Дон Хуан (СИ)

Часть 2

Где-то далеко в коридоре в подставленную кружку мерно капала вода. Я лежал на койке, глядя в потолок остановившимся взглядом. Эвон как серьезно у меня оказывается все. Сперва галлюцинации, а теперь устойчивое шизофреническое состояние. Поплыли, называется, товарищи. Вместо родной больнички — какие-то нацистские застенки.

— Ой, Хуан! — дверь на ржавых петлях отворилась с грохотом и скрипом. На пороге стоял Кривой Хосе. То есть это я теперь знаю, что его звали Хосе. Тогда я этого не знал, и он был просто худым чернявым парнем в белых полотняных штанах и такой же рубахе. — Ты в порядке, омбре? Выглядишь немного нездоровым.

Дверь закрылась. В этом был какой-то тайный смыл, как у ребуса…

И еще — он говорил не по-русски. Другой ритм, другие звуки совсем. Испанский, думаю. Но я-то его понимал! Значит, я тоже говорил по-испански.

Я читал о подобном — после заметных повреждений мозговых тканей человек вспоминал прошлые жизни, начинал играть на скрипке или понимать другие языки. Возможно, как раз мой случай.

— Все в порядке, амиго, — сообщил я, садясь на койке. — Где здесь туалет?

Хосе мой вопрос, похоже, удивил. То ли он привык к продолжительному молчанию, то ли еще что. Интересно, велика ли вероятность, что меня похитили пришельцы?

— Можешь слить ненужное вон туда, — он указал на накрытое крышкой ржавое ведро в углу комнату. Тьфу, черт! камеры, конечно. Это же тюрьма, нет? — С утра еще не выносили.

Но я остался на месте. Раз выйти пока нельзя, смысла трепыхаться нет. Подождем.

Хосе улегся на свою койку и принялся шептать. Я думал, он разговаривает сам с собой, но почти сразу понял — молится. Религиозный.

В окно почти ничего было не видать — мутное. Но вроде стояло светлое время суток. Из коридора воняло, в соседних камерах — комнатах — палатах? — кто-то беспрестанно говорил и кричал. Что это за место? Как я сюда попал? Как отсюда выбраться?

Все три вопроса увязаны в один. Узнав ответ на один, поймешь и остальное.

Где-то снаружи, далеко по коридору, с лязгом открылась дверь.

Четыре долгих удара сердца.

Дверь закрылась.

А на двери висели неподвижные железные колокольчики. И они не звенели.

На секунду мне стало страшно до одури. Но это быстро прошло. Осталась голова, бесстрастно и трезво, как всегда, прикидывающая варианты. Для начала, проблемы насущные. Силен ли я?

Я окинул глазами свое новое тело — почему бы и нет, раз больница превратилась в тюрьму?

Мне лет тридцать пять, может, чуть меньше. Здоровое, сильное тело, загорелое, выдубленное под жестоким солнцем. Руки жилистые, крепкие, привычные держать любой инструмент, от мотыги до кузнечного молота. На ладонях старые мозоли, на ногах тоже. Похоже, в прошлой своей жизни я много ходил и много работал. Въевшаяся в поры намертво грязь, но никаких следов пороха. Не стрелок, значит. Лицо рассмотреть не вышло, так что про него узнать не удалось ничего, кроме того, что у меня имеется жесткая щетина, которую можно считать уже бородой, а темные волосы достают до плеч.

Для начала сойдет. Хотя бы не карлик и не калека — а то мое шаловливое подсознание могло бы додуматься и до этого.

Помолившись, Хосе уснул. По измятому лицу ползли тусклые солнечные лучи. Вдалеке опять кто-то кричал, но в коридоре так никто и не появился. Возможно, пора действовать — кто-то же открывает эту проклятую дверь?

Минуты тянулись длинными холодными макаронинами. Скрипела койка под ворочающимся Хосе. Я сидел, не меняя позы, чтобы не издавать звуков. Можно сказать, я растворился в окружающих меня стенах, перестал существовать, слился с духами этой больницы.

Точно, больницы — теперь я знал это точно. Лечебница тюремного типа для преступников с отклонениями в психике. Что же, вполне подходящее место для веселого парня вроде меня. И кстати, самое время нарушить воцарившуюся здесь иллюзию мира и дружбы. Для начала вполне сгодится и сопящий в две дырки Хосе.

