Дом в Лондоне

ГЛАВА ПЯТАЯ

«Господи, – подумала Лидочка, – сегодня утром я прощалась в Шереметьеве с Андрюшей, а сейчас я разделена с Москвой не только тысячами километров, но и какими-то непроходимыми завалами событий и разговоров. Ведь я даже не позвонила домой, чтобы сообщить, что нормально долетела. Впрочем, меня можно понять: неприятно, если счет за разговоры придет хозяину дома, но неизвестно, каким образом оставить ему деньги».

И в этот момент Андрей в Москве, видно, высчитал, что в Лондоне наступил вечер и можно туда позвонить.

– Ты ошибся часа на два, – сказала Лидочка, прикрывая горсткой трубку, чтобы не разбудить краснодарских родственников. – У нас уже наступила сельская ночь.

– Прости, – сказал Андрей. – А я, дурак, сидел, клевал носом, но полагал, что ты еще не вернулась из оперы.

– Спасибо, что возлагаешь такие надежды на меня и моих поклонников, – засмеялась Лидочка. – Что нового в Москве?

– В Москве нет ничего нового, надвигается безумная жара, разбился еще один самолет и обнаружены новые козни международного сионизма.

– А именно?

– Землетрясение в Гватемале.

– Типичный масонский заговор, – согласилась Лидочка. – В институте был?

Они поговорили еще минут десять. Андрей тоже говорил вполголоса, приглушенно, словно боялся разбудить весь Лондон.

Повесив трубку, Лидочка возвратилась в кабинет Славы. Слава стоял на фоне синего неба и курил. Он быстро оглянулся.

– Это был муж? – спросил он ревниво.

– Муж.

– Вы пойдете спать?

Лидочка чуть было не ответила, что ее муж далеко, в Москве, так что можно не устраивать сцен ревности.

– Я хотела бы дослушать вашу историю, – сказала она, допустив в голосе заискивающие нотки.

– В самом деле?

Слава был рад. Он заполучил слушательницу обратно. Приоткрыв пошире стеклянную дверь, он выкинул окурок – тот полетел на фоне темного неба оранжевой кометой.

– Впрочем, – сказал Слава, оборачиваясь к Лидочке и почесывая основание бородки, – дальнейшая история, как ни странно, куда менее романтична. В ней нет оркестра голосов, несчастной крошки и жестокой матери.

– А что же есть?

– Совпадение. Чистой воды совпадение, которое и служит орудием рока. Я по специальности ихтиолог. Специалист по болезням рыб. Когда-то я поступил в рыбный институт, потому что там не было конкурса для москвичей. А теперь это модная и полезная профессия из породы международных. У меня было больше друзей в разных странах мира, чем в Союзе. Так что нет ничего удивительного в том, что шесть лет назад Европейский конгресс ихтиологов собрался в Глазго. Глазго ничем не хуже других городов, а глубокой осенью гостиницы там пустуют.

– И вы, собираясь в Глазго, подумали, а не захватить ли мне письма?

– Но ведь любопытно! Вы на моем месте поступили бы так же.

– Без сомнения.

– Вот я и захватил документы. Языком я владею прилично, бабушка всегда заботилась об этом, даже на свою пенсию нанимала мне учителей. Я-то не знал почему. Кстати, никаких способностей к английскому у меня нет. А шотландцев я вообще очень плохо понимаю. Я рассказал о бабушке одному английскому коллеге, и он, как и бывает с горячими сердцем англичанами, загорелся моей историей. Больше того, получилось так, что мы отправились на Харви-стрит втроем – Дик Николсон потащил с собой школьного приятеля, корреспондента местной газеты. Перед походом мы посидели в пабе, как следует накачались, не безобразно, но душевно. И пошли. Улица оказалась бесцветная, старая, умеренно дряхлая. И дома на ней были небогатыми. Мы постучали в дом номер три, нам открыла молодая негритянка, которая жила там с мужем и детьми. Разумеется, она не имела представления о том, кто здесь жил раньше и когда уехал. Кофе поставить?

