Дом возле больницы

Дом возле больницы Повесть

Витя сидит на пригорке у самой дороги. Тоска такая, что к горлу подкатывает комок. Она кладет серп на кучку сжатой травы, туже натягивает юбку на колени. Значит, завтра в Прагу. Если сдаст экзамены, Витя поступит в училище и будет учиться на медсестру.

Солнце скрылось, оставив лишь оранжевую полоску над лесом. То там, то здесь слышатся птичьи голоса. Запоздалая пчела качается на сладкой клеверной головке, источающей влажный аромат, похожий на запах свежестираного белья во дворе. Ноги зябнут в росистой траве, холодной, как мокрая шерсть. Сегодня Вите особенно не хочется идти домой. Но пора: надо еще вещи собрать, ведь утром вставать чуть свет.

Быстро смеркается. Стоит тишина, обычная в эти предвечерние часы. Издали доносится собачий лай. Шмель, жужжа, на полной скорости врезается в девочку. Она грустно улыбается.

Витя поедет в Прагу и, наверное, останется там жить. Не придется больше ходить за травой для кроликов, пасти гусей и коз. Глупо жалеть. Кому она тут нужна? Схватив серп, Витя со всего размаху срезает траву. Снова задумывается, подперев худенькое лицо ладонями. Большие и грустные, как у олененка, глаза кажутся почти черными в вечерних сумерках. Лучше думать о том, что ждет впереди, а Витя все жалеет, что кузнечики для нее сегодня последний раз отстрекотали, и светлячков ей в этом году уже не увидеть, и траву кроликам больше не носить…

Не торопясь Витя завязывает клевер в мешковину, поднимает серп и бредет полевой тропинкой, потрескавшейся, как черствая корка, — давно не было дождя. В деревне уже зажигаются окна.

Ростом Витя маленькая, на вид ей больше двенадцати не дашь, но она уже окончила восьмилетку. «Ох уж этот аттестат!» — огорченно трет девочка облупившийся нос. Старшая сестра, Лида, работает в городской больнице. Это она все устроила и в Праге, и здесь, дома. Папе Лидина затея с самого начала не нравилась, не говоря уже о мачехе. Но в конце концов их удалось уговорить. Задумавшись, Витя спотыкается о камень. Прыгает от боли, схватившись за большой палец ноги. Как же быстро стемнело! Где-то далеко скрипят ворота, громыхает телега. Витя снова погружается в раздумье.

Прощаясь, учительница подала ей руку и кивнула на аттестат:

— Я все понимаю, девочка, разве тебе до учебы было?!

Витя хмыкает. Почему же это ей было не до учебы? Наверное, учительнице хотелось посочувствовать, что у Вити теперь мачеха. Кстати, вовсе не злючка какая-нибудь, нечего зря наговаривать. Правда, для Вити она по-прежнему пани Керблова, портниха, которая еще совсем недавно шила маме, булавками на ней складки будущего платья закалывала. Но на злую мачеху она вовсе не похожа. А теперь у них с папой малыш родился, Властик. Вот уж кого Витя любит так любит.

Открыв калитку, девочка направилась прямо к сараю. За дверью резко пахнуло душным теплом. Кролики забарабанили лапами и прижали носы к проволочной сетке. Витя на цыпочках дотянулась до верхних клеток и стала охапками раздавать траву.

— Да подождите же вы! — прикрикивает она на кроликов, и грусть ее на время рассеивается.

Тихо смеясь, Витя отталкивает нетерпеливые мягкие мордочки и, сморщив нос, сама становится похожа на пушистого крольчонка. Задвинув за собой щеколду, она бродит по двору. Кудлатый Пунтя, маленькая рыжая дворняжка, довольно повизгивая, вертится возле ее ног. Витя опускается на корточки, берет его на колени и, обхватив руками за шею, поворачивает мордой к себе, чтобы им лучше разглядеть друг друга в прямоугольнике света с кухни, потом грозит указательным пальцем:

— Кур тут без меня не гоняй…

Пунтя наказа всерьез не принимает. Он радостно егозит на Витиных коленях и даже ухитряется лизнуть ее в подбородок. Девочка опускает пса на землю. Голос от жалости к себе дрожит:

— Не бойся, меня все равно не примут. С тройками-то…

Махнув рукой, она решительно входит в сени. По привычке первым делом смотрит на вешалку. Увы, папиной кепки пока не видно. Витя сердито пинает кость, брошенную Пунтей у порога. А дверь на кухню открывает совсем робко:

— Коз подоить?

Мачеха, как всегда, опрятная, подтянутая. Волосы аккуратно причесаны, новое домашнее платье сшито совсем недавно.

— Я уже все сделала, Витя, разве что подмети.

Мачеха по ложечке, скармливает Властику тертое яблоко. Малыш сидит напротив на высоком стульчике. Румяная мордашка расцветает довольной улыбкой.

— Витя, Витя, — лепечет он и шлепает ладошкой прямо по тарелке с сочной кашицей.

— Властик! — сердится мать и, наклонившись, смотрит, куда попали яблочные брызги.

— Дулацёк, дулацёк! — кричит Властик и бьет ее ложкой по голове.

Все смеются, и Витя бежит за тряпкой.

— Ах ты бессовестный! — шутливо журит она малыша.

А мачеха чуть укоризненно замечает:

— Ты его так не называй, Витя! Слышала, он уже ругаться научился.

Девочка притихла. Приятно, что ли? Ведь иногда мать сама называет Властика дурачком. Не поднимая головы, Витя проходится тряпкой до самой плиты.

— Возьми на полке лепешки и молоко.

Взгляд у мачехи ласковый, и Витя, все еще кипя от несправедливого упрека, больше начинает сердиться на саму себя: давно пора считать пани Керблову родной. Не желая выдать свое смятение, она как ни в чем не бывало отвечает:

— Хорошо, мама.

Второе слово Витя произносит после небольшой заминки и краснеет, будто тем самым предает память о родной матери. Лепешки так и тают во рту. С весны и до самой осени на обед домой Витя не ходит. Когда выгоняет коз, она берет с собой намазанный маслом хлеб, а возвращается уж под вечер. Правда, мачеха каждый раз напоминает: «Витя, приходи обедать!», но особенно не настаивает. Витя откусывает большой кусок, превращая лепешку в полумесяц, и снова краснеет, признаваясь в душе, что чаще всего отказывалась от домашнего обеда просто так, из упрямства. Неприятно чувствовать себя в доме лишней. В свой последний приезд Лида, оглядев ее сочувственным взглядом, сказала:

— Почему ты у нас такая маленькая? Она тебя плохо кормит?

Лида никогда не называет новую хозяйку дома мамой. Витя тогда сердито буркнула в ответ:

— Почему не кормит? Кормит. Что хочу, то и ем!

Витя жует лепешку, задумчиво глядя в окно.

— Пришей-ка вешалки к полотенцам, — прерывает ее мысли мачеха.

Как бы она не догадалась, что у падчерицы на уме! Витя с набитым ртом торопливо кивает, послушно встает, вытаскивает из-под кровати старый папин чемодан с отставшей оковкой, со вздохом поднимает крышку.

— Дай цимадан! — кричит малыш с высокого стульчика.

— Иди сюда, я тебе покажу. — Витя сажает Властика рядом на пол. — Я в Прагу еду, понял? — объясняет она взрослым голосом и начинает аккуратно складывать в угол чемодана скатанные руликом чулки.

Малыш таращит полные любопытства глазенки и цапает мягкую трубочку.

— Э-э, цюлёк, — мямлит он удивленно.

— Властик, не мешай Вите! — пресекает мать очередную шалость. — И баиньки уже пора.

Детская рожица разъезжается в плаксивую гримасу, но Витя, как всегда, приходит на помощь. Тащит из прихожей ванночку, выливает в нее кастрюлю теплой воды и зачарованно наблюдает, как материнские руки намыливают розовое тельце. После мытья Витя надевает братику пижаму и на прощание прижимает его к себе. В груди поднимается все та же странная тоска. Она спешит передать малыша матери, и та уносит его в соседнюю комнату.

Витя стоит на коленях перед чемоданом, аккуратно укладывает свои вещи. Белье старенькое, рубашки штопаные-перештопаные, зато выглажены собственными руками на славу! «Ты растешь, надо старое донашивать…» Мачеха, конечно, права. Новую кофточку она сшила падчерице сама, платьев у Вити целых два, а вот зимние сапожки подкачали. Витя огорченно рассматривает со всех сторон покоробившихся уродцев; хуже всего, что они еще и жмут. Стоит слово сказать, папа сразу купит новые, но, подумав, какие его ждут расходы — учебники, билеты на поезд, плата за общежитие, — девочка быстро кидает сапоги на дно чемодана и, вздохнув, решает, что проносит их еще зиму. «Ох, и денег же на меня убухают!» — в который раз ужасается Витя. Жить придется в общежитии, язык никак не привыкнет к новому слову. Можно, конечно, у Лиды поселиться, но у них с мужем всего одна комната. Витя берет иголку — надо вешалки пришить. Исколотыми пальцами вставляет нить в ушко. Ловко у нее получается. Всю зиму она вечерами помогала мачехе с заказами, наметывала, белье чинила. Ей это всегда нравилось.

Приходит отец. Не успевает закрыть дверь, Витя уже летит ему навстречу:

— Ты почему задержался?

Папа высокий, сутуловатый; большие темные глаза, так похожие на Витины, все словно извиняются перед дочкой с тех пор, как умерла ее мать. У него сильные, привыкшие к труду руки, после работы на фабрике у него уйма дел по хозяйству, да и в огороде управляется один. Вспомнив о завтрашнем расставании, отец прижимает к себе худенькое лицо дочери, и Витя потихоньку вытирает о его рукав две тоскливые слезинки.

— Собралась уже? — Голос у отца сегодня звучит глуше обычного.

Выходит мачеха, и Витя с виноватым видом бредет обратно к чемодану. Папа нарочито громко прикидывает, когда лучше ехать на вокзал. Витя склоняется над своими вещичками. На душе горько, слезы так и навертываются на глаза. Будь они с папой вдвоем, как хорошо они провели бы этот вечер! Мачеха не дает им погрустить: наливает отцу тарелку супу и весело рассказывает о последних проказах Властика.

У Лиды сегодня дежурство. Пришлось Вите самой управляться. Она долго не могла найти класс, где сдавали экзамены, а когда наконец шмыгнула в нужную дверь, аудитория встретила ее гнетущей тишиной. Учительница только что раскрыла сборник диктантов, и ручки напряженно застыли над чистыми листами.

Витя тихонько притворяет за собой дверь. Лицо с кулачок, ноги, в высоких ботинках на шнуровке, широко расставлены. Она похожа на потерявшегося жеребенка: испуг и удивление застыли в огромных глазах, глядящих то на учительский стол, то на сидящих за партами. «Какие же они все взрослые!» — думает Витя, разглядывая нарядные девичьи платья, сосредоточенные лица, и смущенно одергивает рукава.

— Эй ты, малявка, давай отсюда! — кричат с первой парты.

Сбитая с толку Витя вопросительно поворачивается к преподавателю. Та, нетерпеливо нахмурившись, кладет книгу на стол:

— Тебе что, девочка?

— Я… я на экзамен… — Витя подкупающе улыбается.

Строгая учительница оказалась приветливой:

— Тогда быстренько садись куда-нибудь!

С первых парт вслед Вите пренебрежительно щурятся. Витя спешит на свободное место рядом со светловолосой девушкой в голубом платье, похожей на дорогую рождественскую куклу. «Кукла» держится за живот и жалуется:

— Умрешь с этим экзаменом!

Учительница, в гладком темном платье с большим значком медсестры у воротника, испытующе оглядывает класс и медленно диктует:

— «Ураган неистовствовал в течение двух дней…»

Она поднимает взгляд на Витю, в глазах скрытая жалость. Среди рослых девиц эта малышка совсем теряется, эх ты, неоперившийся цыпленок! Бедная, она еще даже не начала писать. На первом же слове диктанта Витя вытягивает шею, вертится во все стороны, таращит на учительницу испуганные глаза.

— Что-нибудь непонятно?

— Я… я просто не знаю, что это такое, ну, этот…

— Ураган?

Впереди захихикали.

— Тише! — топает ногой учительница и склоняется над Витей. — Это ветер. Ветер большой разрушительной силы, — объясняет она терпеливо. — Как слышится, так и пиши.

— Ах, урага-ан, — тянет Витя понимающе и стукает себя по лбу, давая понять, что до нее дошло. А потом громко прыскает. — А я знаешь что думала? — толкает она локтем соседку по парте. — Представляешь, я спутала с обезьяной, ну, с этой… как ее… — Витя никак не может вспомнить нужное слово и хохочет, прикрывая рот маленькой ладошкой.

— Орангутан, что ли? — страдальчески закатывает глаза блондинка. — Эх ты, деревенщина…

В глазах учительницы проскакивает веселая искорка.

— Перестань болтать и пиши, — мягко одергивает она Витю.

Витя выводит большие круглые буквы, но еще с минуту никак не может успокоиться и тихонько хихикает.

— Ну и балда же я! — косится она на соседку.

Наконец, собравшись с мыслями, начинает писать, да так старательно и сосредоточенно, что даже прикусила кончик языка.

— «Земля покрылась снегом, леса посветлели, дома занесло…»

У Вити голова пошла кругом: ей вдруг вспомнилось, как Лида однажды вернула ей письмо, исчеркав его красным карандашом: ошибки были почти в каждом слове. «Твоя Витезслава», — подписалась тогда Витя. Кажется, только имя было написано правильно.

Разбор предложения, подлежащее, сказуемое… Девушки строчат, не поднимая голов. Витя в растерянности ерзает, снова трет и без того уже покрасневший нос. Окончательно запутавшись, начинает пририсовывать к буквам хитрые загогулины.

Учительница обходит парты, обеспокоенно морщит лоб над Витиной работой. «Говорила же, что не сдам», — отчаявшись, думает Витя и, вытянув ноги, чуть сползает со скамьи. Теперь ей все равно. Оперевшись затылком о заднюю парту, она глядит в потолок. Кто-то сердито толкает ее в спину. Опомнившись, Витя прыскает в ладонь и усаживается как положено. «Ох, Лида из-за меня стыда не оберется!» — сокрушенно думает она, и теперь ей хочется только одного: чтобы все поскорее закончилось.

А математика! Мамочки мои родные, ну и задачка! «Ученик отправился в школу, находящуюся на расстоянии 5,5 км. Он шел со скоростью 4 км в час в течение получаса, а затем ехал на телеге со средней скоростью 9 км в час. Сколько минут ученик ехал на телеге?» У Вити все в голове перемешалось. Ученик шел в школу. Ехал на телеге. Какая телега-то? Она представляет себе подводу, запряженную быками. Вот они с братьями Валоуховыми сидят на возу сена и дубасят друг друга портфелями. А может, на телеге везли свеклу? Витя видит себя сидящей сзади, свесившей ноги, острые зубы впиваются в свеклу: сладка ли?.. Начинается дождь, и она накидывает на себя мешок. На телеге! Легко сказать, на телеге, а поди сосчитай!

Учитель математики пан Вейвалка, пожилой седеющий человек с приветливым лицом, подбадривает ее улыбкой:

— Ничего, девочка, подумай как следует!

Витя беспомощно качает головой:

— В жизни не решу!

— Тогда попробуй хоть уравнения. — Пан Вейвалка обезоружен таким простодушием.

А вот это уже по ней. Такие примеры Витя решала сама, без подсказки, когда приходилось пропускать школу. Гусей пасла и на коленях писала. Витя с легкостью управляется с двумя уравнениями. Задумавшись было над третьим, быстро решает и его. Пан Вейвалка стоит рядом, согласно кивает головой и проводит ладонью по выгоревшим на солнце волосам девочки.

