Домашний быт русских царей в Xvi и Xvii столетиях. Книга первая

ГЛАВА I

Старый русский домашний быт и особенно быт русского великого государя со всеми своими уставами, положениями, формами, со всею порядливостью, чинностью и чтивостью наиболее полно выразился к концу XVII ст. Это была эпоха последних дней для нашей домашней и общественной старины, когда все, чем была сильна и богата эта старина, высказалось и закончилось в такие образы и формы, с которыми, по тому же пути, дальше идти было невозможно. Москва, сильнейшая из жизненных сил старой Руси, в эту замечательную и любопытную эпоху отживала свой век при полном господстве исторического начала, которое ею было выработано и водворение которого в жизни стоило стольких жертв и такой долгой и упорной борьбы. Политическое единство Русской земли, к которому неизбежно вели московские стремления и предания, являлось уже неоспоримым и несомненным делом и в умах самого народа и для всех соседей, когда-либо протягивавших руку за нашими землями. Представитель этого единства, московский великий государь, самодержец всея Руси, стал в отношении к земству на недосягаемую высоту, о которой едва ли и помышляли наши далекие предки. Ничего соответствующего этому «пресветлому царскому величеству» в древней нашей жизни мы не видим. Правда, идея царя была хорошо знакома нам еще с первых веков нашей истории, особенно когда деятельны были наши связи с Византией. Царь греческий представлялся для нас типом самодержавной, ничем не ограниченной власти, типом высокого и великого сана, к которому доступ сопровождался изумительною для простых глаз торжественностию и обстановкою несказанного блеска и великолепия. Обо всем этом достаточное понятие мы получили еще со времени варяжских походов на Царьград. Понятие это не угасало и в последующие века, распространяемое особенно духовенством, греческим и русским, по случаю частых его сношений с Царьградом. Книжные люди тех веков, обыкновенно тоже церковники, изредка приписывали этот титул и русским князьям из желания наиболее возвысить их сан и значение, по крайней мере, в собственных глазах, из желания сказать наиболее усердного и раболепного в похвалу доброму князю. Позднее, тем же титулом стали мы величать царя Ордынского, потому что как же иначе, т. е. понятнее для всех, могли мы обозначить характер ханской власти и характер его господства над нашею землею. Новое явление мы назвали соответственным ему именем, которое, как представление, давно уже существовало в умах, с которым с давнего уже времени соединялось довольно определенное и знакомое всем понятие. У себя дома, среди своих князей, мы не находили ничего соответственного этому имени. И если иногда обзывали их так, то, как мы упомянули, единственно из особой угодливости и подобострастия, которыми большею частою руководилась в своих похвальных словах наша старинная книжность.

Тип великого князя Древней Руси не был очерчен резко, определенно. Он терялся среди собственного княжеского племени, среди дружинников и вечевых городов, пользовавшихся почти равною самостоятельностью голоса, власти и действий. Черты этого типа пропадают в общем строе земли. Он не вдруг приобретает даже имя великого и просто именуется «князем» с прибавлением изредка титула «господин», что показывало только вообще властное его значение. Книжники, вспоминая апостольское писание, присвоивают ему иногда значение «божьего слуги», который «не напрасно меч носит, но в месть злодеям, в похвалу же добродеям». Именуют его «главою земли»; но это были представления отвлеченные, собственно книжные; в действительной жизни им мало внимали. С именем князя повседневные понятия времени соединяли только значение главного судьи и воеводы, хранителя правды и первого воина земли. Как скоро правда была нарушена поступками князя, он терял доверие, лишался княжества, а иногда и самой жизни. Вообще он был «стражем Русской земли» от врагов внутренних, домашних, и от врагов иноплеменных. За то земля его кормила и он сам не простирал своих видов дальше права на это кормление. Кормление вместе с тем условливало общее владение землею в княжеском племени и, следовательно, личную зависимость князя, хотя бы и великого, не только от родичей, но даже и от дружинников, потому что и те были участниками кормления и общинного владения землею, участниками в оберегании правды и в защите земли от врагов. Понятно, почему великий князь и для земства становился не более как кормленщиком, не главою земли, а главою таких же кормленщиков, вождем дружины; понятно, почему и отношения его к земству были так непосредственны и просты. В те простодушные века очень часто слышались на вечевых сходах оживленные речи и споры, в которых люди веча и князь высказывают какие-то братские, совершенно равные отношения. Не станем говорить о том, насколько в этих оживленных беседах обнаруживается сознательно выработанных определений жизни. Может быть, здесь в большей мере высказывается лишь простодушное и прямодушное наивное детство общественного развития, каким отличается вообще первое время в жизни всех исторических народов.

«А мы тебе кланяемся, княже, а по-твоему не хотим» — вот стереотипная фраза, которою выражалось несогласие с княжескими требованиями и притязаниями, выражалось вообще самостоятельное, независимое решение дела. «Тобе ся, княже, кланяем» значило то же, что «ты себе, а мы себе», что по-твоему не сделается. Князья с своей стороны людей веча не называют ребятами, а обращаются к ним с обыкновенным народным приветом: братье! братья моя милая! — взывает к новгородцам древний Ярослав, прося помощи на Святополка; братья володимерцы! — взывает князь Юрий, прося защиты у владимирцев; братья мужи псковичи! кто стар, то отец, кто млад, той брат! — восклицает Домонт псковский, призывая псковичей на защиту отечества. Все это речи, характеризующие древнейший склад княжеских отношений к земству, выясняющие тип древнего князя, каким он являлся в действительности, в народных понятиях и представлениях.

Какое неизмеримое различие этого типа от другого, который именовался впоследствии великим государем и к концу XVII ст. принужден был запретить земле, под страхом великой опалы, писать ему в челобитных: «Умилосердися, яко Бог» или: «Работаю я холоп ваш вам великим государем, яко Богу». Много нужно было времени, а еще более гнетущих обстоятельств, чтобы жизнь привела понятия массы к такому принижению. Новый тип созидался постепенно, шаг за шагом, под гнетом событий, под влиянием новых жизненных начал и книжных учений, его распространявших и утверждавших.

Несмотря, однако ж, на расстояние, которое отделило каждого земца от «пресветлого царского величества», несмотря на порядки быта, по-видимому, столько различные и чуждые преданиям древности, великий государь, при всей высоте политического значения, на волос не удалился от народных корней. В своей жизни, в своем домашнем быту он остается вполне народным типом хозяина, главы дома, типическим явлением того строя жизни, который служит основою экономического, хозяйского быта во всем народе. Одни и те же понятия и даже уровень образования, одни привычки, вкусы, обычаи, домашние порядки, предания и верования, одни нравы — вот что равняло быт государя не только с боярским, но и вообще с крестьянским бытом. Различие обнаруживалось только в большем просторе, в большей прохладе, с которою проходила жизнь во дворце, а главное только в богатстве, в количестве золота и всяких драгоценностей, всяких цат, в которых, по мнению века, несравненно достойнее представлялся всякий сан, а тем более сан государя. Но это был только наряд жизни, нисколько не изменявший существенных ее сторон, существенных ее уставов и положений и не только в нравственной, но и в материальной среде. Изба крестьянская, срубленная во дворце, для государева житья, убранная богатыми тканями, раззолоченная, расписанная, все-таки оставалась избою в своем устройстве, с теми же лавками, коником, передним углом, с тою же мерою в полтретьи сажени, сохраняя даже общенародное имя избы. Стало быть, жизнь во дворце, по существу потребностей, нисколько не была шире жизни в крестьянской избе; стало быть, тамошние начала жизни находили себе вполне соответственный, наиболее удобный приют в той же избе.

Самый титул царя: великий государь — может отчасти раскрыть, что новый тип политической власти вырос «на старом кореню». Первоначальное значение слова «государь» затемнено было, особенно в позднейшую эпоху, неимоверным распространением этого значения в политическом смысле, а вместе с тем заученными понятиями и представлениями о государстве и государе как отвлеченных теоретических идеях, о которых древняя наша действительность, почти до самой реформы, очень мало или и вовсе не мыслила. Только во второй половине XVII ст. мелькает мысль о вопчем народе, как говаривал царь Алексей, все еще считавший Московское государство своею вотчиною.

Прежде всего должно заметить, что в древнее время титулов в собственном смысле не существовало. Все теперешние титулы есть собственно археологические достопамятности, сохраняющие только память о давнишней действительности, смысл которой трудно воскресить и научным образом. Между тем в древности каждое имя заключало в себе живой, действующий смысл. Так, слово князь, которым земля именовала каждое лицо, принадлежавшее Рюрикову племени, было словом, вполне и точно определявшим истинный, живой смысл, какой возникал из характера княжеских отношений к земле. Права, достоинство князя как известного общественного типа были достоянием только лиц княжеского же рода и никому другому принадлежать не могли. Как скоро племя расплодилось и простое обычное достоинство князя потребовалось возвысить для лиц, стоявших почему-либо впереди и, следовательно, выше других, тотчас же к имени — князь — стали прибавлять прилагательное: великий, что значило старший, большак. Этим титулом жизнь обозначила, что достоинство князя, от раздробления на мелкие части, утратило прежнее значение, измельчало, износилось и что, след., наступила новая фаза в развитии княжеских отношений. Тем же путем прошел и титул великого князя. Сначала он обозначал только старшего во всем племени, а позже — старшего в своей волости, так что к концу фазы почти все самостоятельно владеющие князья стали именоваться великими. Таким образом снова обнаружилось измельчание великокняжеского достоинства. К XV веку не только тверский или рязанский, но даже и пронский князь именует уже себя великим князем, и именно в то время, когда поступает в подручники, в службу господину осподарю (Витовту). Это новое имя явилось на смену прежнего, отжившего имени и начало новую фазу развития земских понятий о достоинстве князя. Понятие: осподарь, государь, развилось уже на туземной почве, из элементов, которые были выработаны самою жизнью. Оно, по свойству своих жизненных сил, в самом уже начале показывало, что стремится совсем упразднить первоначальное общее и притом пришлое достоинство князя, упразднить самое понятие об этом достоинстве, что в точности и случилось, когда эта фаза достигла полного развития. В XVII ст. многие князья Рюрикова племени смешались с земством и навеки забыли о своем княжеском происхождении. Таким образом тип древнего князя, переходя в своем развитии из фазы в фазу, к концу пути вовсе разложился, угас, оставив по себе одно имя как археологическую редкость и достопамятность.

В древнейших жизненных отношениях, рядом с именем князь, существовало другое, такое же типическое имя: государь. Вначале оно служило типом частной, домашней жизни, типом хозяина-собственника и, само собою разумеется, отца семейства, главы дома. Еще в «Русской правде» словом государь, осподарь обозначается, вместе с словом господин, хозяин собственности, домовладыка, вотчинник, вообще сам, как часто теперь выражаются о хозяине и как в древности выражались о князьях, державших независимо свою волость, именуя их самодержцами. Осподою называлась семья в смысле независимого, самостоятельного хозяйства, которое и до сих пор на юге носит название осподы, господарьства. Господою называется самый Новгород в смысле правительственной, судной власти; осподою назывались собирательно судьи, начальство и вообще господская власть. Господарь, след., было лицо, совмещавшее в своем значении понятия о главе дома, о непосредственном правителе, судье, владельце и распорядителе своего хозяйства. Домострой XVI века для наименования хозяина и хозяйки не знает другого слова, как государь, государыня (изредка также господарь, гос-подарыня). Свадебные песни величают государем батюшку, государынею — матушку. В том же смысле московские удельные князья именуют своего отца и свою мать, придавая еще этого титула великому князю и чествуя его только именем господина.

Приводя эти указания, мы желаем только напомнить, что именем «государь» обозначался известный тип жизненных отношений, именно властный, оборотная сторона которого выставляла противоположный тип раба, холопа или вообще слуги. Осподарь был не мыслим без холопа, так как и холоп не был бы понятен без осподаря. Как тип частного, собственно домашнего строя жизни, он существовал везде, во всех народностях и во все времена, существует повсюду и в наши дни, более или менее смягченный распространением гуманного, то есть христианского, просвещения. Почти везде этот тип пересилил другие общественные формы быта и стал во главе политического устройства земли как исключительное, единственное жизненное начало. Естественная его сила всегда сохранялась в народных корнях, в господстве того же типа в частной, домашней жизни, в понятиях и представлениях народной массы. Изменялось свойство этих корней, изменялся в своем виде и характер и этот тип.

Когда, в древнекняжеских отношениях, общее владение землею и частый передел этого общего владения отжили свое время, а между тем земство не успело выработать себе прочной политической формы, которая могла бы, как твердыня, защищать его от княжеских захватов и отчинных притязаний, князья, мало-помалу, по праву наследства, стали делаться полными собственниками своих наследственных волостей, а вместе с тем, по естественной причине, стали приобретать и новый титул, обозначавший очень верно существо самого дела, т. е. их новое отношение к земле. Земля вместо изветшавшего, только почетного уже титула, — господин, — начала обзывать их государями, т. е. не временными только, а полными и независимыми хозяевами своей собственности. Прежний титул господина, сделавшийся выражением обыкновенной вежливости и почтения, имел и в самом начале довольно общее значение, по крайней мере, более обширное, чем слово государь, которое, в отношении к слову господин, точно так же обнаруживало новую фазу в развитии господина, т. е. вообще лица властвующего, и в первое время не было даже и титулом. Оно очень определенно и точно обозначало известный всем предмет, известный склад жизни, известный разряд людей, пользовавшихся самостоятельным исключительным значением, и потому с такою разборчивостью различалось собственно от титула — господин, особенно в то время, когда в политических земских отношениях это различие сделалось слишком очевидным, именно в борьбе Новгорода с Москвою. Если господином наша древность называла князя и вообще всякое почетное и почему-либо высшее лицо, то государем она обозначала по преимуществу только лицо владеющее, самовластительное и самодержавное в отношении его хозяйства, его семьи и собственности. Вот почему к имени осподарь стали прибавлять и титул господина: господин государь Новгород Великий, господин государь князь великий Московский. В частной сфере каждый хозяин дома был таким осподарем — самовластителем, и против этого не только никто не спорил, но всякий старался, помощью предания и книжного учения, поддерживать и распространять такое значение владыки дома. Когда же это господарское начало явилось действующим и в сфере общих земских отношений, его не поняли или, вернее, не желали понимать. Отсюда-то и выходила борьба отдельных вотчинников — князей, отдельных самостоятельных волостей, или земель, борьба, более или менее продолжительная и суровая, смотря по тому, где она возникала, т. е. где памятнее и крепче была вечевая или господарская старина.

В замене прежнего выражения: княжить, которым обозначали свойство, характер княжеских отношений к земле, явилось новое слово: государить, выражавшее совсем иной смысл, иной характер этих отношений. Точно так же и слово княжество, определявшее деятельность, строй и порядок тех же отношений, а вместе с тем и самую землю, по которой распространялась эта деятельность, заменено было новым выражением: государство, имевшим новый смысл, весьма различный от прежнего. Дальнейшее политическое развитие присвоило этому последнему слову гораздо обширнейшее знаменование, упразднив в его значении все личное, частное, так сказать местное, именно то понятие, с каким вел. кн. Иван Васильевич вопрошал новгородцев — какого они хотят государства?

Как только идея господарства распространилась по всей земле и все самостоятельные князья-вотчинники стали именоваться государями, когда даже и самому Новгороду присвоивался уже титул господина-государя, тотчас же потребовалось отличить первенствующего государя от остальных, на которых этот первенствующий имел отчинные права и смотрел как на подчиненных. Подобно тому, как в прежнее время старший из князей приобретал, в отличие от младших, титул великого, так и старший, главный государь, государь в государех, стал именоваться великим государем, также великим государем земским, когда хотели его отличить от других государей, имевших частное значение, каковы, напр., были митрополиты и архиепископы, которым, выработавшиеся в том же направлении понятия народа, также присвоивали титул государей и осподарей; наконец, великим государем русским, всея Руси.

Значение такого государя в государех приобрел, как известно, государь Московский. Но, как ни было высоко это политическое уже значение титула, существенный его смысл нисколько не изменился и оставался долго тем же, чем был вначале, т. е. чем был в частном домашнем быту народа. Великий государь Московский, с распространением своего политического могущества, присоединивши к прежним еще новые, более соответственные своему значению, титулы царя и самодержца, — на деле, в действительности, оставался все тем же государем, осподарем. Мы хотим сказать, что, в простом и удобопонятном, а главное наиболее точном и верном смысле, это был помещик с широкими царственными размерами жизни, которые явились почти незаметно, сами собою, как необходимое, совершенно неизбежное условие новых политических отношений и потребностей. При этом нельзя забывать, что новые потребности и отношения развились по преимуществу на почве иноземных сношений, на почве жизни с соседями. Дома, в отношении к земле, они никогда не могли бы вырасти с такою силою и в таком просторе. Здесь, как всегда и во всем, большом и малом, выразилось простое повседневное стремление жизни казаться перед другими в большем достоинстве и славе. Лишь для чужих только нужно было представлять это необыкновенное величие сана, обставлять азиатскими декорациями, торжественностью, блеском каждый шаг, особенно в приемах и проводах иноземных послов и гостей. Только пред чужими нужно было выситься, являть свое могущество, неисчислимое богатство, одним словом, являть себя с достоинством, которое возвышало бы значение, силу и славу земли. Действительно, царственная обстановка московского государя, царственные формы и порядки его быта, как и высота его сана, вырастают постепенно, по мере того, как усложняются, развиваются наши заграничные сношения, по мере встреч, знакомств и столкновений в общей политике иноземных государств, а особенно наших соседей, перед которыми Москва никогда не думала оставаться в худых. Ее задачею было во что бы ни стало перегнать этих соседей, разумеется, на первый раз, хотя внешним величием, внешним могуществом, ибо о могуществе внутреннего развития тогда и соседи еще мало помышляли. Отличительная черта ее политики в том именно и заключается, что она привыкла во всех трудных обстоятельствах надеяться более на себя, на собственные силы и средства, не отыскивая опоры где-нибудь по сторонам. Этим-то путем и было достигнуто политическое могущество и первенство.

Но как ни были широки и царственны размеры быта, усвоенные по этому пути московским государем, в общих чертах, в общих положениях быта и даже в мелких частностях, они нисколько не удалились от обычных исконных, типических очертаний русской жизни. Московский государь оставался тем же князем-вотчинником, с значением которого, почти за четыреста лет до реформы, он начал свой исторический подвиг.

Вотчинный тип отражался на всех мелочах и порядках его домашней жизни и домашнего хозяйства. Это был простой деревенский, след., чисто русский быт, нисколько не отличавшийся, в основных чертах, от быта крестьянского, сохранявший свято все обычаи и предания, весь строй и все начала древней русской жизни в той ее форме, какая была выработана веками для отдельного, единичного, частного хозяйства и домоводства, для отдельного, независимого существования русской семьи, более или менее достаточной, зажиточной и домовитой. Сквозь великолепные по-азиатски, ослеплявшие блеском и богатством декорации царственного сана виднелась до крайности простая и наивная, общая всему народу, действительность, равнявшая, в этом смысле, особу государя с последним сиротою его государства, т. е. со всяким хозяином-домовладыкой из посадских слобод и крестьянских деревень, не говоря уже о помещиках и вотчинниках из служилого сословия, где тип государя-хозяина являлся преимущественным определением жизни и всех условий быта. Иначе, впрочем, и не могло быть, ибо начала, истоки жизни были по всей русской земле одни и те же; и там и здесь, на севере, как и на юге, ничем существенно не различались и потому складывались в один и тот же строй и порядок, в одну и ту же форму. Спешим оговориться и напомнить, что здесь мы говорим не об общественных политических началах жизни, а только о домашних, о началах жизни единичной, а не общей; только о доме, о дворе, а не о земле.

Самая так называемая государственная служба, в простом смысле, представляла только вид службы вотчиннику, службы лицу, а не отвлеченному понятию отечества или государства. Быстрое развитие вотчинного типа на московской почве втянуло в себя и древнее дружинное начало, пользовавшееся до того времени равным правом самобытности и самостоятельности. Друзья-товарищи походов и думы очень скоро обратились в слуг, и имя слуги сделалось самою высшею наградою за службу вообще. Древнее выражение: страдать за Русскую землю, заменилось новым: служить Государю.

Таким образом, то, что в древнее время представляло только условие частной домашней жизни, условие, не имевшее никакого особенного значения для земства, именно служба лицу, это самое с развитием вотчинности, или господарства, приобретает, вместе с лицом самого господаря, общее политическое значение. Княжедворцы, княжии слуги, вытесняют дружинников, становятся впереди, потому что впереди всей земли становится и тип вотчинника-господаря, не признававший, по существу своих стремлений, никаких других, совместных его лицу, прав и преимуществ; смотревший на все с точки зрения полного самовластительного владыки и хозяина. Дружинное начало, за которое так держались древние князья-дружинники, так чествовали и берегли его, видя в нем почти единственную опору для своих отношений к земле, князь-вотчинник признает чуждою, непонятною и враждебною формою жизни и употребляет отчаянные усилия, чтоб искоренить и самую память о нем. Он чествует и бережет только верных, прямых своих слуг и вносит в ветхую уже среду славной и сильной некогда дружины имя слуги как высшую почесть. Торжество господарских идей вполне выразилось в понятиях, поступках и убеждениях грозного царя Ивана Васильевича, характер которого будет еще понятнее, если мы представим его обыкновенным вотчинником-господарем, каких и в его время и в гораздо позднюю эпоху было немало в Русской земле. Он не слишком понятен для нас лишь по размеру, в котором обнаружились господарские стремления, требования и поступки. Его приснопамятная челобитная к великому князю всей Руси Симеону Бекбулатовичу, в которой он именует себя Иванцом Васильевым Московским, раскрывает до очевидности господарский взгляд и на служилое сословие земли. Этот Иванец бьет челом, просит милости освободить его перебрать людишек бояр и дворян, и детей боярских, и дворовых людишек: чтоб иных прочь отослать, а иных оставить… освободить его выбирать и приимать изо всяких людей… Просит указать, как ему своих мелких людишек держати, просто, без крепостных записей, «или велишь на них полные (кабалы) имати», заключает челобитчик, выражая тем в полной мере свой господарский крепостнический взгляд на боярство.

Действительно, служба бояр и вообще сановников существенно была тем же, чем служба домовных людей. Они были обязаны служить до последней физической возможности, обязаны были каждый день с утра рано являться во дворец, челом ударить государю, и запоздалый их приезд, без причины, всегда влек за собою гнев и немилость государя. Без спроса у государя они не смели выехать из Москвы даже в ближайшие свои подгородные села и дачи, хотя бы на один только день, для гулянья или для какого дела. «Да не токмо для гулянья своего отпрашиваются, — присовокупляет Котошихин, — но когда прилучится им которого дни друг у друга быта в гостях, на свадьбе, или на крестинах, или на имянинах, и они отпрашиваются по такомуж обычаю». Царь Алексей Михайлович в своей потешной челобитной к боярам, зовя их на медведя, залегшего в селе Озерецком, и прося непременно приехать на охоту, делает в шутках каждому попреки, кого чем одолжал: «А я всем вам поступался, кто о чем бил челом», и, обращаясь между прочим к князю Куракину, замечает: «А ты, боярин князь Федор Семенович, бивал челом по часту в деревню, и я тебя всегды жаловал, отпускал… и вы попамятуйте все скорую мою милость к себе…» [1]

Некоторые свадебные чины XVI ст. указывают, что без спроса у государя бояре едва ли могли жениться, женить своих сыновей и выдавать замуж дочерей. По крайней мере, они также строго соблюдали обычай являться к государю на другой день свадьбы со всем свадебным поездом. Узрев государя, сидевшего в шапке, все кланялись в землю. Государь спрашивал про женихово и про невестино здоровье, причем жених опять кланялся в землю. Царь благословлял молодых иконами, наделял их дарами и угощал весь поезд романеей и медом.

В свои именины каждый боярин ехал к государю челом ударить и подносил ему именинный свой калач. С такими же калачами он обходил все царское семейство, подносил царице, царевичам и царевнам. То же самое делали жены и дочери бояр на царицыной половине. Бояре и все сановники вменяли себе в особую честь и почесть получать каждый день с царского стола, от обеда и от ужина, поденную подачу и ставили себе в большое бесчестье, когда эта подача, по ошибке или по другой какой причине, до них не доходила, размышляя, что ни царского гнева над собой, ни вины за собою не ведают, а в подаче перед своею братьею обесчещены. Строгость наказаний (батоги, тюрьма) за подобные неисправности в рассылке подач указывает, как важно было значение их для боярской чести и спеси. Все это черты обыкновенного повседневного вотчинного быта, которые, по глухим местам, сохраняются даже и теперь и которые идут из глубокой древности, из первобытных патриархальных отношений господаря-домовладыки к своим домочадцам.

Вотчиннический, господарский тип московских князей обозначился даже в самом устройстве их стольного города Москвы. В сущности это была помещичья усадьба, обширный вотчинников двор, стоявший среди деревень и слобод, которые почти все имели какое-либо служебное назначение в вотчинниковом хозяйстве, в потребностях его дома и домашнего обихода. Некоторые иностранцы, бывавшие с Москве в XVI и XVII ст., вовсе не ошибались, когда весь Кремль принимали за царский дворец, говоря, что он обнесен каменной стеною. Действительно, первою основою Кремля, а стало быть всей Москвы, был княжий двор или, в самое древнее время, княжий стан с необходимыми хоромами, или клетями, на случай приезда. Когда князья переехали в эту усадьбу совсем на житье, она стала мало-помалу обстроиваться и распространяться. Подле двора построена была церковь (Благовещения на Сенях), как было в Древней Руси у всякого княжего двора и как впоследствии было почти у всякого вотчинникова двора, сколько-нибудь достаточного. Вблизи двора, в разных местах, находились службы и домы дворовых людей также с службами. Вот первоначальная Москва, основный камень ее распространения и устройства. Условия древней нашей общественности, особенно при владычестве татар, были таковы, что без стены или какого-либо тына — острога — вокруг подобной усадьбы покойно и безопасно жить было нельзя. Страшны были не только иноплеменные, но еще больше свои одноплеменные враги. Известно, что в Древней Руси даже каждый монастырь обнесен был стеною, хотя деревянною. Сначала, без сомнения, и Москва была обнесена тыном. Но уже в 1156 г. вел. кн. Юрий Долгорукий закладывает Москву — град на устье Неглинны, выше реки Яузы. Град, город в древнем смысле означает стены, след., первые московские городские стены были построены в 1156 г. Первый, значительно разбогатевший, московский вотчинник Иван Данилович Калита рубит на месте погоревшей новую дубовую стену города (1339 г.), которой остатки, толстые дубовые бревна, найдены были в земле еще недавно, при последних перестройках кремлевских зданий, со стороны Неглинной. Внук Калиты, еще более разбогатевший и усилившийся, закладывает стену из белого камня (1367 г.). Но богатство, сила и хозяйство растет, ширится, привлекает население. У стены возникают торговые и ремесленные слободы, возникает целый посад на берегу реки, пониже княжего двора, ибо снизу идет и торговая дорога судоходством по реке. Между тем через сто лет каменные стены уже обветшали, и самая черта города для раздобревшей жизни стала тесноватою. Великий князь Иван Васильевич строит новый город, т. е. собственно стены, и строит не по прежней основе, а с прибавкою, т. е. распространяет место и сверх того укрепляет город бойницами, стрельницами, тайниками, башнями. Такие постройки очень ясно выразили, что сила московского вотчинника стала не только крепкою, но и грозною. Он и сам прозывается уже грозным.

Вообще история Москвы, как города, в том отношении особенно и любопытна, что она, так сказать, по пятам идет за развитием московского господарства, с его зарождения, как частного, особного, собинного княжего хозяйства и до его окончательного распространения на всю землю, когда это хозяйство — государство приобретает уже общее земское, политическое значение, становится формою политического быта земли.

По мере распространения земского значения Москвы, само собою разумеется, она все более и более тянет к себе и земские общие элементы жизни: торговлю, промышленность, всякого рода службу. Посады и слободы растут; слободы образуют в разных местах новые особые малые посады, так что старый посад, в отличие от новых, именуется уже Великим посадом и в 1535–1538 гг. обносится также каменными стенами с названием Китай-город, который назывался также Красною стеною.[2] Приобретаемая крепость и стойкость самодержавных идей постоянно влечет за собою и материальную крепость города, гнезда этих идей. В XVI веке Москва делается в действительности сердцем почти всего северо-востока Европы, все к ней тянет, как к жизненному центру. Население возрастает, можно сказать, не по дням, а по часам, чему в значительной степени способствует и ненавистная всей земле московская волокита и проесть, приказное, подклетное [3], т. е. чисто вотчинное управление землею, которое немилосердно волочит людей к этому центру, заставляя их ходить — волочиться за своими делами — целые месяцы и годы. Около стен Кремля и Китая скоро образуется новый большой посад с сплошным населением. Сначала он укрепляется земляным валом и называется Земляным городом, а в 1586–1593 гг. обносится также белокаменными стенами и называется Белым Царевым городом, царевым, может быть, потому, что в этих стенах население состояло по преимуществу из служилого и дворового сословий; или же потому, что здесь жило население свободное, собственно государево, в отличие от загородного, среди которого были целые деревни и слободы крепостные, принадлежавшие боярам и духовенству. В то же время и вокруг Царева города устраиваются сплошные посады из упомянутых деревень и новых слобод. Для защиты и безопасности этих посадов и особенно в страхе от нового нашествия крымского хана срублены в 1591–1592 гг. стены деревянные с башнями и воротами весьма красивыми, стоившие, по словам Маскевича, многих трудов и времени. Все пространство, которое было обнесено такими стенами, называлось Скородомом, может быть, по мелкости здешних домов, собственно изб, и скорости, с какою они ставились после пожаров и других опустошений, ибо такие избы продавались всегда готовые, срубами, в лесных рядах. Вероятно также, что настоящее прозвание Скородома могло быть Скородум, в значении стен, скоро выстроенных (вокруг всего города в один год) или скоро задуманных к постройке, как это и случилось по поводу нашествия в 1591 г. крымского хана. На некоторых иностранных планах Москвы XVII ст. он прямо и обозначается: Scorodum. В Московскую Разруху, во время междуцарствия, стены Скородома сгорели. Вместо них царь Михаил, в 1637-1640-х гг., насыпал высокий земляной вал, отчего Скородом стал называться уже Земляным городом и даже Земляным валом и сохранил это название до сих пор.

