка, позволить себе свободу, какой впредь никогда больше не смогут пользоваться. В сентябре они, как всегда, распрощаются и вернутся в свои города, пообещав друг другу в июле свидеться снова. Но, вернувшись в Порто-Эрколе, прежние товарищи по играм станут друг другу чужими. Дружба-то, наверное, и пройдет испытание временем, но одна только мысль о некоторых забавах заставит сгорать от стыда.

Но в то лето можно было расслабиться и бесноваться по-прежнему.

В ватаге была единственная девочка, Дебора из Сиены, хотя на ее пол никто не обращал особого внимания. Вот на следующее лето, когда эта самая Дебора расцветет, у мальчиков появится чувство неловкости и какие-то смутные желания неожиданно охватят их.

Этторе приезжал из Фьезоле и вечно спускался на велике по крутым склонам, в самый последний момент тормозя ногами.

Карлетто меньше всех бывал в компании, поскольку мать заставляла его подолгу заниматься даже в летние каникулы. Остаток года он жил в Гроссето, носил очки и постоянно умудрялся калечить себя.

Джованни из Эмполи, по прозванию Джованноне, «большой Джованни», был постоянно голодным, носил тот же размер, что и его шестнадцатилетний брат, и классно нырял «солдатиком».

Данте приезжал из Лукки и обожал все ломать. Говорил, что хочет посмотреть, как вещи устроены изнутри.

Еще был Пьетро Дзанусси, которого, как тезку Пьетро Джербера, всегда звали по имени и фамилии. Он, тринадцатилетний, был ветераном компании. Из-за надвигающихся гормональных метаморфоз он еще с прошлого лета постепенно отдалялся от ватаги и начинал дружить со старшими мальчиками. Летом 1997 года его место занял братишка, хотя тому едва исполнилось пять лет.

Дзено Дзанусси вошел в компанию не по праву наследства и не потому, что был очень уж развит для своих лет: так решила Дебора, взявшая малыша под свою защиту.

Дзено был ярым болельщиком «Фьорентины» и, если не считать тех случаев, когда мать отправляла ее в стирку, носил, не снимая, фиолетовую футболку с номером 9, номером его идола, Габриэля Батистуты, поэтому и получил прозвище Батигол.


Во время каникул в Арджентарио с детьми творились чудеса: они забывали о телевизоре, видеоиграх и прочих занятиях, какими заполняли вечера у себя в городских квартирах, и предавались тем же забавам, что и их родители в пору своего детства.

Пьетро, Ишио и вся маленькая ватага друзей в Порто-Эрколе проводила время, от рассвета до заката ныряя с утесов Треугольника, гоняя на велосипедах по крутым тропкам, бросаясь друг в друга водяными бомбами, ловя крабов, играя в футбол на пляже под палящим солнцем.

Но одна игра никогда не входила в число, если так можно выразиться, общепризнанных, хотя в нее играли чаще всего. Ею заполняли промежутки между одним и другим развлечением, в ожидании, пока кому-нибудь не придет в голову мысль оторваться как-нибудь еще, которая устроит всех остальных. Она подразумевала скрытую цель: не дать скуке просочиться в этот мертвый отрезок времени.

Скука – главный враг детей в летние каникулы.

Томительно ожидаешь, когда от мимолетной тучки небо помрачнеет хотя бы на миг, или ржавый гвоздь продырявит велосипедную шину, или морские волны унесут слишком лихо отбитый мяч.

Дети в Порто-Эрколе во все времена знали, что самым действенным способом отогнать скуку была игра в восковых человечков, или попросту в свечечки, или в живых и неживых.

Речь шла о тосканской версии забавы, распространенной во всех уголках планеты. Нечто среднее между пятнашками и прятками. Водящий – первый из восковых человечков – должен был отыскать других – живых – и превратить их в свечечки, попросту запятнав. Тем злополучным, кому не удавалось избежать роковой судьбы, предстояло включиться в охоту. Им было запрещено говорить, то есть указывать друг другу, где прячутся те, кого еще предстоит запятнать.

Свечечки могли только пересвистываться.

Того, кто нарушал правила, через три дня ожидала взаправдашняя жестокая смерть. И хотя никто из ребят не верил в это по-настоящему, все остерегались это правило нарушать.

