Дом у последнего фонаря

Глава 2

Она проснулась далеко за полдень. Женщина спала бы еще, но ее разбудила кошка. Цирцея, обычно дремавшая в ногах у хозяйки, принялась бродить по постели, уминая лапками теплый плед, под которым нежилась Александра. Кошка утробно урчала, тыкалась острой мордочкой в лицо женщине… Наконец Александра не выдержала и села. Цирцея приветствовала пробуждение хозяйки возбужденным настойчивым мяуканьем.

– Рано обрадовалась, есть все равно нечего, – пробормотала Александра. – Сейчас вот попробую умыться и схожу в магазин.

Она зашла за ширму, отгораживающую угол мансарды, отвернула вентиль позеленевшего от старости крана, вмонтированного в заплесневевшую стену. Вода полилась тонкой струйкой, сперва толщиной с вязальную спицу, потом – с нитку и в конце концов иссякла. Александра успела два раза набрать пригоршню и ополоснуть лицо. С умыванием было покончено.

Женщина давно притерпелась к неудобствам чердачной жизни и не променяла бы эту захламленную мастерскую на самую благоустроенную квартиру. Из удобств здесь имелись только раковина, холодная вода, унитаз и ржавые, вечно ледяные батареи. Зимой приходилось отапливать огромную мансарду электрическими нагревателями, но из щелистого пола дуло так же отчаянно, как из рассохшихся оконных рам под скатом крыши.

Первое время женщина мерзла и беспрестанно болела, затем незаметно привыкла и почти перестала страдать от холода. Она привыкла и ко многому другому – к непостоянным заработкам, к вечно испачканной красками старой одежде, к одиночеству и неудачам… А больше всего – к свободе, к независимости все от тех же денег, от семьи, от удобств и условностей. Ей давно уже казалась нормальной жизнь в этом расселенном доме, где располагались мастерские художников, скульпторов и реставраторов. Нормой стало дрожать зимой под грудой одеял, умываться из горсти и, спускаясь по лестнице, отталкивать носком сапога попадавшихся навстречу наглых неторопливых крыс. Зато никто ей не указывал, как жить, никто ни к чему не принуждал, и если она брала на себя какие-то обязательства, то лишь перед клиентами, отдавшими ей вещь для реставрации или перепродажи.

Мать Александры до сих пор не могла смириться: «Когда тебе было двадцать лет, мы с отцом питали такие надежды! Ты была такой талантливой, трудолюбивой девочкой, и все, ВСЕ мне говорила! Когда тебе подкатило под тридцать и ты привела в дом своего подозрительного первого муженька, мы так расстраивались… Знали бы, что потом ты свяжешься с этим пропойцей Корзухиным и переедешь к нему, на этот ужасный развалившийся чердак! Там на пол ступить страшно – того гляди вся эта гниль проломится! И чем ты занимаешься теперь, в сорок лет, когда нормальному человеку положено уже всего достичь? Картин больше не пишешь. Живешь черт знает как! Питаешься бог знает чем! Худая, как щепка, бледная, в каких-то старых страшных тряпках… Брось свой чердак и переезжай к нам с отцом, мы освободим твою комнату. И слушай, я недавно встретила бывшую сокурсницу, у нее сын год назад развелся. Отличный мужик, работает в банке, не пьющий, разумный, катается на лыжах…»

Александра причесалась перед мутным от старости зеркалом и скривила губы, будто попробовала что-то очень горькое – размолотую таблетку аспирина, например. Вчерашняя поездка за город вспомнилась ей в мельчайших деталях. «Трудно было ожидать, что Лыгин начнет со мной любезничать, поцелует руку, солжет, что я замечательно выгляжу… Я и не ждала ничего подобного. Но мог хотя бы меня дождаться, раз уж пригласил, да еще так срочно, в такой поздний час! Никогда не пойму этой выходки. Никогда не прощу! Я выбросила чуть не последние деньги на такси, а от заказчиков еще пару недель ничего не получить!»

Чем больше Александра думала о вчерашней неудаче, тем быстрее росла злоба. «Хамство, безмерное хамство! Так не поступают с женщиной, если хоть во что-то ее ставят! А уж с деловым партнером такие номера проделывают, если хотят с ним расстаться! Я столько для него сделала, он всегда был доволен! Мне даже казалось, Лыгин начал хорошо ко мне относиться, видеть во мне человека. И когда мы встречались в последний раз, он воздерживался от язвительных замечаний и ни разу не сказал ничего неприятного…»

Пока на крохотной допотопной плитке варился кофе, она набрала номер мобильного телефона Лыгина. Александра решила не готовить гневной речи, а импровизировать на ходу. «Потребую вернуть мне деньги за такси – это раз! А еще обязательно выскажу то, что рвалось у меня с языка все эти годы: до чего он надутый, самовлюбленный, чванный тип!»

Но когда ей вдруг ответил звонкий женский голос, Александра растерялась и какое-то время молчала. Наконец в трубке прозвучал вопрос:

– Вы будете говорить или мне отключиться?

– Извините, – опомнилась Александра, – я звоню Дмитрию Юрьевичу.