Несмотря, однако ж, на такое быстрое распространение города, особенно в течение XVI ст., он нисколько не изменял своему первоначальному, чисто вотчинному типу. Он все-таки оставался большою усадьбою великого господаря-вотчинника, так что и самое его распространение условливалось распространением потребностей и нужд этой усадьбы. Целые слободы и улицы существовали, как домовные дворовые службы, удовлетворявшие только этим потребностям. Из таких слобод и улиц состояла почти вся западная часть города, именно та часть, которую отделял для своей опричнины царь Иван Васильевич, — все улицы от Москвы-реки до Никитской. Здесь подле реки находилось Остожье с обширными лугами под Новодевичьим монастырем, где паслись табуны государевых лошадей и на Остоженном дворе (улица Остоженка) заготовлялось в стогах сено на зиму. Здесь же в Земляном городе были запасные конюшни и слобода Конюшенная с населением конюшенных служителей (улица Староконюшенная), а в Белом городе аргамачьи конюшни и Колымажный двор (подле Каменного моста). У Дорогомилова перевоза, впоследствии моста, на берегу реки находился государев дровяной двор, готовивший запасы дров (ц. Николы на Щепах). Под Новинским стояла слобода кречетников, сокольников и других государевых охотников (ц. Иоанна Предтечи в Кречетниках). Пресненские пруды издавна служили садками для царской рыбы. За ними, на Новом Ваганькове, стоял потешный псаренный двор, перенесенный сюда с Старого Ваганькова, находившегося подле Кремля, недалеко от Боровицких ворот. Улица Поварская с переулками — Столовым, Хлебным, Скатертным и т. п. — населена была приспешниками и служителями царского стола. Улица Никитская, или Царицына, с Кисловскими переулками (прежде слобода Кисловка) была населена чином, или штатом служителей и служительниц царицы: постельницами, мастерицами (швеями), детьми боярскими и т. д. Огромная и самая богатая из старинных московских слобод Кадашево (ц. Воскресенья в Кадашах, против Кремля, за рекою) потому и богатела, что занималась только, с большими льготами, хамовным делом, изготовлением про царский обиход так называемой белой казны, т. е. полотен, скатертей и т. п. Тем же занималась и слобода хамовников (ц. Николы в Хамовниках). Против Кремля и Китая, на той стороне реки, поселены были садовники, готовившие про царский обиход всякий овощ; а на этой стороне, где теперь Воспитательный Дом, находился Васильевский дворцовый сад. Воронцово (ц. Ильи Пророка на Воронцовом поле) издревле было загородною государевою дачею. Но мы утомим читателя, если станем подробно перечислять все бывшие слободы Москвы и особые дворы, которые тянули только к государеву дворцу и в точном смысле составляли его службы. Повторим снова, что жизненным центром Москвы был государев вотчинников двор, обстроенный деревнями, слободами и посадами, столько же на удовлетворение его собственных нужд и потребностей, сколько вследствие сосредоточения подле этого двора всякой власти и, стало быть, сосредоточения потребностей и нужд народа. Самый план Москвы (похожий, вообще, на паутину), расположение ее улиц и переулков, из которых первые, как радиусы, бегут к центру — Кремлю, а другие постоянно огибают этот центр, может наглядно свидетельствовать, куда тянула жизнь и что управляло даже общим расположением городских построек.

Двор московского князя-вотчинника первоначально был построен на высокой крутой горе, при впадении в Москву-реку речки Неглинны. Крутой угол этой горы, опускавшейся к Неглинной, теперь не существует: его несколько раз сравнивали и срывали и в последнее время привели в теперешний довольно отлогий вид; в первые годы нынешнего столетия еще трудно было и въезжать и всходить на эту гору, а в прежнее время, без сомнения, она была с этой стороны еще круче. С горы открывался обширный и живописный вид на Заречье, один из тех, которыми так богаты вообще берега рек Московской области, и в особенности берега Москвы-реки.

В то время, как князья стали здесь строиться, гора была покрыта боровым лесом, чему свидетелями служат остающиеся до сих пор названия Боровицких ворот и дворцовой церкви Спаса на Бору. Здесь же против ворот стояла другая церковь, сломанная при постройке нового дворца, Рождества Ионна Предтечи на Бору, о которой летописец рассказывает, что она в том бору была и срублена и была первою древнейшею церковью Москвы и первым ее соборным храмом при Петре митрополите, который в начале и жил возле нее. Есть также свидетельство, что это место было заселено еще в глубокой древности. При постройке здания теперешней Оружейной палаты, примыкающего к Боровицким воротам, были найдены на материке два серебряных витых обруча (гривны) и две серьги, принадлежащие еще языческой эпохе и весьма сходные с подобными же вещами, находимыми в курганах Московской области. Нельзя забыть также и мнения Ходаковского о древнеславянских городищах и городках, которые он считает богослужебными языческими капищами и которые устроивались именно на таких горах, при слиянии двух рек, с отлогим всходом с восточной стороны, как все и существует на этой Кремлевской горе. Во всяком случае, место было очень удобно, если не для языческого капища, то для обыкновенного поселения.

Если церковь Иоанна Предтечи была первою в древнем городке Москвы, то и первый княжий дворец мы должны отыскивать возле этой же церкви, и притом с западной ее стороны, так что его местоположение придется еще ближе к Боровицким воротам или же вообще ближе к острому углу бывшего здесь некогда берегового острога, или косогора, теперь, как мы упомянули, значительно срытого. После, быть может уже в XIII в., когда население распространилось и княжеский двор по тесноте места должен был отодвинуться дальше к востоку, где и устроился на месте нынешнего Большого дворца пред новою церковью Благовещения на княжих Сенях. По легендам, постройка этой церкви относится к 1291 г.

Как бы ни было, но первое, древнейшее заселение Кремля сосредоточивалось у Боровицких ворот, на бору, или в бору, на высоком остроге речки Неглинны и Москвы-реки.

Русские князья, делая свои пути в эту лесную землю, без сомнения, становились там, где уже было жилье. Москва лежала на одном из таких путей, и по-видимому самом главном, так что при проезде с юга в Суздальскую землю ее миновать было нельзя. По всему вероятию, с первых же княжеских походов в эту землю Москва сделалась их становищем, может быть, очень любимым за красоту места, а также по тем выгодам, какие доставляла в здешних местах охота. По крайней мере, первое летописное известие о ней есть в то же время известие о пире, об обеде сильном, которым в 1147 г. угощал князь Суздальский Юрий Владимирович Долгорукий князя Северского Святослава, ходившего тогда воевать Смоленскую область по реке Протве. Выбор места для сильного обеда указывает, что Москва и в то уже время представляла необходимые усадебные удобства для княжеского пированья. При этом должно заметить, что дело было раннею весною, 5 апреля, в Похвальную субботу, след., пир не мог происходить в шатрах, как часто случалось у князей в летнюю пору, и, без сомнения, происходил в избах и клетях на княжем становом дворе. Таким образом, заселение князьями Москвы мы можем отнести ко времени их первых походов и путей в Суздальскую землю.

К сожалению, о древнейшем московском княжем дворе почти нет никаких известий ни в летописях, ни в современных им актах. В первое время своей жизни, до половины XIV века, Москва не имела собственных летописцев: все ее события этого времени записаны летописцами других городов, напр. новгородскими, суздальскими и др., которые, внося в свои сборники известия о Москве, большею частью случайно, мимоходом, нисколько не касались частных, домашних дел этой небольшой великокняжеской вотчины, еще мало обращавшей на себя внимание. Притом и все более или менее значительные события того времени сосредоточивались преимущественно около Владимира. Новгорода. Рязани и других сильнейших городов: Москва же оставалась в глуши своих лесов малозаметною деревенькою; поэтому не только о княжем московском дворе, но даже и о самом городе мы не встречаем в летописях XIII и XIV ст. никаких особенных подробностей. Впрочем, это обстоятельство едва ли может затруднять нас в настоящем случае: общее понятие о древнейшем дворе московских великих князей мы можем составить себе из летописных известий X, XI и XII столетий, где княжий двор, нося общие черты на севере и на юге, изображается с достаточными подробностями, по крайней мере, в отношении своих частей. Мы знаем, напр., что еще при Ольге в Киеве, кроме княжего двора в городе, был еще загородный теремный двор, над горою, называвшийся так от каменного терема: «бе бо ту терем камен» [4]. На этом-то дворе, по свидетельству Нестора, совершилось мщение Ольги над древлянами за смерть Игоря; здесь погибли лучшие мужи древлян «в яме великой и глубокой», нарочно для этого ископанной. Может быть, здесь же была и та истопка, мовница, баня, в которой другие мужи древлянские, по замыслу Ольги, «творили мовь», т. е. парились, по древнему русскому обычаю, и потом были сожжены. На этом же теремном дворе при Владимире погиб и брат его Ярополк [5]. В 980 г. Владимир, еще язычник, поставил на том же холму, вне этого отняго теремного двора, кумиры своих богов: Перуна, Хорса, Дажбога, Стрибога и пр. После крещения, при княжих дворах ставились уже божницы, православные храмы.

Впрочем, этот каменный терем, упоминаемый почти на первых страницах нашей древнейшей летописи, был, конечно, большою редкостью в то время, потому что все тогдашние постройки были по преимуществу деревянные; но, как имя, этот терем дает понятие, что и в то время, в первой половине десятого века, состав княжего двора был такой же, какой существовал и в позднейшее время. Терем составлял только увенчание здания, верхний ярус хором, как общим именем прозывались остальные ярусы и вся совокупность строений.

Нет сомнения, что основою и первообразом древнейшего русского жилища была клеть — связь бревен на четыре угла, строение, уцелевшее в своей первобытной простоте и до наших дней. В таких клетях летом жил и св. Владимир в своем любимом селе Берестове, где в тех клетях и скончался.

Клеть зимняя, приспособленная для тепла, отапливаемая посредством печи, в отличие от холодной клети именовалась истьбою, также истопкою, что и заставляет предполагать, что из этой истопки образовалось и самое слово изба, от глагола топить, истопить; по крайней мере, такой смысл этого слова держится в показаниях наших летописей, и южных, и северных, в которых, при описании событий XI и XII ст., находим: истопку, истопьку, истобъку, истбу, истьбу, истебу, избу теплу [6].

Удаляясь к первобытным временам, когда люди еще не умели строить клетей и жили в кущах, в шалашах и лачугах, конечно, только в южных теплых странах можно находить для слова изба корень в общем индоевропейском: стоба, стаба, стуба, по-русски стопа, в значении той стопки, какую устроивал себе первобытный человек для сохранения от непогоды и для тепла в виде конусообразного, округленного шалаша, обмазанного глиной. Stabulum (лат.) и Stafmos (греч.), обозначающие жилища первобытного устройства, указывают также на этот корень.

Как бы ни было, но в историческое уже время в русских понятиях изба, истопка разумелась вообще клеть, отапливаемая печью, как она и теперь этим именем отличается от простой, холодной клети. Это была постройка, повсеместно распространенная в нашей более или менее лесной равнине, от Новгорода до Киева, составлявшая коренную типическую форму русского жилища как в простонародном крестьянском быту, так точно и в княжеском, а потом до конца XVII ст. и в царском. Истопка, истьба, изба постоянно упоминается в летописях: как скоро речь идет о жилищах княжего двора. В составе княжего двора упоминается также горенка (1152 г.), обозначающая горний, то есть верхний ярус постройки, и вновь свидетельствующая, что древний состав двора неизменно сохранялся и в позднем его устройстве. Но от других, боярских и вообще богатых дворов, княжий двор отличался тем, что в его составе всегда находилась обширная клеть, носившая в то время именование гридницы (в песнях гридня) от имени гридь, гридьба, как прозывался особый отряд княжеской дружины, главным образом в Новгороде. В областном языке грыднею называется и простая изба.

В гриднице Владимир давал по воскресеньям пиры боярам, гридем, сотским, десятским и «нарочитым мужам», следовательно, она служила приемною и была самым обширным покоем княжеского дворца. В «Слове о полку Игореве» упоминается о Святославли гриднице в Киеве; в древних песнях гридница носит эпитет светлой, и в ней обыкновенно стоят столы дубовые. В позднейшее время ей соответствовала, по своему значению, повалуша. Столовая изба, также горница, а по способу постройки, — светлица. Другие клети получали свои имена соответственно их назначению в княжеском обиходе, каковы были ложница или одрина — спальня, от слова одр — постеля. Божницею назывался домовый храм князей, в котором они слушали церковные службы, почти всегда на полатях, то есть на хорах, соединявшихся с княжеским дворцом переходами. «Володимир (Галицкий в 1152 г.) пойде к божници к святому Спасу на вечернюю и якоже бы на переходех до божници, и ту виде Петра (посла Изяславова) едуща, и поругася ему: поеха мужь Рускый, объимав вся волости, — и то рек иде на полати (на хоры)» [7]. Впоследствии местоположение княжеских домовых церквей обозначается большею частью выражением: что на сенях.

Общая характерная черта в устройстве древнего княжего двора, как я всех других богатых и достаточных дворов того времени, заключалась в том, что хоромины, избы, клети ставились, хотя и по две, по три в одной связи, но всегда в отдельности, отдельными группами, отчего и вся совокупность разных построек во дворе именовалась собирательно хоромами. Княжеский дворец не составлял одного большого целого здания, собственно дома, как теперь, но дробился на несколько отдельных особняков. Почти каждый член княжеской семьи имел особое помещение, отдельное от других строений. Для необходимого соединения таких отдельных помещений служили сени и переходы. Сени составляли вообще крытое, более или менее обширное пространство между отдельными клетями, избами, горницами, как в верхнем, так и в нижнем ярусах всех построек.

Из всех мест летописи, где упоминается о сенях, видно, что они были в верхнем ярусе, где, следовательно, находились и все покои, в которых жили князья. Так как сени представляли важное и притом неизбежное условие в расположении хором, то и самый дворец княжеский в древнейшее время именовался вообще сенями, сенницею. «Си же (людье в 1067 г.) придоша на княждвор. Изяславу же седяшу на сенех с дружиною своею… князю же из оконця зрящю и дружине стоящи у князя… (в 1095 г.) Итлареви в ту нощь лежащю у Ратибора на дворе с дружиною своею — на сенници… — И седшим всей братьи у Всеволода на сенех, и рече им Всеволод… — В то же время Борис пьяшет в Беле-городе, на сеньници, с дружиною своею и с попы с Белогородьскими… — Петр же поеха в град и приеха на княжь двор, и ту снидоша противу ему с сеней слугы княжи вси в черних мятлих… и яже взиде на сени, и вида Ярослава, седяща на отни месте в черни мятли и в клобуце, такоже и вси мужи его, и поставища Петрови столец, и сяде…»

В этом же значении должно принимать и выражение: у государя на сенях, весьма употребительное в XVI и XVII столетиях.

Мы упоминали уже, что князья, как потоми цари, занимали всегда верхние ярусы дворца, который от этого в XVI и XVII ст. назывался вообще верхом: выражение: у государя в верху — значило то же, что во дворце. В нижних этажах древних княжеских хором, под клетями, находились порубы. В позднейших редакциях летописей поруб заменяется словом подклет[8]. В этих-то подклетах и вообще в нижних этажах жили княжи слуги, отроки, детские и все лица, составлявшие княжий deop и называвшиеся поэтому дворянами. К хозяйственным постройкам княжего двора принадлежали погреб, медуша — погреб с вареными медами; бретьяница — погреб с бортевым медом; скотница — кладовая со всякою казною.

Некоторые из древнейших княжих дворов, по красоте своей, а может быть, и по красивому местоположению, назывались красными[9], а двор великого князя Юрья Долгорукого в Киеве, за Днепром, именовался даже раем. В отношении наружного вида дворцов мы имеем свидетельство «Слова о полку Игореве», где упоминается о златоверхом тереме великого князя киевского Святослава.

Вот те краткие известия о древнейшем княжем дворе, которые находим в летописных свидетельствах X, XI и XII столетий. Несмотря, однако ж, на эту краткость и отрывочность первоначальных указаний о княжем доможительстве, мы видим, что древнейший княжеский быт в этом отношении очень мало изменился и в последующих веках, а что еще важнее, он был таким же и на севере, как на юге, ибо на севере жило то же княжеское племя, которое в те времена переходило туда с юга, перенося с собою все условия, потребности и порядки своей жизни. Без всякого сомнения, дворец первых московских князей заключал в себе много сходного со всеми другими княжескими дворцами того времени: по крайней мере, в состав его входили те же самые части, какие указаны нами выше. Это вполне подтверждают известия последующих столетий. Златоверхий Набережный терем и Набережные сени (в смысле целого дворца) Димитрия Донского, указывая на местоположение великокняжеских хором в Москве, объясняют вместе с тем и их сходство с древнейшими постройками того же рода. «Повесть о Мамаевом побоище» рассказывает, между прочим, что весть о приближении Мамаевых сил застала великого князя за пиром в набережных теремах: пил он чашу за брата своего Владимира Андреевича. Далее, когда московская рать двинулась с князем в поход, повесть описывает плач его супруги: «Княгиня ж великая Евдокия вниде в златоверхий терем в набережный, в свои сени и сяде под стекольчатым окном на одре… слезы проливающе…» По другим спискам: «…сяде под южными окны… вниде в набережные сени и седоша о рундуце (стул) под стеклянным оконцем…» [10]

Несмотря на то, что сказание о побоище и, след., эти известия о княжеском дворце относятся к более позднему времени, все-таки они дороги для нас как свидетельства, обозначающие хотя одною общею чертою сходство московского княжего двора с древними. Этот Набережный терем находился подле самой церкви Благовещения, которая была первым домовым храмом московских князей. По красоте местоположения и московский княжий двор мог также называться раем. А что действительно он был построен обширно и с великолепием, какое соответствовало вкусам времени и богатству сильнейшего русского князя, так об этом могут свидетельствовать чудные часы, может быть, единственные в то время во всей Русской земле, которые поставлены были в этом дворце в 1404 г. Летописец потому только и сохранил об них известие, что они, выходя из ряда обыкновенных предметов, очень удивляли современников. Он описывает их следующим образом: «Князь великий (Василий Дмитриевич) замысли часник и постави (его) на своем дворе за церковью, за св. Благовещеньем. Сии же часник наречется часомерье; на всякий же час ударяет молотом в колокол, размеряя и разсчитая часы нощные и дневные; не бо человек ударяше, но человековидно, самозвонно и самодвижно, страннолепно некако; створено есть человеческою хитростию, преизмечтано и преухищрено» [11]. Другой летописец присовокупляет, что часы были «чудны велми и с луною…»[12], или с лунным течением, как выражались о подобных часах позднее. Мастером и художником этих знаменитых часов был чернец Лазарь, родом серб, пришедший в Москву с Афонской горы. Часы стали более полутораста рублей на тогдашние деньги: сумма по тому времени весьма значительная. Необходимо упомянуть, что Василий Дмитриевич около того же времени выстроил и самую церковь Благовещения, каменную, вероятно, на месте прежней деревянной, которой постройка приписывается великому князю Андрею Александровичу в 1291 г. Очень немудрено, что вместе с этими сооружениями церкви и часов великий князь вообще обновил свой дворец, украсив его, может быть, новыми зданиями, по обычаю, деревянными, о чем летописец не сказывает ни слова по той причине, что подобные перестройки, как дело весьма обыкновенное в княжеском быту, не заслуживали упоминания. Летописи конца XV века и современные им записки упоминают, к случаю, среднюю горницу, в которой великий князь Иван Васильевич, в 1479 г., по случаю торжественного освящения нового Успенского собора и перенесения в этот собор мощей московских чудотворцев, давал стол митрополиту и духовным властям. Упоминают еще набережную горницу великого князя (1488 г.), набережный сенник, также середнюю повалушу великой княгини Софьи Фоминичны, где представлялся ей посол цесарский Юрий Делатор, в 1490 г., и столовую гридню и повалушу великого князя, записанные летописцем по случаю заключения в 1492 г. несчастного угличского князя Андрея Васильевича [13]. Здесь одна только повалуша не упоминается первоначальными летописцами, что, однако ж, не дает основания заключать, что повалуши не было в древнейших наших постройках, что ее не было и на княжих дворах. В других памятниках старинной письменности, относящихся даже к XII в., упоминается и повалуша и вдобавок с обозначением, что она бывала расписываема, т. е. украшаема живописью. «Ты, — обращается одно учительное слово к богатому, — живя в дому, повалуши исписав, а убогий не знает, где главы подклонити!» [14]

Ни один летописец не оставил нам подробного описания древнего русского жилища, такого описания, которое по типичности своей могло бы заменить нам полнейший свод всех известий по этому предмету; летописцы не имели в виду нашего любопытства и нисколько не занимались современным им домашним бытом по той, единственно, причине, что этот быт был так близок к ним, так известен всем, что его не стоило и описывать. Но насколько это может затруднять наши разыскания? Неужели во всех случаях мы должны раболепствовать пред данным фактом, не стараясь другими путями достигнуть истины? Археология, в некотором отношении, заключает в себе много сходного с палеонтологиею, которая по одной части заключает о целом, по одному позвонку какого-либо животного воссоздает целый его организм. То же самое можно сказать и об археологических изысканиях, хотя здесь достижение истины несравненно труднее, и заключения и выводы должны предлагаться с большею осторожностью. Впрочем, и здесь есть такие предметы, о которых разыскания решаются без всякого затруднения. Напр., в настоящем случае, мы знаем, что в древнейшем периоде нашей истории летописцы, упоминая о дворе, о тереме, о клетях, дверях и пр., ни слова не говорили о воротах, о заборе, о крышах, крыльцах, окнах, лавках и т. д.; следует ли заключать из этого, что в древнейших русских жилищах не было окон, лавок и т. п., а при дворах — вороти заборов? И нужно ли говорить исследователю, по поводу первого летописного упоминания о дверях, что-де у древнейших наших жилищ были и двери, — и говорить об этом в то время, когда о других, неизбежно подразумеваемых частях жилища, не сказано ни слова?.. Таким образом, несмотря на то, что летописцы оставили нам весьма мало подробностей о старинном нашем домостроительстве, мы можем безошибочно пополнить краткие их указания известиями позднейшего времени. Это тем более возможно, что народный быт Древней Руси, особенно в отношении образа жизни, нелегко поддавался посторонним влияниям, нелегко изменялся и даже до настоящего времени сохранил основные черты своего характера. Все согласятся, мы думаем, что теперешний крестьянский двор Великой Руси точно так же ставится, как ставился, может быть, за триста, четыреста и даже за тысячу лет. Притом до Петра Великого все население Московского государства не различалось так резко ни в образе жизни, ни в обычаях; следовательно, и домоустройство всех сословий отличалось повсеместным однообразием, сходством, которое сохраняется даже теперь по всем великорусским деревням.

Мы уже сказали, что первообразом древнего русского жилища была клеть, из которой потом образовалась изба, до сих пор почти единственное жилище нашего крестьянина. Изба и клеть составляли, так сказать, основу его двора. Обыкновенно изба была поземная и черная, то есть курная, срубленная прямо на пошве или на подзавалье, с волоковыми окнами, от 6 до 8 вершков длины и 4 вершка ширины, которые располагались почти под потолком, для пропуска в них дыма, и походили более на щели, нежели на окна. Волоковыми они называются потому, что их не затворяли, а задвигали, или заволакивали, особою закрышкою или доскою. У некоторых изб были дымницы или дымники[15], вероятно, деревянные трубы, какие нередко встречаются и теперь; впрочем, эти дымницы составляли, кажется, принадлежность белых изб, о которых мы еще будем говорить. Против избы у семьянистых и зажиточных людей ставилась клеть — летний холодный покой, также с волоковыми окнами. Место под общею кровлею, между клетью и избою, называлось сеньми. Под клетью, которая в иных местах называлась повалушею и даже горницею, почти всегда был глухой подклет, называвшийся нередко мшаником, в котором помещался домашний скот или кладовая. Поэтому клеть, в отношении к избе стояла всегда выше, отчего, вероятно, и носила название горницы. Вот жилище простолюдина. Мы берем только главные черты, не упоминая о разных подробностях крестьянской избы и клети, о принадлежностях крестьянского двора, собственно о дворище, как в древнее время называлась вся совокупность таких принадлежностей, вообще о дворовом и огородном строении, потому что все это с незапамятных времен и доныне существует почти без изменений.

У людей других сословий, у богатых гостей, дворян и, наконец, у бояр, постройка и расположение хором изменялись по мере потребностей, какие уставляла жизнь каждого лица, хотя в главных чертах они и сохраняли первобытный топ избы и клети простолюдина. Вместо черной, поземной избы, здесь ставилась изба белая, также поземная, но с тою только разницею, что дым из нее проходил в трубу, дымницу, а не в дверь и не в волоковые дымовые окна, как бывает в избе курной. Впрочем, большею частью такая изба строилась на подклете, почему и называлась горницею, как верхний, горний покой в отношении к подклету; в этом случае она была всегда с красными[16], косящатыми окнами, при которых, однако ж, допускались и малые волоковые, располагаемые обыкновенно по сторонам красных, но чаще в боковых и задних стенах горницы. Сверх того, горница отличалась от избы печью, которая здесь была изразцовая, муравленая, круглая или четыреугольная, вроде голландской, совершенно отличная от избной, так называемой русской печи. Горница и самая изба разделялась нередко перегородками на несколько комнат. Нередко две-три или четыре клети, или горницы, ставились в одной связи и назывались собирательно двойнями, тройнями, четвернями, смотря по количеству связанных таким образом клетей, вообще хоромами в собственном смысле, а каждая такая клеть отдельно — комнатою и горницею.

Что же касается до подклетов, то это были нижние этажи древних хором; они носили разные наименования, смотря по своему назначению: в них помещались людские, кладовые или казенки, в которых хранилась казна, то есть имущество, и пр. В первом случае они были жилые с волоковыми окнами и с печами, во втором — глухие, то есть нежилые, иногда без окон и даже без дверей, потому что ход в них бывал только из верхнего этажа.

В больших хоромах обширные сени соединяли горницу или комнаты с повалушею или повалышею, которая всегда ставилась особняком от жилых хором, с передней их стороны, также на жилом или глухом подклете, в два или в три яруса. Это был обширный летний, т. е. холодный, покой, соответствовавший клети в крестьянском дворе и служивший большею частию в качестве столовой или вообще приемной комнаты. В иных случаях повалыша служила также для сохранения разной домашней рухляди. В богатых и особенно в государевых хоромах она соответствовала древней гридне, а впоследствии столовой, т. е. парадной комнате, в которой давались праздники и пиры, принимались гости. С этою, может быть, целью повалуша и ставилась подалее от жилого помещения и всегда против передней комнаты, так что не имела сообщения с задними клетями.

Кроме горницы и повалуши, в состав старинных хором входили еще светлица и сенник. Светлица — та же горница, с одними только красными косящатыми окнами, которых в ней было больше, нежели в горнице, и которые, разумеется, давали более свету, нежели окна горницы и всякого другого покоя. В светлице окна прорубались во всех четырех стенах или, по крайней мере, в трех, между тем как горница имела красные окна только с лица или с двух сторон, если была угловая. Светлицы ставились по большей части только на женской половине и всегда служили рабочими комнатами для женских рукоделий, особенно для вышивания шелками, золотом и для белого шитья. Вообще, светлица была комнатою, назначаемою для работ разного рода и для всяких занятий. Сенник, от слова сени, — также холодный покой, без печи, с немногими волоковыми окнами, служивший летом спальнею; от теплых хором он отличался особенно тем, что на дощатом или бревенчатом его потолке, как и на потолке сеней, никогда не насыпалась земля, что необходимо было при устройстве теплого покоя. От этого сенник получал весьма важное значение во время свадьбы: в нем обыкновенно устроивалась брачная постель; а древние обычаи не допускали, чтоб у новобрачных над головами была земля, как такой предмет, который, среди радостей жизни, во время «веселия», как называли самую свадьбу, мог подать повод к размышлению о смерти; по крайней мере, так объясняет этот обычай англичанин Коллинс, посещавший Москву при царе Алексее Михайловиче. Сенником и сенницею назывался также и сарай для сена, сеновал. Мы упоминали уже о значении сеней в древних постройках; этим словом называли все части хором, расположенные пред входом в жилые и нежилые покои и соединявшие все отдельные хоромины, то есть горницы, повалуши, клети, светлицы и т. д. В богатых и государевых постройках, на женской половине хором, сени приобретали значение теперешней залы и потому устроивались обширнее, чем в других частях хором. Здесь сени служили местом для девичьих веселостей и игр. Сени, находившиеся вне общей кровли, непокрытые или покрытые одним навесом, назывались переходами и крыльцом, если при них была лестница со двора. В горницах и повалушах, преимущественно же в сенях, устроивались чуланы и каморки; в горницах они служили спальнями, а в сенях — кладовыми. Где-нибудь позади к сеням прирубались задцы или придельцы для необходимого назначения. Над сенями иногда делался верх, или вышка, светелка, а внизу подсенье. Верхний этаж древних хором составляли светлые чердаки, известные также под именем теремов и вышек. Они устроивались под самой кровлей здания, были со всех сторон открыты, почему и пользовались обширным видом; к ним пристроивались иногда смотрильни — небольшие башенки, с которых смотрели на окрестность. Отличительною чертою теремов, или чердаков, были красные, нередко двойные окна, прорубленные на все четыре стороны терема. В древних народных песнях терем носит эпитет высокого, каким он всегда и был. Около теремов, или чердаков, почти всегда устроивались гульбища, парапеты или балконы, огороженные перилами или решетками.

Таким образом, древние наши хоромы состояли преимущественно из трех этажей: внизу подклеты, в среднем житье, или ярусе, — горницы, повалуши, светлицы; вверху — чердаки, терема, вышки.

В заключение этого обзора древних деревянных хором нужно упомянуть, что в больших хоромах расположение частей не было подчинено никакому особенному, общепринятому плану: они ставились совершенно произвольно, смотря по удобству и различным требованиям, которые условливались значением строившего лица, многочисленностью его семьи и т. д. Впрочем, как бы ни были обширны хоромы, они всегда сохраняли в своем составе общий тип клети и избы с их подклетами [17].

Способ постройки деревянных изб, клетей и всяких хоромин, вообще плотничное дело, с незапамятных времен и до настоящих дней, едва ли потерпело какие изменения. Конечно, в настоящее время при других потребностях общества, оно уже не пользуется тем значением, какое видела в нем старина, любившая жить исключительно только в хоромах деревянных. Может быть, по тем же причинам оно утратило некоторую долю искусства, каким славилось в те времена, выстраивая скоро и прочно огромные дворцы, высокие церкви, обширные городские стены с башнями, раскатами и т. п. Теперь всего этого стало не нужно, и каменные постройки все больше и больше вытесняют, по крайней мере, из городов, зодчество деревянное. Но в старину плотничное дело процветало в полной силе.

Припомним, что вся Великая Русь была по преимуществу земля лесная, как ее постоянно и называют южные князья, в которой, след., лесной материал был нипочем и по своей дешевизне оставался надолго почти единственным строительным материалом. Это самое служило немалым препятствием распространению и улучшению кирпичного производства, нужда в котором была очень незначительна. Деревянные постройки ставились так скоро, были так удобны, сообразны обычаям и потребностям времени, и так были дешевы, что, несмотря на беспрестанные пожары, опустошавшие в несколько часов целые посады и даже большие города, кирпичное производство не принималось до тех пор, пока не стал ощутительно дорожать лесной материал. В конце XV века итальянский архитектор Аристотель Фиораванти, призванный строить в Москве Успенский собор, именно по случаю окончательной несостоятельности в этом деле русского каменного зодчества, нашел, что мы не совсем хорошо делали кирпич. С того времени, благодаря ему и другим итальянцам, научившим нас этому производству или, по крайней мере, указавшим лучшие его способы, можно было ожидать, что оно утвердится хотя в самой Москве, где требования на каменные здания стали с каждым годом увеличиваться. Однако в начале XVII ст. мы принуждены были опять вызвать кирпичного мастера из Голландии и снова учиться тому, чему были выучены почти за полтораста лет назад. Так могущественны были не одни только старые обычаи, а именно выгоды, доставляемые дешевизною обычного строительного материала, — дешевизною, неимоверным удобством и скоростью, с которыми строились деревянные здания. Само собой разумеется, что в таких обстоятельствах процветание плотничного дела было вполне обеспечено. Из простого домашнего мастерства с первобытными приемами, которое так знакомо было почти каждому селянину, оно сделалось в некотором смысле художеством; созидало высокие и обширные церкви о тринадцати верхах, какова, напр., была София Новгородская еще в начале Х века, о двадцати стенах, какова была Успенская церковь в Устюге (1492 г.), о двадцати пяти углах, какова была церковь св. Николы, вельми преудивленная и чудная во всей Псковской волости [18]; строило еще более обширные городские стены с башнями и воротами, весьма красивыми, по отзыву Маскевича, о московских деревянных стенах, и с тем же искусством выстраивало огромные дворцы и хоромы государевы.

Подобные постройки, конечно, требовали немалой опытности и знания не одной только техники мастерства, но и искусства архитекторского, знания разных механических условий, без которых невозможно было возводить столь обширные постройки.

Доморощенные наши архитекторы того времени и вместе с тем начальники плотничных артелей назывались плотничьими старостами; плотники же назывались иногда и рублениками, от главного занятия в их мастерстве — рубить. Замечательным памятником их искусства, о котором мы можем иметь понятие, хотя по сохранившимся рисункам, служит деревянный Коломенский дворец XVII ст. Заброшенный и оставленный еще с первых лет XVIII ст., он стоял почти без всякой поддержки более 60 лет и был разобран только в 1768 г. Представим несколько подробностей, характеризующих старинное плотничное дело и вообще способы построек.

