Дополнительный прибывает на второй путь

3

За окном показались Топилы: сотен пять одинаковых двускатных крыш вразброс, сады, антрапитово-черная земля. За штакетником виднелись заросшие травой прогоны. Под насыпью лежало стадо, бородатый пастух, запрокинув голову, пил из бутылки молоко.

В дополнительном наступил «час умывания». В коридорах все чаще попадались пассажиры.

Денисов осмотрел «кассы» в последних вагонах. Большинство билетов были самопечатными: аккуратные пригласительные билеты в поездку, четкие ряды цифр. Автоматизированная система связывала кассиров с вычислительным комплексом, электронный мозг подбирал места, подсчитывал. Кассирам оставалось вставить пронумерованный бланк в пишущую машинку, нажать клавишу.

Пассажир, бравший билет после Голея, получил бланк «Т № 124325», следующий — «Т № 124326»…

Денисов находился в четырнадцатом, когда поездное радио объявило: «Товарищ Денисов, зайдите к бригадиру поезда».

— Вас, — полусонная проводница четырнадцатого тряхнула головой. Надо же! Первая ночь, когда из Москвы отправляемся, всегда кажется за две. Никогда не привыкну… — Пока Денисов смотрел «кассу», проводница несколько раз засыпала.

«Да, свидетелей в ночном поезде найти трудно…» — уходя подумал Денисов.

В своем бригадирском, на одного человека, купе Шалимов был не один. Увидев Денисова, он кивнул на сидевшего против него прямого как палка, худого человека с бородой клином и узловатыми красными морщинами. Человек словно пролежал ночь лицом вниз на связке канатов.

— Я почему вызвал?! Вот у них… — Шалимов надел очки.

На столике лежал зеленоватый бланк. Денисов прочитал: «Т № 124325…»

— Понимаете? — Шалимов незаметно подмигнул. — Короче: проездные документы до конечного пункта…

Пассажир не без интереса наблюдал за ним:

— Другие, безусловно, едут до Троекурова…

Бригадир растерялся:

— Почему до Троекурова?! И до Астрахани…

— Вы серьезно?! — спросил пассажир.

Денисов показал визитную карточку. Обычно было нетрудно решить: кому следовало представиться по форме — с удостоверением и кого могла удовлетворить визитка и даже способствовать разговору.

— «Инспектёр де инструксьон криминель Денисов…» — прочитал бородатый, карточка была на двух языках. — Очень приятно. Шпак… Еду в этом вагоне, — он достал паспорт. — Чем могу быть полезен?

Паспорт был в кожаной обложке. Полистав, Денисов вернул его бородатому.

— Вы из Кагана?

— Да, там я живу. Под Бухарой. Любопытные места.

— Это есть.

Денисову пришлось два дня провести в командировке в Бухарской области, в Гиждуване. Ничего особо примечательного в самом Гиждуване он не нашел, но Бухара запомнилась, а в ней Бала-Хауз, ансамбль — водоем, минарет и мечеть.

— Любопытные? А что там? — Шалимов заинтересовался.

Шпак пожал плечами.

— В самом Кагане ничего. — Узловатые морщины на его лице были красными, а глаза и борода одинакового пронзительно-серого цвета. — Раньше охота была, фазаны…

— Через Бейнеу, Кунград в Астрахань не ближе? — спросил Денисов.

— Привыкли уже через столицу ездить.

— Ваша профессия?

— Инженер по фармацевтическому оборудованию.

— Надолго в Астрахань?

— В отпуск, — Шпак словно еще больше выпрямился.

Со взаимными представлениями было покончено.

— Билет компостировали на вокзале? — Денисова все больше интересовал Шпак.

— Позавчера. В первой половине дня.

— Очередь была большая?

— По московским меркам, может, и ничтожна, но для Кагана… — Шпак пожал плечами.

— Кто стоял впереди вас? Мужчина, женщина?

— Мужчина. Я предупреждал его, когда отходил пить воду. По-моему, в очках… — Шпак коснулся оконечности бороды. — Лица не рассмотрел. Он что-то держал в руке.

— Может, баул?

— Не помню. Это имеет отношение к преступлению?