– А папа уехал, – с готовностью ответила женщина, судя по тембру голоса, очень молодая.

– Ах, вот как… – протянула Александра. – Это все объясняет.

– Объясняет – что?

– Вчера вечером Дмитрий Юрьевич просил меня приехать к нему на дачу, по делу. Я приехала, но его дома не оказалось. А надолго он уехал?

– Я не знаю, – настороженно проговорила девушка. – А вы кто?

– Простите, а я с кем говорю? – в свою очередь осведомилась Александра.

– Я его дочь.

– Слышала о вас…

– Не может быть! – воскликнула девушка. – А что папа говорил?

– Не помню толком, но что-то хорошее, – солгала Александра.

– Имя называл? Меня зовут Лиза.

– Очень приятно. Я – Александра. Он говорил именно о вас, не сомневайтесь. Если вы его единственная дочь, конечно.

– Чудеса, – с прежним недоверием в голосе заметила Лиза. – А знаете, папы сейчас правда нет. Он уехал куда-то, а телефон забыл. Я его нашла сегодня утром на даче, на письменном столе.

– Там не было телефона! – вырвалось у Александры.

– Вы что, заходили в дом?!

– Ну конечно! Вошла, поднялась в мансарду… И я уверена, Лиза, что телефона на письменном столе не было!

– А как вы дверь открыли? У вас есть ключи?

– Нет, что вы. Но дверь была не заперта.

– Дверь была закрыта на оба замка, когда я приехала туда сегодня. – Теперь девушка говорила совсем уж неприветливо. В ее голосе слышались очень знакомые Александре надменные нотки: – Ключи у меня, к счастью, имеются. Я вошла в дом, обнаружила, что папы нет. А телефон лежал на столе, наверху.

– Настольная лампа горела? – взволнованно спросила Александра.

– Нет. А вы меня сейчас станете уверять, что лампа горела, когда вы там побывали?

– Она горела, когда я вошла в дом, и более того – я оставила ее включенной, когда уехала, – твердо сказала женщина.

– Не понимаю. А когда вы приезжали?

– Примерно в половине первого ночи. А уехала через час.

– И целый час вы пробыли в доме совершенно одна?

– Представьте, мне пришлось вызвать такси и дождаться его! А вы что же, меня в чем-то подозреваете? – Александра сняла с плитки турку с вскипевшим кофе и поставила ее на треснувшую кафельную плитку, заменявшую подставку под горячее. – Надеюсь, из дома ничего не пропало?

– Как я могу знать, что оттуда пропало, если я не в курсе, что там было? – резонно возразила девушка. – Думаете, я каждую вещь наперечет помню? Да я там была всего только раз! Я ничего против вас не имею… Но вы все время мне противоречите, говорите то, чего не было. Дом был заперт, телефон лежал на столе и лампа не горела. Я пока не сошла с ума, все помню. Час назад оттуда вернулась.

– А фонарь? Фонарь во дворе был включен?

– Фонарь? – удивилась собеседница. – Зачем его включать? Ведь светло.

– Ночью фонарь горел, – терпеливо пояснила Александра.

– А утром… Не знаю… – задумалась Лиза. – Было так солнечно… Даже если лампочка и горела где-то наверху, я бы не заметила.

– А вы туда поехали… почему? Вас отец пригласил?

Ответом было молчание. Александра ждала, затаив дыхание, опасаясь, что Лиза положит трубку. Простое объяснение, которое сперва совершенно удовлетворило художницу – Лыгин внезапно уехал, забыв отменить встречу, – теперь не вносило никакой ясности. «Лиза не знает правды, – поняла женщина. – Ей известно об отце не больше, чем мне!»

– Собственно, я ничего не должна вам рассказывать, – после паузы отозвалась наконец девушка. – Но все это действительно странно. Вы кто? Папина любовница?

– Нет, мы общались исключительно по делу! – смутилась Александра. – Я продавала его коллекции… Мы с ним семь лет знакомы.

– Тогда ладно… Понимаете, отец меня на дачу вообще не звал. Я уже говорила, что побывала там лишь раз, в детстве, лет десять назад. Потом родители развелись, разъехались, после отец совсем на эту дачу переселился. И никого туда не приглашал. И уж конечно, меня! Девушка нервно рассмеялась. – Он вообще мне никогда не звонил. Ни разу в жизни. И вдруг вчера вечером!.. А я не услышала, телефон лежал в застегнутой сумке, в прихожей. Я была в гостях, там музыка играла… Уже заполночь засобиралась домой, села в машину, достала телефон и… Глазам не поверила – отец звонил!

– Вы перезвонили?

– Конечно, и не раз, но он не отвечал. Телефон был включен, но трубку не брали.

– И я примерно в то же время пыталась позвонить вашему отцу, Лиза! – убедительно произнесла Александра. – Та же картина. И поймите, я находилась в доме и не слышала звонков! Ни своих, ни ваших! Кстати, когда вы нашли телефон, звонок был выключен?

– Нет, – растерянно ответила девушка. – Телефон почти разрядился, но еще «дышал». И звонок был включен.

– Если бы телефон зазвонил в мансарде, я услышала бы обязательно. Из любого угла в доме.

