Дорога к морю

Падали первые осенние листья, когда Дарвен встретился со своим братом на площадке около Золотого Сфинкса. Бросив флайер в кустах у дороги, он пешком добрался до вершины холма и взглянул на море. Резкий ветер гулял по вересковым пустошам, грозя ранними морозами, но внизу, в бухте, где лежал Шастар Великолепный, было еще тепло – холмы, стоявшие полумесяцем, надежно защищали город от ветра. Пустые причалы и набережные дремотно нежились в лучах бледного заходящего солнца, глубокая синева моря мягко омывала мраморные берега. Дарвен снова посмотрел вниз на знакомые до мельчайших черточек улицы и сады своей юности, чувствуя, что его решимость ослабевает. Он был рад, что встречается с Ханнаром здесь, в двух километрах от города, а не среди знакомых картин и звуков, ожививших бы его детство.

Отсюда Ханнар казался ему лишь маленькой точкой далеко на склоне холма,- он взбирался вверх, как всегда, неспешно, в обычной своей ленивой манере. Дарвен мог бы за пару секунд одолеть на флайере расстояние, отделяющее его от брата, но знал, что тот не скажет ему за это спасибо. Поэтому он просто стоял и ждал под укрытием огромного Сфинкса, иногда делая несколько шагов туда и сюда, чтобы согреться. Раз или два он подходил к голове чудовища и пристально вглядывался в его неподвижное лицо, нависающее над городом и морем. Дарвен вспомнил, как когда-то мимо, ребенком, гуляя в садах Шастара, он впервые увидел в вышине над горизонтом его припавшую к земле фигуру. Он подумал тогда еще, а вдруг эта фигура живая.

Ханнар выглядел не старше, чем при последней их встрече, двадцать лет назад. Его волосы были такими же темными и густыми, лицо оставалось гладким, и неудивительно: мало что нарушало спокойную жизнь Шастара и его обитателей. Это казалось жестокой несправедливостью, и Дарвен, поседевший за много лет неослабного каторжного труда, почувствовал укол зависти.

Их приветствие было коротким, но не лишенным тепла Ханнар подошел к летательному аппарату, лежащему на подстилке из вереска и примятых кустов утесника. Он постучал палкой по плавным металлическим обводам флайера и повернулся к Дарвену:

– Какой маленький. Неужели ты проделал на нем весь путь?

– Нет, только с Луны. С Проекта я возвращался на лайнере, он больше этого корабля раз в сто.

– А где этот ваш Проект – если не секрет?

– Никакого секрета. Мы строим корабли в космосе, И орбитой Сатурна, где притяжение Солнца почти не чувствуется и требуется небольшое начальное ускорение, чтобы отправлять их за пределы Солнечной системы.

Ханнар взмахнул палкой, указывая на синие воды под ними, на цветной мрамор маленьких башенок, на широкие улицы с неспешным движением:

– Отправлять их в такую даль, где ничего этого нет, а только темнота и одиночество, – ради чего?

Губы Дарвена сжались в тонкую прямую линию.

– А я? – тихо произнес он – Я ведь всю свою жизнь провел далеко отсюда.

– И это сделало тебя счастливым? – безжалостно продолжал Ханнар.

Дарвен некоторое время молчал.

– Это принесло мне нечто гораздо большее,- ответил он наконец.- Я вложил все свое умение, все таланты, но зато испытал минуты такого торжества, какое тебе даже не снилось. Тот день, когда Первая экспедиция вернулась в Солнечную систему, стоил целой жизни, проведенной в Шастаре.

– Ты думаешь,- сказал Ханнар,- что под теми чужими солнцами, когда покинешь этот мир навсегда, сможешь построить города прекраснее этого?

– Если возникнет надобность – да, мы их построим. Если нет – мы создадим другие вещи. Мы должны это делать. А что твой народ создал за последнюю сотню лет?

– Да, мы не изобретаем машин, мы повернулись спиной к звездам и довольствуемся своим собственным миром, но мо еще не значит, что наш народ живет в праздности. Здесь, в Шастаре, мы ведем тот образ жизни, который вряд ли кто-то сумел превзойти. Мы научились искусству жить; наша аристократия – первая, не владеющая рабами. Это наше достижение, по нему история будет судить о нас.

– Это несомненно,- ответил Дарвен,- но не стоит забывать, что ваш рай был построен учеными, которым пришлось воевать с природой точно так же, как сражаемся мы, чтобы мечты превратить в реальность.

– Люди не всегда добивались успеха. Даже планеты нашей системы одерживали победу над человеком; почему миры под другими солнцами должны быть более гостеприимны?