— Вы уже знаете?

— Весь поезд в курсе дела.

Денисов показал на бланк, лежавший перед Шалимовым.

— Вы стояли позади убитого.

Шпак несколько секунд молчал.

— По-моему, он с кем-то разговаривал.

— С кем?

— Не помню. Речь шла о гостинице. — Шпак спрятал паспорт в карман, аккуратно пригладил снаружи. — Нашему брату, транзитному, с гостиницей туго. Но пострадавший, между прочим, устроился… Об этом они говорили.

— Это все?

— Да.

Шалимов составил очередную телеграмму о наличии свободных мест, спрятал в планшет.

«Негусто, — подумал Денисов, — хотя какой-то пробел, безусловно, заполнен».

Он спросил еще:

— Вы не видели пассажира с собакой?

— В поезде?

— Или во время посадки…

Шпак задумался.

— В поезде — нет. А на перроне… — Он сидел, по-прежнему неестественно выправив спину и шею. — Кого-то держали, кто-то побежал звонить в милицию. Толпа возбужденных людей… Спрашиваю: «В чем дело?» Оказывается, пассажир пнул собаку, его задержали.

— Где это случилось?

— Недалеко от багажного двора.

— Перед отправлением?

— Около часа ночи. Имеет ли это отношение к вашему вопросу? — Шпак повел серыми пронзительными глазами. — Сцена, между прочим, прехарактернейшая. У животного нашлись десятки защитников. И это на вокзале, где ни у кого ни секунды свободного времени! Интересно, собрались бы все эти люди, если бы хулиган пнул вас или меня? Или оскорбил бы женщину?

Когда Денисов вместе с Шалимовым пришел в вагон-ресторан, там уже были люди. Вовсю шла торговля водой — второй салон был весь заставлен ящиками с «Айвазовской». Вагон-ресторан был новый — с холодильником для ликеров в буфете, отделанном серым пластиком, с легкими занавесками, наполненными ветром.

Сабодаш за столиком разговаривал с женщиной в очках, которую Денисов видел у места происшествия. Теперь на ней была серебристая кофточка скороткими рукавами, расклешенные брюки.

— Ну, я пойду, — бригадир взял бутылку кефира, пошел к двери. Милости прошу, когда надо.

— Не забудьте про объявление по радио…

— Все сделаю. «Пассажиров, проходивших ночью через одиннадцатый вагон, приглашают к бригадиру поезда…»

Денисов подошел к столику, Антон подвинул ему стул, представил:

— Денисов, инспектор. Марина.

Женщина не узнала его, взглянула внимательно-запоминающе.

— Ужасный сон! Честное слово… — Она чувствовала себя неважно, за массивной оправой Денисов заметил круги.

Заказ у Денисова принял директор вагона-ресторана, он же буфетчик, с печальными глазами, двумя рядами золотых зубов и короткой челюстью.

— Есть почки, гуляш… — Он натянуто улыбнулся. — Редко принимаем у себя сотрудников столичной транспортной милиции… Прямо беда…

— Здравствуйте! — Денисов видел его впервые. — Пожалуйста, почки. Творог есть?

— Сметана очень свежая… Творога нет. Мне обо всем известно: дикий случай! Нет слов!

— Тогда сметаны. И чай. Хлеба три кусочка…

Заказ директор передал официантке, сам занял место за буфетом.

— Пробки починили? — Антон не знал про распределительный щит.

— Порядок.

Сабодаш пододвинул блокнот, в котором делал записи.

— Посмотри пока.

Денисов пробежал глазами конспект.

«Марина… Двадцать шесть лет. Образование высшее. Младший научный сотрудник НИИ. Город Сумы. Замужняя, двое детей, муж — кандидат наук, работает там же. В Москве проездом двое суток, знакомых нет. Едет отдыхать на Каспий. Ночевала в гостинице „Южная“. Ужинала на вокзале. В купе вошла второй, после Ратца. Попутчиков не знает. Пересказать содержание разговоров в купе затрудняется: ничего существенного. Считает, что Толей был против комнатных собак. Денег потерпевшего не видела. Когда погас свет, стояла в коридоре. Кто закрывал дверь в купе, не знает. Уснула сразу…»

«Не знает», «не помнит»… — заметил Денисов.

