Дорога к «Черным идолам»

Буря в тихом поселке

Зима рано приходит в старательский поселок Шалый Ключ. Шестого сентября лег снег на вершины гольцов, стало светло и пусто. Утром, выйдя на крыльцо, крепкий старик Дормидонтыч, местный долгожитель, сказал: «Ох-ох, десять месяцев в году зима, остальное время ждем лета».

Фразу эту часто повторяли в Шалом Ключе, она стала неким словесным гербом поселка, жители которого гордились суровостью своей горной жизни.

Поселок стоял в распадке, среди немых и холодных гольцов, кое-где покрытых пятнами чахлого кедрового стланика. В одном месте, как раз напротив избы Дормидонтыча, цепь гольцов была разорвана глубоким и мрачным ущельем. Там, на большой высоте, на длинном карнизе, словно на балюстраде католического храма, стояли темные каменные зубцы, высеченные упорным резцом дождя и ветра.

Время придало зубцам подобие человеческих фигур. Казалось, будто каменные сторожа всматриваются вниз, наблюдая за человеческой суетой. С «Черными идолами» — так называли зубцы — было связано немало легенд и суеверий.

Поселок насчитывал сотню домов и всего лишь четыре десятка жителей: не во всех избах дымили трубы. Шахты, которые тянулись по распадку, образуя под землей немыслимый лабиринт, были вычерпаны. Большинство рабочих переселилось в иные места, где горело электричество, где гремели железом гигантские машины, где жить было уютно, светло и весело. Добыча золота давно утратила трагическую, кровавую романтику фарта и стала рядовым промысловым делом, как добыча угля, нефти или меди.

В Шалом Ключе остались лишь рабочие старательского сектора. Они получили разрешение на промывку золота — «бирки» и добросовестно ковырялись в старых отвалах, сдавая добычу государственному контролеру.

Поселок был тих, благостен и трудолюбив, ритм его жизни выверен и точен, как старые ходики, висевшие в избе Дормидонтыча, в красном углу, на месте киота.

Шестое сентября, день первого снега, положил начало событиям, которые сразу оборвали медлительный ток времени.

Утро началось как обычно. Старатели разошлись по Терриконам, где перебирали породу в поисках «значков» оставленного золота, полезли, как кроты, в старые шахты.

В седьмую шахту, знаменитую тем, что в годы войны она дала рекордное число самородков и золотого песка, спустилась особая бригада старателей, присланная из треста. Бригаду возглавлял Никодим Авраамович, в прошлом один из самых удачливых и толковых бригадиров, известный по прозвищу Кодя-фарт. Из местных жителей в составе бригады был один лишь Веня Дисков, неприметный прыщеватый молодой человек.

Днем, около двух часов, земля над седьмой шахтой содрогнулась от глухого удара. Работавшие на поверхности старатели, чуткие, как сейсмографы, машинально отметили взрыв. Похоже было, что Никодим Авраамович «запалил» внизу старый забой, пробиваясь к нетронутому целику.

В пять часов, как было условлено, бригада должна была подняться на поверхность. Но никто из шахтеров не вышел и в шесть и в семь.

Дормидонтыч первым забил тревогу. Приезжие старатели, давние знакомцы старика, остановились в его избе; он, как обычно, поджидал их из шахты, разогрел самовар, поглядывал в окно. В распадок уже сползлись с гольцов тени, «Черные идолы» насупились и стали еще темнее. Дормидонтыч забеспокоился.

— Нина! — сказал старик своей восемнадцатилетней внучке. — Ступай к Пролыгину, скажи: из шахты ребята не поднялись. Да споро, споро…

Нину долго уговаривать не пришлось. Порывистая, легконогая — ветер! — она мигом выскользнула из избы.

Пролыгин, местный бригадир и общественный уполномоченный милиции, плечистый бородач с узкими спокойно-проницательными глазами, читал месячной давности газету.

Пролыгин был немногословен.

— Пойдем, однако, дочка-ту, — сказал он и через минуту, переодетый в брезентовый костюм, в текстолитовой каске, вышел вслед за Ниной на крыльцо.

По выбитой в пожухлой траве тропинке они прошли к небольшой конусообразной будке, скрывавшей вход в шахтный ствол. Бригадир открыл тяжелые створы ляды [1]. № Из темного зева пахнуло плесенью, подземным теплом и пороховой гарью.

— Ты погоди, дочка, наверху-ту, — сказал Пролыгин и, кряхтя, полез вниз по шаткой лесенке.

Из квадратного провала глядела глухая подземная ночь. Поскрипывала где-то внизу лестница, да чуть слышно шумела вода.

Девушка ощутила прикосновение беды. Ей стало страшно. Пролыгин исчез, его словно поглотила земля.

«Нет, нет, ничего не может случиться», — успокоила себя Нина. Она была в том возрасте, когда сердце открыто людям и мир кажется невыразимо прекрасным, сотканным из добра и счастья.

Но как только исцарапанное, грязное лицо Пролыгина показалось из люка, девушка поняла, что несчастье все же произошло.

— Пойду народ звать, — сказал бригадир, задыхаясь от крутого подъема. — А ты к радисту беги. Скажи, старателей завалило в штреке. Вода поднялась, к завалу не пробраться, насос нужен. Пусть передаст в райцентр.

— Да живы ли они? — крикнула Нина.

— Живы-ту или не живы, спасать надо, — сказал бригадир.

Она помчалась к радиостанции, стуча сапожками по твердой, схваченной морозцем земле. Под этой зимней скалистой коркой, в неведомой глубине задыхались люди! Они барахтались в холодной воде, среди вечной тьмы, ища дорогу к людям. А может… а может. Нет!

Над поселком, заполняя весь распадок, поднимаясь к вершинам гольцов, плыли тугие удары о рельс. Пролыгин сзывал народ.

Было уже совсем темно, только гольцы светились матово, как сахарные головы. Поселковый радист, хромой долговязый человек со странной фамилией Шепеляка, припадая на ногу, сам вышел навстречу девушке. Он жевал на ходу.

— Чего там, красавица, в рельсу бьют? — спросил он.

Нина взглянула на жующего радиста. Худое, скрытое сумерками лицо показалось ей ненавистным. Как он может оставаться спокойным!

Она на одном выдохе выпалила все, что наказал передать бригадир. Радист засуетился. Бросился во двор, где стоял в дощатом сарайчике движок, питавший энергией передатчик. Движок затарахтел, заглушил тревожный набат. В избе, где помещалась рация, вспыхнул яркий свет.

Шепеляка уселся перед рацией, неоновый глазок светился над ним, гудел, как жук, умформер. Длинные, тонкие пальцы повернули верньер.

Нина следила за его уверенными движениями. Эх, если бы она была не восемнадцатилетней, ничего не умеющей, ничего не знающей девчонкой, а взрослым, уверенным в себе мужчиной, как бригадир Коротков или этот радист! Не гоняла бы на побегушках, а вгрызалась с кайлой в руках в скалу, пробивала путь к старателям…

Она с болью ощущала свою беспомощность и никчемность.

— Бесполезно все равно! — сказал радист, повернув к ней бледное узкое лицо. — От Чурыма до нас пять суток пути. Не успеют. Бесполезно! Так?

— А самолеты? — крикнула Нина.

— Ну, легкий самолет, может, и сядет, — ответил радист. — А как он насос довезет? Одна дизельная станция — полторы тонны. Так? Понимать надо, красавица. А вертолеты к нам и вовсе не летают: высоко, воздух жидкий.

Он отвернулся и, ссутулив острые плечи, застучал ключом. Нина стиснула пальцы, ждала. Ключ рассыпал дробь. Точки и тире неслись над горами.

— Ну, сколько они продержатся? — спросил Шепеляка. Рука его дергалась, как у контуженого, и даже голова тряслась. — Ну, сколько? Ну, трое суток пусть. А до нас за пять суток доехать — дай бог.

— Да замолчите! — сказала Нина. — Замолчите!

— Эх, милая, — сказал радист. — Я ли не понимаю. Да я сам первый кайлу возьму — ребят спасать. Так?

Он бросил ключ, и тут же комната наполнилась тонким писком. Чурым отвечал. Шепеляка взялся за карандаш. Лоб его покрылся испариной. Он едва поспевал за районным радистом.

Наконец Шепеляка отбросил в сторону карандаш.

— Вот повезло так повезло! — сказал он торжествующе. — Машина с насосом уже в пути. Случайно выехала на прииск Дражный. Гляди, гляди!

Привстав, он ткнул пальцем в карту, висевшую над его столом.

— Гляди, дорога на Дражный проходит тут — так? Сто пятьдесят километров от поселка, так? Они вышлют самолет наперехват машины. Этот Иван Сажа будет здесь завтра ночью!

— Иван Сажа? — переспросила Нина, чувствуя, как румянец заливает щеки. — Иван приезжает, — повторила она бессмысленно.

Неожиданная улыбка прорезала щетинистое худое лицо радиста.

— Твой Иван, — сказал он понимающе.

Ну да, в поселке уже знали. Твой Иван. Недаром говорят: чем короче улица, тем длиннее языки. Иван уже дважды выпрашивал путевки в Шалый Ключ и приезжал, чтобы повидать девушку. Ее Иван. Нина вспомнила их первую встречу в большом городе, когда она сидела на скамейке в сквере и ревела — экзамены провалила, а он, большущий, добродушный, надежный, наклонился над ней, навис глыбой: жалость и сострадание привели их друг к другу.

Но минутное воспоминание тотчас вытеснила жгучая горечь беды.

— Успеет ли он?

— Должен успеть, — ответил радист. — На него только и надежда. Сейчас свяжусь с Чурымом, узнаю, когда вышлют самолет.

Он принялся снова вызывать райцентр, но вдруг движок прервал свое тарахтенье. Неоновый глазок погас, смолкло жужжанье умформера, и передатчик превратился в холодный металлический ящик.

— Что за черт, — сказал радист. — У меня же аккумуляторов нет.

Он вышел в темноту к сараю, где стоял движок. Нина последовала за ним. Радист зажег «летучую мышь» и оцепенел от ужаса. Над мотором клубился пар, как над вскипевшим чайником. Радиатор был разбит в нескольких местах, последние капли кипятка падали из развороченных ячеек.

Раскаленный мотор заклинило намертво.

— Кто? — спросил радист, хватаясь за голову. — Кто мог это сделать?

Беда была непоправимой. Теперь Шалый Ключ полностью отрезан от большого мира. Поселок остался один на один со своей бедой.

— Кто, зачем? — спрашивал радист. Он ничего не понимал. Еще полчаса назад движок был в полном порядке, в сарай же никто не входил.

Но это было не последнее странное и загадочное событие, происшедшее в поселке Шалый Ключ в тот злополучный вечер…

Нина опрометью выбежала из сарая, чтобы рассказать Дормидонтычу о новой аварии. Она мчалась по улице, сдерживая ладонью скачущее сердце. Казалось, за ней гналось с полдюжины сорвавшихся с карниза каменных идолов.

Дормидонтыча девушка нашла у входа в шахту. Туда уже спускались спасатели.

Выслушав внучку, старик обвел встревоженным взглядом поселок. Было темно, пусто, лишь от шахты доносились голоса, да белели громады гольцов, как айсберги, плывущие в ночи.

— Ладно, потом, однако, разберемся, — сказал старик, — сейчас каждый человек дорог, всем на работу. А ты иди, иди, милая, домой.

— Почему ж это я домой? — вспыхнула Нина.

— Ужинать собери спасателям, — ласково ответил Дормидонтыч, — Проголодаются ребята.

В глубине души старик не очень-то доверял радисту, за которым водилась слабость по части спиртного, и решил, что движок испорчен по недосмотру.

Нина отправилась домой, принялась хлопотать у плиты. Керосиновая лампа чадила над головой, окна были темны, поселок словно вымер. Неожиданно она почувствовала на себе чужой настороженный взгляд. Словно бы чем-то шершавым и холодным провели вдоль спины.

Оглянулась: в темном провале окна белым, безжизненным пятном светилась расплющенная физиономия Вени Лискова. Дисков вдруг скривился, отлепил лицо от окна, как переводную картинку, и исчез.

Но ведь он, Веня, был засыпан в шахте вместе со старателями!

Нина вздрогнула. Страх зябким полозом обвил тело, сковал руки… Почудилось? Нет, Дисков не мог быть бесплотным призраком. Девушка, казалось, все еще продолжала видеть перед собой его плоское, прижатое к стеклу лицо. Он смотрел на нее, как тогда, на вечере в поселковом клубе, — нагло, завистливо и жалко.

Нина отворила дверь. Холодная горная ночь ворвалась в избу. «Я должна быть храброй, — сказала себе девушка. — В поселке творится что-то непонятное и страшное. Я должна быть храброй».

По дощатому, скрипучему тротуару она осторожно прошла к дому, где жил Дисков. Дверь была распахнута. Под порывами ветра она покачивалась, и в темноте казалось, будто какие-то невидимые фигуры одна за другой покидают избу, дергая дверную ручку.

Нина ступила на порог.

— Есть ли кто? — громко спросила она.

Девушка знала, что в избе Лискова недавно поселился заезжий городской охотник по имени Эмик, франтоватый молодой человек с презрительной усмешкой. Вряд ли этот Эмик отправился вместе со всеми на шахту. Он сторонился всех поселковых дел. Что ему чужая боль?

— Есть ли кто?

Ответа не было. Тихонько, словно бы жалуясь, повизгивала дверь.

Девушка чиркнула спичкой и вошла.

Изба хранила следы поспешных сборов. Вещи были в беспорядке разбросаны на полу. Какой-то стеклянный взблеск моргнул из-под стола и погас.

Нина нагнулась и достала шахтерскую каску с укрепленным на ней фонариком. На твердой пластмассовой поверхности были пятна не засохшей еще глины. Как могла каска, которую Веня наверняка прихватил с собой, спускаясь в шахту, снова оказаться в избе?

Нет, это было слишком. Слишком много загадок и тайн для ее возраста и опыта.

Нина шла по темной улице, прислушиваясь к доносившимся со стороны шахты голосам. Нужно бы позвать кого-нибудь, чтобы помог разобраться… Но все взрослые и сильные люди заняты на спасательных работах. Она не имеет права отрывать их. Люди гибнут под землей! Люди.

Сотни вопросов возникали в разгоряченном мозгу девушки. Успеет ли летчик перехватить машину Ивана и передать приказ? Кто разбил мотор радиостанции? Каким образом в опустевшей избе оказалась шахтерская каска? Почему ей почудилось в окне лицо Лискова?

Инстинкт подсказывал девушке, что все эти вопросы непонятным образом связаны с аварией на шахте… Может быть, она была единственным человеком во всем поселке, который почувствовал эту роковую связь событий.

Нина посмотрела на громады гольцов, подпирающих беззвездное небо, и различила выделяющихся своей чернотой даже во тьме каменных идолов. Она вспомнила мрачные легенды, которые рассказывали в поселке: в зловещих фигурах якобы был воплощен дух стяжательства, корысти, способный вызывать в людях самые черные чувства, толкать их на жестокость и предательство. В давние времена, рассказывали, много случалось на этой земле трагедий. Золото манило сюда людей. Золото их убивало. Вот тогда и родились легенды о зловещих идолах.

Нина остановилась и погрозила каменным фигурам худым кулачком, бросая вызов странному и непонятному току событий, потрясших тихий поселок.

Что за чертовщина! Сверху донесся какой-то скрип и треск, похожий на хохот. Нине показалось, будто одна из темных громад, нависших над поселком, зашевелилась и гримаса усмешки исказила ее каменный лик. Мол, не так-то просто вам, людишки, справиться с алчностью и корыстью.

Скрип и треск не утихали. С трудом, всматриваясь в даль, Нина разглядела, как на побеленном склоне, сшибая кустарник, катятся камни. Голец осыпался…

Но даже это незначительное событие в ряду других приобретало какой-то загадочный и зловещий смысл.

Преодолевая страх, девушка прошла ближе к гольцу, на поляну, откуда был получше обзор. Ей показалось, будто на снежном полотне движутся между темными пятнами камней два силуэта. Они удалялись от поселка, забираясь все выше.

Два человека покинули охваченный тревогой поселок… Какая-то неосознанная, неясная еще догадка — будто осенний туман над рекой — витала в голове Нины. Она вернулась домой, надела свой короткий городской полушубок, подпоясалась старым солдатским ремнем, взяла малопульку, кусок черного хлеба и выщла в горы, вслед за двумя неизвестными.

Над головой, шлифуя «Черных идолов», свистел ветер. Казалось, это темные фигуры издают тонкий, насмешливый свист.

«Кто же, если не я? — спрашивала себя Нина, карабкаясь по камням. — Больше некому…»

Иван Сажа получает приказ

Иван ехал вдоль реки Малая Чуча по тряской, петляющей таежной дороге. Падали редкие снежинки. Сбросивший листву тальник сквозил и отливал лиловым.

Две цепи невысоких гор, оточивших речку, вели в туманную даль, где изредка показывались изломанные вершины трехтысячников. Где-то за белыми пиками скал блуждало робкое солнце.

Грузовик, отяжеленный тремя тоннами металла — насосом и дизельной электростанцией к нему, переваливался с боку на бок, как объевшийся гусь, скрипел и крякал. Шофер держал в одной руке ломоть хлеба, в другой руль и, завтракая на ходу, изредка разговаривал сам с собой.

Иван был до того громоздок, что сам себя стеснял в кабине. Всякий, кто поглядел бы на него со стороны, не видя лица, сказал бы: экий мужичище. Но пухлогубое лицо Ивана как бы извиняло агрессивную мощь фигуры.

Дорога вдруг оторвалась от реки, уткнулась в гольцы, вильнула несколько раз, словно колеблясь перед неизвестностью, и затем круто полезла вверх. Грузовик карабкался на перевал с болезненным ревом.

— Ну, давай, давай, — подбадривал его Иван, наклоняясь вперед и душевным усилием подталкивая старую машину. — Давай, отче-старче.

Наконец они выбрались на седловину, соединяющую гольцы. Облака бродили над самой головой, лениво сея снежинки, а внизу расстилалась голубая, непонятная и близкая Ивану горная земля. Воздух здесь был свеж и родниково чист.

Шофер присел на подножку, чтобы немного отдохнуть. Он был счастлив. Вот уж целый месяц, приехав из города к родным местам, Иван переживал праздник возвращения. Он любил горы и свою работу. В этой работе был большой, волнующий смысл. Всюду шофера ждали люди. Горы теснили их, нередко обижали — так было в поселке, отрезанном лавиной и терпевшем голод, — но появление Ивана восстанавливало мир и покой.

Сегодняшний рейс был самой обычной работой. Иван вез мощный запасной насос на новый прииск под названием Дражный. Трое суток он находился в пути и успел устать.

Иван смотрел на расстилавшуюся внизу тайгу и вглядывался в нее. Перед ним словно была любимая книга, к которой он вернулся после долгого перерыва. Он видел тайное и неприметное движение жизни в осенних лесах. Вот по озеру, оставляя два длинных, усами расходящихся следа, проплыла ондатра. Бултыхнулась черная утка, турпан. Огненным росчерком мелькнула белка… Есть белка в тайге. Хорошо.

Но вдруг над гольцами, в облаках, зародился какой-то странный гул. Иван наклонил голову, чутким шоферским ухом различил в гуле густую дробь выхлопа.

Самолет!

Вот он пробил облака, голубым комочком скользнул в широкую долину Малой Чучи и повис над ней, замедлив полет, как птица, высматривающая одной ей известную цель.

«Откуда мог взяться самолет? — подумал водитель. — Здесь нет никаких трасс. Что он там высматривает, над рекой? Может, геологи заплутали?»

Иван решил впредь быть повнимательнее. Он тронул свой ЗИЛ и откинулся на сиденье. Дорога шла вниз. Гольцы, медленно поворачиваясь, следили за муравьиным бегом машины.

Грузовик спустился к реке, разбил утренние забереги и, отфыркиваясь, вылез на кручу. Здесь к старой, ободранной лиственнице была прибита доска. На ней химическим карандашом кто-то вывел «пос. Шалый Ключ» и нарисовал стрелку.

Если бы его не ждали в Дражном, Иван с радостью повернул бы руль и двинул свой грузовик туда, куда указывала стрелка. Потому что там, в поселке, жила Нина.

Эх, сибирские расстояния! «Живем в одном районе». А район — пятьсот километров от края до края. Пятьсот километров тайги и гор. И дороги — кошмарный сон, а не дороги… А все-таки кажется, что она рядом. Она. Нина.

…Сидела на скамейке девушка и ревела, закрывшись книгой. Это было в большом городе, где люди торопливы и деловиты.

Иван два раза прошел мимо скамейки; стараясь оставаться незамеченным, что было нелегко при его росте.

«Отчего ревет? — думал Иван, медведем ворочаясь в толпе. — Может, хулиганы обидели? Мачеха побила? Может, обокрали, а на дорогу денег нет? Мало ли».

Присел на скамейку, не зная, с чего начать. Девушка подняла мокрое лицо — смуглое, самолюбивое, каре-зеленые глаза двумя темными щелками, двумя провалами в пугающую неизвестность. Он ожидал увидеть зареванную дурнушку и оторопел слегка, поежился. Брякнул:

— Ну, чего ревешь-то?

Девушка поджала губы и вытерла глаза. Щелочки глаз вдруг открылись и поглотили весь мир. Иван даже испугался ее неожиданной красоты.

«Ты пришел как друг, я понимаю», — сказали глаза девушки. А вслух она сказала сухо и резко:

— Я провалилась на экзаменах. Не приняли. Надо уезжать.

— Вот уж не повод, — сказал Иван.

Она удивилась искренности его тона. Это не были пустые слова.

— Вот уж не повод! Сдашь еще! — он посмотрел на упрямые складочки в уголках ее рта. — Безусловно. Вот я не реву. А я бросаю институт и еду домой, в Чурым.

— Постой, ты из Чурыма? — спросила девушка. — Так ведь я тоже. Но почему ты бросаешь институт? — сказала она озабоченно. Они обменялись ролями, чувство землячества заставило ее взять покровительственный тон.

Иван рассказал о своих заботах позднее, когда они, молчаливо и просто признав необходимость дружеского союза, бродили по городскому парку и смотрели на Ангару, на сопки, которые напоминали им родные горы.

В институт Ивана привел случай: на спортивной площадке его заприметил тренер «Буревестника». В демобилизованном ефрейторе тренер угадал будущего боксера-тяжеловеса. Иван не собирался оставаться в городе, но тренер сумел его уговорить. Он даже родне шофера написал: вот, мол, какие перспективы открылись перед парнем. Диплом, квартира, хорошая зарплата и чемпионское звание.

Родня поднажала. Иван поколебался и согласился. Тренер помог распахнуть неуступчивые институтские врата.

Учился Иван старательно, но боксерские успехи сопровождали его только до первых настоящих боев. Он не обладал спортивной злостью и вел себя на ринге с благодушием, которое допустимо лишь за вечерним самоваром. Кулак, силу которого ученый тренер оценивал в четыреста килограммов, был безобиден, как подушка.