— Сколько же тебе лет? — спрашивает он негромко.

Залившись краской, Витя разводит руками:

— Четырнадцать уже…

Учитель смотрит на белесые мозолистые ладони маленьких рук, привыкших колоть дрова, и невольно переводит взгляд на ухоженные ногти блондинки в голубом платье. Лицо у нее румяное, как у куклы, волосы кокетливо взбиты. Задачу она решила правильно.

Наконец экзамен позади. Через несколько дней будет известно, кто принят в училище. Девушки медленно расходятся. Витя бредет по коридору, сквозь светлый пушок волос просвечивают ее красные от постоянного смущения уши. Идет молча. В голове смешались формулы, наречия, правописание «не» с глаголами. Все кругом взволнованно обмениваются впечатлениями, никто не обращает на Витю внимания. Только соседка по парте, откусив яблоко, безучастно спрашивает:

— Аттестат-то у тебя ничего?

В глазах Вити усмешка.

— Как же, целых два тройбана, — отвечает она напрямик.

Идущая перед ними стройная девушка с короткой мальчишеской стрижкой оборачивается и молча окидывает ее с ног до головы испытующим взглядом. Пропустив Витю вперед, она тихо шепчет блондинке, но Витя все равно слышит:

— Опять небось по блату какая-нибудь. И как ее только к экзамену допустили?

В коридоре Витю ждет Лида в белом халате. Она нетерпеливо обнимает сестренку за плечи:

— Ну как у тебя?

Витя сконфуженно надувает губы и опускает голову. Не зная, что сказать, цокает о кафельный пол подковками старых ботинок. Вдруг, вспомнив о чем-то, оживляется:

— Лида, как это — «по блату»? — И, поймав на себе недоуменный взгляд сестры, вспоминает наконец об экзамене: — Представляешь, я чуть не спутала ураган с орангутаном. — Витя легкомысленно хихикает.

— Ты лучше скажи, как работу написала, — настойчиво спрашивает Лида, в голосе ее слышится укоризна.

Витя смущенно ссутуливается, коротко пожимает плечами. Видно, недовольна собой:

— Пока не известно. Наверное, придется обратно в деревню ехать.

Лида вздыхает. Знала бы эта маленькая деревенская девочка, сколько о ней сегодня было разговоров! «В диктанте грубые Ошибки, — сокрушалась пани Чапова, принимавшая экзамен по чешскому. — А вдруг она на первом курсе вообще не будет успевать?» «Мелкота какая! Видно, кормят плохо», — качал головой участливый пан Вейвалка. Последнее слово было за директором. Сидя за большим письменным столом, она нерешительно крутила в руках карандаш: «Поймите, Лида, я бы рада вам помочь, но не лучше ли подождать еще годок?» — «Нет, прошу вас, только не это! — умоляла Лида. — Больше ее в Прагу не отпустят. Вы себе не представляете, чего мне стоило уговорить отца и мачеху. Не могу я ее там бросить. — Лида разволновалась не на шутку и добавила сквозь слезы: — Ведь света белого ребенок не видит…»

А теперь Лида смотрит на младшую сестренку, шагающую по-взрослому, степенно, чуть пружиня, и примирительно говорит:

— Ладно. Доживем до пятницы, там видно будет. А пока выкинь все это из головы.

Впрочем, Витя про экзамен уже и думать забыла. Она на ходу оглядывает стены коридора училища, увешанные большими фотографиями: медицинские сестры в аудиториях, в больничных палатах, вот одна из них делает укол, другая занята перевязкой. Широкая лестница спускается в вестибюль. В центре — колонна с большой фотографией медсестры в чепчике. Она улыбается Вите. Витя глядит на белоснежный кафель, красивый, облицованный мрамором вход, и ей не верится, что и она, может быть, будет здесь жить и учиться. По садовой аллее Лида и Витя направляются к воротам. На зеленых газонах вот-вот распустятся чайные розы. И Витя вдруг понимает, что больше всего на свете ей хочется остаться здесь.

В конце концов Витю приняли.

Она идет рядом с Лидой по Народному проспекту и радостно сжимает ее руку. Сентябрь мостит улицы теплым, сухим золотом.

Кругом столько народу — знай успевай уклоняться в сторону. Витрина кондитерского магазина до половины прикрыта жалюзи: солнышко сегодня припекает. Лида с нежностью стискивает маленькую заскорузлую ладошку сестренки и предлагает:

— Давай купим тебе трубочку с кремом. Или пирожное со взбитыми сливками.

На Вите старенькое пальто и совсем коротенькая юбчонка. Она неторопливо разглядывает выставленные на витрине марципаны: сладкие грибы, поросят и даже сахарную книгу в узорчатом переплете. Вдруг губы ее складываются в снисходительную «взрослую» улыбку.

— Знаешь, — говорит она таким тоном, словно отговаривает не себя, а маленького капризного ребенка, — давай лучше купим по рогалику. Всего тридцать геллеров, а наедимся досыта.

На лице Лиды мелькает тень сочувствия. К счастью, Витя этого не замечает и упорно тянет старшую сестру на другую сторону улицы:

— Гляди, вон булочная!

Девушки останавливаются перед витриной.

— Какие аппетитные рогалики, — радуется Витя, — поджаристые, хрустящие, наверное!

— Разговорами сыт не будешь, — смеется Лида и покупает целый пакет рогаликов.

Уписывая их за обе щеки, Витя подсовывает пакет сестре:

— А ты?

Лида совсем не голодна, но берет рогалик и чувствует неловкость — свежие рогалики для нее уже давно не лакомство.

Витя с набитым ртом мечтает:

— Вот бы мама обрадовалась, если б видела нас сейчас вместе!

У сестер сегодня настоящий праздник.

— Пойдем-ка туфли тебе купим!

Они вливаются в толпу покупателей и, минуя стеклянные хлопающие двери, входят в универмаг. Сколько же здесь всего! Глаза Лиды в первую очередь устремляются туда же, куда и Витины, к прилавку с дешевыми блестящими украшениями. Подойдя, они рассматривают витрину. На темном атласе красиво разложены браслеты, усыпанное камешками булавки и заколки для волос, пряжки и большие пуговицы, похожие на прозрачные цветы, а уж брошек! И бабочки тут, и ящерицы, и птицы. Медальоны, ряды бус и украшений из бисера, огромные, с ромашку, клипсы сверкают под люминесцентной лампой.

Покосившись на маленькие ушки Лиды с крохотными золотыми — мамиными! — сережками, Витя снова переводит взгляд на роскошную витрину.

— Это все, наверное, тысячи стоит, а? — шепчет она зачарованно.

— Лучше выбери-ка себе бусы, — предлагает сестра.

— Что ты, столько денег! — Глаза у Вити просто разбегаются.

— Ты же выдержала экзамен, тебе полагается, — разрешает Лида все сомнения. — Какие тебе нравятся?

Витя одними губами читает цены и, взглянув на свою блузку, прикидывает, что больше подойдет по цвету. Неприметная среди сверкающих безделушек, сидит, расправив крылья, маленькая белая чайка. Она не стоит даже половины того, что бусы.

— Купи мне вот это, а? Такую брошку можно и на платье приколоть, и на пальто, и даже на шапочку.

— Завернуть? — с равнодушным видом спрашивает продавщица.

Лида протягивает руку за брошкой.

— Нет, заверните! — распоряжается Витя и тихо поясняет сестре: — Вдруг потеряю в такой толкучке!

Лида усмехается:

— Может, еще и ленточкой перевязать попросишь? Копеечная ведь безделушка!

Но у Вити лицо серьезное:

— Какая ни есть, все деньги. А продавщица могла бы быть и повежливее.

Лида сегодня сорит деньгами. Купив красивые туфельки, сестра заходит в отдел дождевых плащей, где пахнет пластмассой.

— Скоро дожди начнутся, пригодится. — Лида просит у продавца прозрачный голубой плащ с капюшоном.

Завернувшись в него, Витя становится похожа на гномика.

— Да разве у вас тут дожди! — отговаривает она Лиду от покупки, оглядывая себя в зеркало. — Вдоль домов всегда можно сухой добежать.

Она вспоминает дожди дома, в Южной Чехии, когда уходящий в бесконечность горизонт без просвета затянут моросящей теменью. Она тогда набрасывала на плечи попону, и мокрый холод стекал на босые ноги. А в городе ерунда одна, не дожди.

Продавец укладывает обновку в специальный пакетик с ручками и галантно подает его Вите:

— Получите, барышня!

Витя краснеет, и широкая улыбка обозначает на щеках две счастливые ямочки.

Теперь за бельем. Вот уж где красота так красота! Белоснежные, голубые, розовые рубашки в кружевах и оборках. Лида стоит у прилавка и, решив купить три гарнитура, спрашивает:

— Витя, тебе какого цвета?

А продавщица, взглянув на Витю, бормочет себе под нос:

— Лет на одиннадцать… — И роется в груде трусов и рубашек.

Младшая сестра обиженно съеживается, но старшая нежно пожимает ее руку.

— Пожалуйста, пойдем домой! — молит Витя. — А то вам с Иржиком весь месяц голодать придется.

Но Лиду не остановить. Ей хочется, чтобы сегодня у сестренки был праздник.

— Подожди, а шапочку?

Приглядев голубую, они подбирают ей в тон косынку. На прилавке их целый ворох: гладкие и вышитые, в цветах и узорах. Наконец Витя извлекает симпатичный желтый платочек и, тая от счастья, повязывает его на шею. Торговый зал универмага светится неоном, колонны выложены зеркалами, отражающими людскую толпу и многоцветные полки, заполненные товарами прилавки. Витя, совсем недавно ахавшая от такого зрелища, больше ни на что не смотрит.

— Лидочка, сколько же я тебе должна! — волнуется она. — Знаешь, как я теперь буду учиться? А через три года… — лицо ее освещается победной улыбкой, — а через три года начну зарабатывать, и тогда…

Лида улыбается в ответ и растроганно молчит.

На следующий день поступивших в училище собирают в классе и распределяют по комнатам общежития. Пани Чапова, та самая, что принимала экзамен по чешскому, будет классным руководителем. Она ждет, пока девушки разделятся на группы по двое и по трое. Не успевает Витя опомниться, как остается одна. Да еще ее соседка, блондинка, что была на экзамене в голубом платье.

— Значит, вас у меня двое, — подходит учительница к предпоследней парте.

Блондинка, поджав губы, уставилась в пол. Взглянув на ее сердитое лицо, пани Чапова о чем-то задумывается, а потом наклоняется к Вите, ласково обняв ее за плечи:

— Хотите жить вместе?

Витя радостно кивает. Соседка отворачивается и, чтоб не видела учительница, строит кислую мину. Кто-то впереди шепчет на весь класс:

— Детсад по таким плачет!

— К вам я подселю одну девочку со второго курса, иначе у меня не получается.

Вите это безразлично, а у блондинки настроение явно поднимается. Классный руководитель диктует расписание занятий, распорядок дня, список учебников. Часам к двенадцати девушек отпускают разобрать вещи. Толпа разбегается по коридорам. На ходу Витя безуспешно пробует завести разговор с соседкой. Как ее зовут? Ирена? Та отвечает нехотя, односложно. Витя входит за ней в небольшую квадратную комнату с тремя кроватями. Стены окрашены в салатный цвет, уголок вокруг умывальника выложен зеленым кафелем, у стены высокое зеркало с выдвижными ящиками, на обоих окнах воздушные занавески.

— Красота, правда? — ахает Витя, садясь на стульчик у зеркала.

Ирена со стуком ставит чемодан на пол и ворчит:

— Чтобы ты не свихнулась от счастья, пойди загляни в комнату напротив. У них в два раза просторней и с балконом. А у нас конура самая настоящая!

— Зачем нам балкон? — хочет утешить ее Витя, но Ирена вместо ответа презрительно отворачивается и идет распаковывать чемодан. Вскочив, Витя торопливо распахивает шкаф: — Надо полки распределить, нас ведь трое будет!

Ирена пропускает ее слова мимо ушей. В шкафу шесть полок. Ей достаточно одного оценивающего взгляда, чтобы начать без разбору закидывать белье на три верхние полки. Постояв немного в нерешительности, Витя открывает свой чемодан, аккуратно вытаскивает новые трусики и рубашки. Даже не оторвав бумажные ярлыки, молча складывает невысокие ровные стопки на самую нижнюю полку. Покосившись на скромное содержимое ее чемодана, Ирена гордо проносит в шкаф ночные рубашки с кружевом, кидает на умывальник мыло, щетку для рук; достав гребешок, нетерпеливо расчесывает длинные светлые волосы и, выскочив в коридор, стучит в соседнюю дверь.

Ей сразу открывают. Там живет рыженькая Ярмилка Сваткова с круглым, сплошь усеянным мелкими веснушками лицом. Она со смехом втягивает Ирену к себе:

— Как устроились?

Ирена недовольно сует руки в карманы брюк:

— Ох и повезло же мне с соседушкой!

А у Ярмилы соседка — статная Павла, то и дело откидывающая непослушную прядь черных стриженых волос.

— Слушай, что за малышку с тобой поселили?

— А!.. — Ирена огорченно машет рукой. — Я почем знаю! С ней и поговорить-то не о чем, — с завистью смотрит она на девушек.

— А ты к нам почаще приходи, — приглашает Ярмила. — Девчонки, жизнь-то какая начинается! Меня дома — ух! — в ежовых рукавицах держали!

Витя, разобрав чемодан, сидит на стуле. Руки сложены на коленях. Болтая ногами, она довольно разглядывает новые туфли. Чем бы заняться? В классе просили собраться только после обеда. Можно, конечно, подождать, но как насчет обеда? Надо было у Лиды спросить. Столовая-то внизу, как раз проходили мимо окон. Вот глупо! Спрашивать ни у кого не хочется, и так все тут над ней смеются. Витя решает съесть рогалик и потерпеть до вечера, а там и у Лиды можно спросить. Вдруг обеды здесь дорогие?

Только она достает рогалик, как по всему дому разносится странный звук, похожий на звон большого колокола. Слышится топот, хлопанье дверей. Витя выглядывает в коридор. Из всех комнат выбегают девочки в тренировочных брюках, домашних халатиках, некоторые уже в медсестринской форме и гурьбой валят по лестнице вниз. Идет и Витя. Из столовой доносится божественный запах супа и чего-то сладкого, приправленного ванилью. Витя глотает слюнки. Заглянув в зал, она видит накрытые столы, на них — большие дымящиеся супницы и мучительно думает, отходя в сторонку, а не зайти ли ей сюда вместе со всеми.

Учитель математики Вейвалка, уже было прошагав мимо, замечает робкую, ссутулившуюся фигурку. Здесь что-то не так, сразу понимает он и, вернувшись, спрашивает удивленно:

— Почему ты не идешь обедать?

Лицо у Вити пылает. Признаться? Глаза шарят по стене.

— Да я… понимаете… мне сегодня есть совсем не хочется! — объясняет она и закусывает нижнюю губу, потому что это неправда.

— То есть как это не хочется? Обязательно надо пообедать! — удивляется Вейвалка и вдруг догадывается — Ты, наверное, просто порядков наших еще не знаешь?

— Я не знаю, имею ли право на бесплатные обеды, я забыла спросить.

— Конечно, имеешь, — отвечает учитель. — Пойдем-ка!

Красная как рак Витя входит в столовую. Вейвалка сажает ее за свой стол и до краев наполняет тарелку густым грибным супом. Лицо девочки светится благодарной улыбкой, и она выбирает кусок хлеба побольше.