Клеть, как первообраз и основа всякой хоромины, какое бы название она ни носила и как бы обширна ни была, ставилась обыкновенно в четыре стены, из бревен или, при достаточном хозяйстве, из брусьев, т. е. бревен, тесанных со всех четырех сторон. Бревна на углах стен связывались или срубались вобло и вприсек, в лапу и взамок, как обыкновенно рубились избы в деревнях; в ус, как вообще рубились хоромы, особенно брусяные: в ус, в брус, также в косяк, в угол. Связанные таким образом по углам, четыре бревна или бруса составляли венец, ряд; количеством венцов, или рядов, друг на друга положенных, определялась часто, смотря по толщине бревен, и вышина клети или ее стен: говорили, напр., вышиною на пятом венце. Складывались, т. е. ставились, клети или прямо на пошве, т. е. на земле, или же, как бывало, в хоромных постройках, на столбах и роках или обрубах, что называлось подрубать режь. Режи и обрубы составляли как бы фундамент и рубились клетками, или избицами, иногда, для большей крепости, в две стены. Избы и клети иногда даже и в царских хоромах рубились во мху, т. е. перекладывались по каждому венцу мохом. Хоромы зажиточных людей и царские конопатились обыкновенно плохим льном, пенькою или паклею; сверх того потолки и стены обивали иногда белыми полстьми и войлоками.

Мост, или пол, мостили на кладях, или лежнях, половыми досками в причерт с вытесом, т. е. ровно и гладко, также в закрой и всегда выверстывали. В подклетах клали мост пластинный или бревенчатый. Подволоку, или потолок, утверждали на матицах, настилая брусьями или накатывая бревнами, которые также, снутри клети, почти всегда вытесывались в брус, или клались в подтес, в закрой. Большие хоромы всегда укрепляли связным железом скобами, наугольниками, подставами, веретенными гвоздями и т. п.

Нарядить нутро — значило отделать клеть начисто внутри, т. е. вырубить и околодить окна красные и волоковые, сколько понадобится: покласть у стен лавки с опушками, на стамиках; устроить, где следовало, коник; навесить двери, сделать опечек, или место для печи, и т. д. К тому же наряду относилась и окончательная уборка стен и потолка. Стены, особенно если они были бревенчатые, внутри и снаружи обшивались красным тесом в закрой; брусяные же отделывались вскобель или выскабливались в лас. Потолок точно так же подшивался тесом или липовыми досками в закрой. В жилых клетях потолок сверху вымазывали глиною и по просушке насыпали просеянною землею — черноземом, наволакивали землю.

Связь обыкновенной двускатной кровли состояла из князя, иначе князька, также коня и конька, верхнего продольного бруса, от которого вниз с обеих сторон протягивались курицы, или деревья с закрючинами, на коих клались застрехи, нижние продольные брусья кровли, составлявшие ее свесь. С лица клети эти деревья, или курицы, закрывались узорочно вырезанными причелинами, которые спускались по сторонам очелья (фронтон), закрывавшего чердак, или верхнюю подкровельную часть клети. Затем кровля решетилась потоками, или продольными решетинами, и подстрели нами. Связь хоромных кровель, которые большею частию крылись по-полатному, т. е. со скатами на все четыре стороны, также состояла из князя, который опирался на подстрелины и быки, связанные решетинами.

На хоромах кровли крыли в два теса со скалою, т. е. с берестою, которою перекладывали тес, чтобы не проходила теча, что называлось поскалить; иногда крыли драницами со скалою же. Кроме того, тесовые кровли делались в нижней части почти всегда с полицами, т. е. небольшими переломами или отводами вроде полок, предупреждавшими сильный сток воды. Это было необходимо в том отношении, что кровли устроивались очень круто. Под полицы клали желоба большие охлупные и малые; устроивали также водяные скаты. По полицам нередко ставили балясы, а самый свес украшали подзоринами. Наверху по князю ставили резной гребень, с маковицами по краям. В таких кровлях устроивали нередко выпускные, или выводные, окна, освещавшие чердак; а чаще чердашные слухи, окна слуховые.

Вообще, кровли в старину служили немалым украшением зданий, особенно в больших, обширных постройках. Они устроивались высокими шатрами в виде башен, сводились в виде бочек, в виде кубов, причем то и другое соединялось нередко вместе, т. е. шатры стояли на бочках. Шатры, кубы и бочки искусно кожу шились мелкими решетинами и покрывались большею частью гонтом (лемехом) в чешую. Кроме того, верхи хором украшались чердаками, или теремами, род бельведеров, с красными, иногда двойными, окнами на все стороны. Около таких чердаков устроивались гульбища, балконы, огороженные балясами, или перилами, гудками (род балясника). Самые верхние чердаки, или собственно бельведеры, строились или на четыре угла, или же в виде шестерика и осмерика. Верхи чердаков, шатров, бочек, кубов украшались прапорцами, флюгерами, а бочки, сверх того, резными гребнями.

Само собою разумеется, что верхние жила, т. е. чердаки и терема, строились легче нижних ярусов и обыкновенно ставились на стойках или столбах, забирались брусьями или нетолстыми бревнами и обшивались тесом в закрой, или в косяк.

Тем же почти способом устроивались и сени. Они ставились также на стойках, или подставках, и обвязывались тесом с брусьями. Двухъярусные сени ставились на лежнях на подборе бревнами; подбирать — значило ставить бревна в стену стоймя, что также называлось забирать в столбы; так обыкновенно устроивались сени исподние, или подсенье; верхний ярус забирался досками в косяк. Чуланы в сенях забирались тесом в закрой. Крыльцо в малых клетях устроивалось на выпускных бревнах; в больших — на подрубах. Лестницы клали на тетивах, в которых вставлялись ступени, обшиваемые тесом. Смотря по высоте клети лестницу всегда переламывали, т. е. делали с отдыхами и по сторонам почти всегда опериливали, т. е. делали поручни, или перила, с балясами, или решетками. В больших хоромах перед лестницею взрубали рундук на один, на два и на три всхода, о трех или более ступенях. Рундук почти всегда покрывался шатриком на точеных столбах, который подбирался тесом в косяк.

Около двора заметывали замет или заплот, т. е. забор. В достаточных дворах забор рубили из бревен в лапу и в замок, скоблили на оба лица, приводили в черту, чтоб щелей и в углах дыр не было. Забор красился воротами, которые устроивались на столбах, или столбцах, и связывались в один щит, а в достаточном хозяйстве делались створчатые из двух щитов, с калиткою; а нередко и тройные, т. е. с двумя калитками, обшивочные, т. е. обшитые тесом. Почти всегда ворота покрывались тесовою кровлею с полицами, а на князьке украшались резным гребнем или же небольшими бочками и шатриками. По уборке и отделке ворот всегда можно было судить о достаточности хозяина, ибо двор красился воротами, изба — углами, т. е. внутренним нарядом, хоромы — теремом.

Этих подробностей, которые все, до слова, заимствованы нами из строильных записок XVII ст. (начиная с 1614 г.), весьма достаточно для того, чтоб дать понятие о старинном плотничном деле, а главное о том, что оно и до сих пор держится на тех же способах и приемах, какие, без сомнения, употреблялись еще в первые века нашей истории. Все плотничные термины сохраняются до сих пор; их почти вовсе не коснулась немецкая, вообще иноземная техника, и самое производство существует без всяких пособий со стороны ученых архитекторов, которые, в отношении языка техники, если б захотели, многое могли бы заимствовать из этого родного и, след., наиболее для всех понятного источника родных же слов и названий.

Выше мы представили общие, типические черты старинных деревянных построек вообще в Древней Руси, и особенно в Московской стороне. Эти же самые черты, только в более широких размерах, повторяются и в хоромах Московского великого князя. Мы упоминали уже о набережном тереме, средней горнице, столовой гридне и повалушах. По этим названиям можно судить и о прочих частях великокняжеских хором: они были совершенно сходны с описанными выше. Уклонения от общего характера были весьма незначительны и условливались теми требованиями, которые вытекали собственно из жизни великого князя, как государя всея Руси. Вообще великокняжеские хоромы, как древнейшие, так и строенные во времена царей, сообразно назначению их в домашнем быту государя, можно рассматривать как три особые отделения. Во-первых, хоромы постельные, собственно жилые, или, как называли их в XVII веке, покоевые. Они были не обширны: три, много — четыре комнаты, в одной связи, служили весьма достаточным помещением для государя; одна из этих комнат, обыкновенно самая дальняя, служила постельною, опочивальнею, ложницею; подле нее устроивалась крестовая, или моленная; другая имела значение теперешнего кабинета и называлась собственно комнатою, и, наконец, первая по входе именовалась переднею: но не в таком смысле, в каком употребляется это слово теперь: эта передняя была собственно приемною; нынешней же передней в древности соответствовали сени, которые в государевых хоромах почти всегда были теплые. Эти сени перед переднею назывались обыкновенно передними сеньми. Точно такие постельные хоромы были, например, у царя Ивана Васильевича; они находились позади Средней Золотой палаты в связи с нею и заключали в себе передние сени, переднюю и две комнаты с прозванием: что слыл чердак (терем) Государыни Царицы Настасьи Романовны, потому что на верху их высился ее терем [19]. Порядок, в каком комнаты следовали одна за другою, бывал различен; но обыкновенно они располагались так: передние сени, передняя, крестовая, комната, четвертая (считая от передней), или задняя; наконец, сени задние. Иногда за переднею следовала комната, потом третья, четвертая, как было, напр., в каменном Кремлевском Терему. Когда хоромы были в две комнаты, то за переднею следовала комната и потом комнатные, или задние, сени. Если в хоромах было более комнат, нежели сколько мы здесь поименовали, что, впрочем, случалось редко, то все эти комнаты не носили никаких особенных названий; их просто называли: третья, четвертая, пятая и т. д., или, смотря по местоположению, средняя, задняя, сторонняя и т. п. Иногда в комнатах устроивались чуланы, собственно для спальни, имевшие поэтому значение алькова. Вообще же чуланы и каморки, устроиваемые в комнатах и особенно в сенях, составляли, вместе с подклетами, обыкновенные принадлежности постельных хором. Сенник и мыльня, принадлежавшие также к постельным хоромам, соединялись с ними сенями или переходами; мыльня же часто помещалась в подклете. Верхний этаж таких хором составляли светлые чердаки, или терема, с частыми окнами, с гульбищами кругом всего здания, украшенные башенками, прорезными гребнями и маковицами.

Княгинина половина, хоромы государевых детей и родственников ставились отдельно от жилых хором государя и, с небольшими изменениями, во всем походили на последние.

Ко второму отделению государева дворца мы относим хоромы непокоевые, назначенные собственно для торжественных собраний. В них государь, следуя тогдашним обычаям, являлся только в важных торжественных случаях среди бояр и духовных властей. В них происходили духовные и земские соборы, приемы послов, давались праздничные и свадебные государевы столы — одним словом, это были в деревянных хоромах парадные залы, которым соответствовали разные палаты выстроенного впоследствии каменного дворца. Сообразно такому назначению, хоромы этого отделения были обширнее прочих и стояли впереди хором постельных, которые помещались обыкновенно в глубине двора. Что же касается до названий, то эти хоромы не носили особенных имен, за исключением разве гридни, а были известны под общими именами Столовой избы, горницы и повалуши.

К третьему отделению принадлежали все хозяйственные дворовые постройки, службы, располагаемые почти всегда особыми дворами, или дворцами, которым и давались названия, смотря по их значению в дворовом обиходе государя. Известны дворцы Конюшенный, Житный, Кормовой, или Поваренный, Хлебенный, Сытный и пр. Что же касается до великокняжеской казны, заключавшейся обыкновенно в серебряных и золотых сосудах, дорогих мехах, дорогих тканях и тому подобных предметах, то великий князь, следуя весьма древнему обычаю, сохранял эту казну большею частию в слоях и подвалах, или подклетах, каменных церквей. Так, из летописей узнаем, что казна вел. кн. Ивана Васильевича хранилась прежде в церкви Рождества Богородицы и св. Лазаря, а казна его супруги, великой княгини Софьи Фоминичны, под церковью Иоанна Предтечи на Бору, у Боровицких ворот [20].

Мы уже сказали, что правильного, симметричного плана в древних больших постройках не было, почему и дворец великокняжеский, в своем расположении, представлял огромную массу зданий, раскиданных без всякого соответствия в частях. Довольно полное и наглядное понятие о характере древних великокняжеских и царских жилых построек, или хором, дают описания загородных дворцов XVII ст. Из них особенно любопытно описание Коломенского дворца, потому именно, что сохранились его фасады и план, которые во многом могут пояснить описание. В отделе Материалов мы помещаем историю постройки этого дворца и современное описание его хором, а здесь считаем не лишним упомянуть о нем как о типическом памятнике древних деревянных построек. План обнаруживает, что дворец заключал в себе несколько отделений, или особых хором, соединенных между собою переходами и частию сенями; что постройка этих отделений происходила в разное время, смотря по надобности; что постепенно к старым пристроивались новые клети, избы, избушки, сени, крыльца, переходы, так что целое лишено всякой симметрии и того порядка в соответствии частей, к которому приучены теперешние вкусы строителей. Хоромы, крыльца, переходы разбросаны с мыслию не о правильности плана или о его красоте, а об удобствах, какие представлялись местом постройки или отношением и зависимостью этой постройки от других отделений дворца.

В лице всех построек, с восточной их стороны, стояли передние хоромы государевы, заключавшие пять комнат жилых, с отдельными сенями при каждом выходе: именно две впереди, в лице, передняя и комната, и три, составлявшие как бы особое отделение, назади, глубже во двор. Противоположно передней, дальше к северу, стояла обширная столовая. Она соединялась с комнатами посредством весьма обширных столовых сеней, над которыми в три яруса возвышались светлые чердаки, или терема, с открытыми галереями, или гульбищами, со всех четырех сторон. Кровля столовой была устроена кубом четвероугольным и на вершине украшена глобусом с изображением орла промежду льва и единорога, или инрога. Кровля двух передних комнат крыта бочкою с резным гребнем наверху и прапорцами, или флюгерами. Задние комнаты с принадлежащими к ним сенями покрыты четырехскатною кровлею; над четвертою и пятою был светлый чердак — терем и шатровая кровля, дававшая строению вид башни, тем более, что вершина ее была украшена двуглавым орлом. Над рундуками, или отдыхами, площадками крыльца и над сеньми возвышались также стройные шатры. Все кровли крыты гонтинами в чешую. Высота этих шатровых строений или башен простиралась от 7 до 15 сажен. Нижний этаж хором занимали подклеты, в которых помещались кладовые, жилье для дворовых людей и для стрелецких караулов, находившихся — один подле крыльца, под передними комнатами; другой подле ворот, под столовою.

Еще глубже во двор, за комнатами государя, стояли хоромы царевича с двумя комнатами и с теремами наверху, крытые двумя шатровыми кровлями в виде башен, соединенных в верхних чердаках переходцами. Далее, за хоромами царевича стояла государева мыленка, а за нею Оружейная и Стряпущие избы. Из мыленки шла лестница вверх на сени царицыных хором, которые стояли лицом к северу, позади хором государевых, и заключали в себе три комнаты с обширными теремами наверху, крытые бочкою; и одну комнату также с теремами, крытую шатром в виде башни. Обширные передние сени этих хором были покрыты также шатром, а крыльцо — шатром с бочками.

Взади дворца, с западной стороны, размещены были четыре отделения хором больших и меньших царевен, каждое из трех комнат, с теремами наверху, с мыленками, стряпущими избушками и другими принадлежностями старого быта, — крытые также шатровыми кровлями наподобие башен. Нижний этаж всех хором точно так же состоял из подклетов, которые служили помещением для дворовых людей, для кладовых и для стрелецких караулов.

Хоромы царевен соединялись длинными крытыми переходами с хоромами царицы и с церковью. Точно так же переходами соединялись и другие отделения коломенских хором.

Несмотря на то, что Коломенский дворец построен в половине XVII ст., он сохранил неизменно, и в плане и в фасадах, все типические черты древнейших построек и потому, как мы упомянули, может служить характеристикою как древних, так и современных ему деревянных построек. В этом убеждают также планы и фасады и других царских и боярских хором, изданные в особом Сборнике при «Записках Археол. общества. Отд. русской и слав. археологии», т. 2. Нет никакого сомнения, что таков, по крайней мере, в общих и главных чертах, был и первоначальный Кремлевский дворец. Да и самые подробности не могли слишком уклоняться от общего типа, а тем более резко изменяться. Вкусы и потребности жизни в допетровской Руси в течение целых столетий были одни. Основною мыслью было жить так, как жили отцы и деды, по старине и по пошлине, что пошло исстари, как было при отцах, при дедах и при прадедах. И если прапрадедовский кафтан, переходя к праправнуку, нисколько не изменял своего покроя, то в отношении жилищ, в их постройке и устройстве, еще неизменнее сохранились старые привычные порядки и предания, тем более, что неизменны были потребности и общий склад жизни и быта, от которых вполне зависели и все материальные их формы.

Мы увидим, что и каменный дворец, построенный на месте деревянного итальянскими архитекторами в конце XV века, нисколько не уклонился от заветного типа. Вместо деревянных, были построены те же, только более обширные, клети, гридни, горницы, названные палатами. Клеть, изба и здесь послужила неизменным типом, который не допустил связать в одно целое, в один общий цельный план особые комнаты нового дворца, каковы, напр., приемные парадные и жилые покои. По-прежнему они были размещены, придерживаясь, без сомнения, старому основанию хором, отдельно, как размещались во дворах избы и клети, смотря по местному удобству и по неизменным требованиям и условиям тогдашнего быта, которые уже заранее указывали места для той или другой постройки. Старое оставалось даже и в названиях:

так, нижние этажи каменных зданий по-прежнему именовались подклетами, хотя были всегда со сводами и только по своей местности соответствовали подклетам деревянных хором. Крыльца и при каменных палатах сохранили свое древнее значение — хоромного крыла и ставились с совершенным подобием крыльцам деревянным, каково, напр., было крыльцо и при Грановитой палате, названное Красным. Но что особенно напоминало древний характер хоромных строений — это переходы или открытые сени, которые и в каменном дворце, по отдельности разных палат и зданий, составляли такую же необходимость, как и в хоромах деревянных.

Мы сказали, что в конце XV века, на месте великокняжеского деревянного дворца, воздвигнут дворец каменный. Мысль построить каменный дворец возникла вследствие новых потребностей, вызванных новым политическим положением московского государя. В конце XV века великий князь Московский сделался самодержцем всея Руси; к Москве стали постепенно присоединяться разные области Древней Руси, жившие дотоле независимо, самобытно. Мысль о самодержавии московского государя с каждым днем приобретала более силы, более сознательности, а с этим вместе совершенно другое значение получал и государев дворец в Москве. Прежние формы, прежние обряды быта великокняжеского становились уже недостаточными в жизни государя-самодержца. Сверх того, это новое, государственное направление, только что возникшее в Москве естественным ходом ее истории, было приведено в полную сознательность и определенность с приездом в Москву греческой царевны Софьи Палеолог, с которою великий князь Иван Васильевич вступил в супружество. Последствия этого брака, имевшие важное значение в государственном отношении, не менее важны были и в частном быту московского государя: его двор и дворец с этого времени стали постепенно преобразовываться, заимствуя многое от угаснувшей Византии. Притом этот брак завязал самые тесные сношения Москвы с европейскими государствами; начались частые приезды иноземных послов, прием которых, при новых политических отношениях московского государя, требовал большей церемониальности, большего великолепия; поэтому новый дворец, более обширный и более соответственный новым потребностям, был необходим. Вообще исход XV века составляет блестящую эпоху не только в истории государева дворца, но и в истории всего Кремля, который, по мнению некоторых иностранных путешественников XV и XVI веков, составлял собственно дворцовую крепость. Никогда, ни прежде, ни после, не было в Кремле такой напряженной деятельности в поновлениях и постройках. Соборы и церкви, палаты государевы, городские ворота, стены, стрельницы, башни с тайниками — все это быстро воздвигалось при помощи итальянских зодчих, нарочно для того вызванных, и не более как в 20 лет наружность Кремля совершенно изменилась. На месте прежних деревянных зданий были уже новые, каменные, более обширные, красивые и более прочные. Зубчатые стены с стрельницами, окруженные глубокими рвами, придавали Кремлю грозный, величественный и красивый вид, который еще с большею яркостью обрисовывался на темном грунте деревянных построек тогдашней Москвы и на зелени ее многочисленных садов, или, правильнее, огородов, находившихся почти при каждом доме.

Великий князь Иван Васильевич начал постройку нового каменного дворца с церкви Благовещения, что на Сенях, воздвигнутой еще при великом князе Василии Дмитриевиче. В 1484 г., разрушив дедовскую постройку, он заложил новую, на каменном подклете, который обложил казною, то есть палатами для своей казны. Сверх того, с восточной стороны этой церкви, между нею и Архангельским собором, заложил кирпичную палату также с казнами и с большим белокаменным погребом, известную впоследствии под именем Казенного двора. Таким образом, не нарушая древнего обычая, великий князь и в каменном дворце устроил свою казну подле церкви. Почти в то же время, в 1487 г., с западной стороны Благовещенского собора, на великокняжеском дворе, вероятно, на том месте, где был набережный златоверхий терем при Дмитрии Донском, — Фрязин Марко Руф заложил каменную палату, которая, быть может, относительно Большой Грановитой называлась Малою, а также Набережною[21]. В августе 1489 г. Благовещенская церковь на государевых Сенях была уже освящена. Между тем постройка каменных зданий на дворе великого князя продолжалась. В 1491 г. Марко Руф и Петр Антоний выстроили на площади большую палату, которая сохранилась до нашего времени под именем Грановитой. Эта палата, как передний приемный покой дворца, заменила древнюю гридню, а в царском быту получила значение главной церемониальной залы. В 1492 г. апреля 5-го великий князь, переехав со всем семейством из своего старого двора в новые хоромы князя Ивана Юрьевича Патрикеева, стоявшие против церкви Иоанна Предтечи на Бору, повелел свой «старый деревянный двор разобрать и нача ставити каменный двор». Между тем, в то же время он велел поставить себе свой собственный двор за Архангельским собором, деревянный, в котором временно намеревался поселиться. Но это начало постройки каменного дворца было не совсем благополучно. 28 июня 1493 г., в воскресенье утром, случился один из тех страшных, опустошительных пожаров, которые бывали довольно часто в древней столице и которые истребляли деревянные ее постройки почти каждый раз с конца в конец. Загорелось за Москвою-рекою, и при ужаснейшей буре в один миг «нечислено нача горети во мнозех местех». В Кремле прежде всего загорелся новый деревянный двор великого князя (Патрикеевский) у Боровицких ворот, в котором он только что поселился. Потом занялись житницы под горою, на подоле Кремля; оттуда новый двор великого князя за Архангельским собором; и все это место с другими близлежащими частями Кремля выгорело дотла. Летопись, описывая этот пожар, говорит в заключение, что «по летописцам и старые люди сказывают, как Москва стала, таков пожар не бывал». Великий князь выехал из опустошенного Кремля на Яузу, к Николе Подкопаеву; поселился на крестьянских дворех и стоял там до ноября, когда и переехал в Кремль, в новые хоромы, выстроенные для него на пожарище. Опустошение, произведенное этим пожаром, было чувствуемо долго. В несколько часов Москва превратилась в огромное пепелище; жители остались без имущества, без крова; более двухсот человек погибло в пламени. При таких обстоятельствах великому князю вовсе нельзя было думать о сооружении нового каменного дворца: нужно было прежде всего обстроить город, помочь его жителям, которые все, более или менее, пострадали от пожара… Точно так и было. Летописи этого времени не говорят ни о каких значительных постройках, ни в самом Кремле, ни на дворе великого князя. Напротив, в них находим известие об одних только распоряжениях великого князя, касавшихся более городского благоустройства. Еще после пожара, случившегося в Кремле в этот же 1493 год весною, великий князь велел очистить от строений и церквей Занеглименье, близость деревянных построек которого всегда угрожала Кремлю и на этот раз, вероятно, была причиною его опустошения. Несмотря на жалобы и неудовольствия некоторых лиц, все хоромы и церкви отнесены были от Кремлевской стены на расстояние ста десяти сажен. После июльского пожара, который начался за Москвою-рекою, великий князь велел также очистить от строений часть Замоскворечья, лежавшую против Кремля, и в 1495 г. развел там сад, называвшийся в XVII ст. государевым Красным садом и Царицыным лугом.

К сооружению каменного дворца приступили не прежде как через шесть лет после описанного пожара. В 1499 г. великий князь снова заложил «двор свой камен, полаты каменныя и кирпичныя, а под ними погребы и ледники, да и стену каменную от двора до Боровицких ворот». Постройка поручена была новому итальянскому зодчему, «Фрязину Алевизу, от града Медиолама». Но великий князь не дождался окончания этих палат, на которые положил столько горячих забот и трудов; в 1505 г. он умер. Дворец был готов через три года после его смерти, и, в мае 1508 г., сын его Василий переехал на житье в эти новые хоромы. Достойный преемник всех начинаний своего отца, особенно в отношении новых построек, великий князь Василий Иванович, довершив неоконченный дворец, великолепно украсил его вместе с церковью Благовещения на Сенях, которую «повелел (1508 г.) подписати золотом, иконы все: деисус, праздники и пророки, обложити серебром и златом и бисером, и верх церковный покрыть и позлатить». Сверх того, он воздвиг на старых местах две новые каменные церкви, одну в 1514 г., во имя Рождества Богородицы на Сенях, с приделом св. Лазаря [22], и другую в 1527 г., во имя Спасова Преображения, на дворец, то есть посреди своего двора, также с приделами. В 1516 г. великий князь, распространяя хозяйственные постройки, выкопал по течению Неглинной, за Боровицкими воротами, пруды и поставил каменную мельницу [23].

Расположение каменного первоначального дворца весьма трудно определить с тою точностью, которая могла бы удовлетворить наше любопытство. Немного мимоходных кратких указаний на разные палаты этого дворца дают весьма сбивчивое понятие о его составе. Более всего в этом отношении замечательна и в высшей степени любопытна дополнительная статья к свадебному разряду великого князя Василия, бывшему в 1526 г., то есть спустя восемнадцать лет после постройки дворца [24]. Вникнув хорошенько в этот акт, можно положительно сказать, что первоначальный каменный дворец начала XVI века, несмотря на пожары и беспрестанные перестройки и переделки, в главных чертах своих нисколько не изменился в течение двух с половиною веков и, покинутый царями в начале XVIII столетия, устоял, хотя и в развалинах, до времен императрицы Елисаветы Петровны и даже до начала нынешнего столетия. Руководствуясь сведениями, предлагаемыми этим любопытным актом, мы постараемся, сколько будет возможно, указать местность, по крайней мере, главных частей этого первоначального дворца.

Передний фасад дворцовых зданий или вернее сказать, лицо дворца обращено было на площадь, между Благовещенским, Архангельским и Успенским соборами и церковью Иоанна Лествичника, что под Колоколы, на месте которой в XVII веке воздвигнут «Иван Великий». На эту площадь выходили две дворцовые палаты — Большая, стоявшая на самой площади, ныне Грановитая, и Средняя, находившаяся между Большою и Благовещенским собором, к западу от них, на дворце, или на дворе великокняжеском. Перед Среднею палатою было Красное, иначе Верхнее крыльцо, или Передние переходы, на которые с площади вели три лестницы: одна была, как и теперь, у стены Большой, или Грановитой, палаты, — это та, которую теперь неправильно называют Красным крыльцом; другая — Средняя лестница, теперь не существующая; третья — Благовещенская паперть. Между лестницею подле Грановитой палаты и Среднею были ворота, которые, посредством проезда под Красным крыльцом и Среднею палатою, вели с дворца, то есть со внутреннего двора, на площадь. Средняя лестница прямо, через крыльцо, вела в сени Средней палаты, которая почти с этого же времени (1517 г.) называется Среднею Золотою и просто Золотою, потому что была расписана внутри золотом. Из этих же сеней двери вели в Столовую избу, которая стояла позади Средней палаты против алтарей церкви Спаса на Бору. Подле Столовой избы была лестница вниз, на двор, к Спасу; крыльцо перед этою избою, служившее продолжением Передних переходов, соединяло ее с Набережною палатою, стоявшею против западных дверей Благовещенского собора. Далее к западу от этой палаты по линии Кремлевской горы, к Москве-реке, стояли чердаки, или терема. Посреди государева двора стоял, как мы уже упоминали, Спасский Преображенский собор. Постельные, или жилые, хоромы великого князя и Постельная изба, княгинина половина, примыкавшая к церкви Рождества Богородицы, находились на том самом месте, где теперь Теремный дворец. В то время существовали только два нижние этажа этого здания, построенные Алевизом на белокаменных подклетах и погребах, в одно время с другими палатами. Над этими-то этажами стояли деревянные Постельные хоромы великого князя и великой княгини, или собственно княгинина половина. Здесь же, у церкви Лазаря Святого, находилась каменная приемная палата великой княгини, называвшаяся, как можно о ней предполагать, Западною и Заднею (1547 г.) в отношении к Передним переходам дворца, т. е. к Красному крыльцу, а также палатою, что у Лазаря Святого, — Лазаревскою (1535 г.), когда вел. кн. Елена принимала царицу Казанскую. Двери из этой палаты вели на Постельное крыльцо, которое примыкало также к сеням Грановитой палаты и соединялось дверью, между этих сеней и сеней Средней палаты, с Передними переходами, или Красным крыльцом. С восточной стороны это здание оканчивалось Наугольною палатою, что от Пречистой (Успенского собора), в которой впоследствии была устроена Царицына Золотая палата [25]. Лестница с Постельного крыльца вела на двор, к Спасу. Поваренный дворец стоял позади Рождественской церкви и хором великой княгини, соединяясь с этими хоромами Задним крыльцом с лестницею. По береговой линии дворец простирался до церкви Иоанна Предтечи на Бору, где в палате, что на дворце, в 1537 г. скончался в заключении, в нужде, страдальческою смертью кн. Андрей Иванович Старицкий.

Вот в кратком очерке расположение каменного дворца, заложенного великим князем Иваном Васильевичем. Воздвигнутый итальянцами по мысли, или, по крайней мере, при сильном влиянии супруги великого князя, Софьи Фоминичны Палеолог, этот дворец не мог, конечно, во всем подчиниться русским вкусам и потребностям; архитектура его, по современным же свидетельствам, как и следовало ожидать, носила характер итальянский. Что касается его внутренних украшений, то можно также полагать, что вкус великой княгини Софьи, воспитанной в Италии среди родственников и единоземцев греков, и вкус довершителя дворца великого князя Василия, воспитанного Софьею, внесли в новый дворец много таких вещей, которых не знала простая жизнь прежних великих князей и которые были необходимы при новом значении московского великого князя как царя. Впрочем, нельзя сказать, чтобы каменный дворец московских государей был совершенною новостью в тогдашнее время; потому что в Новгороде, гораздо прежде, мы находим обширный владычный двор, с особенным великолепием устроенный после пожара в 1432 г., архиепископом Евфимием, который выстроил там каменные комнаты, большие каменные палаты и разные другие здания для своего обихода. Некоторые палаты и сени были им подписаны, то есть украшены стенописью; одна из больших палат, название которой нам неизвестно, была о тридцати дверях! Все эти постройки воздвигнуты были немецкими зодчими, из-за моря, при помощи новгородских мастеров [26]. Может быть, новгородский владычний двор послужил отчасти образцом или примером и для московского дворца. Великий князь Иван Васильевич, побывав под Новгородом, установив там «правду московскую», без всякого сомнения, видел и то благолепие, среди которого жил новгородский владыко и перед которым нельзя было оставаться хладнокровным зрителем московскому самодержцу. По крайней мере, после присоединения Новгорода к Москве начинаются все преобразования не только в отношении дворца, но и в отношении самой Москвы, например, Кремля. С этого же времени появляются в Москве каменные здания и у частных лиц, например, палата на четырех каменных подклетах, выстроенная митрополитом Геронтием, каменные палаты у Ховрина и Василия Образца и т. д.