Парень тосковал по машине и горам. Кто же должен оставаться в Чурыме, Маракане, во всех знакомых и незнакомых поселках и деревнях, размышлял Иван, если все отправятся выбиваться «в люди» и осядут в удобной городской жизни, как тополиный пух на воде? Кто же будет тогда водить машины, срезать маральи панты, собирать живицу с лиственниц и доить коров?

«Я шофер, — повторял Иван. — Я шофер, и мое место — та м…»

Он подал заявление и был отчислен из института.

— Что ж, мы уедем в Чурым и там будем встречаться, — сказала Нина, впервые выслушав сбивчивый рассказ своего нового друга.

Встретиться им пришлось лишь два раза, когда шоферу удалось получить путевку в Шалый Ключ. Машины редко ходили в старательский поселок.

Иван опасался, что их робкая, едва успевшая зародиться любовь погаснет, придавленная расстояниями и тайгой.

…Указатель с чернильной надписью «Шалый Ключ» остался позади. Иван, взбудораженный воспоминаниями, не думая, вертел баранку. Дизельный двигатель в кузове подпрыгивал на выбоинах и обиженно кряхтел, расшатывая доски.

— Нет, я приеду к ней еще раз и все скажу, — решил Иван. Указатель со стрелкой все еще стоял перед его глазами. — Обязательно приеду!

Дорога вышла в широкую долину, пропитанную, как губка, влагой. Рыжая трава колыхалась под ветром, открывая окна свинцовой затхлой воды. Горы здесь расступились, чтобы сомкнуться в скрытой мглой дали. Грузовик запрыгал на кочках.

И тут шофер снова увидел голубой «ЯК». Он летел над болотистой долиной — одинокая осенняя птица. Порывы ветра сносили его, но самолет, покачивая крыльями, возвращался на прежний курс.

Летчик, наклонив машину, высматривал что-то. Иван выключил мотор и встал на подножку.

Вот самолет клюнул носом и стал резко снижаться.

«Может, бензин кончился?» — подумал Иван и отчаянно замахал рукой.

— Кочки здесь, кочки! — закричал он летчику.

«Як» прошел в пятнадцати метрах от земли, так что парень почувствовал удар воздуха, отброшенного винтом. В фонаре кабины возникло и исчезло молодое лицо. Самолет описал размашистый круг и снова пошел на автомобиль. Шум мотора уменьшился, стали видны лопасти пропеллера — летчик планировал.

Какой-то округлый и длинный предмет, похожий на школьный пенал, выпал из самолета и полетел, кувыркаясь, к грузовику. Он шлепнулся в воду метрах в пяти от дороги.

Иван, по колено проваливаясь в топь, подбежал к месту падения. Нащупал в тёмной луже вымпел, отвинтил крышку. Листок скользнул в ладонь.

«Немедленно в поселок Шалый Ключ! — прочитал шофер. — На шахте авария, засыпаны старатели. Срочно насос! Приказ директора автобазы. Надо успеть!»

Летчик, поднявшись немного, продолжал наблюдать за ним. Иван махнул ему белым листком и залез в кабину. Хоть это было и трудно на стиснутой болотом дороге, он сразу же развернул свой ЗИЛ, чтобы летчик убедился: приказ понят правильно.

Самолет, покачивая плоскостями, еще раз прошел над машиной, заглушая грохотом своего двигателя рев грузовика. Через минуту он исчез в облаке.

Машина тяжело скакала по кочковатой дороге. Скорее, скорее! Сейчас каждая минута ценою в человеческую жизнь. А до Шалого Ключа далеко. Очень далеко. И голова гудит от усталости. Тяжелая, как ртуть, кровь стучит в висках.

Он ехал в поселок, о котором мечтал только что, но мысли о Нине отступили куда-то далеко.

Нужен насос. И никто, кроме него, Ивана, не в состоянии помочь старателям. Случайно он оказался ближе всех к поселку и мог доставить насос на место аварии гораздо раньше, чем другие. Сотни людей, наверно, уже знали о несчастье и переживали его. Но помочь гибнущим шахтерам мог только один человек, Иван Сажа, шофер районной автобазы.

Только бы не подвел мотор. И тормоза. И масляный насос… Снова приблизились гольцы. Водитель переключил скорость и уверенно взобрался на первый подъем Чутким шоферским ухом он выслушивал дребезжащую, ревущую и стонущую машину, а глаза впитывали дорогу.

Он думал о тех препятствиях, которые придется преодолевать на пути в поселок. Дорога была аховой. Даже видавшие виды чурымские водители поверили: «Кто в Шалый Ключ не ездил, тот еще не шофер».

Но Иван ничего не знал о главной опасности, которая подстерегала его на пути.

Еще до того как самолет сбросил вымпел с приказом, из Шалого Ключа навстречу машине вышли двое. Вышли, чтобы ее остановить.

Приезд Ивана в поселок был равносилен для них смертному приговору. Они были готовы на все.

«Большой фарт» Вени Лискова

С приезжим «охотником» Эмиком Веня Лисков, он же Веня Тихий, прыщеватый узколицый молодой человек, познакомился в чурымском ресторане «Восток», где подавали фирменное рагу и водянистое пиво. В дневном безлюдном зале Веня скучал над пустой кружкой, наблюдая, как исчезает со стекла пена.

Несколько лет назад Тихий покинул поселок Шалый Ключ в поисках легкой наживы. Его не устраивала горняцкая жизнь. Чудовищный факт — чтобы приобрести, нужно заработать — угнетал Лискова. Он считал, что ловкий, пронырливый человек может обойтись без каждодневного труда.

Лисков браконьерствовал на Каспии, спекулировал на целине и в конце концов примкнул к шайке грабителей, орудовавших на железных дорогах. Там он заслужил кличку Тихий за показное смирение и слепую готовность подчиняться главарю.

Милиция вскоре накрыла шайку, но Тихому удалось скрыться. Он вынужден был, заметая следы, на время оставить уголовное ремесло и возвратился в родные места налегке, злобный и завистливый. Весь мир, по мнению Лискова, был виновен в его неудачах.

Вот уже полчаса, сидя в ресторане, Веня следил за самоуверенным, средних лет человеком, который, безусловно, относился к хитрым и ловким мира сего.

Плечистый и высушенный южным, нездешним солнцем, посетитель сидел за уставленным закусками столом и недоверчиво рассматривал коньяк на свет. На нем были кожаная куртка и светлые, расклешенные слегка брюки из немнущейся ткани.

Время от времени посетитель поглядывал на Веню. Наконец он сделал приглашающий жест. Тихий легко, как танцор, сорвался со стула, не выпуская из руки чемодан.

Человек в упор посмотрел на Веню. У него было тяжелое длинное лицо со светлыми, лишенными выражения глазами.

В какую-то долю секунды Лисков почувствовал себя словно бы выброшенным на прилавок комиссионного магазина: невидимый оценщик мял его, щупал и тут же определял степень годности и проценты.

В жестком лице таилась непонятная угроза. Но тут незнакомец улыбнулся. Это была такая безжизненно-ласковая, такая алебастровая улыбка, что Лисков похолодел.

— Эмик, — представился незнакомец и протянул сухую сильную руку. Он снял улыбку с лица и спросил: — Откуда и куда?

Веня барахтался в его взгляде, как начинающий пловец. Он тонул, захлебывался, понимая, что человек по имени Эмик знает о нем, Лискове, все. Но недаром Веню звали Тихим. Он покорно присел на краешек стула.

Человек в кожаной куртке оценил скромность. Он налил стакан янтарно-прозрачного коньяку.

— Глотни, — сказал он.

Дисков глотнул и почувствовал себя смелее.

— У нас раньше так бывало, — сказал он, давая понять Эмику, что тот имеет дело не с каким-нибудь прощелыгой, а со знатоком этих мест. — В старину, конечно! Моют, моют старатели золотишко — и вдруг пофартило. Значит, ставят ребята прямо у шурфа ящик с коньяком: любой прохожий останавливайся, пей вволю, знай наших. Хорошо, значит, моем — гляди на нас, завидуй… А гуляли как! Старатель, какому, значит, пофартило, человек двести поит!

Лисков вытер влажные губы и не без гордости посмотрел на Эмика. Он и впрямь видел себя былым миллионщиком, человеком невиданной удачи. Тот факт, что из сотни старателей, уходивших в стародавние времена в тайгу, с фартом возвращался лишь один, а остальные оставались там навсегда либо доживали век в нищете и голоде, как-то ускользал от сознания Тихого.

— Значит, с золотишком связан? — спросил Эмик.

— А как же! — ответил Лисков, возбуждаясь. — Я местный. Вот возвратился в родные края.

Они выпили еще, и Эмик рассказал кое-что о своей жизни и показал фотографии: Эмик на юге, Эмик у своей машины, Эмик поливает гладиолусы у своей дачи, Эмик со знакомыми девочками. Чужой успех знойно дохнул на Веню.

— Надо уметь, — сказал Эмик. — Да ты не дергайся, я тебя уже понял. Держись за меня, парень.

Приезжий был, чувствовалось, человеком из той же компании, что и Веня, но рангом куда выше. Руководитель, главарь!

Веня молчаливо и с готовностью признал его превосходство. Такой встречи он давно ждал. Вот он — человек, знающий тайну обогащения.

Лисков смотрел на Эмика преданными глазами. Приезжий решил, что наступило время для серьезного разговора, и увел собутыльника в гостиницу.

Тихий увяз в словах Эмика, как в паутине, но это была паутина из сахарных нитей. Все выглядело просто. Эмик был связан с людьми, которым было нужно золото. Металл шел за границу по хорошей цене. Люди Эмика знали, где и как находить иностранцев, проявляющих интерес к русскому золоту.

Он, Эмик, прибыл сюда, чтобы наладить регулярную поставку «левого» золота. Места здесь глухие, можно договориться со старателями. Комар носа не подточит. За поставленное Эмику золото Лисков будет получать чистоганом. Он должен осторожно и неторопливо связаться с другими старателями, словом, стать «верным помощничком».

— Лады, — сказал новоиспеченный «помощничек». — Отправимся к «Черным идолам». Там есть старательский поселочек, место мне хорошо знакомое. Да я сам буду втихую мыть золотишко!

— «Черные идолы»! — сказал Эмик, — Пусть.

И смотри! — добавил он, одарив приятеля замораживающей улыбкой.

«Этот может», — промелькнуло в мозгу Вени Лискова, пробуравленном светлыми, лишенными выражения глазами. Но игра стоила риска.

Возвращаясь из гостиницы по ночной улице Чурыма, «помощничек» заглядывал в темные окна. Отражаясь в стекле, рядом с ним вышагивал двойник — Веня Лисков недалекого будущего, в черном благородном костюме, в перстнях, с алебастровой, безжизненной улыбкой, которая, несомненно, была признаком высокого положения в уголовном мире.

Постепенно улетучивалась накипь обиды. Оставалась лишь злость. Злость на всех тех, кто до сих пор не давал ему, Вене, возможности осуществить заветные мечты. «Ну, погодите! — повторял он. — Погодите!»

Так «большой фарт» наконец-то встретился с Веней Лисковым по прозвищу Тихий.

Первым спускался Никодим Авраамович, маленький, жилистый старик, похожий на гнома. Посвечивая тусклой шахтеркой, он осматривал лестницу и мостки. За ним можно было ступать без опаски. Темный колодец одну за другой поглотил фигуры.

Шахта была старой, вычерпанной еще в сорок пятом. С тех пор редко кто из старателей осмеливался спуститься в ее сырые, мрачные недра. В годы войны крепили шахту плохо, опытных рабочих не хватало. Лес вскоре переломало страшным давлением сводов, штреки превратились в узкие норы. Кое-где протиснулись плывуны.

Спускались потихоньку. За Никодимом Авраамовичем шел его помощник, двадцатипятилетний Афоня, такой же сухонький и легкий, как бригадир, словно бы созданный для подземной, ползучей жизни. За Афоней — Гордей Колобков, тоже старатель не из последних. Замыкал маленький отряд Веня Лисков, который упросил бригадира взять его в «долю».

Как только Никодим Авраамович со своими хлопцами прибыл в поселок, Веня разнюхал: «Кодя-фарт появился неспроста».

Никодим Авраамович и в самом деле неспроста приехал в Шалый Ключ. Давно он присматривался к старой шахте, которая одна в свое время дала золота и самородков больше, чем все остальные в округе. Но в годы войны работали наспех, золото было нужно позарез, чтобы расплачиваться с союзниками, и не весь контур был вычищен как следует. Еще оставались под землей богатейшие целики — нетронутые участки россыпи.

Никодим Авраамович приходился дальним родственником Вене. Тихий явился к бригадиру с фуражкой в руках и расплакался: мол, искал всюду счастья, а оно здесь, рядом, в трудовой шахтерской жизни…

За последние годы Веня научился каяться с натуральным слезотечением, подергиванием век и конвульсивными всхлипываниями. Никодим Авраамович не мог устоять. Он пожалел парня и взял его в бригаду: пусть подучится старательскому делу.

И теперь Лисков, равноправный член бригады, спускался по скрипучим лестницам на каменное дно старой шахты.

Снизу, из темного зева, несло затхлым воздухом. В дощатой стенке, отгораживающей бадейное отделение, зияли проеденные гнилью дыры. Веня с опаской прижимался к лестнице, скользя у этих черных гигантских зрачков смерти. Полетишь — не уцепишься.

Все громче становился шепоток текучей воды. На бревенчатых стенках клети появились сгустки слизи; словно черные, фиолетовые и желтые медузы сидели на срубе.

Наконец спустились вниз. В призрачном свете лампочек все четверо — в резиновых сапогах, брезентовых штанах и робах, в текстолитовых касках — были схожи, как близнецы.

— Ну вот что, — обследовав все кругом, сказал Никодим Авраамович. — «Сам-нижний» [2] завален. Пойдем сначала по бедрагу[3]: воды немного.

— А с другого ствола? — спросил Афоня.

— Другой ствол забит породой. Проверено уже.

Тронулись. По каменистому дну бедражного штрека бежал неглубокий ручеек, по щиколотку заливая сапоги. Веня, хоть ему и приходилось как-то работать в шахте, слегка оробел в гулком коридоре. Но он одолел испуг, представив себе целичок, густо заполненный песчинками золота.

«Вот пробьют выход к целичку, — рассуждал он, — и стану спускаться туда по ночам, мыть золотишко для Эмика. С другими старателями не буду связываться. Мало ли что случится. И доход делить нет нужды…»

А доход немалый!

Надежда — но только иного свойства, лишенная тревожной алчности, — вела и Никодима Авраамовича. Он тоже мечтал о небывалой находке и знал, что старая шахта не обманет его предчувствий.

За последний год бригадир сильно сдал. «Возможно, — думал он, — придется скоро оставить горняцкую работу». Детей у Никодима Авраамовича не было, и ему обидно было думать, что вот уйдет он вскоре и память о нем заглохнет. Ему хотелось оставить после себя какую-то зарубку, какой-то след, который был бы виден тем, кто останется жить после него. В годы войны на деньги, пожертвованные бригадиром, был выстроен танк. Но с тех пор прошло много лет, танк, наверно, был переплавлен, исчез.

Что танк! Вот выстроить бы дом, которому суждена долгая жизнь, выстроить бы детсад, или ясли, или школу, и чтоб на стене была маленькая табличка: мол, выстроен на средства бригадира Седых Н. А. У Никодима Авраамовича уже были припасены деньги для такого дела, но изрядной суммы еще не хватало.

— Вот здесь, — сказал Никодим Авраамович, останавливаясь и переводя дыхание.

Все четверо посветили наверх фонариками. Потолок как будто расступился над головами. Бедражный тоннель в этом месте соединялся со штреком. И это был единственный путь к целику.

Старатели полезли наверх и оказались в штреке. Через минуту пришлось уже ползти. Огнива — бревна, на которые опирался свод, — оказывается, лопнули, и порода осела, ломая стойки.

— Такова старательская доля, — сказал бригадир, подбадривая остальных, — лежа ходим, лежа стоим, лежа работаем!

Вьюнами они скользили в узком коридоре. Земля сжимала тело со всех сторон, каски то и дело глухо стучали о выступы бревен. Веня Лисков полз вплотную за Колобковым.

Неожиданно проход расширился, открыв участок с хорошо сохранившимся креплением.

— Еще десяток метров, — сказал бригадир.

Из широкого коридора, скобля брезентовыми спинами трухлявую древесину, поползли в рассечку — узкий ход, идущий в сторону от штрека. Наконец очутились в старом забое.

Здесь, преграждая выход к нетронутому золотоносному пласту, лежал округлый, словно колпак дота, валун.

Никодим Авраамович постучал кайлой по камню.

— Эге, «бухтит»!

Действительно, звук от валуна шел не звонкий, как это бывает, когда камень цел, а глухой, съеденный. Валун уже дал трещины. Через три часа, орудуя обломком бура и кувалдой, старатели развалили валун на части.

Никодим Авраамович с профессорской задумчивостью осмотрел обнажившийся «лоб» забоя.

— Вишь ты, надо верхом идти, там — целик.

Сняли старые огнива, стали выбирать грунт сверху, чтобы пойти над скальным основанием. Бригадир бросил в ендовку — железный ящичек — с пол-лопаты глинистой, тяжелой породы. Посветил фонариком:

— Смотри-ка, густо «значков»! Богатейшая была шахта!

В ендовке поблескивали тусклые словно кусочки меди, золотинки. Бригадир высыпал ендовку в деревянный лоток. Взглянул на Веню:

— Пойдем промоем золотишко.

В штреке, в широкой выбоине, скопилось озерцо мутноватой воды. Бригадир погрузил лоток в лужу, стал покачивать его из стороны в сторону. Вода смывала песок, а тяжелые золотинки постепенно уходили вглубь, на дно лотка.

Наконец в лотке осталась лишь медно-серая тяжелая груда. Никодим Авраамович, выполняя извечный старательский ритуал, достал из кармана железный совочек, пробирку с ртутью. Высыпал в совочек остатки с лотка, туда же вылил ртуть.

Серебряные шарики тотчас жадно набросились на золото, впитали его, образуя один блестящий ком. Бригадир подержал совочек над свечой — ртуть ежилась, испарялась на глазах.

Никодим Авраамович сдул с горячего совочка шлихи — разную примесь, и на совке осталась щепотка чистого золота.

— Неплохо, неплохо, — буркнул старик.

Лисков с трудом удержался от крика восторга. «Неплохо!» Да это просто редчайший песок! Ай да Кодя-фарт!

В голове у Вени словно бы кто-то со щелканьем завертел рукоятку арифмометра. Запрыгали цифры. В лотке — одна ендовка, пятьдесят ендовок — кубометр. Ежели за ночь промыть два-три кубометра россыпи…

— Ну, что ты остолбенел: золота не видел? — сурово спросил Никодим Авраамович. — Давай за работу, крепление подводить.

Через два часа подвели новое крепление, чтобы не завалилась порода во время взрыва.

Лисков молча наблюдал за уверенными и точными движениями Колобкова. Тот достал из сумки завернутые в вощеную бумагу цилиндрики детонита. Длинным, похожим на шило, медным стержнем выдавил отверстия, вставил капсюли. Шпуры, пробитые в забое, темнели, как гнезда стрижей на речном берегу. Колобков заложил детонит в шпуры и забил отверстия пыжами.

Бикфордовы шнуры свисали червячками. Колобков все с той же угрюмой сосредоточенностью профессионального взрывника отрезал от мотка бикфордова шнура затравку, чиркнул спичкой. Затравка зашипела, легкий дымок пополз по ней. Колобков поднес затравку к первому шнуру.

— Уходить! — скомандовал бригадир.

Веня первым юркнул в нору, отполз на безопасное расстояние, притаился за выступом. Колобков взглянул на часы.

— Считать взрывы, — сказал Никодим Авраамович.

Четыре раза треснуло сухо и резко, моргнули лампы, горячий воздух ударил в уши, и тотчас кисло и едко запахло порохом.

Они подождали, пока шахта не впитает дымный и пыльный воздух, и вернулись в забой. Он был завален породой.

— Откатывайте, ребята.

Лисков взялся за ковшовую лопату. Уже спустя несколько минут руки онемели от непривычной работы, тело стало чужим и липким.

— Не так бросай! — коротко сказал бригадир. — Не «с пуза», а с колена.

Он показал, как держат лопату. Веня, повернувшись боком, тоже выставил вперед ногу, как фехтовальщик. Лопата будто легче стала. Ухарски крякнув, бросил породу на тачку.

Но следующий бросок не получился. Лопата неожиданно повернулась в ладонях, и влажная порода скользнула с ковша. Лисков, зло взглянув на бригадира, еще раз зачерпнул широким ковшом свинцовотяжелую землю, и снова лопата вывернулась из рук.

Маленький Афоня и Колобков рассмеялись. Однако бригадир не присоединился к весельчакам.

— Хватит зубы скалить, — сурово сказал старый горняк и, отстранив Веню, полез голыми руками во влажную землю, как булочник в тесто.

— Камни такие тяжелые не бывают, — пробормотал он, — посвети-ка получше, Афоня!

Афоня направил луч на бригадира.

— Вот! — голос Никодима Авраамовича был странно-приглушенным. Он извлек из породы какой-то твердый, изогнутый наподобие бумеранга предмет. — Полейте-ка водички.

Цепенея от жгучего внутреннего холодка, Лисков отвинтил крышку фляги. Вода смыла с загадочного предмета грязь, блеснула желтизна с алым, медным отливом.

Старатели увидели самородок.

Он был тусклым, с округленными, обточенными текучей водой краями, с темными подпалинами, с оспинами крохотных выемок, в общем-то довольно невзрачный на вид. Только опытный глаз мог определить истинную ценность этого грубого куска металла.

Кое-где в самородок были впаяны кристаллы кварца, словно природа посолила это чудо перед тем, как замариновать в одном из подземелий.

Бывалый Никодим Авраамович сохранял невозмутимость и особое, подчеркнуто будничное выражение лица.

— Килограммов на десять потянет, — сказал он. — А то и больше. Однажды мы такой нашли, помнишь, Афоня? На тридцатой шахте.

— Ага, — хрипло ответил Афоня. Он тоже силился выказать спокойствие и деловитость.

«Ну, вот и посчастливилось, вот и получилось, — думал бригадир, обводя глазами лица старателей. — Три года я искал такой целичок».

— Это я, я нашел! — вскрикнул Веня Лисков. — На моей лопате! Я!

К несчастью, никто из старателей не обратил внимания на визгливые, истеричные нотки в голосе Лискова.

— Свою долю получишь, — сказал бригадир. — Не обидим.

Афоня потрепал новичка по плечу. Все прощалось в эту минуту.

— Надо будет акт составить, — озабоченно сказал Никодим Авраамович. — Ну, а сейчас за работу, хватит глазеть.

Веня машинально взялся за лопату. Мысли его путались. Краем глаза он проследил за Никодимом Авраамовичем, который, отступив в темноту, бросил самородок на брезентовую куртку.

