Дом в соснах

Восемь

Майя прислонила свою раскалывающуюся голову к окну машины, пока ее мама везла их домой с автобусной станции. Они проехали мимо церкви Святого Иосифа, куда ходили ее дедушка с бабушкой, и YMCA[18], где она научилась плавать. Улицы в центре Питтсфилда были застроены величественными историческими зданиями. Старые универмаги. Театр Позолоченного века[19]. Мраморное здание суда. Когда Бренда была ребенком, подростки по вечерам в четверг катались взад-вперед по Норд-стрит – они называли это прогулкой. Майе подобная забава казалась странной. Если бы она увидела, что кто-то делает нечто похожее сегодня, то решила бы, что они продают наркотики.

Машина свернула на улицу, где она выросла. Девушка знала эти места наизусть: большие многоквартирные дома, облупившуюся краску, спутниковые тарелки, неровные газоны. Даже рождественские украшения соседей были прежними, до боли знакомыми – гигантская леденцовая трость и надувной Санта. Дом, в котором она выросла, был обшит такой же ветхой вагонкой, как и другие, и окрашен в лимонно-желтый цвет. Голубой брезент укрывал от снега небольшой сад перед домом. Это был самый маленький дом на улице, но как любила говорить Бренда, он принадлежал им. Она купила его, когда Майе исполнилось восемь.

За последнее время Бренда сдала и работала уже не на «Скорой помощи», а су-шефом и пекарем в роскошном реабилитационном центре. Она сменила профессию, потому что, по ее словам, слишком постарела, чтобы работать в машинах скорой помощи. Ее мучила мигрень, были потянуты мышцы спины и травмированы лодыжки. Ей было невыносимо видеть, как умирают люди. Ее руки стали тоньше, торс шире, а темно-русые кудри начали седеть, но Майя с радостью отметила, что мама выглядит счастливее. Или, по крайней мере, более расслабленной.

Холодная слякоть просочилась сквозь подошвы кроссовок Майи, когда она выходила из машины. Был полдень зимнего воскресенья – пасмурно и тихо. Седина в волосах матери при таком освещении казалась более заметной. Или, возможно, Майя отсутствовала дольше, чем она думала.

В последние время она редко приезжала домой и знала, что это причиняло боль маме, но правда заключалась в том, что Майя все еще таила обиду за прошлое. Однако признать это означало бы признать, что какая-то ее часть все еще верит, что Фрэнк убил Обри. А Майя никогда не смогла бы рассказать это своей маме. Бренда сразу бы запаниковала, решила, что ее дочь пошла по стопам тети Лизы, и, конечно, позвонила бы доктору Барри.

– Не терпится узнать, что ты думаешь о переменах в комнате, – сказала Бренда, присаживаясь на низкую скамеечку у двери, чтобы снять ботинки. – Ты первой опробуешь новую кровать.

– Ты избавилась от моей кровати?

Мама фыркнула.

– Твоей кровати? Когда ты в последний раз на ней спала? – Вопрос повис тяжелым грузом вины. – Новая кровать с пиллоу-топ[20], – добавила Бренда.

Скинув кроссовки и пальто, Майя пошла посмотреть «новую комнату», которая была ее старой спальней, переделанной для сдачи в аренду на Airbnb[21]. Мама, казалось, чувствовала себя более спокойно с тех пор, как уволилась с прежней работы, но вместе с тем значительно сократилась ее зарплата, а до пенсии ей было далеко.

Открыв дверь, Майя с трудом узнала комнату, которая принадлежала ей с восьми до восемнадцати лет. Мама обставила ее как в лучших домах Беркшира, этого святилища туризма, надеясь этим привлечь отдыхающих. Вместо плакатов фильма «Лабиринт Фавна» и группы Tender Wallpaper на стенах в рамках висели гравюры работы Нормана Роквелла и фотографии Питтсфилда времен его расцвета, когда классические автомобили, блестя хромом, катились по оживленной Норд-стрит. Лампа на письменном столе сияла, а красно-золотые занавески напоминали осеннюю листву.

Майя желала своей маме успеха и надеялась, что туристы приедут. Но Питтсфилд был не совсем тем местом назначения, коим являлся Сток-Бридж, или Ленокс, или любой другой маленький городок в Беркшире. Каждые несколько лет, или около того, журнал включал его в список перспективных городов или писал, что он возрождается, и Бренде очень хотелось, чтобы это было правдой, чтобы ее родной город был таким, каким он казался ей в детстве. Но насколько могла судить Майя, этому еще только предстояло произойти.