Вот и первые дни учебы в медицинском училище. Просыпается Витя спозаранку, шести нет, а спать больше не хочется. Комната, как и в первый день, кажется ей очень уютной. Ирена посапывает на кровати у самого окна, голова у нее вся в бигуди — надо же, как смешно! У стены напротив спит второкурсница Вера, очень она нравится Вите: нарядов каждую минуту не меняет, как некоторые, дома ходит обычно в тренировочных. У Веры прямые, стриженые светло-каштановые волосы и большой, никогда не умолкающий рот. Она очень прямая и откровенная. В первый вечер Вера пришла поздно, но приветливо поболтала с соседками по комнате, угостила Витю большим куском кекса. Открыв шкаф, сразу сообразила, что нахозяйничала Ирена, и, уперев руки в боки, начала ее честить:

— Эй, принцесса златовласая! А ну давай свои шелка полкой повыше, ясно? Ты тут не одна. Пусть лучше ребенок книжки положит. Не все же такие барахольщицы, как ты. Это Витина полка, понятно? Так что, дорогуша, извини-подвинься!

Обиженно взглянув на Витю, точно все это наговорила она, а не Вера, Ирена хлопнула дверью и отправилась в соседнюю комнату — жаловаться. А Витя посмотрела на Веру с благодарностью и удивлением: больше всего ей понравилось, что с уходом Ирены все разговоры о ней разом прекратились.

Витя лежит и разглядывает лицо спящей Веры с резко обозначенными скулами. Все в ней Вите нравится, и теперь она мечтает уже не о ночной рубашке с кружевом, как у Ирены, а вот о такой полосатой пижамке. Так же, как Вера, складывает она в тумбочку носовые платки, чулки, новый платочек. Но больше всего Вите хочется такую же, как у Веры, крохотную настольную лампочку, чтобы можно было читать в кровати, никому не мешая: ведь заниматься придется день и ночь.

Нет, никак не лежится в постели. Витя тихо натягивает платье и босиком выскальзывает из комнаты. В самом конце коридор упирается в террасу. Дом стоит на склоне, поэтому с одного боку терраса поднимается высоко, а с другого — почти до земли нависает над широкой дорогой, ведущей в больничный сад. Между садом и общежитием ограда из колючей проволоки. Витя недоумевает: зачем? На ночь калитка в сад закрывается на замок, но сейчас она открыта, и время от времени оттуда выходит кто-нибудь из сестер в белом чепчике — начинается дневная смена.

Старый садовник за оградой косит лужайку. Из-за трубы больничной прачечной выглядывает солнце. На высоких стеблях блестит роса. Радужные капельки переливаются, покачиваясь на синих полевых колокольчиках. Витя блаженно вдыхает родной запах свежескошенной травы, ошалев от радости, скачет, дрыгая ногами, а потом перевешивается через перила:

— Дядя, можно я вам помогу?

Садовник поворачивается к ней и, подняв голову, весело кричит:

— Раненько ты, девочка, поднялась…

— Можно, а? — донимает его Витя.

Он в ответ только смеется:

— Какая с тебя помощь, мощи ходячие! — Оперевшись на косу, старик раскуривает трубку.

Витя, козленком перемахнув через перила, прыгает на дорогу и ловит на себе насмешливый взгляд:

— Ну-ну, давай-давай!

Взяв у садовника из рук косу, она широко, по-мужски, расставляет ноги и небрежно кивает вбок:

— Отойдите-ка в сторонку!

Коса с размаху очерчивает целую полукруглую полянку. От изумления садовник даже трубкой перестает пыхтеть:

— Нет, вы только посмотрите на эту пигалицу!

Трава, мягко шурша, ложится ровными широкими дужками. Витя движется по склону, как заправский косарь, лишь раз оглянувшись на старика с торжествующей улыбкой. Склон упирается в дорогу, поворачивающую дальше к больнице. Иногда по ней проезжает «скорая помощь». Сверху, от корпуса, семенит нянечка с кофейниками в руках.

— А кролики тут у вас есть? — Витя останавливается передохнуть и вытереть пот со лба.

— Есть. Вон в том маленьком домике у нас целый зверинец, — указывает чубуком садовник, — виварий называется.

Как Витя ни тянет шею, никаких зверей она, конечно, не видит, зато слышит собачий лай. Принявшись снова косить, она спрашивает:

— А зачем здесь зверинец?

— Для разных опытов, вакцины испытывать, к примеру, и все в таком роде. Тебе лучше знать.

Что-то в его словах Вите не нравится.

— А зверям не больно? — не отстает она от садовника, и тот объясняет:

— Да как тебе сказать… Ты, девочка, пойми, без опытов тоже нельзя. А вообще животным у меня не так уж плохо живется.

— Можно мне когда-нибудь прийти посмотреть?

Получив приглашение, Витя продолжает косить так, как будто она только для этого сюда и приехала. На кончике носа у нее подрагивает капелька пота. «Надо будет сегодня заглянуть в виварий», — решает Витя, радуясь новому знакомству. Садовник курит, опустившись на траву. По небу плывут зыбкие розоватые тучки.

Из окна рядом с террасой высовывается лохматая голова и тут же исчезает. Из комнаты доносится смех: это Ярмилка Сваткова умирает от хохота, вытягивая из постели соседку:

— Да скорее же, Павлинка, иди погляди! Вот потеха-то!

Зевнув, Павла потягивается и нехотя встает с кровати:

— Что там еще?

Ярмила тащит ее к окну. Павла выглядывает и снова зевает:

— А что тут особенного? Человек из деревни приехал, поработать охота. Боже, неужели ей это нравится?! — Павла трет заспанные глаза и плетется к умывальнику.

Ярмила тем временем будит Ирену. Девушки смотрят в окно и зазывают в комнату всех, кто проходит в душевую мимо их открытой двери. И вот уже подоконник облепили сразу несколько насмешниц.

Вера, выглянув в окно, раскрывает рот от удивления: совсем маленькая девчонка, а работает, как настоящий деревенский мужичок. Да как увлеченно — ничего не видит, ничего не слышит.

— Эй, одеваться иди! — кричит Вера.

Широко улыбаясь, Витя вскарабкивается на террасу.

— Что это тебе вдруг в голову взбрело? — удивляется Вера. — Вдруг кто из учителей увидит?

Витя виновато переминается, оставляя на линолеуме мокрый след босых ног.

— А что я такого сделала? — робко оправдывается она и послушно следует в душевую за Верой, которая заставляет ее помыть ноги горячей водой.

— Нельзя же через террасу лазить, коль двери есть. Где это видано? — сердится Вера, а у самой в глазах веселые искорки. — И вообще, траву косить… Ты что, сдурела?

— Исключить могут, да? — волнуется Витя. — Знаешь, тут и собаки есть, и кроликов полно.

— Подумаешь! — Вера кидает ей полотенце. — И кошки, и даже бараны! Только пусть это тебя не волнует. Как занятия начнутся, знай зубри! Скорей давай, все уже на завтрак ушли!

Витя торопится, представляя себе дымящийся кофейник на столе.

Пани Чапова с улыбкой закрывает окно на втором этаже. «Ну и девочка! — думает она. — Таких у нас еще не было!»

Как Витя ни старалась, за первую четверть у нее вышло две единицы. Преподаватель анатомии, молодой врач по фамилии Рыба, недоумевает: почему Вите никак не дается этот предмет? Он пересадил девочку на первую парту, вызывает ее на каждом занятии. Случается, Витя вскакивает с готовностью дрессированной собачки, даже когда пан Рыба вызывает вовсе не ее.

Нет, видно, до самой смерти не выучить ей эти несчастные кости! А латинские названия чего стоят! Рыбе-то хорошо, он сыплет ими даже глазом не моргнув. Витя пытается заучивать их сразу, записывая на уроке. «Пилорус, пилорус… Ну и словечко! Как бы его запомнить? Пи-ло-рус — мо-тай на ус! Так, что ли?» — ломает она голову, пропуская мимо ушей всю следующую фразу. В общем, первая единица — по анатомии.

Вторая — по физике. В этой науке у Вити большие пробелы. Дома, в деревенской школе, она физикой особенно не занималась, а здесь уроков по физике много — одни тебе амперы, да вольты, да сила тока. Вечерами, раскрывая тетрадь, Витя в отчаянии взирает на формулы и уравнения, не имея ни малейшего понятия, с какого конца за них браться.

— Помоги, а? — как-то обратилась Витя к Ирене, и та нехотя взялась за карандаш.

— Вот так, ясно? — Ирена исписала формулами страницу, обрушив их на бедную Витю целым потоком. — Теперь поняла?

Попробуй скажи «нет», а ведь так и не дошло. Да чтобы Витя ее еще раз попросила!

По чешскому двойка, по математике — тоже, хотя Витя у пана Вейвалки любимица.

Классный руководитель пани Чапова вызывает Ирену с Витей в учительскую и поручает Ирене:

— Возьми-ка над Витей шефство! Тем более, вы в одной комнате живете.

Девочки вместе возвращаются по коридору. Витя думает о том, что ей совсем не хочется заниматься с Иреной, а уж Ирене Витя и вовсе в тягость.

— Нашли няньку! — недовольно ворчит она. — И что только наша классная думает? Сама же мне разрешила в школу танцев записаться. И как я теперь все успею?

Сейчас будет урок по уходу за больными. Витя с Иреной направляются в аудиторию, обставленную как больничная палата. На кроватях белоснежные простыни и подушки, а на двух даже лежат «больные» — большие пластмассовые манекены в рубашках-распашонках. Над головами у них таблички с «диагнозами». Витя немного воспрянула духом: практические занятия она любит.

Перемена еще не кончилась. Ярмила Сваткова с завистью окликает Ирену:

— Счастливые вы с Павлой. Вечером опять на танцы идете? И почему только я не в октябре родилась? Мне бы уже пятнадцать было…

Павла с безразличным лицом крутится на стуле-вертушке:

— Дались тебе эти танцы! Подумаешь, танцы! Вот и мамаше моей втемяшилось в голову, что я обязательно в школе танцев должна учиться. Из-за нее и хожу! Она сегодня специально в Прагу приедет. Представляю, как пилить меня будет, что я в парикмахерскую не сходила!

Ирена мечтательно поправляет волосы на плечах:

— Нет, девчонки, здорово там! Я бы с утра до ночи танцевала! Как вспомню: яркий свет, музыка, все в нарядных платьях… Меня теперь все время медик один приглашает, высокий такой…

Витя слушает затаив дыхание. Павла, встав со стульчика, зевает:

— А ну их, кавалеров этих… Ты, Ирена, не лучше моей матери. Пустая трата времени! Моя бы воля, в жизни б ни на какие танцы не пошла.

— Ну и глупо! — усмехается Ирена под завистливыми взглядами окружающих. — Судна из-под больных выносить тебе, конечно, интереснее…

Тут Ярмилка шепчет:

— Девчонки, а у Элишки Панковой с третьего курса, кажется, парень завелся. Я их на остановке троллейбусной видела. За руки держались. Красивый!

Витя Элишку хорошо знает. Это Лидина подружка, она в терапии практику проходит.

— Какой там парень! Это дядя ее, — защищает она Элишку.

— Хм, дядя! — усмехается через плечо Ирена. — Это тебе она так сказала!

— А я говорю, дядя, — настаивает Витя, не понимая, почему Элишка должна ей врать.

Звенит звонок. Входит пани Кубьясова, старшая сестра из отделения пластической хирургии. Это она поставила Вите единственную пятерку. Пани Кубьясова высокая, резковатая в движениях, широкая улыбка обнажает выдающиеся вперед верхние зубы — девчонки называют ее между собой Грызуном. Хоть и весело на занятиях у пани Кубьясовой, девушки ее побаиваются: пару влепить ей ничего не стоит, а беспорядка не выносит даже малейшего.

— Так. Эва Шимачкова! Смените бабушке постель, — бодро начинает она занятие, и девушки кучкой становятся у постели.

Эва новая подружка Ирены. С января она тоже записалась в школу танцев. А пока во всем слушается Ирену, делает вместе с ней укладку в парикмахерской, а «на выход» первый раз в жизни купила губную помаду. На детском лице Эвы полная беспомощность.

— Эй, приподнять ее, что ли? — шепотом спрашивает она девчонок и навостряет ухо в ожидании подсказки.

— Ты что! — испуганно шепчет в ответ Павла.

Эва в нерешительности откидывает одеяло, обхватывает манекен двумя руками.

— Подумайте! Ведь в ней килограммов сто, не меньше, — сухо замечает сестра.

Эва укладывает «старушку» обратно. Вспомнив, что с больными следует разговаривать — это обязательно! — она берет манекен за руку и говорит елейным голоском:

— Садитесь, бабушка, я вам помогу!

Первой прыскает Ирена, а за ней все остальные начинают давиться от смеха. Впрочем, это ничего, пани Кубьясова любит, когда на занятии весело, она с улыбкой подсказывает:

— Больная не в состоянии сидеть и, кроме того, вообще вас не слышит: она без сознания.

Эва выпускает руку манекена и беспомощно пожимает плечами.

— Так что же нужно сделать? — выходит из терпения сестра. — И поторопитесь: постель под бабусей мокрая, а вас уже вызывают в другие палаты.

На этот раз Эва пытается действовать более решительно и начинает вытягивать из-под манекена простыню.

— Чудненько! — иронизирует пани Кубьясова. — Поскольку старушка у нас стокилограммовая, ваша простыня рвется пополам! — Она открывает блокнот и добавляет, на этот раз серьезно — Руки крюки, да и только. Витя, покажи, как это делается!

Витя, внимательная и сосредоточенная, мягко наваливается на плечо «бабушки», как будто та действительно очень тяжела. Медленно поворачивает ее на бок, скатывает освободившуюся часть «грязной» простыни. На столике лежит аккуратно сложенная «чистая». Витя берет ее правой рукой, быстро подкладывает под «больную» ровный край.

— Так, так, правильно! — громко хвалит ее пани Кубьясова.

Не останавливаясь ни на секунду, Витя продолжает: переворачивает «старушку» на спину, а потом на другой бок. «Грязную» простыню можно убирать. Витя тщательно расправляет складки «чистой».

Девушки притихли. Улыбок как не бывало. Ай да Витя! Ростом она на голову ниже всех, руки совсем еще детские, но в каждом движении — старательность. А уж ловка!

Ухмыльнувшись, Ирена шепчет:

— Ишь выпендривается, малявка!

Слова долетают до пани Кубьясовой, она подзывает Ирену, даже не повернувшись в ее сторону:

— А вы подложите больной судно, пожалуйста!

Витя, выполнив задание, отступает к девочкам.

Ирена нехотя шествует в угол палаты за судном, кое-как подпихивает его под «больную», сестра даже вынуждена сделать ей замечание:

— Синяков-то старушке не наставьте!

Сунув руки в карманы, Ирена направляется на свое место.

— А судно что, ножками пойдет? — ехидничает пани Кубьясова. Чаша ее терпения переполнена.

Ирена брезгливо вытаскивает судно, на лице — выражение неподдельного отвращения.

— Тише, не расплескай! — потешаются над ней девушки.

Ирена несет судно на вытянутых руках, непроизвольно воротя от него нос. Ярмила Сваткова прямо-таки корчится от смеха.

— Она… она… — не в силах начать Ярмила, — она в следующий раз перчатки наденет…

Витя смеется вместе со всеми, почему-то высовывая при этом язык.

— Та-ак. Займемся перевязками, — утихомиривает пани Кубьясова развеселившихся девчат. — Начнем с повязки «шапка Гиппократа». На ком будем делать?

Девушки нерешительно поправляют волны взбитых волос, никому не хочется портить прическу. Витя тут как тут, опускается на стул и ждет.

— Начинаем вот отсюда, со лба.

Первых два тура сестра делает прямо над Витиными бровями, а затем накладывает бинт полосами через всю голову к затылку и обратно. Руки ее так и мелькают, и вскоре Витина голова исчезает под повязкой. Еще мгновение, и она сидит в настоящей чалме. Огромные глаза смеются.