Я осторожно переместился к его койке — хорошо, что он спал, отвернувшись к стене. Я навалился на него сверху, заломил руки, зажал рот ничего не подозревающему олуху. Прошипел на ухо:

— У меня заточка. Пикнешь — зарежу.

Хосе ничего не сказал, он только часто-часто моргал выпученными, слезящимися глазами и пытался сглотнуть — острый кадык ходил по тощей шее как поршень.

— Ответишь на пару вопросов — отпущу, и будешь как новенький. Побежишь по дорожке — а не ответишь, протянешь ножки, — добавил зачем-то я. В испанском эта ахинея не рифмовалась и звучала дико, но так получилось даже лучше. Хосе мелко-мелко закивал, на лице набухли капли пота, держать его стало скользко.

— Сейчас я уберу руку от твоего рта, и мы с тобой поговорим, — повторил я. — Тихо и спокойно, как хорошие друзья, если ты имеешь понятие, о чем я толкую. А друзья не сопротивляются и не зовут на помощь дюжих парней из коридора, которые только и знают, что звякать этой чертовой дверью, смекаешь? Пока ты держишься молодцом, смотри, чтобы и дальше так было.

Я чуть отпустил его, Хосе тяжело и часто задышал.

— Пор Мадре де Дьос, ты взбесился, что ли, омбре? — свистящим шепотом выдал он. — Ты же чуть не…

— Тихо-тихо — разве так нужно говорить с друзьями? — я покачал головой. — Лучше скажи, как тебя зовут, мой новый корявый друг.

— Что?.. Хосе, Хосе Серрано. Пор Хесус, амиго, ты по-настоящему меня пугаешь.

— Отлично Хосе, — выдал я ему позитивную мотивацию. — Переходим к следующему упражнению. Расскажи своему старому другу Хуану, где мы сейчас находимся.

Хосе повел безумными глазами вокруг.

— Это больница Сан-Квентин, амиго. Последнее пристанище для потерявших разум преступников. Или, по крайней мере, так они говорят. И ты, и я здесь навсегда — и не скажу, что я сильно об этом сожалею.

— Что ты сделал на воле?

Парень как-то странно пожал плечами. Маленький, смешной человечек — что он мог сделать?

— Какие-то сатос изнасиловали и убили мою жену и дочь. Я выследил и убил их. — Он немного подумал. — Жестоко.

Да уж, чтобы попасть в больницу для невменяемых маньяков, тебе стоило потрудиться.

— Я не жалуюсь, — Хосе внезапно показался очень печальным. — Мне все равно было не жить без них.

— А я? — настало время важных вопросов. — Что сделал я?

Он посмотрел на меня, как… ну, да, как на сумасшедшего. Это меня, честно говоря, порадовало. Приятно слышать от людей правду, и ничего, кроме правды. Или хотя бы видеть правду в их глазах.

— Мы про это говорили мало, — глухо сказал он. — Но слышал, что ты убил кого-то важного. Зарезал. А может, взорвал. Или и то, и другое.

Да, это похоже на меня.

— Часто сюда заходят проверки? Санитары? Охрана?

Хосе облизал губы.

— Не сказать, чтобы часто. Это блок Е, сюда помещают тихопомешанных. Ты считался как раз таким. Кормежка дважды в день, три раза в неделю часовые прогулки — вот и все.

Очень удачно. Все как под меня сделано.

Вопросы кончились, разговор иссяк. Пора было прощаться с гостеприимной камерой — тьфу, черт — палатой. Да и не люблю я разговаривать с покойниками.

Где-то далеко с лязгом открылась дверь.

Раз, два, три, четыре.

Пять.

Дверь закрылась.

И никаких шагов, ни близко, ни в отдалении. Летают тут все, что ли?

Хосе застонал.

— Все-все, мы закончили, — сказал я успокаивающе. — Все как я и обещал, ничего личного, амиго. Не поминай лихом.

Я ухватился за его голову — одной ладонью за макушку, другой за подбородок и резко повернул. Шея сломалась с противным скрипящим звуком, но довольно легко — чуть сложнее, чем оторвать курице голову, а уж это я проделывал не раз. Думаю, Хосе даже ничего не успел понять.

Плохая новость — конюшни большие, и там шатается куча народу. А хорошая новость — что она именно шатается, а не бегает за мной с револьверами наголо. Все-таки большой плюс в том, что у этих домов такие толстые стены, и еще в том, что я до сих пор использовал преимущественно нож.

