Домой не возвращайся!

ГЛАВА 22

Сон алкоголика чуток и краток. Кирилл Петрович проснулся около трех часов ночи. С трудом разлепил глаза. Мучила жажда. Годы-то, дорогой мой, не те, чтобы вот так коньячок хлестать. Тяжело оторвал туловище от кушетки и пошел в туалет, где находился спасительный кран с холодной водой. Проходя через холл, немало удивился, увидев сквозь стекло садыковский мерс. Посмотрел на часы, невольно вздохнул, но, тем не менее, подобрался, пытаясь принять вид благообразный и вполне готовый к служению. Тишина показалась подозрительной и не предвещавшей ничего хорошего. Да еще и дверь в предбанник чуть приоткрыта – это совсем не свойственно такому клиенту, как патриций Альберт. Старик аккуратно, на цыпочках подошел и тихонько постучал: «Ваше высокоблагородие, вы меня слышите? Припозднились вы сегодня что-то. Может, помощь какая требуется?» Не услышав ответа, робко просунул голову в проем. Вещи на месте: китель, туфли, нижнее белье сложено стопочкой, кейс. «Альберт Гусейнович, дорогой, вы где?» Почуяв неладное, бывший учитель вошел в баню. Стал заглядывать во все помещения. Даже на дно бассейна взгляд бросил. Никого.

Постучал в дверь парной. Нет ответа. Боже святый, только не это! Потянул за ручку: лицо обдало жгучим жаром. Даже одежда дыбом едва не встала. Непроизвольно прикрывая лицо рукой, сделал шаг.

На полке, вывалив язык, лежал капитан Садыков. Правая рука и правая нога безвольно свисали вниз. Остекленевшие глаза таращились в потолок.

– Угорел. Батюшки мои, угорел ведь. – Кирилл Петрович попятился.

Милиция и «скорая» прибыли через полчаса. Для выполнения формальностей потребовалось минут сорок. Врачи констатировали смерть и вызвали катафалк. Следователь взял показания, которые были весьма скупыми, попросил раза четыре расписаться, и тоже был таков. Потом прибыли люди в синих комбинезонах, упаковали труп в мешок и вынесли из помещения. Кирилл Петрович находился, словно во сне, наблюдая за происходящим. Когда все уехали, он без сил опустился в кресло, прикрыл глаза рукой и тихо, почти беззвучно, заплакал. Худые стариковские плечи вздрагивали, сотрясались в мутном свете служебной каптерки. Он не слышал, как входная дверь, открываясь, протяжно скрипнула, впустив человека в длинном, черном пальто.

Саид Омаров, войдя в холл, сбил снег перчатками с рукавов и плеч. Огляделся. Пошел на еле улавливаемый звук. Дойдя до каптерки, толкнул дверь и увидел Петровича:

– Оставайся там, где сидишь, старый дятел. Разговор у нас будет недолгим.

– Вы кто? – высоким голосом крикнул банщик.

– Конь в пальто. Не видишь что ли! – Омаров взял старика за ворот рубашки у горла, потянул на себя, заставляя встать.

Коричневые, застывшие глаза крепкого, наполовину седого блондина, словно замораживали, лишали воли. Заглянув в них, Кирилл Петрович похолодел. Никогда еще он не встречал подобного взгляда. Показалось даже, что легкий ветер преисподней провел по лицу ледяной ладонью. В каком-то цыплячьем гипнозе стоял на цыпочках перед неизвестным бывший учитель географии.

Омаров неожиданно и коротко ударил ребром правой руки чуть ниже уха. Петрович обмяк, издал хрип и повалился в кресло. Незваный гость скотчем примотал руки своего пленника к облезлым подлокотникам, заклеил рот и пошел оглядывать место, где совсем недавно побывала Костлявая. Общий рубильник выключен. Ну, конечно, это либо сыскари, либо перепуганный банщик. Лучшего придумать, как всегда, не могли. Обесточили баню, чтобы работать не жарко было. Что-то тут, все равно, не так. Неплохую поляну для утех приметил капитан, право слово, неплохую. Я бы даже сказал – дивную. Все по уму: хорошим деревом обшито, ни сучка, ни задоринки. Трапезная, бассейн, музыкальные колонки красиво спрятаны в верхних углах. Угорел, говорите. Сколько же тогда выпил этот пижон? Или все силы на баб распылил? Он бросил взгляд на ручку температурного регулятора. Стоит на максимуме. Неужели собственноручно решил себя изжарить? Не похоже. Слишком уж изнеженным был Садыков. Да, и особой крепостью здоровья никогда не отличался. Кто же здесь побывал? Неужели эти гребаные патриоты из доморощенной организации. Неважно. Убирать нужно всех и чем быстрее, тем лучше.