При царе Иване Васильевиче, в 1547 г., 21 июня, московский дворец сделался жертвою нового, ужаснейшего пожара, который равным образом истребил и всю Москву. «Загореся храм Воздвижения Честнаго Креста, — говорит летописец, — за Неглинной, на Арбатской улице, на Острове, и бысть буря велика, и потече огнь якож молния, и пожар силен промче во един час Занеглименье. И обратится буря на град больший (Кремль) «[27]. Здесь, на царском дворе, вспыхнули кровли на палатах и деревянные избы государя. Потом занялись и каменные палаты, украшенные златом; сгорели также Казенный двор с царскою казною, Оружничья палата с воинским оружием, Постельная палата, царская конюшня и даже в погребах под палатами выгорело все, что только было в них деревянного. Не устояла и церковь Благовещения Златоверхая. В ней погибли невозвратно деисус письма знаменитого иконописца Андрея Рублева, обложенный золотом, и все иконы греческого письма древних великих князей, собранные от многих лет и украшенные также златом и бисером многоценным, то есть дорогими каменьями. Летописец снова замечает, что «таков пожар не бывал на Москве, как она стала именоватися великими князьями, славна и честна быти по государству их». Опустошив весь Кремль, пожар перешел и в другие части города и свирепствовал с такою силою, что, по выражению летописца, «железо яко олово разливашеся и мед яко вода растаяваше». Государь выехал в село Воробьеве, и жил там все время, пока в Кремле ставили для него новые деревянные хоромы и возобновляли распавшиеся от огня палаты. Для украшения Благовещенского собора иконами и царских палат стенописанием собраны были из Новгорода, Пскова и других городов иконописцы, которые и восстановили прежнее благолепие царского дворца.

Возобновив дворец, царь увеличил его впоследствии новою пристройкою. В 1560 г. он повелел устроить для своих детей «особный двор и хоромы позади большой Набережной полаты, на взрубе», с храмом Сретения Господня. Потом, в 1565 г., учреждая опричнину, царь задумал было свой особый Опричный дворец выстроить позади дворцовой церкви Рождества Богородицы, там где были хоромы великой княгини и где стоял Поваренный дворец с разными приспешными палатами, с погребами и ледниками, по самые Куретные ворота, которые вели на Поваренный дворец. Но предположение это осталось предположением потому, вероятно, что не совсем согласовалось с духом опричнины, который требовал совершенного удаления от старого порядка, между тем как предполагаемый дворец должен был стоять подле кремлевских палат, оставленных за земщиною. По крайней мере известно, что царь повелел выстроить себе дворец вне Кремля, за Неглинною, на Воздвиженке, против кремлевских Ризположенских (ныне Троицких) ворот, на месте, где был двор князя Михаила Темрюковича Черкасского. В этот дворец он и переехал 12 января 1567 г.[28], но жил в нем недолго, потому что любимым его местопребыванием с этого времени была Александрова слобода, откуда он приезжал только для приема иноземных послов, и весьма редко для других каких-либо дел. Покинутый царем, этот Опричный дворец вскоре сгорел, именно во время нашествия крымского хана Девлет-Гирея, истребившего Москву ужаснейшим пожаром, жертвою которого был также и дворец Кремлевский. Это было в мае 1571 г. Летопись с прежними сетованиями описывает страшные бедствия этого пожара; его испугался даже сам Девлет-Гирей и удалился в село Коломенское. Для нас любопытные известия собственно о Кремлевском дворце. Летописец говорит, что «в Грановитой, и в Проходной, и в Набережной, и в иных полатах прутье железное толстое что кладено крепости для, на связки, перегорело и переломалось от жару». Само собою разумеется, что царский дворец не оставался в таком положении и вскоре был возобновлен, хотя об этом не говорят ни летописи, ни акты, доселе известные. За остальные годы царствования Ивана Васильевича Грозного о дворце имеем мало сведений. Из известий уже XVII ст. узнаем только, что его хоромы стояли позади Средней Золотой палаты и заключали в себе передние сени, переднюю и две комнаты.

При царе Федоре Ивановиче, судя по отзывам иностранных путешественников, дворец был в цветущем состоянии; все приемные палаты в это время были великолепно украшены стенописью. При царе Федоре устроена [29], вероятно, и приемная Золотая палата для его супруги, царицы Ирины, отчего эта палата и называлась Палатою царицы Ирины, Золотою Царицыною палатою и Меньшею Золотою, в отличие от Большой Грановитой и Средней Золотой. Прежде она именовалась просто Наугольною от Пречистой, т. е. со стороны Успенского собора.

Царь Борис Федорович Годунов, во время голода, бывшего в 1601 и 1602 гг., повелел, «чтобы людем питатися», воздвигнуть большие каменные палаты на взрубе[30], «где были царя Ивана хоромы», построенные им для детей. Это было здание Запасного двора, фасад которого опускался по взрубу под гору и над которым в XVII ст. находим уже Набережный Красный сад. Здесь же, кажется, были и деревянные жилые хоромы царя Бориса, сломанные по повелению Самозванца.

При Самозванце больших перемен в составе дворца не могло произойти по его кратковременному пребыванию в царских палатах. Известно только, что он выстроил для себя новые хоромы, вероятно, на месте годуновских, весьма красивые, по свидетельству современников, в польском вкусе; они находились возле Сретенского собора, на верху упомянутого здания Запасного двора, и лицом обращены были к Москве-реке [31]. О постройке этих хором современник и очевидец их Исаак Масса рассказывает следующее: «Над большою Кремлевскою стеною (т. е. над зданием Запасного двора) Лжедимитрий велел построить великолепное здание, откуда была видна вся Москва. Оно было построено на высокой горе, под которою протекала река Москва, и состояло из двух строений, расположенных одно подле другого и сходившихся под углом. Одно предназначалось для будущей царицы, а другое для царя. (Следует изображение дворца.) Так стоял дворец на верху высоких тройных стен [32]. В этом дворце Димитрий велел позолотить очень дорогие балдахины, стены обить дорогою парчою и рытым бархатом; все гвозди, крюки, цепи и петли дверные покрыть очень толстым слоем позолоты; внутри сделать превосходные печи и украсить их разнообразными произведениями искусства (по дневнику Марины, печи были зеленые и некоторые обведены серебряными решетками); занавесы у окон сделать из отличной ткани алого цвета. Он приказал выстроить роскошные бани, красивые башни и конюшню рядом со своим дворцом, хотя в нем уже была одна большая конюшня. В вышеописанном дворце царь велел устроить множество потаенных дверей и ходов…» [33]

Из этого дворца Самозванец любовался не только видами Москвы, но и разными потехами, которые зимою устраивал на льду Москвы-реки.

Тот же Исаак Масса рассказывает, что «Лжедимитрий, любя воинские упражнения, приказывал строить крепости для осады и обстреливания их пушками и однажды велел сделать для образца крепость, двигавшуюся на колесах, с несколькими небольшими пушками и разного рода огнестрельными снарядами. Он хотел употребить эту подвижную крепость против татар и этим испугать как их самих, так и их лошадей. И действительно, это изобретение было очень остроумно. Зимою Димитрий приказал для пробы выставить на льду реки Москвы эту крепость, и рота польских всадников должна была ее осаждать и брать приступом. Это зрелище царь мог отлично видеть сверху, из своего дворца, и ему казалось, что крепость вполне удовлетворяет его желанию. Она была прекрасно сделана и всяраскрашена: на дверях были изображены слоны, на окнах — вход в ад, извергавший пламя; в нижней части на небольших окнах, имевших вид чертовых голов, были поставлены маленькие орудия». Наивный Масса верил, что от такого остроумно придуманного изобретения татары тотчас пришли бы в замешательство и обратились бы в бегство! «Москвитяне, — оканчивает он, — назвали эту крепость адским чудовищем, и после смерти Димитрия, которого они называли чародеем, говорили, что он на время запер там черта, впоследствии сожженного вместе с этой крепостью (и с трупом Самозванца) «.

Эта замысловатая крепость была не что иное, как небольших размеров Гуляй-город, весьма употребительный в то время в наших военных действиях. Изобретательность Самозванца заключалась только в том, что он расписал красками этот городок в образе апокалипсического треглавого ада, для чего, вероятно, верх городка был устроен в виде трех башен в соответствии адовым головам [34].

Описание Массы значительно пополняется и современным русским рассказом об этом аде: «И сотвори себе (Самозванец) в маловременной сей жизни потеху, а в будущей — знамение превечного своего домовища, его же в Российском государстве, ни во иных, кроме подземного, никто же его на земли виде — ад превелик зело, имеюще у себя три главы; и содела обоюду челюсти его от меди бряцало велие. Егда же разверзет челюсти своя, извну его яко пламя предстоящим ту является и велие бряцание исходит из гортани его; зубы же ему имеюще осклаблени и ногти его, яко готови на ухапление; и изо ушию якож пламеню распалившуся. И постави его проклятый он прямо себе, на Москве-реке, себе во обличение; даже ему из превысочайших обиталищ своих зрети нань всегда и готову быти, в некончаемый век, в онь на вселение и с прочими единомышленники своими» [35]. Из описанных выше хором Самозванец, преследуемый по всем комнатам разъяренною толпою, выскочил в окно и упал на Житный двор, который расположен был под горою Кремля, под самым дворцом Самозванца. За несколько часов прежде, по тому же самому пути, отправлен был смелый обличитель его, дьяк Тимофей Осипов: изрубленный немецкою стражею на сенях Лжедимитриевых хором, он был свержен оттуда вниз, где стояли житницы [36].

Царю Василью Ивановичу Шуйскому некогда было заниматься дворцом: он выстроил только для себя и для своей царицы новые брусяные хоромы, потому что жить в опальном дворце Лжедимитрия было неприлично новому, законному государю.

После Шуйского настает Московская Разруха, которая не истребила царских палат страшным пожаром, как было прежде, при великом князе Иване Васильевиче и при внуке его, Грозном; но зато опустошила их так, что, при вступлении на престол царя Михаила Федоровича, дворец представлял самую грустную картину: от прежнего великолепия, которому так дивились посещавшие нас иностранцы, остались только голые стены, в самом точном смысле этого слова. «На царском дворе, говорит рукопись Филарета, во святых Божиих церквах, и в полатах, и по погребам — все стояху Литва и Немцы и все свое скаредие творяху». Так, например, в Грановитой палате стоял известный Маскевич, оставивший нам такую живую картину московских происшествий этого времени. Следы пребывания поляков в царских палатах оставались до царя Михаила Федоровича. При вступлении его на престол, все палаты и хоромы были без кровель, без полов и лавок, без окончин и дверей, так что новому царю негде было поселиться [37]. Отправившись в Москву, в конце апреля 1613 г., он повелел Земскому совету изготовить к своему приезду Золотую палату царицы Ирины Федоровны, супруги царя Федора, с проходными сенями; еще другую палату с сеньми же и все так называемые «Мастерские палаты», стоявшие между Золотою и церковью Рождества Богородицы, которые впоследствии составили нижний этаж каменных хором, существующих доныне под именем Теремного дворца. Для своей матери, инокини Марфы Ивановны, царь велел устроить деревянные хоромы супруги царя Василия Шуйского. На исправление этих палат и хором употреблены были, за недостатком леса, брусяные хоромы царя Василия. Между тем, еще до царского указа. Земский совет приготовил для государя палаты: Среднюю Золотую, Грановитую и старые хоромы, в которых живал царь Иван Васильевич, что слыл чердак (терем) первой супруги его, Настасьи Романовны. Все это, разумеется, делалось наскоро, при недостатке денег, плотников и леса, нужного для этих поделок. Но, несмотря на такие затруднения, дворец был приведен в возможное устройство, и молодой царь поселился в нем с матерью в конце апреля 1613 г. Трудно было царю Михаилу восстановить прежнее благолепие дворца. Московское государство, которого он был избранником, в течение десяти лет постоянно тратило свои силы и к концу было вовсе разорено, так что в начале его царствования не давало средств к восстановлению прежнего порядка не только в государстве, но и в самой Москве, которая, как представительница русской жизни, в то время была так же или дотла выжжена, или разграблена до нитки… Предки наши очень верно прозвали эту несчастную эпоху в истории Москвы — Московскою Разрухою.

Постепенно, по мере средств, которые были еще незначительны, царь восстановлял Москву, причем и дворец также постепенно возобновлялся и устроивался. В 1615 г. иконописцы, Ивашка да Ондрюшка Моисеевы, расписывали уже в новые большие государевы хоромы, выстроенные еще в 1614 г., подволоки, или плафоны. В 1616 г. в тех же хоромах Серебряной палаты сторож Михалка Андреев делал литую вислую подволоку (потолок, плафон), которая была им же и вызолочена [38]. В январе того же года государь справлял новоселье в этих хоромах и наградил, вероятно, за постройку, плотников Первова Исаева, Салмана Пантелеева, Бажена Родионова. Потом над Золотою Меньшею, или Царицыною, и над Проходною палатами и на Постельном крыльце устроены новые кровли, деланные котельными мастерами, что и заставляет думать, что кровли были медные. 1619 г., февраля 14-го, в царских хоромах случился пожар, последствия которого неизвестны; но можно догадываться, что царские деревянные хоромы были истреблены, потому что в 1620 г. дворцовый плотничий староста, Первой Исаев, выстроил для государя новые хоромы, новую Столовую избу и Постельную комнату, которые на другой год были украшены знаменьем и письмом, т. е. иконописью, или живописью в иконном стиле, известнейшими в то время иконописцами: Прокопьем Чириным, Назарьем Савиным, Иваном Паисеиным, Осипом Поспеевым, травником Лукою Трофимовым и другими. В конце ноября того же года справлено в Столовой новоселье. В 1624 г. государь прибавил к своим хоромам две мыленки, избушку и сенничек, а в 1625 г. возобновил церковь Рождества Богородицы на Сенях с приделом св. Лазаря. В том же году, за дворцом построены были каменные ледники и пивоварни, а над дворцовыми Куретными воротами светлица — палата мастерицам, золотым и белым швеям, для которых подле этой палаты выстроено было также несколько деревянных светлиц на подклетах [39]. Но только что дворец приведен был в надлежащее устройство, как снова пожар опустошил его в 1626 г., 3 мая. В Кремле, кроме монастырей Вознесенского и Чудова, «двор государев и патриарший и в приказах каменных всякие дела погореша, и казна, и конюшни, и житницы все, и все жила государевы погореша». Но в то же лето, после пожара, дворцовый плотничий староста (так звали наших старинных архитекторов), тот же Первуша Исаев поставил государю новые жилые Постельные хоромы, в которых 17 сентября царь справлял уже новоселье в новой Передней избе. Потом в 1627 и 1628 гг. тот же Первуша Исаев выстроил новую Брусяную Столовую избу. 23 ноября 1628 г. в ней, по обычаю, было также новоселье: царь угощал бояр обедом, а они, на новоселье, били ему челом, хлебом да солью, да парою или даже целым сороком собольих мехов, смотря по достатку [40]. Между тем как русский плотничий староста рубил государю новые деревянные хоромы, иностранный архитектор, палатный мастер Джон Талер, в 1627 г., возобновлял Сретенский собор и строил на сенях царицы новую каменную церковь во имя великомученицы Екатерины, на месте прежней деревянной, построенной в 1586 г. и сгоревшей в пожаре, о котором мы упоминали выше [41]. Вообще после этого пожара каменные постройки следуют одна за другою непрерывно. По указу государя, собраны были в это время из Ростова, Суздаля, с Белоозера и других мест все каменщики и кирпичники «для многих церковных, дворцовых и полатных каменных дел»; вызван был также «Голандския земли немчин, кирпичный мастер Рудирик Мартыс», который в кирпичных сараях под Даниловскою слободою «делал кирпичную ожигальную печь и над печью деревянный шатер, по своему немецкому образцу, и кирпич делал» [42]. В 1613 г. каменных дел подмастерья Антипа Константинов да Трефил Шарутин выстроили на Кормовом дворце каменную поварню, на которую вода проведена была с Москвы-реки посредством водоподъемной машины. В 1633 г. часового и водовзводного дел мастер Христофор Галовей взвел воду с Москвы-реки в Свиблову башню, «а из башни тое воду провел на государев Сытный и на Кормовой Дворец в поварни». С этого времени башня стала называться Водовзводною, от водяного взвода, или машины, в ней устроенной и с таким удобством доставляющей тогда еще чистую и здоровую москворецкую воду на царский обиход. Ниже мы увидим, что, посредством этой машины, во дворце была устроена целая система водопроводов и водовзводов.

В 1635–1636 гг. государь выстроил для себя и для детей жилые, или покоевые, хоромы каменные, — что в царском быту, для того времени, было новостью, потому что собственно для жилья всегда предпочитались хоромы деревянные, которым старые привычки не изменяли и впоследствии. Может быть, пожар 1626 г. понудил, среди деревянных построек, хотя одно жилье сделать более безопасным. Эти каменные хоромы были воздвигнуты на стенах старого здания, выстроенного еще Алевизом, именно над Мастерскою палатою и над палатами подклетными, которых ряд тянулся далее к церкви Рождества Богородицы. Прежде над этим подклетным этажом алевизовской постройки, между упомянутых двух приемных царицыных палат, Задней и Наугольной, т. е. Золотой Царицыной, стояли Постельные деревянные хоромы, на месте которых и возведены теперь три новых этажа, подлицо с царицыными приемными палатами, с теремом наверху. Верхний этаж с теремом назначен был для малолетних царевичей Алексея и Ивана, что значится и в надписи, сохранившейся над входом доныне. Терем в то время назывался Чердаком и Каменным Теремом, а в начале XVIII века Золотым теремком, отчего и теперь все это здание называется Теремным дворцом. Все здание, таким образом, сохранило тип деревянных жилых хором и служит любопытным и единственным в своем роде памятником древнего русского гражданского зодчества. В его фасаде и даже в некоторых подробностях внешних украшений остается еще многое, что напоминает характер древних деревянных построек. Таковы, напр., каменные ростески и рези в наличных украшениях окон; по рисунку они вполне напоминают резьбу из дерева. Но яснее всего характер деревянных построек, имевший такое влияние и на каменные, раскрывается во внутреннем устройстве здания. Почти все его комнаты, во всех этажах, одинаковой меры, каждая с тремя окнами, что совершенно напоминает великорусскую избу, до сих пор сохранившую это число окон. Таким образом, Теремный дворец представляет несколько изб, поставленных рядом, одна подле другой, в одной связи и в несколько ярусов, с чердаком, или теремом, наверху. Сила потребностей и неизменных условий быта, среди которых жили наши предки, подчинила своим целям и каменное, довольно обширное, строение, которое давало полные средства устроиться по плану более просторному и более удобному для жизни, по крайней мере, по теперешним понятиям. Но само собой разумеется, что оно вполне отвечало тогдашним требованиям удобства и уютности, и мы будем несправедливы, если только со своей точки зрения станем рассматривать и осуждать наш старый быт и все формы, в которых он обнаруживал свои требования и положения. В 1637 г. эти новые каменные хоромы были отделаны окончательно: какой-то конюх Иван Осипов, по ремеслу златописец, наводил уже в это время сусальным золотом, серебром и разными красками на кровлю репьи «да в теж хоромы, во все окна (опроче чердака, т. е. терема) делал слюденые окончины». В то же время, как строились эти хоромы (1635–1636 гг.), с восточной их стороны, над Золотою Меньшею палатою цариц, сооружен был особый домовый храм во имя Нерукотворенного Спасова образа с приделом Иоанна Белоградского, тезоименитого царевичу Ивану. В древности, как мы видели, такие храмы, обозначаемые выражением: что на сенях, составляли одно из необходимейших условий каждого отдельного помещения в царском быту. Сенные, верховые храмы находились и на царицыной половине, также у царевен и у царевичей, почему и постройка нового храма в этой части дворца вызвана была единственно только новым отдельным помещением государевых детей. Площадка между Теремом и новою церковью образовала Передний каменный двор, с которого лестница вниз вела на Постельное крыльцо и запиралась впоследствии золотою решеткою, отчего и церковь Спаса обозначалась: что за Золотою решеткою. Необходимо упомянуть, что и Теремный дворец и церковь Спаса строили русские каменных дел подмастерья, по нынешнему архитекторы, Бажен Огурцов, Антип Константинов, Трефил Шарутин, Ларя Ушаков. В одно время с описанными постройками, те же подмастерья выстроили над Куретными дворцовыми воротами новую каменную Светлицу, в которой должны были работать царицыны мастерицы, золотошвеи и белошвеи, со своими ученицами. В последние три года своего царствования Михаил выстроил еще какие-то дворцовые палаты и устроил новые хоромы на Цареборисовском дворе для датского королевича Волдемара, за которого хотел выдать дочь свою Ирину [43].

Таким образом, царь Михаил в течение тридцати двух лет своего царствования успел не только восстановить старый дворец, но и увеличил его новыми каменными и деревянными постройками, выраставшими по мере размножения царской семьи и развития потребностей быта, который, несмотря на силу предания, мало-помалу все-таки двигался далее, вперед, предваряя в некоторых, хотя и мелочных, отношениях приближавшуюся реформу. Его сыну, царю Алексею Михайловичу, оставалось немного дела в отношении основных сооружений. И действительно, в его царствование мы не встречаем особенно значительных построек на царском дворе. Он возобновлял большею частию старое, переделывал и украшал по своей мысли здания, построенные предками или его отцом. В первое время, когда ему было всего 17 лет, в 1646 г., то есть спустя год по смерти отца, он построил себе новые Потешные хоромы, которые тогда срубил дворцовый плотник Васька Романов. Из других построек упомянем о более значительных. Так, в 1660 г. была возобновлена дворцовая палата, построенная, может быть, при Михаиле, в которой помещался Аптекарский приказ и Аптека. Каменных дел подмастерье Вавилка Савельев делал в ней окна и двери и под старые своды подводил новые своды, а знаменщик, т. е. рисовальщик, Ивашка Соловей писал стенное письмо. Палата эта стояла недалеко от церкви Рождества Богородицы [44]. В 1661 г. вместо старой Столовой избы государь выстроил новую и великолепно украсил ее резьбою, золоченьем и живописью в новом заморском вкусе, по вымыслу инженера и полковника Густава Декенпина, который под именем вымышленика выехал к нам в 1658 г. [45] Резные, золотильные и живописные работы исполняли уже в 1662 г. также иноземные мастера, большего частию поляки, призванные в Москву во время польской войны, именно резчики, вырезавшие окна, двери и подволоку (плафон): Степан Зиновьев, Иван Мировской с учениками, Степан Иванов и живописцы: Степан Петров, Андрей Павлов, Юрий Иванов. В том же 1662 г., апреля 1-го, на именины царицы государь справил широкое новоселье в этой Столовой [46]. Подобным же образом была украшена и новая Столовая царевича Алексея Алексеевича, построенная в 1667 г. В 1668 г. ее расписывали живописцы: Федор Свидерский, Иван Артемьев, Дорофей Ермолин, Станислав Куткеев, Андрей Павлов; а резали ученики упомянутых выше мастеров, из которых Иван Мировский размеривал для резьбы и живописи подволоку [47]. Так же, впоследствии, украшены были и новые Постельные хоромы, выстроенные царем в 1674 г. На трех плафонах этих хором государь велел написать притчи пророка Ионы, Моисея и о Эсфири. В 1663 г. каменных дел подмастерье Никита Шарутин починил на дворце, в Верху у государя, соборную церковь Спаса Нерукотворенного Образа и трапезу сделал наново. Без сомнения, трапеза была распространена против прежней, потому что домовый храм Спаса, при царе Алексее, жившем в теремных покоях, стал соборным и в этом значении заменил для царского двора древние соборы Спасо-Преображенский, Благовещенский и Сретенский. Около того же времени, вероятно, произведены были переделки и возобновления в теремном здании. В 1670 г. Передний верхний двор, или площадка, находившаяся между этими покоями и церковью Спаса, была украшена медною вызолоченною решеткою, запиравшею вход с лестницы, которая вела в Терем с Постельного крыльца. Любопытно, что эта прекрасная решетка, сохранившаяся и доныне, была перелита из медных денег, выпущенных перед тем в народ и наделавших столько неудовольствий, убытков, смут и казней [48].

В 1672 г. над приказом Аптекарской палаты в палатах был устроен театр, в котором с осени того же года магистр Яган Годфрид исправлял комедию, или комидейное действо, с своею труппою, которую составляли 26 человек комедиантов, мещанских детей [49]. С этого времени делается известным Потешный дворец, как новое особое отделение царского дворца, заменившее упомянутые Потешные хоромы и в особенности Потешную палату, существовавшую до того времени в государевых каменных хоромах именно в подклетном этаже теремного здания, под переднею, третьем и четвертою [50]. Основанием этому дворцу, по всему вероятию, послужили палаты Аптекарского приказа, стоявшие, как мы упомянули, неподалеку от церкви Рождества Богородицы. По смерти царского тестя Ильи Даниловича Милославского, в 1668 г., его двор с домовым храмом Похвалы Богородицы, находившийся рядом с Конюшенным государевым дворцом и подле этих палат, поступил также в число царских хором и был соединен с ними от Рождественской сенной церкви деревянными переходами, устроенными в 1669 г. Этот двор вместе с Аптекарскими палатами составил дворец Потешный, на котором в 1671 г. перекинуты были еще новые переходы от Оружейной палаты [51]. Ко времени царя Алексея Михайловича можно отнести и постройку церкви Спасова Нерукотворенного Образа, на сенях у царевен, сестер государя, Ирины, Анны и Татьяны, хоромы которых стояли позади дворца, у Куретных ворот, находившихся со стороны Троицкого подворья и Троицких кремлевских ворот. Церковь эта существовала уже в 1669 г., когда по случаю смерти царицы Марьи Ильичны государь подал в нее сорокоуст для поминовения царицы. Она именовалась в это, время: Спас, что словет Новая церковь; Спас Новая церковь, что у Троицкого подворья; также Спас у царевен на Сенях. После стали ее обозначать: что у Куретных ворот, что над Куретными воротами.

В истории государева дворца царствование Алексея Михайловича замечательно более потому, что с этого времени в царский дворец вошло много разных улучшений, которые дотоле или весьма мало, или даже вовсе не были известны. Важные последствия в этом отношении принесла польская война 1654–1667 гг., когда царь сам лично «поволил итти на недруга своего и супостата, польского и литовского короля Яна Казимера, за его многие неправды и за крестопреступление». Счастливое начало этой войны довольно известно. Войска, воодушевляемые личным присутствием царя, взяли — кроме многих других, менее значительных городов — Смоленск, Витебск, Могилев, Полоцк, Вильно, Ковно, Гродно; пребывание царя в некоторых из этих городов, и особенно в Вильно и Полоцке, познакомило его с образом жизни совершенно новым. По свидетельству Коллинса, царь с этого времени стал преобразовывать двор, завел даже театр, как мы упоминали. Вызвав из всех посещенных им городов многих ремесленников и художников, он употребил их искусство и труды особенно на украшение своего дворца, для чего и причислил их всех к замечательному в то время дворцовому художественному и ремесленному заведению, известному более под именем Оружейной палаты, из которой они получали весьма достаточное содержание. Сверх того, государь отдал им в науку русских учеников, которых они должны были выучить всему, что сами знают. С этого времени характер украшений дворца во многом изменился. Внутри дворца появились обои (золотые кожи) и разного рода мебель на немецкий и польский образец. Характер резьбы по дереву, столько употребительный во всех внутренних и внешних украшениях дворца, также изменился. Обыкновенную русскую резьбу, по одной только поверхности дерева, — заменила фигурная немецкая резьба во вкусе немецкого рококо, как можно судить по дошедшим до нас памятникам из домашней утвари того времени.

По смерти Алексея Михайловича, продолжателем всех его начинаний, в отношении устройства и украшения дворца в новом характере, был сын его, царь Федор, который в недолгое царствование, продолжавшееся с небольшим шесть лет, по выражению надписи на его портрете, преизрядчо обновил дворец и расширил новыми постройками. Новые отделения во дворце были необходимы. Царь Алексей Михайлович оставил после себя многочисленное семейство, которое еще при нем требовало более обширного помещения. По вступлении же на престол сына его, Федора, занявшего жилище своего отца, потребовалось отделить особые хоромы для вдовствующей царицы Натальи Кирилловны с малолетним ее сыном, царевичем Петром. Поэтому замышляли, по проискам сторонников царевны Софьи и родичей дома Милославских, выселить царицу с царевичем Петром из старого ее помещения, находившегося возле Теремного дворца с северной его стороны, на внутреннем, или Заднем, дворе дворцовых зданий. 26 октября 1677 г. уже последовал царский указ построить царице и царевичу новые хоромы на месте двора боярина Семена Лукьяновича Стрешнева [52]. Этот двор, занимавший 104 сажени в окружности, находился подле Конюшенного Патриаршего двора и примыкал с одной стороны к Троицкому подворью, а с другой — к житницам, стоявшим на Хлебенном государевом дворце. Он был удален от Теремного дворца более чем на 50 саж. Однако царица не согласилась на переселение и осталась на своем старом месте. Крекшин рассказывает, что царевич Петр сам ходил к царю-брату жаловаться на нового Годунова, боярина Языкова, который старался устроить это переселение [53]. После того на стрешневском месте были выстроены сначала деревянные, а потом каменные хоромы для царевен, а затем и для вдовствующей супруги царя Феодора Марфы Матвеевны. Новые хоромы, построенные на этом месте, примкнув к Патриаршему двору, соединили сенные церкви Екатерининскую и Евдокеинскую и вообще нынешний Терем с хоромами царевен возле Троицкого подворья. Потом, в 1680 г., государь как для себя и своей супруги (М. № 20, 21, 30), так и для своих сестер, меньших и больших царевен, выстроил новые деревянные хоромы, вместо старых, которые были разобраны. Государевы хоромы стояли у Терема подле западной стены Евдокеинской теремной церкви; сюда же перенесены были и хоромы царицы и перед хоромами был разведен комнатный сад, а дальше, как упомянуто, тянулся ряд хором царевниных тоже с садом. На сенях у царевен, кроме перестройки их хором, государь возобновил церковь Спасова Нерукотворенного Образа и построил над ее трапезою новый храм во имя Успения Богоматери, освященный в день Успения, 15 августа 1680 г. В 1681 г. государь выстроил для своего брата Ивана Алексеевича также новые деревянные хоромы, любопытное описание которых, знакомящее отчасти и с техникою старинного плотничного дела, мы помещаема отделе Материалов № 36, 37.

В то же время (с 1677 г.) царь Федор Алексеевич обновил и свой Каменный верхний Терем, со всеми церквами, которые находятся на сенях этих хором в связи с собором Спаса Нерукотворенного. Возобновлен был также и этот собор (М. № 19, 26) и расписан снаружи, со стороны алтарей, аспидом розными цветами (под мрамор). Над приделом Иоанна Белоградского (ныне Иоанна Предтечи) он надстроил небольшой придел в честь Распятия, украсив его медным вызолоченным иконостасом. Потом, в 1679 г., среди верховых церквей, между храмом св. Евдокии (который в 1681 г. освящен был во имя Живоносного Воскресения) и между придела во имя Иоанна Белоградского, государь повелел устроить Голгофу, где быть Страстям Господним. В узком коридоре, который разделяет эти церкви, живописец Дорофей Ермолаев сделал алебастровый свод, или пещеру, которую ученики его расписали черепашным аспидом, то есть под мрамор. В этой пещере, на каменной горе, расписанной также красками, поставлено было, на большом белом камне, кипарисное Распятие, сохранившееся, кажется, и доныне и вырезанное рельефно старцем Ипполитом, искуснейшим резчиком того времени. Пещера эта была украшена алебастровыми колоннами, на тумбах и наверху с гзымзом; посреди этих колонн, против Голгофной горы, поставлена была плащаница, или Гроб Господень, над которым висели на проволоках шестьдесят алебастровых херувимов, расписанных красками поподобию, с золоченными по гунфарбе нетленными венцами и крыльями (240 крыл). Около Гроба Господня висели также 12 стеклянных лампад, а у стен стояли живописные картины, изображавшие евангельские притчи: Сошествие во ад. Воскресение, Вознесение и «Христос явися Марии Магдалине». Эти картины, писанные на полотнах живописцем Ив. Салтановым, вышиною были по 3 аршина, шириною в свету по 1 3 /4 аршина. В 1681 г., 12 декабря, государь повелел устроить, между новою церковью Распятия и своих деревянных комнат в особой небольшой каменной палатке, Вертоград с Господним Гробом. Своды и стены этого Вертограда поручено было обделать мастеру Степану Заруцкому «из алебастроваго камени, цветные, с розными краски». Окончить это дело государь назначил к 10 апреля 1682 г.: почему, для поспешенья, работали даже по ночам, но тяжкая болезнь и потом преждевременная смерть царя (27 апреля), вероятно, остановили и, может быть, совсем прекратили постройку этого Вертограда, потому что в последующее время о нем уже вовсе не упоминается. Церковь Распятия возвышалась в уровень с кровлею Грановитой палаты, так что к ее алтарю был ход с этой кровли.