– Ну, что скажешь?

– Выглядит великолепно, – ответила Майя.

Но было что-то тревожное в том, что она видела свою старую, знакомую комнату, заполненную незнакомой мебелью. Все было новым: кровать, туалетный столик, маленький телевизор с плоским экраном. Единственной вещью, которую сохранила ее мама, оказалась прикроватная тумба.

– Попробуй кровать, – предложила мама, указывая на голый матрас.

Майя села, позволила себе откинуться назад и слегка провалилась.

– Мягко.

– Простыни в сушилке. Я схожу за ними.

Уставившись в потолок, Майя узнала картинку – она не изменилась. Пятно от воды над ее кроватью было знакомо, как родимое. Оставшись одна, она повернулась на бок и заметила, что мама удалила наклейки, которые Майя приклеила к прикроватной тумбочке, когда была маленькой. Ее старая коллекция. На дереве все еще оставались следы. Она подалась ближе, заглянула через край кровати и увидела часть наклейки, не оторвавшейся полностью. Черная с фиолетовой надписью с любимой группой Обри Tender Wallpaper. Они вдвоем были на их концерте в ночь перед смертью Обри.

Эта наклейка прилагалась к билетам, которые купила Майя, и ее вид вернул девушку не только в ту ночь, где она танцевала, закрыв глаза, рядом с подругой, но и в следующий день, когда та упала в обморок на крыльце.

Майя услышала шаги.

Бренда сразу поняла, что что-то не так. Майя прочитала это на ее лице, когда та вошла с охапкой простыней: беспокойство матери за своего ребенка. Первым порывом Майи было рассказать ей, выложить все, снять с себя бремя страха и вины, которые давили на нее.

Но риск показаться похожей на тетю Лизу остановил ее. Не сейчас, когда необходимо, чтобы ее воспринимали всерьез. Однако ей пришлось объяснить слезы на своем лице, поэтому она откровенно рассказала о другой своей проблеме:

– Я принимала транквилизатор каждую ночь, чтобы уснуть, и на прошлой неделе он у меня закончился. С тех пор я вообще почти не спала.

Беспокойство на лице женщины стало еще сильнее. До ситуации с Фрэнком Майя все обсуждала с мамой. Теперь она говорила, пока они вместе застилали кровать, заправляя простыни под матрас и накрывая их одеялами. Было приятно вернуться к тому, как все было раньше. До того, как у нее появилась привычка скрывать некоторые вещи.

– Сколько ты принимала?

– Два-три миллиграмма на ночь… и обычно еще половину в течение дня.

Бренда выглядела расстроенной, но не удивленной.

– Доктор Барри никогда не прописывал тебе такие дозы, не так ли?

Майя покачала головой. Когда Бренда направилась к ней, она решила, что та хочет ее обнять. Но оказалось она собиралась проверить пульс дочери.

– Ты знаешь, как опасно резко отменять препараты?

– Потому я и здесь. – Не вся правда, но, по крайней мере, реальные факты.

Мама пристально посмотрела ей в глаза. Проверяла состояние зрачков.

Майя отстранилась.

– Хотя я почти уверена, что самое худшее уже позади. Мне просто нужно перетерпеть это и немного поспать.

На самом деле это было серьезно – за последние дни она спала лишь несколько часов, и ей действительно не помешало бы это объятие или любой другой утешительный жест. Но вместо этого Майя почувствовала, как и в другие трудные времена, что мама в своем беспокойстве относится к ней, как к пациентке. Она прижала ладонь к виску дочери.

– По крайней мере, у тебя нет температуры, но сразу скажи мне, если тебе станет хуже.

– Я…

– Или начнешь видеть мигающие огни. Или услышишь что-нибудь, чего на самом деле нет.

– Хорошо, но…

– Или заметишь какие-нибудь необычные запахи.

– Хорошо.

Майя уже пожалела о том, что рассказала так много. Теперь мама явно будет присматривать за ней, что еще больше затруднит выполнение поставленной задачи, но, похоже, пути назад не было. Теперь Бренда смотрела на нее с бдительностью парамедика на пенсии, который на самом деле так и не выбрался из машины скорой помощи.