– Я ничего не понимаю, – удрученно призналась Лиза. – Вы меня путаете… И пугаете. Когда я приехала утром на дачу и не застала там папу, то особенно не встревожилась. А вы начинаете внушать мне такие вещи, что в голову уже черт-те что лезет!

– Лиза, я не собираюсь вас пугать, но прошлой ночью мне самой пришлось подрожать от страха. Я была совсем одна, в темном нежилом поселке, где горел всего один фонарь! И кто-то зажег этот фонарь прямо на моих глазах! А когда я подошла к дому, там уже никого не было! Кто-то включил фонарь и ушел, будто спрятался от меня!

– Почему вы говорите «кто-то»? – севшим голосом спросила Лиза. – Это папа включил фонарь и ушел… Уехал.

– Нет, тут обошлось без машины. Было так тихо… Я бы обязательно услышала мотор, увидела свет фар, пусть вдали. И потом, машина наверняка поехала бы в мою сторону, в сторону города. Куда же еще – за поселком только поля… Но мне никто не встретился.

Лиза молчала.

– Если учесть все, что обнаружили утром вы, – продолжала Александра, не дождавшись ответа, – то в доме кто-то побывал после моего отъезда. Этот человек где-то прятался и ждал, пока такси уедет. Тогда он вернулся в дом, положил наверху телефон, выключил лампу и запер дверь.

– Это мог быть только папа! – вырвалось у девушки.

– Ваш отец ждал меня. И думаю, не стал бы прятаться и ставить гостя в такое затруднительное положение. Зачем?…

– Мне пора на работу, – внезапно заявила Лиза. – Я и так прогуляла полдня.

– Пожалуйста, позвоните мне по этому номеру, когда ваш отец объявится!

– Хорошо, – неохотно пообещала девушка.

– Кстати… Извините мое любопытство… Зачем вы забрали его телефон?

Александра думала, что ответа не последует, так долго молчала Лиза. Женщина уже собиралась отключиться, когда услышала тихие слова:

– Решила, что будет повод с ним увидеться.

И гудки.

Разговор взбудоражил художницу так, что она вплоть до вечера не могла заставить себя приняться за работу. Выйдя на полчаса за покупками, Александра долго сидела потом на тахте, завернувшись в плед. Куря одну сигарету за другой, уставившись в пустоту, она задавала себе вопросы, на которые не находила ответов.

«Предположим, эта мистификация – дело рук самого Лыгина. Он просто раздумал со мной встречаться и удрал. Отправился гулять по поселку, дожидаясь моего отъезда. Потом вернулся, а к утру снова исчез. Вполне резонно выключил свет в мансарде, но неразумно бросил телефон. Запер дверь, но забыл про фонарь. Во всем этом просматривается что-то судорожное, ненормальное. Так не поступают люди в своем уме. Не хочешь встречаться – позвони и отмени встречу. Но прятаться в темноте больше часа, на холоде, под дождем…»

В прежние времена Александра позвонила бы Альбине, поделилась своими сомнениями и наверняка получила бы дельный совет. Уж во всяком случае, слова утешения. Но Альбина умерла в марте этого года, после операции на сердце, не приходя в сознание, в реанимации. Хирург, с которым разговаривала Александра, сказал, что у шестидесятисемилетней пациентки было изношенное сердце глубочайшей старухи.

– Накануне операции она улизнула-таки в туалет, хотя я запретил ей ходить из-за тромба, и выкурила там подряд полпачки сигарет, – с упреком заявил он. – О чем еще можно говорить?

Заплаканная Александра и не собиралась обвинять врача. Она, как никто другой, знала, что Альбина никогда не берегла себя. Оголтелое курение, бесконечный черный кофе с утра до ночи, а в былые времена и кое-что покрепче – вот была ее обычная «диета», практиковавшаяся годами. Альбина относилась к болезням и смерти философски, повторяя, что эта доля никого не минует, и как будто совсем не боялась близкого конца… Накануне операции, когда женщины увиделись в больничной палате, подруга была не подавлена, а, скорее, задумчиво грустна.

– Не расстраивайся сильно, если я не встану, – сказала она Александре, – и забери себе мой архив. Там все контакты, все клиенты за тридцать лет. Дарю.

– Прекрати… – содрогнулась Александра.

– Это ты брось себя обманывать. Я такая развалина, что самой противно. Не плачь. Сейчас же перестань плакать!

…Вспомнив этот последний разговор, Александра прошла в угол мансарды, за ширму, где громоздились картонные коробки с бумагами, папки с этюдами и стопы журналов. Тут же стоял старый фанерный чемодан с обитыми жестью углами. В нем хранился архив Альбины, уже не раз послуживший новой хозяйке.

Щелкнув тугими латунными замками, Александра принялась перебирать пухлые растрепанные тетради и рассыпающиеся блокноты, поднося их к свету слабой лампочки, едва освещавшей угол. Альбина, безалаберная во всем, что касалось ее личной жизни, здоровья и прочих «мещанских» мелочей, вела скрупулезный учет всем своим деловым контактам. Каждый клиент, хотя бы раз купивший у нее вещь или продавший что-нибудь, неизбежно попадал в архив. Здесь фиксировались не только имя, адрес, телефон, но и все известные Альбине факты – от семейного положения до религиозных убеждений и кулинарных пристрастий. И разумеется, описывалась каждая сделка – что куплено или продано, когда и почем.

