Дом там, где сердце

Глава 6

Ему показалось, что он задремал всего на несколько минут, когда вдруг заметил, что коляска остановилась. На улице была кромешная тьма, а Мюйрин стояла над ним, держа все их сум­ки в одной руке.

– Где мы?

– В Вирджинии, соня. Идемте, уже поздно. Нам приготовят номер и что-нибудь поесть.

– Нам?

Он не успел продолжить, поскольку к Мюйрин уже подошли носильщики и помогли ей выгрузить багаж. Она выскочила из коляски и, приподняв край юбки, зашла в холл гостиницы и по­спешила к большому камину. Локлейн отстал, и ему пришлось догонять ее.

Когда он вошел, швейцар позвал его:

– Сюда, пожалуйста, – и повел их в приятно убранную ком­нату, отделанную деревянными панелями, с большой дубовой кроватью с пологом на четырех столбиках. Несколько слуг за­бегали вверх и вниз, принося бидоны с горячей водой. Горнич­ная приняла от Мюйрин заказ на ужин, который та попросила подать в комнату.

Только когда ванна наполнилась и слуги разошлись, Локлейн осмелился спросить, недовольно нахмурившись:

– Наш номер? И ванна?

– А вы предлагаете тратить деньги, которых у нас нет, на второй номер? Если поместье в таком ужасном состоянии, как вы говорите, это, возможно, последняя приличная пища и ванна, которые меня ожидают в ближайшее время. Так что я собираюсь насладиться всем этим сполна, – несколько раздраженно от­ветила Мюйрин, снимая плащ и шаль, и стала расстегивать верх своего платья. – А что вы хотели? Сказать управляющему, что мы не женаты, и спровоцировать скандал?

– Нет, конечно, нет, просто я думал, что…

– Я же вам говорила, что здесь мы вместе и делим все попо­лам, если, конечно, вы не станете возражать против ванны. Мы всегда так поступали в Финтри, чтобы сохранить доверие слуг. Если хотите, можете идти первым. Что же касается ложной стеснительности, то вчера вы видели меня в неглиже. Думаю, я могу вам доверять.

Локлейн, сраженный ее прямотой, покачал головой.

– Оставьте, Мюйрин, забудем все, что я сказал. Конечно, вы правы. Прошу меня простить. Но первой должны пойти вы. Залезайте в ванну, пока вода не остыла, а я спущусь вниз.

– Да будет вам, Локлейн, я не настолько стеснительна, – не­довольно сказала она. – Вы же видите, здесь ширма. Если вы все еще хотите спать, прилягте на кровать. Нет – вот сего­дняшний номер газеты. Почитайте мне, пока я буду отмокать, а там и ваша очередь подойдет. Конечно, если вы не откажетесь от ванны.

– С удовольствием искупаюсь, – ответил Локлейн, пред­вкушая удовольствие от первой за эту неделю ванны. Мюйрин была совершенно права, говоря о примитивных условиях жизни в Барнакилле. Летом Локлейна вполне устраивало и озеро, но зимой горячая ванна была для него неслыханной роскошью. Исключением были лишь те дни, когда сестра, решив устроить банный день, кипятила целые бидоны воды, но их, очевидно, не хватало, и тогда она грела еще несколько котелков, чтобы они могли погрузиться в теплую воду.

Мюйрин достала из своего чемодана сиреневую ночную ру­башку и халат в тон и исчезла за ширмой. Вскоре Локлейн услы­шал, как она радостно плещется в ванной.

– Так почитайте же мне, – напомнила она.

Локлейн послушно взял газету.

– Она лежала в ванне, испытывая блаженство, и отмокала, под­ливая горячей воды из бидонов, оставленных слугами, пока на­конец не почувствовала, что избавилась от тяжести последних дней после ужасной поездки из Шотландии и кошмарного ис­пытания, которое ей довелось пережить днем раньше в отеле. А как будто все это было в другой жизни, удивленно отметила она. Она решила, что так и должно быть. Если она собирается столкнуться со всеми тяготами жизни в Барнакилле, ей лучше сделать вид, что прежней жизни никогда не было.

