Дом у дороги

Еще не та была пора,

Что входит прямо в зиму.

Еще с картошки кожура

Счищалась об корзину.

Но становилась холодна

Земля нагрева летнего.

И на ночь мокрая копна

Впускала неприветливо.

И у костра был сон – не сон.

Под робкий треск валежника

Теснила осень из лесов

Тех горьких дней ночлежника.

Манила памятью жилья,

Тепла, еды и прочего.

Кого в зятья,

Кого в мужья, —

Куда придется прочила.

Внушала голосом молвы,

Дождем, погодой золкою,

Что из-под Ельни до Москвы

Идти – дорога долгая…

…В холодной пуне, у стены,

От лишних глаз украдкой,

Сидел отставший от войны

Солдат с женой-солдаткой.

В холодной пуне, не в дому,

Солдат, под стать чужому,

Хлебал, что вынесла ему

Жена тайком из дому.

Хлебал с усердьем горевым,

Забрав горшок в колени.

Жена сидела перед ним

На том остывшем сене,

Что в давний час воскресным днем,

По праздничному делу

В саду косил он под окном,

Когда война приспела.

Глядит хозяйка: он – не он

За гостя в этой пуне.

Недаром, видно, тяжкий сон

Ей снился накануне.

Худой, заросший, словно весь

Посыпанный золою.

Он ел, чтоб, может быть, заесть

Свой стыд и горе злое.

– Бельишка пару собери

Да свежие портянки,

Чтоб мне в порядке до зари

Сниматься со стоянки.

– Все собрала уже, дружок,

Все есть. А ты в дороге

Хотя б здоровье поберег,

И первым делом ноги.

– А что еще? Чудные вы,

С такой заботой, бабы.

Начнем-ка лучше с головы, —

Ее сберечь хотя бы.

И на лице солдата – тень

Усмешки незнакомой.

– Ах, я как вспомню: только день

Ты этот дома.

– Дома!

Я б тоже рад не день побыть, —

Вздохнул. – Прими посуду.

Спасибо. Дай теперь попить.

С войны вернусь, – побуду.

И сладко пьет, родной, большой,

Плечьми упершись в стену,

По бороде его чужой

Катятся капли в сено.

– Да, дома, правду говорят,

Что и вода сырая

Куда вкусней, – сказал солдат,

В раздумье утирая

Усы бахромкой рукава,

И помолчал с минуту. —

А слух такой, что и Москва

На очереди, будто…

Идти – не штука, был бы толк, —

Добавил он с заминкой

И так невесело примолк,

Губами сжав сенинку.

Жена подвинулась к нему

С участливой тревогой.

Мол, верить стоит не всему,

Болтают нынче много.

А немец, может, он теперь

К зиме остепенится…

А он опять:

– Ну, что же, верь

Тому, что нам годится.

Один хороший капитан

Со мной блуждал вначале.

Еще противник по пятам

За нами шел. Не спали,

Не ели мы тогда в пути.

Ну, смерть. Так он, бывало,

Твердил: идти, ползком ползти —

Хотя бы до Урала.

Так человек был духом зол

И ту идею помнил.

– И что же?

– Шел и не дошел.

– Отстал?

– От раны помер.

Болотом шли. А дождь, а ночь,

А тоже холод лютый.

– И не могли ничем помочь?

– И не могли, Анюта…

Лицом к плечу его припав,

К руке – девчонкой малой,

Она схватила за рукав

Его и все держала,

Как будто думала она

Сберечь его хоть силой,

С кем разлучить одна война

Могла, и разлучила.

И друг у друга отняла

В воскресный день июня.

И вновь ненадолго свела

Под крышей этой пуни.

И вот он рядом с ней сидит

Перед другой разлукой.

Не на нее ли он сердит

За этот стыд и муку?

Не ждет ли он, чтобы сама

Жена ему сказала:

– Сойти с ума – идти. Зима.

А сколько до Урала!

И повторяла бы:

– Пойми,

Кому винить солдата,

Что здесь жена его с детьми,

Что здесь – родная хата.

Смотри, пришел домой сосед

И не слезает с печи…

А он тогда сказал бы:

– Нет,

Жена, дурные речи…

Быть может, горький свой удел,

Как хлеб щепоткой соли,

Приправить, скрасить он хотел

Таким геройством, что ли?

А может, просто он устал,

Да так, что через силу

Еще к родным пришел местам,

А дальше – не хватило.

И только совесть не в ладу

С приманкой – думкой этой:

Я дома. Дальше не пойду

Искать войну по свету.

И неизвестно, что верней,

А к горю – в сердце смута.

– Скажи хоть что-нибудь, Андрей.

– Да что сказать, Анюта?

Ведь говори не говори,

А будет легче разве

Сниматься завтра до зари

И пробираться к Вязьме?

Никем не писанный маршрут

Распознавать на звездах.

Дойти до фронта – тяжкий труд,

Дойдешь, а там – не отдых.

Там день один, как год, тяжел,

Что день, порой минута…

А тот – он шел и не дошел,

Но все идет как будто.

Ослабший, раненый идет,

Что в гроб кладутся краше.

Идет.

«Товарищи, вперед.

Дойдем. Настанет наше!

Дойдем, иному не бывать,

Своих достигнем линий.

И воевать – не миновать.

А отдыхать?

В Берлине!»

На каждом падая шагу

И поднимаясь снова,

Идет. А как же я могу

Отстать, живой, здоровый?

Мы с ним прошли десятки сел,

Где как, где смертным лазом.

И раз он шел, да не дошел,

Так я дойти обязан.

Дойти. Хоть я и рядовой,

Отстать никак не волен.

Еще добро бы он живой,

А то он – павший воин.

Нельзя! Такие вот дела… —

И ей погладил руку.

А та давно уж поняла,

Что боль – не боль еще была,

Разлука – не разлука.

Что все равно – хоть наземь ляг,

Хоть вдруг лишись дыханья…

Прощалась прежде, да не так,

А вот когда прощанье!

Тихонько руку отняла

И мужние колени

С покорным плачем обняла

На том угретом сене…

И ночь прошла у них.

И вдруг

Сквозь кромку сна на зорьке,

Сквозь запах сена в душу звук

Вошел ей давний, горький:

Коси, коса,

Пока роса,

Роса долой —

И мы домой…