Архив был организован самым тщательным образом. Случайных или начинающих клиентов Альбина отмечала в тетрадях с серыми обложками. Если клиент продолжал совершать сделки, он переводился в тетради красного цвета. Для постоянных клиентов заводились именные блокноты – по одному на человека. На каждой странице фиксировалась отдельная сделка. Все было устроено очень удобно. Едва открыв блокнот, Александра получала полную информацию о том, что можно предлагать тому или иному человеку, чем он интересуется и что может продать сам. Накануне крупных европейских аукционов, изучив предложения, Александра садилась за телефон и, обзванивая клиента за клиентом, формировала портфель заказов.

Близился декабрь, месяц самых сумасшедших продаж. Обычно Александра планировала несколько поездок только на первую половину месяца. Но в этом году ей фатально не везло. Клиенты, которым она звонила и сообщала предложения аукционов, мялись, сомневались и выказывали единодушие только в том, что не собирались выдавать авансов под покупки. Деньги кончались. Ей снова вспомнился Лыгин, и художница больно прикусила губу.

«А я размечталась, что он даст мне заработать! Всегда у нас все гладко сходило. Почему же теперь сорвалось? Необъяснимо. Не понимаю!»

Когда Александра встретилась с Лыгиным в последний раз, он передал ей на реализацию не «пару коробок хлама», как грозился, а вполне полноценные коллекции. В основном бронзу и холодное оружие. Все это женщина продала сразу, с помощью Альбины, в архиве которой значилась чуть не сотня коллекционеров такого рода вещей. Но попадались среди «накоплений» Лыгина и странноватые экспонаты, с которыми Александра не всегда понимала, что делать…

Например, латинский молитвенник шестнадцатого века, с вырезанными в конце страницами. Глядя на срезы, женщина предположила, что они совсем свежие. Но кто испортил этот прелестный томик, переплетенный в красный бархат, вышитый потускневшим от времени жемчугом и золотыми нитями? Она решилась спросить об этом Лыгина, когда ей не удалось сосватать молитвенник страстным любителям подобных предметов культа.

– Я звонила двум коллекционерам, и те сперва очень заинтересовались. Но я была вынуждена сказать, что в молитвеннике вырезана вся заупокойная служба, понимаете? – жаловалась Александра Лыгину по телефону. – Они пошли на попятный. Даже взглянуть не захотели. Что делать?

– Предлагайте еще кому-нибудь, – равнодушно отвечал Лыгин.

– Если бы молитвенник не был испорчен, я бы продала его за очень большие деньги… – осторожно продолжала художница.

– Но он испорчен, – так же невозмутимо сказал собеседник. – Что тут обсуждать? Ищите покупателя на то, что имеете.

– Вы не знаете, чьих это рук дело? Просто варварство, изрезать раритет 1553 года!

– Книга попала ко мне уже в таком виде. Я даже ничего не подозревал, пока вы не сказали.

– Боюсь, ее не удастся продать, – сокрушенно вздохнула женщина.

– Пусть полежит у вас. Может, подвернется покупатель. Мне она больше не нужна.

Молитвенник не нашел нового владельца по сей день.

Александра даже не предлагала его никому, твердо решив вернуть Лыгину при первом удобном случае. Но вчера она собиралась в такой спешке, что забыла захватить книгу.

Также среди вещей, отданных ей прошлым летом на реализацию, были позеленевшие медные серьги и нагрудные украшения из какого-то кургана, горсть мелких монет Римской империи, несколько малоценных гемм, печаток и медальонов. Все, по мнению Александры, с нелегальных, «черных» раскопок. Ничем подобным Лыгин прежде не интересовался, его старые коллекции отличались избирательностью, даже рафинированностью. Он и сам признал, что эти последние, случайные приобретения были сделаны без цели и смысла.

– Я давно уже перестал заниматься антиквариатом прицельно, только набегами. Собирать хлам – скверная привычка. Но в последние годы я посвятил себя только одной теме. Это очень дорого, постоянно нужны деньги. Так что продавайте барахло, за сколько получится.

– А чем именно вы занимаетесь? – поинтересовалась Александра и нарвалась на грубый ответ:

– Вам это не по зубам. Впрочем, – прибавил Лыгин, будто раскаиваясь в своей резкости, – когда-нибудь я вас посвящу в некоторые детали. Уверен, ни с чем подобным вы еще не сталкивались!

…Лампочка, вдруг замигав, разгорелась ярче.

Александра вздрогнула, будто проснувшись. Кошка, давно уже тершаяся рядом, мягко боднула ее лбом в колено. Женщина взяла зверька на руки.