Она была неглупа. Локлейн чересчур скупо посвятил ее в со­стояние дел в Барнакилле, но за последние три дня она доста­точно хорошо узнала его, чтобы чувствовать, как много им не договорено. Конечно, она не могла упрекать его в том, что он боялся. Она и сама знала после некоторых неудачных риско­ванных предприятий своего дядюшки Артура, к каким траги­ческим последствиям может привести разорение поместья.

Его отец внес залог за дядю Артура, чтобы того освободили, хотя не обошлось без строгого выговора за безрассудство, ко­торый пришлось выслушать дяде, и частых напоминаний отца о собственной щедрости, за которую, как он считал, Артур дол­жен быть бесконечно признателен.

Мюйрин твердо решила, что с ней такого никогда не про­изойдет. Несмотря на то что она любила отца, она с трудом выносила его снобизм, самодовольство человека, который ни­когда не испытывал ни в чем нужды. При этом Мюйрин знала, что должна будет рассказать правду о себе кому-нибудь там, дома, чтобы не дожидаться, пока ее семья случайно узнает о том, что она овдовела.

Единственным другом, которому она могла доверять, был ее зять Нил Бьюкенен. Вот уже сколько лет он всегда защищал Мюйрин, тогда как ее мать и сестра осуждали ее поступки, на­зывая их неженскими. У Нила было четыре сестры, и все они были талантливы, красивы и образованны. Нила всегда впе­чатляла ее способность к арифметике, и он подробно расска­зывал ей об инвестировании и посвящал в другие финансовые премудрости. Его радовало, что она оказалась такой способной ученицей.

Выполняя роль их семейного адвоката, Нил подробно по­знакомился с делами ее отца. Он-то сможет сказать, удастся ли ей получить какие-нибудь деньги, чтобы отец ничего не узнал о том, что Августин растратил все ее приданое. А как хозяин поместья он может подсказать ей какое-нибудь решение от­носительно дальнейшей судьбы имения.

Нил хорошо разбирался в скотоводстве, особенно в том, что касается крупного рогатого скота. Он много ей о нем расска­зывал, в том числе и когда приезжал в поместье ее отца в Дамбертоне, а позже и в его новом доме недалеко от Дануна, у за­лива Фертоф-Клайд. Он всегда любил жить у воды и выкупил это имение у разорившегося помещика. Без сомнения, он посочувствует ей и одобрит ее желание помочь тем несчастным, чья жизнь зависит от ее работы, ее стараний.

Нил и Элис сыграли свадьбу в прошлом году и настойчиво приглашали Мюйрин почаще их навещать. Мюйрин знала, что Элис просто хочет похвастать, как удачно она вышла замуж. Нил, конечно, был по-своему красив, но главным его достоинством считалось богатство. Иногда Мюйрин было жаль Нила за то, что он совершил ошибку, женившись на ее сестре. Она знала, что единственный, кого любит эгоистичная Элис, – это она сама. Каждое пребывание Мюйрин в Дануне могло бы показаться ей чересчур долгим, если бы Нил и его брат Филип, который был младше Мюйрин на несколько лет, не развлекали ее. Ей даже разрешили управлять поместьем, и при этом все держалось и тайне, чтобы проверить, чему она научилась, когда удавалось избежать строгого контроля со стороны Элис и матери.

Мюйрин была прекрасной наездницей, хорошо готовила, а также помогала принимать роды у коров, овец и ослиц. Она не боялась мужчин, ведь Нил и Филип, с которыми она вместе выросла, стали почти частью ее семьи, потому что дядя Артур со своей семьей, где росли шесть мальчиков, поселился в скром­ном домишке в Финтри много лет назад. Мюйрин в детстве была настоящим сорванцом. Мальчики, между тем, получили хорошее образование. Ее отец считал, что только так молодые люди без гроша за душой смогут прокормить себя. Мюйрин так упорно настаивала, чтобы ей разрешили заниматься с их учи­телем, что вскоре ей позволили посещать эти уроки, и она изучила латынь, французский, немецкий, прекрасно овладела математикой.