– Нет, спасибо.

Лидочка уже начала привыкать к неожиданным поворотам ума Славы и перестала пугаться внезапных вопросов.

– Тогда у журналиста возникла идея пойти в местную церковь. Там должны быть приходские книги. Кто когда родился, кто женился и так далее. Священника в тот день почему-то не было, в церковный архив мы не заглянули, но, честно говоря, я не очень скорбел. Уж слишком все это было от меня далеко. Понимаете?

– Понимаю, – кивнула Лидочка.

– За день до закрытия конгресса тот журналист подошел ко мне и сказал, что все-таки отыскал какие-то книги в мэрии и узнал, что семейство Кармайклов во главе с мистером Дунканом Кармайклом, которому и принадлежал дом номер три и который приходился Августу отцом, а мне – прапрадедушкой, покинул дом в 1909 году и адреса не оставил. Я поблагодарил журналиста и моего друга Дика, поклявшегося, что он дела не оставит. Он заберется в Лондоне в Дом св. Екатерины – это что-то вроде центрального архива – и попытается все узнать… Ну спасибо, сказал я ему, большое спасибо, только ты себя не утруждай. И с тем вернулся в Москву.

Слава снова закурил. Слышно было, как невысоко идет самолет. Лидочка посмотрела в сторону, откуда доносился пчелиный звук, и увидела движущиеся точки огней на концах крыльев.

– Прошел год, – продолжил свой рассказ Слава. – Я получил письмо от Дика. Он сообщил мне, что отыскал следы мистера Августа Кармайкла. Этот самый Август был журналистом. Он представлял в Порт-Артуре знаменитую газету «Таймс», был легко ранен и даже лежал там в госпитале.

– Ага, – сказала Лидочка, – мы знакомимся с прекрасной сестрой милосердия.

– Ваше открытие лежит на поверхности, – сказал Слава. – Впрочем, вы правы. По возвращении в Глазго Август работал журналистом, много ездил, но в Россию больше не попал. Был обручен с какой-то леди, но свадьба расстроилась. У него был младший брат, намного моложе его. Этот брат пошел в промышленность и торговлю. Он даже держал магазин на паях с братом. Август погиб во время итало-абиссинской войны в 1936 году. Брат же и две его дочери продолжали умножать общее состояние. Пока не умерли тоже. Почти все, кроме последней из дочерей, которая младше моей бабушки лет на десять. Мой Дик отыскал эту старую леди, которой было уже за восемьдесят. И представляете: она знала о существовании моей бабушки, но была убеждена, что ни один порядочный человек не смог бы выжить в революционной России. Оказывается, Август всю жизнь вспоминал о Юле и мечтал о встрече с дочкой… вполне абстрактно. И тут появляюсь я!

– Ваша двоюродная бабушка была растрогана!

– Она была не растрогана. Она попросила меня приехать в Эдинбург, где на покое доживала свои дни. И привезти с собой мою бабушку, ее кузину. Мы совершили путешествие в Шотландию. Нам повезло, еще десять лет назад мы бы сделали вид, что у нас нет родственников за границей, а сейчас уезжали, окруженные завистливым шепотом сослуживцев и родственников – вот повезло людям!

– И оказалось, – не удержалась Лидочка, – что по завещанию бабушки вам отписали некую сумму.

Лидочка обвела рукой пространство, как бы показывая, во что материализовалось наследство.

– Не терпится подсказать? – улыбнулся Слава. – Вы почти правы. Но оказалось, что все не так просто. На наследство бабушки претендовали ее местные родственники, и нам можно было рассчитывать только на дедушкин портрет и двадцать фунтов в облигациях. Однако, хоть в это и трудно поверить, Август Кармайкл завещал дочери и ее потомкам, если таковые объявятся, свою долю в деле брата. Поэтому мы получили наследство. И бабушка Агата сумела оформить все дела. Без ее помощи нас бы утопили местные юристы. Бабушка умерла-то всего два года назад. Я имею в виду бабушку Агату. А моя бабушка – та трогательная шатенка Маша, которую бросили в родильном доме, умерла с ней почти одновременно. Вот и вся история.

