Донкихоты Вселенной. Роман 2-х книгах

Глава первая
СВЯТАЯ ВЕДЬМА

Нарядная, украшенная коврами и дорогой мебелью спальня примыкала к круглому залу королевской башни замка точно так же, как и голая каменная спальня обреченных королей в соседней тюремной башне, где томилась Надежанна. Только роскошные балдахины над королевским ложем и там и тут были совершенно одинаковыми.

Король Кардий VII, в золоченом камзоле, в ботфортах с торчащими вверх шпорами лежал поперек постели, лицом вниз, заткнув уши, а над ним стояла недавно повенчанная с ним супруга и убеждала:

— О мой возлюбленный король! Как можете вы предаваться унынию, когда начинаете свое царствование с освобождения страны от иноземцев-захватчиков? Притом так по-добриянски победив завоевателей, не пролив крови своих подданных, более того: найдя дружбу у былых противников. Слава будет сопутствовать вам.

Король резко повернулся и сел, смотря на королеву взглядом загнанного зверя.

— О чьей славе может идти речь, моя дорогая? О славе той, которую отправят сейчас на костер? Не вы ли удерживали меня от обращения к Великопастырю всех времен и народов папию И Скалию, чтобы он, признав заслуги ее, даровал ей помилование?

— Полно, возлюбленный мой король! — возразила королева Лилия. — О каком помиловании может идти речь, если ваш маршал Надежанна стояла в строю рядом с вероотступником Мартием Лютым, отлученным И Скалием, Наместником всевышнего на Землии, от церкви святой твердой, как скала, веры? Великий папий никогда бы не простил такой вольности даже френдляндскому королю.

Кардий VII вскочил и, заламывая руки, забегал по узкой спальне.

— Все вы, все вы против меня! — почти истерически воскликнул он. — Как ни просите, как ни требуйте, но я не пойду смотреть на казнь!

Королева презрительно усмехнулась.

А разъяренный король подошел к ней лицом к лицу и прошипел:

— Вы не понимаете, что будущие враги мои, а они найдутся, не простят мне, что я коронован сожженной на костре ведьмой!

— Если у папия есть костер — у короля есть эшафот, — невозмутимо ответила королева. — Положитесь на меня.

Герцог Ноэльский с франтовато подстриженной бородкой и лихо закрученными усами, в парадной одежде, украшенной золотой цепью, сосредоточенно глядел в узкое окно на соборную площадь, где за ночь построили помост для особо важных особ, взирающих на казнь.

Почему-то это напомнило герцогу эшафот, где на его родине слишком часто оказывались вчера еще могущественные люди. И он поморщился.

Лицо его прояснилось, на нем даже возникли признаки довольства, когда на площади появилась долговязая фигура в серебряных латах. С помощью своего низкорослого помощника рыцарь тащил тяжелый, гладко обструганный столб, который станет последним земным прибежищем «колдуньи».

Вокруг деревянной площадки, предназначенной для ног осужденной, важно расхаживал тучный низколобый здоровяк, до глаз заросший непроглядной бородой. Богато одетый, он тем не менее держал в руках палку с кистью, которую опускал в ведро с дегтем, очерчивая вокруг площадки, куда сложат подвозимые дрова и хворост, контуры будущего костра. Он распугивал своими движениями стайки воробьев, слетающихся на свежий конский навоз.

Герцог презрительно улыбнулся, смотря на палача, который вскоре скроет свое щегольское одеяние под красным балахоном, а заросшее лицо под такого же цвета капюшоном с прорезями для глаз, представ перед осужденной Гарантом Полного Успокоения, как напыщенно именовались в СС увещевания люди его позорной, но внушавшей всем страх профессии.

Краем глаза герцог заметил наблюдающую за ним украдкой королеву. Он тотчас отошел от окна и рассыпался в любезностях перед женой «царственного брата», своей названой «сестрой».

— Вы правы, несомненно правы, герцог, — читая его мысли между ничего не значащих слов, сказала королева. — Он жалок, этот длинный бродяга в латах. Право, отчего бы вам не взять его к себе ко двору в качестве шута?