«Он даже не намекнул ни разу, чему отдает все силы и куда тратит деньги вот уже семь лет. Хотя семь лет – это лишь столько, сколько мы знакомы. Увлечение Лыгина явно родилось еще раньше. Сперва оно пожрало все его накопления, потом – великолепные коллекции. Его поглотило нечто иное, всесильное, чему он тайно служил. И вот вчера Лыгин решился посвятить меня в тайну… Передумал или струсил? Некоторые коллекционеры ревнивы, как влюбленные старики. Дрожат над своими сокровищами, боясь показать их кому-то… И хорошо, если сокровища того стоят!»

Прижимая к груди кошку, Александра свободной рукой взяла с полки злополучный молитвенник. Почти не осыпавшийся красный бархат, пожелтевшие пергаментные страницы, рукописный латинский текст, иллюстрированные в цвете заглавные буквы в начале каждого раздела. Вышивка жемчугом и золотом придавала переплету парадный, помпезный вид. Несколько веков назад его сжимала белая холеная ручка знатной дамы. На титульном листе значился год, когда молитвенник был переписан, – 1553 от Рождества Христова. Имя заказчицы, однако, отсутствовало.

«Если бы не эта заупокойная месса! Но даже и в таком виде молитвенник должны были оторвать у меня с руками. Тем более Лыгин никогда не настаивал на высоких ценах. В чем же дело? Подряд двое коллекционеров, некогда купивших у Альбины немало подобных книг, оборвали меня, едва выслушав предложение по телефону. Оба, не сговариваясь, заявили, что им это не интересно ни по какой цене. Может, стоило настоять на встрече и показать молитвенник? Решать такие вопросы по телефону неэффективно. Но они не хотели встречаться. Спрашивали год издания, интересовались, как выглядит переплет, но как только слышали про заупокойную мессу, сразу отказывались».

Женщина положила молитвенник обратно на полку, спустила на пол кошку и принялась перелистывать красные тетради, одну за другой. Быть может, найдется еще какой-нибудь любитель подобных вещей? До сих пор Александра осваивала блокноты. К красным тетрадям она обращалась редко. В серые вообще никогда не заглядывала, полагая, что не стоит тратить силы и время на случайных клиентов.

Одна фамилия, замелькавшая на страницах очередной красной тетради, пробудила у нее смутные ассоциации. Буханков. Олег Буханков. У Альбины он приобретал антикварную мебель. Александра никогда с ним не контактировала. И все же имя было ей знакомо.

– Олег Буханков, ну конечно! – Женщина поднесла тетрадь ближе к свету, убеждаясь, что прочитала имя правильно. – Почему я сразу не вспомнила?!

Кошка протяжно, вопросительно мяукнула. Она так и не привыкла к тому, что хозяйка зачастую говорит и даже спорит сама с собой, как многие одинокие люди. Животное настораживалось всякий раз, когда Александра подавала голос, обращаясь не к ней.

– Понимаешь, Цици, – так художница сокращала звучное имя Цирцея, – это мой сокурсник, вместе учились в Питере, в Репинке. А у меня из головы вон! Он ведь был не москвич, а местный, я и не думала, что Буханков вдруг окажется здесь!

Она отлично помнила Олега, одного из трех парней, учившихся на искусствоведческом отделении, традиционно «девичьем». Тихий, бледный, невероятно худой, с длинными каштановыми волосами, собранными над шеей кожаным шнурком, с всегда опущенным взглядом. Он казался Александре слегка помешанным из-за странной манеры общения. Стоило с ним заговорить, по самому ничтожному поводу, как он мучительно напрягался и по его бескровным губам начинала расползаться виноватая улыбка. Смотрел он куда угодно, но не в лицо собеседнику. Однажды Александра, в ту пору куда более резкая и прямолинейная, чем нынче, спросила его:

– Почему у тебя всегда такой вид, будто ты что-то украл?

Олег онемел и, перестав улыбаться, уставился куда-то в угол.

Больше они не общались. Александра и прежде-то едва обращала внимание на парня. А тут у нее случился роман с молодым скульптором, который вскоре стал ее первым мужем, и она вовсе забыла обо всем на свете.

И вот знакомые имя и фамилия черным по белому значились в красной тетради, ими была испещрена чуть ли не треть страниц. Женщина нашла номер мобильного телефона. Адреса не было, особых пометок рядом с именем не имелось.

Она сама не знала, почему решила позвонить. Говорить им было не о чем, и Александра не принадлежала к числу людей, отыскивающих бывших сокурсников и одноклассников в различных социальных сетях, чтобы похвастаться достижениями и вспомнить былое. Но она слишком остро ощущала свое одиночество этим вечером. Хотелось услышать чей-то голос, пусть ненужный сердцу, давно забытый. И Александра набрала номер.

– Слушаю, – тут же ответил Олег.

– Привет, – теперь настала ее очередь смущаться, – ты меня, конечно, не узнаешь. Я Саша, твоя сокурсница, из Академии художеств.

– Помню тебя, сразу узнал. – Олег говорил быстро, напористо, в его голосе не осталось и следа былой невероятной застенчивости. – А ты меня как нашла?

– У нас имеется общая знакомая. – Александра немного приободрилась, поняв, что собеседник не держит на нее обиды. – Альбина Гуляева, ты у нее мебель ампир покупал.

– Альбину помню. Так вы с ней дружите? Она давно не звонила.

