Домик в прерии

Дом в прерии

На следующий день Мэри с Лорой поднялись задолго до восхода солнца. Они позавтракали кукурузным пюре с подливкой из степной куропатки и помогли маме поскорее вымыть посуду. Папа тем временем складывал в фургон вещи и запрягал Пэт и Пэтти.

Когда солнце взошло, фургон уже катился по прерии. Дороги теперь не было. Пэт и Пэтти бежали прямо по траве, и за фургоном тянулся след колес. Незадолго до полудня папа остановил лошадей и сказал:

— Вот мы и приехали, Каролина. Здесь мы построим себе дом.

Мэри с Лорой торопливо перелезли через кормушку и спрыгнули на землю. Вокруг до самого края неба простиралась поросшая травою степь.

Рядом, к северу от них тянулась лощина, по дну которой протекал ручей. Над неровными краями обрыва поднимались темно-зеленые верхушки деревьев, а за ними торчали пучки степной травы. Далеко-далеко к востоку вилась неровная линия более светлой зелени. Папа сказал, что это река Вердигрис.

Они с мамой сразу же принялись разгружать фургон. Сложив все вещи на землю, они накрыли их парусиной, которую сняли с фургона вместе с дугами. Потом сняли с него даже кузов. Лора с Мэри и Джеком смотрели, как от фургона, который так долго служил для них домом, осталось только днище да четыре колеса на осях. Пэт и Пэтти папа не выпряг. Он взял ведро, топор, уселся на остов фургона, направился в глубь прерии и вскоре скрылся из виду.

— Куда папа поехал? — спросила Лора, и мама ответила:

— Он поехал к руслу ручья рубить бревна.

Было как-то непривычно и даже жутко остаться без фургона посреди огромной прерии. Земля и небо казались слишком большими. Лора почувствовала себя маленькой, как степная куропатка, и ей захотелось притаиться в высокой траве, но вместо этого она принялась помогать маме, а Мэри села на траву нянчить Крошку Кэрри.

Сначала мама с Лорой постлали под парусиновой палаткой постели.

Потом мама расставила ящики, разложила узлы, а Лора вырвала траву с небольшой площадки, чтобы расчистить место для костра. Когда папа привезет дров, они разведут огонь.

Больше делать было нечего, и Лора стала осматриваться. Неподалеку от палатки она нашла в траве какой-то странный туннель. Если смотреть на колышущиеся верхушки трав, он был не виден, но если подойти поближе, между стеблями травы можно было различить узкую, прямую, плотно утоптанную тропинку, которая уходила в бесконечную даль прерии.

Лора немножко прошла по тропинке. Она шла все медленней и медленней, потом остановилась, и ее охватил страх. Она повернулась и быстро пошла назад, потом поглядела через плечо, ничего не увидела, но бегом кинулась к палатке.

Когда папа, сидя на бревнах, вернулся с ручья, Лора рассказала ему про туннель.

— Там какая-то старая тропа, я ее еще вчера заметил,— сказал папа.

Вечером все сидели у костра, и Лора опять спросила папу, когда она увидит индейчонка, но папа и сам этого не знал. Он объяснил ей, что индейцев никто не может увидеть, пока они сами не захотят, чтобы их увидели. Когда он мальчиком жил в штате Нью-Йорк, ему приходилось встречать индейцев. А Лора их еще ни разу не видела, Она знала только, что это краснокожие дикари и что их топоры называются томагавками.

Раз папа знает все про диких зверей, он должен знать и про диких людей. Лора надеялась, что папа когда-нибудь покажет ей индейчонка. Ведь показывал же он ей оленят, медвежат и волчат.

Несколько дней папа возил бревна. Он сложил их в две кучи — одну для дома, а вторую для конюшни. То место, по которому папа ездил к ручью и обратно, стало похоже на дорогу. По ночам папа привязывал мустангов на веревки возле кучи бревен, и постепенно они общипали там всю траву до самых корней.

Первым делом папа начал строить дом. Он отмерил шагами место, где будет стоять дом, и по обе стороны этого места вырыл лопатой две мелкие канавки. В канавки он уложил два самых больших бревна. Бревна были толстые и крепкие, потому что на них должен держаться весь дом. Назывались они лежнями.

Потом папа выбрал еще два больших крепких бревна и вкатил их на концы лежней. Получился пустой прямоугольник. Папа взял топор и на концах поперечных бревен вырубил широкие глубокие выемки, потом перевернул поперечные бревна так, чтобы выемки плотно охватили лежни. Лежни были наполовину врыты в землю. Выемки были глубиной в полбревна, и поэтому поперечины тоже легли на землю и получился фундамент в одно бревно высотой. Концы бревен за выемками торчали наружу.

На следующий день папа начал складывать стены. К каждой стороне фундамента он подкатил по бревну и сделал в них выемки, которые охватывали нижние бревна. Получилась стена высотой в два бревна.