Лидочка кивнула. Конечно, ей хотелось бы узнать, а каково наследство, полученное Славой. Но это было бы нетактичным. Ведь он не торопился сообщить. Впрочем, подумала Лидочка, можно приблизительно вычислить: стоимость подобного дома она уже знала, когда готовилась к поездке в Москве и просматривала торговые каталоги – где-то около ста пятидесяти тысяч фунтов стерлингов. И еще нужны деньги, чтобы жить, а судя по всему, Слава не спешил возвращаться домой. Значит, удвоим сумму. Значительное состояние.

Слава молчал и смотрел на Лидочку испытующе, словно ждал вопросов и даже готов был на них отвечать или объяснять, почему ответить не сможет. Но Лидочка вопросов не задавала.

– Ну? – не выдержал Слава и постарался подтолкнуть Лидочку к вопросам.

Она поняла, в чем дело, и спросила:

– И вы решили здесь жить?

– Это очевидно, – ответил Слава. – В Москве мне все надоело. Мне надоело жить в продажном бардаке среди преступников и взяточников. Но еще больше мне надоело ждать, когда к власти вернутся коммунисты и все отберут, а меня сошлют в Сибирь за родственную связь с иностранцами.

– Вы много курите, – сказала Лидочка. Обычно она не вмешивалась в мужские дела – каждый курит и пьет, как ему нравится. Но вдруг ей показалось, что Слава жутко одинок. Он и в Москве был не очень общителен и окружен друзьями, но там была налаженная, хоть и неладная жизнь. Здесь же он попал в благополучную ссылку. И совершенно не представляет, что ему с самим собой делать? Выписать дочку? Выписал. Дочка хамит и мстит папе за свое неустроенное детство и за мамины воображаемые обиды. Допустить в дом краснодарских родственников? А как от них избавиться? И уж совсем глупо по настоянию мамы сдать комнату московской даме за деньги, в сущности, ничтожные, и не тебе, а маме нужные. И потому ты начинаешь искать в этой даме собеседника и почти близкого человека. Выворачиваешь душу и боишься нарваться на холодность или равнодушие. Или снова на корысть? Потому слова Лидочки о курении были знаком внимания.

– Ничего, – сказал Слава, но сигарету погасил.

– И вы стали здесь жить?

– Бабушка Агата имела потрясающие связи в Министерстве внутренних дел. Вы не представляете! Я получил вид на жительство, а потом и гражданство, как ценный иностранец, с одной стороны, и как почти шотландец – с другой. Так что я теперь исправно плачу налоги.

– Ваша бабушка и родственники… они жили в этом доме?

– Ничего подобного. У них был дом возле Эдинбурга. Больше этого, среди газонов и лужаек. На что он советскому ихтиологу?

Лидочка кивнула. И в самом деле – зачем такой дом советскому ихтиологу? Он и с этим управиться не может.

– Вы сами убираете этот дом?

– Мы все, по очереди.

– А к осени все разъедутся?

Слава резко обернулся к ней. Лидочку пугали такие резкие движения, ей казалось, что Славины кости могут разлететься в разные стороны.

– Вот в этом и вся проблема! – воскликнул он. – В этом вся чертова проблема! Мне хотелось бы, чтобы Иришка осталась здесь и получила хорошее образование.

– Не поздно?

– По сути дела, Иришка легко вписывается в эти обстоятельства. У нее уже свои приятели, свои тайны, своя отторженность от меня. Но я боюсь, что Алла будет категорически против.

– Но они живут раздельно?

– Для Аллы это ничего не значит. Могу поручиться, что она об этом уже забыла. Она сразу сообщит нам, что мечтает воссоединиться с ребенком, и увезет Иришку… Мне назло.