С другой стороны теремов, в 1681 г., перед четвертою теремною комнатою было устроено такое же крыльцо, какое находилось перед Переднею на Каменном дворе. Перед крыльцом была выровнена площадь и на ней поставлены для государя брусяные хоромы в длину 7 саж., поперек 6 саж., на каменных стенках, вместо подклетов, вышиною в 4 арш. Под четвертою же комнатою в подклете была устроена мыленка (М. № 32). Затем перестроена была церковь Рождества Богородицы (М. № 11, 31, 64). К ней приделали новую трапезу; собрали с нее главы и по сводам выверстали площадь наравне с площадью, которая находилась у терема под новыми хоромами; на этой площади, устроенной таким образом над церковью и над трапезою, построили новый пятиглавый храм, во имя Сошествия Св. Духа, с небольшим приделом с северной стороны. В этой же местности были произведены и другие перестройки (М. № 10, 63). В 1679 г. государь возобновил также церковь Похвалы Богородицы на новом Потешном дворе, здание которого, сохранившееся доныне, было построено в это же время.

Из больших палат, в 1681 г., были возобновлены две Набережные, Ответная и Панихидная; последнюю, в которой оказались трещины, связали с лица кругом железными связями; внутри также положили проемные связи; внизу, где тогда же устроивался из старого новый Набережный Нижний Красный сад на особом каменном здании, к этому зданию со стороны Тайницких ворот, для подкрепления Панихидной палаты, подведен был каменный бык, или контрфорс (М. № 18). Столовая изба и при ней сад, между Средней Золотой и алтарями Спасо-Преображенского собора, были разобраны, и на их месте выровнена площадь (М. № 8, 25). Столовая была перенесена в возобновленную Панихидную палату, которая и именовалась с этого времени Столовою. Между церковью Иоанна Предтечи и Колымажными дворцовыми воротами, в двух палатах, где были Резные и Столярные палаты, перенесенные в другое место, помещена царская Аптека. Потом возобновлены были все палаты Сытного, Кормового и Хлебенного дворцов, по линии от Колымажных до Куретных дворцовых ворот, где теперь Кавалерские корпуса, и построены Новые портомойни в длину на 11 саж., поперек на 3 саж. (М. № 13–14, 75).

По смерти Федора Алексеевича, в ноябре 26-го числа 1682 г., часть обновленного им дворца, примыкавшая ко двору патриарха, сделалась жертвою пожара: сгорели деревянные хоромы царя Петра Алексеевича и хоромы царевен; потом занялся и Успенский собор, на котором сгорела кровля и в главах оконницы, так что все значительные иконы и мощи чудотворцев вынесены были в это время, на случай опасности, в Архангельский собор [54]. В 1683 г., на месте погоревших хором, выстроены были для царя Петра и его матери царицы Натальи Кирилловны деревянные хоромы (М. № 83, 87, 88), а для царевен: Софьи, Екатерины, Федосьи и др., живших после пожара на Потешном дворе, каменные палаты (М. № 79, 82) о трех житьях, то есть этажах, из которых в нижнем была устроена комната, где сидеть с бояры — слушать всяких дел: явление, по тому времени, не «совсем обыкновенное на женской половине царского дворца, и особенно на половине царевен, но весьма понятное, если мы скажем, что эта думная комната устроена была по назначению царевны Софьи Алексеевны. В одно время с этими палатами, в 1684 г., построена на Кормовом дворце, возле новых хором царя Петра и его Верхнего Красного сада, новая церковь во имя св. апостол Петра и Павла, тезоименитых царю. В июне того же года велено было написать в эту церковь местные пророческие и праотеческие иконы и сделать иконостас, позолотив его сусальным золотом.

В 1682 г., на площадке между теремами и церковью Сошествия Св. Духа, выстроены для царей новые Брусяные хоромы, а в 1683 г. сделаны Брусяные хоромы и две избушки для царевен больших (М. № 63, 67–68, 70, 73). В 1683 г. в Меньшей Золотой палате, для подкрепления Верхоспасского собора, под своды подведены были крестообразно каменные перететивья, которые хотя и обезобразили эту древнюю палату, но зато сберегли ее от неминуемого разрушения; потом в палатах Грановитой, Золотой Средней, Ответной и других исправлены все ветхости и возобновлено также Красное крыльцо. О многих других незначительных поновлениях и постройках не станем здесь упоминать, потому что это относится уже к полной истории дворца и не может войти в тесные пределы, назначенные для нашего очерка. Подробности о некоторых, указанных выше перестройках и поделках помещены в отделе Материалов.

В конце XVII ст., пред единодержавием Петра, дворец достиг самого цветущего состояния, до какого не достигал он ни в одно из предыдущих царствований. В это время его обширность и относительное великолепие вполне выразили характер древней царской жизни, во всем ее блеске и царственном просторе, и с этого же времени начинается постепенное его запустение и разрушение. В год смерти последнего старинного московского царя Ивана Алексеевича, в то время, как Петр работал под Азовом, 6 июня 1696 г., на дворце сгорели государевы хоромы: выгорело все без остатка, по свидетельству Желябужского. В 1701 г., 19 июня, новый пожар опустошил весь Кремль. В тот день, как записал один современник, «в 11 часов в последней четверти волею Божиею учинился пожар в Кремле-городе, загорелись кельи на Новоспасском подворье, что против задних ворот Вознесенского монастыря. И разошелся огонь по всему Кремлю, и выгорел Царев двор весь без остатку: деревянные хоромы и в каменных все нутры, и в подклетах и в погребах запасы и в ледниках питья и льду много растаяло от великого пожара, ни в едином леднике человеку стоять было невозможно; и в каменных сушилах всякие запасы… и Ружейная Полата с ружьем; и Мастерские Государевы полаты… святые церкви, кои были построены вверху и внизу в государеве доме, кресты и кровли и внутри иконостасы, и всякое деревянное строение сгорело без остатку… И набережные государевы полаты, и верхние и нижние, кои построены в Верхнем Саду, выгорели… И все государевы Приказы и многие дела и всякая казна погорела… Кто ни был живущие в Кремле, все без остатку погорели…» Старина истреблялась старым же ее губителем — пожаром, от которого теперь особенно пострадал Задний государев двор, большею частию жилые и служебные постройки, именно Теремный дворец, каменные хоромы царевен и все здания, прилегавшие в Патриаршему двору и к Троицкому подворью; также деревянные хоромы, стоявшие подле Терема, и большой корпус с дворцами Сытным, Кормовым и Хлебенным. Хотя каменные здания и были возобновлены, но погорелые их стены не были уже столько прочны, так что через полстолетие пришли в совершенную ветхость и были разрушены по необходимости прежде других старинных зданий. Живые следы этого пожара в дворцовых зданиях оставались еще и в 1722 г.

Расположение дворца, сохранив первоначальные древнейшие черты, получило в XVII столетии, при увеличении царского семейства, более широкие размеры. Мы уже имели случай заметить, что все здания государева дворца, соответственно их назначению, составляли три особые отделения: постельные, или жилые, хоромы, палаты, или парадные залы, и, наконец, все здания, в которых помещались различные заведения царского хозяйства. Во второй половине XVII столетия, жилые летние покои государя находились в нынешнем Теремном дворце, а зимние — в деревянных хоромах, стоявших подле Терема, одни у церкви Рождества Богородицы, другие у церкви Живоносного Воскресения; с этой же восточной стороны Терема в разных местах стояли деревянные хоромы цариц и царевичей, и больших и меньших царевен. Большие палаты, Грановитая, Золотая и др., примыкали к площади между соборами, а все хозяйственные здания расположены были в разных местах вокруг дворца, так что весь юго-западный угол Кремля, от Тайницких и до Троицких ворот, занят был дворцовыми строениями. Точное определение местности различных зданий царского дворца представляет величайшие затруднения по недостатку древних чертежей. Чертежи, хотя и деланные обыкновенно от руки, по глазомеру, составлялись и в то время, по случаю каждой постройки, а тем более значительной, каковы были каменные палаты и другие подобные здания. Есть свидетельство, что в 1686 г. составлялся общий чертеж всему дворцу, «всем государским хоромам, полатам и всяким зданиям, которые в Кремле на их государском дворе» (М. № 89). К сожалению, этот чертеж не сохранился или, по крайней мере, неизвестен нам. Недавно мы получили возможность воспользоваться копиями с чертежей, составленных в 1751 г. Эти копии, не имеющие, однако, подробной описи, принадлежат ныне Историческому музею и представляют драгоценнейший памятник кремлевской дворцовой старины, который во многом с точностию выясняет, отчасти исправляет, отчасти подтверждает, прежние наши разыскания по этому предмету.

Пользуясь этими чертежами, а также напечатанными нами в первом томе «Материалов для истории, археологии и статистики города Москвы» (М., 1884) описями дворцовых зданий XVIII ст., мы можем представить теперь более обстоятельное обозрение старинного расположения зданий дворца во всем их составе, но, как и прежде, ограничимся указанием только главных частей. Как и прежде было сказано, лицевая сторона дворца выходила на площадь между соборами, которая, подобно площади Китай-города, также иногда именовалась Красною (Дв. Разр. III, 973). На эту действительно замечательную площадь дворец выдвигался самою большою и красивою из своих палат, Грановитою палатою, с лестницею возле нее, которая вела на Красное крыльцо и Передние переходы, простиравшиеся от угла Грановитой палаты до паперти Благовещенского собора. В глубине между палатою и собором, на средине переходов, стояла Золотая Средняя палата, к которой прямо к дверям ее сеней вела с площади другая лестница. Средняя, известная в конце XVII ст. под именем Золотой лестницы и Золотой решетки. (Дв. Разр. I, 99. 639. III, 17, 85). Третья лестница, приводившая на те же переходы Красного крыльца, находилась в паперти Благовещенского собора и прозывалась Благовещенскою.

Неподалеку от Благовещенской лестницы, между соборами Благовещенским и Архангельским, стоял особняком Казенный двор, сохранявший государеву казну — серебро и золото в разных вещах, большею частою в посуде, которою украшались почестные царские столы; также дорогие золотные, серебряные и шелковые ткани; огромный запас сукон и других шерстяных и бумажных тканей; огромный запас мягкой рухляди: дорогих собольих, также куньих, беличьих и других легких мехов, которые употреблялись в то время на одежду. Для обделки мехов во дворе, в местности с южной стороны Архангельского собора, находилась Скорняшная палата, к которой был и особый ход за собором. Вообще на Казенном дворе сохранялась всякая домовая казна, которая употреблялась на обиход государев, а также в раздачу годового жалованья и в награду за службы. Здесь же в Образовой палате хранилось множество икон, крестов, ковчегов со св. мощами и разной другой святыни. Казенный двор соединялся с дворцом переходами с западной стороны Благовещенского собора и особыми палатами, которые примыкали к собору с южной стороны.

Войдем в старый дворец по главной лестнице у Грановитой палаты. Эта лестница состояла из 32 ступеней и была вымощена ступенным белым камнем, а поверх его железными плитами. Она делилась на четыре доли тремя рундуками, или площадками, отдыхами, и простиралась по длине, с ступенями и площадками, на 11 1 /2 саж., а в ширину на 3 саж. По левой стороне от всхода она была ограждена каменными украшенными резьбою перилами, покрытыми каменною лещедью. У каждой площадки на этих перилах был помещен каменный вызолоченный лев, всего три. Вся лестница была покрыта медною кровлею, которая над двумя нижними площадками была устроена в виде красивых шатров с орлами наверху, а верхняя площадка была покрыта бочкою, как это видно на картинах избрания на царство царя Михаила. Шатер над нижним рундуком, или площадкою, основан был на резных каменных столбах, сомкнутых вверху сводами в виде портика, над которыми красовались золоченые резные орлы. В пожар 1696 г. шатры погорели и с того времени уже более не устроивались. Вся лестница осталась открытою, и из-под нижнего шатра сохранились только каменные столбы со сводами, которые в последнее время были возобновлены по старым рисункам, но, собственно, в том же разрушенном виде без необходимой шатровой кровли. Само собою разумеется, что древние кровельные шатры лестницы должны были скрывать от всенародных очей торжественные царские выходы из дворца, почему и устройство древнего покрытия лестницы оставлено как излишнее. Эта лестница еще со времен царя Федора Ивановича именовалась Золотою, вероятно, потому, что была расписана золотом и красками и имела золоченую кровлю, особенно в шатрах. В XVII ст. ее называли, кроме того, Большою и Красною. У входа она запиралась железною решеткою, покрытою также красками и золотом.

По лестнице всходили прежде всего на Красное крыльцо, как в собственном смысле называлась небольшая площадь перед входом в Грановитую палату, которая простиралась в длину (несколько дальше угла сеней Грановитой палаты) на 6 1 /2 саж., а в ширину на 3 саж., какой ширины была и самая лестница. Крыльцо (или эта площадь) было покрыто особою кровлею в виде двух шатров по тесу белым железом.

От этого крыльца влево к Благовещенскому собору до Набережной Столовой палаты протягивалась площадь Передних переходов, именуемых также Красным крыльцом, длиною 17 саж., шир. 11 арш., обнесенная со стороны Соборной площади каменными резными перилами. Эти Передние переходы и теперь существуют почти на том же месте.

С этих переходов, прямо против дверей Золотой палаты, вниз на Соборную площадь вела, как упомянуто, каменная лестница, что словет Золотая решетка, длиною 7 саж., шириною между перил 1 1 /2 саж. Внизу лестница запиралась железною створчатою решеткою, вышиною в 2 саж., шир. 1 1 /2 арш., которая была вызолочена, почему и называлась Золотою.

С площадки Красного крыльца одни двери вели на обширную заднюю площадь Постельного крыльца. Это были Красные двери, створчатые, обитые жестью и по жести расписанные золотом и красками, вышиною 3 1 /4 арш., шириною 2 арш. Они находились между углом сеней Грановитой палаты и углом Шатерной. Другие двери вели в сени Грановитой палаты.

Сени были длиною 23 арш., шириною 13 арш.; в них было 3 окна двойных, выходивших на Постельное крыльцо, и две двери створчатые, обитые белым железом, одни с Постельного крыльца, другие с Красного.

Грановитая палата и по старой мере имела длины от В. к 3. 11 саж., ширины 10 саж.; в ней посредине, как и теперь, был столб каменный, шириною 2 1 /2 арш.; в нижних стенах 12 окошек; у стен со всех 4 сторон взруб брусяной и дощатый; рундуки, т. е. площадки взруба, брусяные; у западной стены к углу стояла печь ценинная вышиною 3 саж., шир. 5 арш.; двери из сеней створчатые, обитые белым железом.

По линии Передних переходов, начиная от Красного крыльца к Благовещенскому собору, стояли следующие палаты:

Палата Шатерная, имевшая длины от В. к 3., т. е. от Красного крыльца в глубь двора, 12 саж., ширины 3 саж. Это была кладовая, в которой сохранялась шатерная казна, всякого рода походный и хоромный наряд и убор, царские шатры и ставки, выходные государевы места, род балдахинов и т. п. Окна и двери этой палаты выходили на Постельное крыльцо.

Рядом с Шатерной находились сени Золотой Средней палаты дл. 17, шир. 13 арш. В них по сторонам дверей с Красного крыльца было два окна. Другие двери на противоположной стороне вели к Столовой избе, стоявшей на Спасском дворце, позади Золотой палаты. Третьи двери направо в углу вели в Шатерную палату. Вокруг у стен сеней находились обычные лавки.

Из сеней в Золотую палату вели двое дверей, одни парадные створчатые, другие, ближе к дверям в Столовую избу, одинакие.

Золотая палата в длину и в ширину имела 18 арш. У ее стен со всех четырех сторон были устроены брусяные взрубы, как и в Грановитой палате. На Красное крыльцо выходило 3 окна и к Набережной палате также 3 окна. Близ малых дверей стояла ценинная печь, вышиною 6 арш., шир. 4 арш., глубиною 3 арш.

Позади палаты, на Спасском дворце, как упомянуто, стояла Столовая Брусяная изба с сенями и с переходами, или крыльцом, которое называлось также Столовым. Она была покрыта высокою шатровою кровлею с орлом вверху, которая с Соборной площади была видна над кровлею Золотой палаты. Со стороны Постельного крыльца, перед избою, находился комнатный сад, расположенный над сводами нижнего этажа дворцовых зданий. С другой стороны, через переходы, стояли две Набережные палаты с особыми сенями перед каждой.

Против западных ворот Благовещенского собора, примыкая к его паперти, стояла палата Сборная, или Панихидная, именовавшаяся в конце XVII ст. Столовою. Как выше было упомянуто, она построена на месте великокняжеского терема и вначале называлась Малою в отличие от Большой, т. е. Грановитой. В ней, по древнему обычаю, после царских панихид, бывали сборы большие, или собрания духовенства, которому предлагались здесь царские поминовенные обеды, отчего она и получила наименование Сборной Панихидной. (Бывал в ней корм, ел в палате патриарх и все власти.)

Сени перед палатою были длиною 16, шир. 21 арш., с пятью окнами и створчатою дверью. В них была также печь ценинная, выш. 6, шир. 4, глубиною 3 арш.

Из сеней в палату вели двери, также створчатые. Мерою палата была длиною 29, шир. 21 арш. В ней своды утверждались на одном столпу, как и в Грановитой, но на круглом, толщиною в 1 1 /4 арш. У стен со всех четырех сторон был взруб брусяной; в нижней части стен находилось 12 окон, в верхней 3 окна малых. Видимо, что она строена по тому же плану, как и Грановитая. В ней стояла печь ценинная, выш. 9 арш., шир. 4 1 /2 арш., глубиною 2 3 /4 арш.

Далее, по набережной стороне, к западу стояла Ответная Посольская палата, служившая своими стенами продолжением стен Сборной, или Столовой, палаты. Сени перед нею были мерою дл. 12, шир. 15 арш., с 4 окнами и двумя дверями, одни створчатые, другие одинакие, и с печью ценинною, выш. 5, шир. 1 3 /4, глубиною 2 арш.

Самая палата была почти той же меры (11 1 /4, 14 1 /4 арш.), с 4 окнами, двумя дверями и ценинной печью. В конец XVII ст. пол в ней был гончарный каменный, набиран узорами вроде мозаичного. В этой палате происходили совещания и беседы бояр с иноземными послами, которые получали здесь царские ответы, или решения посольских дел, отсюда и название палаты Ответною и Посольскою. Для удобства слушать самому государю эти совещания в палате был устроен тайник с особым окном и с круглою потайною лестницею со стороны переходов и крыльца к Спасу во двор.

Эти две Набережные палаты и со своими сенями, как отдельная постройка, были покрыты особою общею для них кровлею, длиною на 15 1 /2, шир. на 11 саж. С набережной стороны возле этих палат был расположен Нижний Красный Набережный сад с круглою башнею на углу к Тайницким воротам.

Таков был лицевой, передний, отдел дворцовых зданий, заключавший в себе одни только приемные палаты.

Дальше по набережной стороне дворцовых зданий, через небольшую площадку, стоял Сретенский собор, за которым следовал особый корпус с разными палатами, простиравшийся до церкви Ионна Предтечи. Возле Сретенского собора и этого корпуса под горою помещался Запасный двор, над каменными палатами которого был расположен обширный Верхний Набережный сад.

Жилые помещения государя и его семейства, под именем Постельных хором, были расположены в сохранившемся до нашего времени так называемом Теремном дворце, частию в его каменных комнатах, а более всего в деревянных хоромах, находившихся или над самым его зданием, или рядом в соединении с ним особыми переходами. Необходимо заметить, что здание Теремного дворца, протягивающееся на 47 саж. по прямой линии от В. к 3., от угла Грановитой палаты к церкви Рождества Богородицы, составляло, так сказать, становой хребет дворцовых зданий, самую середину всего пространства, занятого дворцовыми постройками. Оно делило это пространство на два особые большие двора, из которых один двор, главный, с южной стороны от Терема, был расположен около древней церкви Спаса на Бору, с двумя воротами, передними от Соборной площади и задними к Боровицким кремлевским воротам, называвшимися Колымажными. Другой, собственно хозяйственный, или служебный. Задний двор, с северной стороны Терема, простирался к кремлевским Троицким воротам, с одними воротами — Куретными. Он в свой черед делился на два двора, или дворца, Кормовой и Хлебенный.

С Соборной площади на Спасский двор, как можно его называть, вели, как упомянуто, Передние проезжие ворота под сенями Средней Золотой палаты, между Среднею и Грановитою лестницами. В длину этот проезд имел 21 саж., шириною в 2 саж. По своей наружной обделке со стороны Спасского двора эти ворота назывались также Красными[55]. На дворе они выходили против юго-восточного угла Спасской церкви, или против алтаря ее южного придела.

С этого двора от Спасской церкви по Постельной лестнице в 42 ступени с двумя рундуками, или площадками, входили на Постельное крыльцо. Так именовалась обширная площадь, занимавшая угол между зданием Теремного дворца и Грановитой палаты. В длину эта площадь простиралась на 17 саж., в ширину на 12 саж. Почти на самой средине площади возвышалась каменная же большая лестница, по которой всходили к государевым покоям в Теремном дворце. В XVII ст. она прозывалась Золотою, также Золотым крыльцом к Золотою решеткою, потому что вверху была ограждена узоловатой, т. е. узорочной сквозной, решеткой, расписанной золотом и красками.

Все обширное пространство площади Постельного крыльца именовалось также Боярскою площадкою, потому что здесь обыкновенно собирались и постоянно толпились стольники, стряпчие, жильцы, дворяне московские и городовые, полковники и вообще служилое дворянство, или все те, которым был дозволен сюда вход.

Здесь, сходя с Верха, из комнат государя, дьяки сказывали во всеуслышание царские указы о назначениях государевой службы. Стольники, здесь собиравшиеся, в отличие от комнатных, которые, по близости к царской особе, могли входить в его комнаты, назывались площадными.

В 1677 г., прямо против входа на Постельное крыльцо, у деревянной переграды, отделявшей Боярскую площадку от Золотого крыльца, стояла большая картина, писанная по полотну и изображавшая притчи, т. е., вероятно, что-либо аллегорически назидательное для собиравшейся здесь дворянской толпы, именно в смысле почтения к месту, которое служило входом в царское жилище. Боярская площадка с лестницею и теперь сохранила свое место у внутреннего входа во дворец от Спасской церкви во Владимирскую залу. Другая часть Постельного крыльца или его площади с местностью Золотого крыльца вошла ныне под ту же Владимирскую залу Нового дворца.

Обширная площадь Постельного крыльца была расположена перед тем ярусом Теремного дворца, который был построен еще Алевизом над подклетами и белокаменными погребами. Этот ярус заключал в себе на протяжении 33 саж. девять палат почти одной меры, каждая около 6 саж. длиною и 3 саж. шириною. Крайняя палата к востоку, выходившая угол в угол к Грановитой палате и, след., на лицо дворцовых зданий, с XVI ст. становится известною под именем Золотой Царицыной палаты, в которую вход был из ее сеней, называвшихся также Проходною палатою, потому что эти сени вели на Задний внутренний двор Постельных хором, на царицыну половину. В древнее время и в начале XVII ст. эта проходная палата называлась также Жилецкою, так как в ней собирались обыкновенно дежурные дворяне-жильцы. Впоследствии это помещение для жильцов было переведено в подклетный этаж, находившийся под площадью Постельного крыльца, где был старый жилецкий подклет, в котором иногда стегали дворян батогами за неправильные споры по местничеству и за другие провинности или сажали здесь же под арест в глухую палатку.

Из тех же сеней Царицыной Золотой палаты налево дверь вела в Мастерскую палату, как называлось целое дворцовое ведомство, сохранявшее и изготовлявшее все наряды и уборы царской одежды, как равно и одежды царицы и царских детей и всего их постельного обихода. Мастерская палата занимала своими мастерскими и кладовыми ряд комнат, следовавших далее к западу от упомянутых сеней до церкви св. Лазаря, находившейся под церковью Рождества Богородицы. Возле церкви Лазаря, как упомянуто выше, в XVI ст. в этом же этаже Теремного дворца стояла особая палата, Задняя, приемная вел. княгини Елены, матери Грозного. В своих стенах она должна сохраняться и до настоящего времени, обращенная в помещение для придворных лиц. Вокруг всех помянутых палат протягивались переходы в 3 арш. шириною, соединявшие все помещения между собою.

В XVI и в XVII ст., до постройки Теремных покоев, над этим алевизовским (вторым) этажом дворца помещались деревянные хоромы государевы у Постельного крыльца и царицыны ближе к церкви Рождества Богородицы, составлявшие третий ярус здания. Нет сомнения, что на месте этих старых деревянных хором царь Михаил Федорович выстроил для своих царевичей Ивана и Алексея новые каменные в три яруса, в которых потом поселились и сами цари. По всему вероятию, и прежние деревянные хоромы состояли также из трех ярусов с обычным теремом-чердаком наверху.

С Постельного крыльца в эти хоромы, как упомянуто, вела Золотая лестница, огражденная у самого входа на государев Передний каменный двор золотою узоловатою решеткою с тремя створчатыми дверями, вышиною в 3, шириною около аршина.

На перилах лестницы, у двух ее площадок, или отдыхов, по сторонам помещались золоченые львы-звери, по два на площадке. Передний двор представлял площадь между церковью Спаса за Золотою решеткою и зданием Терема длиною 22, шир. 13 арш. Прямо против входа на этот двор с Постельного крыльца в двери Золотой решетки, у переграды, отделявшей двор от переходов в другие церкви, стояла (с 1677 г.) большая картина, писанная на полотне живописцем Ив. Салтановым и изображавшая Видение царя Константина, како явися ему крест.

Возле этой картины налево находилось каменное переднее Золотое же крыльцо с лестницею под красивою шатровою кровлею, устроенною над верхнею его площадкою, которое вело в Передние проходные сени (ныне столовая, или трапезная, комната). Из этих сеней входили в Переднюю палату (ныне соборную или гостиную), называвшуюся иногда, по старому понятию, Переднею избою. Когда в конце XVII ст., вероятно, при царе Иване Алексеевиче, проходные сени переустроены были в Переднюю, то и Передняя была переименована вКрестовую.

Далее следовала комната, собственный кабинет государя (ныне престольная), которая при царе Михаиле называлась Золотою, а при царе Алексее Мих. известна была по преимуществу под именем Комнаты [56]; середнее окно этой палаты снаружи было украшено каменною резьбою с изображением львов и розметных трав. С северной стороны перед палатою находились небольшие сени, из которых был всход в верхний Терем и сход в нижний ярус здания.

За комнатою находилась последняя комната. Крестовая, или Моленная (ныне опочивальная), называвшаяся иногда просто третьею. В ней была отгорожена небольшая комната, известная под именем четвертой, где находилась опочивальня, или почивальня, вроде алькова, или по-русски чулан. (Ср. итальянское cella — келья). Возле сеней государевой комнаты и упомянутой четвертой, со стороны Кормового дворца, находились две комнаты, где стаивали с кушаньем, то есть где находился царский буфет.

Верхний пятый ярус этого здания представлял одну обширную залу длиною около 7 саж., шириною около 3 саж., с 13 светлыми окнами со всех четырех сторон. Он назывался Каменным Чердаком, или в собственном смысле Теремом, по сторонам которого обширные площадки к Спасской и Рождественской церквам и переходы с других двух сторон именовались Верхним каменным двором[57]. Наружные стены Терема и государевых покоев и до сих пор сохраняют богатые украшения из разноцветных изразцов.

Эти хоромы, сохранившиеся до наших дней, несмотря на то, что были уже каменные, вполне изображают устройство и старинных деревянных хором, а потому служат любопытным и единственным памятником старого царского быта. В них воспитывался и жил царь Алексей Михайлович, а потом его сыновья, царь Федор и царь Иван Алексеевичи; в них до первого своего путешествия за границу останавливался иногда царь Петр Алексеевич; последним обитателем Теремов был царевич Алексей Петрович.

У хором, как следовало в деревянных постройках, был тоже и свой подклетный ярус, третий во всем здании, где находились разные служебные и деловые комнаты и где жили некоторые из ближних людей к особе царя. При царе Михаиле, в малолетство царя Алексея, здесь помещалась и Потешная палата, занимавшая особую комнату под Теремными покоями. Под четвертою комнатою была устроена государева мыленка, в которую государь хаживал по потайной лестнице, сохранившейся доныне. Небольшая палатка, где помещалась мыленка, вся была выложена и опаяна свинцовыми досками для того, чтобы вода не могла пройти сквозь своды в нижний этаж.

Над тем же подклетным этажом, к Рождественскому собору, на уровне Теремных покоев, находилась площадь, длиною около 10 саж., шириною 8 саж., на которой стояли хоромы придворных богомольнее, столько любимых царем Алексеем Михайловичем.

Лицевая сторона Теремных покоев была обращена во двор к собору Спаса Преображения или к набережной стороне дворцовых зданий, к югу.

С внутренней, северной стороны Теремного дворца, к нему, именно к государевым покоям и к церкви Спаса за Золотою решеткою, примыкали каменные и деревянные хоромы цариц и царевен, т. е. всей женской половины царского семейства с их домовыми церквами. Они занимали пространство с лишком на 50 саж. в длину к северу и на 40 саж. в ширину, от 3. к В., где, с восточной стороны, их линия примыкала к Патриаршему двору. С Теремным дворцом они соединялись многими открытыми площадками и переходами и крытыми сенями, расположенными на уровне площадей и переходов, какие существовали у Теремного дворца, а потому и самые этажи этих хором высились соответственно этажам Терема. Возле Терема, в уровень с его комнатами, на расстоянии от него 10 саж., в конце XVII ст. находились хоромы царицы Наталии Кирилловны с малолетным сыном Петром Алекс., деревянные, построенные на каменных стенах и столбах, среди которых помещались их разные служебные палаты. В прежнее время здесь помещались хоромы государевы и прежних цариц. Эти хоромы и при них церковь находились прямо против Теремов, по направлению к северу, и занимали площадь в длину к северу почти на 20 саж., в ширину с лишком на 13 саж. Нижний ярус хором состоял, как упомянуто, из стен и столбов с находившимися среди них служебными помещениями, и из площадок на уровне каменного Теремного дворца, перед церковью Спаса за Золотою решеткою. В этом ярусе на северо-западном углу стояла церковь Петра и Павла, каменная, занимавшая место в длину и с трапезою с лишком 9 саж. и в ширину около 4 саж. Она высилась над всеми другими зданиями внутреннего двора на уровне с Теремом государя. Церковь была пятиглавая, главы и резные железные кресты были вызолочены, кровля была из кованого железа. В церкви было 17 и в трапезе 6 окон с железными решетками, вышиною 2 3 /4 арш., шириною 1 1 /2 арш. Полы были дубовые косящатые. Возле церкви находилась палатка с сенями, из которых кверху вела комнатная круглая лестница. В церковной трапезе, по всему вероятию, были хоры-полати, примыкавшие одною стороною к деревянным хоромам царицы. Около церкви были переходы. Против алтаря была расположена площадка, длиною в 8 1 /2 саж., шириною в одном конце 6 саж., в другом 11 арш., на которой был разведен сад, огороженный балясами, с небольшим прудом. Возле находилась еще площадка Потешная царевича Петра. Под хоромами царицы в нижнем этаже находилась Мастерская палата царицы и три палаты, в которых жили государевы богомольцы, длиною каждая в 6 саж. и шириною в 2 саж., и в каждой было по 2 окна. Размер этих трех палат явно показывает богаделенное их устройство.