– Она в марте умерла.

– Вот как. – Олег даже не пытался изображать горе или сочувствие, и это понравилось художнице. Александра терпеть не могла людей, которые едва сознание не теряют, узнав о смерти чужого им человека. Она считала, что подобные плакальщики, щедро льющие слезы, обесценивают горе тех, кто действительно скорбит по умершему.

– Альбина передала мне дела, теперь я за нее. Так что, если тебе что-нибудь нужно, могу поискать. Кстати, ту мебель, которую ты покупал, тоже в основном я подбирала. Вкусы твои знаю…

– Да я уже обставился, – помедлив, ответил Олег. – В общем…

– Ну, если надумаешь еще что-нибудь приобретать, звони. – Александра не была разочарована, она и не рассчитывала всерьез на какую-то сделку. – Ты ведь в Москве?

– Да, уж лет двенадцать.

– По профессии работаешь?

– По профессии! Насмешила. Так, продаю старье, покупаю, снова продаю… Диплом искусствоведа пригождается исключительно для понта.

– И я тем же самым пробавляюсь, как ты уже понял. Торгую антиквариатом, ну, и реставрирую понемногу, случается.

– А картины пишешь?

– Бросила, – шутливо ответила Александра и засмеялась. – Для любителя я рисую слишком хорошо, для настоящего художника – посредственно. Я решила быть вообще никем.

– Мудрая позиция. – Олег, казалось, что-то обдумывал. – Слушай, а мы могли бы увидеться? Я тут время от времени приобретаю кое-какую ересь, не то чтобы собираю, а так, балуюсь… Показал бы тебе свои сокровища.

– А я с удовольствием взгляну! Никогда не угадаешь, на почве чего люди с ума сходят! Это до того непредсказуемо! У меня есть один знакомый коллекционер, который открыл, что собирателям присущ некий «синдром шимпанзе». Человек вдруг охладевает к коллекции, и она становится для него кучей грязного хлама – все равно как для обезьяны!

– Лыгин?

Александра усомнилась, что расслышала правильно, и переспросила:

– Что? Как ты сказал?

– Это тебе говорил Лыгин? – с непонятной иронией повторил Олег.

– А вы знакомы?!

– Что тут удивительного? Разве такое уж редкое счастье с ним познакомиться? Знакомы, и не один год. Я же говорю, старьем приторговываю, он кое-что у меня покупал.

Александра обескураженно засмеялась:

– Если такой привереда, как Лыгин, «кое-что» у тебя покупал, то ты занимаешься антиквариатом куда серьезнее, чем пытаешься мне представить. И почему я с тобой никогда не сталкивалась?

– Потому что мы, видно, ходим разными дорожками, – туманно ответил мужчина. – Ну, так приедешь в гости?

– Если всерьез зовешь…

Олег снимал квартиру в Измайлово, недалеко от станции метро. Александра записала адрес и пообещала собраться к нему на днях.

– Да к чему церемонии, приезжай хотя бы и без сборов, – засмеялся мужчина. – Прямо сейчас!

– Уже поздно. – Художница взглянула на часы.

– А днем ты меня и дома-то не застанешь, я всегда возвращаюсь после десяти. Вот только-только приехал!

Она все еще колебалась. Энтузиазм первых минут прошел, и теперь Александра вовсе не была уверена в том, что ей хочется видеть бывшего сокурсника. Но Олег разбил ее сомнения, с удивительной прозорливостью предложив приманку:

– Поболтаем о Лыгине. Я давно искал случая перемыть ему косточки, да никто с ним тесно не водился. Он такой еж, руками не возьмешь! А ты, как я понял…

– Сейчас приеду.

Готовясь на выход, Александра уложила в объемистую брезентовую сумку несколько мелочей, рассчитывая показать их старому знакомому. В том числе она прихватила молитвенник, бережно обернув его в газету. «Чем черт не шутит, вдруг удастся продать? Молитвенник “от Лыгина” точно будет Буханкову интересен!»

…Она быстрым шагом шла к станции метро «Китай-город». Ежась в тонкой куртке, низко надвинув на лицо капюшон, Александра жалела о двух вещах: о том, что не оделась теплее, и о том, что вовсе не осталась дома. С неба сыпал дождь вперемешку со снегом, женщина отворачивалась от резкого ветра, норовившего дунуть в открытое горло и леденившего грудь. В метро она спустилась, ощущая себя совсем разбитой и простуженной. «О чем я думала? К кому еду? Если бы к другу…»

Олег обитал в новенькой кирпичной башне. Александра, вечно коченеющая на своем запущенном чердаке, была поражена чистотой подъезда, густым приятным теплом, исходившим от батарей. «На этой лестнице удобств больше, чем у меня в мастерской!» – не без зависти думала она, выходя из лифта на этаже, где жил Олег, и отмечая взглядом цветы на окне, ковровую дорожку на чистейшем плиточном полу…

Александра предполагала, что Олег сильно изменился, но мужчина, который открыл дверь, был как будто вовсе ей не знаком. Высокий, рослый, представительный, сильно поседевший шатен не торопился приглашать гостью в квартиру. Он рассматривал ее, не скрывая изумления, как показалось Александре, неприятного. Женщина смущенно улыбалась. Она тоже была поражена тем, что от прежнего тщедушного, болезненно робкого Буханкова ничего не осталось.