Глупые, ограниченные люди! Такая находка, может быть, лишь однажды выпадает на долю человека. И они спокойны. Да знают ли они, что такое золото? Это, это…

Он, казалось, даже спиной чувствовал жар, исходивший от самородка. На грязной брезентовой куртке лежало маленькое солнце, лучи которого могли бы осветить жизнь Лискова до самой смерти. И какая роскошная, какая безоблачная, какая красивая была бы эта жизнь!

А что, если вручить этот самородок Эмику?.. Ну, отдать ему четверть выручки. Пусть даже треть.

Арифмометр вновь защелкал, загрохотал в разгоряченном мозгу Вени Лискова. Нельзя упустить свой случай. Сама судьба подбросила ему этот самородок в тот день, когда наверху ждал могущественный Эмик. Такое совпадение больше не повторится.

Но что же предпринять?

Тихий вытер со лба пот, окинул мутным взглядом забой. Свет лампочек, фигуры в брезентовых робах, измазанные белозубые влажные лица, сырой запах земли, смешавшийся с пороховой гарью, гулкие удары кайлы, скрежет лопат…

— Не сыпь на ноги! — сказал Колобков. — Протри очи.

Схватить самородок, бежать? Нет, догонят. Они ловкие.

Зашелестело вдруг, рыжая глыба выползла сверху, осела, задев и подкосив стойку. Крякнули, расходясь, огнива, сверху полилась струя грязной воды.

Никодим Авраамович едва успел отскочить от выкатившегося на ноги валуна.

Веня с тайной радостью смотрел на исказившийся, взбухший лоб забоя. Если бы вдруг своды рухнули и похоронили этих трех, а он, Лисков, остался бы жив и выбрался наверх с самородком! Никто бы не знал о находке. Никто!

— Неси крепеж, быстро! — скомандовал Никодим Авраамович Лискову. Афоня и Колобков тотчас подскочили к бригадиру, принялись выправлять стойку. — Живо, Лисков! — повторил бригадир.

Бревна, подготовленные для крепления, лежали в штреке. Веня бросился к норе. У брезентовой куртки, на которой лежал самородок, он словно бы споткнулся.

Черной молнией вспыхнуло вдруг решение.

Там, в отдалении, в темной глубокой нише, Колобков оставил сумку с зарядами!

Трое старателей копошились у стойки. Они вбивали лом, чтобы подпереть огнива. На парня не обращали внимания. Он схватил тяжелый изогнутый кусок золота, прижал к груди рукой и пополз. Самородок жег кожу невидимым пламенем.

Стукаясь о каменные выступы, Лисков пробрался к нише. Взял сумку с зарядами, надел на плечо. Выскочил в штрек. Вот они, взрыватели, в деревянной коробочке.

Хватаясь за стенки, не помня себя, Лисков прополз узкую, придавленную часть штрека и оказался у темной дыры, которая вела в бедраг.

Вот здесь! Свод непрочный, его поддерживают крепления, поставленные шахтерами двадцать лет назад. Они трухлявы.

Вот здесь.

Когда дыру завалит, старатели будут начисто отрезаны от поверхности. Через несколько часов бед-раг заполнит вода. Никто не сможет их выручить.

Насоса в поселке нет.

До Чурыма далеко.

Он скользнул в бедраг, дрожа от возбуждения и страха. О, Тихий Веня всем покажет…

Он уложил в углубление меж бревен все патроны, один к одному. Восемнадцать штук. Достаточно, чтобы уничтожить подпорки и обрушить потолок.

Руки сами собой проделали все необходимое. Медный стержень продырявил мягкую взрывчатку. Взрыватели легли в отверстия, как винтовочные патроны в казенник. Лисков отгрыз кусок бикфордова шнура. Сто секунд горения. Чиркнул спичкой.

Веселый, безразличный ко всему огонек принялся поедать черный шнур. Лисков, пригнувшись, побежал по бедрагу. Взрыв толкнул его в спину горячим кулаком, швырнул на дно.

Жив! К нему снова вернулся слух. Сзади доносился грохот сыпавшейся породы.

Жив. Но он уже не Лисков. Для всех Лисков остался в шахте, засыпан, погиб как герой.

Из шахты поднимется новый человек. Эмик раздобудет ему нужные документы, и тогда…

Тихий прижал к себе тяжелый, оттягивающий руки кусок металла и побрел к выходу.

В тайгу уходят трое

— Тебя никто не видел? — спросил Эмик.

Он расхаживал по избе, придавливая скрипучие половицы, — крупный, сильный, самоуверенный. «Помощничек» старался поймать его взгляд, но светлосерые глаза были непроницаемы.

— Вышел из шахты, когда стемнело, — сказал Лисков. — Что я, дурак, что ли?

— А снег пошел позже?

— Снег пошел позже.

Самородок лежал на столе, прикрытый тряпицей. Керосиновая лампа с разбитым стеклом чадила в углу. Окна были плотно закрыты ставнями, пахло сыростью и мышами.

Эмик посмотрел на тряпицу. Да, ради такой добычи стоило идти на риск. Тем более основная работа сделана руками этого тусклого человека с прыщеватым лицом. Эмик вскользь окинул взглядом своего помощника; Бледен, напуган, но гордится добычей. Пока можно было положиться на него.

Эмик прикидывал.

— Хорошо, — сказал он, потягиваясь, с нарочитой безмятежностью на лице. — Все правильно. Завтра уйдем в тайгу. Главное, дойти до Чурыма и выскользнуть. Документы тебе справлю там.

«Если дойдешь до Чурыма», — подумал Эмик, но вслух этого не сказал. Лисков посмотрел на него с собачьей преданностью.

— Меня тут уже считают заядлым охотником, — сказал Эмик, снимая со стены свое бельгийское инкрустированное ружьецо. — Так что, если уйду, никто не обратит внимания. Харчи надо собрать.

Веня тотчас сорвался с постели, суетясь, стал собирать рюкзак: только бы скорее уйти из этого поселка, подальше от шахты. Скорее бы начать новую, ничем не отягощенную жизнь.

— Погоди, — остановил его шеф. — Сначала проберешься к Шепеляке и испортишь радиостанцию.

— Но лучше бы не я, — пробормотал Лисков, — Если меня заметят… Лучше ты!

— Пойдешь и сломаешь движок, — повторил Эмик сухо. Он медленно и неуклонно парализовал волю своего приятеля. Он знал: Тихий создан для подчинения.

Веня, приоткрыв дверь, робко выглянул в темноту. В поселке было тихо. Смолкли тревожные удары о рельс. Все ушли на спасательные работы.

— Я тебе скажу, как лучше сделать, — сказал Эмик. — Пройди огородами и дождись, когда начнет работать движок. В это время Шепеляка будет у передатчика. Возьми ломик, разбей радиатор. Мотор заглохнет через несколько минут: сможешь спокойно уйти.

— Ясно, — ответил Лисков. Ну что за человек был этот Эмик: с ним не пропадешь!

Он сунул под полушубок обломок граненого бура и выскользнул в ночь.

Эмик, едва захлопнулась дверь, соскочил с постели и по-кошачьи бесшумно подбежал к столу. Маска холодного безразличия слетела с его лица. Он отдернул тряпицу и взял в ладони самородок. Держал его крепко, как жар-птицу, готовую улететь. Попробовал на зуб и удовлетворенно крякнул.

— Повезло, — сказал Эмик. — А этот помощничек… Что есть, что нету — никто не хватится.

Он достал из кармана горсть патронов. Вставил один из патронов в нижний нарезной ствол своего бельгийского чуда. Сухо лязгнул металл.

Когда вернулся Веня, приезжий человек Эмик, насвистывая, протирал патроны носовым платком. Шеф был того мнения, что перед подчиненными следует появляться в блеске хладнокровия.

— Мотор я разбил, как ты сказал, — хрипло сообщил Лисков.

— Я тебе ничего не говорил, — сказал Эмик. — Понял?

— Понял, — сказал «помощничек». Его острое личико блестело от пота. Он подошел к столу и приоткрыл тряпицу, чтобы убедиться в целости сокровища. Все это время Лискова не оставляла мысль о том, что Эмик убежит с самородком.

— Отдышись, — сказал Эмик.

— Я слышал разговор, — сказал Лисков. Он подошел к лампе и пригасил фитиль. В избе стало темно, белыми пятнами светились лица. — Они успели послать радиограмму и получили ответ. Сюда едет автомобиль. С насосом…

— Сюда пять дней пути. Не успеют.

— Машина давно в пути. Она ехала на прииск Дражный, теперь завернет сюда. Через сутки может приехать.

Лисков с надеждой посмотрел на своего шефа. Человек находчивый! Такие все могут.

— Ладно! — Эмик понял, что самородок овладел всем его существом. — Пошли навстречу машине. Задержим.

— Верно, — согласился помощник. — Не то нам хана. Только я не выйду к шоферу. Я ведь там, в шахте.

Он указал пальцем на дощатый пол.

Смуглое лицо приезжего сморщила недовольная мина.

— Хорошо. Но учти, если придется убирать шофера…

— Я знаю этого парня. Большущий ростом, но дурень: обведем вокруг пальца. Чурымский он, Иван Сажа.

— Ванька, — сказал Эмик презрительно. — Но ты не финти! Придется — стукнешь его.

Лисков, будущий миллионер, расстегнул ворот рубахи.

— Ладно, — сказал он, подбадривая себя. — К тому же этот Иван за Ниной ухаживал…

— Ревность! — сказал Эмик. — Тем более.

Он положил тяжелый самородок в рюкзак дружка.

— Твое — ты и неси.

Веня согласился с радостью. Он прихватил также старый одноствольный дробовик с набором жаканов. Эти крупные пули, разворачивающие при ударе смертоносные свинцовые лепестки, были приготовлены для охоты на крупного зверя и могли пригодиться.

— Пройдись, посмотри, все ли в порядке, — приказал Эмик.

Веня вновь вышел в ночь. С минуту он стоял у забора, прислушиваясь и принюхиваясь, как шавка. Поселок был тих. В доме Дормидонтыча, на краю деревни, светилось окно.

Веня посмотрел на голец, где под темными, едва различимыми силуэтами идолов ниточкой вился по белому склону серпантин дороги.

Дорога эта петляет меж гор, а они пойдут напрямик и сумеют перехватить машину далеко от поселка. Завтра к вечеру встретятся с шофером.

Иван Сажа!.. Лисков, вернувшись в поселок, впервые узнал о нем от Нины. Это ее шофер… А хороша стала девчонка, глаз не оторвать. Длинноногая, стройная, носик прямой, точеный, а глазищи огромные, с зеленым блеском малахита.

В клубе, где собрались несколько парней и девчат, — вся поселковая молодежь, Лисков расхрабрился и решил, что хватит этой цаце разыгрывать из себя недотрогу. Нина вырвалась, отвесила оплеуху и сказала, что если Лисков не отстанет, то она при случае познакомит его с Иваном. Пришлось отстать: Иван-то ростом с телеграфный столб. Дылда.

Укрываясь тенью забора, Веня прокрался к дому Дормидонтыча, где желтело окно. Приникнув к стеклу, он увидел у плиты, уставленной кастрюлями, раскрасневшуюся, озабоченную Нину. Теперь он уже никогда не сможет встретиться с ней!

«Ну, погоди… Ты и твой Иван», — со злобой, беззвучно шевеля губами, сказал прыщеватый владелец самородка.

Нина подняла голову. Веня отпрянул и, пригнувшись, помчался к своей избе, где ждал его грозный шеф.

Через час они были высоко в горах. Шли напрямик, меж камней. Снег, выпавший за день, подсвечивал путь.

Над головой, на отвесной скале — казалось, рукой можно было достать, — застыли «Черные идолы». Они подпирали низкие тяжелые облака, движение которых угадывалось в темноте.

Лисков посмотрел на поселок, придавленный сибирской ночью. Маленьким желтым пятнышком горело окно. Черт бы вас подрал всех там, внизу!

Лисков ударил сапогом камень, лежавший на краю обрыва. Камень свалился вниз, и тотчас загудела осыпь.

— Ну, ты, без шума! — проворчал Эмик.

Они поднялись еще немного и перевалили через хребет.

Уже начало светать, когда Нина поднялась на гольцы и вышла к дороге. Внизу, как спичечные коробки, лежали дома. Даже остроконечные пирамиды терриконов, пестрые, в белых пятнах снега, казались игрушечными песчаными горками.

Ветер смел все следы со склона, засыпал их свежим снежком. Нина шла по дороге, вглядываясь в избитую колею.

Кто же все-таки те двое? Почему бежали из поселка? Девушке казалось: вот найдет их, и откроется загадка трагедии, и будут спасены старатели.

Метрах в пятидесяти под обрывом, среди камней — помятая кабина грузовика. Пять лет назад здесь разбилась машина. Шофера занесло на глинистой дороге.

Ох, нелегкую работу выбрал себе Иван!

Нина остановилась под карнизом, на котором застыли идолы. Здесь свист ветра был оглушительным, разноголосым. Но на дороге — затишье.

Снег здесь лежал нетронутый, пушистый, пахнущий горной свежестью.

Девушка застыла в оцепенении, увидев на белом, ровном, как асфальт, участке цепочки следов. Снег выпал недавно: стало быть, и отпечатки свежие. Проходили двое, в сапогах, мужчины, шагали размашисто.

Нина выросла в семье охотника, сама немало бродила по тайге и умела читать следы. По цвету земли, по закраинам отпечатков, по воде, что скапливается в углублениях, можно точно определить, когда проходил человек. Скажем, если мутна жижица, совсем недавно оставлен след.

Охотник шагает мелко, сторожко, мягко ставит ногу и не оставляет после себя переломанных сучьев. Случайный прохожий ступает наобум. Спешит человек — значит, каблук вдавлен с силою, с маху.

На снегу и того легче разобраться в следах.

Двое прошли часа два назад, не больше — снег в отпечатках белый, чистый, его не успело занести сероватой порошей.

Вот останавливались, отдыхали. Вмятины от рюкзаков. Два овальных тонких отпечатка прикладов. Окурок.

Девушка пошла по следам дальше.

Двое свернули с дороги, двинулись напрямик через тайгу в направлении Чурыма.

Следы привели Нину к глубокому каньону, пробитому в скале Бурмушанкой, которая, наверно, была когда-то могучей, крутой рекой, а сейчас шелестела мирным ручейком. Клинообразное, с отвесными, мало-помалу сходящимися внизу, у реки, скальными стенками ущелье хорошо знала вся поселковая детвора. Его называли «телефоном». Ущелье обладало удивительной способностью усиливать и передавать далеко, из края в край, малейший звук. Еще девочкой Нина бегала сюда со сверстницами: они затеивали звонкоголосую перекличку.

Нина прыгнула на влажный, запотевший валун, округлая спина которого торчала из воды. Нога неожиданно соскользнула с камня, и девушка, не удержав равновесия, упала в воду.

Словно бы гигантская булавка вонзилась вдруг в ступню, пониже щиколотки. Боль огненным поясом охватила ногу. Нина привстала и, хромая, вышла из ручья. Ступать она могла: значит, не перелом, а вывих.

Она присела на камень, прислушалась. Каньон казался высоким коридором, серое, чуть тронутое белесым рассветом небо лежало на закраинах обрыва, как потолок.

Девушка явственно услышала шаги. Туп-туп-туп. Будто великаны шагали по камням. Нина прижалась к скале. Это могли быть только они. Те двое.

Шаги смолкли. Какая-то птица вспорхнула неподалеку, взлетела вверх, словно подброшенный камень, и тотчас ущелье зашелестело, зашуршало взмахами гигантских крыльев.

На том конце каньона, скрытом сумерками, звякнуло ружье. Кто-то чертыхнулся.

— Ты что, Лисков? — послышался басовитый голос.

— Почудилось…

Чиркнула спичка. Пятнышко желтого света, округлое, как одуванчик, зародилось в утренней мгле и тотчас исчезло.

Значит, Лисков. Нине не примерещилось, когда она увидела в окне его расплющенное, длинное лицо. И каска его не случайно оказалась в избе. Он бежал из шахты, оставив там товарищей! Опасения были не напрасны. И разбитый мотор радиостанции — не случайность.

Лисков повинен в аварии! А этот, второй, заезжий человек с каким-то собачьим именем Эмик?

— Не спеши, — услышала Нина голос Лискова. — Мы все равно его перехватим. По этой дороге он быстро не поедет!

— Идем, идем.

Нина стиснула зубы, чтобы удержать крик. Неожиданное прозрение ударило, как молот в наковальню. Эти двое намерены перехватить Ивана с его бесценным грузом. Они пытаются остановить машину, чтобы насос не доехал до поселка.

Оба они виновны в несчастье и хотят ускользнуть безнаказанными. Девушка не знала причины преступления, да и некогда было ломать голову над этой загадкой: важно было одно — двое злоумышленников хотят окончательно погубить старателей. Они расправятся и с ее Иваном!

Нина проглотила застрявший в горле комок. Шаги удалялись. Что же ей делать — бежать обратно в поселок, поднимать тревогу? Но все взрослые мужчины заняты на спасательных работах. Да и пока она добежит до поселка, преступники уйдут далеко.

Нет, она пойдет следом и не даст случиться новой беде.

Шаги стихли. Лисков и его друг выбрались из ущелья. Нина встала. Сапог давил распухшую ногу, словно железная колодка. Хромая, девушка сделала несколько шагов и остановилась. С больной ногой она не сможет преследовать двух рослых, здоровых мужчин, которые шагают, не разбирая, прямо по камням, по таежному бурелому.

Оставалось одно: вернуться на дорогу и идти безостановочно, сколько хватит сил, навстречу Ивану.

Веселый попутчик

Широкая асфальтовая дорога была прямой, как линейка. Иван Сажа разогнал грузовик, воздух запел в ветровике, стрелка спидометра показала сто пятьдесят километров: ай да машина!

Нина сидела рядом, касалась Ивана теплым плечом.

— А быстрее можешь?

Впереди лежал синий туман. Иван утопил педаль акселератора, машина ворвалась в туман и вдруг повисла в воздухе. Это был не туман — просто дорогу перерезал обрыв.

Но машина не упала — она полетела, постепенно снижаясь над черным, сожженным лесом. Ворвалась в розовое облако. Тряхнуло…

…Иван проснулся. С минуту ошеломленно протирал глаза. В кабине было пусто, двигатель молчал, но от него исходило тепло. Иван толкнул ногой дверцу. Перед ним был не черный оголенный лес, а комковая, поросшая желтой травой земля.

Машина стояла поперек дороги, заехав одним колесом в глубокую канаву. Вот дьявольщина! Он заснул, позорно заснул за рулем, утомленный бесконечной ездой.

Холодный, скрюченный высотным голоданием лес стоял вокруг, за деревьями виднелись белые горы. Был сумеречный полдень.

Невдалеке клубился паром ключ, вырывавшийся из-под большого замшелого валуна. Шофер зачерпнул воды, плеснул на лицо, почувствовал бодрящий холодок. Но усталость, глубокая и коварная, как болезнь, все еще сидела в теле и сковывала движения.

Но ничего. Надо спешить. Шахтеры ждут. Он везет не насос: везет избавление, жизнь.

Иван установил на твердой, подмерзшей земле домкрат и принялся поднимать колесо, чтобы вызволить его из ямы.

Эх, плохо одному в тайге, очень плохо! Дорога безлюдна, и на много верст вокруг не встретишь человеческого жилья. А ему надо бы попутчика, чтоб помогал вытаскивать машину, не давал заснуть в пути, поддерживал добрым словом.

Иван завел мотор и резко вырвал грузовик из ловушки. До поселка оставалось еще километров пятьдесят. По прямой и того ближе. Но с дороги не свернешь.

Спешить, спешить! Как бы тяжело ни было, для него каждая минута наполнена воздухом, теплом кабины, дружеским рокотом мотора, волей, жизнью, — а те, что замурованы под землей, во что обходится им минута ожидания?

Грузовик стонал, проваливаясь то одним, то другим колесом в выбоины.

— Ну, отче-старче, терпи…

Грузовик сполз в яму, заполненную скользким зеркалом льда: под машиной жалобно хрустнуло, зазвенело, колеса завертелись в склизкой луже, от раскаленных покрышек пошел дымок. Водитель отправился с топориком рубить валежник.

Выполз. Медленно-медленно в окошечке спидометра поплыли цифры. Еще на километр ближе к поселку. А руки уже чужие, чугунные.

Шевелись, шевелись, ефрейтор!

Стрелка амперметра вдруг заметалась, стала предательски отклоняться к минусу. Пришлось снова останавливать двигатель и погружать руки в раскаленное нутро машины.

Генератор старенький, замасленный. У него был хороший генератор, но перед поездкой на прииск Дражный к Ивану подошел горбатый шофер Митяй: «Ванек, дай генератор на рейс. Понимаешь, рейс дальний, надо подработать». У Митяя — семья из восьми ртов. Иван снял новый генератор, взамен поставил Митяев.

Завгар Спиридонов, внимательный, деловой мужчина, молча наблюдал за сценой. Потом подошел: «Смотрю я на тебя — странный ты экземпляр, Ванек. Эдак скоро всю машину раздашь. Вчера Абаеву цепи отдал».

«Так просят же люди…»

Завгар махнул рукой: живи, мол, как знаешь…

Иван, вспоминая завгара, торопливо разобрал генератор, прочистил и подогнал щетки и снова полез в кабину. Сонная одурь одолевала его. Эх, попутчика бы!

— Держусь, старче-отче. Поскрипи.

И тут он увидел близ обочины человека. Это походило на сбывающуюся сказку. Вначале шофер не поверил глазам, замотал головой, чтобы рассеять мираж.

Но человек не исчез. Он сидел на поваленном дереве, покуривал папиросу и глядел на машину. На нем была кожаная куртка, серая шапка-ушанка, кирзовые сапоги. За спиной — ружье. Охотник?

— Эй! — крикнул Иван. — Товарищ, товарищ!

Человек встал и подошел к машине. Иван увидел перед собой незнакомое лицо, широко расставленные спокойные глаза.

— Ты откуда, товарищ? — спросил шофер. Он вдруг ощутил подлинный, очищенный от нагара частого употребления смысл слова «товарищ».

Незнакомец улыбнулся алебастровой улыбкой.

— Брожу с ружьишком, — объяснил он. — А вообще-то приезжий, остановился в Шалом Ключе поохотиться.

— Ты из поселка! — закричал Иван так, словно встретил земляка среди австралийской пустыни. — Что у вас там стряслось?

Охотник пожал плечами.

— Не знаю, я рано утром вышел…

— Вот тебе на! — сказал Иван. Ему казалось, будто все в округе охвачены тревогой. — Да у вас там людей засыпало, а я насос везу! Давай в кабинку скорее, поехали.

Охотник не медля уселся рядом с шофером. Тот двинул грузовик. Дорога теперь не казалась ему такой трудной, как раньше.

— Тебе кто сказал про аварию? — спросил попутчик.

— Летчик вымпел сбросил.