— Как проклюнувшийся цыпленок, — громко говорит Павла, и девушки снова хохочут.

На уроках по уходу за больными не соскучишься. Одна Ирена томится, то и дело поглядывая на часы.

Вечером Ирена с Павлой заявляются в Витину комнату: только здесь есть зеркало во весь рост. Витя пристроилась в углу, чтобы не мешать, на коленях у нее — раскрытый учебник анатомии. Она механически бубнит:

— Стенка желудка состоит из четырех слоев…

Изо всех сил старается Витя сосредоточиться. Надо представить себе желудок. Скажем, утиный. Она вспоминает, как мама разрезала его, а Витя выворачивала наизнанку и выковыривала песчинки, пока внутри не оставалась только блестящая пленка, под которой просвечивало темное мясо.

— Слизистая оболочка, подслизистая основа, мышечная оболочка, серозная…

Перед зеркалом вертится Ирена. Светло-зеленое платье, золотистые кудри волос — настоящая русалка! Оторвавшись от книги, Витя восхищенно разглядывает соседку: на танцах Ирена наверняка будет первой красавицей.

Павла натягивает через голову серо-голубое платье из тафты, пререкаясь с только что приехавшей матерью.

— Смотри, какая Ирена красивая! А ты? — отчитывает ее мать. — Не могла укладку сделать? На всех чертей похожа!

Павла расчесывает щеткой свою густую черную гриву, и Витя думает, что ее чистые гладкие волосы куда красивей без всякой укладки.

— Мама, сил нет два часа торчать в парикмахерской, — в который раз объясняет Павла, и мать беспомощно роняет руки, переплетая пальцы с ярко-красными ногтями:

— Ирена, хоть вы ей скажите!

Но Ирена молчит, сейчас ее волнует только собственное отражение.

— А ваша мама сегодня не приедет?

Ирена машет рукой:

— Какое там! Со мной тетя идет. Родители вообще были против школы танцев, хотели меня в следующем году отдать. Я уж им и так и сяк внушала, а потом взяла да сама заявление написала, — смеется она, красуясь перед зеркалом, а затем поворачивается к матери Павлы — Сами посудите: зачем год терять, раз принимают с пятнадцати? А Павлу я просто не понимаю. И чего ей там не нравится?

Мать только вздыхает:

— Не знаю. Это уж вы у нее спросите. Вот я была молодая… Разве мы так развлекались? Павла у нас чудачка. Представьте себе, она медицину эту сама выбрала. И о чем только девочка думает? Так и состарится за своими книжками. А ведь она у нас одна, мы ей добра желаем…

Задрав подбородок и прищурившись, Ирена придирчиво оглядывает себя в зеркало:

— Знаете, я певицей хотела быть. Или балериной… Что-нибудь в этом роде. А папа ни в какую. Сначала, говорит, делу научись. А разве петь — это не дело?

— Нет, Иренка, пение — это не профессия, — говорит мать Павлы рассудительным тоном, а Ирена тут же добавляет:

— Вот-вот, отец мой тоже так считает.

Витя уже давно рассеянно рисует на полях кружочки — заниматься все равно невозможно. «Схожу-ка к Лиде! — решает она. — Помогу ей на дежурстве, пока они тут собираются». Набросив пальто, она незаметно шмыгает в коридор.

— Господи, какая замухрышка! — сочувственно качает головой мать Павлы. — А учится как?

— Кошмар один, — отвечает Ирена. — Мало того, что я с ней живу в одной комнате, так еще и шефство над ней велено взять. Сегодня наша Чапка меня обрадовала. В общем, няньку из меня делают!

Павла укоризненно поворачивается к Ирене, а ее мать все шумит:

— И зачем только таких в училище принимают? Цацкайся тут с ними… Ну нет, это уж слишком! А учителя на что?

Павла раздраженно обрывает ее:

— Мама, прекрати! Что она — дефективная? Ну, маленькая, худенькая, подумаешь! Не все же в рост идут. А вам бы только языками чесать…

Витя поднимает воротник, прикрывает шею. На улице моросит, дует пронизывающий ветер. Голые ветки деревьев покачиваются над лужами. Витя спускается в левый угол сада, к терапевтическому корпусу. Волосы висят мокрыми сосульками. Наконец она добирается до отделения, где работает ее старшая сестра.

Лида торопливо раскладывает на подносике таблетки, расставляет пузырьки с каплями, баночки с мазями, чтоб скорее разнести их по палатам.

— Можешь пока салфетки нарезать, — роняет она уже на ходу.

Витя берет большие ножницы и, пристроившись на кушетке, принимается за работу: нарезает лигнин на небольшие квадратики и аккуратно складывает их в широкую стеклянную банку.

В сестринскую вбегает Элишка, Лидина подружка, стройная, хорошенькая, в дождевике с поднятым капюшоном.

— Витя? Я на секундочку. А где Лида?

— По палатам пошла, сейчас вернется.

Элишка явно торопится.

— Спешу просто ужасно. Она мне сегодня последний укол должна сделать. Лекарство у меня тут, за окном. Подожди ка, сейчас в шприц наберу… — Сбросив плащ, она достает из стерилизатора иголку.

— Элишка, — спрашивает осторожно Витя, — тогда — помнишь? — это дядя был или не дядя?

— Ты про кого? — Лицо Элишки заливается краской.

— Про того, с кем девчонки тебя на остановке видели.

Элишка смущенно улыбается.

— Ты же говорила, дядя… — доверчиво моргает Витя.

Элишка даже сердится про себя. Пусть не лезет Витька не в свои дела, мала еще. Но деваться некуда, и она все-таки отвечает — нетвердо, отводя глаза в сторону:

— Не дядя. Дальше что?

— Значит, правильно девочки говорили… — Витя низко склоняется над работой, чуть не носом касаясь своих салфеточек. Обидно все-таки, что Элишка наврала.

Элишка наполняет шприц белой жидкостью.

— Ас девчонками о таких вещах нечего болтать! — бросает она и вручает Вите шприц: — Сделай мне укол. Времени нет ждать.

— Я? — удивляется Витя. — Я ни разу в жизни не делала!

Элишка протирает кожу спиртом:

— Вот и научишься! Давай скорее!

Витя сжимает шприц, а руки дрожат. Двумя пальцами левой руки она собирает кожу в подушечку (видела, как это делается) и решительно вонзает иглу. Сердце так и колотится. Чуть оттянуть поршень… так… а теперь медленно надавливать на него.

Лида приходит как раз в тот момент, когда шприц у Вити опустел.

— Боже, да ты с ума сошла! А если бы врач зашел?

Элишка смеется:

— Совсем не больно! Даже ты так не умеешь, Лида. В следующий раз колюсь только у Вити!

Она быстро застегивает чулок и, набросив плащ на плечи, вылетает из сестринской.

— Ты куда? — кричит ей вслед Лида.

— К дядюшке, — невозмутимо нарезая салфеточки, поясняет Витя.

— Куда, куда? — переспрашивает Лида, удивленно поворачиваясь к сестре.

— К дяде, говорю. — Витя поднимает смеющиеся глаза и как ни в чем не бывало интересуется: — Есть еще какая-нибудь работа?

— Сейчас еще две инъекции сделаю, белье сменю у старушки в маленькой палате, и все, свободна.

— Старушка-то пришла в сознание? — спрашивает Витя.

Наполняя шприцы, Лида отрицательно качает головой.

— Давай я понесу, — предлагает Витя, но сестра отказывается:

— Тебе в отделение нельзя! Здесь подожди.

Лида быстро выходит, а Витя, внезапно осененная какой-то идеей, берет в шкафу чистую простыню и, пересекая коридор, оказывается прямо в маленькой палате. Здесь только одна старушка — та, что без сознания. Витя сочувственно глядит на нее и совсем не к месту хихикает, ей вспоминается сегодняшний урок.

— Садитесь, бабушка, я вам помогу! — шепчет она, точно как Эва Шимачкова, но тут же берет себя в руки. Нет, эта старушка, пожалуй, сесть не сможет.

Как можно осторожней Витя поворачивает на бок теперь уже настоящую больную и меняет простыню вместе с клеенкой. Дыхание у старушки ровное. Здорово получилось! Витя с любовью поправляет на ее висках слипшиеся седые волосы, чуть взбивает подушку под головой.

— Так-то, бабуля, теперь полный порядок, во всяком случае, спина зудеть не будет.

В сестринскую входит Лида. А Витя все нарезает салфетки. Не замечая лукавых взглядов сестренки, Лида вынимает чистую простыню:

— Сейчас вернусь.

Не проходит и минуты, как она влетает обратно и расцеловывает Витю:

— Витя, да ты у меня…

Сестренка довольно морщит нос. Как она все ловко успела!

Лида усаживается рядом, и начинается серьезный разговор:

— Малыш, а как же с учебой? Если не исправишь оценки, отчислят.

— Ой, Лида, анатомия — это ужас какой-то! — глубоко вздыхает Витя. — Может, я неспособная? Совсем голова не варит!

— У тебя-то варит. — В Лидином голосе начинают звучать высокие, резкие нотки. — Вот если бы еще и у мачехи твоей немножко варила и она тебе время на учебу оставляла, ты бы сейчас не так училась.

— Разве она мне мешала учиться? — встает на защиту мачехи Витя.

— Да нет! — иронично, почти грубо отвечает Лида. — Совсем не мешала! То в поле работать гонит, то целыми вечерами тряпки свои сметывать заставляет. А все чтобы побольше в кубышку сложить!

Стиральная машина ей нужна! Чуланчик надо пристроить! Ванну отделать! Насчет этого у нее голова варит!

— Что она тебе такого сделала? — беспокойно ерзает Витя.

— Ничего, — вздыхает Лида. — Ладно. Я просто сержусь, что ты у меня такой лопушок-глупышок. — Чмокнув сестренку, Лида достает пакетик карамели и яблоко. — Не знаю, Витюша, чем тебе помочь.

— Мне никто не может помочь, — решительно отрезает Витя. — Самой надо зубрить как следует. Вот сейчас залезу в кровать и буду читать да конфетки сосать, — целует она сестру на прощание.

Вернувшись с танцев, Ирена никак не успокоится: вещи по углам раскидала и что-то напевает себе под нос. Забравшись наконец в постель, она громко зевает и мямлит сонным голосом:

— Витя, лампу погаси! Натанцевалась я до смерти, устала как собака, надо бы выспаться.

Вера, тихо лежавшая до сих пор с закрытыми глазами, вдруг привстает:

— Послушай, Ирена, ты уже целых полчаса тут шебуршишь, мне спать не даешь, а Вите — заниматься. Лампочка совсем маленькая и ничуть тебе не мешает. Отвернись к стенке, вот и все дела.

Витя тяжело моргает и, как всегда, с благодарностью смотрит на Веру. Хорошо, что Вера одолжила ей на сегодня свою малюсенькую лампочку! Чтобы не сердить Ирену, Витя тихо встает и накидывает на лампу свою комбинацию. Потом трясет головой, чтобы отогнать сон, и начинает тихонечко повторять латинские названия.

На следующий день преподаватель анатомии пан Рыба, закончив урок, входит в учительскую, а там Чапова с Вейвалкой обсуждают Витины дела.

— Не ее это вина, — защищает Витю пан Вейвалка. — Пробелов, конечно, много, но девочка смышленая. Как бы ей помочь догнать остальных?

— Иногда мне ее так жалко, — поддакивает пани Чапова, — ведь как старается, целыми вечерами зубрит да зубрит. Что ни говорите, уважаемый коллега, неблагополучие семьи всегда сказывается на ребенке. Нелюдимая она какая-то.

— Может, потому, что физически отстает от сверстниц, — размышляет пан Вейвалка. — Девушки ее избегают, считают маленькой. В этом возрасте разница особенно заметна.

В разговор вмешивается учитель анатомии:

— Витя? Сегодня она в первый раз ответила мне на пятерку. Такой вдруг скачок! Она меня просто поразила.

Теперь Витя без устали зубрит анатомию. Не расстается с учебником ни на переменках, ни в столовой, ни на прогулке, все рисуя что-то в тетрадке или на промокашке. Руку тянет на каждом уроке.

Сегодня вечером Витя опять пришла в пустой класс. За окнами темнеет, зажигаются фонари. На коленях у Вити, сидящей прямо на парте, маленький, с кулачок, котенок из вивария. Витя то читает, то громко разговаривает с ним:

— Вот видишь, по анатомии я уже подтянулась, значит, не такая уж бездарь. Только вот ни на что больше времени не хватает. Как быть, а?

Котенок, лежа на спинке, цепляется коготками за ее рукав.

— Не могу я все время с тобой играть, понимаешь? Ужас какой-то! Только по одному предмету пару исправлю, сразу по другому хватаю.

Витя спускает котенка на землю и продолжает бубнить что-то себе под нос. Котенок быстро карабкается по чулку, по юбке и снова оказывается у нее на коленях.

— Какой же ты все-таки! — сердится Витя. — Из-за тебя я ничегошеньки не выучу. Ладно уж, сиди тихо и слушай, вместе будем повторять.

Устала Витя. Умолкнув было, щекочет котенка по брюшку и снова упрямо напевает:

— Кость — надкостница — хрящ… Кость — надкостница — хрящ…

Учитель математики Вейвалка стоит в дверях и наблюдает за Витей: похоже, девочка долдонит какие-то считалки.

— Витя, почему ты здесь? — Он включает свет, и удивленный взгляд падает на котенка.

— Я?.. Уроки учу, — браво отвечает Витя, вмиг соскользнув с парты.

— А кошка откуда взялась?

— Из вивария, мне дают иногда, — объясняет девочка.

— Ты, я гляжу, все анатомию да анатомию учишь, а остальные предметы? — Учитель вопросительно поднимает брови.

— Понимаете, я… я не в состоянии успевать по всем предметам сразу. — Витя вытягивается по стойке «смирно», а самой смешно, что из нее вылезают какие-то чужие, «учительские» слова.

Вейвалке так хочется ей помочь! Он с улыбкой гладит девочку по пушистым волосам:

— Нельзя так, Витя! На все предметы времени должно хватать. Нужно только правильно его распределить. А по математике… Каждый день решай по два примера, лучше — разными способами. Не получится — приходи, объясню.

Дел у Вити прибавилось. Ничего, два примера в день — не так уж много, убеждает она себя. Подумав, решает составить точный распорядок дня. Заводит маленькую записную книжку и расчерчивает ее по часам жирными линиями. Знала бы Лида! Время расписано до самого позднего вечера. А еще она купила фонарик, чтоб заниматься под одеялом, пока Ирена с Верой не заснут. Ну и Витя! Правда, глаза воспалились: веки опухли, покраснели прожилки. Глядит Витя в книгу, а от напряжения слезы так и текут сами собой. Началось это, когда они первый раз ходили в морг.

Витя всю дорогу расспрашивает преподавателя: какого размера бывают опухоли, во сколько раз увеличивает микроскоп, можно ли при вскрытии определить сахарную болезнь. Пану Рыбе приятно смотреть на эту девочку, раскрасневшуюся за разговором. Она вышагивает в больших теплых сапогах, которые отдала ей старшая сестра, и время от времени незаметно откусывает кусочек рогалика, оставшегося от завтрака. Эва Шимачкова идет в паре с Иреной и изо всех сил старается привлечь внимание пана Рыбы:

— Скажите, пожалуйста, а мы долго будем в морге?

— Не знаю, — бросает через плечо учитель.