Трое юношей сейчас находились в Лондоне, Париже и Эдин­бурге, работая в финансовых учреждениях и торговых домах. Мюйрин надеялась на то, что они, возможно, смогут что-нибудь посоветовать. Три младших брата все еще оставались в Финтри, занимая различные должности в огромном поместье своего дяди и помогая ему вести там дела.

Брат Нила Филип мог тоже быть для Мюйрин хорошим со­ветчиком: он владел небольшими шхунами, курсировавшими вдоль берегов Англии и Шотландии. Правда, сейчас Филип на­ходился в Канаде, а в это время за ходом дел следил Нил.

– У вас там все в порядке? – мысли Мюйрин прервал голос Локлейна.

– Да-да, в порядке. Простите, просто задумалась о дальней­ших планах, вот и все.

Сполоснув волосы, она отложила мочалку и вышла из ванны.

– Мне есть о чем волноваться? – поддразнил ее Локлейн хотя на самом деле ему не терпелось узнать, о чем она думала все это время.

– Пока не о чем, хотя вы ведь все равно будете, – крикнула Мюйрин. Она по-турецки обернула полотенцем мокрые во­лосы и быстро вытерлась досуха, прежде чем надеть сорочку. Затем, накинув халат, вышла из-за ширмы.

– У вас нет под рукой ножниц? – спросила она, вытирая волосы и быстро расчесывая их, нетерпеливо вырывая спутавшиеся.

Локлейн кивнул и с ужасом увидел, что она собрала волосы в плотный хвост и обрезала их почти на три фута, пока они не стали ей по плечи. Затем взглянула на себя в зеркало и подрезала кончики, аккуратно подровняв их.

– Совершенно напрасно! – воскликнул Локлейн, когда наконец снова обрел дар речи. – Ваши прекрасные волосы!

Мюйрин небрежно махнула рукой.

– Отрастут со временем. И потом, будет легче следить за волосами, да и они достаточно длинные, чтобы сделать парик. Я даже могу продать их парикмахеру.

Она улыбнулась, наслаждаясь тем, какое впечатление произвела на Локлейна, пытаясь прочитать это в его глазах. Он снова нахмурился.

– Мюйрин, ну действительно, ведь это не шутки! Ее глаза на мгновение сверкнули.

– Я уверена, что поступаю правильно! Ведь я изо всех сил стараюсь не утратить оптимизма в этих тяжелых испытаниях вот и все, Локлейн. Жаль, что вы этого не одобряете. Но, честно говоря, я в вашем одобрении и не нуждаюсь, мне как вашей хозяйке нужна лишь ваша преданность.

Мюйрин рассерженно отошла от него, демонстративно пересекла комнату и присела у камина, чтобы подсушить то, что он посчитал жалким остатком ее некогда великолепных иссиня-черных волос.

Задетый ее словами, Локлейн неуверенно остановился и по­смотрел на нее, но она его подчеркнуто игнорировала.

Спустя минуту он подошел к ее стулу и опустился перед ней на колени. Он осторожно провел по ее волосам.

– Простите. Я не имел права критиковать или жаловаться. Но у вас были такие прекрасные волосы…

– Они и будут такими. Они сильно вьются, когда короткие. Моя мать и Элис вечно твердили, что они похожи на гнездо. Видите ли, у них-то волосы совершенно прямые. И не прида­вайте значения тому, что я сказала. Я всегда все делаю непра­вильно, – тихо проронила она.

– Очень жаль, – Локлейн снова провел рукой по ее голове, по ее коротким теперь волосам, и сел рядом в надежде услышать как можно больше. – Почему так?

– Потому что мои мать и сестра – красавицы. А я мерзкий, неженственный урод в нашей семье. У меня черные кудряшки, темные тяжелые брови и очень бледная кожа. Я слишком вы­сока для женщины, недостаточно пышная там, где положено, к тому же у меня большие руки и ноги. Даже глаза у меня ка­кого-то непонятного цвета, – четко перечислила Мюйрин все возможные и невозможные недостатки своей внешности.

Локлейн долго и громко смеялся, пока не увидел, что глаза Мюйрин наполнились горькими слезами.