Официантка поставила перед Денисовым стакан со сметаной, хлеб.

Марина продолжала прерванный разговор с Антоном:

— …Выезжаем обычно по пятницам. С детьми, с мужьями, с мангалами. «Москвичи», «Жигули», «Запорожцы» — целый кортеж… — Они говорили о чем-то, не имевшем отношения к сто шестьдесят восьмому дополнительному, к Голею.

Денисов позавидовал Антону: сам он, приступая к расследованию, уже не мог думать ни о чем постороннем.

— …В Сумах в это время столпотворение: пыль, автобусы, — она словно видела жаркие улицы, заполненные людьми тротуары родного города. — Негде яблоку упасть… А у нас, на реке, зелень, кузнечики стрекочут!..

Наискосок, через два столика, спиной к двери сидел Ратц. Денисов увидел голый стариковский череп, узкие плечи подростка. Старик безвкусно жевал.

Дальше, к выходу, Вохмянин в ожидании официантки листал журналы.

— Раскладываем палатки, мешки… — Марина сожалела о чем-то, окапываемся на случай дождя. И вот уже дети бегут за хворостом, собаки лают, трещит костер. А мы: кто моет овощи, кто с шашлыками… На закате мужики удят, мы кормим детей, собираемся к костру. Иногда до утра сидим. В институте завидовали нашей компании…

У буфета появился официант-разносчик, верзила, которого Денисов видел утром в малом тамбуре, когда выносили труп. Парень что-то сказал директору-буфетчику, прошел в раздаточную. Вскоре он показался с корзиной, полной поездной снеди. Директор на ходу сунул ему в куртку накладную.

— …Так чудесно, честное слово! Песня есть… — Антон был из Бийска, там же, перед тем как поступить на истфак, закончил курс вечернего Алтайского политехнического. — «Где свиданья назначали у рябины, где тайком курили в балке у реки…» Ничего особенного! Ни автора не знаю, ни названия… — Он покатал хлебную горошину. — И ничего похожего не было! И свиданий не назначали, и курить начал уже после армии. Никаких рябин, только секция тяжелой атлетики… — Антон улыбнулся. — А собираемся вместе бывшие однокурсники — и лучше песни нет!

— Прекрасно понимаю!

Денисов подождал, пока они отойдут от воспоминаний.

— Что Голей имел против собак? Что вы запомнили?

Марина вспыхнула, поправила очки.

— По-моему, он интересовался, не видели ли мы в поезде собаки. Мне было плохо слышно: я стояла в коридоре.

Денисов предпочел уточнить:

— В коридоре? Значит, было два разговора?

— Реплика и продолжение. Несколько слов.

— Но собакой интересовался Голей?

— Да, он начал разговор… — Марина подозвала официантку.

— Убийца принимал в расчет, что пассажиры большую часть ночи провели на ногах… — вздохнул Антон, когда Марина вышла. — Свидетели мало что запомнят.

Ратц за своим столиком тоже расплатился с официанткой.

Денисов поднялся, подошел к директору-буфетчику.

— У меня просьба…

— Я слушаю вас, — директор нервничал.

— Кто-то, возможно, попытается разменять сторублевые купюры. Надо поставить нас в известность.

— Уже разменяли, — он поскучнел. — Перед завтраком. Две штуки.

— Не запомнили менявшего?

— Тот пассажир…

Денисов встал боком к стойке, теперь он мог, не привлекая внимания, обозревать салон.

— Видите? В куртке, у двери. Занят чтением!

В ожидании официантки спокойно листал журнал Вохмянин.

— А как быть с купюрами? — Директор поколебался. — Выручку сдать?

— Пока отложите.

В окне плыли невысокие увалы. Железнодорожный путь ненадолго нырнул в ложбину и вынырнул у маленького домика, рядом со стогами. Через секунду-другую показался высокий недостроенный забор, гора силикатного кирпича. По другую сторону вагона-ресторана маячила церквушка-пятиглавка.