Лидочка не стала задавать вопросов. Но для Славы эта проблема была болезненной, и ему надо было выговориться.

– Я все-таки сделаю кофе, – сказал Слава. – Это недолго.

– Тогда уж я займусь этим сама, – предложила Лидочка.

– Кофе – прерогатива мужчин, – возразил Слава.

В результате они пошли на кухню вдвоем, и на кухне Лидочка готовила кофе. Слава стоял за спиной. Он уже не мог остановиться: ведь, в сущности, соловью все равно, где петь, он не слышит никого, кроме себя.

Правда, информации в этом монологе было немного. Лидочка лишь поняла, что Алла выходила замуж, разошлась вновь, живет сама по себе, выслеживает выгодного мужа. Ребенок ей не нужен, и существование Марксины Ильиничны для нее выгодно. Но никто не должен говорить, что ребенка сдали бабушке из заботы о собственном удобстве. Аллина версия звучала так: «Бабушка мне иногда помогает с Иришкой, а я их обеих кормлю».

Денег Алла зарабатывала немного. Она числилась младшим научным сотрудником в каком-то прикладном институте. Мужиков там было много, но достойных всех уже разобрали. А Иришка переживает, ей хочется к маме, маме она готова все прощать, и потом виноватыми оказываются окружающие. Включая бабушку, которая уже столько лет кормит, обстирывает и опекает внучку, и кончая Славой, который хапнул столько денег, а маме не может помочь.

Слава говорил, а Лидочка все ждала, когда же он ответит на этот самый главный Иришкин вопрос – а почему бы не помочь ее несчастной мамочке?

И чем дольше говорил Слава, тем яснее становилось, что он питает весьма сложные чувства к бывшей жене, которая его унизила, бросив ради кого-то недостойного. Слава был рад, что недостойный, в свою очередь, оставил Аллу, он был рад, что Алла так и не отыскала себе замену по вкусу. А может быть, не так много этих замен осталось? Главное, Слава оставался к бывшей жене неравнодушен, но не настолько, чтобы бросить богатство к ее ногам. Он готов был облагодетельствовать краснодарских Кошек, выписать дочку, но Алла должна была пройти ради этого некий путь унижения, о котором в монологе не говорилось, но который подразумевался. И Лидочка заподозрила, что Алла уже пошла навстречу мужу. Меняем гордость на жилплощадь в Лондоне! Иначе трудно объяснить, почему при всех сложностях отношений она собирается через месяц сюда явиться, о чем говорила Марксина Ильинична. И вряд ли приезд ее мог состояться в тайне от Славы.

Было совсем поздно, а Кошко принялся рассказывать о местной жизни, медицинском обслуживании, о том, как местные врачи пытаются ограбить обывателя. Лидочка сказала, что хотела бы найти хорошего агента по продаже недвижимости. Слава обещал позвонить с утра Гриффитсу, через которого он приобрел этот дом.

Так кончился слишком длинный день.

Лидочке хотелось спать, и Кошко вовремя напомнил, что в Москве уже четвертый час.

– Я вас замучил, – сообщил Слава, провожая Лидочку по лестнице наверх. Дверь к Иришке была приоткрыта, горела настольная лампа, Иришка читала. При звуке шагов она подняла голову и сквозь щель уставилась на Лидочку.

Лидочка обернулась к Славе.

– Спокойной ночи, – сказала она. – Мне было очень интересно.

– Мы продолжим завтра, – сказал Слава. – Мне еще многое хочется вам рассказать.

Иришка нарочно уронила книжку на пол.

– Она не спит! – Слава смутился.

Лидочка пошла к себе.

Потом она приняла душ, переоделась на ночь.

Но, видно, слишком давно не спала, организм запутался – когда спать, а когда бодрствовать.

Она лежала и слушала английскую ночь. Окно было открыто, но комаров, слава Богу, не было.

Опять пролетел самолет.