Нет никакого сомнения, что это отделение царского дворца, примыкавшее переходами к Теремным покоям и принадлежавшее царице Наталии Кирилловне, было устроено царем Алексеем Михайловичем и для собственного жилища вместе с царицею, почему в нем же помещены были и его любимые старики-богомольцы [58].

В том же направлении, к северу от Теремного дворца, от Золотой Царицыной палаты и стоявшей возле нее церкви св. Екатерины, были расположены к стороне Патриаршего двора хоромы царевен, меньших, дочерей царя Алексея, и больших, старших, их теток, дочерей царя Михаила Федоровича.

Сначала здесь стояли их деревянные хоромы с теремом наверху, который был виден с Соборной площади за главами Успенского собора. В 1684 г. на место деревянных сгоревших были построены для их жилищ каменные корпуса в том же направлении, на пространстве от церкви Екатерины более 40 саж.

От хором царицы Наталии эти корпуса отделялись площадью в 30 саж. длины и около 6 саж. ширины. С этой площади, с одной стороны, особое крыльцо с лестницею вело к хоромам царицы, а с другой — обширное крыльцо с лестницею к хоромам царевен. Крыльцо царевен находилось прямо против церкви Петра и Павла, в 10 саженях от нее.

Возле этого крыльца стояли особым корпусом три палаты поваренные, где приспевали кушанье для царевен.

Мимо этих палат площадь уходила дальше к северу, где возвышались церкви Спаса Новая и под нею Успения, построенные для моления царевен же, которые жили на этом противоположном Теремному зданию краю дворца.

От Теремного здания хоромы царевен были расположены следующим порядком. Возле церкви св. Екатерины находились хоромы царевны Екатерины Алексеевны, составлявшие особый небольшой корпус, окнами в сад. Они заключались в пяти комнатах с сенями и крыльцом. Перед ними обширные переходы, длиною в 10 саж., шириною в 4 арш., вели к Екатерининской церкви и от других царевниных хором.

В верхнем ярусе этого корпуса находились комнаты царевны Марии Алексеевны, окнами в тот же сад, числом три, из которых вторая была столовая и крестовая с сенями, и третья, вероятно, опочивальня, из которой в крестовую проходила слуховая труба для слушания исполнявшихся молений и служб у Крестов. В первой комнате в 1722 г. еще оставалось «стенное письмо: Христово Воскресение и Вознесение с иными чудесами живописными». Как внизу, так и здесь крытые переходы того же размера вели к церкви Воскресения, находившейся над Екатерининскою церковью.

Далее следовали наугольные комнаты, обращенные к Успенскому собору, в которых, по всему вероятию, жила царевна Софья. Здесь, от этого угла и до другого по лицевой стороне здания, было расположено восемь комнат, все почти одинакового размера как в верхнем ярусе, так и в нижнем.

Комнаты распределялись по отделам для каждой царевны особо, причем перед каждым отделением или особым жильем находились особые сени. В упомянутом угловом отделении было три комнаты с сенями и небольшими сенцами при самой наугольной комнате. Второе отделение состояло также из трех комнат с особыми сенями. Затем следовали, как особое отделение, две комнаты, в которых жила старшая царевна Татьяна Михайловна. Возле ее комнат находилась мыльня деревянная, окладенная в каменных стенах.

Такое же почти распределение комнат существовало и в верхнем ярусе хором.

Описанный ряд комнат по линии к Патриаршему двору занимал и длину с лишком 23 саж., в ширину 6 саж. Все комнаты были одной меры, заветной для великорусской крестьянской избы, около 8 арш. в квадрате; каждая рядовая имела по два окна двойных и в угловых по 4 окна, вышиною по 2 арш., в ширину по 1 арш.; двери выш. по 3 арш., шир. по 1 1 /2 арш.; печи изразцовые, полы дубовые, косящатые или кирпичные (косяками или прямоугольниками и квадратами). Обширные сени при каждом особом жилье имели значение наших зал и служили для домашних девичьих игр и разных увеселений. Сени соединялись с нижними помещениями посредством круглых лестниц, находившихся в каждом отдельном жилье.

Перед окнами царевен в среднем ярусе их хором был расположен сад, длиною почти 12 саж., шир. с лишком 6 саж., который продолжался и далее на 9 саж., узкою полосою под самыми окнами царевен, быть может, только для устройства цветников. В саду еще в 1722 г. росли яблони, груши, вишни и смородина. В известный пожар 1737 г. в этом саду сгорело яблоневых деревьев 24, грушевых 8.

С угла на угол от этих хором стоял особый небольшой корпус, длиною 11 саж., шириною 5 1 /2 саж., в три яруса, в котором в конце XVII ст. жила вдовствующая царица Марфа Матвеевна (Апраксиных). В верхнем ярусе было три комнаты такой же меры, обширные сени и по сторонам их еще две комнаты, из которых одна была спальня: в среднем жилье комната да спальня и сени, из которых лестница круглая вела в верхние комнаты и в нижние подклеты. Возле отдельно стояла мыльня и две палатки, одна из них Стряпущая.

Хоромы царицы Марфы Матв. составляли северо-восточный угол всех дворцовых зданий и выходили лицом к Патриаршему двору, а боковою стороною к Троицкому подворью. На этот крайний угол дворцового размещения, после кончины царя Алексея Михайловича, намеревались, как сказано выше, переселить царицу Наталью Кирилловну с ее дорогим сыном Петром.

В расстоянии двух сажен от этих хором в среднем ярусе стояла церковь Спаса Новая (во дворце, наименованная так в отличие от Спасского же храма, что за Золотою решеткою), а над нею возвышалась церковь Успения Богородицы. Церковь Спаса занимала пространство в длину на 28 арш., в ширину 12 арш., кроме папертей. С южной ее стороны была устроена небольшая паперть, около двух сажен в квадрате, в которой стояло место царицы Марфы, обитое вишневым сукном. В известные дни, не входя в церковь, царица слушала здесь церковную службу в окно. Для зимнего времени в этой комнатке находилась и печка ценинная.

К верхней Успенской церкви приходом служил верхний ярус царицыных и царевниных хором. Таково было размещение вдовствующей царицы и больших и меньших царевен в верхних ярусах их хором.

Нижний, или подклетный, этаж описанных зданий, начиная от Светличной лестницы, заключал в себе: 1. Портомойные палаты, находившиеся возле Куретных ворот. 2. Переходы от Светличной лестницы к Теремному дворцу. 3. С этих переходов направо под церковью Петра и Павла и под хоромами царицы Натальи Кирилловны находилась Мастерская палата царицы, заключавшая в себе сени, приводившие в палату, где сидели судьи и где было место судейское, обитое красным сукном: потом палату Мастерскую, палату еще Судейскую и три Казенных палаты, где хранилась царицына казна. В портомойных палатах портомои (прачки) мыли царское белье. Над палатами возвышались портомойные решетчатые, сквозные чердаки, в которых это белье сушилось, украшенные решетками, прописанными по-стекольчатому. На Москве-реке у Водовзводной башни был портомойный плот, где полоскали белье, а на берегу стояла портомойная изба с разными принадлежностями для этого плота. В Кремлевской стене в этом месте находились особые малые ворота, называвшиеся портомойными, потому что через них носили на реку белье.

Не более, как на четыре сажени от западной стены церквей Спаса и Успения, находились Куретчые дворцовые ворота, отчего и церкви иногда обозначались выражением, «что над Куретными вороты». Над самыми воротами стояла большая каменная Светлица с большими проходными сенями, а подле нее несколько малых светлиц, в которых работали мастерицы — белошвеи и золотошвеи со своими ученицами. Существовавшая здесь у ворот лестница к этим светлицам и к хоромам царевен и царицы Марфы называлась Светлишною.

Далее к западу от Куретных ворот, на 15 саженях длины, шел ряд палат Хлебенного дворца до угла дворцовых зданий, выходившего к Троицким кремлевским воротам.

Затем от этого угла протягивался длинный каменный корпус в три этажа по направлению к церкви Рождества Богородицы и далее до самых Колымажных дворцовых ворот, стоявших к стороне Боровицких кремлевских ворот и вблизи древнейшей церкви Иоанна Предтечи. В этом направлении и теперь стоят так называемые Кавалерские корпуса дворцового ведомства.

Над самым углом указанного корпуса, обращенным, как упомянуто, к Троицким кремлевским воротам, высились как терем особые Государевы каменные же хоромы, составлявшие самый верхний, четвертый, ярус этого корпуса и расположенные также углом. Они заключали в себе, начиная со стороны Куретных ворот: сени (3?3 саж., 4 окна). Переднюю палату (16?16 арш., 8 окон), подле нее Комнату Наугольную (5?5 саж., 8 окон), к которой примыкали опять сени (5?5 саж., 8 окон) к особой Комнате (5?5 саж., 8 окон), имевшей и с другой стороны также сени (5?5 саж., 10 окон). Окна во всех комнатах были большие, вышиною и шириною по 2 арш., с слюдяными оконницами. В 1722 г. эти Государевы хоромы, погоревшие во время пожара 1701 г., оставались в полном запустении, не покрытые даже и кровлею. Когда именно и для какой царской особы были построены эти хоромы, неизвестно. Они возвышались над дворцовыми зданиями в уровень с существующим доселе государевым Теремом, подобно наугольным же хоромам царицы Марфы Матвеевны.

Под этими угловыми хоромами и дальше по направлению к Рождественской церкви, в третьем и во втором этажах того же длинного корпуса были размещены палаты разных художеств и ремесел, составлявшие одно ведомство под именем Оружейной палаты.

Оружейная палата с приказом заведовали всею искусственною частью в домовом обиходе царей, как-то: художеством иконописным или живописным, к которому относилось и золотарное дело по дереву; золотым и серебряным делом; резным и токарным делом из дерева и кости; столярным делом; бронным, наводным, резным железным делом и т. д. Некоторые производства, по своей обширности или особому значению, составляли отдельные приказы, напр., существовал особый приказ Ствольный, приказ Золотого и алмазного дела, приказ Серебряный и др. Каждое производство помещалось в особых Мастерских палатах и светлицах, которые находились частию в этом же здании, а частию в других отделениях дворца. В Иконной палате работали иконописцы, живописцы, знаменщики (рисовальщики), левкащики, золотари. Для более искусных работ живописных построен был особый Иконный терем, стоявший в набережном отделении дворца, отчего и назывался Набережным. Там же находились, как было упомянуто. Резные и Столярные палаты. В Золотой палате работали золотых дел мастера и ювелиры; в Серебряной палате — серебряники; в Ствольном приказе самопальные мастера, мастера ствольного дела, станочного, замочного, сабельного, лучного, стрельного, пансырного, ножевого и разных других дел. В 1671 г. в ведомстве Оружейной палаты находилось иконописцев, живописцев и других мастеров 136 человек; в ведомстве Ствольного приказа 113 чел., в приказе Золотого дела 22 чел., в приказе Серебряного дела 39 чел., — которые все получали по окладам годового жалованья и с поденными кормами с лишком 5676 рублей.

Собственно Оружейная, или Оружничья, палата была дворцовым государевым арсеналом, где в особых комнатах и кладовых хранилось государево оружие, государев доспех и всякая оружейная броня, состоявшая из шлемов, или шеломов, шишаков, булатных шапок — мисюрок и ерихонок, стальных и булатных зерцал, или лат, кольчуг, юшманов, бахтерцов, наручей, бутурликов, украшенных золотою насечкою, а нередко и дорогими каменьями. Здесь хранились богатые выездные государевы саадаки, т. е. налучи и колчаны, убранные золотом, серебром, эмалью и дорогими каменьями; булавы, пернаты, шестонеры, мечи, сабли, кинжалы, ножи, щиты, копья, бердыши, топоры или секиры, также пищали (ружья), пистоли, даже пушки и т. д. В числе разного боевого оружия здесь же сохранялся запас оружия церемониального, употреблявшегося во время разных торжеств, именно протазаны, алебарды, копья, кончары (род мечей), посольские топоры и т. п. Кроме того, в Оружейной палате хранились и изготовлялись полковые знамена, государевы великие стяги, прапоры и вообще разные предметы полкового боевого и церемониального вооружения.

Для помещения драгоценной оружейной брони и другой различной оружейной казны или всяких дорогих предметов в этом здании была отделена особая, более других обширная палата, которая так и называлась Казенною, или палатою Большой казны. Она была украшена стенописью, а для размещения сохраняемого оружия в ней по местам стояли рундуки (особые поставцы) с гребнями (род карнизов) наверху. Здесь первым предметом среди разного оружия был царский скипетр, золотой, убранный дорогими каменьями и покрытый финифтью разных цветов, превосходной работы, быть может, мастеров Оружейной же палаты. Он сохраняется и до сих пор в этом царском древлехранилище, сохранившем и старое свое имя.

Палата Большой Оружейной казны находилась в средине упомянутого длинного корпуса близ описанных угловых Государевых хором. Далее следовали другие верхние кладовые же палаты, а под ними во втором этаже помещались в палатах разные мастерские, в числе которых палаты Золотого и Серебряного дела находились вблизи Рождественской церкви, где существовала в особой палате и царская Аптека.

В нижнем ярусе этого корпуса все палаты и под ними погреба были заняты помещениями Хлебенного (близ Куретных ворот), Кормового (под мастерскими Оружейной палаты) и отчасти Сытного дворцов.

Хлебенный дворец изготовлял разного рода печеный и пряженый хлеб, гладкий, т. е. обыкновенный, и изразчатый, т. е. украшенный разными образцами, печеный в формах в виде различных фигур, каковы, напр., были жаворонки, караси и т. п., и простые: папошники, сайки, калачи, баранки, сухари, перепечи, куличи, караваи, а также пироги разных наименований и масленичные ествы, т. е. пряники, и сахары, или конфекты.

Приспешные палаты и под ними погреба Хлебенного дворца, как упомянуто, находились у Куретных дворцовых ворот и заключали в себе Клюшную, или Клюшничью, палату, в которой сидели степенные ключники — распорядители Хлебенного дворцового обихода; палату Купецкую, где сидели купчины, закупавшие всякие хлебенные припасы; Светлицу, в которой отпускали хлебенные ествы; палаты Хлебенные Стряпущие, в которых, в одной особой пекли про великих государей хлебы приказные, т. е. что государи по желанию прикажут; в других припасали всякого рода хлеб обычный; палаты Мучные с закромами; палаты и сушила, в которых ссыпали разное зерно, пшеницу, горох, крупу, конопель и пр.; Бурникову избу, хотя она была такая же палата, в которой пекли про государя папошники, недомерки, кольца, ситные; далее палату Овощную, или Сахарную, в которой изготовлялись различные сахары (конфекты), сушеные и обсахаренные фрукты и т. п.; палату, в которой наливали и сушили яблочные пастилы; разные другие деловые палаты и потом под палатами погреба и ледники, сохранявшие масло коровье, ореховое, конопляное, яйца, сметану, творог и всякие припасы для хлебенного печенья.

Кормовой дворец был собственно царскою поварней, гдестряпали (работали) повары, помясы, шесники, куретники, животинники, засыпки и другие.

В числе различных деловых палат, составлявших обиход этого дворца, находились: Клюшничья, где сидели распорядители кормового обихода, степенные ключники; палатка, где сидели подьячие: Казенная, в которой сохранялась столовая золотая, серебряная, оловянная и всякая другая посуда; палата Скатертная, где сохранялись скатертные приборы: палата Проселочная; палата Соляная; мучная: деловые поваренные палаты, часть которых находилась и на Потешном дворце у Кремлевской стены близ Троицких ворот [59]: палата, в которой изготовляли кислые щи; большая палата, что называлась Сушило, где провешивали ветчину и рыбу; Куретная палата, отпускавшая в стол кур, гусей, уток и всякую другую птицу и надзиравшая за Куретным двором, который помещался вблизи задних дворцовых ворот, от того и прозванных Куретными. Под палатами находились разные погреба: масляный, сметанный, два астраханские, в которых «солили кабаны»; особый погреб, где ветчину солили. Посреди двора на Кормовом дворце было построено высокое сушило, где провешивали ветчину, языки, всякую рыбу и где в нижнем ярусе сохранялись гусиные полотки, икра, снетки, грибы и пр.

Во двор Кормового дворца выходила также стоявшая близ подклетов Теремного дворца Истопничья палата, которая заведовала отоплением царских хором и наблюдала за чистотою как в хоромах и сенях, так и на переходах, крыльцах, лестницах, на двориках или площадках и вообще по всему дворцу. Она смотрела также за освещением хором, сеней, крылец и лестниц, для чего заготовляла и хранила фонари, шанданы, подсвечники, ночники и т. п.; заготовляла умывальную посуду, лохани, кунганы, или рукомойники, ковши, тазы и пр. и всякие другие предметы, потребные для царских комнат.

Сытный дворец заведовал хмельным питьем всякого рода, приготовлял и сохранял в особенности различные меды и свое имя, по всему вероятию, получил еще в древние времена, так как сытою обозначался самый первоначальный способ приготовления медового питья, которое состояло из воды, насыщенной медом. Сырой мед доставлялся про царский обиход с оброчных и данных бортевых ухожьев, конечно, при значительном количестве воска, почему Сытный дворец заведовал также и изготовлением восковых свечей, и для церковных потребностей и для хоромного освещения. Таково было первоначальное дело этого ведомства. Потом это дело распространилось и усложнилось водворением разных других статей питейного обихода, так что Сытный дворец мог с большею точностью называться Винным или вообще Питейным дворцом, однако до последних дней сохранял свое первоначальное древнее имя.

По словам Котошихина, Сытный дворец занимал при царе Алексее Михайловиче более тридцати погребов и ледников, кроме обширного «погреба, что с заморскими питьями», или Фряжского, который находился под Столовою и Ответною палатами, вблизи Благовещенского собора, отчего и внутреннее крыльцо у этих палат прозывалось также Фряжским. Окнами этот погреб выходил в Нижний Набережный сад. В нем в трех обширных помещениях сохранялись фряжские питья: алкан, тентин, сек, романея, кинарея, мармазея, мушкатель, бастр красный и белый, ренское, церковное и др., также уксус ренской, уксус новгородский и, кроме того, лимоны и деревянное масло.

Как упомянуто, несколько палат Сытного дворца находилось в местности Кормового дворца, у проезжих ворот с Кормового на Сытный дворец под теремною церковью Рождества Богородицы. Здесь помещалась начальническая ключня, или Клюшная палата, где сидели распорядители питейного обихода степенные ключники; также Казенная, хранившая золотую, серебряную и иную всякую питейную посуду; Светлица, в которой ставились питья для отпуска в хоромы и для раздачи по назначению, и некоторые другие малые палаты.

Подле ключни находились две палатки, в которых отпускали в Верх водку и вино двойное; в 1722 г. в них была печь круглая железная, свидетельствующая, что и в то уже время входили в употребление железные печи. Здесь же находились: старая Клюшная изба, т. е. особая палата со старым наименованием избы; Водочная палата, в которой сидели приказную водку, т. е. готовили водку по приказу или, так сказать, по заказу, какая желалась, напр., коричную, анисовую и пр.

Но главный, или в собственном значении Сытный, дворец размещен был в подклетных палатах, погребах и ледниках, находившихся под всем зданием Теремного дворца, под палатами приемными и набережными, вокруг всего двора, около церкви Спаса на Бору, так что этот собственно церковный двор обыкновенно именовался Сытным двором. И Спасо-Преображенский храм, некогда очень чтимый великокняжеский монастырь, богомолие великих князей и великих княгинь, теперь, в XVI и XVII ст., становится приходским храмом всех служителей внутренних отделений дворца, именно дворов Сытного, Кормового и Хлебенного. Сюда приходили молиться ключники, стряпчие, сытники, повара и другие приспешники, для которых церковная служба совершалась здесь ранее обыкновенного, — «чтоб, справясь, шли всяк на свой приспех».

Под Рождественскою церковью находилась Выемочная палата, что с водою; позади ее Свечная с воскобойнею, в которой делали восковые свечи; Медвяная палата с государевыми медами и с погребом под нею, который прозывался кривым. Далее, под зданием Теремного дворца помещались: погреб малый государев, в котором ставливали легкие пива и браги, и квасы ячные и овсяные; погреб малый боярский; Сытная палата, где медоставы ставливали меды; поварня, в которой варили приказные пива, т. е. по приказу, какие были надобны; погреб мартовский с мартовскими пивами; погреб пивной, погреба питейные, погреб красный питейный, погреб запасный, ледник царицы Марфы Матв. (1722 г.), подсенной погреб и ледник царевны Марии Алексеевны и ее сестер, меньших царевен (1722 г.); погреба походные, наряжавшие питье для царских походов; палата, где сбитень ставливали, палата, где заливали яблоки в патоку; палата Огородной слободы, где ставили про обиход государский в год всякие овощи. В другом отделе Сытного дворца, находившемся между Рождественскою церковью и Колымажными воротами, были размещены разные деловые избы — палаты, пивоварня, браговарня, квасоварня, солодовая палата и др. У самых ворот находилась (наугольная) Водовзводная палата, из которой пропускали воду во дворец, от Водовзводной башни.

В отделе, помещавшемся в подвалах и погребах набережной части дворцовых зданий, начиная от Колымажных ворот, находились палаты водочного сиденья, имевшие 21 очаг; палата уксусная и др.

Затем под Ответною и Столовою палатами, как упомянуто, находились три обширные фряжские погреба, называвшиеся также в собственном смысле винными. Рядом с ними была и особая палата винная, а возле, под Передними переходами, находились палаты медвяные, из которых одна прозывалась глухою. В передних воротах на Соборную площадь ходили в кривой погреб с тремя погребами глухими, в котором также сохранялись меды и вина. Над фряжскими погребами находились две палаты бочарные и под Фряжским крыльцом — небольшая палатка, где жили бочары.

Вообще на Сытном дворце в ледниках сохранялись, кроме фряжских вин, пива поддельные, малиновые, мартовские и иные, и меды сыченые и красные и белые, ягодные и яблочные, вишневые, смородинные, можжевеловые, малиновые, черемховые, мед с гвоздцы, обарный, приварный, белый паточный, мед боярский, мед княжой и т. д.; браги, квасы яблочные, медвяные, паточные, овсяный, ячный; воды брусничные, гонобобелевые, малиновые; морсы малиновый, черничный и т. п. Кроме питей, на Сытном дворце сохранялись: виноград, арбузные и дынные полосы, яблоки свежие, яблоки в патоке, в сыте, в квасу, дули свежие, дули в сыте, сливы и вишни соленые, груши, анис, хмель, бадьян, кишнец, оливы, трава каприс, смокви, финики, рожки, орехи грецкие и т. п. Чтобы дать понятие о количестве подобных запасов, упомянем, что в 1702 г., по случаю общей переписи всех запасов, на Сытном дворце находилось, напр., 125 бочек вина ренского, 229 бочек церковного, 795 ведр водки приказной и боярской; 20 060 ведр вина двойного и простого, 697 пудов воску, 4909 пудов меду-сырцу, 4068 ведр разных медов, 152 ведра гонобобелю, 102 ведра брусницы, 200 ведр морсу черничного, 82 пуда анису, 45 717 яблок свежих, 1090 в патоке, 1100 в сыте, 7300 дуль свежих, 4000 в сыте, 83 500 слив соленых, 1195 четвертей солоду ячного, 198 пудов хмеля, 4165 ведр пива, 2761 ведро браги, 9320 ведр квасу, 52 920 свеч восковых.

У Троицких кремлевских ворот стояло несколько каменных житниц с необходимыми запасами для трех упомянутых дворцов; главный же дворцовый Житный, или Житничный, двор находился под Кремлевскою горою, у Водовзводной башни. Всех житниц, при царском дворце было до трехсот.

Вне Кремля, у Водовзводной башни, при впадении речки Неглинной в Москву-реку, стояла мельница; у Боровицких ворот, у моста, другая; у Троицких кремлевских ворот, или у Старого Каменного моста, третья. На этих трех мельницах мололось также царское жито. Один из прудов, здесь бывших, назывался Лебединым, потому что на нем плавали и береглись царские лебеди — первое кушанье того времени. У пруда стоял Лебединый двор. Подле этого места один переулок и теперь носит название Лебяжьего.

От теремной церкви Рождества Богородицы до Колымажных ворот верхние и средние палаты того же длинного корпуса занимал приказ Большого дворца. Наружная лестница к его палатам, выходившая к Конюшенному дворцу, именовалась Дворцовою, также Каретною.

Колымажные ворота, прозывавшиеся также и Красными, а с конца XVIII ст. Гербовыми, или Гербовою башнею, по изображению на них разных гербов на изразцах и наверху орла с московским гербом, были построены именно в виде башни и имели в проезде две сажени ширины, 1 саж. в проходной калитке и 4 саж. в длину проезда. В этом проезде пол был настлан дощатый железный прутчатый.

Против Колымажных ворот и приказа Большого дворца, вдоль Кремлевской стены, начиная от Боровицких ворот, где ныне здание Оружейной палаты, был расположен Конюшенный дворец, занимавший пространство в длину на 51 сажень. Посредине его корпуса находились ворота во двор и возле них крыльцо. От этого крыльца в верхнем этаже на левую сторону шел ряд палат, числом 6, на 25 саж. в длину и 4 саж. в ширину; и в правую сторону шел также ряд шести палат в длину на 26 саж. при той же ширине. Вдоль палат были переходы в 2 саж. ширины. Под верхними палатами в нижнем этаже на всей длине корпуса расположено было 6 больших палат; в середине их находились упомянутые ворота, над которыми высилась башня.

Далее у Кремлевской же стены был расположен Потешный дворец, заключавший в себе рядом с палатами Конюшенного дворца две палаты поперечных (относительно стены) по длине на 14 саж., поперек 7 саж. По всему вероятию, эти две палаты были построены царем Алексеем для театра. Затем вдоль стены на протяжении 54 саж. тянулся ряд палат, числом 5 больших и 1 малая, в 4 саж. ширины.

Еще далее, к самым Троицким кремлевским воротам, у Кремлевской стены стояли три обширные поварни, в которых «приспевали всякое кушанье» для больших званых общих столов. От Хлебенного дворца на эти поварни были особые переходы.

От Колымажных ворот до Ответной палаты по краю горы протягивалась набережная часть дворцовых зданий. Здесь от церкви Иоанна Предтечи на 30 саж. в длину расположен был каменный корпус в два этажа, в палатах которого в XVII ст. помещались: Старый Денежный двор, Иконный терем, палаты Резных и Столярных дел и некоторые другие дворцовые заведения. Сюда же в конце XVII ст. в одну из палат была переведена царская Аптека.

Далее к востоку от этого корпуса высился Сретенский собор. Он занимал пространство, алтарь и церковь, в длину 7 саж., в ширину 4 саж. В нем было 19 окон с слюдяными вставнями вышиною 2 1 /2 арш., шириною 1 1 /2 арш.; в пяти его главах окна, также слюдяные, были вышиною 2 1 /2 арш., шириною пол-аршина; пол был дубовый косящатый; трои двери железные створчатые, вышиною 4 арш., шир. 1 1 /2 арш. Около церкви была крытая паперть, шириною в 1 и саж. с перилами. С южной стороны в соборе находился придел во имя Николая чуд. с особою трапезою. Собор был построен над проездными воротами, которые вели со двора от Спаса на Бору на Запасный двор.

Этот Запасный двор, называвшийся в XVIII ст. Комиссариатским двором [60], построенный, как упомянуто, царем Борисом Годуновым, в самой Кремлевской береговой горе, на взрубе, состоял из двухэтажного каменного корпуса, стоявшего внизу под горою лицом к Кремлевской стене в длину по лицевой стороне на 52 саженях, по сторонам которого в гору проходили его крылья на 18 саж. длины, примыкавшие к набережной линии дворцовых зданий, где высился Сретенский собор с воротами под ним. Внутри этого лицевого корпуса и его боковых крыльев и устроился особый двор в 40 саж. длины и в 18 саж. ширины.

Наверху этого корпуса при Годунове стояли его деревянные хоромы, сломанные первым Самозванцем, который, вероятно, на том же месте, построил свои хоромы (см. выше). Они на самом этом месте оказаны на плане Москвы 1610 г.

Впоследствии, вместо хором, здесь устроен был Верхний Набережный сад над лицевою стороною корпуса и над его одним крылом, стоявшим вблизи церкви Иоанна Предтечи и дворцовых Колымажных ворот. Сад таким образом расположен был в виде глаголя в ширину корпуса на 9 саженях и в длину по лицевой стороне на 40 сажен и по крылу на 26 саж., всего на 66 саж. длины и заключал в своем пространстве 594 квадратных сажени. Боковой задний конец сада выходил, как упомянуто, к церкви Иоанна Предтечи у Боровицких ворот, от которой под садом существовали кривым коленом проезжие ворота на тот же Запасный двор. Над этими воротами и над угловою палатою здания в саду был устроен каменный выложенный свинцом пруд длиною около 5 саж., шириною около 4 саж., глубиною в 2 аршина.

Сад был обнесен каменною оградою, украшенною каменными балясами, в которой было 109 окон, или пролетов.

Возле этого Верхнего при царе Федоре Алекс. в 1681 г. был разведен Нижний Набережный сад, с набережной стороны Ответной и Столовой палат, простиравшийся в длину на 25 саж. и расположенный также на верху особого здания с круглою башнею на углу, против кремлевских Тайницких ворот. Нижним этот сад стал прозываться в отличие от Верхнего, потому что был расположен ниже Верхнего на целый этаж дворцовых зданий. Он находился в уровень с подклетными этажами дворца. От Сретенского собора в этот сад лестница состояла из 37 ступеней.

На царском дворе, в XVII столетии, было несколько верховых, т. е. хоромных, так сказать, комнатных садов, которые все назывались красными, в смысле изящных, красивых, как в отношении цветов и растений, которыми они были насажены, так особенно по внешней их уборке, по обыкновению весьма пестрой и узорочной. В старину сад составлял необходимую принадлежность каждого сколько-нибудь зажиточного или достаточного хозяйского двора, наравне с другими хозяйственными и домашними статьями. Немудрено, что и в царском быту мы находим верховой комнатный сад при каждом особом отделении дворца, или, точнее сказать, у каждого отдельного хозяйства в царской семье. Так, особые сады находились при комнатах государя, старших царевичей и больших, т. е. старших, и меньших царевен. Все верховые сады были расположены на каменных сводах, над палатами и погребами, почему их можно назвать висячими.

Наши сведения о верховых садах до конца XVII ст. ограничиваются очень немногими указаниями, не дающими возможности определить, в каких именно местах находились эти сады.

Есть свидетельство, что еще в 1623 г. садовник Назар Иванов, уряжая государев сад в Верху, т. е. во дворце, выбирал и выискивал по всем садам Москвы лучшие яблони, груши и высадил в этот сад своих собственных «три яблони большие наливу да грушу царскую». Затем известно, что в 1635 г. садовники Иван Телятевский да Тит Андреев строили сады в Верху и на Цареборисовском дворе, а садовник Никита Родионов в это же время ударил челом, т. е. поднес царю Михаилу и сыну его царевичу Алексею [61] в их сады яблони и груши. Далее, в 1636 г., в марте, в новый верхний государев сад обито сукном багрецом червчатым, на хлопчатой бумаге, государево место. Был ли это известный впоследствии набережный сад, возобновленный и перестроенный, или под словом новый должно разуметь особый комнатный сад — решить трудно. Известно, что на внутреннем дворе дворца, близ церкви Спаса на Бору, со стороны ее алтарей, находился особый сад, который расположен был возле Столовой избы и против государевой Постельной комнаты. В этом саду в 1643 г., после кровопускания у царя Михаила Фед., хоронили в ямку его царскую руду (кровь) (Акты истор. III, № 228).