Приближался населенный пункт. К платформе со всех сторон уже спешили с ведерками, с сетками, полными яблок. Дополнительный замедлил ход. У газетного киоска на перроне быстро выстраивалась очередь.

Из вагона-ресторана Денисов и Сабодаш возвращались по платформе. При виде незнакомого капитана милиции продавцы яблок незаметно перекочевали к дальним вагонам.

— Марина видела свои вещи? — спросил Денисов.

— Все в порядке. Сумка итальянская, две сберкнижки. Кольца, меховая шляпа из нутрии…

— Из нутрии?

— Болотный бобр, — Антон блеснул познаниями скорняка. — Мех выделан без ости, золотистый… А что электромеханик?

Денисов пересказал разговор в служебном купе.

— По-видимому, за Голеем охотились, — кратко подытожил Антон. — Да оно и видно: предварительно вывели из строя автономную систему электроснабжения… Все-таки восемь тысяч… Выждали момент, отодвинули стенку со стороны туалета… Вещи, аккредитивы не взяли. Только наличные…

За невысоким забором бурлил привокзальный базар. Флегматичный дежурный что-то объяснял двум молодым женщинам-пассажиркам. Рядом с багажными весами уже знакомый официант-разносчик разговаривал с мужчинами из местных.

Денисов и Антон поравнялись с газетным киоском.

— Местная газета!.. Я сейчас, — Антон отошел. Очередь разомкнулась, сама втянула его к окошку.

Денисов прошел дальше. Суркова, проводница, прошла мимо с кульком дымящихся картофелин.

— Парня этого давно знаете? — Денисов показал на все еще стоявшего у весов официанта-разносчика.

Суркова оглянулась.

— Феликса? Несколько раз с нами ездил. А что?

Суркова, за ней Денисов поднялись в тамбур. Пятно, которое Шалимов в темноте принял за кровь, затерлось, хотя кое-где, вглядевшись, можно было еще обнаружить расплывчатые очертания.

Антон появился перед самым отправлением, вместе с бригадиром. За ним шла незнакомая женщина, похожая на жужелицу — с тонкой талией, длинным телом и большой головой без шеи.

Сабодаш на ходу что-то записал себе в блокнот, Шалимов пояснил, кивнув в сторону похожей на жужелицу пассажирки:

— Билет они покупали за бородатым из девятого вагона. Т № 124326! Я расспросил их предварительно. Очередь на вокзале была солидная. Людей впереди себя у кассы не помнят…

На горизонте снова плыли дома — двухэтажный раймаг, школа. У самого вагона, почти рядом со шпалами, возник передний план — хозяйство монтера пути, сухая ботва.

Сабодаш прилег на полку — огромный, он будто влез в сидячую ванну, подогнул ноги. Через минуту Антон спал.

Денисов смотрел на убегающий поселок. Дополнительный не остановился, отсалютовал протяжным гудком двухэтажному раймагу, велосипедам у парикмахерской.

Он снова вынул вещи пострадавшего. Одежда добротная, куплена не вчера, возможно ее редко надевали: хлопчатобумажные сорочки, шерстяной тренировочный костюм, японская куртка. И рядом книга — «Картины современной физики» Г. Линдера, новая, с неразрезанными страницами.

«Все свое везу с собой…» — подумал Денисов.

Полупустой рюкзак лежал отдельно. Наташа Газимагомедова и каширские инспектора осмотрели вещи со скрупулезной тщательностью. Денисову ничего не осталось: пакет с эмблемой международной выставки станков — фреза и шестеренка на нежно-желтом лимонно-цыплячьем поле, цыганская игла в клапане рюкзака. Даже кошелька с десятирублевками, о котором говорил Вохмянин, не оказалось.

На фотографии с профсоюзного билета Голей выглядел так же приметно: тонкая пластинка носа, шире обычного расставленные глаза — из тех лиц, что кажутся спокойными, с сильно развитым боковым зрением.

«Где его паспорт? Как Голей предполагал снять деньги с аккредитивов? — Аккредитивы, два по пятьсот рублей, один на тысячу, были выписаны за неделю до поездки. — С учетом восьми тысяч, которые видел Ратц, получается немало… Какие ему предстояли траты? Кто он?»