– Это они вам говорили? – хохотал он, не в силах сдержаться.

– Но ведь это правда. У них светлые волосы и голубые гла­за, да и сами они маленькие и изящные. Мне их кольца не под­ходят даже на мизинец.

– Моя дорогая, да будет вам известно, что не каждый мужчи­на приходит в восторг от светлых волос и голубых глаз, – Локлейн понял, что невольно сравнивает Мюйрин со своей невестой Та­рой и не может отчетливо вспомнить, как же та выглядит.

– Что касается вашего роста, так вы просто крошка по сравнению со мной, – сказал он, приподняв ее из кресла, так что стало видно, насколько он выше нее – не менее чем на фут. Затем он взял руки Мюйрин и положил обе ее ладошки в свою руку. У него было кольцо с печаткой, которое он еще юношей получил от Дугласа Колдвелла. Сняв со своего мизинца, он надел его на ее большой палец, на котором оно едва держалось.

– И чтобы больше никаких глупостей по поводу того, что вы какая-то не такая, слышите? – пожурил ее Локлейн, игриво дотронувшись до ее подбородка.

Он вздохнул, посмотрев на кольцо.

– Думаю, мне придется его продать, – сказал он, крепко сжал ее ладони, прежде чем снова надеть кольцо на мизинец, и направился к ванне, вода в которой быстро остывала.

– Если только оно не имеет какой-то особой ценности лич­но для вас. С виду оно очень старое.

– И это вы говорите после того, как продали свое обручаль­ное кольцо?

Она покачала головой и снова села у камина, подсушивая волосы.

– Я хочу забыть об Августине. Идите же скорее в ванну, пока она окончательно не остыла.

– Вы мне почитаете? – попросил Локлейн, не желая про­должать спор и почему-то ощущая, будто ему дали под дых. Он собрал свои принадлежности, приготовил чистую рубашку и пару брюк.

– Конечно, если хотите.

Локлейн вылил в ванну остатки горячей воды, быстро раз­делся и со вздохом откинулся на край ванны, пока его мягко окутывал поднимавшийся пар. Мюйрин читала вслух о новых ценах на сельхозпродукцию, что, как полагал Локлейн, должно было казаться ей невероятно скучным.

– Как насчет чего-нибудь повеселее, вроде светских хро­ник?– предложил он и вдруг хлопнул себя по лбу. Вот идиот!

Меньше всего она хотела слышать о том, что напомнило бы ей о праздной жизни в Шотландии.

– Нет уж, спасибо, меня вполне устроит сводка оптовых и розничных цен.

– И сколько просят за мясо? – быстро исправил свою бес­тактность Локлейн.

– Семь с половиной шиллингов за фунт. По-моему, это слишком дорого. Когда мой зять последний раз ездил на рынок, оно стоило по шесть шиллингов за фунт отборной говядины, не говоря уже о баранине.

– Но ведь следует учитывать и транспортные расходы, да и люди хотят выручить за свой скот как можно больше, – объ­яснил Локлейн.

– Овощи здесь по два фунта за тонну. Это довольно непло­хо, но дороже, чем мы привыкли.

– Здесь все закупают картошку оптом. Они здесь собирают лучшие урожаи, хотя, как по мне, так она слишком водянистая. И богач, и бедняк – картошку сейчас едят все. Но люди только ею и питаются, потому что зерно вырастить тяжело, сезон уро­жая здесь наступает позже, чем в континентальной Европе.

– Что же вы тогда едите?

– Как я и сказал, в основном картошку, да еще немного мо­лока и масла, если удастся достать, и овощи.

– Довольно бедно живете. А почему так много картошки?

– Это единственная культура, которой можно прокормить всю семью, выращивая на небольшом участке земли, получен­ном жителями в обмен на арендную плату. Картофель непри­тязателен, не требует особого ухода, ведь корнеплоды находят­ся под землей. У людей остается время на еще какие-нибудь занятия – охоту, рыбалку или стройку.

– Или они могут наняться на другие работы, а потом снова вернуться к своим семьям, – отметила Мюйрин.