Среди детей в Порто-Эрколе до сих пор ходила легенда о мальчике из Пизы, который не смог закончить игру, поскольку то был последний день каникул; он вернулся в город, неся на себе проклятие, и с тех пор, чтобы не умереть в мучениях, изъяснялся только свистками.

Теоретически побеждал последний оставшийся в живых. Но просто запятнать его было недостаточно, он должен был произнести определенное слово, чтобы избавить восковых от обета молчания.

Аримо.

Тайный пароль, дававший огромную власть: уничтожить противников и посмеяться над ними.

Никто не знал, откуда взялось это слово и что оно на самом деле значит. Возможно, пароль искажался с течением времени, переходя из уст в уста, из поколения в поколение, пока не утратил правильное произношение и первоначальный смысл. Но детей не интересовало, что это слово значит. Они знали одно: если произнести его, всякой вражде конец. И если последний оставшийся в живых отказывался говорить «Аримо», приятели брали его в тиски и щекотали до тех пор, пока он не сдавался.


Как часто случалось и раньше, в первый понедельник июля, день, когда умер Пьетро, никто не предложил играть в восковых человечков. Этого и не требовалось. Кто-то кого-то неожиданно запятнает – и начинается беготня. Может быть, первым был Ишио. Все случилось перед виллой Джерберов, на площадке, которая выходила на поросший лесом холм.

Пьетро был рад, что Ишио наконец-то приехал к нему на море. Дядя с тетей, однако, сказали, что кузен немного грустит, потому что весной умер его пуделек.

Так что перед Пьетро стояла задача: заставить друга забыть о Сатурно.

Неделя за неделей они могут вместе делать массу вещей. Некоторые летние привычки завелись у них с самого раннего детства. Например, до позднего вечера читать комиксы под простынями, подсвечивая себе фонариком, или ловить на чердаке пауков и подкладывать их в ящики бедняжке Аделе. Тем утром отец Пьетро обещал надуть резиновую лодку и сплавать на Лебединый остров, прихватив полдник в виде хлеба, колбасы и ледяной кока-колы.

Так, заполняя пустоту перед отплытием, они с Ишио встретились с друзьями, которые пришли поприветствовать вновь прибывшего.

На самом деле Пьетро не слишком-то хотелось играть в свечечки. Может быть, его томило предчувствие, а может, одолевала лень. Но день был такой ясный и солнечный, что он не устоял.

В такой день никому не придет в голову, что он умрет. Особенно мальчишке.

Сегодня я хочу последним остаться в живых, сказал себе Пьетро, когда началась беготня. Хочу завладеть «Аримо», а они пусть гоняются за мной, пока не собьется дыхание и не заноют икры. И приложил все силы, чтобы убежать от восковых человечков, которых становилось все больше.

Сад при вилле в Порто-Эрколе как нельзя лучше подходил для игры в свечечки: за живыми изгородями и в зарослях кустов можно было легко укрыться. На самом деле место подходило только для этой игры – его непроходимые дебри пользовались ужасной славой: они забирали себе любой мяч, мячик или мячище и никогда не возвращали добычу законному владельцу. Дети, часто приходящие домой с пустыми руками, нарекли его садом оставленных надежд.

Так или иначе, юный Пьетро в тот день чувствовал, что победа у него в руках.

Он прятался там и сям, но его замечали, и снова приходилось бежать. Пару раз его чуть не коснулись пальцы, которые в азарте игры действительно показались скользкими восковыми отростками. Но возможно, это ощущение вызвал ветерок, овевавший его на бегу, ведь никто не объявил, что Пьетро запятнан. В какой-то момент, спрятавшись под каменной скамьей в беседке, Пьетро понял, что он один остался в живых, поскольку никто из ребят больше не говорил: в саду оставленных надежд воцарилась зловещая тишина, только пересвистывались свечечки.

Знали, что остался только он, и искали его.

Тогда Пьетро взглянул на дом и обнаружил, что дверь, ведущая в кухню, всего лишь притворена. До того дня никто не решался покинуть сад, свечечки не забегали в дом и не устраивали там кавардак. Но может быть, настал момент нарушить неписаное правило. Такого хода точно никто не ожидает, сказал он себе.

Хочу, чтобы они гнались за мной до второго этажа. Хочу видеть, как они толкутся на крутой лестнице, хватаясь за перила: рты разинуты, глаза вылезают из орбит. Хочу, чтобы рухнули на ступеньки, хрипя от натуги.