Записная книжка Голея не содержала ответа ни на один из вопросов. Денисов снова перелистал ее.

«Уничтожение дармоедов и возвеличение труда — вот постоянная тенденция истории. Н. Добролюбов.

От праздности происходит умственная и физическая леность. Д. Писарев».

Записи были единой тематической направленности. Пострадавший собрал высказывания о труде, тунеядстве, нерадивости — подборка могла сделать честь образцовому следственному изолятору.

Только на последней странице карандашом был вписан адрес:

«Астрахань, ул. Желябова… Плавич».

Тонкая ниточка, которая могла помочь.

Денисов сложил все в баул, сунул пакет с обнаруженным в купе незаполненным телеграфным бланком. Сквозь хлорвиниловую пленку были видны жирные мазки, индекс вокзального почтового отделения и три цифры, выведенные, по-видимому, тем же карандашом — 342.

«…Можно подвести первые итоги, — подумал он. — Преступник либо находился в купе, либо знал, что сможет ночью проникнуть в него. Во втором случае кто-то должен был изнутри открыть ему дверь. — Денисов поднялся к окну. — Выходит, Голей с начала поездки находился в руках злоумышленника? Того, кто потом открыл дверную защелку?»

Поезд шел по кривой. Выглянув из окна, Денисов увидел справа и слева крайние вагоны дополнительного.

«…Но кто из троих? Ратц? Вохмянин? Марина?»

Антон проснулся внезапно, полез за «Беломором».

— Странная вещь — психология свидетельских показаний, — Антона беспокоили те же проклятые вопросы. — Голей при всех платил за постель, но, кроме Вохмянина, никто не зафиксировал это в памяти. Сторублевки видит только Ратц… Даже реплики о собаках каждый воспроизводит по-разному!.. К этому есть прелюбопытнейшая иллюстрация. Может, слышал? Будучи стариком, Понтий Пилат встретил друга далеких лет, когда был прокуратором Иудеи…

Антону чаще требовались короткие передышки, он прикурил, несколько раз подряд затянулся.

— …Пилат вспомнил, каких сил стоила хлопотливая должность, какие вопросы приходилось решать… Администрация, суд, — Антон чувствовал себя лучше после сна. — Кажется, вот-вот бывший прокуратор вспомнит о Христе, но разговор все время уходит в сторону. По крайней мере, так свидетельствует Анатоль Франс… Друг Пилата вспоминает танцовщицу, в которую был влюблен. «Потом она последовала за чудотворцем Иисусом Назареем, его распяли за какое-то преступление…» Помнишь этот случай? Пилат силится вспомнить и не может. «Назарей Иисус? Мне ничего не говорит это имя!..» Точно подмечено, согласен? — Антон подтянул к себе лежавшую на столике газету.

«…С Антоном спокойно в последних электричках, — подумал Денисов, ночью, в безлюдных парках прибытия поездов, на перегонах. Сабодаш не оставит в беде. Боится Антон разве только начальства, и поэтому в его дежурство оно всегда приезжает… — Денисов вздохнул. — Историк по образованию, Антон тяготеет к ассоциативным представлениям. Однако регулярную лямку вокзального инспектора-розыскника Антон тянул недолго и надежд на него сейчас мало…»

Почувствовав взгляд, Антон поднял голову:

— Читал? «Стопятидесятилетие восстания хитай-кипчаков»…

Название газетной статьи ни о чем не говорило Денисову.

— …В правление эмира Хайдара. Между прочим, тема моей дипломной. Интереснейшая эпоха…

«А что ты сам, Денисов? — Он снова поднялся к окну. — Какая на тебя надежда? Завод координатно-расточных станков. Северный флот. Потом милиция. Три года на вокзале. Учеба на юрфаке заочно, еще, правда, дружба с корифеями МУРа — с Кристининым и Горбуновым. А в общем, обольщаться не приходится…»

Впрочем, коллектив транспортной милиции на юбилейном «Голубом огоньке» уголовного розыска в Ленинграде представляли двое — генерал Холодилин и он, Денисов.

Вошел Шалимов; бригадир был без очков, по-домашнему, в розовой тенниске.