Омаров твердым шагом вернулся в каптерку, где, мыча заклеенным ртом и, мотая головой, сидел пленник.

– Ну, очухался, товарищ педагог?

– А вы откуда знаете?

– От верблюда. Слушай сюда: ты обязан все вспомнить. Кто здесь был помимо капитана? Как выглядели и т. д.

– Две девицы: древнеримские куртизанки. Красивые такие: в туниках, в блес…

– Заткнись, старый козел. Клоуна валять вздумал!

– Вы имеете в виду, кто еще?

– Догадливый. – Омаров закурил: – Чтобы лучше восстанавливалась память, полечим катаракту на правом глазе прижиганием.

– Не надо. Прошу вас! Мне скрывать нечего. Все, что знаю, расскажу, как на духу.

– Серьезно? Ну, что ж, начнем сначала. Кто здесь был, помимо завсегдатаев?

– Да, никого, в общем-то. Во всяком случае, я не видел.

– Так, не видел или никого?

– Никого.

– Придется лечить катаракту. Замучила, сволочь такая. Ну, мы ее сейчас нехорошую.

Кирилл Петрович зажмурился и замотал головой:

– Клянусь Богом, никого!

– Богом вы все клянетесь. Он у вас добрый такой: все терпит. А я вот нет! – Омаров большим пальцем оттянул веко пленнику и воткнул раскаленный конец сигареты в подернутый катарактой зрачок. Крик боли погас в широкой, холодной ладони пытающего. Затем скотч надежно склеил губы:

– Дальше помолчим или вспомним? – Омаров без тени каких-либо чувств смотрел на изуродованное лицо. По правой щеке текла медленная полупрозрачная слизь, которая секунду назад была человеческим глазом. Старый Кирилл плакал, глубоко всхлипывая носом. Склеенный рот глухо мычал, давясь криком.

– У нас есть еще один глазик, но уже последний, – ледяным тоном шипел экзекутор. Ну?

Кирилл Петрович отрицательно мотал головой.

– Старик, ты либо вправду бывший стойкий партизан, либо ничего не знаешь. – Карие нечеловеческие глаза заглянули в единственный орган зрения: – Похоже, что второе. Ладно. Тебе повезло, старичелло. Смерть твоя будет, можно сказать, легкой. Извини за причиненные неудобства. Готов угадать твое последнее желание. Ты же у нас любитель спиртного. Я прав? – Омаров резким движением содрал золотистый скальп с бутылки: – Глядишь, и анестезия какая-никакая. Открываем ротик. Ротик открываем. – Рука потянула за уголок скотча, и горло бутылки, ударив по зубам, глубоко забулькало во рту: – Вот так. За папу, за маму, за внучку с панамой. Закусить нечем. Извини.

Кирилл Петрович не сопротивлялся. Все, чего он хотел, это скорейшего избавления от пытки, пусть даже ценой жизни… Господи, помоги мне! Забери на небеси. За что мне такое наказание, Господи?… Пустая бутылка отлетела в угол и разбилась с рассыпчатым звоном.

– Итак, старик, тебе нечего добавить? – Лезвие опасной бритвы сверкнуло зеркальным холодком: – Значит, нет. Ну, я так и знал. – Омаров молниеносным движением рассек яремную вену на горле пленника: – Пара часов, старик, у тебя точно есть. Посиди, повспоминай. Ты умудрился прожить длинную и очень интересную жизнь, наверняка с комсомольскими стройками, со студенческими стройотрядами, с романами. Кровь вытечет быстро, подогретая водкой. На единственный глаз навалится туман, и вечная жизнь распахнет свои объятья еще для одной души. А вот у меня, старик, не было никаких стройотрядов, никаких романов, никаких влюбленных в меня школьниц. Одна сплошная война. Сплошная ненависть. Хочешь что-то сказать? Давай, валяй, можешь даже громко. Нас никто не слышит. – Омаров отодрал скотч, искровавив губы.