— Шута? — изумился герцог.

— Ну конечно! Он так смешон. Будет вызывать вас на поединки! Полюбуйтесь сами.

Герцог, мельком взглянув в окно, учтиво улыбнулся.

Как бы ему самому не выглядеть шутом перед этой опасной интриганкой, подумал он и произнес:

— Ваш острый ум, ваше всевластие, убеждает меня в нашем несомненном родстве.

— Еще бы! — усмехнулась королева Лилия, недавняя девица де Триель. — У короля слабые нервы, я предвижу, что мне не раз придется заменять его, как сегодня, хотя это будет для меня так же тяжело, как и для вас: ведь она наша близкая родственница.

— Святая скалийская церковь учит смирению и стойкости, — благоговейно склонившись, проговорил герцог и добавил вполголоса: — Конечно, жаль, прискорбно жаль, что наш брат коронован колдуньей.

С удовлетворением заметил герцог, как сверкнули глаза королевы Лилии.

«Ничего! Пусть помнит о своей роли и скромном происхождении», — подумал он. Она же, прищурясь, вспомнила о своем обещании королю.

Придворные дамы и вельможи издали наблюдали за несомненно важной беседой двух представителей дружественных теперь корон.

В зал своей мягкой крадущейся походкой вошел папиец св. Двора Кашоний, алую мантию которого оттеняла сегодня широкая черная лента — знак предстоящего события.

— А вот и вы, ваша святость. Надеюсь, ваше доброе сердце не терзается вынесенным колдунье приговором? — развязно встретил его герцог.

— Я могу терзаться, ваше всесилие, лишь завистью к той, которая, пройдя через очистительный огонь, раньше многих других познает дали небесного блаженства.

— Верьте, ваша святость, блаженство достижимо куда более простым способом, — лукаво заметила королева.

Смущенный папиец св. Двора опустил глаза, молитвенно сложив руки.

Он и возглавил процессию важных особ, идущих к помосту, возведенному в достаточном отдалении от очерченного палачом круга, чтобы не ощущать жара костра.

За папийцем в его мрачно величественном одеянии следовали герцог и королева, которой тот галантно предложил руку. Королева успела накинуть на себя черную мантилью, выражая этим скорбь о своей и герцога осужденной «сестре» Надежанне.

Конечно, подлинная сестра герцога Эльзия выйти из замка не решилась, объятая ужасом от всего здесь происходящего.

На помосте оказалось тесновато от придворных, стремящихся туда подняться, к тому же из учтивости им пришлось посторониться от папийца, герцога и королевы, а вельможи в задних рядах едва не оступились на головы теснящейся на площади толпы, когда раздался крик, что «колдунью» ведут.

Из замка один за другим выходили тритцанские стражи в темных доспехах с алебардами. По сравнению с ними фигурка в серебряных доспехах казалась особенно маленькой и беззащитной.

Однако Надежанна шла спокойно и гордо, вскинув голову в «боевом шлеме» с открытым забралом, через которое виднелось ее прекрасное, как всем казалось, отрешенное лицо.

В толпе шептались, осеняя себя символами скалийской религии.

Надежанна решительно поднялась по новеньким ступенькам к подножию устремленного в небо столба.

Толпа волновалась, подгоняемая тритцанскими стражами и размахивающим рукавами красного балахона Гарантом Полного Успокоения, требуя одобрения предстоящего «аутодафе» со священной казнью.

Послышались отдельные выкрики, обидные для Надежанны. И оскорбляли ее те, кого она только что освободила из-под иноземного гнета!

«Неужели люди в массе своей столь неблагодарны? — с горечью думала Надя. — Даже в ином кристалле Вселенной».

Она уже встала на деревянную площадку и прислонилась спиной к столбу. Палач в красном балахоне грубо схватил ее за руки и заломил их назад, чтобы связать за столбом поданной «помощником» в латах веревкой. Никто не заметил, что «помощник» опустил прозрачное забрало на своем боевом шлеме.