Бревна крепко держались по углам. Но совершенно ровных бревен не бывает, и у каждого бревна один конец толще другого. Поэтому в стенах оставались щели, но папа сказал, что он их потом законопатит.

Стену высотой в три бревна он сложил сам, а дальше ему стала помогать мама, Папа поднимал на стену один конец бревна, а мама держала бревно, чтобы он мог поднять второй конец. Потом папа, стоя на стене, делал в бревне выемку, а мама помогала ему перекатывать и поддерживать бревно, пока он укладывал его так, чтобы углы получались ровными.

И вот бревно за бревном они складывали стены, и постепенно стены поднялись так высоко, что Лора уже не могла через них перелезть. В конце концов ей надоело смотреть, как папа с мамой строят дом, и она пошла побродить по высокой траве, но вдруг услышала голос папы,

— Бросай! Отойди в сторону! — кричал он,

Большое тяжелое бревно съезжало со стены! Папа изо всех сил старался его удержать, чтобы оно не свалилось на маму, но не смог. Бревно рухнуло вниз, и Лора увидела, что мама, скорчившись, лежит на земле.

Она подбежала к маме почти одновременно с папой.

Бревно свалилось ей прямо на ногу. Папа приподнял бревно и, когда мама вытащила из-под бревна ушибленную ногу, стал проверять, целы ли кости.

Он страшным голосом звал маму, а мама, задыхаясь, лепетала:

— Ничего, ничего, Чарльз.

— Подвигай руками, — сказал он. — Спина не болит? Голову поднять можешь?

Мама подвигала руками, повернула голову в одну сторону, потом в другую.

— Слава Богу, — сказал папа. Он помог маме сесть.

— Ничего, Чарльз, — повторяла мама. — Мне только ногу ушибло.

Папа снял у мамы с ноги ботинок и чулок, прощупал все кости, подвигал лодыжку, подъем и пальцы.

— Очень больно? — спросил он.

у мамы стало совсем серое, губы были плотно сжаты.

— Не очень,— отозвалась она.

— Все кости целы. Просто сильный ушиб,— успокоил ее папа.

— Ушиб скоро пройдет. Не огорчайся так, Чарльз,— бодро твердила мама.

— Это я виноват. Надо было скаты сделать, — сказал папа.

Он довел маму до палатки, разжег костер, согрел воды, а когда вода стала такой горячей, какую только можно было терпеть, мама опустила в нее распухшую ногу.

Ногу маме не раздробило каким-то чудом, лишь потому, что она попала в маленькую ямку.

Папа все время подливал в бадью горячую воду. Нога у мамы покраснела, лодыжка распухла и стала багровой. Мама вынула ногу из воды и плотно перевязала лодыжку чистым лоскутом.

— Ну вот, теперь все в порядке,— сказала мама.

Однако ботинок ей на ногу не налез. Тогда она обвязала ногу еще одним лоскутом и, прихрамывая, добралась до костра. Ужин она сготовила, только медленнее, чем всегда. Папа сказал, что пока нога не заживет, помогать ему мама не будет.

Он сделал скаты. Это были два длинных горбыля. Одним концом они упирались в землю, а второй лежал на стене. Поднимать бревна теперь будет не нужно, они с мамой смогут вкатывать их наверх по горбылям.

Лодыжка у мамы все еще болела. Вечером, когда мама развязывала ногу, чтобы погреть ее в горячей воде, лодыжка была багровая, черная, зеленая и желтая. Значит, дому придется подождать...

Однажды папа вернулся с охоты раньше, чем его ожидали. Весело насвистывая, он появился на тропинке, ведущей вверх от ручья.

— Хорошие новости! — крикнул он еще издали.

Оказалось, что у них есть сосед, всего в двух милях отсюда на другом берегу ручья. Папа встретил его в лесу, и они решили помочь друг другу строить дома.

— Он холостяк, — сказал папа. — Говорит, что ему легче обойтись без дома, чем тебе и девочкам. Поэтому сначала он поможет мне, а когда он нарубит себе бревна, я пойду помогать ему.

Теперь не придется долго ждать, пока дом будет готов, и маме не придется больше помогать папе.

— Что ты на это скажешь, Каролина? — весело спросил папа, а мама сказала, что это очень хорошо и она очень рада.

На следующее утро к ним пришел мистер Эдвардс. Он был высокий, худой и загорелый. Маме он отвесил поклон и учтиво назвал ее «мэм», а Лоре сказал, что он — бродяга из Теннесси. На нем была рваная рубаха, высокие сапоги и енотовая шапка.

Лора никогда не видела никого, кто умел бы так далеко плеваться табачной жвачкой, да еще и попадать точно в цель. Лора изо всех сил старалась плюнуть так же далеко и так же метко, как мистер Эдвардс, но у нее ни разу ничего не получилось.

Работал он очень быстро. Всего за один день они с папой сложили стены. За работой они шутили, пели песни, а из-под топоров у них только щепки летели.

На стенах они установили стропила — прямые тонкие жерди для крыши. В южной стене дома прорубили высокое отверстие для двери, а в западной и восточной стенах -— прямоугольные отверстия для окон.