По всему вероятию, это был один из самых старых верховых садов и, может быть, существовал еще при царе Иване Вас. Грозном, постельные хоромы которого находились тут же, позади Средней Золотой палаты. Таким образом, иные из вышеприведенных сведений могут относиться и к устройству именно этого сада. Быть может, к этому же саду относится и указ царя Алексея Мих. 15 апреля 1657 г., которым он повелевал «построить в своем государеве верхнем саду всякие розные цветы, дохтуру (а не простому садовнику) против того как построено в Обтекарском саду, не испустя времени» [62].

В 1674 г. царь Алексей Мих., после всенародного объявления царевича Феодора, торжественно прошел с ним через этот сад в хоромы царицы Натальи Кирилловны мимо Царицыной Золотой палаты [63].

В 1681 г. этот сад вместе с Столовою избою был разобран и на том месте была выровнена площадь (М., № 8). Все садовое строение тогда было перенесено на набережное место за Ответную палату, где в тот год с апреля и был разведен новый Набережный сад, известный под именем Нижнего, потому что он на целый этаж был ниже Верхнего.

Собственно комнатные сады или сады, что на сенях, к которым принадлежал и помянутый старинный сад, устроивались подле самых хором и среди разных построек, которыми загромождены были внутренние части дворца. Мы уже сказали, что при каждом особом отделении был свой особый садик. В 1635 г. для царевича Алексея Михайловича, как упомянуто, разведен был подобный сад, вероятно, где-нибудь подле Каменного Терема, который только что был построен для царевича. В 1664 г. для царевича Алексея Алексеевича, вероятно, также подле его хором, устроен новый сад, в котором тогда расписали красками (суриком преимущественно) решетки. В 1665 г. упоминается верхний новый сад государев, может быть, тот же самый, в котором тогда расписывали суриком столбы и в который, в марте 1666 г., велено было сделать «место деревянное точеное и написать (его) разными цветными красками, а на верху сделать орел двоеглавой с коруною и вызолотить, и обить место сукном багрецом червчатым добрым, а на место сделать подушку киндяшную и наслать в ней бумагою хлопчатою». Место расписывал иконописец Фед. Евтифеев. В 1667 г. этот сад называется уже Красным садом, что на сенях. В мае этого года в нем висели соловьевые клетки, обтянутые зеленым киндяком. В 1668 г. в том же саду поставлено новое царское место, украшенное живописью. В 1673 г. расписаны перила и двери в верхнем саду у царевича Федора Алексеевича. Со вступлением на царство, он в 1679 г. развел себе новый сад возле Екатерининской церкви к Патриаршему двору. В 1680 г. в этом новом верхнем своем саду он поставил резной деревянный чердак (беседку), расписанный узорочно красками. Доски, украшавшие его, были вырезаны против того, как вырезаны у чердака в Аптекарском саду. Тогда же расписали красками в этот сад 15 решеток, 10 дверей больших с обе стороны, 100 столпов круглых да 100 каптелей; базов и маковиц по сту ж, да у 37 столпов четвероугольных прописали дорожники. В этот новый деревянный верхний сад вели из дворца каменные переходы с окнами, в которых вставлены были балясовые станки с косящатыми решетками, также расписанными красками.

От теремной церкви Словущего Воскресения, возле которой находились и хоромы государя, в этот сад вела особая лестница. Сад был расположен с северной стороны Екатерининской церкви, которая составляла нижний ярус под церковью Словущего Воскресения. Он существовал и с плодовыми деревьями до половины XVIII столетия.

Неподалеку от этого сада, перед каменными хоромами царевен меньших, со стороны Патриаршего двора, в 1681 г. был устроен сад и для царевен. В 1693 г. в нем сделаны были около гряд кружала и ящики для цветов, что возобновлялось почти каждый год.

В 1685 г. упоминается о саде, что на верхних хоромах на Потешном дворе, который покрыт был тогда сетями, вероятно, для защиты деревьев от птиц.

Подле хором царицы Натальи Кирилловны и малолетнего царя Петра Алексеевича, как обозначено выше, находился также комнатный сад. В 1682 г., в апреле, этот сад зашивали лубьем (досками) со стороны каменных портомойных палат до Потешной площадки, с которой в сад была сделана тогда же лестница. Эта Потешная площадка была устроена у комнат маленького Петра. На ней будущий преобразователь потешался воинскими играми с малыми ребятками, которые набраны были ему в товарищи. Здесь стоял потешный шатер и потешная изба, представлявшие, может быть, воинский стан; здесь же помещался потешный чулан, обнесенный балясами. Кроме этих построек, на площадке находился рундук с колодами, на которых ставили рогатки и стояли деревянные пушки на станках, или лафетах, полковых и волоковых, расписанных, как и самые пушки, красками и убранных оловянными каймами, клеймами, орлами и другою подобною оправою. Ядра, которыми стреляли из пушек, были обтянуты кожей.

В 1685 г. этот сад перестроен. Он назывался новым верховым каменным садом и помещался на каменных сводах, длиною 10 саж., поперек 4 саж. На покрытие площади для сада вышло около 640 пудов свинцу, из которого водовзводного дела мастер Галактион Никитин лил доски, покрывал ими своды и прочно их запаивал. В апреле в это свинцовое вместилище наносили хорошо просеянной земли, глубиною на аршин с четвертью, для рассадки растений; сделали гряды и ящики для цветов; огородили весь сад решеткою с балясами и с прорезною дверью и расписали ее черленью (красною краскою). В 1687 г. сюда проведена была вода посредством свинцовых труб и водовзводных ларей и устроен прудок. В это время в саду росли уже цареградский орех, грецкие орехи и кусты сереборинников. К зиме их закрывали рядными рогожами и войлоками; орехи сидели в струбах, или грунтах.

После этот Красный Верхний сад принадлежал уже царевичу Алексею Петровичу, который жил здесь же, в отцовских хоромах; в июне 1697 г. в саду вновь поставлен был возобновленный чердак (беседка) царевича столярской работы на брусяном рундуке, расписанный «с лица красным аспидом, столбы цветным аспидом же, дорожники блягилем, гзымз розными краски; внутри лазоревым аспидом». Створные дверцы расписаны были теми же красками. В 1737 г., когда вместе с дворцом этот сад был запущен, в нем еще осталось 24 яблони и 8 груш, которые и сгорели в известный пожар.

Все вообще верховые сады были разбиты на несколько цветников и гряд, между которыми шли дорожки для прогулок, обложенные не дерном, а досками, так что цветники и гряды находились собственно в ящиках. Кроме того, дорожки между кустами отделялись столбиками, в которые утверждены были грядки, то есть жерди, раскрашенные, вместе со столбиками, разными красками. Черная земля во все сады привозилась из замоскворецких Берсеневских садов и даже с мостов, то есть с деревянных бревенчатых мостовых тогдашних московских улиц, которые вообще изобиловали грязью и доставляли отличный чернозем. Из цветов здесь росли пионы махроватые и семенные, коруны, тюльпаны, лилии белые и желтые, нарчица белая, розы алые, цветы венцы, мымрис, орлик, гвоздика душистая и репейчатая, филорожи, касатис, калуфер, девичья красота, рута, фиалки лазоревые и желтые, пижма, иссоп и разные другие, которые росли не только в кремлевских, но и в загородных царских садах.

В летнее время во всех верховых садах висели клетки с канарейками, рокетками, соловьями и даже попугаями. Но любимая нашими предками и преимущественно садовая птица была пелепелка (перепелка). В 1667 г., при царе Алексее Михайловиче, в комнатном саду висело несколько клеток с пелепелками; сетки у этих клеток были шелковые. Такие же пелепелочные клетки висели и в Набережных садах.

Набережные сады были устроены на верху особых каменных двухэтажных зданий, стоявших на взрубе, то есть в самом откосе Кремлевской береговой горы, и опускавшихся своими фасадами на уровень Кремлевского Подола. Когда был впервые разведен Верхний Набережный сад, точных сведений мы не имеем. Находившееся под ним здание было построено Годуновым на месте, где были хоромы царя Ивана Вас. Грозного, деревянные, стоявшие, вероятно, на деревянном же взрубе, взамен которого Годунов выстроил каменный с палатами. По всему вероятию, здесь же, на этом каменном здании, стояли и годуновские хоромы, сломанные Самозванцем, который здесь же построил себе новый дворец, откуда и выбросился на Житный двор (стоявший внизу, в углу Кремлевской стены, у Боровицких ворот). Местность была очень привлекательная по обширности и красоте видов на всю Замоскворецкую сторону Москвы.

Прямые, хотя и очень краткие, свидетельства об устройстве Верхнего Набережного сада относятся уже к концу XVII ст. Больше сведений сохранилось о Нижнем Набережном саде.

Как упомянуто, он был устроен из старого сада в 1681 г. Каменное здание, над которым стали разводить этот сад, тогда же было укреплено со стороны Тайницких ворот каменным быком (контрфорсом), шириною в 3 саж. и вышиною против такого же быка, каков был у того же сада со стороны Житного двора. Самый сад был огорожен с набережной стороны каменною стеною с окошками, а с внутренней стороны — решеткою. В окна также были вставлены решетины. На углу от Тайницких ворот была построена круглая башня и возле нее четыре палаты. В саду был устроен пруд и водовзводный чердак (род беседки). Для цветников сделаны творила, столбики, репья, причелины.

Устройство сада, начатое с особою заботливостью царем Федором Алексеевичем, было остановлено по случаю его кончины 27 апреля 1682 г. и последовавшей затем стрелецкой смуты. Но в следующем году (1683) оно продолжалось без отлагательства, вероятно, по мысли покойного государя. В этом году весь сад был украшен преспективным письмом, т. е. различными картинами и другими изображениями, которыми были покрыты стены, чердаки (беседки), столбы, решетки и пр. и которые исполнял в течение всего лета дворцовый живописец иноземец Петр Энглес, получавший за эту работу кормовых денег в каждый месяц по 10 рублей. Можно предполагать, что по его же чертежу раскинут был и самый сад, что он же руководил и декоративною рассадкою растений в том порядке, как требовали его живописные работы. Стоявшие в саду каменные четыре палаты были украшены живописью еще в 1681 г.

В одно время с этим Нижним садом устраивался и украшался и Верхний сад. В 1681 г. в нем устроен был пруд, длиною около 5, шириною около 4 саж., глубиною в 2 арш., для чего все место для пруда, как равно и под садом, было выложено свинцовыми досками. Вода в пруд была проведена посредством свинцовых же труб из Водовзводной кремлевской башни, для чего в саду был построен водовзводный чердак. О местоположении этого пруда и устройстве Верхнего сада мы упоминали выше.

Этот пруд особенно достопамятен потому, что он был, кажется, самым первоначальным поприщем потешного мореходства для малолетнего царя Петра, который плавал здесь в лодках и комягах, в потешных карбусах и ошняках. В июне 1682 г. плотники делали на этот пруд лодки и тесали тес на дело карбуса, а в 1683 г. сюда же сделаны были два потешные карбуса и потешный ошняк с чердаками, или беседками, узорочно украшенные резьбою и расписанные красками. В 1684 г. эти потешные суда были починены и вновь куплены у торговых людей лодка и комяга (род лодки однодеревной) с веслами, лодка за 2 рубля, комяга за 29 алт. 4 денги. В последующие годы те же потешные карбусы, шняги, суды и стружки появились уже в Преображенском на Яузе и в Измайлове на тамошних прудах [64].

В последующие годы Набережные сады всегда поддерживались в должном порядке, заботливо обстроивались и обновлялись. В 1687 г. возобновлена и приведена в лучшее устройство водовзводная часть садоводства, для чего у Верхнего сада была выстроена особая водовзводная башня, передававшая воду в сады из Кремлевской башни. Верх ее был украшен часами, а в средине помещалась машина. В 1691 г. оба сада обнесены новыми решетками на столбах с дугами и балясами. Быть может, в эти же годы в садах были построены и ранжерейные палаты, по шести в каждом саду, которые существовали до пожара 1737 г. Они отапливались муравлеными изразцовыми печами и в летнее время от птиц защищались медными сетками.

Что касается растений, которыми была насажены оба Набережные сада, то должно заметить вообще, что старинные наши сады по преимуществу были плодовые, а потому и в Набережных садах, кроме цветов и трав, также большею частию полезных для снеди или лекарственных, собственно аптекарских, росли только плодовые деревья и кусты. В 1682 г. здесь рос виноград и посеяны были арбузы.

Весною 1683 г. (апреля 20-го) в сады потребовались следующие садовничьи предметы, растения и семена: из московских садов велено было взять на выбор 11 яблоней, 40 кустов смородины красной доброй; потребовано 100 кустов гвоздики и семян: 2 фунта анису; гороху грецкого и бобов по фунту; полфунта моркови, фунт семени огуречного; шафеи (шалфею), темьяну, марьяну по полуфунту, фунт тыковного семени. Для садовничьих работ требовалось: три лотка да корыто, три ушата, 5 шаек, пучок мочал, 5 лубов москворецких, два заступа, топор, лейка жестяная, две пилы, 10 гривенок вару, 3 фунта воску, 10 метел, веников тож, да переменить 3 лейки. В то же время на крышку всяких трав от птиц взято 10 саж. сетей неводных, а в 1693 г. для покрышки дыней и арбузов употреблено 60 рогож.

Пред самою кончиною царя Федора Алексеевича садовники его верхового комнатного сада, работавшие и в Набережных садах, русские люди Давыдко Васильев Смирнов и Дорофейко Дементьев, стали спорить с новым садовником Турченином Степаном Мушаковым, который также был приставлен к дворцовому садоводству. 31 марта 1682 г. они подали государю челобитную, где описывали следующее: «В прошлом, Государь, в 187 (1679) г. марта 21-го взяты мы, холопи твои, по твоему В. Государя имянному указу в твой Государев новой в Красный сад в садовники к садам разводить; а садили мы всякой овощ, яблони и груши, виноград и сереборинник (шиповник) красной и белой, и смородину, и дыни, и огурцы, и тыквы, и всякие цветы, и сеяли с Немчином с Кондратьем Филиповым да с Петром Гавриловым (Энглесом), а ево Степана Турченина розводу было: арбузы садил, анис сеял. Да мы же садили с ним Степаном в Нижнем Саду 12 пучков винограду. А он Степан Турченин, опричь тех арбузов и анису ничего не знает и иных розных и трав не знает. А он Степан тут же к нашей работе пристает, а взят он в твой Государев сад только в прошлом в 189 (1681) году». «Милосердый Государь, — оканчивали челобитчики, — пожалуй нас, холопей своих, вели Государь нам быть у своей старой работишки, у твоего Государева садового строенья, кои мы сады разводили в твоем новом Красном каменном саду (Нижнем Набережном) и на Денежном Старом Дворе (в Верхнем Набережном), а с ним Степаном не вели нам быть, и вели Государь ему Степану разводить вновь, что он знает». В тот же день велено было «допросить Турченина: те сады он строит и во всем один надзирать и разводить умеет ли, и силу в деревьях и цветах и травах знает ли?»

Для челобитчиков дело приняло совсем неожиданный оборот. Они заведовали только Нижним Набережным садом и намеревались овладеть заведованием и других двух садов, удалив оттуда Турченина. Но Турченин, наименованный садовником Красного Верхнего и Нижних садов, по допросу сказал, «что ему Набережного сада садовники Давыдко и Дорофейко не надобны, потому что-де они ничего не знают и со всякое огородное дело их не стало б; а он Степан в садах, которые писаны выше сего, всякие дерева и коренья и цветы и семяна и иные статьи, которые принадлежат к аптекарским Великого Государя делам, все и силу их знает и во всех садах он Степан один может во всем надзирать и разводить. Ему Степану надобно в три сада шесть человек работников добрых, не пьющих, только в лето, и в зиму не надобны».

Так как это дворцовое садоводство находилось в ведении Аптекарского приказа, то начальник его, боярин князь В. Ф. Одоевский, имевший для того должные основания, приказал: у тех садов быть в садовниках Степану Мушакову, а Давыду и Дорофею отказать, и дать ему, Степану, на лето работников 4 человека [65].

По дворцовой отчетности 1702 г. в Верхнем Набережном саду было садового строенья: сто тридцать яблоней наливу, скруту, аркату; двадцать пять груш сарских, волоских; восемь кустов винограду, один куст байбарису, двадцать три куста серебориннику, красного и белого; четыреста десять кустов смородины красной, шесть кустов пиона красных, девять ящиков гвоздики. В 1737 г., когда дворец был уже оставлен, в известный пожар, в Верхнем Набережном саду сгорело: «дерев яблонных 95, дульных 15, грушных 26, грецкого ореха 1; смородины 285 кустов, крыжовнику 98, байбарису 8, серенья 15, розену красного 20, желтого розену 4, белого розену 24, и сто горшков с разными деревьями и цветами, «которые вынесены были сюда из ранжерей».

В Нижнем саду, в 1702 г., садового строенья было: шесть кустов старого винограда, 13 кустов сереборинника красного, 12 кустов белого, 10 кустов красной смородины, малины десять кустов да восемь гряд; 20 кустов смородины черной, тысяча тюльпанов цветных, три тысячи средних и мелких, восемьдесят крон цветных, семьдесят нарсис, восемьдесят два куста лилей желтых, два ящика шалфеи, два ящика руты, шестьдесят кустов зори, ящик красной и белой рожицы, пять ящиков гвоздики. В пожар 1737 г. в этом саду погорело: дерево грецкого ореха и с деревянным срубом, молодых грецких орехов 28, виноградных 24, яблонных 42, дульных 6, грушных 9, сливных 6, вишневых 12, розену брусничного 14, розену белого 48, желтого розену 6, серенья 16, байбарису 12, гвоздики махровой ранжерейной, пересаженной из горшков в гряды, — 85; сверх того, в то же время здесь сгорели «от прошлых годов остаточные сухие травы, которые лежали в башне, что подле саду, маерам, базилик, темьян, чабер, укроп».

В заключение этого обозрения верховых садов должно упомянуть, что цари вообще любили садоводство, которое занимало самое видное место в их домашнем хозяйстве. Здесь неуместно распространяться о разных других садах, существовавших не только в Москве и ее окрестностях, но даже и во многих городах. По переписи 1702 г. царскому обиходу принадлежало 52 сада, огород и набережные Берсеневские и другие сады в Москве. Садового строенья во всех этих садах было: 46 694 дерева яблонных, кроме почек, прививков и пеньков; 1565 д. груш; 42 д. дуль; 9 136 д. вишень; 17 кустов винограду; 582 д. слив; 15 гряд клубницы; 7 д. орехов грецких, куст кипарису, 23 д. черносливу, 3 куста терну, 8 д. кедру, 2 д. пилты, 2 д. черешнику; и, сверх того, множество кустов и гряд вишен, малины, смородины красной, белой и черной; крыжу, байбарису и серебориннику, или шиповнику, красного или белого. В том числе в одних только московских садах было: 14 545 д. яблонных, 494 груши, 2 994 д. вишен, 72 гряды малины, 14 кустов винограду, 192 сливы, 260 гряд на 252 куста смородины красной, 74 гряды черной. Все садовое слетье верховых и аптекарских садов подавалось про государев обиход в кушанье. Их всех остальных садов, московских и городовых, часть поступала также на обиход государя, а остальное продавалось.

При обозрении верховых садов мы упоминали о прудах, которые наполнялись водою посредством водовзводной машины, устроенной еще при царе Михаиле Фед., в 1633 г., англич. Галовеем в наугольной кремлевской башне, от Боровицких ворот, называвшейся прежде Свибловой, а с того времени получившей название Водовзводной. В нижнем этаже этой башни находился белокаменный колодезь с трубою, проведенною из Москвы-реки, из которого вода поднималась лошадьми в верхний колодезь, выложенный свинцом. Отсюда уже вода проходила свинцовыми трубами в водовзводную палатку, стоявшую подле Старого Денежного двора, у Верхнего Набережного сада. Из палатки вода шла также свинцовыми трубами, лежавшими в земле, по разным направлениям, в верховые сады, на Сытный, Кормовой, Хлебенный, Конюшенный и Потешный дворцы, на поварни и в разные приспешные палаты, в которых находились особые водоемы, водовзводные лари, выложенные также свинцом и опаянные английским оловом. Водовзводная машина, по свидетельству иностранцев, стоила несколько бочонков золота. После пожара в 1737 г. из пруда в Верхнем Набережном саду вынуто было обгорелого свинца 176 пудов 10 фунтов. Все водовзводное дело с починкою свинцовых труб и разных снастей отдавалось на подряд за 200 рублей на год. С 1683 г. подрядчиком был водовзводного дела работник Галахтион Никитин [66].

Дополним сведения о дворцах Конюшенном и Потешном:

От Боровицких ворот, возле Кремлевской стены, в гору, как было упомянуто, тянулось здание дворца Конюшенного, или аргамачъих конюшен, в которых стояли государева седла аргамаки, жеребцы, лошади, мерины, иноходцы. Здесь же была и санниковая конюшня, на которой стояли санники, каретные и колымажные возники, то есть упряжные лошади, ходившие в санях и колымагах. Число лошадей на этой царской конюшне простиралось до 150. Летом большую часть их отводили в Остожье, или на государев Остоженный двор, находившийся недалеко от Зачатейского монастыря, в Москве. От него осталось теперь только одно название улицы Остоженки. Отсюда лошадей выгоняли каждый день на обширные в то время москворецкие луга, под Новодевичьим монастырем, где они и паслись под надзором стадных конюхов. Ворота Конюшенного дворца находились прямо против Красных, или Колымажных, ворот царского дворца. Они были украшены высокою башнею, в которой находились часы, что подтверждается следующим известием: «В 1680 г. токарь Евтюшка Антонов делал и точил к часам на Конюшенный двор векши, к колокольному подъему, что в башне, над вороты». Самые Колымажные ворота названы так потому, что возле них находились сараи с царскими колымагами и разными другими экипажами. Подле Конюшенного дворца стоял дворец Потешный, бывший двор царского тестя И. Д. Милославского, сохранившийся доныне и недавно возобновленный. При нем была церковь Похвалы Богородицы с приделами, мерою и с алтарями длины 5 саж., шир. 6 саж. 1 арш. У ней было три крыльца; кровля была крыта на шесть шатров медными целыми листами и клиньями. Кроме «комидейных действ», которые здесь были даны в первый раз [67], о чем мы упоминали, на Потешном дворе устроивались также и старинные русские потехи, напр., скатные горы, обыкновенная масленичная потеха. При Петре здесь же в особой палате бывал съезд к славленью, на известные потехи во время рождественских праздников. Впрочем, к концу XVII столетия, Потешный дворец приобрел значение собственно дворца, потому что по смерти царя Федора, при разделении царской семьи на несколько особных партий по родству, этот дворец, удаленный от главного помещения фамилии подле Терема, послужил весьма приличным отделением для помещения царевен и вдовствующих цариц. С этою целью он был значительно распространен новыми пристройками и великолепно украшен как внутри, так и снаружи. В XVIII ст., когда все другие здания Кремлевского дворца обветшали, он один только служил наиболее удобным жилищем для императриц Анны и Елисаветы, во время их приездов к коронации, и оставался со значением дворца до конца XVIII ст. В 1806 г. он был отдан для помещения коменданта.

Кстати, сообщим несколько подробностей о башенных часах, которые были совершенно необходимы во дворце но многочисленности живших и работавших там должностных лиц, крупных и мелких, обязанных или явиться, или приготовить что ко времени, к назначенному часу. Употребление карманных, или зепных, часов в то время было весьма незначительно, частию по их редкости и дороговизне, потому что русского часового производства почти не существовало и русские мастера карманных часов были такою же редкостью, как и самые часы русского производства; а к тому же и немецкие часы, которые все-таки достать было легче, хотя и за дорогую цену, по своему разделению времени не соответствовали русским, и, следовательно, были неудобны для употребления. Русские часы делили сутки на часы денные и на часы ночные, следя за восхождением и течением солнца, так что в минуту восхождения на русских часах бил первый час дня, а при закате — первый час ночи, поэтому почти каждые две недели количество часов денных, а также и ночных, постепенно изменялось следующим образом, как записано в тогдашних святцах:

В начале сентября, с которого начинался тогдашний новый год, именно с 8 числа, било 12 часов дня и 12 часов ночи; с 24 сентября 11 ч. дня и 13 ч. ночи; с 10 октября 10 час. дня и 14 ч. ночи; с 26 октября 9 ч. дня и 15 ч. ночи; с 11 ноября 8 ч. дня и 16 ч. ночи; с 27 ноября 7 ч. дня и 17 ч. ночи. В декабре (12-го числа) был возврат солнцу на лето и потому часы оставались те же. Затем с 1 генваря било 8 часов дня и 16 ночи; с 17 генваря 9 ч. дня и 15 ч. ночи; с 2 февраля 10 ч. дня и 14 ч. ночи; с 18 февраля 11 ч. дня и 13 ч. ночи; с 6 марта 12 ч. дня и 12 ч. ночи: с 22 марта 13 ч. дня и 11 ч. ночи; с 7 апреля 14 ч. дня и 10 ч. ночи; с 23 апреля 15 ч. дня и 9 ч. ночи; с 9 мая 16 ч. дня и 8 ч. ночи; с 25 мая 17 ч. дня и 7 ч. ночи. В июне, 12-го числа, возврат солнцу на зиму — часы оставались те же, что и с 25 мая. С 6 июля било 16 ч. дня и 8 ч. ночи; с 22 июля 15 ч. дня и 9 ч. ночи; с 7 августа 14 ч. дня и 10 ч. ночи; с 23 августа 13 ч. дня и 11 ч. ночи.

По такому разделению суток и устроивались наши старинные часы, именно в Московской стороне, потому что существовала, напр., разница между часами московскими и новгородскими, как замечено и летописцем. Так в 1551 г., 9 мая, ночью случился пожар в новгородском Юрьеве монастыре: летописец замечает, что загорелось «в третий час нощи по московским часам (по теперешнему счету в 11-м часу ночи), а по новгородским часам на шестом часе на нощном» [68]. Новгородские часы по этому свидетельству, по-видимому, делили сутки пополам, на две равные части, по 12 часов в каждой, считая первый час также с восхождения солнца. Однако не ручаемся за верность этого предположения.

За редкостью и дороговизною карманных часов, как мы упомянули, в большом употреблении были часы башенные, составлявшие общее достояние жителей каждого города и почти каждого монастыря, потому что и монастыри, особенно удаленные от городов, всегда строили для себя такие же часы.

Мы не знаем, какой конструкции была механика этих часов. По случаю их переделок упоминаются между прочим следующие их части: вал ходовой и при нем колесо с трубкою большою; ветреник с зубчатым репьем; маятник и при нет колесо; шестерня; подъем переносный; боевая пружина и н. др. [72]Указные, или узнатные, круги или колеса, т. е. циферблаты, устроивались только с двух сторон, одно в Кремль, другое в город, и состояли из дубовых связей, разборных на чеках, укрепленных железными обручами. Каждое колесо весило около 25 пудов. Средина колеса покрывалась голубою краскою, лазорью, а по ней раскидывались золотые и серебряные звезды с двумя изображениями солнца и луны. Очевидно, что это украшение изображало небо. Вокруг в кайме располагались указные слова, т. е. славянские цифры, медные, густо вызолоченные, числом 24, а между ними помещались получасные звезды, посеребренные. Указные слова на Спасских часах были мерою в аршин, а на Троицких в 10 вершков. Так как в этих часах, вместо стрелки, оборачивался самый циферблат, или указное колесо, то вверху утверждался неподвижный луч, или звезда с лучом вроде стрелки, и притом с изображением солнца, как было на Спасских часах [73].

Трое кремлевских башенных часов составляли столько же принадлежность царского дворца, сколько и всей Москвы. К тому же и поддержка их, поправка и починка, равно и содержание часовников производились не из Земского или другого какого приказа, а из царской казны, из Казенного приказа. Существование этих часов устраняло надобность строить часы во дворце, потому что, напр., часы Троицких ворот стояли подле всех служб дворца, где всего чаще представлялась нужда знать время и где, следовательно, без особого затруднения всякий тотчас его узнавал. Впрочем, двое часов находились и в зданиях дворца, одни в башне Набережного сада, другие в башне Конюшенного дворца, о чем мы упоминали.

С XVIII ст. старинные русские часы вышли из употребления. Перестройка их на немецкий лад началась тоже с Спасской башни. В 1705 г. по указу Петра Спасские часы переделаны «против немецкого обыкновения на 12 часов», для чего еще в 1704 г. он выписал из Голландии боевые часы с курантами за 42 474 рубля. Часы эти были «с танцами, против манира, каковы в Амстердаме». Ставил их в 1705–1709 гг. часовой мастер Еким Гарнов (Garnault).

Оканчивая краткую историю башенных часов города Кремля, мы должны упомянуть и о набатах, или особых набатных колоколах, которые находились на тех же трех башнях, где помещались и часы, и посредством которых делалась тревожная повестка на случай пожара. Особым указом 6 генваря 1668 г. определен был даже и самый способ, как звонить в эти кремлевские набаты: если загорится в Кремле, указано бить во все три набата в оба края, поскору; если загорится в Китай-городе — бить в один Спасский набат (у Спасских ворот) в один край, скоро же. Для Белого города — бить в Спасский в оба края и в набат, что на Троицком мосту (у Троицких ворот) в оба же края потише. Для Земляного города — бить в набат на Тайницкой башне тихим обычаем, причем указывалось вообще: бить развалом с расстановкою. Башня Спасского, или Фроловского, набата, построенная у Спасских ворот на городовой стене, сохранилась и доселе. В 1613 г. к этому набатному колоколу, что на городе у Фроловских ворот, делали язык и подпругу, т. е. привязь.

С наступлением XVIII века Кремлевский дворец был покинут вместе со всею стариною царской жизни.

Петр оставил дворец еще отроком, вскоре после первого бунта стрельцов. Он переселился тогда со своими потехами в Преображенское, которое с того времени сделалось его резиденциею. В Кремль он приезжал редко, большею частию только из необходимости присутствовать при приеме иноземного посла или на царских праздниках и панихидах и при совершении торжественных церковных обрядов, чего неизменно требовало общее мнение века. Впрочем, и эти приезды год от году становились реже. Сначала от старой обрядности Петра отвлекали его потехи, а потом походы из Москвы по корабельному делу и под Азов, а затем путешествие за границу. Во время своих приездов во дворец Петр останавливался обыкновенно в старых хоромах своей матери, построенных при царе Федоре, на внутреннем дворе. Там, в домовой церкви Петра и Павла, он слушал и церковные службы во время празднеств и очень редко делал обычные выходы по соборам.

Точным исполнителем старинных обрядов оставался до своей кончины богомольный брат Петра, царь Иван Алексеевич, живший постоянно в Кремле вместе с царицами и царевнами, которых тогдашние события оставляли еще в покое доживать свой век.

Шведская война, начавшаяся с первых лет XVIII ст., окончательно выселила Петра не только из дворца, но и из самой Москвы. С этого времени дворец был совсем покинут, так что церемониальные выезды царя в Москву, совершаемые в ознаменование славных баталий, направлялись уже не в Кремль, в Спасские ворота, как бы следовало ожидать, а мимо, в новую резиденцию, в село Преображенское, или в Преображенск, как иногда называли эту столицу преобразований. Там всегда происходило и триумфование, т. е. победные пиры и увеселения. Необходимо заметить, что некоторые писатели, и в том числе историк Петра, Устрялов [74], напрасно отыскивали Преображенский дворец в теперешнем селе Преображенском, за Яузою, на горе, именно подле приходской церкви. В селе, действительно, существовал так называемый Новый Преображенский дворец, построенный уже Петром, на самом берегу Яузы, ближе к Немецкой слободе, при впадении в Яузу речки Хапиловки. Старый же дворец, построенный еще отцом Петра, находился на этой стороне Яузы, недалеко от моста, подле Сокольничьей рощи, там именно, где и теперь еще остается колодезь, бывший некогда дворцовым. Здесь же, на небольшом островке Яузы, стояла знаменитая потешная крепостца Презбурх, иначе Прешпур, первый городок, взятый малолетним Петром с бою [75].