Гарант Полного Успокоения поправил съезжавший набок капюшон, спустился с лестницы, чтобы, не доверяя никому важнейший ритуал казни, самому поджечь хворост поднесенным ему факелом. При этом он шептал полагающуюся молитву всевышнему, которому передавал душу грешницы.

Сушняк сразу полыхнул пламенем. Огненные языки взвились, потом повалил черный дым, наполовину скрыв привязанную к столбу серебристую фигурку.

Обыкновенно жертвы в этот миг начинали кричать. Но на площади лишь слышался треск разгорающихся дров.

В толпе кто-то рыдал, кто-то раздраженно шикал или изрыгал проклятия. Все ждали, когда запахнет горелым мясом.

Пламя поднималось все выше. Но странно, оно продолжало доставать только до пояса «ведьмы», словно та взбиралась по столбу, хоть была крепко привязана к нему за оттянутые назад руки.

Потом движение осужденной ускорилось. Она, неведомо как, но все это видели, без всяких собственных усилий поднималась, скользя вверх по гладкому столбу, словно разгневанная земля не притягивала, а отталкивала ее от себя.

На самом верху Надежанна задержалась, но уже в следующее мгновение, взмахнув, как крыльями, чудом освободившимися руками, стала стремительно подниматься к низким тучам.

Это совпало со сверкнувшей где-то близко молнией и раскатом позднего осеннего грома.

Все, кто был на площади, упали на колени.

Только долговязый помощник палача продолжал серебряным столбом стоять неподалеку от занявшегося огнем опустевшего деревянного столба.

Тритцанские воины сочли недостаточным стоять на коленях и, моля о пощаде, распластались на камнях площади, уронив рядом свои алебарды.

Кто-то из них в страхе крикнул:

— Ведьма!

Надо отдать справедливость, что первым из всех пришел в себя папиец св. Двора Кашоний. В его голове, подобно только что полыхнувшей в небе молнии, сверкнула ужасная мысль, от которой, не стоя уже на коленях, он упал бы навзничь.

Как отзовется Наместник всевышнего на Землии И Скалий на дерзкое бегство «ведьмы» с места казни? Не заподозрит ли он соучастия в этом его, Кашония, не признается ли этот несчастный Кашоний в «камере откровенности» с ее адскими приспособлениями в том, что он будто бы и впрямь поддался уговорам врага человеческого, самого Сатаны, и помог выручить ведьму?

И он решил немедленно провозгласить все чудом, сотворенным самим всевышним. И Кашоний громко крикнул:

— Святая!

— Ведьма! — отозвался снизу голос лежащего от страха под помостом тритцанского воина.

— Святая! — еще громче крикнул папиец.

— Святая! — присоединил к нему голос герцог Ноэльский, который не прочь был «породниться» со «святой».

— Конечно, святая. Не ведьма, а благостная сестра наша, — радостно воскликнула королева, вскакивая с колен и оправляя мантилью. — Поистине велик корокованный ею на царство король!

Коленопреклоненный народ поднимался на ноги. Из конца в конец площади прокатывался общий возглас:

— Святая!

О эта толпа! Как легко меняет она свое настроение, взгляды и действия.

Серебряное пятнышко вверху затянуло грозовой тучей, и оно исчезло.

Надя шла с открытым забралом гермошлема космического скафандра и размышляла. Повторяет ли она судьбу своей героини Жанны д'Арк? По какой причине невежественные люди, обрекшие ее на смерть, оставили ее в скафандре, не догадываясь, что он огнеупорен и что при опущенном забрале она не задохнется от дыма? А дальше? Не сочтут ли это колдовством, не сожгут ли ее вторично уже в холщовой рубашке и в дурацком колпаке на голове?

Но она все-таки решила сопротивляться до конца.

Перед тем как взойти на площадку у основания столба, опустила похожий на забрало прозрачный щит гермошлема. И тотчас же включился шлемофон, оглушив ее грохотом грозовых разрядов.

— Делай, как я! — услышала она низкий и такой родной, знакомый голос.