Хотя только высунувшись из двери на задний двор, после того, как закончил с толстым картежником, я чуть было не поплатился за свою беспечность. Спасло меня только то, что парень, который там расхаживал, очень любил музыку и довольно громко насвистывал какой-то военный марш. Поэтому у меня оказалась примерно секунда на то, чтобы оценить обстановку и немедленно нырнуть обратно. Парень, как было видно из окна, недоуменно осмотрел двор — кто это тут скрипит дверью? — никого не нашел, и продолжил заниматься своими делами. Складывал чурбачки в поленницу, или что-то в этом роде.

И продолжал насвистывать, конечно. Что его и погубило в итоге — босые ноги все-таки в очередной раз сослужили мне хорошую бесшумную службу. Это взамен неработающей головы — картежники ведь намекали мне, упоминая какого-то Чарли. Это, видно, он и есть, тот самый парень, прикрываясь которым, я и выиграл ту знаменитую партию в покер. Даже как-то неловко его убивать.

В общем, Чарли пробудил во мне голос совести, поэтому он остался в живых — только получил кулаком по голове, неловко шваркнул щекой по колоде, на которой, надо думать, он раньше рубил дрова, свалился на засыпанный опилками и щепками пол и отключился.

А я наоборот — пошел себе дальше.

Людей все-таки много — не люблю столько, и сладить с этой толпой мои шансы невелики. Будем рассуждать разумно. Кто сказал «да ты же псих, какой тут разум»? Кто? А? А, это я сам сказал. Так вот, как известно и тебе, и мне, психи — единственно разумные люди в этом мире. Они принимают верные решения и никогда не ошибаются. Что лишний раз подтверждает их правоту.

И не спрашивайте, откуда я это знаю. Не спрашивайте, я сказал!

Итак, рассуждаем разумно. Моя задача — пробраться к церкви. Уж не знаю, отчего меня туда так сильно тянет, но не будем противиться. Интуиция — главное оружие по-настоящему разумного человека. Точнее, второе главное. Сразу после ножа. Путь к церкви лежит через конюшни. В конюшнях много людей. По-настоящему много. То есть больше, чем я смогу бесшумно перерезать своим верным ножичком. И тем более, чем смогу перестрелять револьвером.

Кстати, ножик у меня — и правда загляденье. Многие, скажем, не любят рукоятку из деревянных колечек, а я просто обожаю. И то, что нож короткий совсем, ничуть не мешает, наоборот — жизненная энергия не успевает никуда вытечь, проходит через лезвие, больстер и тыльник — и врастает в руку. Эх, блаженство.

Не будем отвлекаться. Когда людей слишком много, чтобы мирно перевести их в неживое состояние — нужно просто оставить их в покое. Не тронь дерьмо — вонять не будет, как говорят умные люди. Поэтому этих парней мы просто обойдем, тем более, что они, по всей вероятности, слишком увлечены перекладыванием навоза на лопатах из одной кучи в другую. Что ж, у каждого свои увлечения.

Парень с другой стороны выгона допустил серьезную ошибку — скрылся из поля зрения ребят с лопатами навоза. За что и был немедленно наказан. Доктор прописал укол — значит, будет укол, ножом и в шею. Бедолага зашатался, словно получил тепловой удар, попытался опереться на вилы, которые сжимал в руках, но не сладил с ними и совсем негероически сполз на землю. Вокруг витал запах конских испражнений, жужжали гнусные мухи, солнце палило нещадно. Мне вдруг пришло в голову, что, надень я ковбойскую шляпу, меня бы вполне могли бы принять за своего. Но от этой мысли пришлось отказаться. Притворство — удел слабых.

Я скользнул мимо напитавшейся кровью соломы, сплюнул чем-то тягучим, густым, ржавого цвета, прошел пустой хлев насквозь. Никто не видел меня, никто не пытался остановить. Последнее препятствие к центральной площади этого местечка развалилось ровно поперек нужной двери, оно дымило табачищем и постукивало пальцами с давно нестрижеными ногтями по крышке бочки.

Я бы правда прошел мимо — ну, все же приедается, даже веселые красные фонтанчики, брызгающие из толстых шлангов шей — но он загораживал мне дорогу, и он не спал, просто надвинул шляпу на самые глаза. У меня не было выбора. Я вбил нож ему в череп с размаха, дернул — и ковбой, издав неразборчивый звук, что-то вроде хрипа, завалился на землю. Крови натекло совсем немного — у него мозг ей плохо снабжался, по всей видимости. А может, была какая-то другая причина, я не знаю.