Девушки завистливо переглядываются:

— Подумаешь, Витька-то нос задрала…

Класс идет по длинному, выложенному кафелем коридору. Разговоры все тише и тише, а когда в нос ударяет резкий запах формалина, девушек охватывает волнение и страх перед тем, что им предстоит увидеть. Ирена сразу оказывается в хвосте, хотя именно она не раз говорила: «В морг пойдем! Вот где интересно!» Эва признается, что ее подташнивает. Учителю такое не впервой, он терпеливо поджидает тех, кто совсем сник, в чьих глазах на бледном лице только одно желание — остаться за дверями, и говорит:

— Наденьте бахилы и идите за мной. У стола встаньте так, чтобы всем было видно. Ведите себя достойно возле умершего человека. И нечего трястись, вы же будущие медсестры, вам с больными работать и предстоит увидеть еще многое.

Преподаватель идет впереди, за ним в огромных бахилах еле поспевает полная любопытства Витя, чуть поодаль бредут все остальные — с испуганными лицами, с широко открытыми глазами, с замирающим сердцем.

Витя не боится. Она уже видела смерть. Как вспомнишь бескровное, застывшее мамино лицо, сразу понимаешь — ничего страшнее теперь уж не увидишь.

Началось вскрытие. Стайка испуганных девчонок почти не слышит названий органов человеческого тела, которые перечисляет пан Рыба. Его коллега, такой же молодой, стоит по другую сторону стола и раскладывает на мраморной поверхности внутренности.

— Вот легкие, — объясняет учитель.

— Это правое? — указывает пальцем Витя. — У правого легкого три доли…

Ирена бледнеет и, почувствовав дурноту, опирается на Павлу.

— Выведите ее, — мельком взглянув на Ирену, распоряжается пан Рыба.

Пока Витя рассматривает микроскопические препараты, девушки одна за другой тянутся в коридор «подышать свежим воздухом». Павла, закрыв за собой дверь, вздыхает:

— Придется привыкать!

Из морга они возвращаются притихшей кучкой. Витя погружена в раздумье, ей все было интересно. Ирена, едва придя в себя, бросает ей:

— Платье не забудь проветрить! Ты все время в морге торчала, вся провоняла формалином!

Витя воспринимает это как шутку, искренне смеется и снова трет глаза, все больше зудящие от формалина.

— Сглазил, сглазил тебя мертвец этот, ты там чуть глаза не проглядела, вот и будешь теперь маяться, — ядовито стращает ее Ирена, не желающая мириться с тем, что Витя по анатомии лучше всех.

— Ерунду говоришь, — серьезно отвечает Витя. — Живой сглазить не может, а уж мертвый… Глупая ты все-таки.

Ирена в раздражении краснеет:

— А ты… Знаешь, ты какая? — Она судорожно подбирает словечко пообиднее и, наконец, победно выпаливает: —Тупая! Понятно? Тебе даже мертвец хоть бы хны! Будто это пень, а не труп. Бесчувственная! Вот! — Побледнев от злости, она выкрикивает это так яростно, что все кругом замолкают: Ирена явно пересолила.

Первый раз в жизни обидели Витю до самой глубины души. Она вспоминает маму, дом, где теперь хозяйничает мачеха, отца, не так уж и горевавшего перед Витиным отъездом, и все внутри протестует против такой несправедливости. Из воспаленных глаз текут два тонких ручейка. Глотая слезы, Витя пытается сделать вид, что ей все нипочем. Ирена оглядывает подруг, ища поддержки, но находит на их лицах только осуждение. Павла идет рядом с Витей и, заметив ее горючие слезы, нахмуривается.

Вечером Витя лежит в постели с холодным компрессом на глазах. Врач сказал, что читать нельзя и два дня надо походить в темных очках. Грустные мысли приходят Вите в голову, впервые она чувствует себя в училище совершенно одинокой.

Ирена стоит перед зеркалом в красивом темном платье, с Витей словом не обмолвится. Все примеряет, где лучше приколоть брошку. Сегодня они с Павлой идут в театр. Ирена уже готова, скоро семь. Входит Павла, в брюках и в домашних тапочках.

— Ты еще не одета? — сердится Ирена. — Опоздаем ведь!

Павла опускается на Витину постель и вполголоса спрашивает:

— Ирена, ты с Витей занималась?

— Время мне некуда девать, да? Пусть скажет, что непонятно, завтра я ей все объясню, — отвечает Ирена и нетерпеливо добавляет: — Давай же скорей, к началу не успеем!

Павла сжимает Витину руку и тихо говорит:

— Не пойду я. Мы с Витей физику будем учить.

Ирена сначала удивленно поворачивается, а потом взрывается:

— Это ты мне назло все хочешь испортить! Как будто не знаешь, как мне в театр хотелось! Ишь благодетельницу из себя строит.

Тут робко вступает Витя:

— Иди, Павла, а то билет пропадет.

Павла закидывает ногу на ногу и терпеливо объясняет:

— Нет, девчонки! Я сама по физике ни бум-бум! А в театр никакой охоты нет идти. Одеваться лень, и все тебе тут. Вите читать запретили, вот мы и будем вместе повторять. Ты, Ирена, и одна прекрасно время проведешь, я не сомневаюсь.

— Да уж как-нибудь… — Ирена сердито нахлобучивает на голову меховую шапку, кидает в сумочку все необходимое и, схватив перчатки, вылетает из комнаты.

Витя облегченно вздыхает.

— Ну, где твоя физика? — говорит Павла нарочито громко, пытаясь скрыть, что немножко гордится собой.

Она открывает шкаф, чтобы взять учебник. Верхние полки беспорядочно набиты бельем, самая нижняя — полупустая, порядок здесь идеальный. Сердце у Павлы сжимается, она закрывает шкаф и некоторое время не говорит ни слова, потому что многое для нее сейчас прояснилось.

Так они начали заниматься вместе. Павла все так же дружна с Иреной, но стоило Ирене как-то бросить, что «толку из этой Витьки все равно не будет», как Павла резко оборвала ее: «Помалкивай лучше! Тебя просили шефствовать, значит, я за тебя работаю».

Когда Ирена уходит, Витя откладывает в сторону учебник, чтобы поболтать со своей второй соседкой, Верой. В последнее время Вите здорово от нее достается:

— Свихнешься ты скоро со своей зубрежкой!

Вера ругает Витю, но на лице с чуть раскосыми глазами написана материнская забота. Застав недавно Витю за ночным чтением с фонариком, Вера теперь каждый день распекает ее:

— Нет, скажи, чего ради ты портишь глаза? Ради фифы этой, которая из себя медсестру строит? Ну, взяла бы у меня лампу, раз уж тебе приспичило по ночам зубрить! Посмотри на себя! Совсем скелет! А ведь опять похудела! Надеешься своими ночными бдениями в гении пробиться?

Лежа в постели, Витя виновато молчит и только косится на подругу. Ей приятна Верина опека, и поток упреков она выслушивает не без удовольствия.

— Подожди, дай только отметки исправить, тогда все будет по-другому!

К концу первого полугодия Витя подтянулась почти по всем предметам. Правда, по физике все-таки двойка, но до лета еще есть время. По анатомии пан Рыба вывел ей тройку. Он прямо-таки кипел на педсовете:

— Анатомию она знает лучше всех в классе! Просто несправедливо выводить за полугодие среднюю оценку. И по чешскому у нее тройка, и по математике, и по химии, и по физиологии. Но каким трудом они заработаны!

Кому, как не классному руководителю, знать, сколько положено сил на эти тройки. Пани Чапова гладит Витю по голове и при всех говорит:

— У тебя сильная воля, девочка, если захочешь — добьешься!

Витя сияет. Павла хлопает ее по плечу и одобрительно улыбается, а Ирена с завистью поворачивается к Ярмиле Сватковой: и чего они с ней носятся, с Витькой этой…

Витя чувствует усталость, как после трудного поединка. Вернувшись в комнату, она складывает все необходимое в сумку, взятую у Лиды: на зимние каникулы решено поехать домой.

— Может, лучше остаться в Праге? — пытается отговорить ее Лида. — В театр бы сходили, отдохнули бы немножко.

— Нет-нет, — не поддается Витя на уговоры. — Вместо театра лучше Властику машинку купить. На скором дорого, поеду обычным поездом. Должна же я папе отметки показать!

Знала бы Витя!

Дома никаких восторгов не высказали. Перед ужином отец раскрывает на столе табель:

— Даже двойка? — скребет он в затылке. — А троек-то сколько!.. Ты думаешь, стоит дальше учиться?

Мачеха вообще не говорит ни слова. Витя опускает глаза, радостный свет в них гаснет. За ужином она рассказывает о Праге, боясь, что кто-нибудь произнесет решительное слово, и чувствует себя здесь совершенно чужой. Когда мачеха уходит укладывать малыша, отец опускает на стол большие кулаки вытянутых рук:

— Ты должна учиться как следует, — говорит он непривычно мягко, — это нам дорого обходится.

У Вити к горлу подкатывается комок. Где уж тут рассказывать, как сидела она над учебниками до поздней ночи, чего стоили ей эти тройки! Вдруг отец расценит это как упрек — мол, не давали ей дома учиться. В душе Витя убеждена: он еще увидит, на что дочь способна, пусть полгодика потерпит. Взять бы да высказать ему все это, но не хватает духу. Витя гладит отца по руке, и они улыбаются друг другу.

Сегодня Витя ночует на кухне, на тюфяке. В комнате ее кровати больше нет — видно, не слишком-то ее ждали. Ей никак не спится. Из-под прикрытых век Витя следит, как прыгает на стене тень мачехи, замачивающей белье. Лампу с одной стороны завесили, чтобы свет не мешал Вите спать. Приходит отец, садится на лавку у печи и говорит что-то, заглушаемое плеском воды. Оба думают, что Витя уже уснула.

— Дурацкая идея это медучилище, — гнет свое мачеха. — Не тянет она, ясное дело. А ведь все еще впереди.

Хрустнув по старой привычке пальцами, отец задумчиво отвечает:

— Посмотрим. Может, обвыкнет. Трудно ей…

Мачеха зло швырнула мокрое белье.

— А денег-то сколько уходит каждый месяц! Я думала накопить немного. Весной строиться хотели. На Властике все горит… Нет, не верю я, что она подтянется. Куда там, только денежки тю-тю!

В баке на плите кипит вода. Витя, засыпая, не разберет, то ли громкое бульканье кипятка, то ли непреклонный голос мачехи заглушает голос отца. Натянув одеяло по самые уши, она шумно поворачивается на бок. Все затихает.

Утром отец уходит на работу. В Прагу только завтра, а как хорошо было бы прямо сейчас собрать вещи, махнуть в общежитие, засесть за книжки. Властик то и дело дергает Витю за волосы и без конца хвастается машинкой, привезенной ему из Праги. Окна разукрашены инеем. На полях лежит голубоватая снежная перина, прихваченная сверху морозом.

Мачеха трет белье о стиральную доску и рассказывает Вите о последних деревенских событиях. Время от времени она останавливается, чтобы утереть со лба пот. Витя скоренько закатывает рукава и берется отжимать белье. Воздух в кухне пропитывается едким мыльным паром.

— Слушай, Витя, — вдруг начинает мачеха, намыливая воротник рубашки, — не нравится папе учеба-то твоя…

— Почему? — В глазах Вити вопрос, но не тревога.

— Почему? — Мачеха полощет рубашку и снова трет ее куском мыла. — Наверное, хочет, чтоб ты дома жила. Скучает, я по нему вижу.

Какую-то долю секунды Витя не верит ни единому ее слову, потом отводит в сторону глаза, полные теперь беспокойства и страха. Руки, недоделав работы, замирают. Мачеха понимает, что начала не с того.

— Понимаешь, — доверительно шепчет она, — папа в последнее время совсем извелся. Расходов было много. Ты же знаешь, мы на пристройку копим. На тебя вон сколько денег уходит, а на льготы ты права не имеешь.

Опомнившись, Витя выкручивает рубашку, тонкий голосок чуть дрожит:

— Он мне ничего не говорил…

Мачеха с грохотом трет белье о доску, мыльные пузыри так и летят во все стороны. Увидев, что ее слова произвели впечатление на Витю, она выдерживает паузу, а потом начинает более решительно:

— Пойми, девочка, нам сейчас туго приходится. Раньше я больше шить успевала, а теперь Властик разве даст! Мы ведь и ванну хотели оборудовать, и стиральную машину купить, у меня бы тогда время выкроилось. Трудно нам, Витенька, каждый месяц за тебя такие деньги платить.

— Да я вам потом за все отплачу, мама, — с надеждой говорит Витя еле слышно, но мачеха только смеется в ответ:

— Отплатишь! О господи, да у тебя еще целых три года учебы впереди! А потом получишь свои гроши и хорошо, если сама себя прокормить сможешь.

— Я понимаю, но все-таки… — Витя никак не сообразит, к чему клонит мачеха.

— Я Лиде прямо говорила, что тебе сейчас не до училища, — откровенничает мачеха. — И папа так считает. Жила бы ты дома, и расходов было бы меньше.

— Почему вы мне раньше об этом не говорили? — упрекает ее вконец убитая Витя. — И папа… даже ни слова…

— Не будь дурочкой, — шипит мачеха и ожесточенно трет белье о доску. — Никогда он тебе не скажет, и ты ему не рассказывай, о чем мы тут с тобой толковали. Он ведь если и жалуется, то только мне. Боится, что будут говорить: это все мачеха виновата! Так вот, чтобы ты знала, — она разгибает затекшую спину, — он первый был против училища!

— Правда? — глотает слезы Витя.

— Что ж я, врать тебе буду? — победно гремит доска. — Ничего-то ты, милая моя, не видишь, не знаешь. В общем, мы оба молчали, старались помочь, как могли. Ты же знаешь, я тебя как родную люблю…

— Как же мне теперь быть? — жалобно спрашивает Витя и, тихо отложив в сторону белье, присаживается на краешке стула.

— А вот как… — принимается наставлять мачеха. — Скажешь отцу, что учиться больше не хочешь. Табель у тебя неважнецкий, его это не удивит. Вот увидишь, Витечка, как он обрадуется. Да у него сразу гора с плеч! — Она старается улыбаться как можно приветливее, потому что знает: ради отца Витя готова на все.

Наконец-то мачеха подобрала нужный ключик. Но Витя больше не в состоянии ничего слушать. Бросить училище, уехать из Праги, вернуться сюда? Она чувствует, как слезы жгут глаза и весь мир рушится.

— Бибика, бибика! — кричит Властик и машинкой стучит по Витиным коленям.

Она прижимает к себе светлую головку малыша и глядит в окно. Пар в комнате и туман слез превращают его в размытый квадрат.

— Ты девочка умелая, шить сможешь, — продолжает мачеха, пользуясь Витиным молчанием. Вдруг, бросив стирку, она подходит к ней и смотрит прямо в глаза: — Не вздумай только папе рассказать о нашем разговоре. Он на меня рассердится. Тебя ведь жалел, поэтому о деньгах ничего не говорил. Скажи, так-то и так, сама, мол, решила.

Витя встает, поднимает на мачеху отрешенные глаза. Внезапно всхлипнув, выбегает за дверь. В маленькой комнате, где раньше стояла ее кровать, она утыкается лбом в стену. Так вот, оказывается, в чем все дело! Денег не хватает! Папа измучился, а ничего ей не сказал. Придется, видно, бросать училище. Плечи сотрясаются от беззвучных рыданий, но никакого облегчения слезы не приносят.

Вечером Витя как ни в чем не бывало сидит в кухне. Властик не дает ей покоя, но она отвечает ему грустной улыбкой. Мачеха ходит на цыпочках, крышкой боится стукнуть, слово сказать. Чувствуется, что она вся в напряжении.

Отец приходит раньше обычного, снимает шапку, бросает ее на лавку и трет закоченевшие руки.

— Ну что, Витя, — поворачивается он к дочери. — Небось хочется в Прагу-то? Бр-р! — протягивает он руки над печкой. — Ну и холодина же сегодня!