Никита! Он где-то близко! Не мог же он повторить здесь первую когда-то услышанную от него еще в Москве фразу, если она не может увидеть его, чтобы «сделать, как он»?

Очевидно, он не объясняет всего из-за радиошумов, из боязни, что она не услышит и не поймет его. Надо видеть, видеть его!

Надя стала искать его глазами в толпе. Ведь при его росте он должен возвышаться над всеми.

Но его не было.

Видны какие-то подмостки. На них алая мантия, рядом герцог и почему-то неизвестно как попавшая туда девица де Триель.

Когда Надя увидела Никиту, вернее, серебряного рыцаря О Кихотия, то ахнула от изумления. Не могла же она предположить, что он где-то рядом и чуть ли не прислуживает толстому палачу в красном одеянии.

— Делай, как я! — настойчиво слышался в шлемофоне Никитин низкий голос.

И тут Надя увидела, что серебряный рыцарь подпрыгивает, поджимая ноги.

— Чтобы как на балконе башни горного замка! — твердил он, не уверенный, что она хорошо слышит его.

Палач не видел скачков своего «благородного помощника», потому что в это время заламывал Надежанне руки, чтобы связать их сзади за столбом. Никита подал ему веревку, и Гарант Полного Успокоения крепко завязал ее.

И тут Надя поняла все. Механизм, выбрасывающий свернутое крыло дельтаплана, срабатывает, когда ноги теряют опору.

Дельтаплан! Любимый ее дельтаплан, которому она так многим обязана в жизни на Земле, на Иноземле, сделал ее Надежанной д'Арки, воительницей. И теперь он…

«Но как же руки? Они связаны, я не смогу управлять дельтапланом!».

В шлемофоне слышался ужасающий треск. Голос Никиты исчезал, заглушаемый близкой грозой.

— Все предусмотрено! — только и могла разобрать Надя.

— Люблю тебя! Найди меня! Найди, милый! — крикнула она и спрыгнула с площадки.

Мгновенной потери веса было достаточно, чтобы механизм скафандра сработал, выстрелив вверх свернутым крылом дельтаплана.

Высоко над столбом оно развернулось прозрачным, невидимым снизу треугольником, приняв на себя всю подъемную силу восходящих воздушных струй, нагретых пылавшим костром.

Надя почувствовала, что ее неудержимо тянет вверх и она скользит по тщательно обструганному столбу.

Заломленным рукам было нестерпимо больно.

На самом верху столба Наде показалось, что какая-то сила удерживает ее связанные руки, и сердце замерло в ней.

Но в следующее мгновение она ощутила радостную свободу, взмахнула освобожденными вдруг руками и привычно схватилась ими за стропы управления.

Веревка, связывавшая ее руки, действительно зацепилась за какое-то препятствие.

Это был искусно вделанный в верхушку столба и расчетливо поставленный под углом кинжал, отточенное лезвие которого легко перерезало специально приготовленную Никитой веревку.

Надя видела под собой площадь с морем голов, золотые шпили собора, но она не могла рассмотреть с высоты, как взбешенный палач сорвал со своего низколобого заросшего лица колпак и бросил его в огонь. Потом снял с себя красное одеяние и тоже отправил его вслед за колпаком.

Не почувствовала Надя, в отличие от всех, стоявших на площади, как гадко запахло там жжеными тряпками. И не видела она уходящего с площади, спотыкающегося от потрясения Гаранта Полного Успокоения. И не слышала она общего крика:

— Святая!

Она видела полыхнувшую вдали молнию, а раскаты грома оглушали и словно преследовали ее.

Но Надя уже овладела положением. Мастерство дельтапланеристки вернулось к ней.

Сквозь окружающий облачный туман рассмотрела внизу изгибы реки Сонмы и направилась к ней, чтобы использовать восходящие потоки воздуха по ее берегам.

«Улететь как можно дальше», — твердила она себе.

Шлемофон, рассчитанный на короткие расстояния, безнадежно молчал, передавая лишь треск грозовых разрядов.