Я просто хочу, чтобы вы поняли — я не ненавидел этих парней, не таил на них злобы, не винил их в том, что со мной случилось. Я не знал их имен и не жаждал совершить месть — у нас просто были разные цели. У них — переворачивать лопатами груды навоза, да ходить вокруг с бессмысленным видом. А у меня — выбраться из всего этого дерьма.

Еще одной хорошей новостью оказалось то, что под матрасом обнаружилась почти настоящая заточка — что-то вроде заостренной с одной стороны ложки. А в грязноватых штанах нашелся ключ от камеры — похоже, Хосе был здесь на хорошем счету. Я тихонько звякнул дверью, выбираясь в коридор.

Чертово помещение было пустым, из одного конца в другой. Напрочь, абсолютно пустым. Ни единого дежурного. Вообще никого — только из одной из соседних камер слышалось богатырское похрапывание. Я бесшумно, держа на отлете боевую ложку, пошел к левой, если смотреть из камеры, двери. Почему к левой? Элементарно — если в лабиринте все время поворачивать налево, то рано или поздно выйдешь на волю. А чем эта больница не лабиринт?

И когда я подошел к двери, она — дьявольское порождение больного разума — слегка открылась. Я похолодел, длинные космы, кажется, в один момент поседели. Были бы на мне трусы — непременно бы намочил. Сердце билось, словно пыталось разломать грудную клетку. Раз, два, три…

Дверь, ведомая сквозняком, с резким звуком затворилась. Конечно, никаких проклятых колокольчиков на ней не было.

Я просочился дальше. Здесь было веселее — коридоров наличествовало аж три, в одном, боковом, на стуле беззаботно дрых какой-то гражданин в условно сером халате. Доктор или санитар? Без разницы, важно, что у него должно быть оружие, ключи и, может быть, деньги. Кстати, одежда бы мне тоже не помешала — босиком ходить неудобно, а по моему дурацкому прикиду любому олуху понятен род занятий. Беглый заключенный, вот какой.

Босые ноги, надо сказать, сослужили мне отличную службу — они не издавали ни звука, и спящий даже не думал просыпаться, пока я не подошел. А потом стало слишком поздно — я ловко ткнул заостренным концом ложки парню под подбородок, и все очень быстро закончилось. Рубаха его, конечно, теперь уже никуда не годилась, а вот на что-то вроде легкого пиджачка крови попало совсем немного, и я решил его позаимствовать, благо по размеру подошел. Штаны тоже пришлось изъять, а вот ботинки оказались малы, на мои лапы не налезли. Ладно, сделаем пока ставку на бесшумность.

С оружием тоже не сложилось — за таковую пришлось считать жалкую деревянную дубинку. Но не будем привередничать, еще час назад у меня в собственности было только пустое брюхо и потные усы. Скорость обогащения внушает пока оптимизм, будем держать темп.

Оттаскивать труп никуда не стал — только время терять. Юркнул вместо этого за очередную дверь.

О как. Тут уже все серьезнее. Маленькая комнатка, явно обитаемая, за дверью с прозрачным оконцем видна чья-то разговаривающая физиономия. Так что поблизости как минимум двое живых. Но будем оптимистами — это еще два комплекта одежды, и, возможно, какое-нибудь серьезное оружие, наконец. Так, граждане пока не собираются сюда заходить, воспользуемся этим, пошарим по комнатке.

Первая находка, и какая удачная — отличное небольшое зеркальце. Рассмотрим имеющуюся физию — м-да, первоначальные планы переодеться в гражданское и таким манером покинуть территорию придется отбросить, с таким лицом меня признают за милю. Не старое еще, но все какое-то измятое и изломанное. Перебитый нос, тонкие, словно ножом прорезанные губы, черные вислые усы, злые серые глаза… Надо будет найти какую-нибудь широкополую шляпу, хоть как-то замаскироваться.

Но есть и хорошие новости — под стулом обнаружились неплохие кожаные сапоги. Немного потертые, конечно, зато ровно моего размера. Прелестно, чем еще обрадует нас эта гостеприимная комнатка?

Дверь открылась как раз когда я сидел на стуле, раскинув ноги в новых — то есть старых, но для меня новых — сапогах и самодовольно поглядывал вокруг. В чем-то меня она даже удивила, я уже и думать забыл про олухов за стеной. А они про меня вообще не подозревали.