Он ворочал руль, продолжая улыбаться. Присутствие человека согревало его. Уж теперь-то, казалось, все будет хорошо.

— А тебя как зовут? — продолжал выспрашивать охотник.

— Иван. Я из Чурыма.

— А… — сказал охотник удовлетворенно, словно бы давно уже жаждал этой встречи.

— А тебя как зовут?

— Эмик, — ответил охотник.

Они ехали по краю обрыва, Иван осторожно притормаживал: глинистая дорога была размыта теплыми ключами, и машина юлила в грязи. Пасмурный день цеплялся за обломки скал и свисал облачными лохмотьями, скрывая глубокое ущелье.

— Опасная работенка, — заметил Эмик.

— Привыкаешь.

— С горючим как?

— Думаю, хватит.

— Что-то мне твое имя знакомо, — сказал Эмик. — Постой, это о тебе старый Дормидонтыч рассказывал? Ты его внучку знаешь?

— Знаю, — ответил шофер, что есть силы сжав баранку: костяшки пальцев побелели. — Слушай, ты ее видел, Нину, как она?

— Ну, все знают — она тебя ждет! — воскликнул Эмик со смешком. Обладай Иван подозрительностью, он уловил бы в этом смешке издевку. — В маленьком поселке тайны не утаишь. Повезло тебе — хорошая девушка.

Шофер расплылся в добродушной улыбке. Чудесным, добрым парнем был Эмик. Чудесен был и окружающий мир. Вот сейчас они приедут в поселок, откачают воду из шахты, спасут старателей, и он, Иван, увидит Нину.

Все хорошо, все правильно. Скоро они приедут. Надо только поднажать.

И тут, как грозное напоминание о том, что не все гладко в чудесном розовом мире, который возник в воображении Ивана, на дороге выросла глубокая вымоина, пробитая осенним бурным ручьем.

Иван вмиг посуровел.

— Пойдем принесем валежника, — сказал он попутчику и, перешагнув через обочину, скрылся в тайге.

Эмик не сразу последовал за Иваном, чуть-чуть замешкался. Он оглядел кабину. Обычно шоферы грузовиков хранят разный мелкий инструмент под сиденьем. Эмик откинул обитую дерматином подушку, достал разводной шведский ключ.

Водителя не было видно за деревьями, только потрескивали сучья в таежной чаще.

Эмик соскользнул с подножки и, нагнувшись, нащупал под топливным баком спускную пробку. Счистил пальцами грязь и, быстро приладив «шведик», вывернул пробку так, что теперь она держалась лишь на одном витке резьбы, чуть-чуть.

Он разбирался в машинах, Эмик. Он был ловким, знающим человеком.

Бросив ключ под сиденье, беззаботно посвистывая, Эмик отправился вслед за шофером в тайгу, чтобы помочь принести валежник.

Они быстро забросали сучьями промоину.

— Спасибо, друг, — сказал Иван, полный чувства благодарности к попутчику.

Машина снова затряслась на густо усыпанной камнями дороге. Вскоре начался ровный и длинный участок. Наконец-то можно было разогнать грузовик. Они мчались по плоскогорью, и ветер скорости сладостно звучал в ушах водителя.

Теперь Иван выжимал из грузовика все, что был способен дать его «старче-отче».

— Чего улыбаешься? — спросил он у Эмика.

— Да так, дружок, — ответил попутчик.

— Успеем, выручим ребят, — убежденно сказал Иван. — Наверно…

Он неожиданно осекся. Двигатель зачихал, дернулся несколько раз и смолк. Иван попробовал на ходу завести машину стартером. Но стартёр бессильно взвыл.

— Что за черт? Подачи нет.

Иван затормозил, открыл дверцу и уловил в воздухе сладковатый и острый запах бензина. Он растерянно посмотрел на Эмика, все еще не веря беде. Постучал костяшками пальцев по жестяному металлическому баку.

Бак отозвался гулко, как барабан. Он был пуст. Пальцы нащупали отверстие на том месте, где полагалось быть пробке. Несколько секунд Иван растерянно смотрел на свой палец, на котором быстро испарялась капелька бензина.

— Ну что, Ванек? — спросил из кабины попутчик.

— Пробка свинтилась, — глухо ответил шофер.

Эмик поморгал ресницами.

— И что?

— Как что? — сказал Иван в отчаянии. — Как что? — крикнул он, чувствуя, себя предателем, убийцей, последним отщепенцем в мире. Тайга, горы, облачное небо — все это вдруг стало черным, грозовым, свет померк, всосался в землю, как за минуту до этого всосался бензин. — Горючее вытекло, вот что!

— Ты непрочно пробку завернул?

Иван не ответил. Он представил тугую струю бензина, которая орошала каменистую дорогу: да лучше б вытекала его собственная кровь!..

— А, черт!

— Разиня! — сказал Эмик, вылезая из кабины.

Водитель стоял, опустив руки. Если бы Эмик набросился на него, растоптал каблуками тяжелых кирзовых сапог, Иван не сопротивлялся бы. Не было сейчас наказания, которое превышало бы вину. Уважение товарищей, работа, любовь — все рухнуло безвозвратно. Но не это было главным: из-за него погибнут люди.

— Вот что, — сказал Эмик незадачливому водителю. — Я иду в поселок. Может, найду бензин. А ты жди.

Оглянувшись через минуту, Эмик увидел, что Иван сидит на обочине, уткнув голову в колени и обхватив ее своими красными пудовыми лапищами.

В Штреке горели свечи, неровное пламя их трепетало, бросая на стенки огромные тени спасателей. Бригадир Пролыгин пробивался к отрезанным горнякам. Кайлы били в твердую породу, отваливая куски. Породу тут же грузили на тачки. Взрывчатка уже кончилась. Теперь надежда была только на собственные руки и нехитрый шахтерский инструмент: кайлушку да обушок.

Бородатый, рослый Пролыгин вытер рукавом мокрое лицо. Дормидонтыч, тоже спустившийся в шахту, стоял рядом. Старый горняк, он был сейчас как бы инструктором: работать вместе со всеми не под силу.

Старику тяжело дышалось под землей, резало болью сердце.

— Не успеем, однако, — тихо сказал бригадир, — Без взрывчатки суток семь будем биться.

Дормидонтыч кивнул головой. Оба понимали: работу все равно нельзя прекращать. Нужно делать то, что в их силах.

— Штрек-то, видишь, обвалился давно, Никодим Авраамович низом шел, по бедрагу.

— Там затоплено. Завал держит воду.

Радист Шепеляка, прислушивавшийся к разговору, подошел поближе. Лицо его пересекала широкая ссадина.

— Слушай, бригадир, я во флоте служил все-таки. Ныряю прилично. Попробую поднырнуть, осмотреть завал, а?

Дормидонтыч и Пролыгин переглянулись.

— Ныряю прилично, — повторил радист. — Две минуты под водой — как штык, ей-богу. Вы меня веревкой обвяжете. Ну!

Бригадир оценивающе посмотрел на Шепеляку. Крепок еще морячок.

— Пойдем, — сказал Пролыгин. Он окликнул одного из самых молодых спасателей — Кешу Овчаренко, рослого, слегка сутулого парня.

Втроем спустились в бедраг. Взяли с собой последнюю лампу-шахтерку. Вода доходила до пояса.

Когда по этому пробитому в скале коридору проходил Никодим Авраамович со своими старателями, здесь бежал небольшой ручеек. Но образовавшийся после взрыва завал перекрыл узкий бедраг, словно плотина. Вода наткнулась на сплошную стенку и стала подниматься.

Нагибаясь, прошли метров пятьдесят, поближе к плотине. Теперь вода подступила к подбородку, сжала тело ледяным панцирем.

Пролыгин дышал тяжело, с хрипом, морщился от боли. Ожил-таки проклятый радикулит, извечная горняцкая болезнь.

Низкий потолок давил на них каменной ладонью, у самых ртов плескалась подземная река. Казалось — еще два-три шага, и уже не выбраться обратно, поглотит вода.

— Эх, насос бы нужен! — сказал Шепеляка.

Пролыгин держал в руке конец капроновой тонкой веревки, привязанной к поясу радиста.

— Дальше не пройдем. Ныряй.

Шепеляка взял в руку фонарик, глотнул побольше затхлого подземного воздуха. Оттолкнулся ногами.

Он плыл в каменном тоннеле, заполненном рекой. Узкий луч света освещал каменистое дно.

Отсчитывал секунды, приберегая запас воздуха на обратный путь. Двадцать семь, двадцать восемь, двадцать девять…

Если бы сейчас наткнулся на завал — у него хватило бы сил, чтобы попробовать разобрать преграду, освободить дорогу воде.

…Сорок четыре, сорок пять, сорок шесть… В голове бухали глухие удары — это пульсировала сгустившаяся, лишенная кислорода кровь.

…Шестьдесят два, шестьдесят три… До завала не доберешься. Подземная река успела заполнить большую часть коридора, не подпускает. Радист повернул обратно. Каменные стенки вдруг как будто сжались и стиснули грудь. Не хватало дыхания.

Пролыгин почувствовал, как ускользает из руки отрезок двадцатиметровой веревки. Нет, дальше радисту плыть нельзя — не сможет вернуться. Потянул капроновый шнур.

— Подсоби-ка, Кеша.

Вдвоем они вытянули захлебнувшегося Шепеляку. Он был без сознания. Не рассчитал радист. Глаза безжизненны, голова откинута назад.

Кое-как выволокли радиста из бедрага в штрек. Он все еще был без сознания. Уложили на ватник. Пролыгин принялся мерно нажимать на подреберье.

Бригадир с волнением всматривался в белое, как-то вмиг запавшее лицо товарища.

Вода хлынула у радиста изо рта, он втянул воздух, шевельнулись ресницы.

— Теперь отдышится, — сказал Пролыгин.

— Может, я попробую поднырнуть? — сказал Кеша Овчаренко. — Нужно же что-то сделать, бригадир!

Пролыгин отрицательно покачал головой. Если уж Шепеляка не смог, то что сделает худощавый двадцатилетний Кеша, который и плавать-то не умеет, не то что нырять. Бессмысленно рисковать людьми. Пролыгин положил ладонь на костлявые плечи парня.

— Пойдем в забой, Кеша. Там ты нужнее.

Нет, без насоса старателей не спасти.

Посадка в сумерках

Лисков развел крохотный костер из сухих лучинок — бездымный, горящий, как спирт, ровным синеватым пламенем. Эмик достал из рюкзака бутылку лимонной горькой.

— Отметим успех.

Выпили. Эмик улегся на постели, приготовленной помощником из стланика. Холодные, светлые глаза шефа стали еще жестче, хмель его не брал.

Лисков нервно потирал руки. Ему не терпелось поскорее покинуть эти места и окунуться в беззаботную, сладкую жизнь, которая ожидала его. Он подал шефу котелок с кашей.

— Какая доверчивая двухметровая дубина, — сказал Эмик, усмехнувшись.

— Иван-то? — спросил Лисков и хихикнул почтительно, с застенчивостью добропорядочного слуги. — Да, ловко, ловко ты его…

— Уметь надо, — сказал Эмик. — На крайние меры идут в крайних случаях. Запомни, салага.

— Когда тронемся? — спросил Лисков.

— Я пойду в поселок.

— Зачем? — встрепенулся Веня.

— Надо. Чтобы не возникло никаких подозрений. Расскажу, что встретил шофера. Бензина все равно не достать.

— Я подожду здесь, — сказал Лисков. Ему до смерти не хотелось возвращаться в поселок.

— Пойдешь со мной.

Он тщательно выскреб корочкой котелок и вытер губы.

— Приболел я, — сказал «помощничек».

Эмик спокойно поднялся и одернул кожаную куртку. Потом взял ружье, прислоненное к дереву, дунул в стволы, очищая кусочки коры, и в упор посмотрел на своего дружка.

— Кончай мастырить [4], — тихо сказал он.

Лисков вытянулся. В приглушенном голосе он уловил жесткие нотки. В действие вступал четкий закон преступного мира: сильный съедает слабого.

— Я ничего, — сказал Лисков поспешно и, взвалив на плечи рюкзак с самородком, двинулся вслед за Эмиком, мягко ступавшим по густому мху.

Он смотрел на заряженную двустволку Эмика, на мощные плечи, двигавшиеся под кожаной броней куртки, и чувствовал глубокий, засевший под кожей страх. Теперь этот страх всегда будет с ним. Его нельзя извлечь, как занозу.

Вдруг поумневший Веня Тихий, уголовник со стажем, подумал о том, что приятель может без всяких колебаний спустить предохранитель с ружья и отправить Лискова в горную речушку, к рыбам. Никто не хватится: ведь он «завален в шахте».

Как бы то ни было, ему оставалось только одно — безоговорочно повиноваться и надеяться на добрую волю своего «благодетеля».

Они поднялись на вершину сопки, откуда была видна темная лента дороги, причудливо вьющаяся по редколесью. Далеко-далеко зеленым пятнышком виднелся грузовик.

Уже смеркалось, пошел снег. В горах бродил какой-то неясный гул — словно бы терлись друг о друга свинцовые тяжелые облака.

Они прислушались. Гул приближался, перешел в треск. Казалось, за облаками кто-то вспарывает дерматин.

Из облака вдруг вывалился самолет, чуть было не наткнулся на сопку, но, подпрыгнув, перелетел через нее. Колеса пронеслись в двух метрах от вершин черных, обгоревших во время прошлогоднего пала лиственниц.

Лисков инстинктивно пригнулся.

— Уходим! — шепнул он Эмику.

— Погоди! — сказал тот, продолжая следить за самолетом.

Нет, не случайно появился здесь этот голубоватооранжевый «Як». В такую погоду рейсовые машины не летают. Значит, у пилота была какая-то особая цель.

«Як» заложил резкий вираж, наклонив крылья, и описал круг над грузовиком.

В маленькой комнатушке, отведенной под кабинет командира эскадрильи Парамонова, сидели двое: сам комэска, плотный, багроволицый, и Сомочкин, самый маленький пилот в легкомоторной эскадрилье, кукольно-голубоглазый и застенчивый.

Укутанный шарфом комэска хрипел и кашлял. Он пришел сюда с воспалением легких, задыхался от жары, но ни за что не хотел оставить кабинет.

— Слетаю, Павел Петрович, а? — просительно сказал Сомочкин. Он теребил в руках новенькую фуражку.

Парамонов не ответил. Снял телефонную трубку.

— Прошу метео. Метео? Как там погода на трассе Чурым — Уйкут? Улучшение есть?

Он выслушал и нахмурился.

— Холодный фронт с северо-востока, скорость около сорока…

Оба пилота взглянули на карту. Холодный фронт, неся с собой облака и мглу, приближался неуклонно и равномерно, со скоростью поезда. В окне было видно летное поле. Голубенькие, с оранжевыми полосами «Яки» казались игрушками на фоне окружавших аэродром сопок.

Дул хиус — жгучий и вредный ветер. От порывов его «Яки» вздрагивали, готовые вот-вот сорваться с места и унестись, как стайка осенних листьев.

— Я бы сам полетел, — прохрипел Парамонов. — Да вот видишь…

— Я справлюсь, — поспешно сказал Сомочкин. — Я четыреста часов налетал, не считая вводных.

— Знаю, — ответил Парамонов. — Горяч ты, Сева, горяч.

Пилот виновато пожал плечами.

— Я только на поселок взгляну, доехал или нет шофер.

Он вспомнил этого рослого добродушного парня, который подхватил вымпел. Пилот узнал его, кружа на небольшой высоте над машиной. Кажется, шофера звали Иван. Сомочкин часто встречал его на аэродроме, куда тот приезжал за грузами, доставленными тяжелой транспортной авиацией. Каково ему в тайге одному?

Комэска снова взялся за телефон.

— Золототрест? Это с аэродрома, Парамонов. Как радиостанция в Шалом Ключе, молчит? Молчит… Так.

Сотни людей переживали в этот день трагедию, происшедшую в поселке. Но они бессильны были помочь шахтерам. Все зависело от упорства и мастерства водителя, который пробирался сейчас по разбитой и опасной таежной дороге.

Парамонов встал.

— Ладно. Лети. Но помни, Сева, я отвечаю и за тебя.

Сомочкин порывисто вскочил. Его фарфоровое, голубоглазое личико как бы осветилось изнутри.

— Есть лететь!

— И… вот что. Если встретишь холодный фронт, поворачивай. В горах при облачности не полетаешь. Ясно? А я останусь здесь, пока не прилетишь. И еще. Когда доберешься до Шалого Ключа, не забудь про «Черных идолов». Они торчат над сопкой, как зубья. Не сбей…

Аэродром встретил пилота басовым гулом.

«Як» легко поднялся в плотном встречном потоке воздуха. Небо было мглистым, но высоким, и горные хребты хорошо просматривались вдали.

Летное поле осталось позади, «Як» повис над безлюдной, холодной тайгой.

Сомочкин поднимал машину выше и выше. Горы, вырастая постепенно, как бы выталкивали его.

Вот показались первые облака, вестники приближающегося холодного фронта. Они переползли через дальний голубой хребет, как лазутчики через бруствер окопа. Они были белы и сияли невинным, голубоватым блеском. Но Сомочкин знал, что вскоре последует тяжелая и грозная атака.

Так и есть. За белыми клочками пара навстречу самолету ринулись свинцовые, утюгообразные тучи. Они шли шеренгами, атакуя маленький «Як».

— Нет, не отверну, — сказал себе Сомочкин и закусил губу. Он думал о старателях, заваленных в темной и душной шахте. Нет, он не имел права повернуть назад. И Парамонов на его месте поступил бы точно так же.

Самолет ударил в облако, вздрогнул, и стекла залило густым молочным киселем. Где земля, где небо? Пилот посмотрел на крохотный серебристый самолетик, плавающий в кругу авиагоризонта. Все правильно.

Молочная пелена неожиданно оставила самолет, но, прежде чем «Як» поглотила вторая шеренга облаков, Сомочкин отжал штурвал и нырнул в просвет, все ниже прижимаясь к земле, которая несла ему и спасение и гибель.

Теперь он летел над долиной реки и видел землю, но от этого полет не стал менее опасным. Вершины гольцов были уже выше «Яка». Пилот находился как бы в узком коридоре и должен был в точности следовать его извилинам.

Сомочкин вытер пот со лба. Самое главное — перескочить перевал в том месте, где капризная река Чуча резко сворачивает на север. Он вовремя увидел излучину и нацелил машину между двумя горами, в узкий проход.

Сейчас опасность заключалась в потоках воздуха. Ветер, ударяясь о скалы, неожиданно менял направление: он то поднимал самолет, то бил по нему сверху гигантской хлопушкой. Предугадать силу и направление потоков воздуха было невозможно, как невозможно угадать полет пули после рикошета.

Штурвал бился в руках. Сомочкин что есть силы сжал его, удерживая «Як» строго по курсу. Потом резко набрал высоту, чтобы преодолеть перевал. «Як», подпрыгнув, снова вошел в снежный заряд. Предстояло пробить облачность.

Летчик вынырнул из облака в пятидесяти метрах от скалы, которая едва не царапнула его своими когтями.

Поселок был уже близко.

«Сейчас увижу «Черных идолов», — подумал Сомочкин. — Не нравятся мне эти мрачные фигуры. В них есть что-то зловещее, настораживающее. Не сшибить бы их. Они торчат, как поднятые пальцы шестипалых рук. Их двенадцать. Когда-нибудь мы освоим этот край и повесим на идолов лампы, чтобы далеко было видно в тумане. Мы снимем с них шелуху мистики».

Округлая сопочка вдруг встала на пути. Ее вершинка, поросшая обгоревшими деревьями, приближалась с угрожающей быстротой.

Летчик прибавил газу и взял штурвал на себя. «Як», взревев, пронесся над голыми, угольно-черными ветвями. Сомочкину показалось, что на самой вершине сопки, на белом снежном полотне, пронзенном темными стволами, мелькнули две человеческие фигуры. Охотники, что ли? Странно себя ведут: обычно люди, завидев в глухой тайге самолет, машут пилоту, приветствуют его. Такая встреча всегда радостна и для тех, кто на земле, и для летчика. А эти как будто испугались рокота мотора.

Но пилоту некогда было размышлять над поведением охотников. Он увидел на дороге машину. Не поверив глазам, Сомочкин пролетел над ней. По его расчетам, Иван уже должен был приехать в поселок.

Он вошел в крутой вираж, земля косо встала в стекле, левое, остро наклоненное крыло выписало полукруг над вершинами кедров.

Грузовик недвижимо стоял на дороге. Слева у кабины суетился шофер, он размахивал кепкой и что-то кричал: Сомочкин видел разинутый рот.

«Чего он хочет?» — забеспокоился летчик.

Он пролетел над машиной и снова вошел в вираж. Горы окружали плато, и самолет кружил словно бы в чаше.

Мутное чернильное облако на несколько минут накрыло чашу. Пошел снег, он нес с собой холод и сумерки.

«Остается покружить немного и, набрав высоту, лечь на обратный курс, — решил Сомочкин. — С аэродрома позвоню на автобазу. Пусть высылают еще одну машину… Через четверо суток… Нет, шахтеры не выдержат…»

«Як» протарахтел в пятнадцати метрах над машиной. Шофер показывал рукой на грузовик, чертил круги.

«Это тайга делает людей, одинокими, — подумал летчик. — Одинок шофер на дороге, одинок я в небе, одиноки шахтеры, скрытые под землей. Мы никак не можем наладить связь друг с другом».

Снег скрыл от глаз пилота машину. Но тут Сомочкин увидел сквозь кисею свет вспыхнувших фар. «Як» летел на этот свет. Фары мигали: три короткие вспышки, похожие на дружеское подмаргивание, три длинные, как вздохи, снова три короткие.

Иван не сразу услышал самолет. Он сидел, обхватив голову руками, не слыша и не видя, что происходит вокруг. Он как будто стал частью немой, оцепеневшей в преддверии зимы тайги.

Вокруг рос исковерканный морозами и ветрами кедровник. Покрытые снежком остроконечные сопки светились тусклым отраженным светом. Вдали, у дороги, как веха, указывавшая направление на поселок, виднелась темная, обожженная прошлогодним пожаром сопка.

Шофер не чувствовал холода, который постепенно сковывал усталое тело. Попутчик давно ушел, но нечего было надеяться на его помощь. Даже если в поселке и найдется несколько литров бензина, все равно доставят его не скоро. Спасатели опоздают, безнадежно опоздают.

Воображение рисовало Ивану мрачную картину бедствия, он видел полузаваленный, залитый водою штрек и отчаявшихся, выбившихся из сил старателей. Подземная река постепенно заполняла их последнее убежище. Помощь близко, уже слышны удары кайлы за глухой стеной, но без насоса спасателям не пробиться. Насос нужен, насос…

Что же предпринять?

Он встал. Сизое снежное облако накрывало долину. И в этом сизом пятне, словно бабочка, трепыхалось голубовато-оранжевое пятнышко. Казалось, облако несет его с собой.