– Как тебя зовут?

– Не пытайся бить на жалость. Я не передумаю: сам понимаешь – лишний свидетель.

– А я и не хочу бить на жалость. Ты ведь сам сказал, что я прожил интересную и долгую жизнь. Чего мне больше!

– Саидом меня зовут.

– Почему ты стал таким, Саид?

– Ненависть на свет появилась, наверно, раньше меня. Мать умерла родами, кстати русская. О ней ничего не знаю. Отец бывший зек: осел на севере после освобождения – Омаров поймал себя на мысли, что ему вдруг захотелось излить этому старому русскому учителю историю своей жизни: – Здоровьем северным отец не отличался. Своей немощью вызывал смех у местной детворы. Однажды потерял меня в лесу. Мне тогда лет семь было. Через трое суток охотники нашли меня в низком ельнике на мху, еле живого от страха и голода. Потом подрос, окреп и решил убить отца. Замысел привел в исполнение и в бега. Одного человека по-настоящему уважал и, может, даже любил, это деда. Но когда встал вопрос: я его или он меня – тоже убил. Его же наукой: метнул нож.

– Знаешь, что бы я тебе посоветовал?

– Ну. Только не надо о монастырях, явках с повинной и т. д.

– Нет. У тебя один выход. Сделать себе то же самое, что и мне. Ты все равно не сможешь жить.

– Каков же диагноз?

– Раньше, на церковном языке, таких людей называли одержимыми бесом. Сейчас: маньяками. Ты любишь убивать, Саид. Излечить тебя уже никто не сможет. Но не списывай все на болезнь. В своей ненависти ты зашел слишком далеко. Желаю тебе легкой смерти.

– Хочешь, я спасу тебя? Перевяжу рану, отвезу в травмпункт. Там зашьют за полчаса. А?

– Уже нет. Да ты и сам знаешь, что не поступишь так. Зачем эта пустая болтовня. Я хочу спать.

Омаров посмотрел, как кровь толчками вытекает из рассеченной вены на грудь старику:

– Да и мне пора. – Он вышел, плотно прикрыв за собой дверь.

Оказавшись на улице, нажал на телефоне клавишу вбитого номера.

– Да, Скорпион! – сквозь треск раздалось на другом конце эфира.

– Код: один, один, три.

– Да, Скорпион.

– Выполняйте.

Тонко щелкнула раскладушка мобильника, сворачиваясь в мощной ладони. Омаров представил, как на другом конце Москвы в это время человек поднимает снайперскую винтовку и ловит перекрестием оптического прицела голову жертвы, черный силуэт которой маячит на экране плотных, задернутых штор. Как пуля, делая маленькое отверстие с лучиками трещин в оконном стекле, пробивает шторную ткань и застревает в мозгу, заставляя оный угаснуть. Как жертва валится на бок со стеклянным удивлением во взоре. Все. Можно еще одного вычеркнуть из черного списка посмевших встать у него на пути людишек. Он посмотрел в темную высь, откуда мелкой мукой сыпал мокрый снег. Возможно, ад и рай существуют. А если существуют, то его, Саида Омарова, ждет не дождется в преисподней очень нескучная компания, состоящая из головорезов всех мастей и разных эпох. Будет с кем посидеть за кружкой старого, доброго эля и вспомнить о былых временах. Почему-то жаль этого несчастного старика-банщика, кстати, впервые кого-то жаль. Нет, пожалуй, не впервые: деда Филю тоже жаль было. Сколько же лет-то прошло? Филипп Васильевич еще когда предсказывал конец бесславный твой, а, Саид? А ты все живешь. Все тебе нипочем. Ни одна пуля не берет, ни нож, ни тюрьма.

«Лексус», радостно просигналив, щелкнул дверными замками, приглашая хозяина в уютный, пахнущий настоящей жизнью салон. Омаров повернул в замке ключ зажигания, и машина, мягко урча мотором, покатила.