Впоследствии из Преображенска Петр переселился в Немецкую слободу, в Слободской дом, выстроенный сначала для Лефорта, а потом сделавшийся Лефортовским дворцом, против которого на той стороне Яузы, на высоком берегу, стоял дом Головина, послуживший основанием другому дворцу Головинскому (ныне 1-й Кадетский корпус). Эти два дворца в течение всего XVIII столетия составляли местопребывание императорского двора во время «высочайших присутствий» в Москве [76].

В Кремлевском дворце, в разных его хозяйственных отделах, великий преобразователь разместил некоторые из своих новоучрежденных коллегий. Так в палатах возле Предтеченской церкви, у Боровицких ворот, помещена была Ратуша, или Земская канцелярия, и Главный Магистрат; в длинном корпусе Кормового и Хлебенного дворцов — Камер-коллегия, Соляная контора. Военная коллегия, Мундирная канцелярия, Походная канцелярия. Конюшенный дворец отдан был под склады сукон и мундира, амуниции, от Мундирной канцелярии и т. д., всего эти разные ведомства заняли 59 палат. Бывшие приемные палаты и жилые здания дворца оставались не занятыми и мало-помалу ветшали и разрушались. Время от времени в них происходили совсем иные, дотоле невозможные торжества и обряды. В Грановитой палате, расписанной «бытейским» письмом, вместо прежних торжественных посольских приемов, теперь, как в весьма удобной пустой храмине, устроивались уже комедии и диолегии. В 1702 г. по случаю свадьбы шута Филата (Ивана) Шанского в палате была устроена «Диолегия» [77]; а в 1704 г. по случаю свадьбы другого шута Ивана Кокошкина была устроена «Комедия» на счет Монастырского приказа, для чего с Казенного двора было отпущено (в генваре) 150 арш. тафты василькового цвета. Устроивал комедию Латинских школ префект и философии учитель иеромонах Иосиф. Вероятно, при устройстве этих комедий забелена была известью и вся уже ветхая стенопись палаты. Наконец преобразователь обратил внимание на возраставшее запустение дворца и в феврале 1713 г. повелел «на его Государево Дворе церковное и дворовое и хоромное каменное строение и площади и под ними своды и стены и столпы и где что худо и довелось починить или, разобрав, сделать вновь, — осмотреть и описать архитектору Григорью Устинову с подмастерьями каменных дел».

Осмотр обнаружил, что во многих зданиях, в разных палатах, особенно в погребах и ледниках, а также под переходами и площадками стены и своды и столпы после бывшего пожара местами осыпались или обвалились, в иных местах показались расселины. Все это, однако, требовало только мелочной починки, на которую по смете и было назначено 6618 р.

Кроме старого собора Спаса на Бору, осмотр не упоминает о подобных ветхостях в жилых государевых помещениях и в приемных больших палатах, из чего можно заключить, что эти отделения дворца в своих стенах еще оставались в добром порядке.

Смета на упомянутые починки была тщательно составлена, и надобная сумма была определена к выдаче, но произведены ли были работы — неизвестно. По-видимому, это дело осталось без исполнения, на что указывает одна незначительная отметка: под площадью меж Золотых палат Царицыной и Государевой, где существовал старый Жилецкий подклет, было навалено много всякого сора, на вычистку которого в 1713 г. за работы назначено 50 р. Та же сумма обозначена была и в 1722 г. по случаю нового осмотра ветхостей для починок и возобновлений. Стало быть, этот сор в течение 10 лет оставался на своем месте нетронутым.

В мае 1722 г. последовал новый указ государя уже из Военной коллегии, по которому «велено в Москве в Кремле городе Его Величества Дом, також и Конюшенный Двор, осмотри, описать имянно: В начале св. церкви, потом жилые и пустые покои и сколько в том числе жилых и пустых, и сколько целых и пустых полат и погребов, и что обветшалых, и какой починки требуют, — и тое опись подать в Госуд. Военную Коллегию».

На этот раз осмотр производил строитель Цейхгоуса (Арсенала) архитектор Христофор Кондрат с поручиком Ив. Аничковым. Они работали почти целый год и представили опись в декабре того же 1722 г. [78]

Опись в подробности засвидетельствовала давнишнее и полнейшее запустение и обветшание всех дворцовых зданий.

Кровли на всех приемных палатах были уже простые тесовые, отчасти гонтовые или драничные, и те все погнили и обвалились. Покои Теремного дворца стояли без дверей, без оконниц, без полов. Как пожар 1701 г. все деревянное опустошил, так все и оставалось, а каменное тоже, напр., резьба, золоченье, стенопись, все было попорчено огнем и частию обвалилось. Повсюду палаты стояли тоже без дверей и оконниц, без полов и без всякого внутреннего наряда, в иных местах с обвалившимися сводами, в иных отделениях совсем не покрытые никакою кровлею, как стояли, напр., государевы покои, находившиеся подле Куретных ворот и Светлицы, над углом длинного корпуса с Кормовым и Хлебенным дворцами. Очень немногие помещения были возобновлены для необходимого житья служителям или для сохранения каких-либо казенных вещей и припасов. Весь дворец во всех своих подробностях требовал бесчисленных поделок и возобновлений. Расход на это дело по смете выведен был в 52 899 р. Такую сумму не совсем возможно было достать в то время. Со всех сторон деньги были надобны на прямые и неотложные государственные нужды, а здесь представлялся немалый расход на возобновление теперь никому не надобной обширной ветхости, которая была уже давно осуждена на уничтожение новым порядком русской жизни. Как оказывалось, заботы Петра в этом случае ограничивались только устройством некоторых главнейших зданий для предположенной им коронации императрицы Екатерины. Для этой цели, именным указом в начале 1723 г. он повелел «к коронации Ее Величества в Москве Грановитую и Столовую, также и Мастерские палаты (в Теремном дворце) и прочие к тому принадлежащие строения совсем вычинить и исправить так, чтоб в оном могла великая публика чинно исправиться». Издержки на это повелено было употребить из сумм, назначенных на строение Цейхгоуса (Арсенала). Тогда покрыты были новыми кровлями Благовещенский и Архангельский соборы и обновлены починкою палаты Грановитая и Столовая для церемоний и Мастерские палаты — для пребывания в них государя и императрицы. В Грановитой палате стены были подмазаны вновь алебастром, около окон и дверей сделаны штукатурною работою кзымзы с клеймами, которые, как и вся каменная резьба, были вызолочены красным золотом; внизу стен сделаны столярные панели с вызолоченными дорожниками. Стены были обиты бархатом и парчами, а Потайная палата красным сукном. В окнах поставлены новые рамы, устроены везде новые полы. В том же виде возобновлены Столовая и Мастерские. В Мастерских в окнах расписаны фрукты по золоту, стены обиты камками, карнизы и наличники также расписаны золотом. Вообще золото и краски послужили самым лучшим средством для обновления всех этих помещений. На все поделки было израсходовано около 15 000 р. Как известно, коронование императрицы совершилось с большим торжеством 7 мая 1724 г. Десять дней продолжались празднества и за Москвою-рекою, против Кремля, на Царицыном лугу, сожигаемы были великолепные фейерверки.

Петр выехал из Москвы 16 июня. Дворец был оставлен по-прежнему на запустение и разрушение. Жить в нем не было возможности. Двор, во время приездов в Москву, как мы сказали, пребывал обыкновенно в Летнем (Головинском) дворце на Яузе, об устройстве которого так заботился и сам Петр, его основатель.

Изредка и весьма на короткое время императрицы останавливались и в Кремлевском дворце, именно в Потешном дворце, здание которого не было еще слишком опущено и представляло некоторые удобства для помещения. Почти при каждой новой коронации возникала мысль основать пребывание в Кремле. Место своею красотою и оригинальными постройками, без всякого сомнения, очень привлекало каждого нового хозяина. Но как скоро оканчивались церемонии и пиры, все уезжало в Петербург — и о Москве, и о Кремле забывали по-прежнему до нового приезда. Впрочем, весьма трудно было что-либо и сделать из этих неуютных, тесных и беспорядочных строений, стоявших в разбросе, где попало, и своим своеобразием приводивших в совершенный тупик петербургские привычки и потребности новой жизни. Вдобавок здания ветшали с каждом годом. Поправка их стоила дорого и с каждым годом становилась еще дороже. Денег жалели, потому что видели мало пользы в возобновлении дворца, в котором жить все-таки было нельзя. Ко времени коронаций возобновляли только некоторые части, наиболее видные и необходимые для совершения церемоний, именно палаты Грановитую, Столовую, Малую Золотую и Терем.

Императрица Анна, по приезде в Москву в 1730 г., остановилась сначала в Кремле на Потешном дворце; но, вероятно, по неудобству помещения, она вскоре повелела выстроить для себя новый деревянный дворец, где-то подле Арсенала, который и назван был Аннингофом. Лето она провела в Измайлове, принадлежавшем ее матери, царице Прасковье Федоровне. Между тем дворец Аннингоф в Кремле был окончен. Выстроенный по проекту известного в то время архитектора графа де Растрелли, он был, по отзыву современников, весьма красив и убран великолепно. Осенью 28 октября императрица переехала в него на житье. Однако ж к лету она выстроила себе другой Аннингоф, на Яузе, подле Головинского дома. Там она прожила до возвращения в Петербург и с тех пор там же основала свое пребывание. В 1736 г. туда перенесен был и кремлевский Аннингоф, названный зимним, в отличие от тамошнего, который был летним. Впрочем, название яузских дворцов Аннингофом употреблялось, кажется, только в официальных бумагах и, может быть, между придворными. Мосвичи по-прежнему называли их дворцом Головинским, как нередко называют даже и теперь здание 1-го Кадетского корпуса, выстроенное на месте прежних дворцов уже при Екатерине.

В 1737 г., мая 29-го, Москву опустошил страшный пожар, от которого значительно потерпел и Кремлевский дворец. Кровли на всех церквах и почти на всех зданиях, на палатах: Грановитой, Столовой, Ответной и др. — сгорели; в том числе над Красным крыльцом медная кровля, крытая по железным связям и по дереву, сгорела и обвалилась. В Столовой и Ответной палатах пол и в окнах и в дверях рамы и окончины и каменные столбы, около окон косящатой камень облопался и железные связи порвало. Сгорели Верхний и Нижний Набережные сады. В верхних Теремах в одной палате стекла перелопались и сгорела крыша над всхожим крыльцом, крытая белым железом. В палатах за верхними Теремами, т. е. на внутреннем дворе, также на Кормовом и Хлебенном дворцах, в Сушилах, и на Сытном дворце — все выгорело: полы, потолки, двери, лавки. Сгорел также большой корпус Главной дворцовой канцелярии, прежний приказ Большого дворца, стоявший между Колымажными воротами и Рождественским собором, причем большею частию погиб и Архив. Во второй палате этого здания сгорело «44 шафа, а в них положены были разобранные описные и не описные дела по годам, прошлых лет, также писцовые и переписные, и дозорные, и межевые, и отдельные, и отказные, и приходные, и расходные, и другие всякие книги с 7079 (1571) года по 700 год». Утрата, невознаградимая для истории царского быта во всех отношениях, и особенно для истории древних художеств и ремесел, деятельность которых в XVI и XVII ст., с особенною силою приливала ко дворцу. Кроме того, и в других палатах, вместе с делами с 1700 г., сгорели, без сомнения, весьма любопытные бумаги, принадлежавшие Меншикову и Долгоруким, а также Походной канцелярии Петра. Сгорело «князей Долгоруких сундуков и ящиков и баулов и коробок с домовыми делами шестнадцать… три ящика с долгоруковскими крепостьми… четыре сундука с домовыми князя Меншикова книгами и делами».

Хотя после пожара некоторые здания были возобновлены и починены и все покрыты кровлями, однако ж многие из них, особенно на заднем дворе, с того времени, пришли еще в большее запустение и совсем были оставлены.

К новой коронации, при императрице Елисавете, точно так же оказалось, что в московских дворцах, по их неустройству, жить было нельзя, и не только в Кремлевском, но даже в Головинском и Лефортовском. В декабре 1741 г. дан был указ привести их «в совершенное состояние, как можно б было в них жить». При осмотре починок и недоделок нашлось премногое число. Тотчас же начались работы, которые продолжались даже по ночам, и чрез два с половиной месяца, к концу февраля 1742 г., дворцы были готовы. По приезде в Москву императрица остановилась в Потешном дворце, где находилась и аудиенцкамера.

Но Кремлевский дворец все-таки не представлял удобств для постоянного пребывания, и императрица вскоре переселилась на Яузу в Зимний дом, а двор — в Лефортовский дворец. В другой приезд, в 1744 г., она также прожила несколько времени в Потешном дворце.

Желая устроить в Кремле более удобное жилище, Елисавета предполагала было, в феврале 1749 г., построить деревянный дом на Набережном саду, т. е. на каменном корпусе Запасного двора, где помещался этот сад. Заготовлены были уже и лесные материалы; но вскоре это намерение было оставлено и императрица, в апреле того же года, поручила обер-архитектору Растрелли «для строения того дому усмотреть другое место, и чтоб дому быть каменному, а не деревянному». Растрелли назначил было новое место между Набережным садом и Комиссариатскими покоями, «на магазейном комиссариатском», или Запасном дворе. Передуман был и этот план и решено наконец выстроить дворец на месте Средней Золотой, Столовой и Набережных палат, подле Благовещенского собора. С этою целью упомянутые палаты, в 1752–1753 гг., были разобраны со всякою бережью и затем на сводах и стенах древнего подклетного этажа построено в 1753 г. новое здание в растреллиевском вкусе и названо Кремлевским Зимним дворцом. При этом переделано и Красное крыльцо, по показанию архитектора кн. Ухтомского и каменного мастера Дисселя, с сохранением старого рисунка и старой каменной резьбы, которой камни вставлены по-прежнему, а вместо попорченных растесаны новые, под узор. Этот дворец, состоящий из двух корпусов, малого и большого, впоследствии несколько раз переделывался, обстроивался и распространялся новыми покоями, и сломан был уже по случаю постройки теперешнего нового дворца. Между тем другие части дворца все более и более ветшали, без починок и поддержки. Например, о Рождественском соборе протопоп Аврамий доносил, что «в 1751 г. на том соборе крест на главе дубовый, обложенный медью позлащенной, бурею переломило и цепи порвало; под главою крышка медная с подзорами от бури повредилась, так что сквозь сводов течет, внутри подмазка валится и от того падения как бы не учинилось святейшей Евхаристии повреждения». Такое состояние зданий, особенно тех, которые были вовсе брошены, внушало достаточные опасения; следовало, по крайней мере, предупредить их внезапное разрушение.

С этой целью императрица повелела, 4 генваря 1753 г, под Кремлевским домом весь фундамент и погреба, с какими сводами имеются, достоверно освидетельствовать, вследствие чего и произведен был самый подробный осмотр всего дворца и особенно старых, весьма обветшавших уже построек, составлявших некогда Задний, или Постельный, государев двор. Архитекторы князь Ухтомский и Евлашев, 1 мая 1753 г., подали подробные планы всем постройкам с изложением своих мнений, которыми между прочим объясняли, что «некоторые покои, кои состоят за Золотою решеткою (подле бывшего Патриаршего двора и Троицкого подворья), и площадки и под ними погреба так обветшали и большею частию обвалились, что и для осмотров в те места войти невозможно, и что оные места надлежит разобрать до самых нижних фундаментов, для осторожности других покоев, по близости к тем ветхим местам, ибо от оных и тем покоям причиняется вред, понеже строением так затемнено, что в нижние апартаменты и воздух проходить не может». Все это подтвердил и сам обер-архитектор Растрелли, поверявший осмотр Ухтомского и Евлашева. Он донес, между прочим, что в «оном Кремлевском дворце всех покоев и с погребами находится до тысячи номеров и не малое число открытых площадок или галерей».

Тогда же назначено было разобрать наиболее обветшавший и совсем почти развалившийся корпус, примыкавший к прежнему Патриаршему двору и к Троицкому подворью, где были некогда хоромы царевен, также нижние каменные этажи хором царицы Натальи Кирилловны и малолетнего Петра, с домовою церковью Петра и Павла. Эти здания, построенные в конце XVII ст., следовательно, гораздо позднее других, так потерпели от пожаров 1696 и 1701 гг., что не простояли и 60 лет, между тем как другие отделения дворца, именно дворец Теремный и Потешный, уцелели даже до нашего времени, несмотря на переделки и перестройки, весьма часто портившие их своды и стены.

Таким образом с половины XVIII ст. старый Кремлевский дворец стал понемногу разбираться. Особенному запущению и обветшанию некоторых его частей очень много способствовало и то, что в нем помещены были разные коллегии, канцелярии и комиссии. Еще при Петре было отдано под эти присутствия 59 палат. Во время коронаций, иные из них, смотря по надобности, временно выезжали на наемные квартиры и, по отъезде двора, снова возвращались в свои палаты. Оставивши совсем дворец, Петр, конечно, ничего лучше не мог придумать, как поместить в опустелых палатах свои новоучрежденные коллегии и канцелярии. Так в Набережных палатах, в Ответной и Панихидной (или, с конца XVII ст… Столовой) была помещена Камер-коллегия, под Теремами — сенатские департаменты, у Куретных ворот в палатах Соляная контора и т. д.

Но переведенные таким образом во дворец коллегии послужили к большему его неустройству и запущению по той причине, что почти каждая коллегия переехала не только со своими архивами, чиновниками, сторожами, разного рода просителями, наполнявшими в течение дня занимаемые ею палаты, но перевезла с собою и своих колодников, которые и проживали, без сомнения, по целым месяцам и годам в дворцовых каменных подклетах. Все это умножало нечистоту, грязь, разрушавшие преждевременно древние здания. Так, еще в 1727 г. начальство Казенного двора, в котором сохранялась древняя золотая и серебряная посуда и все царские драгоценности, — объясняло, что «от Старого (?) и Доимочного приказов (находившихся где-то подле этого Двора, который стоял между Архангельским и Благовещенским соборами), всякой пометной и непотребной сор от нужников и от постою лошадей и от колодников, которые содержатся из Обер-бергамта, подвергает царскую казну немалой опасности, ибо от того является смрадный дух, а от того духу Его Императорского Величества золотой и серебряной посуде и иной казне можно ожидать опасной вреды, отчегоб не почернело…» Почему начальство и просило сор очистить, а колодников свесть в иные места [79]. Следует также припомнить, что находившиеся в Кремле старые приказы, огромный корпус которых тянулся по окраине Кремлевской горы от Архангельского собора почти до Спасских ворот, как равно и новоучрежденные коллегии, помещенные во дворце, вызвали потребность в питейном доме, который, неизвестно в какое время, явился в самом Кремле, под горою, у Тайницких ворот. Кабак этот именовался Каток, вероятно, по крутизне схода к нему из приказов. Он существовал, можно сказать, втихомолку, несколько лет, пока не был замечен в 1733 г. императрицею Анною, которая 15 февраля того ж года повелела: «Из Кремля вывесть его немедленно вон и построить в Белом или в Земляном городе, в удобном месте, где надлежит, и что со оного кабака в сборе бывало, чтоб тож число и там толикая ж сумма сбиралась, где оной кабак построен будет, и для того (т. е. для сохранения количества сбору) вместо того одного кабака, хотя, по усмотрению, прибавить несколько кабаков, где надлежит, а в Кремле отнюдь бы его не было». Таким образом не без жертвы удалено было от дворца одно из безобразий, какие завели было себе кремлевские подьячие. Остальное, т. е. все то, с чем сопряжено было пребывание в известном месте тогдашней коллегии или приказа, существовало по необходимости еще долго, именно потому, что в Москве, кроме дворца, не было более удобного помещения для этих коллегий и канцелярий.

Императрица Екатерина II, приехавши в Москву короноваться, остановилась в новопостроенном Елизаветинском, или Растреллиевском, дворце, а наследник Павел Петрович в Потешном дворце. По этому случаю, для размещения придворных, некоторые канцелярии были выведены в наемные дома. Кремлевская старина так понравилась императрице, что тотчас после торжества коронации, именно 6 октября 1762 г., она через Бецкого повелела «Кремлевский дворец с всеми принадлежностями, а паче старинного строения не переменяя ни в чем, содержать всегда в надлежащей исправности».

Было и при Екатерине предположение (1 февраля 1764 г.): «при Кремлевском дворце, на месте, где Набережный сад, построить для Ее Величества покой, того ради определено, архитекторам Бланку и Жеребцову, осмотря, учинить прожекты, каким наилучшим образом, на старых ли фундаментах с прибавлением, или вновь построить, изыскав, в минование напрасного убытка, все способы». Этот покой действительно был устроен возле Сретенского собора, вероятно, из какой-либо старой палаты, потому что он был со сводами и при нем были построены две галереи — Дамская и Кавалерская и самый собор был убран как домовый храм для этого помещения.

В комнате, или покое ее величества, стены были обиты зеленым штофом, а пол зеленым сукном. В Дамской стены и пол, а в Кавалерской одни стены были обиты красным российским сукном. Также красным сукном был убран и Сретенский собор; в нем было поставлено и место ее величества, обитое малиновым бархатом и золотым галуном. В таком виде этот покой с галереями существовал в 1769 г. [80], когда уже готовились строить известный огромнейший Баженовский дворец, оставивший на память о себе только проектированные планы и модель. Совершена была даже и закладка этого чуда-дворца; но постройка его окончилась сломкою только нескольких древних зданий.

В это время (1767–1770 гг.) разобран был Запасный двор, наверху которого помещались прежде Набережные сады, с примыкавшими к нему башнями и другими строениями, также Житный двор, здание Старого Денежного двора, за Сретенским собором, и длинный корпус старинных приказов, тянувшийся по горе от соборов к Спасским воротам.

Уезжая из Москвы, после коронации, императрица приказала Кремлевский Растреллиевский дворец перестроить, а все покои, кроме тех, в коих свое присутствие иметь изволила, и кроме Грановитой палаты, отдать по-прежнему под коллегии и канцелярии и прочие места. Таким образом, за исключением новых корпусов и Потешного дворца, где имелось высочайшее присутствие, все остальные помещения придворных, как-то: фрейлинские, камер-юнферские, кондитерские, муншенские, кофишенские, тафельдекарские и прочие покои, также и кухни — из дворцового ведомства поступили в ведомство Сената, по особому указу 1765 г. 17 июня. Дворцовое ведомство не могло не тяготиться таким распоряжением, и, когда в 1767 г. вышло новое повеление о починке кремлевских зданий, оно поставило на вид все неудобства, какие представлялись от помещения во дворце разных присутственных мест, и доносило между прочим, что «от того Сената в дворцовых покоях помещены разные Коллегии, Канцелярии и Комиссии и по вступлении оных, а особливо Губернскою Канцеляриею, заняты архивами, кладовыми и колодниками, т. е. тюрьмами, и все те покои переделаны по состоянию каждого присутственного места, а притом, в рассуждении множественного числа тех мест служителей и колодников, усматривается всегдашняя нечистота и дурной запах». Как бы ни было, но присутственные места оставались во дворце до последних лет прошлого века, когда построено было для них в Кремле же архитектором Казаковым особое великолепное здание, существующее до сих пор.

Упомянем, что в 1767 г. в Грановитой палате происходили заседания выборных депутатов со всей России в известной Комиссии о сочинении проекта нового Уложения. Для этого Депутатского собрания в палате было устроено для размещения депутатов 526 аршин особых лавок, или скамей с откосками впереди наподобие налоя или ученических теперешних столов. Кроме того, сделано 4 налоя из красного дерева, 10 столов круглых, 6 столов длинных, куплено 5 1 /2 дюжин стульев; устроено секретное место, несомненно, для самой императрицы. По обеим сторонам трона также были поставлены лавки, которые все были обиты, а равно и пол палаты красным сукном (757 арш.), а столы покрыты алым сукном (58 арш.). Для баллотирования было выточено 1000 шариков.

В начале нынешнего столетия, когда начальником дворцового ведомства сделался Валуев П. С., Кремль, по его словам, был в ветхом и запущенном состоянии. «Внутри кремлевских стен была нечистота великая, особенно в зданиях Сената, под соборами (дворцовыми) Сретенским и Рождественским, около бывшего Дворянского банка и Оружейной конторы (все в зданиях дворца) и даже во дворце. Во многих местах ветхие, обвалившиеся здания представляли неприятный вид; при пустых девяти погребах, без окон и дверей, под галереями и кладовыми палатами, в бывшей улице, между Троицкими и Боровицкими воротами, повелено ставить караул, дабы в них не могли укрываться мошенники» [81]. Кремлевские старожилы рассказывали, что до 12 года мимо так называемых Темных ворот, составлявших некогда проезд под дворцом на Красную площадь, к соборам, страшно было и ходить; там, особенно к вечеру, бывал постоянный притон воров и разврата среди страшной нечистоты и вони.

Кстати, упомянем, что в конце прошлого столетия и в нынешнем до 12-го года, подле стен Кремля, за Троицкими воротами, где теперь Кремлевский сад, а прежде были заплывшие пруды, овраги и текла Неглинная, по всему этому месту сваливалась всякая нечистота, почти со всех близлежащих улиц. Старый же Каменный мост у Троицких ворот известен был всей Москве как первое разбойное место того времени. Под его клетками, или сводами, особенно под девятой клеткой, постоянно жили в самовольно построенных избах всякие воры, мошенники и душегубцы, так что возле Неглинной, в этой местности, опасно было не только ходить, но даже и ездить.

Таким образом, Валуев принял Кремль в развалинах, хотя, может быть, и живописных, но в иных местах угрожавших совершенным падением. Таков, напр., был длинный корпус Хлебенного, Кормового и Сытного дворцов, мимо которого воспрещено даже было ездить, чтоб от сотрясения мостовой и в самом деле не обвалить всего здания; 30 лет и не ездили по этой улице. Помянутые дворцы, однако ж, простояли эти 30 лет и были сломаны уже при Валуеве. Если в XVIII ст. дворец постепенно приходил в разрушение от всякого рода нечистоты, то в начале XIX века он окончательно был разрушен в видах чистоты и опрятности. Валуев был великий, самый горячий охотник до чистоты, опрятности и порядка. Вступив в управление дворцом, он не замедлил представить государю, что многие из кремлевских зданий «помрачают своим неблагообразным видом все прочие великолепнейшие здания», разумея под последними соборы и новопостроенный дворец. Он вообще не любил ничего ветхого, ржавого, покрытого цветом древности, что так дорого для записных археологов, да и вообще для людей, которые в памятниках старого быта видят не одни только ржавые развалины, но чувствуют в них веяние истории, присутствие прожитых идей, чему всегда откликнется развитое образованием чувство уважения к древности, высказавшееся даже в распоряжении Екатерины II «О содержании старинного строения, не переменяя ни в чем».

Если б была полная воля и не мешало некоторое общее уважение к стародавней святыне Кремля, то Валуев скоро превратил бы его в площадь чистую, опрятную и ровную, как ладонь, оставив на память только те строения, которые или сами по себе имели опрятный вид, или же были способны принять такой вид посредством возобновлений, штукатурки и окраски. Все, что не ладило с этим стремлением или стояло не на месте относительно новопроектированных им улиц и площадей, было разобрано и даже продано с торгов на своз. В пять или десять лет ломки прежнего Кремля нельзя было узнать.

Тотчас по вступлении в управление дворцами, делая и соображая разные приготовления к предстоявшей коронации. Валуев во всеподданнейшем донесении государю Александру Павловичу, 29 мая 1801 г., представлял, между прочим: «Два артикула, обращающие на себя особенное внимание: Сретенский в Кремле собор, построенный несколько веков на сваях, давно уже сгнивших, и Гербовая башня (прежние Колымажные, или Красные, ворота), делающая только вид (!) при въезде от Боровицких ворот, в которые никто почти из благородных людей не ездит, находятся в крайней и чрезвычайной ветхости, о коей около четырех лет рапортовано было покойным гофмейстером князем Гагариным. Оба сии здания угрожают скорым и неминуемым своим падением и от того могущим случиться великим повреждением как дворцу и прочим к оному принадлежащим строениям, нужным для помещения свиты, так и проходящим разного рода людям, ежели сие падение приключится, основываясь на свидетельстве архитекторов. Во избежание всякого нечаянного вреда, осмеливаюсь представить сии здания сломать как можно скорее, и на сие имею счастие ожидать Высочайшего повеления». Государь на первый раз затруднился этим представлением, и вызывая Валуева в Петербург, для личных объяснений вообще о приготовлениях к коронации, писал к нему, между прочим, от 4 июня: «Не оставте взять и план той части города, в которой стоят Сретенский собор и Гербовая башня, о коих вы представляете, что по ветхости их и опасности неминуемо должно их разобрать, — переговоря о сем наперед с графом Иваном Петровичем Салтыковым (главным начальником Москвы), не произведет ли уничтожение сих древних зданий какого-либо предосудительного замечания?» Повеление испрошено было при личном объяснении, и осенью эти древности были разобраны и на месте их выровнена площадь. Затем в последующие десять лет Кремль и дворец были очищены от всех ветхостей и безобразных зданий. В 1803 г. сломаны часть Потешного дворца, примыкавшая к городовой стене у Троицких ворот, и часть корпуса, в котором были Хлебенный и Кормовой дворцы, стоявшие на угол к Троицким же воротам; в 1806 г. продан с аукциона и Цареборисовский Годуновский дворец; в 1807 г. сломано Троицкое подворье с церковью Богоявления, где впервые провозглашено было избрание на царство Михаила Романова; в 1808 г. сломаны все здания Заднего государева двора с дворцами Кормовым, Хлебенным, Сытным, стоявшие подле этого подворья. На месте их построена Оружейная палата (ныне казармы) и три Кавалерские корпуса, для помещения свиты. Позднейшие переделки и перестройки совершенно очистили Кремль и дворец от многих древних строений, в иных местах даже с бутовыми фундаментами. Оставшиеся здания, Грановитая палата, Каменный Терем с верховыми церквами и Потешный дворец большею частию значительно переделаны; Терема же возобновлены в древнем вкусе. Заметим, в заключение, что направление, данное Валуевым, коснулось не одних только древних зданий, но и вообще всяких древностей, остатков старой жизни и быта, какими в его время еще полны были кладовые кремлевских и старых загородных дворцов. Все, что не имело цены, т. е. что не было золото или серебро, было также за ветхостию и негодностью уничтожено или продано с аукциона «на Неглинную», как тогда говорилось, т. е. в лавки всякого старья и тряпья, существовавшие на Неглинной в Железных и Лоскутных рядах. В это время невозвратно погибло много таких именно вещей, которые охотниками и археологами ценятся дороже золота. А стремление давать всему опрятный крашеный вид, впоследствии, было до того доведено, что дубовые двери и ворота во всем городе обязательно стали красить под дуб, а железные древние вещи, каковы, напр., латы, щиты, конская броня, даже пушки, хранимые в Оружейной палате, стали красить черною краскою с карандашом, под цвет железа. Так были закрашены редкие и превосходнейшие памятники древнего вооружения. Подобно тому, закрашивались на стенах древних зданий, напр., у Каменного Терема, прекрасные подзоры и украшения из разноцветных изразцов, или кахлей. А что забавнее всего: эти украшения, замазанные мелом, вохрою или другою краскою, иногда на масле, раскрашивали потом красками в древнем вкусе. Это мы видели (в 1854 г.) и на прекрасных изразцовых ценинных украшениях собора в Воскресенском монастыре, именуемой «Новый Иерусалим» [82]. Не говорим о других подобных подвигах блюстителей чистоты и покраски и всякого рода возобновлений.