— Станция Заново, — объявил он бодро, — девять часов пятьдесят минут московского. Остановки не имеем. Кстати, с Занова значимся не сто шестьдесят седьмым, а сто шестьдесят восьмым.

Дополнительный незаметно повернул на восток.

— Пора передать объявление, — Антон отложил статью про хитай-кипчаков. — Может, кто-то видел или знает…

— Не рано? Десяти еще нет. Новость у меня. — Шалимов выглянул в коридор. — Пятых! Галя! Иди сюда!

Проводница, голоногая, в кожаной юбочке, ростом не ниже Антона, шагнула в купе.

— Такое дело, — он перевел дух, — у нее в тринадцатом вагоне пассажир пропал.

«Вот оно!» Денисову вспомнилось бледное со следами войны лицо каширского линотделения.

Проводница потупилась.

— Почему вы раньше не проверили? — Антон закурил в сердцах. — Это ведь важно! Уот!

— Взяла у них билеты на посадке, — голос у Пятых оказался густой. Место двадцать третье, восьмое купе… Я всегда на посадке беру. Ночь и вообще, — она огладила волнистые края юбки. — Утром пошла с чаем — купе закрыто. Думала, они в ресторане…

Антон удивился:

— Они?

— Ну этот пассажир!

— Так.

— А их нет.

Шалимов оглянулся на Денисова. Он еще раньше понял, что лейтенант в штатском и капитан в милицейской форме, едущие с поездом, специализируются, так сказать, по разным ведомствам.

— С соседями по купе разговаривали? — спросил Денисов.

— Они одни ехали.

— Купе и сейчас закрыто?

— Мы открыли… Потом опять заперли… Портфельчик их на месте.

— Можете описать приметы? Молодой? В чем одет?

— Не молодой. — Пятых подумала: — Трохи пожила людына! Может, придет? — Она поправила прическу. — Бывает, возьмут билеты в разные вагоны, а едут где-нибудь в одном…

Перед Мичуринском поезд то и дело останавливался: Раненбург, Богоявленск, Хоботово.

На одной из станций к вагону подошел вихрастый парнишка-милиционер. При виде Сабодаша козырнул.

— Ничего к нам не будет, товарищ капитан?

— Пока нет.

— Телеграмму дали — встречать сто шестьдесят восьмой, — парнишка хотел быть чем-нибудь полезным.

— Как нынче с яблоками? — перевел разговор Антон.

— С яблоками? — Он даже задохнулся, обретя под ногами знакомую почву. — Вам действительно интересно? Такое делается… Старики не помнят! — Он развел руками. — Кипят сады!

Сразу за багажным двором виднелись деревья. Яблоки были большие и красные, как на детских рисунках. Тяжелые ветви подпирали рогатины.

— …Ешь — не хочу… Не переломало бы деревья! — Когда поезд двинулся, милиционер пошел рядом с вагоном. — Заезжайте на обратном пути!.. Год, что ли, такой? Одно слово: кипят сады!

Денисов не запомнил станцию, но городок остался в памяти; по вертикали его разрезала старинная каланча, с аттиковым этажом, с флажком на мачте.

У дозорной площадки кружили ласточки, и за Богоявленском в согласии с приметой плотной пеленой ненадолго обнесло небо. Духота усилилась, покрапал горячий дождь.

— Товарищи пассажиры! — врубился динамик. Шалимов счел возможным наконец передать составленное Денисовым объявление. — Механик-бригадир убедительно просит зайти пассажиров, которые вчера после отправления проходили по составу через вагон номер одиннадцать… — В этом месте Шалимов откашлялся, добавил от себя: — Кто хоть что-нибудь знает про этот дикий случай… Большая просьба, товарищи, и наш с вами гражданский долг… Передача не закончена. Пассажир, едущий в вагоне тринадцать, место двадцать третье, — Шалимов непосредственно обращался к человеку, о котором сообщила проводница, — прошу срочно зайти в свое купе. Повторяю…

Объявление бригадир прочитал дважды и перед Мичуринском повторил.

Антон повеселел.