Решившись, Витя распрямляется. «Чего тянуть, — говорит она себе, — чем скорее, тем лучше».

— Я, папа… я, пожалуй, не поеду…

От ее тихих слов отец столбенеет:

— Да что ты, доченька! — Он подозрительно смотрит на Витю, потом украдкой косится на жену.

Мачеха стоит лицом к плите, плечи застыли в ожидании.

«Решено так решено, — думает Витя. — Отступать поздно».

— Не идет у меня учеба, папа. Чего зря мучиться?

— И когда же это ты решила? — недоверчиво вглядывается отец в ее застывшее лицо.

— Еще в Праге, — врет Витя, зато движения мачехи сразу приобретают уверенность. — Лучше сразу бросить, и так уж сколько сил угробила.

Отец в волнении расхаживает по кухне.

— Но ведь это же глупо! — сердится он. — Раз начала, не бросай это дело. А мы уж тут как-нибудь… — говорит он, поворачиваясь к мачехе. Последние слова звучат менее уверенно, выдавая готовность подчиниться хозяйке дома.

Мачеха стучит мешалкой о край кастрюли.

— Девочка уже взрослая, пусть сама решает.

Витя растерянно моргает, но тут же берет себя в руки. «Если бы папа говорил откровенно, — мелькает у нее в голове, — он был бы рад, что я остаюсь».

— Завтра только за вещами съезжу. Так для всех будет лучше. И у вас забот поуменыпится… — Голос Вити звучит совсем взросло, только мачеха почему-то недовольно поводит плечами.

Весь вечер Витя выслушивает уговоры не бросать училище, мачеха и та старается. Но Витя твердо стоит на своем и молча возится с Властиком.

Вечером следующего дня в дверь уютной Лидиной квартирки раздается звонок. На пороге — маленькое, сжавшееся в комочек существо.

— Витя? Что-нибудь случилось? — Лида тащит сестренку в комнату. Дома она одна, муж приходит с работы поздно. — Иди сюда, поближе к теплу. Сейчас чай поставлю, а то ты совсем закоченела, — говорит она, а сама с нетерпением ждет, что скажет Витя.

Маленькие, припухшие с мороза руки постепенно наливаются теплом. Витя все никак не может начать, и Лида беспокойно суетится вокруг.

— Рассказывай! Вот пирожок возьми! Малыш, может, ты простыла?

Витя медленно качает головой, неподвижно уставившись в одну точку.

— Может быть, ты все-таки скажешь мне, что произошло?

Вскинув на Лиду глаза, Витя не выдерживает:

— Я пообещала нашим, что не вернусь в училище, дома буду жить. — Глаза у Вити сразу тускнеют.

— Да ты что, чокнулась? — приходит в ужас Лида. — И как тебе только в голову пришло такое наобещать!

Слезы у Вити капают прямо на колени.

— У них денег нет, — всхлипывает она горестно и, уронив в ладони взлохмаченную голову, сотрясается от рыданий.

— Витенька, глупышок ты мой маленький! — нежно гладит сестренку Лида, а сама чуть не плачет. — Зачем же было такое обещать? Ты знаешь, сколько я сил потратила, пока их уговорила? Да эта жадюга только и ждала, когда ты на ее крючок попадешься. Расскажи, как все было, может, уладим.

Но Витя снова качает головой: нет, теперь все кончено навсегда.

— Скажи, тебя папа отговорил? — допытывается Лида.

— Что ты! — подвывает Витя в мокрый рукав.

Лиде не терпится добраться до сути. Она решительно поднимает заплаканное лицо сестры:

— Прекрати реветь. Сейчас Иржи придет, не хватало еще перед ним нюни распускать. — Ласково вытирая слезы с Витиных щек, Лида приказывает сестренке: — А ну, выкладывай все по порядку!

И Витя, всхлипывая, рассказывает, как мачеха говорила ей по секрету, что отец против училища, как жаловалась, что денег не хватает, а из-за Властика она не может подрабатывать шитьем, как убеждала, что они бы много сэкономили, если бы Витя жила дома и училась шить, как предупреждала, чтоб Витя отцу не проговорилась. По Лидиному лицу видно, что она кипит.

— Значит, шить учиться? И не у кого-нибудь, а у нее? — Лида ходит по комнате, в голосе звучат гневные нотки — Значит, папа даже не знает, почему ты так решила?

— Теперь уже поздно. Я, Лида, должна сдержать свое слово. — Витя говорит не очень уверенно: ее вдруг начинают одолевать сомнения: а стоит ли?

— Вот что! — Сестра притягивает Витю к себе и глядит ей прямо в глаза. — Раз ты такая глупышка, я тебе всю объясню.

Витя больше не плачет и, громко высморкавшись, слушает.

— Так вот, малыш-глупыш… — Лида снова ходит по комнате, но уже спокойнее. — Нельзя так без оглядки верить людям. Знаешь, ради чего ты жертвуешь училищем? Чтобы мачехе спокойней жилось. Денег ей надо побольше скопить, вот в чем дело! Ты думаешь, папе от твоего решения легче? Ты ведь ему родная дочь. Да он еще больше изведется, если тебе плохо будет. А ты героя из себя строишь! Думаешь, поступила благородно, обманув отца? А она небось радуется: всех вокруг пальца обвела! — Лида останавливается перед сестрой. — Не волнуйся, денег у них хватает. Только папа наш, Витенька, у нее под каблуком. Нет чтоб самому командовать, во всем на поводу у жены идет. Да ты еще его расстраиваешь!

Витя шмыгает носом:

— Вообще-то мне тоже так показалось. А она заладила одно: «Папа против, папа против». Я и решила, что он мне правду сказать не хочет.

— Вот видишь! А ты его совсем доконала! Да он будет просто счастлив, если ты училище закончишь. А насчет денег будь покойна, не разорятся! Я давно сама себе на хлеб зарабатываю, а папа на фабрике прилично получает.

— Кажется, я маху дала, — доходит наконец до Вити. — Что же теперь делать?

Возвращается с работы Иржи. Лида еще в прихожей делится с ним Витиными бедами. Он тут же принимает решение: Витя пока останется у них. Витя сияющими глазами следит, как Иржи вышагивает по комнате, откидывая со лба светлые волосы. Лида с мужем не согласна:

— Нет, Иржик. — Она ловко нарезает на кусочки мясо и, бросив их на сковородку, ставит на огонь. — Этим горю не поможешь. В общежитии Вите лучше, чем у нас в тесноте. Съезжу-ка я домой, поговорю с ними. Пусть отец правду узнает, хуже не будет.

— Но я же обещала отцу ни слова не говорить, — хнычет Витя при одной мысли о мачехе.

— А я никому ничего не обещала! Папка наш совсем скис, мачеха вертит им, как хочет. Ладно, что-нибудь придумаем!

— И зачем только меня туда понесло! — корит себя Витя, мелко нарезая луковицу. — Совсем все запутала.

— Надо бы завтра поехать, — прикидывает Лида, — в понедельник уже занятия начинаются. А у меня завтра ночное дежурство, — вспоминает она.

— Невезучая я! — сокрушается Витя.

— И главное, поменяться не с кем! Так скоро, да еще суббота! — Тут Лиде приходит спасительная идея: — А если Элишку попросить? Она когда-то обещала свою помощь. Ей вполне можно доверить, через полгода у Элишки диплом в кармане. Будем надеяться, ничего экстренного не произойдет. Прием больных во второй терапии, врач там будет сидеть. Рискнем?

— Все-таки лучше поменяться с кем-нибудь, — волнуется Иржи, — а то неприятность себе наживешь. Может, уговоришь кого?

— Вряд ли. — Лида переворачивает мясо, оно вкусно шипит и издает аппетитный аромат. — Конечно, я рискую, но только ради вот этого чижика, — нежно обнимает она младшую сестренку.

— А я с Элишкой в отделении побуду, — говорит тающая от счастья Витя. — В случае чего договорись с сестрой из второй терапии, пусть нам поможет. Если ты ночным поедешь, то вернешься к половине одиннадцатого.

— Я там долго задерживаться не собираюсь, — решает Лида. — Поговорю — и тут же обратно! В воскресенье вечером буду в Праге.

— Может, лучше мне поехать? — предлагает Иржи, но Лида качает головой:

— Ты уж больно обходительный. А я ей покажу, где раки зимуют, она меня надолго запомнит.

Витя окончательно успокаивается и режет хлеб к ужину.

Наступает субботний вечер. Лида так и не нашла себе подмену. Пришлось Элишку просить. Элишка обрадовалась, что ей доверили отделение, начистилась, нагладилась. А Витя предупредила в общежитии, что сегодня ночует у сестры. Возлагая на Лиду последнюю надежду, она молит ее на прощание:

— Уж ты попробуй уладить, а? Папе передай, я ему на фабрику напишу, пусть не сердится на меня. А еще скажи, постараюсь побольше заниматься…

— Да не волнуйся ты, все передам, — успокаивает ее сестра и дает Вите с Элишкой последние наставления: —Девочки, на каждый сигнал чтоб пулей в палату! Только бы врач не нагрянул, сегодня доктор Фландерка дежурит, ужас какой придира. В крайнем случае зовите Ольгу из второй терапии. Я ее предупредила, что уезжаю. Да, чуть не забыла… — Лида натягивает перчатки. — В пятьдесят первой лежит очень вредная больная. Балкова ее фамилия. Она меня терпеть не может. Я ее все с постели пытаюсь поднять, а она «не могу» да «не могу». Врач как-то сказал, что Балкова может ходить, не такая уж и тяжелая. Вы постарайтесь ничем не раздражать ее, а то еще подложит она мне свинью.

Именно в эту минуту Верочка, самая молодая обитательница пятьдесят первой палаты, обняв колени, от нечего делать сообщает Балковой:

— Медсестра наша одевается, спешит на поезд. Студентку вместо себя оставляет.

В углу у окна лежит пани Влахова с бледным, осунувшимся лицом. (Всякий раз, идя по коридору, пани Влахова держится за бок и постанывает от боли.) Повернувшись к молоденькой соседке, она бросает на нее выразительный взгляд — молчи, мол! — и громко произносит:

— Толком не знаете, Верушка, а говорите. Может, ей на минутку куда-нибудь выскочить, а вы уж сразу — на поезд!

Поздно! Пани Балкова, оживившись, приподнимается на кровати:

— Ах, она уезжает! Нет, вы только посмотрите! Распустили их здесь. Постойте-ка, сейчас выясним! — С довольной улыбкой она оглядывает соседок по палате и нажимает на кнопку.

Только Лида взялась за ручку двери, собравшись уйти, как раздается сигнал. Именно из той самой, пятьдесят первой, чтоб ей неладно было.

— Ой, а я уже в пальто!

— Беги, на поезд опоздаешь. — Витя выталкивает Лиду за дверь. — И без тебя как-нибудь справимся.

— Девочки, вы не знаете, какая она вреднющая! Ладно, успею. По крайней мере, оставит вас в покое.

Лида на ходу сбрасывает пальто и прямо на платье надевает форменный фартук. Элишка едва успевает закрепить ей на голове чепчик, и Лида несется по коридору, потому что нетерпеливый сигнал повторяется.

Пани Балкова от самой двери мерит медсестру подозрительным взглядом: она сразу заметила Лидины зимние сапожки и темное платье, виднеющееся из-под голубого фартука.

— Сестричка, прошу вас, — ноет она страдальчески, — протрите мне спину камфарой. Во всем теле ломота, ноги просто онемели от лежания. А ночью какие боли! Иной раз и часу не посплю, кто бы знал…

Пани Влахова презрительно отворачивается к стене. Верочка с виноватым видом предлагает Лиде:

— Дайте мазь, я ей натру, не задерживайтесь…

— Как будто сама сестричка не может это сделать, — тянет пани Балкова. — Я вовсе не намерена перетруждать сестру, знаю, работа у нее и так нелегкая, но ведь это ее прямая обязанность, так что нечего тут самовольничать. Я правильно говорю, сестра? — приторно улыбается она и, крякнув, переваливается на бок.

Лида в ужасе влетает в сестринскую.

— Девчонки, ей что-то известно! Иначе она не осмелилась бы просить натереть ей спину, врач-то не назначал. Как быть, а? Сказать, не положено?

— Не надо! — пугается Элишка. — Сделай, как просит. Может, оставит нас в покое. А мы попробуем такси вызвать по телефону.

«Такси? Да это же пятнадцать крон на ветер!» — думает Витя и растерянно хлопает глазами.

— Прямо хоть не езди никуда, — огорчается Лида, выискивая в шкафу баночку с камфарной мазью. Но, увидев застывшую от напряжения Витю, решает: — Не нужно никакого такси, будем надеяться, и так успею.

Прибежав в палату, она молча растирает Балковой спину.

— Хорошо-то как, сразу полегчало! — благодарит ее больная. — Еще между лопатками немного, — просит она, и Лида, стиснув зубы, массирует жирную спину.

— Да-a, морозец сегодня знатный, — ехидно косится пани Балкова на Лидины ноги. — Вы не нальете мне стаканчик воды?

Лида, подскочив к умывальнику, покорно наполняет стакан водой. Пани Балкова кокетливо клонит голову на плечо:

— Это много. Отлейте примерно треть, мне для зубов.

Вырвавшись наконец из палаты, Лида во весь дух бежит в сестринскую, на ходу расстегивая фартук.

— Девочки, уберите в шкаф, — спешно снимает она форму.

Витя с Элишкой наперебой подают ей пальто, шляпу, сумку.

— Останется минутка, звякну с вокзала.

— Беги, опоздаешь! — Витя в отчаянии прижимает к груди руки.

— Умру, а успею! Не паникуй раньше времени. А хоть бы и опоздала, через час обратно вернусь.

— Тогда все пропало… — Витины нервы не выдерживают.

— Подумаешь, утром поедет, ничего страшного, — хочет успокоить ее Элишка, но Витя чуть не плачет:

— Утром поезда подходящего нет. Лиде завтра там надо быть! А в понедельник с утра ей опять на дежурство, да еще главврач обход будет делать.

Минут через пятнадцать после Лидиного ухода звонит телефон. Лида весело кричит в трубку:

— Ну как, молодец я? Попутку поймала, «скорую помощь». Я уже и в вагон успела юркнуть, заняла место в уголке, так что еще и высплюсь.

Витя кружится по комнате, распевая:

— У-у-ехала, у-у-ехала!

Некоторое время в отделении все спокойно. Около одиннадцати раздаются три сигнала с мужской половины. Элишка испуганно бежит в палаты. К счастью, ничего серьезного: одному больному постель сменила, другому воды подала напиться да старенькому дедушке дышалось трудно — подушку выше положила.

Девушки сидят рядом, Витя нарезает салфетки, Элишка вышивает на своем фартуке инициалы. Горит только настольная лампа. Витя сегодня разговорчива как никогда.

— Знаешь, как у Лиды дома хорошо! Иржик прелесть, приглашал меня пожить у них. — Витя сидит на краю кушетки, оперевшись о стену, на детском лице серьезное, сосредоточенное выражение. — А твой как? Он добрый, Элишка?

Элишка неподвижно смотрит перед собой. Вите виден ее улыбчивый профиль с изящным узлом собранных кверху светлых волос.

— Значит, добрый, — не отстает Витя.

— Да, — опускает глаза Элишка и задумчиво добавляет: — Только он не один, понимаешь? Сын у него маленький…

Витя настораживается.

— Тогда брось, брось его, Элишка, — горячо убеждает она Лидину подругу и, помолчав немного, добавляет: — Вдруг ты его не полюбишь, сыночка-то?

Элишка натянуто улыбается:

— А я замуж не собираюсь… — И быстро встает, чтобы выключить стерилизатор со шприцами.