Чтобы избавиться от них, Надя подняла забрало гермошлема, и в лицо ей ударил свежий, пьянящий, наполненный волшебной силой воздух.

В Ремльском соборе папиец св. Двора Кашоний, сняв со своей алой мантии черную ленту, торопливо служил торжественную мессу по поводу «Ремльского чуда», произошедшего у всех на глазах, по воле всевышнего, прославив тем его Наместника, Великопастыря всех времен и народов папия И Скалия. Об этом вдохновенно и предусмотрительно Кашоний возвестил с амвона.

Герцог Ноэльский распорядился отметить небывалое событие достойным его пиром в большом зале королевского замка, куда в сопровождении сияющей красотой и довольством королевы охотно явился и сам король Кардий VII, гордый тем, что коронован не кем иным, как святой Надежанной, Освободительницей Френдляндии, и отныне будет грозно править своей страной во славу твердой, как скала, папийской веры. К Мартию Лютому король послал гонца с предложением примириться со скалийской церковью во имя их недавней соратницы, а отныне признанной этой церковью святой Надежанны.

Гроза прошла, дождь стих, но все вокруг сделал влажным. Воздух стал особенным, напоенным озоном, бодрящим, как вино, которое вдыхают, а не пьют.

Уходящая туча висела над лесом, закрыв горизонт.

На стерне сжатого поля между лесом и берегом реки, поросшим кустарником, лежала в своем космическом скафандре Надя.

Протянув руку, она старалась ладонью уколоться о жесткие стебли жнивья, чтобы очнуться, прийти в себя.

Ей казалось, что только во сне могли привидеться ей склоненные к ней женские лица сказочной красоты со жгучими глазами и ободряющей улыбкой.

И, как во сне, слышались ей голоса этих «шамаханских цариц», твердящих:

— Ничего, манге! Позволь, манге! Пойдешь с нами, ласковая. Укроем в кибитке. Дадим юбки пестрые, широкие. Гадать научим, петь с нами станешь, танцевать. Ох, ладно будет!

Неверящими глазами смотрела Надя на пестрые наряды окружающих ее людей, огнеглазых красавиц и смуглых бородачей со смоляными кудрями до плеч. Неужели такие люди могут предать ее за золото тритцам или слугам Кашония?

С участием сердечно улыбалась ей старая женщина с морщинистым, отлитым как бы из темной бронзы лицом.

Все говорили, перебивая друг друга, и Надя не могла произнести ни слова.

Увидев, что стоявший в стороне смуглый мужчина с проседью в бороде и смоляных кудрях носит в ухе бронзовую серьгу, она, как по наитию, сказала:

— Гневий Народный!

— О! Гневий! Наш Гневий! — загалдели вокруг, — Знаешь, манге, нашего Гневия?

Надя кивнула.

Она еще никак не могла решиться довериться этим людям.

Но тут выступил бородач с серьгой.

— Если ты та, которой верил Гневий, хотя и «небесная», то в наших кибитках среди раменок тебя никто не узнает, — и он важно кивнул в сторону леса.

— Пойдем, манге, вставай! — настаивали женщины. — У нас настоящей раменкой станешь, красавица!

— Как же я? — неуверенно произнесла Надя, поднимаясь.

Потом эти люди заговорили на каком-то своем, непонятном языке, а одна из девушек пошла вперед, повела плечами и заставила их так призывно трепетать, что Надя будто перенеслась к себе домой за неисчислимые парсеки. Она встала и бодро зашагала вместе со своими новыми знакомцами к лесу. «До чего же тождественны кристаллы Вселенной!» — думала она.

Самые молодые и любопытные из ее провожатых осторожно прикасались к ее серебряным «доспехам» и выразительно щелкали языками.

— Наши одежды носить будешь, манге. Твое платье сбережем, дорогая, покойна будь. Юбки дадим тебе, ласковая, самые широкие, самые яркие, — обещали ей старшие.

Начинался лес.

Сквозь первые деревья виднелись кибитки с полукруглым верхом.