Замечание было справедливым. И по прошествии пятисот лет память о тех первых неудачах была достаточно горька. С какими великими устремлениями и надеждами человечество отправлялся к другим планетам в последние годы двадцатого века – и обнаружил, что они не только безжизненны и беспощадны, но и яростно враждебны к нему! От зловещих морей огненной лавы на Меркурии до кочующих ледников твердого азота на Плутоне – нигде не было места, где человек мог бы чувствовать себя в безопасности. И после целого века бесплодной борьбы он вновь вернулся в свой собственный мир, на Землю.

Однако мечта не умерла; от планет пришлось отказаться, но все равно оставались те, кто осмелился мечтать о звездах.

Эти мечты наконец воплотились в необыкновенный прорыв, Первую Экспедицию,- и с ней пришло пьянящее чувство долгожданного успеха.

– На расстоянии десяти лет полета от Земли существуют пятьдесят звезд класса нашего Солнца,- сказал Дарвен, – и почти у каждой имеются планеты. Сейчас мы полагаем, что наличие планет – это так же характерно для звезд класса С-два, как и наличие у них спектра, хотя и не знаем почему. Так что поиск миров, подобных Земле, в этот раз должен оказаться успешным; я не думаю, что в том, как скоро мы нашли Эдем, была какая-то особая удача.

– Эдем? Это так вы назвали ваш новый мир?

– Да. Название показалось вполне подходящим.

– Вы, ученые, просто неизлечимые романтики! Но не слишком ли вы прельстились названием? Ведь, если помнишь, жизнь в том первом Эдеме была не слишком-то дружблюбной по отношению к человеку.

Дарвен печально улыбнулся.

– Это, опять-таки, зависит от точки зрения,- ответил он, показывая на Шастар, где уже загорались первые огоньки – Если бы наши предки не вкусили от древа познания, у вас никогда бы не было всего этого.

– А что, с твоей точки зрения, случится со всем этим теперь? – горько спросил Ханнар.- Сейчас, когда вы открыли дорогу к звездам, вся сила и энергия человеческой расы отхлынут от Земли.

– Я не отрицаю этого. Такое случалось раньше и случится опять. Шастар пойдет тем же путем, что и Вавилон, и Карфаген, и Нью-Йорк. Будущее строится на булыжниках прошлого; и мудрость состоит в том, чтобы принять этот факт, а не противиться ему. Я люблю Шастар не меньше, чем ты, люблю так сильно, что не решаюсь спуститься и пройти по его улицам, хотя никогда не увижу их снова. Ты спрашиваешь меня, что с ним станет, и я скажу тебе что. Наши действия лишь приблизят его конец. Даже двадцать лет назад, когда я побывал здесь в последний раз, я ощутил, как моя воля ослабляется бесцельным ритуалом вашей жизни. Вскоре так будет во всех городах Земли, потому что все они подражают Шастару. Я думаю, экспедиция подоспела вовремя, возможно, даже ты поверил бы мне, поговорив с людьми, вернувшимися со звезд, и ощутил бы, как кровь быстрее струится по твоим венам после всех этих веков спячки. Твой мир умирает, Ханнар; то, что у тебя есть сейчас, ты сможешь удержать еще достаточно долго, но в конце концов оно выскользнет у тебя из пальцев. Будущее принадлежит нам, а тебя мы оставим с твоими мечтами. Мы тоже мечтаем и теперь отправляемся превращать наши мечты в дело.

Последний луч света упал на лоб Сфинкса; солнце село в море, и Шастар погрузился в ночь, но не в темноту. Широкие улицы казались сияющими реками, по которым неслись мириады светящихся огоньков; башни и шпили, словно драгоценностями, были украшены цветными огнями; с медленно отчалившего от берега прогулочного суденышка ветер принес слабые отголоски музыки. С легкой улыбкой Дарвен смотрел, как судно отходит от изогнутого дугой пирса. Прошло пятьсот лет, даже больше, с тех пор как последнее торговое судно выгрузило здесь свой товар, но пока существует море, люди будут по нему плавать.

В общем, все было сказано, и вскоре Ханнар остался на холме в одиночестве, подняв голову к звездам. Он больше не увидит своего брата. Солнце, скрывшееся от Ханнара ненадолго, для Дарвена, чей взгляд устремлен в бездны космоса, не взойдет уже никогда. Равнодушный ко всему, Шастар протянулся, блестя огнями, вдоль береговой кромки. Ханнару казалось, что неумолимый клинок судьбы уже занесен над городом, сердце его переполняли тяжелые предчувствия. В словах Дарвена была правда,- предрекаемый исход неизбежен.