— Дело будет…

Астраханский наконец набрал скорость. За Хоботовом стали появляться короткие платформы пригородных поездов — дополнительный проследовал их не останавливаясь.

Денисов посмотрел на часы:

«Одиннадцать часов пятнадцать минут».

Мичуринск угадывался в веере путей, за катившими по обе стороны дополнительного контейнеровозами, спиртными и кислотными цистернами, хопперами, в продолжавших мелькать названиях посадочных площадок — Новое депо, Кочетовка.

Инструкция могла ждать в Мичуринске.

— А может, преступление раскрыто, только мы ничего не знаем? Незаметно для себя Антон тоже склонялся к такому варианту. Представляешь? Я домой, а ты дальше, в отпуск…

Антон достал «Беломор».

— Как вчера посадка была? Тебя провожали?

— Зачем? — Денисов показал на полку, под которой лежал рюкзак. — Да и поздно отправлялись…

В начале третьего, на переломе ночи, с опозданием прибыл почтово-багажный. Его приняли на третий путь, из чего Денисов и все носильщики заключили, что посадка на астраханский дополнительный начнется с пятой платформы, не с четвертой, как думает большинство. А на четвертой окажется нерабочая сторона состава.

Носильщики погнали тележки назад, молчало радио. Под Дубниковским мостом низко, над самыми путями, горели красные огни, дальше по горловине виднелись разбросанные в видимом беспорядке синие и все виды сигнальных белых — лунно-белые, прозрачно-белые, молочно-белые. Ничего не происходило на вокзале и на всем железнодорожном узле. Когда Денисов ненадолго забежал в отдел, чтобы проститься, телетайп деловито выстукивал:

«…Направить делегатов на конференцию первого райсовета

„Динамо“…»

Денисов заглянул в папку «Для оперативного использования» — все-таки путь пролегал по его же участку обслуживания, перечитал на всякий случай:

«…Мостовой М. З. (Стоппер) будучи вызванным на беседу инспектором по особо важным делам после свидания с женой заявил ввиду изменившихся обстоятельств он решил не дополнять ранее данные им на предварительном следствии показания о всех выявленных связях Мостового-Стоппера прошу срочно сообщить… приметы…»

Он вздохнул, вышел на платформу.

Темное пятно в горловине станции появилось незаметно. Чуть слышно стали подрагивать рельсы, дежурная по вокзалу подтянулась к справочной в начале перрона. Дополнительный подавали на посадку, он был совсем рядом, между блокпостом и технической библиотекой — скрытый от глаз торцевой стенкой последнего, шестнадцатого вагона.

Прошли мимо коллеги, работавшие в ночную смену, и с ними Апай-Саар, младший инспектор, подшефный Денисова.

— Привет, патрон, — Апай-Саар, в переводе с тувинского «козленок», махнул рукой. — Счастливо отдохнуть!

— Удачи!

Денисов знал, как это бывает, когда провожаешь других, — теперь он уезжал сам.

До стрелки оставалось несколько десятков метров. Три хвостовых огня астраханского все еще терялись в панораме других, разбросанных в горловине станции.

Наконец — негромкий стук! Вагон, шедший впереди, пересек стрелку…

На кривой астраханский дополнительный открылся внезапно и сразу весь. В тамбурах замелькали фонари проводников. Вспыхнул свет. Вагон за вагоном, равномерно потряхивая, весело катил к вокзалу.

— Граждане пассажиры!..

Но и без объявления было ясно. Мирное войско с чемоданами, с детьми с четвертой платформы устремилось на пятую. В сутолоке Денисова несильно задели зачехленным остовом разборной байдарки, какой-то пассажир, чтобы упростить задачу, попробовал открыть дверь с нерабочей стороны состава, она не поддалась, через минуту попытку повторил еще кто-то, груженный рюкзаками и сетками. Последний, кого увидел Денисов, был невозмутимый Апай-Саар с раскрытым блокнотом и карандашом, читающий мораль кому-то, успевшему просунуть сумку в одно из окон.

Порядок на посадке постепенно налаживался. Перронное радио щелкнуло в последний раз:

— …Администрация вокзала приносит извинения в связи с допущенным опозданием… Счастливого вам пути!