Лоре не терпелось заглянуть внутрь дома. Как только в стене прорезали высокое отверстие, она вбежала в дом. Там все было полосатое. Полосы солнечного света проходили сквозь щели в западной стене, а сверху падали тени от стропил. Руки, плечи и босые ноги Лоры покрылись полосками света и тени. Сквозь щели в стенах полосами виднелась прерия. Аромат степных трав смешивался с ароматом свежеоструганного дерева.

Когда папа начал прорубать в западной стене отверстие для окна, внутри дома засветились яркие квадратики, а когда окно было готово, на землю лег большой солнечный прямоугольник.

По бокам отверстий для окон и двери папа с мистером Эдвардсом прибили к обрубленным концам бревен тонкие доски, и дом был готов. Не хватало только крыши. Стены были крепкие, дом был большой — гораздо больше палатки — и очень красивый.

Мистер Эдвардс сказал, что ему пора домой, но папа с мамой пригласили его поужинать. Ради гостя мама приготовила особенно вкусный ужин — тушеную зайчатину с клецками из белой муки и много-много подливки. Толстую горячую кукурузную лепешку, испеченную на свином сале, намазывали сверху патокой. Кофе всегда пили с патокой, но сегодня у них был гость, и поэтому мама достала маленький бумажный кулек со светло-коричневым покупным сахаром.

Мистер Эдвардс поблагодарил маму за прекрасный ужин.

Потом папа достал скрипку. Мистер Эдвардс растянулся на земле и приготовился слушать. Но сначала папа сыграл и спел песню для Мэри и Лоры, Лора любила эту песню больше всех, потому что, когда ее пел папа, голос у него звучал все ниже, ниже и ниже.

Потом голос стал еще ниже — ниже, чем кваканье старой-престарой лягушки.

Все засмеялись, а Лора хохотала громче и дольше всех.

— Еще раз, папа! Пожалуйста, еще раз! — кричала она, пока не вспомнила, что детей должно быть видно, но не слышно, и только после этого умолкла.

Папа заиграл снова, и все пустились в пляс. Мистер Эдвардс сначала оперся на локоть, потом сел, а потом вскочил и тоже заплясал. Он скакал и подпрыгивал так, словно кто-то дергал его за веревочку. Папина скрипка все пела и пела, сам он отбивал ногой такт, а Лора с Мэри хлопали в ладоши и притоптывали.

— Вот это скрипач так скрипач! — восторженно воскликнул мистер Эдвардс.

Он все плясал, а папа все играл и играл.

От музыки Крошка Кэрри никак не могла заснуть. Сидя у мамы на коленях, она большими круглыми глазенками смотрела на мистера Эдвардса, хлопала в ладоши и весело смеялась.

Пламя костра тоже плясало, а вокруг него плясали черные тени. Только новый дом тихо и мирно стоял в темноте, а потом большая луна. поднявшись, осветила его серые стены и рассыпанные вокруг желтые щепки.

Мистер Эдвардс сказал, что ему пора. До его лагеря за лесом на другом берегу ручья очень далеко. Он взял свое ружье, пожелал спокойной ночи маме, Мэри и Лоре. Он сказал, что холостяку порой бывает очень одиноко и что он с удовольствием провел вечер в их семейном кругу.

— Сыграйте еще, Инглз,— попросил он папу.- Поиграйте, чтобы мне веселей было идти.

Мистер Эдвардс зашагал вниз по дороге к ручью, и, пока он не скрылся из виду, папа все играл и играл, и все трое — он, мистер Эдвардс и Лора — во весь голос пели:

Далеко по прерии разносились густой папин бас и тонкий голосок Лоры, а внизу, в русле ручья, им еле слышно вторил мистер Эдвардс:

Когда скрипка умолкла, голоса мистера Эдвардса уже совсем не стало слышно. Только ветер шелестел в степной траве. Высоко над головой плыл огромный желтый шар луны. Небо было такое светлое, что на нем не мерцало ни единой звездочки, а прерию окутывала мягкая тень.

Потом в лесу у ручья запел соловей. Все кругом умолкло, а он все пел и пел. Легкий ветерок пролетел над прерией, и чистые трели разливались над шорохом степных трав. Небо, словно чаша яркого света, опрокинулось на плоскую черную землю.

Песня кончилась. Никто не шевельнулся, никто не произнес ни слова. Девочки притихли, папа и мама сидели неподвижно. Только травы вздыхали под прохладным дуновеньем ветерка. Потом папа поднял к плечу скрипку и легонько коснулся смычком струн. Редкие звуки каплями чистой воды упали в тишину. Папа сделал паузу, а потом сыграл песню соловья. Соловей ему ответил. Скрипка запела снова. И соловей пел под звуки папиной скрипки.

Когда струны умолкли, соловей все еще пел. Когда он остановился, заиграла скрипка, и он снова завел свою песню.

Птица и скрипка говорили друг с другом в прохладной ночи под луной.