И вот послышался гул самолета. Иван отчаянно замахал руками, надеясь привлечь внимание летчика. Самолет!.. Значит, Большая земля следила за шофером, готова была прийти ему на помощь.

«Як» прошел над грузовиком. Иван звал летчика, кричал, пытался привлечь его внимание, объяснить. Но в грохоте мотора, свисте ветра пилот не мог расслышать голос шофера.

Самолет низко скользил над дорогой. Вот он взмыл и снова набрал высоту.

Вернется или улетит?

«Як» наклонил крыло, ложась в вираж. Облака уже заполнили плато, от них тянулись книзу хищные крючковатые клочья, словно бы птичьи лапы. Казалось, туча хочет подцепить самолет.

И тут Ивана осенило. Он сможет сообщить пилоту о своей беде! Шофер влез в кабину и, выждав минуту, когда самолет оказался прямо перед ветровым стеклом, включил фары.

Три короткие вспышки, три длинные, снова три короткие. Сигнал «808». Призыв о помощи рвался к небу, к облакам.

Сомочкин сразу же прочитал немногословный призыв. Шофер требовал помощи. Не просил, не умолял — требовал, потому что сигнал «808» звучит как приказ. От него нельзя отмахнуться, им нельзя пренебречь.

Пилот развернулся и снова направил самолет так, чтобы видеть фары. Три точки, три тире, три точки. Три точки, три тире, три точки…

Случилось что-то чрезвычайное. И он, Сомочкин, может помочь, иначе шофер не призывал бы его.

«Да, но мне никто не разрешал посадку. И где же сесть?»

Пилот внимательно осмотрел плато. Всюду ершик невысоких кедров. Он пролетел над небольшой поляной, которая гляделась коричневой проплешиной в темно-зеленом кедровнике. Как раз посреди поляны торчал обломок скалы!

Оставалась только дорога. Сомочкину приходилось видеть — разумеется, лишь на киноэкране, — как садятся самолеты на шоссе. Но то был асфальт. Хороший, зеркально-гладкий асфальт.

«Надо решаться. Я не могу оставить шофера в беде. Не имею права. Никто, конечно, не упрекнет меня, если я вернусь на аэродром, не найдя подходящего места для посадки… И все-таки надо решаться».

Он повел самолет над дорогой настолько низко, насколько позволяла его летная сноровка, стараясь определить расстояние между кедрами, растущими у обочин. Соленый пот заливал глаза.

«Пожалуй, можно сесть. Нужно только вписаться. Ошибка в десять сантиметров будет стоить жизни… Жаль, что я не знаю силу и направление ветра. Здесь нет ни озерка, чтобы рассмотреть рябь на воде, ни высокой травы, которая могла бы рассказать о ветре своими волнами».

Сомочкин увидел, как шофер снял с себя промасленную телогрейку и нагнулся над ней. Что он там колдует, чудак?

Над телогрейкой возникла струйка дыма. Она густела, чернела и, наконец, легла под ветром, ясно указывая направление и силу воздушного потока, который проносился над плато.

— Умница, — сказал вслух пилот. — Умница.

Он направил самолет навстречу темной змейке дыма. Сбросил газ. Теперь «Як» летел в нескольких метрах от дороги, колеблемый ветром. Даже если бы Сомочкин захотел снова поднять самолет, он бы уже не смог этого сделать.

Разлапистый кедр, мелькнул у правого крыла, чуть задев упругой хвоей ледерин. «Як» вздрогнул, но пилот выровнял машину и резко взял штурвал на себя, гася скорость.

Колеса чиркнули по дороге. Прямо на Семочкина надвигался еще один кедр, на этот раз он тянул ветви с левой обочины.

Пройдет ли крыло под ним? Пилот нажал на тормоза, «Як» дернулся несколько раз, но все еще продолжал катиться, подпрыгивая на выбоинах. Ветвь ударила по крылу. Самолет занесло, колесо вскочило в кювет.

Раздался металлический хруст. Сомочкин выпрыгнул из кабины. Левое шасси, подломившись у основания, нелепо вывернулось в сторону.

— А все-таки я сел, — сказал пилот и как-то неожиданно для самого себя опустился на землю. Каменистая земля была прочна и надежна. Сомочкин вздохнул.

Шофер подбегал к нему.

Лисков и Эмик наблюдали за самолетом с вершины холма. «Як», вздрагивая при порывах ветра, шел на снижение. Вот он резко опустил хвост, всеми тремя лапами ухватил дорогу, поскакал по камням, как заводная игрушка. Но затем самолет вдруг развернулся поперек дороги и вздрогнул от удара.

— Так тебя! — злорадно сказал Лисков.

Его дружок молчал. Он видел, как шофер подошел к пилоту. Они поговорили о чем-то, затем водитель, прихватив канистру, принялся колдовать у самолета.

— На авиационном он поедет? — спросил Лисков шепотом.

— Поедет.

— Ишь ты, взаимопомощь!

Шеф нахмурился и сердито взглянул на сообщника. Ему показалось, будто в голосе помощничка прозвучала нотка зависти.

— Ты, Тихий!

Лисков осекся.

— Ничего, остановим твоего Сажу, — успокоил приятеля Эмик.

— Не надо «мокрого» дела, — сказал Лисков. Все, что сейчас происходило там, на дороге, наполняло его страхом. Он предполагал, что Иван будет одинок на пустой таежной дороге и справиться с ним не составит труда. А теперь все пошло по-иному.

— Много болтаешь, — ответил Эмик. — До «мокрых» дел еще не дошло. И так справимся.

Он пожевал тонкими, сухими губами.

— Пошли напрямик, — сказал Эмик. — Перехватим его у переправы. Далеко по этой дороге не уйдет!

Крупная игра Эмина

Бак был заправлен до отказа.

— Поезжай, — сказал Сомочкин. — А я попытаюсь починить шасси.

Иван нерешительно переступил с ноги на ногу. Ему не хотелось бросать в тайге маленького голубоглазого пилота.

— Я помогу тебе.

— Поезжай, — повторил пилот. — Тебя ждут.

Он протянул узкую ладонь, и она утонула в ручище шофера.

— Да, вот еще, — добавил Сомочкин. — Там, на вершине, — он указал на поросшую черными голыми деревьями сопку, — я как будто двух охотников видел. Может, повстречаешь?

— Хорошо бы.

Иван влез в кабину. «Никогда не забуду то, что ты сделал для меня», — хотел было сказать он, но промолчал. Таежники не любят громких слов.

Грузовик тронулся. В боковом зеркальце еще долго была видна фигурка пилота рядом с охромевшим самолетом. Иван стиснул руль. До Шалого Ключа оставалось немного.

Вечерние сумерки приходят в горы неожиданно. Они накапливаются в каждом ущелье и распадке, за валунами и обломками скал и вдруг, как полая вода, обрушиваются в долины. Только белые вершины гольцов, подобно маякам, выступают из царства голубой тени.

Иван подъехал к реке, когда противоположный берег был скрыт вечерней дымкой. Он постоял немного, давая остыть мотору. Авиационный бензин распалил двигатель, и металл долго еще потрескивал, в радиаторе булькало. «Клапана подгорят, — подумал Иван. — Но ничего, доеду».

Он спрыгнул на речную гальку и, подойдя к ледовой закраине, прислушался к шуму воды. В этом месте не было моста, переправлялись вброд.

Облака поднялись, ночь обещала быть морозной.

Усталость, как свинец, вошла в тело, и каждый шаг, каждое движение давались парню с трудом. Пятнадцать минут отдыха вернули бы силы и освежили мозг, но у него не было этих пятнадцати минут.

Иван поднял капот, укутал свечи полусгорев-шей телогрейкой. От мотора шло удушливое, сонное тепло.

— Ванек! — послышалось сзади.

Голос был тихим, вкрадчивым, казалось, он шел откуда-то из-под прибрежных камней. Шофер обвел глазами кусты тальника и заметил темную фигуру. Фигура зашевелилась.

— Ты кто? — крикнул Иван, распрямляя плечи.

— Это я, попутчик, — сказала фигура.

Иван подошел поближе и узнал Эмика. Загорелое лицо сливалось с сумерками, были видны только зубы и белки глаз. Он сидел на камнях, как нахохлившаяся птица, застигнутая темнотой вдали от гнезда.

— Что с тобой? — спросил Иван.

— Да вот переправлялся через реку. Приболел я. Спички замокли.

Почему-то этот попутчик не вызывал ни симпатии, ни жалости. Какая-то в нем была обманчивая ласковость и мягкость — как подушечка для иголок: на взгляд — бархат, протянешь руку — уколешься.

Ждал бы его сто лет с бензином… Растяпа! Но Иван не любил плохо думать о людях.

— Пошли в кабину, — сказал он, наклоняясь и подставляя плечо. — Согреешься.

Эмик ухватился за него, и от этой доверчивости, от близости чужой боли шоферу стало стыдно за свою мимолетную настороженность.

Однако одежда у Эмика сухая — и когда успел обсохнуть без костра? Иван почувствовал растерянность от непривычной ему двойственности ощущений. Нет, определенно сказывается усталость и раздражение. Он отогнал от себя злые предчувствия и бережно усадил своего знакомого на сиденье.

— Сейчас переправимся!

К реке вело несколько съездов. В тех местах, где когда-то проходили машины, прибрежная галька сохранила темные следы мазута. Иван включил фары и увидел клокочущую воду.

— Только не здесь, — сказал Эмик, толкнув шофера локтем. — Я едва не утонул. Тут стало глубоко, наверно, вода поднялась. На втором съезде, пониже, мелко.

— Чего ж вернулся на этот берег?

— Я… — попутчик замялся. — Боялся оставаться там. Вернулся, думал: может, ты подойдешь.

— Чудак! Я же сам ждал тебя.

— Ну, я… — Эмик растерянно пожал плечами.

Он продуманно и осторожно наводил парня на подозрения, подбрасывал ему крючок с приманкой. Разумеется, Иван не поедет по второму съезду, он настороже, полон недоверия. Этот случай с бензином, нелепое поведение Эмика во время переправы, невразумительные ответы — шофер должен заподозрить неладное и поступить наперекор совету. Он клюнет, заглотает блесну.

— Нет, не езжай здесь, — повторил попутчик, — не езжай, Ванек, вот второй брод — тот мелкий, курица перейдет.

Он сумел придать голосу затаенную хитрость и ждал результата. Он, Эмик, не обманывает шофера, нет, второй съезд действительно безопасен, а первый глубок, потому что чуть ниже по течению льдины образовали затор и подняли воду. Веня Лисков несколько раз, захлебываясь в стылой воде, измерял глубины.

— Прекрасный брод — метров сто ниже, — еще раз ласково, слишком ласково повторил попутчик.

На коленях у него лежала двустволка, а за голенищем кирзового сапога был спрятан тонкий и длинный, хорошо отточенный нож. Но приезжий был стреляной птицей. Он прошел «добрую школу» у матерых рецидивистов и воспитал в себе профессиональную выдержку и хладнокровие. К ножу и ружью прибегать рано. Далеко не все средства из его богатого арсенала исчерпаны. Подозрительность заставит Ивана двинуть грузовик в воду вопреки предупреждению. Он застрянет посреди реки. И никакие пилоты уже не помогут ему.

Эмик рассмеялся. Он подбрасывал еще одну ветку в разгорающийся костер подозрения.

— Чудно ты смеешься, — сказал шофер и двинул машину вниз, ко второму съезду, как советовал Эмик.

Вода под ударом радиатора поднялась веером, залила стекло, но машина безостановочно шла через буруны. Стуча и скрипя, она выпрыгнула на спасительный берег.

— Правда, мелкий брод, — сказал Иван. — Спасибо!

Эмик сжал кулаки: «Эх ты, доверчивая дубина, с тобой невозможно вести игру… Но погоди. Я сумею справиться с тобой и выйти из тайги чистеньким-. До свинцового козыря дело еще не дошло».

Иван вывел грузовик на дорогу, пыхнули сжатым воздухом тормоза. Горы возвышались вокруг, как хребты уснувших доисторических ящеров.

Машина стояла на склоне, опустив нос, готовая ринуться под гору. Иван заглушил двигатель.

— Ну, скоро приедем, — сказал он, хлопнув попутчика по плечу. — Пойду сниму тряпку со свечей.

Эмик застыл на сиденье комком нервов. Он ждал. Пусть только этот рослый парень зазевается на миг!

Иван открыл капот и потянул ноздрями воздух, почуяв в маслянистом запахе двигателя легкую гарь. Из-за массивного чугунного блока поднималась струйка сизого дыма. Неужели подпалил сцепление? Взяв переноску, шофер полез под машину. Э, нет, ручной тормоз был перетянут.

Эмик привстал. Он трепетал от ожидания: вот он, тот случай, который не представится больше. Поди разберись потом, отчего тронулась машина и придавила беспечного водителя.

Иван лежал под колесом, из кабины были видны лишь кирзовые сапоги. Одним рывком передвинувшись на место водителя, Эмик нажал педаль сцепления и отпустил рычаг тормоза.

Машина беззвучно тронулась. Семь тонн металла поползли вниз.

Нина медленно брела по дороге, опираясь на свою малокалиберную винтовку, как на костыль. Нога распухла и онемела от боли. Еще километр-другой, казалось девушке, и она в бессилии упадет на камни.

Она была такой маленькой, такой беззащитной среди холодных каменных громад, Но ведь и ее Иван был один. И старателям, оставшимся в шахте, было не легче. Нина остановилась и прислушалась, ожидая чуда. Казалось, вот-вот раздастся далекое жужжание, и тогда она из последних сил бросится навстречу, и увидит за поворотом машину, и…

Но гольцы молчали. Откуда-то сверху доносился монотонный и ворчливый голос водопада. Мороз спускался с белых горных вершин, заполняя долины, тени сгущались.

Уже стемнело, когда девушка добрела до Змеиной речки. С трудом она различила внизу холодный блеск воды, белый дощатый настил моста и маленькое, прижавшееся к скале зимовье. «В зимовье есть печушка, — подумала Нина, — можно будет отдохнуть и согреться».

Подойдя к избушке, Нина толкнула дверь, висевшую на одной петле. Дверь ответила визгом, как отскочившая из-под ноги собака. Зимовье дохнуло сырым, гниловатым запахом давно брошенного жилья.

Вспыхнувшая спичка осветила железную, в пятнах ржавчины печушку, лавку и дощатый стол, на котором в консервной банке стоял свечной огарок.

Нина несмело вошла. Она поставила в угол малокалиберку и зажгла свечу. Но зловредный хиус ворвался в разбитое окно и погасил огонек. Девушка подошла к оконцу, чтобы завесить его платком, и тут ветер донес до нее звуки шагов. Она отодвинула обломок грязного стекла и осторожно выглянула.

Мост с дощатым свежим настилом был хорошо виден отсюда. По этому белому настилу двигалась темная фигура. Доски поскрипывали под тяжелыми шагами.

Видимо, человек нес какую-то поклажу. Издалека казалось, будто у него огромный горб.

Человек повернул к зимовью. Кто он — друг или враг? Незнакомец свалил поклажу и огляделся по сторонам, словно опасаясь кого-то, кто выслеживал его. Успокоившись, он чиркнул спичкой и закурил.

Короткой вспышки было достаточно, чтобы Нина узнала Лискова. Тот оставил свой груз на земле и, сняв с плеча ружье, быстро вскарабкался по камням, направляясь к избушке.

Нина заметалась по зимовью — нет, не спрячешься в этом тесном склепе, не затаишься. Она подняла глаза: у двери, в низком бревенчатом потолке, темнело квадратное отверстие, ход на чердак. Девушка придвинула стул, вскарабкалась на него, подтянувшись на руках, влезла в люк и распласталась на округлых и жестких бревнах, как на прутьях клетки. Между бревнами были довольно большие щели.

Дверь внизу распахнулась от сильного толчка.

— Есть кто? — спросил человек и наставил дуло в темноту жилья. Затем он зажег свечку и через минуту внес рюкзаки.

Но где же второй? Нина уже немного освоилась с обстановкой. Она видела, что Лисков и сам охвачен страхом. Он то и дело оглядывался, подбегал к окну.

Если неожиданно выпрыгнуть из люка и наставить на него малопульку — о, тогда он расскажет, что случилось со старателями.

Девушка протянула было руку, чтобы взять винтовку. Пальцы уткнулись в слежавшуюся пыль… Ей только показалось, что оружие лежит рядом. Впопыхах она оставила винтовку внизу!

К счастью, малопулька стояла за приоткрытой дверью, и Лисков не видел ее. Он, очевидно, решил прочно обосноваться в избушке. Растопил печку и присел перед ней на корточки, потирая руки.

— Начальнички! — бормотал он, жалуясь неизвестно кому. — Всюду находятся. Ходи в ледяной воде, вымеряй глубины. Кишки озябли…

Согревшись немного, Лисков принялся развязывать рюкзак.

«Он сошел с ума», — подумала Нина, глядя на человека, который, пританцовывая, рвал зубами узел, стянувший горловину рюкзака. Пламя свечи металось по зимовью, и худощавое, странно искривившееся лицо то исчезало в темноте, то вновь вспыхивало бледным пятном.

Вдруг он с грохотом бросил на стол какой-то тяжелый предмет, похожий на булыжник. Метнулся белый язычок свечи, и булыжник вдруг вспыхнул медно-желтым искрящимся светом. Лисков потер ладонью в возбуждении.

«Самородок!» — догадалась Нина.

Он украл самородок и бежал из поселка. Надо немедленно задержать преступника!

Девушка видела за дверью край приклада. Если только Лисков выйдет из зимовья хоть на миг, она спустится за винтовкой.

Но в этот момент с человеком, исполнявшим шаманский танец у стола, произошло что-то странное: он осел в углу, обернув к двери меловое лицо, и обеими руками схватил самородок.

В проеме двери возникла чья-то фигура.

— Отдыхаешь, помощничек? — сказал грубый голос.

Иван осветил лампой черное, вымазанное грязью и маслом брюхо машины. Да, так оно и есть — перетянут ручной тормоз.

Неожиданно тяга выскользнула из его пальцев. Карданный вал провернулся.

— Эй, в кабине, не балуй! — крикнул шофер.

Мягко качнулась над головой педаль сцепления. Огромное черное колесо, нависшее над головой, вдруг тронулось.

Не помня себя, Иван рванулся в сторону от выпуклых, беспощадно надвигавшихся рубцов протектора. Он вцепился пальцами в буфер.

Машина медленно-медленно покатилась под гору и поволокла своего хозяина. Иван полусидел между передними колесами, прижавшись грудью к буферу и стараясь приподняться. Острые камни царапали тело.

Грузовик тащил его, как бык, готовый расплющить о первое дерево.

— Тормоз, нажми тормоз!

В ответ раздалось рычание стартера, «Попутчик» старался завести мотор.

Иван оттолкнулся что есть силы и торпедой бросил тело вперед, из-под грузовика. Он шлепнулся спиной на дорогу, вывернулся и успел встать на четвереньки, лицом к радиатору, который надвигался на него с животной злобой и упрямством.

Буфер мягко толкнул его в грудь, но парень уже успел упереться сапогами в каменистый грунт.

Он превратился в живой тормоз, сдерживающий медленное и неуклонное движение железной махины. Казалось, кости трещат от неимоверного усилия.

Эмик, не видя шофера, все еще старался завести двигатель, но, к счастью, ему это не удавалось. Иван подналег. Нет, недаром институтский тренер ценил силу его сухих и выпуклых мышц.

Грузовик приостановился. Одним рывком Иван вскочил на ноги и распахнул дверцу. Эмик, не ожидавший его появления, дернул ружье. Кабина не дала ему развернуться.

Грузовик снова покатился вниз. Иван, схватив «попутчика» за ворот затрещавшей куртки, отбросил его в угол кабины и вырвал ружье. Затем, почти автоматическим, заученным движением, не глядя на педали, нажал на тормоз.

Лучи фар уперлись в заснеженную скалу, и, отраженный, словно от экрана, свет заполнил кабину. Эмик, ожидая удара, откинул лицо.

Он хотел вытащить из-за голенища нож, но боялся, что Иван перехватит руку и лишит его последнего оружия. В тесной кабине преимущество было на стороне крупного и сильного шофера.

— Сиди смирно, — сказал Иван и, продолжая держать Эмика мертвой хваткой, вынул из карманов куртки патроны. Он положил ружье на колени, дулом к противнику. — И не вздумай бежать, — предупредил он. — Я не промахнусь.

Происшедшее не укладывалось в голове шофера. Но у него не было времени на размышления и догадки. Ясно было одно: человек, назвавшийся Эмиком, хотел погубить его.

— Приедем, разберемся с тобой, — сказал Иван. — И не балуй, парень.

Эмик лихорадочно искал уловку, которая позволила бы ему выпутаться. Он боялся неосторожным словом рассердить шофера и вызвать вспышку ярости. Они такие, эти медлительные тихони: в гневе не знают удержу.

Он с опаской посмотрел на широкие красные ладони Ивана. Нет, он не ожидал такой прыти от этого добродушного увальня. Не рассчитал. Надо подождать немного, найти выход.

Нож рядом, но шофер начеку.

Иван вел машину по извилистому серпантину, искоса поглядывая на «попутчика». Как это он сразу не раскусил его! Эта холодная, заученная улыбочка, светлые жесткие глаза, путаная речь: странная залетная птица попалась ему в кабину.

Может быть, этот тип — бежавший из заключения преступник, которому потребовалась машина, чтобы добраться до райцентра? Нет, не похоже. Беглый пошел бы пешком, неприметно. Да и лагерей здесь давно уже нет.

— Пробку ты свинтил? — спросил шофер.

«Попутчик» промолчал.

«Если этот тип действительно свинтил пробку, значит он не собирался завладеть машиной, — подумал Иван. — Ему просто нужно, чтобы я не доехал до Шалого Ключа. Зачем? По всему судя, он хотел, чтобы грузовик застрял в тайге. Но ведь на грузовике насос, который так нужен там, в затопленной шахте! Значит, кто-то заинтересован в том, чтобы насос не попал в Шалый Ключ? Да, но тогда, выходит, авария на шахте не случайна?.. Однако хватит ломать голову. В поселке все выяснится».

Эмик сделал было попытку нагнуться.

— Не балуй, — сказал Иван и, сняв ладонь с баранки, тронул ружье. Ствол уперся «попутчику» в ребро. Тот выпрямился и принял безучастный вид. Он выжидал.

Грузовик карабкался на сопку. Мотор перегревался от жаркого пламени авиационного бензина. Горючее детонировало в цилиндрах. Машина жадно заглатывала воздух широким зевом радиатора, хрипела, пылала, хватала выбитую дорогу шершавыми, бесконечно набегающими рубцами колес. Фары шарили по сопкам.

«Ох, и забот прибавилось, — подумал Иван. — Следи за дорогой, машиной и еще за этим подонком. Скорее бы спуск. Мотор охладится».