Мужчина, который застыл изваянием на пороге, вряд ли был кадровым военным — невысокий, лет пятидесяти, седой, в опрятном костюме и забавных круглых очках на умном лице — типичный небоевой тип. Но сориентировался на диво быстро и даже открыл было рот, чтобы позвать на помощь. Большая ошибка! бутылка со стола, первое, что попалось под руку, врезалась ему прямо в лоб с глухим звуком. Доктор, закатив глаза, рухнул на пол с грохотом, удивительным для такого щуплого человека. А бутылка даже не разбилась.

Хотелось подскочить к парню, освободить его от ненужного барахла, но вместо этого я замер и правильно сделал.

— Доктор? — в комнату вбежала девушка в длинном платье, вроде как сестра милосердия. — Доктор Джонс, что с вами?

Бесшумно двигаться на этот раз не вышло — сапоги гулко стучали по вытертому ковру — так что увидеть меня и испугаться она еще успела, а вот закричать уже нет. Все-таки двигался я быстро, и еще на моей стороне был элемент неожиданности.

— Тихо-тихо, девица, — сказал я, стальной рукой беря ее за шею. — Доктор просто провалился в живительный послеобеденный сон, и, если больше ничего не случится, через часок-другой из него выйдет. Ну, голова немного поболит, может быть. Если. Ничего. Не. Случится. Понимаешь, о чем я?

Девушка быстро закивала. По-моему, она меня очень боялась и даже не слушала особо. Это, конечно, никуда не годилось.

— Слушать! — акцент у меня был знатный. Но простые слова выходили особенно четко. — Слушать внимательно. Не будешь слушать — будет плохо. Понимаешь?

Пришлось даже ее встряхнуть немного. Для обострения внимания.

— Да… да… — прошептала она. Из глаз покатились слезы. То ли она все-таки ничего не поняла, то ли еще что. Женщины для меня всегда — загадка.

— Сейчас я отпущу твою шею, но кричать ты не будешь. Поняла? Я спрашиваю — поняла?

Говорить она теперь вообще не стала, но яростно закивала. Вот и славно, налаживается коммуникация.

Я опустил ее в одно кресло у стены, сам сел в другое. Далеко не убежит, у меня ноги длиннее.

— Итак, бонита, у меня пара вопросов, — сообщил я, внимательно следя одним глазом за ней, а другим — за дверью. — Ответишь, и я исчезну отсюда навсегда, обещаю. И доктор Джонс, и ты останетесь в живых. Обоюдный выигрыш, а? Кивни, если согласна отвечать.

Она напряженно кивнула. Чем-то я ей, видимо, не нравился. Впрочем, плевать.

— Вопрос первый: где находится больница Сан-Квентин? Штат, город, местность?

— Это… ни то, ни другое… — пролепетала девушка.

— В каком смысле? Быстрее, гата, я начинаю нервничать. И кстати, как тебя зовут? Называть тебя каждый раз красавицей — не совсем то, хотя ты и правда красавица.

— Изабелла… — она и это умудрилась сказать таким умоляющим шепотом, что мне на миг стало ее жаль.

— Эрес Изабелла… Белла. Итак, точное месторасположение.

— Территория Нью-Мексико… двадцать миль на восток от Абсолюшена… округ Сокорро.

— Сколько охраны в здании? В каком направлении ворота?

— В этом — был только Эдди… в той стороне… — она показала дверь, в которую я вошел. Земля пухом бедному Эдварду. — Снаружи две часовые вышки, один охранник с собакой. И в караулке четверо.

— На вышках по одному? — Кивок. Один черт, собственно, мне с ними все равно не сладить. Да еще собака… Собака — это плохо, собака стоит трех солдат. Вывод? Дела мои незавидны.

— Подземные ходы, доставщики продуктов, канализация, что-нибудь такое?

— Не знаю. — Изабелла немного ожила, даже румянец появился. — А если бы и знала — не сказала бы!

— Это еще почему?

— Раз тебя посадили сюда — ты убийца. А если сумел добраться до этой комнаты — дважды убийца, и будешь гореть в аду! Так что твоя душа уже погибла, и лучше бы тебе сдаться охране прямо сейчас, чем продолжать свой гибельный путь.

Вот как, оказывается. Приятная девушка, практически хочется зауважать.

— На самом деле, все ровно наоборот, — указал я, поигрывая заточкой. Изабелла снова замолчала и напряглась. — Если моя душа уже мертва, то нет никакого резона прекращать веселье. Скорее даже наоборот — его нужно расширить и углубить!