– Верно.

– Теперь я начинаю понимать. Раньше у нас на полях работали ирландцы. Я всегда удивлялась, как они умудряются оставлять свои семьи во время сбора урожая. Но почему у них так мало земли? – поинтересовалась Мюйрин через какое-то время.

– Потому что в Ирландии земля на вес золота. Каждый меч­тает о собственном участке. Человек готов заплатить за него непомерную цену, чтобы прокормить свою семью. Потом он разделит этот участок между всеми сыновьями, так что с каждым годом участки становятся все меньше и меньше. И должен ска­зать, что помещики стали гораздо скупее. Они сдают землю лю­дям среднего достатка, которые, в свою очередь, делят ее на части и тем самым зарабатывают на тех, кто готов дать любую цену. Даже если иметь дело непосредственно с помещиком, он может сдать землю по более низкой цене, но потребовать дополнитель­ную плату за мелиорацию. Так что если вы построите дом на этой земле, вам сразу придется больше платить. Так и образуется по­рочный круг, который привязывает людей к земле и помещикам, как крепостных в средние века. Они оказываются у помещиков в ловушке, и, если не оплатят долги, их ждет долговая тюрьма.

– Господи, а ведь я даже понятия об этом не имела!

– Это естественно, Мюйрин, откуда вы могли знать, – ска­зал он, прежде чем окунуть голову в воду. – Многие знают, но им до этого нет никакого дела. Я уверен, что Ирландия не будет спать спокойно, пока существует эта система. Но пока поме­щики фактически отсутствуют на своей земле и только вымо­гают с народа деньги, чтобы роскошествовать, положение ста­новится все хуже. Жадные перекупщики буквально разоряют и помещиков, и крестьян, обводя их вокруг пальца.

– Ясно.

– Я подозреваю, что именно это и произошло, когда я уехал из Барнакиллы. Мой предшественник заболел и скоропостиж­но умер. Пока он был болен, Августин попросил мою сестру вызвать меня. Я покинул Австралию как только получил письмо.

Когда я приехал, старик уже отдал концы. Я не успел сразу разобраться, что к чему в документах, которые мне передали.

– Ну что же, попробуем разобраться в них вместе, когда приедем, – уверенно произнесла она.

Мюйрин погрузилась в молчание, обдумывая то, что узнала из газеты, и ответы Локлейна на свои вопросы.

Локлейн, посвежевший и повеселевший после ванны, вы­терся полотенцем, переоделся за ширмой и предстал перед ней в рубашке и брюках.

– У меня в сумке лежит маленький сейф Августина, – не­громко сообщил он.

– Мы можем посмотреть, что там, – откликнулась она, отводя взгляд, до этого откровенно устремленный на него. Она отметила про себя, как красив Локлейн в домашней одежде.

Стук в дверь возвестил о том, что принесли ужин. Мюйрин поднялась из кресла и набросила на плечи шаль. Служанка по­ставила поднос и вышла.

– А вы не хотите переодеться, прежде чем мы сядем ужи­нать? – неожиданно спросил Локлейн.

Мюйрин удивленно посмотрела на него.

– Но ведь это совершенно ни к чему, вам не кажется? Уже поздно, мне и так вполне тепло. Если вы не возражаете…

– Вовсе нет.

Он подумал о том, какая она все-таки необычная. Тара никогда не позволяла ему видеть себя не в лучшем виде. Хотя их отношения с самых первых дней были страстными, Тара в те­чение последующих лет постоянно выражала недовольство тем, что он то помял ей платье, то испортил прическу, и они стали заниматься любовью все реже и реже, пока наконец не разо­шлись окончательно.

Позже Локлейн объяснил это ее связью с Кристофером Колдвеллом. Теперь он гадал, не было ли чего-то еще. Дело в том, что Тара была исключительно холодной женщиной, которая не получала особого удовольствия от физической близости. Она была из хорошей семьи, переживавшей тяжелые времена. Поч­ти все те небольшие деньги, которые она получала в Эннискил­лене как швея, она тратила на свою внешность. Именно к это­му она стремилась – иметь пусть несерьезного, но богатого любовника, горько подумал он, опять невольно сравнивая Мюйрин со своей бывшей невестой и понимая, что Тара явно про­игрывает рядом с ней.