Начался спуск. Грузовик вошел в ущелье, пробитое в горах Змеиной речкой. Сузившаяся дорога проходила по краю ущелья; слева, за пологим обрывом, светлела река, а справа, со стороны, где сидел «пассажир», торчала почти отвесная каменная стенка. Фары высвечивали обломки скал, нависшие над дорогой.

Эмик, не поворачивая головы, скосив зрачки, следил за дорогой. Машина шла по самому краю обрыва.

Если навалиться и рвануть руль… Преступник рассчитывал. Ивану не удастся выстрелить: одной рукой ему не удержать баранку. Грузовик свернет влево, к обрыву. Он, Эмик, сможет выпрыгнуть, потому что машина начнет заваливаться в сторону водителя.

Удар придется в левую часть кабины, и шофер не успеет распахнуть дверцу. Он останется в своем грузовике, как в склепе. Ухнет в Змеиную речку.

Эмик посмотрел на хромированную ручку, открывающую дверь. Нажать на нее, толкнуть плечом — дело секунды.

Грузовик катился по самому краю обрыва. Росшие на склоне лиственницы показывали над дорогой лишь остроконечные вершинки.

Резко повернувшись, Эмик вцепился обеими руками в руль и крутанул его влево. Машина дернулась. Радиатор навис над обрывом. Лучи фар соскользнули с дороги и растворились в ночной пустоте ущелья.

Оба они — шофер и «попутчик» — какое-то мгновение сидели, тесно прижавшись и стараясь вырвать друг у друга круглый обод баранки.

Ни один, ни другой не могли высвободить рук, чтобы оттолкнуть противника. Грузовик, вихляя, шел по самому краю крутого склона. Камни сыпались из-под колес. Инерция неожиданного рывка увлекала машину все ближе и ближе к обрыву.

Иван изо всех сил сопротивлялся этой неуклонной и стремительной инерции. Он чувствовал, что переднее колесо уже начинает хватать пустоту. Руль был неподатлив. Эмик с искаженным гримасой лицом навалился на шофера и не давал перевести дыхания.

Ивану казалось, что эта молчаливая схватка длится бесконечно. Затормозить машину он уже не мог: моментально бы занесло и швырнуло в обрыв. Путаные мысли мелькали в голове с быстротой велосипедных спиц, но среди этих мыслей не было ни одной спасительной.

И тогда, не выпуская баранки, он с силой ударил противника локтем под ребра. Тот охнул и широко открыл рот, заглатывая воздух. Жесткая хватка его пальцев ослабела на миг.

Шофер выровнял машину.

Эмик, ударив ногой дверцу, вывалился из кабинки головой вперед.

Иван не смог сразу остановить грузовик. Несколько секунд тяжелый ЗИЛ скакал по камням. Мало-помалу сработали тормозные колодки, зашипел сжатый воздух, и машина стала. Шофер выскочил на дорогу, держа в руке ружье.

Преступника уже не было на дороге. Только внизу, под обрывом, шумела осыпь и звонко цокали камни. Глухо ворчала Змеиная речка. Сколько ни всматривался Иван в темную полосу прибрежных кустов, он нигде не мог заметить движения. Противник был достаточно находчив и опытен. Он затаился в темноте, зная, что шофер не сможет бросить машину и начать преследование.

— Ну, погоди ты! — крикнул Иван, наклонившись над обрывом. — Встретимся еще. Не уйдешь от меня в тайге.

Он вытер рукавом мокрое лицо и, отдышавшись, завел мотор.

Лежа в тальнике, Эмик проводил взглядом медленно удалявшееся пятно света. Потом, склонившись над водой, промыл кровоточащие ссадины.

— Встретимся, ладно, — пробормотал он.

Никогда, ни к одному человеку не чувствовал он такой злобы, как к этому случайно встретившемуся на пути шоферу. А уж Эмик, который еще во время первой «отсидки» получил кличку Хорь за коварную и злобную повадку, умел ненавидеть.

— Встретимся!

Падая, чертыхаясь, он побрел берегом Змеиной реки к мосту. Там, у старого зимовья, его должен был ждать Лисков. Шоферу, для того чтобы добраться до моста, нужно было объехать огромный голец. Эмику же — напрямую — два километра.

— Встретимся, встретимся, — повторял разоблаченный попутчик, шагая между ослизлыми валунами. — Поговорим в последний раз. Посмотрим, как ты переедешь через мост… В этой игре козыри остаются у меня.

У Змеиной речки

Лисков оторопело смотрел на своего шефа, не в состоянии сдвинуться с места. Тусклое, колеблющееся пламя свечи освещало разбитое, в синяках лицо Эмика. Щегольская курточка превратилась в лохмотья. И ружья с ним не было. Но он оставался все тем же решительным и жестким главарем.

— Чего глазеешь, Тихий? — сказал Эмик. Он подошел к своему рюкзаку и вытащил остро отточенный топор на короткой рукояти. Протянул его Лисскову.

— Бери. Полезешь под мост и подрубишь стойки, понял? Через полчаса шофер будет здесь. Подруби аккуратно, чтоб не завалить раньше времени.

— Опять в воду лезть! — сказал Лисков. Он старался не выказать удивления, вызванного истерзанным обликом дружка, тот мог осерчать. — Меня и так лихоманка трясет.

— Что лучше? — спросил шеф, присаживаясь у раскаленной печушки. — Насморк или сто вторая статья?

«Помощничек» взял топор и покорно вышел из хижины. Хлопнула дверь.

Нина, наблюдавшая эту сцену сквозь щели в потолке, невольно зажмурила глаза, представляя то страшное и непоправимое, что должно было последовать за громким стуком двери, от которого содрогнулись хлипкие стены.

Сейчас Эмик увидит винтовку! Преступники обнаружат ее… Никто уже не сможет предупредить шофера, и грузовик въедет на мост. Этот мост стоит на тонких, мухоморных ножках, а У Ивана тяжелая машина.

Эти двое погубят Ивана и убьют ее. Ее, восемнадцатилетнюю, а так хочется жить! И старатели навечно останутся в старой шахте. Глупая, глупая, зачем она так неосмотрительно оставила винтовку: судьба пяти человек была решена одной ее оплошностью.

Но, может быть, произойдет чудо и малопульки не заметят?

Чуда не произошло.

— Эй, Лисков! — услышала Нина громкий голос. — Чей винт в зимовье?

Тихий Веня тотчас вернулся.

— Не знаю, — сказал он после короткой паузы. — Мое ружьишко вон, у стола.

— Ишь ты, — сказал Эмик и внимательно осмотрел хижину. Взгляд его скользнул по потолку.

— А ну-ка загляни наверх! — сказал он, поднимая свечу.

Остренькое бледное личико Лискова покрылось пятнами: то ли от пламени свечи, то ли от волнения. Он влез на стол.

Нина увидела, как в светлом квадратном отверстии люка показалась вытянутая, огурцом, голова с торчащими ушами. Пальцы шарили в темноте, едва не доставая Нину. Сейчас они наткнутся на нее — липкие, цепкие пальцы этого подлеца.

«Все равно уж… Решиться — и как в омут нырнуть». Подобрав ногу, Нина с силой ударила сапогом в ненавистное лицо. Лисков с криком исчез, раздался грохот упавшего тела, свеча погасла, и в полной темноте прозвучал искаженный страхом голос Эмика:

— Эй, вылезай, стреляю!

Воспользовавшись замешательством, Нина прыгнула в люк и бросилась к двери, но нестерпимая боль охватила ногу. Она споткнулась, и тотчас сильные руки Эмика ухватили ее за полушубок, швырнули на пол.

Вспыхнула спичка, затрепетало пламя свечи. Открыв глаза, Нина увидела две пары стоптанных кирзовых сапог. «Встань! — приказала она себе. — Не унижайся перед сволочью!»

Она поднялась.

Лисков вытер лицо, на котором багровел отпечаток подошвы, и с силой ударил девушку.

— Какая птица залетела! — сказал Эмик.

Нина снова поднялась с пола. Кровь теплой соленой струйкой потекла по губе. «Все равно уж… Как в омут нырнуть».

— Вы — фашисты! — сказала она, вкладывая в слова всю ненависть и презрение. Если бы слова могли жалить и жечь, как раскаленный свинец!.. — Вам ничего не стоит погубить человека… Золота захотелось. Думаете, улизнете?

— Свяжи ее, — приказал Эмик своему помощнику. — И затолкай кляп. Некогда. Поговорим с девкой позже.

Тихий еще раз ударил Нину, давая волю злобе и заглушая бессмысленной жестокостью охватившее его чувство страха перед тем, что еще предстояло совершить: внучка Дормидонтыча была единственным человеком, который видел Лискова после побега из шахты, и она знала о самородке, ее нельзя было оставить в живых.

Лисков размотал одну из веревок, заготовленных на случай переправы через горную реку, и крепко стянул Нине руки и ноги. Веревка глубоко впилась в тело. Девушка вскрикнула. Рукавица, как кляп сунутая в окровавленный рот, оборвала крик.

— А она недурна, — сказал Эмик, прикуривая сигарету от свечи. — Нам повезло, сегодня развлечемся.

Нина вздрогнула, силясь разорвать путы. Но Лисков оказался старательным малым, он израсходовал все десять метров прочного шнура.

— Теперь к мосту, — сказал шеф и погасил свечку. Он нервничал. Дело принимало неожиданный оборот. Девчонку придется уничтожить, да так, чтоб не осталось и следов. Что ж, снявши голову, по волосам не плачут. Самородок стоит риска. В конце концов-то обвинят этого лопоухого дурачка и будут искать его. И не найдут. «Помощничек» останется в тайге, под Чурымом.

Эмик выплюнул сигарету и последовал вслед за дружком, который уже скрылся в ночи.

Через несколько секунд Нина услышала первый удар топора по бревну.

Шахтерские лампочки давно уже погасли: иссяк запас энергии в батареях. Все трое — Никодим Авраамович, Афоня и Колобков — сидели на бревнах, по пояс в воде, тесно прижавшись и согревая друг друга. Они обессилели, тщетно стараясь пробиться навстречу старателям.

Плывун, прорвавшийся из забоя, обрушил внутрь шахты сотни тонн воды. Подземная река постепенно взбухала. С каждым часом она поднималась на несколько сантиметров. Спастись от нее было нельзя: завал, который образовался после взрыва, преграждал выход плотной стеной.

Сквозь толщу породы доносились глухие удары. Это спасатели пытались пробиться со стороны ствола.

Бригадир прислушивался. Не меньше тридцати метров отделяло спасателей от места аварии. Опоздают. Зарядов у них нет, иначе давно были бы слышны взрывы. А много ли сделаешь кайлушкой и лопатой? Может быть, дня через три-четыре они сумеют проложить дорогу. Но тогда уже будет поздно.

Афоня снова закашлялся. Он был плох: слабые легкие. На него первого обрушил свой удар холод. Колобков, на что крепкий и жилистый, и то дрожал в ознобе.

Никодим Авраамович покрепче прижал к себе маленького, щуплого парнишку, отдавая ему остатки своего тепла.

— Держись, Афоня, держись!

«Я уж стар, — думал бригадир. — Ребят бы только спасти. Афоня совсем молод, ему жить да жить. На свадьбе его еще не погуляли… А парень-то какой!»

Бригадир вспомнил, как в Ширяевской тайге они, небольшой отряд старателей, пробивали шурф: Колобков поджег запальные шнуры, полез наверх из ямы, но лесенка подломилась. Взрывник никак не мог вскарабкаться по скользкой стенке наверх — тяжел, громоздок. Вот-вот рванут заряды!

Поблизости был один Афоня. Маленький, легонький, как кузнечик, он прыгнул в шурф, помог товарищу ухватиться за скобы и вылезть наверх. И едва сам успел выскочить из ямы — рванул динамит.

Настоящий старатель, горняк… А Колобков? Когда на них неожиданно вышел медведь-шатун, он, не мешкая, шагнул навстречу с одним лишь ножом в руке. Зверь уже прижал уши, готовясь к броску. К счастью, товарищи услышали крик и успели прийти на выручку.

И такие парни должны погибнуть из-за предательства Лискова! Эх, раскусить бы этого подлеца сразу! Распознать бы тогда еще на его узенькой прыщеватой физиономии обман и хитрость. Пришел, расплакался: вот, мол, побродил по свету, вернулся домой, к шахтерской доле — нет ее лучше. Нет, не затем вернулся этот ловкач!

Золото… Казалось, оно навечно уже утратило свою губительную власть над людьми. Да разве дело в золоте? Беду приносит не оно, а такие хищники, как Лисков. Не перевелись еще на нашей земле алчность и стяжательство. И он, бригадир, должен был помнить об этом. Он виноват в том, что поверил покаянным и лживым словам этого типа. Не раскусил…

А должен был бы…

Путаные обрывки воспоминаний мелькали в голове старого бригадира. Он еще застал времена, когда на этой унизанной крупинками желтого металла земле шел буйный, пьяный праздник обогащения и гибели, торговли и обмана. Как зеленые мухи, слетались сюда искатели легкой наживы. Они ничем не брезговали. Подстерегали одиноких старателей на вьючных тропах, подпаивали фартовых мужичков, обезумевших от неожиданной удачи.

А потом наступили иные времена. Сами же шахтеры навели порядок, покончили с «диким фартом». Но и по сей день драги и гидромониторы продолжали извлекать из-под земли ржавые кандалы, или набитый гвоздями кистень, или ствол карабина рядом с истлевшей одеждой старателя. Находки отправляли в музей. Пусть историки копаются в прошлом.

И все же прошлое не упрячешь в один миг под музейное стекло. Наверное, «Черные идолы» беззвучно хохочут сейчас со своих вершин…

Бригадир очнулся. Замотал головой, сбросил сонный бред. «Замерзаем. Еще немного, и холод одолеет».

— Отдохнули, ребята, за работу! — прохрипел он и растормошил товарищей. — За работу. Пробьемся!

Он помог подняться Афоне, дал ему кайлу.

— Пошли, Афоня, пошли!

Только в одном спасение — в работе. Двигаться, двигаться, не давать холоду завладеть телом. Пока они в движении, они живут!

Глухие удары слышались в штреке. Далеко спасатели, очень далеко. Будь у них насос, они давно бы прошли снизу, со стороны бедрага. Но вода преградила им путь.

— Зачем? — глухо сказал Афоня. — Бесполезно.

— Надо, — жестко ответил Никодим Авраамович.

Стоя по грудь в ледяной воде, они били кайлами каменистую стенку. Узкий штрек заполнили звон металла и хриплое дыхание.

— Поторапливайся! — крикнул Эмик помощнику. Он стоял под мостом, у самой воды, и придерживал страховочную веревку.

Река гремела, ворочала камни. У опорных столбов светились буруны. Видны были взмахи топорища. Тюк-тюк-тюк. Река подхватывала щепу.

Лисков раз за разом подрубал опору в том месте, где она уходила в темную, бурлящую реку. Мост нависал над ним длинной и плоской крышей. Изредка по реке проплывали белые льдины, оторванные течением от заберегов.

— Может, сразу и свалим? — крикнул замерзший Лисков.

— Делай, как сказано, — ответил шеф, пересиливая шум реки. — Подруби, но оставь на два пальца!

На этот раз Эмик хотел действовать наверняка. Машина вместе с шофером должна рухнуть в реку. «Попутчик» больше не жаждал встречи с противником с глазу на глаз, чтоб свести счеты. Таких медведей, как Иван Сажа, следовало бить исподтишка, не то могли и подмять.

Далеко, на высоком темном полотне гор, которое закрывало тусклое небо, как занавес, показалось светлое пятно. Оно медленно ползло по склону.

— Руби быстрее! Давай следующую опору, ты, лапоть!

— Занемел я, — донеслось из-под моста.

Шеф выругался и, проклиная Ивана, полез в воду. Ты настойчив и упрям, Иван Сажа, но и Эмик не лыком шит.

Он бил в стойку с таким остервенением, словно перед ним был сам шофер.

Через четверть часа мост был подрублен, пролет едва держался на высоких опорах. Казалось, настил колышется под напором реки.

Тяжелая машина должна завалиться как раз на середине моста. Шеф уже видел в своем воображении картину: рушатся стойки, настил, река подхватывает обломки, крутит и среди хаоса и треска — перевернутый грузовик, заключивший в смятую кабину этого кретина, этого тупицу, который дерзнул сопротивляться ему, Эмику.

Вдвоем с Дисковым они выбрались на берег. Сквозь шум воды был слышен рокот мотора. Машина приближалась к реке.

— Отогреемся в зимовье, — сказал Эмик сообщнику. — Да и девица нас ожидает.

Тайга, ночь, безлюдье давали ему ощущение неограниченной власти и безнаказанности. Сегодня он сам устанавливал законы, сегодня он был судьей и исполнителем приговора. Черт возьми, это была жизнь!

— Смотри! — воскликнул вдруг Лисков.

Над зубцами гор, словно бы небесным отражением автомобильных фар, разгоралось белое пятно. Горная цепь под ним стала угольно-черной и обозначилась резче. Эмик, забыв о стылой одежде, прилипшей к телу, глянул на пятно света, расползавшееся, словно клякса на промокашке. На секунду ему почудилось, будто к Змеиной речке, снижаясь, летит самолет. Неужели этот пилот…

— Фу ты, черт, — сказал он через минуту.

В просвет между расплывавшимися облаками выползла ослепительно чистая, умытая ветрами луна.

И тотчас на земле выросли четкие тени, заблестели валуны на берегу, настил моста превратился в белую, словно бы крытую берестой, дорогу. Пятна снега отливали голубизной.

— Прячься, — скомандовал Эмик.

Но они не успели, как было задумано, скрыться в теплом зимовье и переодеться. Фары скользнули по галечнику. Машина въезжала на берег Змеиной речки.

Сообщники притаились за большим валуном. Они видели, как Иван залил воду в радиатор и осмотрел берег. Кажется, шофер был настороже.

— Замерзнем, — сказал Лисков, приникнув губами к уху своего наставника. — Ты сказал, что сразу «сделаешь» его. А теперь что?

Эмик с удовольствием влепил бы дружку затрещину, чтобы подавить бунт в самом зачатке. Но он не мог и пошевельнуться: шофер, казалось, смотрел прямо на валун.

Эмик сжал зубы.

«Ну погоди, погоди, парень. Доберемся и до тебя и до твоей девчонки. Ты не знаешь Эмика. Он справлялся и не с такими, как ты. Недаром в шайке ему доверяют самые рискованные поручения. Немного выдержки, и все будет в порядке».

— Я с-сейчас встану, — простонал Веня, с трудом протискивая слова сквозь зубы. — Я больше не-не могу, замерзаю…

— Заткнись, — свистящим шепотом ответил Эмик. Его рука скользнула за голенище, и Лисков почувствовал, как острая сталь легонько проткнула стянутую холодом кожу.

— Теплее? — спросил шеф.

Ненавистный шофер, держа наизготовку ружье со свисающим ремнем, взошел на мост. Склонившись, он посмотрел на воду, сверкавшую, как мятая фольга, на ломаные осколки заберегов, несущиеся через буруны.

— Стреляй в него, — прошептал Лисков.

— Спокойнее…

Иван вернулся к машине, и через минуту грузовик въехал на мост.

Перестрелка

Ночь сопротивлялась машине. Она отодвигала свой полог, уступая яркому свету фар, но подбрасывала на дорогу все новые и новые препятствия.

Иван то и дело останавливал грузовик, чтобы стащить с колеи ствол лиственницы или расчистить сползшую со скалы осыпь. Это была работенка для двужильных людей.

Шоферу казалось, что он давно превратился в механизм, придаток машины. Над гимнастеркой его, как и над мотором, стояло облачко пара.

Уже на подъезде к Змеиной речке его остановил целый завал из валунов, вынесенных на дорогу ручьем во время осенних ливней.

«Где сейчас «попутчик»? — думал Иван, ворочая ломом и отдирая примерзшие камни. — Он мог опередить меня и снова выйти наперерез. Ну, да сейчас он не очень-то страшен, без ружья!.. И все-таки…» — Он неожиданно вспомнил рассказ Сомочкина о двух охотниках на обгорелой сопочке близ дороги.

Тогда Иван не обратил внимания на слова летчика. А ведь стоило задуматься! Если это были охотники, то почему они не вышли к машине? Они же видели, как садился самолет, должны были заинтересоваться чрезвычайным происшествием. Нет, странные охотнички бродят по тайге этой ночью. Нужно быть начеку. У «попутчика», возможно, есть сообщник.

Грузовик медленно припечатывал землю горячей резиной. Дорога, опоясывая голец, мало-помалу спускалась к Змеиной речке, которая угадывалась внизу по неяркому блеску на перекатах.

— Ну, потерпи немного, — сказал шофер, обращаясь то ли к машине, то ли к самому себе. — Совсем-совсем немного.

Сердце радостно билось: от Змеиной речки дорога уже не-была такой трудной, как прежде. Камни срывались из-под колес тяжелого грузовика и скакали вниз веселыми прыгунками. Чуть заметно белел внизу свежим настилом мостик. Из-под груды облаков выбралась луна, и сразу стало видно далеко вокруг.

— Скоро, скоро! — повторял Иван.

Он подумал о горняках, заваленных в шахте, и об их спасателях, — если бы они могли знать, что машина уже подъезжает к Змеиной речке! Скоро, скоро…

Иван остановил грузовик у самого моста. Закипела вода в радиаторе. Прихватив резиновое ведро, склеенное из старой камеры, шофер спустился к реке.

На том берегу стояло одинокое, заброшенное зимовье. Над ним поднимались гольцы с серебряными, голубоватыми вершинами.

Разбив лед, Иван зачерпнул воды, и в ведре заплясала луна. Над головой, поддерживаемый высокими, тонкими столбами, нависал мост, бросая на реку длинную, от берега к берегу, тень. Большая, как бы светящаяся изнутри, льдина, кружась и качаясь на волнах, промелькнула в темной реке. Он вылил воду в радиатор, остатки плеснул в лицо. Захлопнул капот и еще раз внимательно оглядел противоположный берег.

Ему показалось, будто над бревенчатым, хлипким, как избушка на курьих ножках, зимовьем взметнулось несколько искр: словно стайка золотистых пчел вылетела из черной круглой трубы.

Шофер замер и протер глаза. Тихо. Держа в руке ружье, он прошел к мосту, но не заметил ничего подозрительного.

У него не было времени для тщательной разведки. Не спеша, продолжая пристально всматриваться в противоположный берег, Иван въехал на мост. Ружье со взведенным курком он держал на коленях.

Нина тщетно старалась вырваться из пут. Спеленатая резавшей тело веревкой, с кляпом во рту, она неподвижной куклой лежала на полу. Морозный ветер, врывавшийся в окно, приносил из темноты шум реки и равномерные удары топора. Тюк, тюк, тюк!

Нелепо, чудовищно то, что должно произойти.

Призрачный, легкий свет неожиданно прорвался сквозь оконце. Иван едет? Нет, свет спокойный, ровный, голубоватый. Луна пробилась сквозь облака.

У реки слышны голоса. Убийцы переговариваются.