Вот и одиннадцать. Стрелка электрических часов перескакивает, начиная новый круг. «Только бы ничего не случилось до утра!» — мечтают девушки. Витя прислоняет голову к стене, чуть прикрывает веки, и стеклянный шкафчик с медикаментами расплывается перед глазами…

Сигнал! Обе выскакивают в коридор, чтобы посмотреть, какая палата вызывает. Пятьдесят первая! Жалобно переглянувшись с Витей, Элишка надевает фартук:

— Ну, я пошла!

В палате горит свет. Пани Балкова не может скрыть своего злорадства. Ее соседки сочувственно взирают на Элишку: совсем подросток!

— Хм, новая сестра… — не в силах удержаться пани Балкова. — Не могу уснуть, сестричка, — вкрадчиво жалуется она. — Мне прописали какое-то снотворное, но вы-то не знаете, какое именно. — И пани Балкова делает вид, что страшно огорчена.

Элишка улыбается как можно любезнее.

— Сейчас я загляну в историю болезни, пани Балкова, — невзначай называет она ее по фамилии.

Больная, многозначительно хмыкнув в сторону соседок, громко удивляется:

— Вы знаете меня? Чем обязана?

Ничего не ответив, Элишка поворачивается и быстрее ветра летит за лекарством. Вернувшись, протягивает пани Балковой таблетку и стакан воды.

— А где наша сестра? — допытывается та. — Мне бы постель поправить, совсем сбилась!

Элишка приподнимает грузную больную — у той и в мыслях нет приподняться, помочь сестре, — и расправляет простыню:

— Пожалуйста!

Когда Элишка, выключив за собой свет, выходит из палаты, пани Балкова язвительно шипит:

— Видали?! Вертихвостки! Вот будет обход, уж я главного обрадую… — И, не слыша в ответ ни слова поддержки, добавляет многозначительно: — Считаю своим долгом…

Тут пани Влахова не выдерживает:

— Скажите, а что, собственно, произошло? Вам не уделили достаточно внимания? Или, может, вам известна какая-то страшная тайна о наших медсестрах?

— Пока не известна, но я до них доберусь! — угрожающе бросает в темноту пани Балкова. — Как за парнями бегать да на танцульки — это они горазды…

Выслушав Элишку, Витя совсем отчаялась. Она понуро бродит по сестринской и каждые пять минут смотрит на часы:

— Вот увидишь, сейчас опять просигналит…

— Ух и злюка эта Балкова! — жалуется Элишка. — Видела бы ты, как она меня… с головы до ног… Я ей таблетку снотворного дала, может, уснет.

Ночь. Вите совсем не до сна. Она представляет себе самое страшное: главврач обходит ночные посты и вдруг видит ее. «Всех троих чтоб ноги больше не было в больнице!» — сердится он. Внутри у Вити как будто что-то шевелится от страха. Или начинается приступ у больного. Прибегает врач: «Где дежурная сестра?» Или звонит старшая медсестра и требует к телефону Лиду. Ладони у Вити становятся влажными, уши от волнения краснеют.

— Элишка, я до утра, наверное, не выдержу, — хнычет она.

— Помалкивай лучше, пуговица, — храбрится Элишка. — А ну, садись-ка вот сюда и вздремни немножко.

Элишка раскрывает книгу, но Витя не успокаивается:

— И зачем я только Лиду заставила ехать? Вдруг теперь ее с работы выгонят, а заодно и нас с тобой из училища? Что нам тогда делать?

Раздается сигнал. В ночной тиши он гудит как пароходная сирена. У Вити уже сил нет подняться и посмотреть, кто вызывает.

— Опять эта Балка-палка! — негодует Элишка и плетется в пятьдесят первую, как на казнь.

Скорчившись на постели, пани Балкова громко причитает:

— Господи, боль-то какая! Мочи нет терпеть! Врача позовите!

Элишка старается ее успокоить:

— Потерпите, пани Балкова, сейчас я вам болеутоляющее принесу — и все пройдет.

— У вас я ничего не возьму. Неизвестно еще, что вы мне от бессонницы подсунули, совершенно не подействовало, — расходится больная, не желая ничего слушать.

Пани Влахова укоряет ее:

— Вы же все время спали. Знали бы вы, как храпите…

— Это я-то? — У пани Балковой даже дыхание перехватило. — Да как вы смеете! Я от боли шевельнуться не могу! — Она вдруг перестает стонать и говорит сухим, ненавидящим голосом: — Прошу вызвать врача. Имею на это право! Придет врач, тогда и посмотрим.

Элишка бредет по коридору, еле переставляя ноги. Войдя в сестринскую, она садится, беспомощно обхватив голову руками.

— Ну? — с замиранием сердца спрашивает Витя.

Элишка снимает телефонную трубку.

— Доктора ей надо. Куда теперь денешься! Придется звать. Попробуй не позови, тогда уж точно пожалуется.

Вите нечего сказать. Она делает судорожный глоток, в горле совсем пересохло.

— A-а, будь что будет, правда, Витя? — смиряется Элишка и набирает номер.

Трубку сразу снимает Ольга:

— Вторая терапия. Врача? — Голос Ольги слышен даже стоящей рядом с Элишкой Вите. — Он занят с больным. Прийти к вам вместе с ним? Я ему только что помогала, он и так знает, что я не из вашего отделения. Не бойся, Фландерка ничего не заметит, не может же он помнить всех сестер в лицо. Погоди, не вешай трубку! — кричит Ольга. — У вас что-нибудь серьезное? А то ведь доктор устал, не присел еще сегодня…

— Мамочки мои родные! — Элишка продолжает стоять с трубкой в руке, хотя в ней уже давно раздаются гудки. — Сейчас он нам даст жару. Давай-ка, Витя, прячься и носу не кажи: ты вообще не имеешь права здесь находиться. Не бойся, обойдется как-нибудь, — подбадривает она подружку, а заодно и саму себя.

— Да я со страху помру раньше, чем он уйдет отсюда, — хнычет Витя. — Вот, съездила домой на каникулы!

Через некоторое время в отделение приходит доктор Фландерка. Он долго вытирает ноги, отряхивает с воротника снежинки. Веки у него припухли от усталости. Кивком ответив на приветствие, врач тяжело поднимается по лестнице. Элишка плетется за ним, на лбу у нее от волнения выступает испарина.

Витя прячется в ванную комнату, прямо напротив пятьдесят первой палаты. Сев на краешек ванны, она тихонечко «колдует»:

— Если пронесет, в жизни так больше не сделаю! Ни на секундочку на дежурство не опоздаю! Убей, с поста не отойду! Отделение у меня будет образцовое, за всех сестер буду лежачим белье перестилать. Только бы пронесло!

Волнуясь, она выглядывает из ванной: не прошел ли врач? Из палаты доносятся жалобные стоны пани Балковой. У Вити в предчувствии неминуемой беды ноги наливаются свинцом.

— Почему это я должна ее жалеть?.. — отвечает пани Балкова кому-то. — Все доктору расскажу, пусть знает, какой у него персонал.

Витя дрожащими руками закрывает дверь и снова устраивается на краешке ванны, в отчаянии схватившись за голову.

— В какой палате? — С лестницы доносится низкий голос и звук быстрых шагов.

Элишка открывает дверь в палату, включает свет. Балкова продолжает мученически стонать.

— Ну, что тут у нас?

Голос пани Балковой срывается на фальшивые рыдания.

— Боль ужасная! Спина, ноги… шевельнуться не могу. Руки совсем онемели, — долго жалуется пани Балкова, с тревогой вглядываясь в лицо врача: с ним она еще не знакома.

Наклонившись к больной, доктор Фландерка начинает осмотр.

— Где больно? Здесь болит? — ощупывает он ее руку.

Охнув, Балкова вцепляется в его рукав.

— Такая сильная боль? — недоумевает врач. Он прощупывает то одно, то другое место: неужели полиневрит? Не похоже: одна и та же реакция при нажатии на мышцы, на кости, по ходу нервов. Не проходит и минуты, как доктор понимает: тревога ложная. Тогда он строго говорит:

— Пани, что же это вы людям спать не даете? Не такие уж у вас сильные боли! — Выпрямившись, доктор начинает складывать в чемоданчик инструменты.

— Как это не такие уж сильные? — взвивается пани Балкова. — Да разве вам понять?! Вы-то здоровый, а нам хоть помирай! Все вы тут одинаковые, сговорились между собой! — И она пытается выжать из себя слезу.

Витя подкрадывается к двери палаты и прикладывает к ней ухо. Услышав слова Балковой, она опрометью бросается назад в свое убежище, сокрушенно приговаривая:

— Что теперь будет… что будет…

Голос врача звучит холодно и решительно:

— Пани, не капризничайте! Сейчас вам дадут снотворное и вы заснете, понятно? Войдите в положение других больных, вы всех перебудили. Если же говорить о вашем заболевании, не волнуйтесь, это не опасно!

Сердито сдвинув брови, он выходит из палаты.

— Пометьте в истории назначения, — обращается доктор Фландерка к сестре и, прежде чем Элишка успевает ответить, распахивает дверь напротив пятьдесят первой палаты, уверенный, что идет в сестринскую. На краю ванны, болтая ногами, сидит Витя. Луч света из коридора застает ее врасплох в темной комнате. Витя спрыгивает на пол и замирает, только колени трясутся мелкой дрожью.

— Что здесь делает эта девочка? — грозно вопрошает доктор Фландерка и переводит сердитый взгляд с Вити на Элишку.

А у Вити все мысли в голове разбежались. Фландерка с его нахмуренными бровями представляется ей разъяренным медведем, который вот-вот бросится на нее и разорвет в клочья.

— А ну марш в сестринскую! — сухо приказывает доктор.

Элишка отворяет перед ним дверь сестринской, торопливо раскладывает на столе историю болезни, но руки у нее так дрожат, что папка падает на пол, разлетаясь отдельными страничками. Окончательно растерявшись, Элишка с Витей собирают их, а врач никак не может понять, что же здесь все-таки происходит.

— Я спрашиваю, почему в отделении посторонние? — Голос его все так же неумолим.

— Это… Она с первого курса училища, — едва слышно лопочет Элишка. — Помогает мне иногда.

— Ночью? Ну, знаете ли… — строго говорит доктор Фландерка, а в глазах проскакивает усмешка. — А сами вы из этого отделения? — спрашивает он Элишку, заметив, что она без медсестринского значка.

— Вы знаете… я… я… нет, не из этого. Я с третьего курса… — Верхняя губа у Элишки начинает дрожать.

Тут Витя не выдерживает:

— Простите нас. Она… ну, Лида… понимаете, это все из-за меня. Я так и знала, обязательно что-нибудь случится… Не надо было домой ездить, и все было бы в порядке. Пусть меня исключают, а девочки совершенно не виноваты.

Фландерка пытается вникнуть в поток бессвязных фраз. Заметив, как бледнеет ломающая в отчаянии пальцы Элишка, он говорит уже несколько спокойнее:

— Что все это значит?

— Я вам объясню… — наконец решается Элишка, правда, голос у нее совсем не твердый.

Врач тяжело опускается на кушетку и проводит ладонью по уставшим глазам. Витя искоса поглядывает на него: как бы там ни было, жалко его все-таки.

— Понимаете, Витины родители хотели, чтобы она бросила училище, и надо было их переубедить. То есть мачеха хотела. Лида, у которой сегодня дежурство, Витина старшая сестра, и ей пришлось срочно выехать домой, поэтому мы, то есть я и Витя, дежурим здесь за нее.

Девушки стоят, понуро свесив головы. Доктор Фландерка хмуро оглядывает их, потом молча закуривает сигарету.

— Дайте-ка сюда историю, — садится он за стол и размашистым почерком делает запись. — В таких случаях вообще не следует вызывать врача, — захлопывает он папку и берется за свой чемоданчик. — Сами видите, больная явно преувеличивает тяжесть своего состояния.

Девушки по-прежнему не двигаются в ожидании приговора. Нервы у Вити сдают, и ее прорывает:

— Больная Балкова собирается жаловаться главврачу! Узнала наверное, что Лида уехала…

Выпалив это, она застывает в ожидании. Хуже не будет; по крайней мере, станет ясно, собирается ли жаловаться на них сам Фландерка. Он окидывает их испытующим взглядом и укоризненно качает головой:

— Разве так можно делать!

И все. И выходит из сестринской. Девушки остаются в неведении — худшее, что могло случиться.

— Ну, ты даешь! — проводив врача, набрасывается на Витю Элишка. — Черт тебя дернул под ноги ему попасться!

— Это я-то ему под ноги попалась? — всхлипывает Витя, вытирая нос рукавом. — Да я в ванной тихо как мышь сидела! Я не виновата, что его туда понесло!

— Тогда зачем ты ему все рассказала? — все еще кипит Элишка, промывая шприцы под струей воды.

— Да-a, знаешь, я как перепугалась! — Витя опускает голову низко-низко, и на колени капают частые слезы.

Элишка сменяет гнев на милость.

— Ладно, не реви, — говорит она снисходительно. — Чему быть, того не миновать.

— Неужели Лиду выгонят?

Элишке нечем ее утешить:

— Могут и выгнать, ведь это самовольный уход с работы. Понимаешь? Кто мог знать, что так не повезет?

— А знаешь, — шмыгает носом Витя, — пойду-ка я к пани Балковой и попрошу не жаловаться на нас. Другого выхода нет.

— Унижаться перед ней?! — Элишка гордо отбрасывает голову. — Как ты только можешь, Витя?

Но Витя уже решилась:

— Нет, Элишка, я все-таки схожу. Ради себя в жизни б не пошла, а для Лиды сделаю все, что в моих силах, тем более я одна во всем виновата. Меня не убудет, а вдруг у Лиды все обойдется?

— Поступай как знаешь, — Элишка явно не в восторге, — но помни: ох, недобрая она женщина, только себя и любит! От пани Балковой ничего хорошего не жди.

Но у Вити теперь одна мысль в голове. Стоит лишь подумать, что Лиду уволят за нарушение дисциплины, как все трудности кажутся сущей ерундой. На улице тем временем рассвело. Отделение потихоньку оживает. Элишка возвращается из пятьдесят первой — помогала больным убирать койки и приводить себя в порядок.

— Ох уж эта пани Балкова! — возмущается Элишка. — Даже присесть не соизволила. Сил, говорит, нету. Три дня, говорит, никакого аппетита. А сама на обед нарочно одно мясо ест — небось похудеть надумала!

«Попытка не пытка, — думает Витя. — Неужели пани Балкова не проникнется сочувствием, если ее попросить как следует? А вернется Лида, уговорю ее быть к больной повнимательней. Кто знает, вдруг пани Балкова станет другой, милой и симпатичной?»

Как же не хочется идти в палату! В коридор выходит соседка пани Балковой Вера и виновато улыбается Вите. Потом появляется пани Влахова и, держась за бок, тяжело ступает, опираясь на палку. Сердце у Вити колотится: идти — не идти? Нет, надо скорей, пока пани Балкова в палате одна. Витя решительно открывает дверь и в первый момент пугается: постель пани Балковой пуста. Окинув взглядом палату, Витя с удивлением видит, что больная, стоя босиком у шкафчика, быстро достает из сумки хрустящий пакетик. Пани Балкова не видит Витю, она торопливо запихивает в рот большую шоколадную конфету, а две другие прячет в карман пижамы.

Ах, вот как! Понятно! Витя сразу чувствует себя увереннее, сутулые плечики распрямляются, в глазах безмерное удивление.

Пани Балкова растеряна.

— Я тут хотела… из сумки достать… а подать некому… решила сама, — бормочет она, соображая, что бы еще придумать, и, быстро перебирая босыми ногами, спешит к кровати.

Как бы задержать пани Балкову до тех пор, пока кто-нибудь не вернется в палату? Проскользнув у нее под носом, Витя начинает взбивать подушку и одеяло.