– Идите поешьте, Локлейн, – взяв его за руку, позвала она, заметив, что мысли его витают где-то далеко.

Она наполнила его тарелку, затем положила себе всего по чуть-чуть и села. Все было очень вкусным. Локлейн заметил, что она заказала самые дешевые, но питательные блюда. Они доели овощи и почти разделались с картошкой. Из оставшегося хлеба и кусочков мяса Мюйрин сделала бутерброды, чтобы можно было перекусить на следующий день в пути, и завернула их в чистую салфетку вместе с оставшимся картофелем.

Теплая ванна, горячая еда и поздний час сделали свое дело: оба захотели спать. Они отодвинули столик от камина, чтобы можно было сесть поближе к огню, и сидели, попивая кофе, который, как заметила Мюйрин, был ее слабостью. Они с до­вольным видом смотрели на потрескивающие огоньки пламе­ни, едва соприкасаясь коленями.

Локлейн любовался лицом Мюйрин, поглядывая на нее из-под припухших век, и наконец произнес:

– Должен сказать, Мюйрин, что вы справились со всем уди­вительно легко.

– У меня ведь не было особого выбора, не так ли, Локлейн? – она пожала плечами.

– Был, моя дорогая. Вы могли вернуться в Шотландию, окон­чательно решив покончить с Барнакиллой. Возможно, завтра вы пожалеете, что не сделали этого.

– Вы тоже хорошо справились, Локлейн. Ведь вам это было нелегко.

– Может, и так, но я должен быть сильным. Моя сестра на меня рассчитывает, вы же знаете. Вообще-то все они надеются на меня.

– А теперь и на меня тоже, – грустно заметила она. – На­деюсь, что оправдаю эти надежды.

– Я уверен в этом, Мюйрин. Каждой жилкой чувствую, что все получится.

Мюйрин встала и потянулась.

– А единственное, что чувствую каждой жилкой я, – это то, что у меня все болит после поездки в этой грохочущей ко­ляске. Если вы не возражаете, я ложусь спать.

Она допросила коридорного принести еще горячей воды и грелку для постели, почистила поднос, пока слуги подгото­вили постель и унесли грязную посуду. Затем она принялась доставать теплое белье и чулки. Приготовленную еду она по­ложила возле сумки и вывесила на утро темное шерстяное платье.

Когда они остались одни, Локлейн положил в кресло несколь­ко подушек и взял с кровати свободное одеяло.

Она ошарашенно уставилась на него:

– Что вы делаете?

– Устраиваюсь на ночь.

Мюйрин вырвала одеяло у него из рук и бросила его обрат­но на кровать.

– Я же сказала вам, Локлейн, мы делим все, в том числе и кровать.

Локлейн залился краской:

– Мюйрин, вы сами не знаете, что говорите!

– Ради Бога, я не хочу, чтоб вы замерзли в этом кресле или на полу. Кровать большая, вы даже не заметите, что там буду я. И если это вас успокоит, мы, чтобы сохранить ваше целомудрие, можем разделить кровать бутылками с горячей водой, – ска­зала она с легкой улыбкой.

Локлейн снова зарделся и улыбнулся, в душе высмеяв себя:

– Вы и вправду самая удивительная девушка, которую я знаю.

– Я думала, мы решили, что будем честны друг с другом. Я устала притворяться, устала думать, что стоит делать, а чего не стоит. Мне двадцать один год, я была замужем и всю свою жизнь провела на ферме. Я не питаю иллюзий относительно того, что может случиться между мужчиной и женщиной. И еще я знаю, что обычно это бывает по взаимному желанию. Я вам доверяю, Локлейн, поэтому хватит спорить. Я устала и замерз­ла, а утром нам надо рано встать.

– Зачем? – удивленно спросил Локлейн.

– Потому что я забронировала для нас два места в утренней коляске, так что мы позавтракаем и в семь часов уедем.

Локлейн устало потер глаза.