Нет нужды в подробностях описывать мой побег из Сан-Квентина. Достаточно сказать, что там все было быстро, почти бесшумно и очень кроваво. В известной мере, этому поспособствовал рассказ Изабеллы, из которого я утвердился во мнении, что больница — все равно что укрепленная крепость, и вышел наружу, готовый один сразиться с целым светом. Но больничный двор оказался увешан сохнущими простынями, охранники в караулке валялись в полузабытьи, обпившись дешевой текилы, на вышках мирно дремали подслеповатые ветераны, а грозная собака с единственным бодрствующим патрульным оказалась дряхлой сукой, чей золотой возраст пришелся, похоже, на мое босоногое детство.

Поэтому образ действий мой был похож на резню, устроенную внутри в больнице. За тем важным исключением, что я довольно быстро раздобыл-таки приличный нож.

Сейчас мне приходит в голову, что рассказывая о грозной охране, Изабелла, на свой странный лад, пыталась позаботиться обо мне и об остальных — спасти то, что осталось от моей бессмертной души, и заодно избежать кровопролития. Но все сработало с точностью до наоборот. Интересно, мучают ли ее теперь по ночам кошмары?

Меня — не мучают.

Но, как я уже сказал, описывать мой путь подробно — зря тратить время. За одним исключением — капрал Васкес был там единственным, кто сумел завоевать мое уважение. Пускай на минуту, на исчезающий крохотный миг… но ему это удалось. Я его запомнил, маленького, тщедушного человечка с каплями пота на смуглой коже. Ему было страшно, очень страшно, и по очень веской причине — в ближайшие секунды он должен был умереть.

Понимаете, все дело в преодолении. Себя, обстоятельств, холодной воды или ожигающего огня, смертной муки или бездонного отчаяния — дело не в том, насколько они сильны, а насколько силен ты сам. Насколько ты готов переломить их сквозь себя и выйти победителем. Ну, пускай после этого ты умрешь. Но умрешь живым, а не мягким, безвольным телом. Это и есть преодоление себя. Самоотречение. Подвиг.

Я часто думаю, как предпочел бы умереть — и это никогда не было мечтой о мягкой постели. Наоборот — я хотел сдохнуть посреди горячей пустыни, окруженный яростными и сильными врагами, живыми и мертвыми, тянущимися волосатыми руками к моему горлу. И я бы хохотал, отплевываясь кровью, размахивая треснувшим прикладом ружья, и знал бы, что бог одобрительно смеется, глядя на то веселье, что я устроил тут, внизу.

Здесь ведь тоже все очень просто. Только очень наивные люди думают, что для того, чтобы быть отмеченным богом, нужно быть праведным и не творить зла. Я понял, что это работает иначе уже давным-давно. Бог — азартный игрок, ему не по душе унылые святоши, он уважает жесткие решения. Нестандартные ходы, удачливые авантюристы — вот его любимчики. Основывай империи или руби головы десятками — пока тебе везет, парень с небес смотрит на тебя с понимающей усмешкой. Оступишься — и он отвернется, потеряв интерес. Не останавливайся, мой юный друг, и не сбавляй темпа — и бог всегда будет на твоей стороне.

Вот на такие мысли меня натолкнул тот смешной солдат, капрал Васкес.

Ладно, про него как-нибудь в другой раз.

На площади перед церковью пусто и одиноко — но чуть в стороне, у колодца, пофыркивают лошади и доносятся ленивые голоса. Почему бы и не завернуть к ковбоям, не представиться, как это делают настоящие джентльмены?

Их, кстати, четверо, все обветренные, злобные степные волки. Они никого не боятся — слишком долго были в пустыне. Но и я их тоже не боюсь, и они это чуют. Пока я приближаюсь, на меня поглядывают, но не говорят ничего.

— Буэнос диас, сеньоры, — медленно говорю я, и слышу в ответ молчание. — Не видели ли вы поблизости священника?

— Если планируешь исповедаться, советую сделать это побыстрее, — роняет один из волков и сплевывает. Рыжая ниточка слюны улетает в пыль как лассо. — Мы здесь как раз по его душу.

— Будет стрельба? — интересуюсь. — Что же натворил этот человек?

— Меньше будешь знать — дольше будешь жить, — цитируют мне вечную истину. Что ж, и то верно. Быстрым шагом приближаюсь к деревянному зданию церкви. Возле него в беспорядке валяются какие-то пыльные перевернутые ящики, у водопоя продолжаются неспешные разговоры.

А время истекает.