…В печушке, где догорали остатки угольев, что-то треснуло, крохотный алый уголек вывалился из приоткрытой дверцы. Не умирай, уголек. Прожги деревянный пол, охвати белым, хищным пламенем зимовье. Может быть, убийцы, уничтожающие мост, испугаются зарева, убегут, не окончив своего преступного дела.

Но уголек подернулся пеплом, съежился и погас.

Ветер принес гул мотора, позвякиванье металла. Да, машина спускалась по выбитой горной дороге.

Приподняв голову, Нина повела плечами и, оттолкнувшись, подкатилась чуть ближе к железной печушке. Мотор замолк. Река по-прежнему шумела монотонно и глухо, а рокот грузовика как будто растаял в воздухе. Должно быть, Иван остановил машину на берегу.

Кляп не давал дышать. Со всхлипом втянув воздух, девушка согнула ноги и ударила в чугунный стояк, поддерживавший печушку. Печушка загудела, несколько угольков с дробным стуком выпали на пол, запахло угаром. Нина смотрела на гаснущие алые комочки и плакала от сознания собственной беспомощности. Угольки не могли воспламенить зимовье, они, как и Нина, были бессильны!

Но один из угольков подкатился совсем близко к девушке. Глядя в его алый, переливающийся, будто подмигивающий зрачок, Нина вдруг догадалась, что нужно делать. Собравшись с силами, она повернулась на бок и прижалась рукой к угольку. Жар опалил тело. Девушка вздрогнула, но сдержалась. Она повела, насколько позволяли путы, рукой, и огонек коснулся веревки. В зимовье запахло жженым, веревка затлела, красные жучки поползли по ней и распустили нити.

Нина высвободила ладонь и, осторожно, едва заметными движениями пальцев, подкатила уголек к новому веревочному кольцу. Оно тронулось дымком и лопнуло.

Теперь высвободилась из оков вся рука, но она оставалась чужой, почти недвижной — так занемели обескровленные мышцы. «Скорее, скорее, ну, пожалуйста», — упрашивала Нина свою руку.

Все ощутимей, мощными, радостными толчками пульсировала в теле кровь, пьянящая жажда действия овладела девушкой. Уголек, подкатившись под локоть, разрезал огненными ножницами еще одно кольцо, и вместе с болью ожога пришло освобождение. Нина сбросила с себя путы.

Шатаясь, она встала и распахнула дверь. Ветер дохнул в лицо. Глазам открылся осыпанный лунными блестками мир. Она возвращалась к жизни, борьбе.

За белым мостом медленно продвигалась машина с зажженными огнями, фары уже ощупывали мост.

Увидит ли ее Иван?

— Э-э-й! — закричала девушка, но голос ее был слишком слаб, крик погас, не успев перелететь бурлящую реку.

А передние колеса грузовика между тем уже были у настила.

— Ива-ан! — еще раз крикнула она и встала на обрыве, размахивая шарфом. — Иван!

Внизу, у дороги, за валуном, зашевелились разбуженные тени. Значит, эти негодяи притаились и ждут машину!

В холодном лунном свете блеснул вороненый металл. Длинный ружейный ствол, показавшийся из-за камня, вдруг стал сокращаться.

Нина поняла: целились в нее. Но она не сошла с обрыва. Пусть стреляют, пусть. Уж выстрел-то погромче ее голоса. Иван услышит. Он не въедет на подрубленный мост!

Выстрел показался ей оглушающим. Но девушка продолжала стоять на обрыве. Промахнулись? Нет, это стреляли не из-за валуна. Нина увидела, как взметнулась искра рикошета на камне, за которым спрятались преступники.

Машина застыла, едва коснувшись настила передними-колесами. Фары погасли. Распахнутая дверца кабины играла лунным зайчиком.

Иван услышал. Он первый начал бой.

Нина! Иван узнал ее. Она стояла на откосе в своем перетянутом в талии полушубке, залитая лунным светом, белая на фоне темной и мрачной скалы.

Она взмахнула шарфом, и тотчас — Иван не успел еще ничего понять, только сердце бухнуло громовым разрядом — внизу, из-за большого округлого камня показался ружейный ствол. Он был нацелен на край обрыва, где стояла девушка. Чья-то голова выросла над валуном, как причудливый гриб.

Шофер выпрыгнул из кабины и вскинул ружье. Не было медлительного, добродушного парня — был боец, ловкий, быстрый и беспощадный.

Он нажал на спуск. Опередить противника, не дать ему выстрелить в Нину! Пуля ударила в валун и с визгом ушла в горы.

Ствол, торчавший за валуном, повернулся. Иван вызвал огонь на себя. Он бросился на дощатый настил, на долю секунды опередив ответный выстрел. От деревянного поручня полетели щепки.

Жакан. Как на медведя охотится!

Бывший ефрейтор призвал на помощь всю свою военную сноровку. Он по-пластунски, не отрывая тела от досок, пополз по мосту, подбираясь к противоположному, враждебному берегу.

Раз! Жакан глухо и сильно ударил в толстый брус на краю настила. Иван приподнялся, повел ружьем, но стрелок на том берегу успел спрятаться.

Вернуться бы к грузовику и включить фары, ослепить противника! Да, но тогда может пострадать машина. А ее надо сберечь. Ее надо сберечь во что бы то ни стало.

Он вскочил и пробежал несколько метров, выбрав позицию подальше от грузовика. На том берегу снова блеснул огонь. Жакан со всхлипом разорвал воздух, пролетев в нескольких сантиметрах от парня.

И тут же послышался сухой лязг металла, принявшего тяжелый удар свинца. Иван вздрогнул, как будто пуля попала в его собственное тело. Он прижался к настилу и услышал свист и шипение, доносившиеся со стороны грузовика. Так и есть… Пробита тормозная система.

Разъяренный шофер, почти не целясь, выстрелил под валун. Неожиданно темная фигура вынырнула из-за камня и исчезла в чересполосице резких лунных теней. Только глянцевито сверкнула на миг кожаная курточка. «Попутчик»!

Иван хотел было вскочить и броситься вслед. Но вовремя вспомнил рассказ Сомочкина о двух загадочных охотниках. Э, нет, здесь может скрываться второй. Он ждет твоего неосторожного шага с оружием наизготовку. Ловушка… Спокойнее, спокойнее, будь настороже.

Он еще раз выстрелил по валуну, давая знать противнику, что хитрость разгадана. И тотчас второй преступник ответил ему. Щепка, отлетевшая от бревна, вонзилась в щеку.

Иван вытер кровь. Да, их двое. Тот, за валуном, прикрывает, а другой… С моста было отчетливо видно, что светлая тропочка, петляя меж камней, ведет к обрыву, где за кустарником, у зимовья, притаилась девушка. Фигура в кожаной куртке мелькнула на этой тропе. Эмик карабкался вверх!

Ефрейтор выстрелил несколько раз подряд, отрезая путь к зимовью. Пули высекли искры близ тропки. «Попутчик» шарахнулся в сторону. Ловок, как ящерица.

Противник отступал. Второй человек, прикрывавший своего дружка огнем, тоже выскочил из-за валуна. Тощий, в треухе, с рюкзаком за спиной, он, петляя, помчался вслед за первым. Иван снова нажал курок. Белым облачком взметнулись осколки камней у самых ног убегавшего. Человек завопил и побежал еще быстрее, волоча ружье. Рюкзак за его спиной прыгал, как верблюжий горб.

Иван переломил ружье, готовясь вставить в казенник новый патрон, но карман гимнастерки был пуст: боеприпасы кончились.

Две маленькие фигурки мчались по дороге, уходящей в еловый лес.

И вновь наступили тишина и безмятежность, горной ночи. Улеглось эхо. Казалось, не было ни выстрелов, ни бешеного боя сердца.

Иван приподнял шапку над поручнями, вгляделся в берег с его изломанными, застывшими тенями и пятнами снега — не объявился бы и третий! Но молчание было полным и нерушимым.

Он встал и перебежал через мост, гулко топая сапогами. Скорее к зимовью! Тропка круто лезла вверх, ноги скользили на камнях, срывались.

Нина сидела на высоком скалистом берегу, прислонившись к дереву и баюкая обожженную руку. Подняла лицо, казавшееся меловым в лунном свете. Новые, незнакомые морщинки прорезались на этом усталом, милом лице. Иван наклонился, поднял ее — показалась легче перышка.

— Как ты сюда попала, что случилось, кто они? — выпалил он одним духом.

Она как будто не верила в неожиданное спасение. Перевела взгляд на Змеиную речку, на подрубленный мостик, который едва не стал смертельной западней. Иван был разгорячен боем, тяжело дышал. По щеке, разрезанной острой щепкой, текла струйка крови.

— Я сейчас тебе все расскажу, — сказала Нина. — Я так спешила, так спешила и вот успела все-таки…

Она прильнула к плечу Ивана, к успокоительному, ласковому теплу. Жив, жив! А в ушах ее все еще звучал крик Эмика. «Оставь последний патрон! — бросил он своему помощнику, выскакивая из-за валуна. — Патрон сбереги, слышишь?»

В ельнике было темно, свет луны оседал на густой хвое, как белая пыль, пахло прелым мхом.

— Дай рюкзак, — сказал Эмик.

Он достал фляжку с горькой и долго, захлебываясь, пил.

— Разожги костер, — сказал, оторвавшись от горлышка.

Лисков не обратил внимания на приказ.

— Теперь хана, — повторял он, стоя с безвольно опущенными руками. — Они заметили меня, они догадались… Хана теперь.

Шеф не видел своего подручного, укрытого тенью густой ели. Голос Вени бездушно, как эхо, звучал из пустоты. Протянув руку, Эмик поймал, наконец, дружка за воротник и как следует тряхнул его.

— Ты еще вякаешь? А кто вязал девку? Если б не ты, шоферишка давно бы завалился вместе с мостом. Жги костер, паскуда.

Лисков, натыкаясь на колючую хвою, принялся обламывать иссохшие нижние ветви. Шеф чиркнул спичкой — коробок он сохранил сухим, спрятав под шапку. Рыжее пламя принялось с треском обгладывать сучья, распространяя живительный жар.

Эмик стащил с себя мокрую одежду и развесил на сучьях.

— Костер сильно яркий, — пробормотал Лисков. — Слушай, а если о и сюда притащится втихую? Застигнет!

— Напугал тебя шоферишка, — ответил шеф.

Он милостиво протянул приятелю фляжку. Тот выпил и, скинув ватник, уселся у самого пламени — мокрая рубаха сразу пошла паром. Тепло возвращало ему уверенность и силы. Нет, не случайно шеф держится так хладнокровно: он уже что-то придумал. А главное — самородок с ними, в рюкзаке. Самородок. Самородочек…

Эмик протянул ноги к огню, зажмурился. Можно было подумать, что не он только что, оглядываясь, бежал от шофера, от визжащих в рикошете пуль. Шеф был самоуверен, как победитель.

— Ну, что скажешь? — нетерпеливо спросил Лисков.

— Я считал выстрелы, — ответил Эмик. — Ты-то небось уши заткнул, салага… Шофер выстрелил восемь раз. У него кончились патроны. Нечего больше его бояться. А у нас припасен жакан.

— Чего ж мы от него драпали?

— Последнюю пулю надо использовать с толком, наверняка. Понял?

Прикрыв глаза, Эмик обдумывал план дальнейших действий.

— Через мост шофер уже не проедет, — вслух сказал он.

— А что толку, что толку? — заторопился «помощничек». — Ну, старатели накроются без насоса, факт. Но ведь Иван про нас теперь знает! Девчонка ему все рассказала.

— Заткнись, — тихо сказал шеф.

Лисков ничего не понимал. Тупица. Итак, через мост машина не пройдет. Этот Иван останется на берегу реки. Мост ему в одиночку не починить — значит, будет ждать помощи. Дорога у него была длинная, он устал и завалится спать. В зимовье или в кабине. Из девчонки какой сторож? На рассвете вдвоем с Веней Тихим они выйдут к реке, неслышно подберутся к зимовью и сведут счеты с шофером.

А потом — быстрее в Чурым. Дорога будет чиста, свидетели исчезнут. Лисков тоже исчезнет. Немного позже.

Эмик усмехнулся. Внимательно осмотрел патрон, проверил пыж, прикрывший безобидным войлоком тупую свинцовую лютость жакана. Патрон был надежен, сух. Шеф медленно, с явным наслаждением вставил его в маслянисто поблескивающий казенник.

— Теперь я посплю, — сказал он Лискову, — а ты подежурь. Разбудишь перед рассветом.

Но, несмотря на усталость, Эмик не мог сразу заснуть. Этот проклятый шофер! Он давно уже должен был оказаться под откосом, рухнуть вместе с обломками моста в горный поток, он должен был застрять посреди реки с заглохшей машиной… Но он все шел и шел. Вот и до поселка уже рукой подать!

Шеф тщательно скрывал от своего дружка беспокойство. Лисков должен безоговорочно верить и подчиняться главарю, не то запаникует: ненадежен помощничек, хлипок, он уже побаивается Ивана Сажи.

Этот проклятый шофер, тихоня, увалень с виду, кто мог ожидать, что он пройдет невредимым через все ловушки? Как будто сама тайга с ее загадочной, чуждой для Эмика жизнью помогает ему.

Быть может, отступить, оставить в покое и Ивана и его тайгу? Нет, решил Эмик, поздно. Они не успеют выбраться к Чурыму и удрать оттуда на Большую землю, чтобы раствориться в сутолоке больших городов. Шофер, приехав в поселок, поднимет тревогу. Местные охотники отправятся в погоню, перекроют все тропы…

Нет, отступать было поздно. Оставался лишь один выход — уничтожить свидетелей и скрыть следы нового преступления. Эх, проклятый шофер! Подожди, через несколько часов сведем счеты. Говорят, на рассвете самый сладкий сон. Уж на этот раз Хорь не даст маху.

Последний патрон

Луна глядела в маленькое оконце в тыльной части кабины. Лицо Нины было скрыто в тени, свет падал на волосы и превращал их темно-каштановый цвет в седину. Может, она и впрямь поседела за эту ночь?

Она прятала от Ивана обожженные руки. Боялась, что ярость, которая плескалась в нем кипятком, и вовсе затемнит рассудок. А ему, как никогда, требовались хладнокровие и осмотрительность.

— Так вот, значит, кто они, — сказал Иван, выслушав сбивчивый рассказ Нины.

Он сжал кулаки. Все стало ясным и четким. Они — двое преступников, двое убийц, вставших на пути к погибающим старателям. Они ждали там, впереди, в еловом лесу.

— Ладно, — сказал шофер. — Ладно.

Он спустился по свае вниз, к воде, и осмотрел подрубленные опоры. Мост держался чудом. Достаточно было одного хорошего удара льдины, чтобы все сооружение превратилось в груду досок и бревен.

Нечего было и думать о том, чтобы починить мост. Такая работа не под силу одному человеку.

Иван вернулся к своему ЗИЛу мрачнее тучи. Он очень устал, ноги подламывались, голова была наполнена тугим звоном. «Немножко осталось, — подбадривал он себя. — Совсем немножко».

Вот он, заветный правый берег, в пятнадцати метрах. За Змеиной речкой дорога пойдет легкая, стоит только пересечь еловый лесок, подняться к гольцам, где стоят «Черные идолы», а оттуда поселок уже как на ладони, несколько километров извилистого спуска — и ты на шахте.

Близок, близок правый берег…

— Ну что, Иван? — с беспокойством спросила Нина.

— Ничего, порядок, — сказал он. Достаточно ей волнений на сегодня, теперь он в ответе за дальнейшее.

Надо что-то придумать. Как-то перебраться через бурную Змеиную речку с высокими крутыми берегами. Моста, считай, вроде бы и нет. И тормоза в его машине не работают. Пуля перебила трубопровод. Нет моста, нет тормозов. Вот исходные данные. Думай, думай, водитель.

Он взглянул на часы. Скоро полночь. В поселке, конечно, никто не спит. Все в шахте, спасают горняков. И ждут его, Ивана Сажу. Надеются, что не подведет, приедет вовремя.

Шофер еще раз осмотрел мост. Настил свежий, а вот, судя по замшелым, успевшим подгнить сваям, это нехитрое деревянное сооружение простояло лет десять-двенадцать. Но в Шалый Ключ дорога была проложена еще раньше. Как же здесь ездили водители?

Он открыл дверцу. Нина с волнением посмотрела на его насупленное, неузнаваемое лицо.

— Что, Иван?

— Слушай-ка, ты ездила когда-нибудь через Змеиную речку? В детстве. Ну, вспомни! Ведь не всегда же здесь стоял мост.

Девушка задумалась на минуту.

— Погоди, погоди… Мы ехали с дедом из Чурыма на такой смешной машине — полуторке. Шофер все время останавливался, подливал воду… И через речку был брод. Такой крутой, страшный спуск прямо в воду.

— Где был брод? — в нетерпении спросил Иван.

— Кажется, там, ниже по реке. — Она неуверенно махнула рукой: — Поближе к порогам.

— Посмотрим, — сказал Иван и не мешкая развернул грузовик.

Он медленно поехал по дороге. Сейчас, когда на тормоза не было надежды, приходилось быть особенно осторожным. Каждая низинка таила в себе опасность.

Обочины густо заросли подлеском. Попробуй отыщи в этом густо исполосованном тенями таежном мире следы, оставленные колесами десять лет назад.

В одном месте обочина была как бы срезана и утрамбована катком, а елочки выделялись небольшим ростом. Шоферское чутье подсказало: здесь могла проходить колея. Иван вывернул руль и осветил фарами подлесок. Да, деревцам, судя по количеству мутовок, по десять-двенадцать лет. Они ровесники моста. Все сходится.

Грузовик свернул в сторону и, подминая тонкие гибкие деревца, пополз по старой просеке. Ели протягивали к кабине хищные крючковатые лапы и со скрипом, который заставлял Нину вздрагивать, царапали жесть.

Наконец заросшая колея вывела к Змеиной речке. Лучи света неожиданно сорвались с дороги и осветили дальний каменистый берег. Иван спрыгнул с подножки.

Внизу спокойно поблескивала река, разлившаяся здесь широким плесом. Наверняка в этом месте когда-то переправлялись вброд: вода была неглубока, кое-где наружу выступали округлые лбы валунов. Но спуск!..

«Смерть водителю» — вот какой это был спуск, крутизна склона — градусов сорок пять. Даже с заторможенными колесами грузовик поползет по глинистой, присыпанной снежком земле. А у шофера за спиной почти пять тонн груза: насос, свернутые кольцами шланги, дизельный мотор, три бочки солярки, и все это добро поставлено на колеса без тормозов. Загреметь недолго.

Иван осторожно спустился к воде. Над ним нависал тупой нос грузовика. Тень от него лежала в воде. Рискнуть, двинуться с горы на авось? Нет, он не имеет права. В кузове — насос. И если этот насос окажется в реке, никто уже не сможет выручить старателей.

Он испытывал жгучую горечь бессилия. Стиснул зубы: ну придумай что-нибудь, найди выход, водитель. До сих пор тебе удавалось. Поселок уже близко. Стоит лишь перебраться на тот берег.

Наверно, когда-то этот спуск не был таким крутым. Шоферы, которые ездили через брод, следили за дорогой. Но потом был выстроен мост. Дожди и река мало-помалу размыли берег, поползли осыпи… Иван посмотрел на высокую ель, росшую на вершине склона. Она уходила к белым, залитым лунным светом облакам — стремительная, как ракета.

Вот если бы у него была лебедка, он бы привязал трос к стволу… Стоп-стоп, сказал себе Иван. Не мечтай о невозможном. Представь: ты один из первых шоферов на этой дороге. Ну, помнишь рассказы «старичков» о временах первого автомобиля? Машины были маломощные, механические тормоза никуда не годились.

Он еще раз взглянул на высокое, вонзившееся в небо дерево. Почему-то оно особенно привлекало внимание.

«Парашют!» Да, именно так это и называлось. Не надеясь на тормоза, водители перед крутым спуском рубили лиственницы или ели и привязывали их к буксирным крюкам сучьями вперед. Деревья упирались и сдерживали движение машин. «Парашют», — так говорили шоферы, которые первыми осваивали здешние дороги. Не было надежнее тормоза.

Иван стремительно вскарабкался наверх, к грузовику.

— Мы переправимся, Нин! — крикнул он.

Девушка улыбнулась ему. Впервые за этот вечер она увидела на лице своего друга знакомое ей выражение мальчишеского восторга. Но в глубине души Нина не знала — радоваться или огорчаться находке. Ведь Ивана ждал лес, где скрылись Лисков со своим сообщником. И это было пострашнее переправы. Не зря, не зря они оставили последний патрон.

Но Иван не думал о засаде. Он смерил взглядом высоту дерева и оценил мощные, крепкие ветви, которые пружинисто сгибались под тяжестью хвои. Потом задним ходом подвел машину так, что радиатор ее глядел в реку, а задний буфер почти упирался в ствол дерева.

«Ну, ты уж прости», — мысленно сказал он ели и ударил топором. Металл легко вошел в ствол, отколов белую щепу. Иван рубил торопясь, стараясь завалить дерево в нужную сторону от грузовика.

Ель вздрогнула, ветви ее зашевелились, зашелестели и с шумом пошли по наклонной вниз. Долго еще по долине бродили гул и треск. Недаром парень вырос в семье таежника, где знали, как обращаться с топором. Дерево легло в нужном направлении.

Шофер вырубил в комле углубление и крепко привязал к нему трос. Потом набросил трос на крюк и закрыл защелку.

— Ты подожди наверху, пока я не спущусь, — сказал он девушке с наигранным безразличием, стараясь, чтобы фраза прозвучала как можно обыденнее: экое дело съехать со склона без тормозов.

Но, очевидно, Иван был плохим артистом. Нина поняла.

— Я останусь с тобой.

Она в упор посмотрела на него. «Я шла по тайге, чтобы встретиться с тобой, — говорил ее взгляд. — И встретилась, хоть это далось нелегко. Так неужели после всего пережитого я смогу оставить тебя наедине с бедой?»

— Ладно, — сказал Иван. — Едем.

Он включил первую передачу и с силою дернул дерево, чтобы испробовать, крепко ли держит трос. Ель поползла, треща и упираясь ветвями.

Внизу, под откосом, плескалась серебристая река. Она казалась такой спокойной в ярком свете луны, такой загадочно-прекрасной, как будто была перенесена сюда с идиллической цветной открытки. И только буруны, вспыхивающие у камней, предупреждали об опасности. Не удержит машину зеленый хвойный тормоз — грохнешься о твердое речное дно, словно об стенку. Насос, бочки с соляркой, дизель — все пять тонн металла въедут в кабину, сплющив ее, как консервную банку.

— Если вдруг заскользим, бросайся на днище, — предупредил Иван девушку и сбросил газ.

Грузовик наклонился так, что стало трудно сидеть на дерматиновой подушке. Руль уперся шоферу в грудь. Фары светили прямо в реку, вскрывая под слоем воды каменистое дно.