Решил и сделал: выскочил из последнего укрытия и заорал, объявляя о себе. С криком понесся к дому. Свечечки повыскакивали отовсюду, рыча, как голодные звери, с дьявольским огнем в глазах. Вначале, как и предполагалось, они были застигнуты врасплох. Но потом, тесно сбившись в кучу, бросились в погоню.

Пьетро быстро проскользнул в кухонную дверь, наткнулся на Аделе – та от неожиданности сперва завизжала, а потом, забыв о хороших манерах, обругала его на чистом тосканском. Пьетро извинился, но останавливаться было нельзя. Лестница выросла прямо перед ним. Он перепрыгивал через две ступеньки, а в груди зарождалось чувство, известное только детям: жуть, смешанная с ликованием. Когда он обернулся в первый раз, перед ним предстала та самая сцена, которую он и воображал: преследователи, запыхавшись, карабкались следом.

Но Ишио, в тот момент возглавлявший неживых, не собирался отступать.

Пьетро не продумал, что станет делать, поднявшись наверх. Первоначальный замысел предполагал, что враги остановятся на лестнице. Теперь нужно было найти какой-то другой выход.

Так он заметил открытое окно в лиловой комнате, которую когда-то занимала мать.

Пьетро нечасто заходил туда. Хотя он не сохранил воспоминаний о матери, поскольку та умерла до того, как его детский ум был в состоянии их закрепить, было в этой спальне что-то для него священное. Например, на этажерке красовалась целая коллекция женских духов. Разноцветные флакончики изящных очертаний стояли тесным строем, в каком-то неведомом порядке. Иногда, тайком от отца, Пьетро пробирался в лиловую комнату и нюхал ту или иную эссенцию. С годами многие духи испарились или выдохлись, и в стеклянных флаконах осталась лишь капелька мутной, уже инертной жидкости. И все же Пьетро упорно искал подобие, остаточный след аромата в надежде вызвать в памяти хоть обрывок воспоминания о женщине, подарившей ему жизнь. Сейчас, в завершение игры в свечечки устремившись к балкону и пробегая мимо этажерки, он заметил, что солнце, проникая через хрустальные флакончики как через маленькие призмы, расцвечивает стены яркими пятнами.

Вид этого тайного чуда вызвал на миг чувство умиротворения.

Но Пьетро почти сразу забыл о нем, поскольку стремился к окну. Выскочив на балкон, он во все горло завопит: «Аримо», чтобы избежать пленения и пытки щекоткой. Этот вопль освободит восковых человечков, да и его тоже.

Но всему помешало столкновение с хрупкой чугунной решеткой. Он не почувствовал, что падает. Просто мир внезапно перестал его удерживать, все материальные предметы быстро удалялись, оставались за спиной, бросали на произвол обнимающей его пустоты.


Тихо и темно.


Когда он снова открыл глаза, было трудно дышать. Будто кто-то силой затолкал ему в горло горсть перегноя. В слепящем солнечном свете он узнал лица свечечек, которые его окружали. Ребята склонились над ним, опершись о коленки: разглядывали, как жабу, попавшую под автомобиль и распластанную по асфальту, но не решались подойти ближе и, главное, заговорить. Это молчание привело его в ужас.

– Аримо, – тоненько пропищал Пьетро, просто чтобы услышать их голоса.

Мальчики с облегчением разулыбались, и тогда он понял, что еще жив. Потом сдвинул голову ровно настолько, чтобы увидеть отца, который стоял на коленях рядом с ним, на гравии. Бледный от страха, он тяжело дышал, будто пробежал десять километров без остановки, и весь взмок. Его скрещенные ладони все еще давили Пьетро на грудь, ритмично и безостановочно, словно поршень.

Заметив, что сын пришел в себя, он остановился. Выбился из сил.

Что стряслось? Пьетро с трудом припомнил падение. Потом волна боли захлестнула его, тело будто рассыпалось на куски. Во рту ощущался металлический привкус крови, голову точно сдавило железным обручем, и Пьетро не мог пошевелить правой ногой.

Но теплый летний воздух снова наполнил его легкие.


Хотя взрослые – и в семье, и по соседству – говорили об инциденте как о чем-то, его касающемся, Пьетро всегда казалось, будто их речи относятся к кому-то другому. Он не мог вообразить собственную смерть, может быть, потому, что был еще ребенком.

Его сердце остановилось где-то на полминуты.