– Я могу узнать, зачем? Посмотрите на себя, Мюйрин, вы же совсем выбились из сил, бедняжка, – сказал он, с особенной нежностью убирая за ухо непослушный черный локон с ее лица.

– Затем, что нам надо приниматься за работу в Барнакилле. Нет никакого смысла оставаться в Вирджинии целый день, что­бы потом приехать в Эннискиллен поздно вечером и ночевать там, поскольку мы не сможем сразу же отправиться в Барнакиллу.

– Похоже, вы все тщательно обдумали, маленькая мисс, – сказал он, неожиданно наклоняясь, чтобы поцеловать ее в щеку, но тут же одумался.

– Я стараюсь, Локлейн, правда стараюсь.

– У вас все получается, вы умница. Ну ладно, мы ляжем в одну постель, но я положу между нами подушку и свободное одеяло, чтобы защитить ваше целомудрие.

– Элис бы сказала, что я была всего лишь сорвиголова, у ко­торой никого не было, – усмехнулась она.

– Почему? – удивленно спросил он.

– Ей нравился Августин, но других моих ухажеров она от­шивала. Она говорила мне, что я отыгрываюсь за свою непри­влекательность тем, что таким поведением привлекаю мужчин, заставляя оказывать мне особое внимание.

Локлейн фыркнул, почувствовав неожиданную вспышку ревности.

– А в чем же заключалось это особое внимание? – резко поинтересовался он, и его глаза блеснули.

Мюйрин пожала плечами.

– Ну, танцевали, катались на лошадях, на охоту ездили, бе­седовали.

Локлейн заметно успокоился.

– Я не вижу в этом ничего плохого. Моя сестра занимается тем же самым, и ее целомудрие при этом вне подозрений.

– Я рада это слышать. Приятно осознавать, что ты не какая-то ненормальная. С вами приятно поговорить. Вы очень, как это, понимающий. Сочувствующий. Вот Элис не разговарива­ет, она только отдает приказы, – сказала Мюйрин и задрала нос, изображая свою сестру.

Локлейн рассмеялся, расстегивая верхние пуговицы рубаш­ки, и откатил одеяло на середину кровати.

– Когда-то я тоже знавал такого человека. Но теперь, кажет­ся, начинаю понимать, почему Финтри кажется столь непривлекательным. Чего не скажешь о вас. Вы-то уж точно не урод­ливы.

Он покраснел и полностью сосредоточился на одеяле.

– Очень мило с вашей стороны. Думаю, все зависит от того, насколько строгая семья, – размышляла Мюйрин, расстегивая пуговицы халата. – Хотите верьте, хотите нет, но у богатства есть свои минусы, хотя, конечно, я не ищу у вас сочувствия…

Она умолкла, чтобы собраться с мыслями.

– Какие же например, Мюйрин?

– Например, приходится постоянно, изо дня в день, играть одну и ту же роль, – сказала она, забираясь в постель. – Я боль­ше не хочу играть эту роль. Я хочу просто быть собой. Я при­няла предложение Августина, потому что встретила человека, который, когда ухаживал за мной, дал мне почувствовать, что я ему нужна. Я думала, что для него я важней всего на свете. Но ведь все это тоже была игра?

Локлейн проглотил образовавшийся в горле комок и собрал все свои силы, чтобы не потерять самообладание, не потянуть­ся к ней и начать целовать и ласкать ее.

– Я уверен, что все так и было. Это не было игрой, Мюйрин.

– Нет, Локлейн. – Мюйрин резко качнула головой, и ее чер­ные локоны рассыпались по подушке. – Барнакилла была и всег­да будет важнее, скажете, нет?

– Мюйрин, я не думаю…

– Давайте спать, а? – прервала его Мюйрин, натягивая оде­яло на подбородок и поворачиваясь к нему спиной.

Локлейн погасил масляные лампы, затем забрался в постель и наконец закрыл глаза. Но образы Мюйрин – смеющейся, плачущей, находящейся в отчаянии – не выходили у него из головы, и только спустя, казалось, целую вечность он наконец погрузился в сон.