— Чудесно! Вот вы и на поправку пошли, пани Балкова! — невозмутимо щебечет Витя. — Я-то думала, с ногами у вас совсем плохо, а вы, оказывается, уже ходите.

Пани Балкова отлично понимает, что имеет в виду Витя, и ее трясет от бешенства.

— Да как ты смеешь, малявка! — наступает она на Витю, стараясь скорее схватиться за спинку свой кровати. — Ты вообще откуда здесь взялась? Хороша больница! Сестры по ночам шастают неизвестно где, а вместо себя недомерков оставляют.

Только Вите теперь все нипочем. Главное, пани Балкова разошлась и забыла, что спешила скорей улечься в постель. И вот уже в палату, прихрамывая, входит пани Влахова и застывает, наблюдая такую картину: пани Балкова трясет над Витиной головой пакетиком с конфетами и угрожающе кричит:

— Ты отойдешь от моей кровати или нет?

Изо всех сил толкает она Витю, но та, видя, что в палате они уже не одни, сама послушно отходит в сторону.

Пани Влахова возмущается:

— Вы почему кричите на девочку? Она из медучилища, и вы должны относиться к ней так же, как ко всем остальным сестрам. Вы лучше на себя посмотрите! Морочите людям голову, а вам ведь не зря было сказано — ничего серьезного у вас нет. Постыдились бы! Все вокруг вас толкутся, а вы, оказывается, ходячая!

Пани Балкова, забравшись наконец в кровать, кричит:

— Это она, она заставила меня с кровати встать! Думают, я притворяюсь! Это мы еще посмотрим!

— Никто вас ничего не заставлял, — спокойно отвечает пани Влахова. — А вот вы чуть драку не затеяли, позор какой! И не надейтесь, я молчать не буду и оскорблять никого не позволю!

— А разве эта девчонка меня не оскорбила? — Пани Балкова обиженно отворачивается к стене. — Наговаривает на меня!

— И не собираюсь я на вас наговаривать, — не падает духом Витя, — но нельзя же так с сестрами обращаться! Вы бы лучше умывались сами да в уборную ходили без посторонней помощи, и тогда я вам обещаю, никому ничего не скажу, — решительно ставит она свои условия.

— Ну нет, пора, видно, манатки собирать и подальше отсюда… — шмыгает носом пани Балкова. — Все делают назло. Врач зверюга какой-то попался. Ни о чем его больше просить не буду! Уж лучше через силу, но сама…

Витя, только что не прыгая от радости, несется в сестринскую: теперь-то пани Балковой не остается ничего другого, как помалкивать. Она обо всем рассказывает Элишке, и та, облегченно вздохнув, улыбается:

— Неужто на ноги подняла ее? Вот чудо! Ну и удивится же Лида!

— Теперь главное, как поступит доктор Фландерка.

Витя понимает: радоваться еще рано. Она молча одевается, собираясь в общежитие.

Вечером Витя с Иржи стоят на перроне. Вокзал крытый, но холод пронизывает девушку до костей. Тусклый свет фонарей расплывается в тумане. Скорый опаздывает уже на сорок минут.

— Пойдем чаю попьем! — уже в который раз предлагает Иржи: носик у его маленькой свояченицы совсем покраснел.

— Нет, нет, а вдруг как раз поезд подойдет? — всматривается в темноту Витя.

С соседнего пути отходит состав, двери с шумом захлопываются. Между тем по радио объявляют, что Лидин поезд опять задерживается.

— Давай хоть походим, — Иржи тянет Витю за собой. Сквозь варежку он чувствует, как закоченела маленькая Витина рука.

— Иржи, сил уже никаких нет ждать. Неизвестно еще, с чем Лида приедет!

Он подбадривает Витю улыбкой, а у самого на душе кошки скребут. Иржи только вздохнул, выслушав Витин рассказ о ночном происшествии, но остерегся высказать свои опасения вслух.

— Может, и ездила-то она зря… — изнывает Витя.

Наконец подходит поезд. Витя волнуется. Из покрытых инеем вагонов выходят пассажиры: кто с чемоданами, кто с рюкзаками, кто с портфелями. В толпе несколько лыжников. Вот две старушки, укутанные в теплые шали. Но Лиды нет. Витя нетерпеливо переминается с ноги на ногу. Теперь уже и Иржи заволновался. Поезд покидают последние пассажиры. Все ясно: Лида не приехала.

Понуро бредут они через весь вокзал к выходу. Эхом отдаются монотонные объявления. Витя держит Иржи за руку, ее трясет от холода и тревоги:

— Что могло случиться?

— Что могло случиться? — как можно беззаботней повторяет Иржи. — Небось на поезд опоздала. Ничего, к утру как-нибудь доберется. В худшем случае предупредим, что на обходе ее не будет.

Иржи провожает Витю в общежитие. Она идет рядом тихо, как маленький ягненок. Да и о чем теперь говорить?! Прощаясь с Иржи, Витя едва не плачет. Потихоньку бредет в свою комнату, садится в уголке, чтобы не мешать Ирене и Павле, собирающимся на танцы. Сегодня вместе с ними идет Ярмила. Девушки наряжаются. По кроватям и стульям разложены платья, ленты, перчатки. Девушки спешат: договорились встретиться на танцах с какими-то медиками.

У Ирены обновка — голубое кружевное платье. Сшили его специально к этому вечеру, платье только вчера от портнихи. Ирена ставит утюг, чтобы отгладить примявшиеся воланы: они должны быть воздушными. Павла спотыкается о гладильную доску и бурчит:

— Ирене нашей отдельный будуар нужен да служанку впридачу. Можно подумать, на королевский бал собираемся, не иначе!

Ирена молча устраивается перед зеркалом.

— Посоветуйте, девочки, как лучше причесаться? Может, вот так — стянуть сзади голубой ленточкой?

— Как тебе идет! — восхищается Витя, выйдя из своего укромного уголка и обходя Ирену со всех сторон. На время она даже забывает о своих несчастьях.

— Сделай лучше пучок. — Застегнув платье, Павла подходит к подруге посмотреть, как будет выглядеть прическа.

— Подожди-ка… — У Ярмилы свои соображения. — Давай подтянем хвост повыше, а ленту завяжем вот так. — Она ловко укладывает светлые волосы Ирены.

— Ярмила! Замечательно! — сияет Ирена. С помощью маленького зеркальца она оглядывает себя и даже краснеет от удовольствия.

Ох уж эта прическа! Вдруг все чувствуют странный запах — кажется, чего-то паленого. Запах становится все резче, на гладильной доске вспыхивает огонь, а на подоле юбки появляется корявое темно-коричневое пятно.

— Платье горит! — Витя подскакивает первой, чтобы выключить утюг, оказавшийся в опасной близости от кружевной оборки.

— Да что же это делается! — бросается за ней Ярмила.

Павла подхватывает платье… и — о, ужас! — на подоле зияет огромная дыра!

Ирена вне себя от отчаяния.

— Платье, мое платье! Было — и нету! — побледнев, кричит она и мечется между зеркалом и гладильной доской. — Куда вы смотрели? Что теперь делать? Отстаньте все от меня, не пойду я на танцы! — Никого не слушая, Ирена с рыданиями выбегает в соседнюю комнату.

— Ирена, брось дурить, у тебя что, платьев мало? — идет следом расстроенная Ярмила.

Павла только руками разводит и беспомощно глядит на Витю:

— Совсем с ума сошли с этими танцами да нарядами. Вопит как оглашенная!

Павла нехотя отправляется в соседнюю комнату, и Витя остается одна: глаза испуганны, руки бессильно опущены на колени. За стеной слышны рыдания Ирены и голоса подруг, старающихся ее утешить.

— Уйдите, не трогайте меня! — доносится через стенку.

Витя вдруг вспоминает, что вот-вот придет пани Чапова: сегодня она сопровождает на танцы своих учениц.

Павла с Ярмилой сидят около Ирены, не зная, чем помочь, а та, упав на постель, рыдает в подушку. Стоит сказать ей слово, Ирена плачет еще отчаянней.

По коридору раздаются шаги пани Чаповой. Она в красивом темном платье, поверх накинуто пальто с пушистым меховым воротником.

— Девочки, вы готовы? — Учительница громко стучит в дверь и, почуяв неладное, застывает на пороге. — Что случилось?

Ирена смущенно садится на кровати, а Ярмила сбивчиво объясняет, в чем дело. Пани Чапова удивленно переводит взгляд на всхлипывающую Ирену.

— Надень какое-нибудь другое платье. У тебя их полно, — произносит она наконец, и девушки живо поддерживают ее:

— И мы ей говорим…

Но Ирена опять заходится в рыданиях. Как они не понимают! Ведь именно сегодня так хотелось надеть голубое платье! Ей теперь весь белый свет не мил!

Пани Чапова старается помочь.

— Покажи-ка свое платье, — тянет она девушку за руку.

Ирена идет за учительницей как лунатик, а сама плачет еще горше.

— Сейчас посмотрим, из-за чего сыр-бор… — Пани Чапова берет в руки кучу прозрачных кружев и разглядывает злосчастный подол.

— Где-то здесь, — помогает ей Павла, но коричневого пятна от утюга что-то не видно.

Тогда они расправляют платье на кровати: где же дыра? Теперь все находящиеся в комнате рассматривают платье и с лица, и с изнанки.

— Может, вам, девочки, померещилось? — недоверчиво качает головой учительница.

Слезы у Ирены просыхают, она удивленно взирает на свою обнову:

— Как же… Как же это?.. Ничего не понимаю…

Павла случайно бросает взгляд на Витю. Витя сидит на кровати и спокойно сматывает в катушку голубые нитки, а на коленях у нее лоскут обуглившейся ткани и ножницы.

— Быть этого не может… Неужели ты, Витя? — восклицает Павла, только теперь догадавшись, почему исчезла дырка на платье.

Довольная Витя молча болтает ногами.

— Такую дырищу! Вот это да! — никак не верится Ярмиле.

Подойдя к Вите, пани Чапова опускается на кровать рядом с ней и поворачивает к себе лицо девочки:

— Так это ты у нас такая умелица-рукодельница?

Наконец до Ирены доходит: на танцы она пойдет все-таки в новом платье. Мировая скорбь мигом сменяется безудержной радостью.

— Девочки, какое счастье! — кричит она, со смехом кружась по комнате.

— Нет уж, избавь, по горло сыты, — ворчит Павла.

Ирена бросается к Вите и душит ее в своих объятиях:

— Вот умница! — И тут же смущенно добавляет: — А я-то тебя… Витечка, если бы ты знала, какая я счастливая!

— Ну, не такая уж и большая дыра была, — отмахивается Витя, деловито прибавляя: — ^Времени нет, одевайся скорей!

Ирена бросается к зеркалу, быстро укладывает взбитые волосы, стягивая их голубой лентой, торопливо надевает платье. Витя напоследок со всех сторон одергивает на подруге голубой кружевной подол. Кажется, все в порядке, но она еще раз придирчиво осматривает наряд и только тогда тоном знатока подтверждает:

— Хороша!

Теперь-то уж Ирена прислушивается к Витиным словам.

— Нравится? — переспрашивает она, будто за Витей главное слово.

А Витя от стеснения морщит нос, потом одобрительно кивает. Еще больше ей нравится то, что ее мнение теперь так важно.

Когда девушки уходят, на Витю снова накатывает тоска. Все из рук валится — не хочется ни заниматься, ни читать. Раздевшись, она ложится в кровать, но уснуть не может. Лежит, свернувшись клубочком, думает о Лиде. Интересно, чем кончится ее поездка…

Раздается стук в дверь. Чья-то решительная рука щелкает выключателем. Да это же…

— Лидочка! Приехала!

Сестра стоит у Витиной кровати, лицо ее влажно с улицы, на зимней шапке — венок снежинок.

— Только что добралась! На скорый опоздала, пришлось ждать следующего.

— Ну как они? — Витя вылезает из кровати, а расспрашивать дальше не решается — боится.

— Все в порядке. Завтра можешь спокойно идти в училище.

— Правда? — Витя даже взвизгивает от радости. — Мачеха здорово ругалась?

Лида машет рукой:

— Все сразу не расскажешь, слишком долгая история. С отцом я поговорила. К счастью, застала его одного. Знаешь, Витя, ты не сердись на него, ему несладко, я и раньше об этом догадывалась. А уж как он обрадовался, что тебе в Праге нравится и что ты остаться тут хочешь!

Вдруг радость в Витиных глазах гаснет:

— Ой, Лида, знала бы ты, как мы тут без тебя намучились! Нагорит нам! Обеих выгнать могут…

Но Лида ничуть не расстроена:

— Не волнуйся, в отделение я уже заходила и все знаю. А главное, с доктором Фландеркой виделась — столкнулась прямо в саду.

— У-у! — Витя испуганно прижимает ладонь ко рту. — И что он тебе наговорил?

— Не перебивай старших. — Лида в шутку шлепает сестренку. — Он замечательный человек, а ты глупышка. Отругал меня, конечно, но после вчерашнего имеет на это полное право. А потом все внимательно выслушал, мы с ним долго говорили. Тебе, кстати, он советует заниматься побольше. И пусть первое дежурство будет тебе хорошим уроком.

— Да я, Лида, и сама понимаю. — Охваченная буйной радостью, Витя кружится, прыгая на одной ноге. Вдруг, подбежав к Лиде, обнимает ее за шею: — Неужели, неужели, Лидочка, все будет по-старому?!

Лида уходит домой. Только закрывается за ней дверь, как счастливая Витя снова пускается в пляс. Потом она усаживается перед зеркалом и небрежно набрасывает на плечи воздушную кружевную шаль, оброненную кем-то из девушек. Чуть прищурив глаза, откинувшись, девочка любуется своим отражением: на нее глядит приехавшая на бал прекрасная дама с огромными темными глазами и пышными русыми кудрями.

…Вот заиграла музыка, и Витя порхает легче перышка. «Этот наряд вам особенно к лицу, Витя, — говорит ей статный, красивый юноша и кружит ее в танце так, что широкая юбка развевается, словно крылья. — Может, завтра вечером выкроите для меня время?» — робко шепчет он, наклоняясь к самому ее уху: Витя хоть и чувствует себя высокой и стройной, но он на голову выше ее. «Нет, завтра никак не могу, — серьезно отвечает она и гордо вскидывает голову. — У меня ночное дежурство». — «Ночное дежурство? — с уважением переспрашивает молодой человек. — Это, наверное, очень трудно — работать ночью?» — «А вы как думали! — солидно подтверждает Витя. — Ни на минуту отлучиться нельзя. Мало ли что может произойти! Знаете, какая ответственность! Нет, завтра на меня не рассчитывайте. Как-нибудь в другой раз…»

От усталости Витя уже носом клюет. Подперев подбородок руками, она опять смотрит на себя в зеркало.

…Витя в отделении. Подходит то к одному больному, то к другому. Ее рабочий день давно кончился, но нужно помочь медсестрам. Старшая делает обход и время от времени спрашивает больных: «Довольны ли вы сестрой Витей?» — «Прекрасно делает уколы, совсем не больно!» — хвалит ее старушка, которая недавно пришла в сознание. «Лежим, как на пуховой перине», — улыбается другая. «Неужели?» — старшая сестра с одобрением глядит на стоящую рядом Витю — в белоснежном чепчике, с прижатым к груди дипломом. «Да, да, не сомневайтесь!» — подтверждает из зеркала третья больная, и в ее улыбке Вите чудится что-то знакомое. Вздрогнув, она узнает пани Балкову и испуганно встряхивает головой.

— Так и уснуть недолго прямо на стуле, — громко говорит Витя. Потом забирается в кровать и натягивает одеяло по самый подбородок.