– Ты совсем другим стал! – вырвалось у нее.

– И ты… Едва признал… У тебя волосы тогда были другого цвета.

Женщина расхохоталась, ероша коротко подстриженные темные пряди на макушке:

– «Онегин, я тогда моложе, я лучше, кажется, была…» Правда, в Питере я носила волосы длиннее и красила их в странный красный цвет. Но удивительно, что ты это вообще заметил!

– А я часто на тебя смотрел, только ты внимания не обращала. – Придя в себя, Олег отступил вглубь прихожей, делая пригласительный жест. – Ведь ты была самой красивой девушкой среди художниц!

– О, это сомнительный комплимент. – Александра переступила порог, сама себе удивляясь. Немыслимо – она слегка кокетничала с этим мужчиной, находя его интересным. – Там все были такие уродины!

– Я на других не заглядывался. – Хозяин повесил ее мокрую куртку на вешалку. – Идем, выпьем чего-нибудь, а то ты заболеешь. Я тоже намерзся сегодня зверски… Мотался целый день… Погода собачья.

Он ронял отрывистые фразы, а сам не сводил глаз с ее лица, словно никак не мог к нему привыкнуть. У Александры даже возникло ощущение, что Олег чего-то от нее ждет. Каких-то действий, объяснений. Она вопросительно подняла брови, и мужчина тут же спрятал взгляд в угол. На миг перед ней мелькнул прежний Буханков. Но только на миг. Александра даже решила, что это смятение в его глазах ей померещилось. Почему он должен был смущаться?

Единственную комнату в квартире загромождала мебель, частично спрятанная под целлофаном. Повсюду стояли не распакованные коробки и сумки. Олег тут же пояснил:

– Недавно переехал, а разбирать вещи времени нет. Но кое-что я для тебя все равно откопаю.

– Я тоже прихватила несколько пустяков, – призналась женщина, присаживаясь на диван. – В основном ерунда, конечно, но есть одна загадочная вещь. Она попала ко мне от Лыгина, он просил продать.

– Ты близко его знаешь? – Олег высунулся из серванта, держа в зубах пробку от бутылки. Он слегка шепелявил: – Всерьез с ним завязана?

– Всерьез… – Александра отмахнулась, принимая низкий пузатый бокал, на треть наполненный коньяком. – Нет, это громко сказано. Но я распродавала его имущество, целых пять лет подряд. Потом был еще один эпизод… И, в общем, на этом все.

– Так это ты помогла старику пустить по ветру все его знаменитые тайные сокровища? – Олег присел рядом. Он покачивал в сомкнутых ладонях бокал, согревая коньяк. – Небось, гордишься тем, что участвовала в этом безумии.

– Я еле выбралась из депрессии, когда все закончилось!

Александра сделала маленький глоток и закрыла глаза, откинувшись на спинку дивана. В квартире было тепло и тихо, в окна ритмично барабанил дождь. Как будто некто набирал воду горстями и через равные промежутки времени швырял в стекла. Где-то за стеной, у соседей, слышалась приглушенная музыка. Александра вспомнила, что перевалило за одиннадцать, подумала о ледяной мансарде, которая ждала ее по возвращении, и тяжело вздохнула.

– Что вдруг замолчала? – осведомился Олег, ставя опустевший бокал на журнальный столик и закуривая.

– Накатило… Задумалась, почему я не живу, как все люди. Не могу жить, как все, или не хочу?

– А я даже не задумываюсь ни о чем, – фыркнул Олег. – Прежде тратил время на эту ерунду, только и спрашивал себя: а что обо мне подумают, что скажут, нравлюсь я кому-то или не нравлюсь?.. А как только перестал мучиться впустую, жизнь наладилась. Уехал в Москву и все начал с чистого листа.

– Может быть, мне тоже надо уехать подальше, – тихо проговорила Александра. – Засасывает какая-то черная трясина. Весной умерла лучшая подруга, тогда же я ввязалась в историю, которая едва меня саму в могилу не свела… И вот сейчас опять происходит что-то странное, и мне это не нравится, очень не нравится.

– А что конкретно происходит? – после паузы спросил мужчина.

Александра вдруг испытала сильное желание расплакаться, излить душу. Это испугало ее. «Неужели я настолько одинока, что готова откровенничать с человеком, который мне даже не близок?» Она встряхнулась и постаралась как можно более естественно улыбнуться:

– Ерунда, чепуха. Ты же в курсе, наверное, какой мерзкий характер у Лыгина? Он меня вчера, на ночь глядя, позвал в гости, а сам куда-то уехал. Ни записки не оставил, ничего.

– Меня он отродясь не звал в гости. – Олег рассматривал женщину в упор, с бесцеремонной пытливостью, будто пытаясь прочитать ее мысли.

И на этот раз глаза опустила Александра. «Как же он изменился! Невероятно изменился!»