Но рядом с неумолимым приговором – провести остаток прекрасных летних дней в шезлонге с загипсованной ногой – мысль о том, что все обошлось, отнюдь не утешала. Видеть, как развлекаются приятели, было дополнительной, совершенно невыносимой пыткой.

Вначале друзей томило любопытство, и, делая вид, будто приходят расписаться на гипсе, они донимали Пьетро вопросами: что он почувствовал в те секунды, посетил ли потусторонний мир, встретил ли там Иисуса, Мадонну, дьявола или хотя бы каких-нибудь призраков.

Чтобы их не разочаровать, Пьетро сперва пытался отвечать уклончиво. Но потом пришлось признать, что во тьме, куда он провалился, не было ровным счетом ничего.

Таким образом, интерес к нему угас, и друзья занялись более легковесными делами, к примеру принялись наслаждаться летом, этим волшебным даром, какой Господь Бог от щедрот своих преподносит ребятишкам.

Но, судя по всему, Бог обошел вниманием бедного Пьетро: ведь что ему стоило приговорить мальчика к неподвижности в те месяцы, когда нужно ходить в школу.

Время от времени кузен Ишио отбивался от компании и снисходил до партии в карты или в «Cluedo»[1], но не по желанию, а скорее из сочувствия. Пьетро осточертели эти подачки, кроме того, нога под гипсом страшно чесалась и было унизительно просить Аделе провожать его в туалет.

Чтобы как-то скрасить сыну дни болезни, отец, который каждый день ездил во Флоренцию по работе и возвращался обратно, привез ему из дому игровую приставку. Но даже Супер-Марио и Луиджи, верные спутники зимних вечеров, не могли придать ему бодрости. За пару недель с Пьетро сошел весь загар и он стал таким же бледным, как в январе.

– Ну, как ты сегодня? – каждый день интересовался отец.

– Лучше, – отвечал Пьетро, сам не зная, так ли это.

Хотя отец по-прежнему был суховат, его отношение к сыну изменилось. Помимо дежурного вопроса, задаваемого каждый день, он начал как-то странно посматривать на Пьетро.

Многого в отце Пьетро не понимал. Синьор Б. всегда вел себя с сыном уклончиво. Зато рядом с другими людьми преображался. Становился веселым, дружелюбным. Особенно с детьми. Он был детским психологом, и его маленькие пациенты обращались к нему «синьор Б.».

Синьор Б. всегда ходил растрепанным. Зимой носил тренч, подобно комиссарам из детективных книжек, а летом – ужасные, потешные сандалии. Карманы его были битком набиты леденцами и карамельками. И с чужими он заливисто хохотал.

После инцидента, который мог стоить ему жизни, Пьетро обнаружил, что отец не только странно посматривает, но и ходит мимо него кругами. И никак не мог понять, что это с ним такое.

После того рокового понедельника, первого в июле, мальчик часто слышал, как отец бродит по коридору рядом с его комнатой. Считая про себя шаги, он понял, что синьор Б. останавливается на пороге. Но так и не осмеливается войти.

Пьетро пытался понять причину странного поведения отца. Может, и синьор Б., подобно друзьям юного Пьетро, хотел спросить, что он испытал за те тридцать секунд, когда лежал мертвый. Может, хотел услышать, что там, за пределом жизни, что-то есть, какая-то надежда для всех. Может, жаждал ответа, чтобы унять несказанную боль, терзавшую его с тех пор, как умерла жена. Трудно жить с таким страданием в душе и прилагать все усилия, чтобы казаться самым веселым человеком на свете, думал Пьетро. И говорил себе, что расскажет ему какую-нибудь байку, только чтобы он наконец примирился с жизнью. Но отец не задавал вопросов.


В последнее воскресенье июля после полудня настала удушающая жара, и взрослые дремали, затворившись в прохладных домах. Только дети оставались на солнцепеке, не позволяя зною поколебать дружеский союз.

Так что с четырнадцати до шестнадцати часов дети владели миром.

Как и все его сверстники, Пьетро не испытывал потребности спать в жаркие часы, но загипсованная нога обрекала его на принудительный покой. Сидя у окна в своей комнате, положив руки на подоконник и опершись о них подбородком, он с безутешным видом следил, как его друзья внизу, в нескольких метрах от него, гоняются друг за другом, силясь друг друга запятнать.