Одна из бочек, сорвавшись со своего места в кузове, глухо и сильно ударила о борт. Машина вздрогнула. Было слышно сквозь ворчанье мотора, как трещат еловые ветви.

Колеса ползли по осыпи, постепенно убыстряя движение. Река надвигалась на лобовое стекло. Только бы не сорвало раньше времени ветви дерева! Тогда машина сразу лишится своего живого тормоза.

Камни, сбитые с откоса елью, катились, обгоняя машину, били в воду, поднимая искрящиеся фонтанчики. Казалось, не будет конца этому спуску. Иван чувствовал, что инерция машины возрастает и дерево уже не в силах сопротивляться ей.

Вода была уже рядом. Грузовик готовился войти в нее, как ныряльщик. Свет отраженных рекой фар заполнил кабину.

Сейчас радиатор ударит в твердое речное дно. Скорость слишком высока! Толчок! Нет, это ель, зацепившись за прибрежный кустарник, дернула машину и затормозила скольжение.

ЗИЛ поднял сверкающий веер брызг, подскочил и выпрямился. Зашипела вода, попавшая на раскаленный коллектор. Мотор продолжал глухо рокотать. Холодные струи брызнули сквозь отверстия в днище кабины. Но вот уже пройдено самое глубокое место, колеса ухватили пологий песчаный берег, и машина выскочила из реки.

— Ну, вынесло, — сказал Иван, — теперь немного осталось.

Лицо его было усеяно каплями пота. Он вытер лоб ладонью и откинулся на сиденье, зажмурив глаза.

Можно было позволить себе минутную передышку.

Впереди был еловый лес.

Эмик первым услышал далекий гул мотора. Приоткрыл глаза. Верный страж Лисков спал у костра, обхватив ружье. Луна висела над деревьями холодным белым диском, до рассвета было еще далеко.

Эмик прислушался: да, по дороге, со стороны Змеиной речки, приближался грузовик.

Это было невероятно, чудовищно. Значит, Ивану удалось проехать через мост, хотя столбы были подрублены так, что не выдержали бы и легковушку, не то что груженый ЗИЛ.

— Эй, ты! — крикнул шеф. — Гаси костер.

Оторопелый Лисков принялся забрасывать уголья землей.

— Пошли!

Каким невероятным ни казалось появление машины на дороге, Эмик понял: в глубине души он ждал и боялся этого. Проклятый шофер — ему на редкость везет. Ну, пусть подъедет поближе, пусть.

Упругим, гибким шагом Эмик пошел к дороге, не глядя на Лискова, который трусил сзади.

— Выстрелишь ты, — сказал он на ходу. — Ружье твое, тебе сподручней.

Они шли меж темными стволами. Лес постепенно редел. Все больше появлялось лунных пятен на мху, и было непонятно — то ли снег это, то ли свет. Лисков был мрачен и подавлен. Иван и на этот раз перехитрил их, он не стал дожидаться, пока его пристукнут в зимовье. Все получалось не так, как рисовал шеф. Червь сомнения поедал бледную душу Тихого Вени. Вот и сейчас Эмик заставляет стрелять его, Лискова. Известно зачем. В случае неудачи шефу будет легче выпутаться: мол, не он же шел на «мокрое». Чужими руками хочет загребать жар.

Дружки вышли на дорогу, которая рассекала лес белым шнуром. Километрах в двух или трех жужжал мотор автомобиля, и звук этот был для Лискова хуже бормашины.

— Здесь он будет ехать быстро, — сказал Эмик.

Они прошли немного в сторону поселка и оказались на вершине холма. Дорога круто переламывалась, и в месте излома, где хозяйничали ветры, поперек колеи лежали два подгнивших еловых ствола.

— Здесь, — сказал Эмик.

Фары издалека ощупывали вершинку, и над головой то и дело загорались голубоватым светом остроконечные макушки елей. Лисков посмотрел туда, где был поселок, и увидел темный силуэт Большого гольца, на котором стояли «Черные идолы». Да, Шалый Ключ совсем близко. Никак нельзя пропустить шофера.

Они залегли за бровкой, с левой, «шоферской», стороны дороги, прикрытые мощным, наклоненным стволом ели и стеной густого подлеска.

— Не высовывайся, пока не пройдут фары, — объяснил шеф. — Он затормозит перед бревнами, тогда и стреляй. Помни: если промахнешься, я первый тебя прикончу.

Лисков только кивнул в ответ. Он смирился со своей участью, как телок, вошедший в загородку бойни. Кое-что прояснилось в его лопоухой голове. Он знал уже, что как только Иван Сажа будет убит, Эмик расправится и с ним, верным своим помощником, и уйдет с самородком.

«На все один конец, — покорно думал Лисков, — но если я попаду, то еще можно будет что-то сделать, ножик-то и у меня есть, а если не попаду, то верная хана».

Он несколько раз вскинул ружье, представляя в боковом оконце кабины крупный, лобастый профиль водителя.

Эмик лежал рядом, опёршись на рюкзак и покусывая жесткую травинку. Ножик с тонким лезвием он вынул из голенища и держал под рукой.

— Если шофер вылезет из кабины, бей не в голову, а пониже. Лучше попадешь, — сказал шеф. — Ранишь — добьем.

Машина всхрапнула уже совсем близко, карабкаясь на подъем. Они застыли — два темных бугорка на узловатых корнях ели.

Иван ехал сторожко, ворочая рулем и высвечивая то одну сторону дороги, то другую, стараясь попасть лучом поглубже меж деревьями. Но лучи натыкались на завесу из голых сучьев, ветвей кустарника, лишайниковых бород и когтистого лапника. Все это крутилось, цеплялось, трепетало в движении фар.

Луна уже запала за изломанную горную цепь. Только тридцать или сорок метров освещенного безопасного пространства вела перед собой машина, а за обочинами стоял лесной мрак. Жутко было думать, как этот мрак смыкается позади машины — словно вода, рассеченная лодкой.

Нина сидела рядом, прижавшись к плечу: Ивану было тепло и тревожно от этой близости. Он боялся, что не успеет защитить ее от бандитской пули. Лобовое стекло слишком хрупкая преграда.

А они были где-то рядом, ждали. Они не могли уйти и освободить путь к поселку. Патрон оставлен не для забавы.

Иван старался издалека угадать места-, удобные для засады, и пройти их как можно быстрее. Но что за скорость на этой разбитой дороге! Стрелка спидометра едва отрывается от нуля.

— Еще километров восемь, и мы в поселке, — сказал Иван, чтобы нарушить напряженное молчание.

Да, — глухо ответила Нина. Она не отрывала глаз от дороги, — Совсем немного.

Иван крепче сжал руль. Ему очень не нравился медленно приближавшийся пригорок, где поперек колеи лежали два бревна. Машина шла с натугой, и пора было уже остановиться, чтобы охладить мотор, но ельник все не кончался. А тут еще эти бревна!

Он посмотрел на указатель температуры — вода закипела — и тут же перевел взгляд на дорогу.

Пригорок был нехорош.

«Придется все-таки выходить из кабины и убирать деревья, — подумал шофер. — А место удобное для засады, очень удобное». Левая обочина густо заросла молодым ельником. За стеной хвои ничего не было видно.

Жестяная кабина показалась надежным убежищем, когда он подумал о том, что через минуту может оказаться один на один с ночной темнотой. Но ничего не поделаешь. Надо выходить. Надо.

Машина уже въехала на пригорок.

— Нагнись! — сказал Иван девушке и сбросил газ. — И не выходи, пока не скажу.

Он рывком распахнул дверцу и выпрыгнул. Бешено колотилось сердце. Гимнастерка прилипла к телу.

Ельник мягко зашелестел. Чуть дрогнула ветка, но напряженные нервы тотчас уловили сигнал тревоги.

Иван рванулся в сторону, и одновременно с прыжком ударил гулкий выстрел. Пламя вырвалось из кустарника.

Левую руку у самого плеча охватило резкой болью. Сразу густо полилась кровь. Пуля чуть коснулась тела, но как-никак это был жакан. Он глубоко разорвал мышцы.

Иван упал, но тут же вскочил на ноги. Нина! Она могла выйти из кабины, увидев, что он лежит.

Рука свисала плетью, а кровь все лилась, пропитывая гимнастерку. Они вышли на дорогу из укрытия. Не торопились. Они видели, что шофер ранен, и не спешили закончить дело. Хотели действовать наверняка.

Лисков держал ружье за ствол, как дубину, треух был залихватски сбит на лоб, а Эмик прятал в ладони нож и подбирался, укрываясь за своим дружком. Он шел пружинисто, по-звериному, чуть пригнувшись, готовый напасть исподтишка.

Все трое оказались на ярко освещенной фарами каменистой площадке. Кровь по каплям стекала с гимнастерки Ивана на дорогу. Лисков стал осторожно заходить за спину шоферу, отводя ружье для замаха. Бледное лицо Эмика казалось спокойным. Шеф не торопился. Игра была сыграна, развязка не вызывала сомнений. Что мог сделать этот верзила одной рукой против двоих?

«Ну, быстрее, быстрее», — звал их Иван. Он нарочно не взял с собой ни заводной рукояти, ни гаечного ключа, чтобы бандиты не предпринимали мер предосторожности и «раскрылись», как раскрываются на ринге боксеры, недооценив усталого противника. «Быстрее, кровь течет, и силы на исходе». Он повернулся лицом к Лискову, чтобы не дать бандиту зайти с тыла.

Эмик решил, что пришла пора действовать.

— Иди, — подтолкнул от дружка.

Шеф хотел, чтобы подручный первым начал схватку и отвлек шофера. Удар в спину — самый лучший удар, так считал шеф. Тонкий, как стилет, остро отточенный нож он скрывал в ладони, так что лишь стальной кончик, как жало, выглядывал из пальцев. Хорь знал, как надо держать нож.

Посмотрим, что ты скажешь теперь, шофер.

— Иди, ну!

Лисков шагнул и замахнулся ружьем. Иван пригнулся, казалось забыв об Эмике. Шеф прыгнул, отводя назад нож. Он прыгнул, уже не раздумывая: накопившаяся за время долгого поединка ненависть бросила его вперед.

Это была последняя ошибка, совершенная Эмиком. Он ничего не знал о боксерских навыках шофера и об ударе, оцененном тренером в четыреста килограммов.

Тренер так и не увидел этого удара на ринге, в спортивном бою: Иван бил вполсилы, без ярости.

Но здесь он ударил по-настоящему. Стремительно развернулся, ускользнув от Лискова, который опустил приклад в пустоту, и кулак его вылетел навстречу Эмику со скоростью пушечного ядра.

Шеф успел подумать о том, что немножко поспешил. В следующую долю секунды ему показалось, что он столкнулся с электричкой. Эмик описал дугу и рухнул на камни спиной и затылком. Он лежал неподвижно. Лицо его стало плоским и неузнаваемым.

Шофер обернулся к Лискову. Тот взвизгнул. Оказавшись без главаря, Тихий Веня вмиг растерял остатки храбрости. Он бросил ружье и юркнул в лес. Долго еще трещал валежник.

Шатаясь, Иван подошел к кабине. Только сейчас он ощутил, что ночь была морозной и холод проникает сквозь легкую гимнастерку. Левый рукав весь намок и стал красным, боль все усиливалась.

— Стяни-ка мне руку, — сказал он Нине.

Она дрожащими пальцами стянула руку ремешком у самого плеча.

— Сильнее, сильнее, — сказал Иван.

Он все боялся, что она расплачется, — такое было у нее лицо.

— Еще сильнее. Вот так. Ну, видишь, кровь уже не идет.

Потом они кое-как подняли Эмика и, как мешок, уложили в кузов машины. Глаза у шефа сошлись к переносице от сотрясения.

— Он не убежит? — спросила Нина.

— Нет.

Иван старался думать только о том, как доведет машину. Придется удерживать руль грудью, когда переключаешь скорости, авось получится; впереди его ожидает спуск; стоит только добраться до Большого Гольца: там, от «Черных идолов», все вниз и вниз, к поселку.

Скорее к шахте, к погибающим старателям.

Он завел мотор и, держа руль правой рукой, отпустил сцепление. Он доедет, он просто не может не доехать после всего, что испытал в этом рейсе…

Под «Черными идолами»

Дотемна Сомочкин провозился с поломанным шасси. Глухая таежная ночь обступила самолет. Пилот сделал еще одну попытку связаться по рации с аэродромом, но оттуда не ответили. Горы преграждали путь радиоволнам.

Зато Сомочкин слышал друзей. Его искали… На аэродроме готовились к вылету поисковые самолеты. Пилоты ждали рассвета. С соседнего аэродрома должны были вылететь геликоптеры. Санитарная машина уже выехала с автобазы по направлению к Шалому Ключу.

Ему оставалось ждать. Сомочкин вышел из кабины «Яка» и разжег костер. Ослепительно белая луна поднялась из-за горной цепи и залила холодным светом долину.

Пилот подбрасывал в огонь сучья и думал о шофере. Удастся ли Ивану добраться до поселка? Ночная тайга сурова и враждебна человеку.

Сомочкин посмотрел на белые гольцы, которые закрывали поселок. Где-то там, по бесчисленным виткам серпантина, блуждал сейчас грузовик Ивана Сажи. Гул мотора растворился в ночной тишине. Казалось, на многие сотни километров вокруг нет ни человека, ни жилья. Одни лишь немые, холодные горы.

Но вот со стороны гольцов донесся слабый звук выстрела. Казалось, кто-то щелкнул пальцем по жестяному листу.

Пилот прислушался. Кому-то из таежных охотников, видать, не спится в ночи.

Раздался еще один щелчок. Ему, словно эхо, ответили подряд несколько выстрелов. Нет, это не охотники, решил Сомочкин, это настоящая перестрелка. И она разыгралась в той стороне, куда час назад выехал Иван. Вскоре опять наступила тишина, но пилот уже не мог успокоиться. Стрельба не была чьей-то пустой забавой. В тайге серьезно относятся к оружию. Здесь никто не станет попусту разряжать карабин. И по зверю так не стреляют. Да и кто выходит на промысел среди ночи?

Что-то случилось на горной дороге. Сомочкин вспомнил о двух странных охотниках на вершине обгорелой сопки. Тревога овладела пилотом.

Он достал из кабины пистолет в новенькой желтой кобуре, прицепил его к поясу. Смерил на глаз расстояние до гольцов, которые голубыми пиками подпирали лунное выцветшее небо. «Километров десять-двенадцать, успею вернуться с рассветом», — решил Сомочкин. Самолет все равно неисправен, на нем не взлетишь.

Он застегнул куртку-канадку, поднял воротник и торопливо зашагал по следам, оставленным рубчатыми колесами грузовика. Луна колыхалась в такт шагам, позванивали под ботинками замерзшие лужи. Вскоре Сомочкин вышел к Змеиной речке. Дорога проходила здесь по карнизу, слева от пилота, за пологим обрывом светлела полоска воды.

Яркий лунный свет пронизывал горный воздух, и пилот явственно видел перед собой отпечатки протекторов. Они шли двумя ровными рядами, припечатывая землю. Но в том месте, где дорога была особенно узка, а обрыв крут, следы заметались.

Похоже было, машина потеряла управление… Что он, заснул за рулем, что ли, этот Иван Сажа? Неужели он не видел, что едет по самому краю обрыва? Вот целые глыбы осыпались в реку из-под колес. Сомочкин, человек, влюбленный в технику, хорошо знал шоферское дело. Следы подсказывали ему: с водителем грузовика произошло что-то неладное.

Пилот с замирающим сердцем осмотрел с обрыва светлую ленту воды. Нет, машины не видать.

Он облегченно вздохнул. Вот здесь Иван остановил машину. Заторможенные колеса оставили темный, глубокий след.

Сомочкин нагнулся и подобрал с земли обрывок кожаной куртки с блестящей металлической пуговицей. У шофера не было такой куртки, Сомочкин готов был поклясться в этом самому себе: зрительная память никогда не подводила пилота.

Что же все-таки здесь происходило? Пилот осмотрелся. Шумела на перекатах река, спали горы, чуть шевелились под ветром кусты тальника. Светлое полотно дороги уходило вниз и скрывалось за скалой.

Но внезапно в монотонной ночной жизни гор произошло какое-то изменение. Сомочкин еще не успел ничего увидеть, но уже ощутил эту перемену.

Кто-то шагал по дороге. Вот на крутом повороте скользнула тень. Цокнул камешек, отскочив от ноги. Пилот пригнулся и скрылся за выступом скалы.

Длинный, нескладный человек с рюкзаком за спиной вышел на дорогу. Он тяжело дышал и беспрерывно оглядывался, страшась какого-то неведомого противника. В его движениях было что-то воровское: хищное и в то же время трусливое.

— Стой, — негромко сказал Сомочкин.

Человек охнул и присел. В руке его блеснула серебристая полоска стали. Он сбросил рюкзак и, вглядываясь, стал приближаться к Семочкину.

Пилот вышел на свет так, чтобы неизвестный увидел вороненый металл «Макарова». Дуло пистолета было направлено прямо на таинственного беглеца.

— Брось нож, — сказал Сомочкин.

Финка звякнула о камень. Пилот подобрал ее. Незнакомец подхватил рюкзак и, прижав его к груди, расширенными глазами уставился на летчика.

— Ты кто? — спросил Сомочкин.

— Лисков я, — забормотал человек. — Из Шалого Ключа, иду себе в Чурым, значит, потихоньку…

— Машину встретил? — спросил Сомочкин.

— Ничего я не видел, — торопливо ответил Лисков.

— И выстрелов не слышал?

Лисков еще крепче прижал к себе драгоценную ношу.

— Ничего не знаю, — сказал он.

— Дай-ка рюкзак!

Что-то уж слишком дорожил этот человек своим брезентовым «сидором». Пилот, не выпуская пистолета, одной рукой развязал тесемку. Тяжелый самородок выпал из рюкзака на дорогу, зажелтел, заискрился. Золотое чудо лежало у ног Лискова.

— Значит, идешь в Чурым потихоньку? — спросил Сомочкин.

Лисков опустил плечи. Он был раздавлен событиями этой грозной ночи. Бежать? Куда там. Он не в силах был сдвинуться с места. Пистолет в руках пилота гипнотизировал черным зрачком дула. Теперь, когда рядом не было главаря, Тихий Веня чувствовал себя вконец обессиленным.

— Ты никак не мог разминуться с машиной, — сказал пилот. — Где шофер? Говори, ну!

Лисков исподлобья посмотрел на пистолет.

— Там шофер, — он махнул рукой по направлению к поселку. — Раненый он. Только это не я… Это все тот, Эмик, он заставил!

— Положи самородок в рюкзак, — приказал Сомочкин. — И этот булыжник тоже положи.

Он ткнул ботинком в полупудовый камень, лежавший на дороге.

— И еще этот. Теперь надень рюкзак. Быстрее!

Лисков согнулся под тяжестью ноши. С таким рюкзаком не убежишь. И с плеча его в один миг не сбросишь. А пилот — он рядом, в двух шагах, с оружием в руках.

— Марш вперед.

— Тяжело больно, — пожаловался Лисков.

— Будет еще тяжелее. Пошел!

Грузовик остановился на склоне Большого Гольца. До поселка оставалось около шести километров. Луна ушла глубоко за горы. Светилась только узенькая полоска неба над вершинами.

В перегретом моторе клокотала вода. Иван сидел, навалившись грудью на руль. Горы качались перед глазами, прыгали, затеивали какую-то дьявольскую чехарду. Слишком много было потеряно крови, слишком много…

У него нет сил спустить машину по склону. Дорогу словно заволокло белесой мутью, и никакие фары не в состоянии рассеять ее.

— Иван! — жалобно сказала Нина. — Иван!

Большой Голец заслонял от глаз Ивана поселок. С усилием подняв голову, он увидел подкову галереи, а на ней дюжину темных фигур. «Черные идолы». О них сложено столько легенд. «Что, ваша взяла?» — со злостью и тоской спросил Иван.

Нет, не довести машину. Рука словно ватная. Он разобьет грузовик на спуске, и насос, от которого зависит судьба старателей, превратится в груду металлического лома.

— Иди в поселок! — сказал он Нине. — Может, там найдется хоть один шофер. Приведи его.

— Как же я брошу тебя? — спросила девушка.

— Иди.

Девушка посмотрела сквозь окошко в кузов, где лежал Эмик.

— Он придет в себя. А я вернусь не скоро.

— Иди.

Сонным, безразличным взглядом Иван проводил ее. Но еще раньше, чем Нина скрылась в темноте, сверху, с гольца, где вился серпантин дороги, раздался крик:

— Иван!

Нина остановилась. Две фигуры спускались по смутно белеющему полотну дороги. Девушка оцепенела: впереди с рюкзаком за спиной шел Лисков. Нина шагнула навстречу, чтобы закрыть собою Ивана.

Но Лисков, запаленно дыша, остановился в двух метрах. Из-за спины его вышел маленький человек в форменной фуражке летчика. Держа в руке пистолет, он направился прямо к кабине.

— А, пилот, — пробормотал Иван.

Сомочкин увидел рваную, окровавленную гимнастерку и ремешок, туго опоясывавший раненую руку.

— Доедем, — успокоил его пилот. — Тут совсем немного осталось. — Он снял с Лискова рюкзак и связал преступнику руки тонким и крепким ремешком от планшета.

— Полезай в кабину. И сиди тихо, как мышь, понял?

Лисков кивнул. Он спешил во всем согласиться с пилотом.

Нина встала на подножку грузовика, и Сомочкин нажал стартер. Мотор заворчал, нехотя завелся.

— Ты не волнуйся, — сказал пилот. — Машину я вожу. А чего не знаю — подскажешь.

Он включил скорость. Иван прислушался к реву мотора. У пилота была опытная, умелая рука.

«Черные идолы» проплыли в окне кабины. Грузовик преодолел перевал, и внизу возникли огни поселка.

— Мы успели, — сказала Нина в открытое окно кабины. — Ты слышишь, мы успели.

Поселок покачивался внизу, он приближался, как освещенный корабль. Маленький пилот, прикусив губу от напряжения, вел грузовик по круто ниспадавшей дороге.

Иван словно бы в тумане видел его напряженное лицо… Вот если бы не Сомочкин! Он с благодарностью подумал о летчике, который, рискуя жизнью, посадил самолет и дважды пришел на помощь. И еще он подумал о Нине, преданной, любящей, бесстрашной Нине, вышедшей навстречу опасности… Он, Иван, не был одинок в бескрайней тайге, человеческое тепло и забота окружали его, и еще он подумал о тех неизвестных радистах, что приняли сигнал бедствия и выслали самолет, и о бригадире Никодиме Авраамовиче, великом искателе золота, отдавшем в годы войны все сбережения фронту, и о старом Дормидонтыче, который отправился на выручку старателям, и обо всех знакомых и незнакомых людях, живших в добром и простом мире. Среди них было место и ему, Ивану, он тоже был частицей этого мира…

Плыли, качались, кружились горы, но поселок неуклонно приближался, и, услышав гул мотора, навстречу машине выбегали люди.