– Ты говорила, старик дал тебе для продажи какую-то вещицу? – Буханков продолжал сверлить гостью взглядом. – Любопытно взглянуть. Знаешь, а я вот никогда не бывал у него в гостях, он меня и на порог не пускал. Сам ко мне заглядывал. Последний раз это случилось, помнится…

Александра, усердно копавшаяся в своей сумке, в этот миг повернулась к нему с молитвенником в руке. Газета, шурша, упала на пол, и Олег тут же замолчал. Мужчина высоко поднял брови, часто моргая, до смешного напоминая прежнего, нелепого парня. У Александры даже от души отлегло. Ее почти пугало его удивительное преображение, из-за этого мужчина казался ей едва не оборотнем.

– Вот, представь, молитвенник 1553 года. – Она протянула книжку Олегу, все еще сидевшему совершенно неподвижно. – И я никак не могу его продать. Не буду скрывать, есть небольшой недостаток…

– Я знаю, – кивнул мужчина, с трудом стряхнув оцепенение. – Там одна заставка нарисована дважды.

– Прости? – Теперь настала ее очередь удивляться.

– Дорсетширское аббатство нарисовано дважды, в начале первого раздела и в конце, перед заупокойной мессой. – Олег взял молитвенник. – Но я никогда не считал это недостатком. Скорее, интересный изъян, увеличивающий ценность в разы. Так бывает у почтовых марок – надпись кверху ногами или опечатка.

– Но я имела в виду нечто иное…

Александра не договорила. Олег заглянул в молитвенник, и книга открылась как раз на месте вырезанных страниц. Она услышала короткий хриплый выдох, вырвавшийся из груди мужчины.

– Господи Иисусе… – прошептал Олег, лихорадочно перелистывая остальные разделы. – Старик сошел с ума… Он же чуть не на коленях ползал передо мной, умоляя продать этот молитвенник, и все ради того, чтобы его изуродовать!

– Это ужасно. – Александра передернула плечами, будто на них вновь оказалась насквозь промокшая куртка. – Просто нож в сердце!

– Я ему этого не спущу! – Олег страшно изменился в лице. – Старик ответит за каждую страницу! Я упрячу его в сумасшедший дом, ему давно туда пора!

Он повернулся к женщине, запальчиво потрясая книгой перед самым ее лицом:

– Жемчужина моей коллекции! Я держался за этот молитвенник, я не расстался бы с ним ни за какие деньги! А старый могильный червяк вполз мне в душу, ныл, упрашивал, предлагал вещи на обмен… И нашел-таки, чем взять… Но если бы я подозревал… Если бы знал…

Александра молча плеснула в его бокал еще немного коньяка, полагая, что в такую минуту любые слова будут лишними. Олег залпом выпил и сипло закончил:

– Пристукнул бы его!

– Попробуй успокоиться, – вздохнула женщина. – Знаешь ведь, как это бывает… Трудно привыкнуть к мысли, что вещь, которую ты продал, уже не твоя. Но она не твоя. Ее могут испортить, потерять, подарить, выбросить… Это надо принять.

– ЗАЧЕМ он это сотворил?!

Олег стиснул лицо ладонями. Когда он отнял их, кожа на его лбу покраснела, глаза увлажнились. Он выглядел подавленным.

– На этот вопрос может ответить только сам Лыгин, – заметила Александра. – Но боюсь, найти его теперь будет не просто. От квартиры он избавился, с дачи, где жил последние годы, исчез. Остается ждать, когда он сам соизволит объявиться.

Мужчина покачал головой, глядя в пустоту:

– Я ждать не буду. У меня к нему есть разговор.

– Когда найдешь Лыгина, позвони мне, я тоже мечтаю сказать ему пару слов! – Александра пыталась говорить в шутливом тоне. Она проклинала себя за то, что ненароком вызвала бурю.

– Обязательно позвоню. – Олег проговорил это с такой ненавистью, что женщина содрогнулась. – Ты сможешь навестить его в больнице.

– Олег, ты что же, собираешься его бить?!

– Непременно. Этот тип знал, ЧТО покупает, я все ему рассказал… И все же он поднял нож на эту книгу! После этого он не антиквар. Он после этого для меня вообще никто.

– Я, к стыду своему, так и не поняла, чем примечателен этот молитвенник, – виновато произнесла Александра. – Это не моя специализация. Я нечасто имею дело с книгами. Да и читаю все больше по необходимости, листаю альбомы, справочники… Другое дело – ты! Я всегда считала вас, искусствоведов, какой-то невероятно просвещенной публикой… О чем говорить, если среди моих сокурсников встречались экземпляры, которые даже к выпускным экзаменам так и не узнали, кто такой, например, Домье… Сами все гении…

Казалось, Олег пропустил мимо ушей ее неприкрыто лестную сентенцию, продиктованную как любопытством, так и желанием разрядить ситуацию. Он перелистывал молитвенник, то и дело поднося его к свету бра, горящего над диваном. Лицо Олега хранило отсутствующее и страдальческое выражение, словно он вел с кем-то неслышный разговор на болезненную тему. Александра уже изобретала предлог, чтобы попрощаться и уйти, когда Буханков вдруг заговорил.