Сразу после инцидента родители всех детей в округе запретили игру в свечечки. Мол, это слишком опасно. Но по прошествии нескольких недель запрет позабылся. И беззаконная забава заняла свое место среди прочих летних развлечений – никто на это не пожаловался, никто не разозлился.

И, о жестокая судьба – сад Джерберов оставался идеальным местом для состязания между восковыми и живыми. После того что случилось с Пьетро, дом окончательно исключили из игры. Но и вне его можно было отлично спрятаться в зарослях бирючины, под скамейками и среди клумб.

Безразличные к мучениям, какие должен был испытывать их несчастный друг, глядя, как они веселятся, семеро оставшихся невредимыми погрузились в игру. Даже Карлетто в кои-то веки ускользнул от матери и от задачек по алгебре. Так что не участвовал один только Пьетро, которого пожирала зависть, смешанная с невыносимой скукой. Утешало только то, что, не участвуя в игре, он со своего поста мог прекрасно наблюдать за всеми ее перипетиями.

Первым восковым человечком выпало стать Данте, который сразу же запятнал Джованноне. Но этому плотному верзиле редко удавалось как следует спрятаться, он буквально подставлялся противнику, а вот Пьетро сверху видел всех участников игры. Теперь двое восковых пересвистывались, силясь догадаться, где прячутся живые.

Пьетро рассудил, что Дебора нашла хорошее укрытие за кучей сухих веток, которые собрал синьор Б., очищая лужайку. Ишио и Карлетто, в свою очередь, тоже неплохо спрятались. Зато Этторе точно запятнают следующим. Пятилетний Дзено, которому, по логике вещей, малый рост давал преимущество, никак не мог решить, куда деваться, и сновал туда-сюда в своей обычной, так бросающейся в глаза фиолетовой футболке Батигола.

Обычно вначале игра проходила довольно спокойно. Потом, в определенный момент, когда восковых становилось больше, чем живых, страсти разгорались, и могло случиться все что угодно.

Так и произошло, когда к команде восковых присоединились Этторе и Карлетто. Дебору обнаружили, она пустилась бежать, но ее окружили. Спасения не было. Разумеется, всякая поимка сопровождалась оглушительным хохотом. Именно раскаты смеха больнее всего ранили увечного Пьетро. Когда наконец и Ишио был пойман, все в изумлении переглянулись.

Похоже, последним оставшимся в живых оказался Дзено Дзанусси.

Самому маленькому в ватаге уже выпадала честь произносить «Аримо», но только потому, что остальные по доброте душевной дарили ему радость победы. И малыш, со своей стороны, даже не подозревал, что ему подыгрывали.

Но ни разу он не доходил до конца игры без посторонней помощи.

Шестеро друзей засвистели, не веря собственным глазам. Сразу же разделились и пошли искать последнего выжившего: понятное дело, его защекочут до слез, пока он не произнесет волшебное слово, которое положит конец спорам, снимет обет молчания и устранит угрозу ужасной смерти через три дня для того, кто хотя бы пикнет что-нибудь до команды «Аримо».

Даже Пьетро, исключенный из игры и наблюдавший за ней из окна, был рад за Дзено.

Хорошо же он спрятался, если восковые до сих пор не нашли его. Время шло, и шестеро в саду надеялись увидеть малыша с минуты на минуту: фиолетовая футболка чемпиона как нельзя лучше подходила к триумфу, который его ожидал.

Но в то душное июльское воскресенье они и заподозрить не могли, что Дзено Дзанусси никогда не появится, чтобы освободить их всех. И что в самом скором времени тихую курортную зону заполонят машины с мигалками и люди в форме станут задавать им миллион вопросов. Не могли себе представить, что в последующие дни и недели группы волонтеров будут неустанно прочесывать леса, окружающие Порто-Эрколе. Что фотографию их пятилетнего дружка покажут по телевизору. Не знали, что долгое время спустя в каждую годовщину исчезновения в городке будут служить мессу, чтобы Господь позволил родителям и старшему брату хотя бы узнать правду о судьбе малыша.

Дзено Дзанусси по прозвищу Батигол так и не вернулся, чтобы произнести «Аримо», ни в сад оставленных надежд, ни куда бы то ни было еще. И над его закадычными друзьями так и тяготеет проклятие игры в свечечки.

Навсегда. Над всеми. В том числе над Пьетро Джербером.

Загрузка...