Десять тысяч лет назад другие энтузиасты отправились из первых городов человечества открывать новые земли. Они нашли их и уже не вернулись в города, откуда пришли, а время навсегда поглотило их покинутые дома. То же самое будет и с Шастаром Великолепным.

Тяжело опираясь на палку, Ханнар медленно пошел вниз с холма к городским огням. Сфинкс бесстрастно следил за тем, как фигура Ханнара растворяется в темноте.

Пройдет пять тысяч лет, а он так же равнодушно будет смотреть на мир, который его окружает.

Бренту еще не исполнилось двадцати, когда его народ был изгнан из своих домов и переселен на запад, через два континента и океан. Напрасно они наполняли эфир жалобными криками оскорбленной невинности. Их жалобы встретили весьма скудное сочувствие со стороны остального мира, поскольку если кого-то и можно было винить в случившемся, так только себя, и вряд ли им стоило притворяться, что Верховный совет поступил с ними слишком жестоко. Он послал им с десяток предварительных предупреждений и не менее четырех последних, решительных ультиматумов, прежде чем неохотно предпринял какие-то шаги. Затем однажды маленький корабль с огромным акустическим излучателем внезапно появился в трехстах метрах над деревней и стал испускать оглушительный шум. Через несколько часов этого кошмара мятежники капитулировали и принялись укладывать свои пожитки. Неделей позже появился транспортный флот и вывез их, все еще пронзительно протестующих, в новые дома на другой стороне планеты.

Таким образом был исполнен закон, по которому никакое сообщество не могло оставаться на одном месте на срок больший, чем три средние человеческие жизни. Подчинение закону означало перемены, искоренение традиций, разрушение родных, обжитых домов. В этом и заключался смысл закона, принятого четыре тысячи лет назад; но застой, против которого он был направлен, больше не удавалось отразить. В один прекрасный день центральная структура, осуществляющая наблюдение за его выполнением, прекратит свое существование, и разбросанные повсюду поселения людей останутся там, где стояли, пока их не поглотит время, как оно поглотило более ранние цивилизации, наследниками которых они являлись.

Целых три месяца заняло у населения Чалдиса строительство новых домов, очистка и перевозка трех квадратных километров лесных угодий, показательный сбор нескольких урожаев экзотических фруктов, смещение устья реки и уничтожение холма, который оскорблял их эстетическое чувство. Все это весьма впечатляло, и, когда чуть позднее прибыл с проверкой местный инспектор, прегрешения им были прощены. Затем весь Чалдис с облегчением наблюдал, как транспорт, землеройная техника и прочие принадлежности мобильной и механизированной цивилизации растворились в небе. Не успел затихнуть гул отбывающей колонны, как вся деревня, как один человек, расслабилась и погрузилась в спячку, которую, как они искренне надеялись, ничто не нарушит по крайней мере в течение сотни лет.

Брент остался вполне доволен случившимся. Конечно, ему жаль было покидать места, в которых прошло его детство, ведь теперь он уже никогда не вскарабкается на одинокую гордую скалу, нависавшую над деревней, где он родился. В этом краю не было гор – только низкие, скругленные на вершинах холмы и плодородные долины, в которых за тысячелетие бурно разрослись леса, с тех пор как земледелие окончательно пришло в упадок. Здесь было теплее, чем у него на родине, новая земля лежала ближе к экватору, и суровые зимы севера остались позади. Почти со всех точек зрения перемена оказалась к лучшему, но в течение года или двух люди Чалдиса не без удовольствия ощущали себя мучениками.

Подобные политические соображения нисколько не волновали Брента. Вся человеческая история от темных веков и до дней нынешних значила для него сейчас меньше одной единственной девушки по имени Ирадна и ее чувств по отношению к нему. Его постоянно интересовало, чем она занимается, и он то и дело придумывал предлоги, чтобы с ней повидаться. Но это означало встречу с ее родителями, а они смущали его тем, что упорно делали вид, будто молодой человек всего лишь наносит им визит вежливости.

Вот и теперь, вместо того чтобы пойти к ней, он решил сходить в кузницу, проведать Джона. С Джоном все получилось очень досадно, ведь еще совсем недавно они были близкими друзьями. Но любовь – смертельный враг дружбы, и, пока Ирадна не сделала свой выбор, они оставались в состоянии вооруженного нейтралитета.

Деревня растянулась примерно на два километра вдоль долины, ее аккуратные новые домики были разбросаны в хорошо спланированном беспорядке. Жители неспешно передвигались или болтали, собравшись маленькими группками под деревьями. Бренту казалось, будто все его провожаю, взглядами и говорят о нем, пока он проходит мимо, – а ведь так оно на самом деле и было. В закрытом обществе, состоящем меньше чем из тысячи высокоинтеллектуальных людей, никто не мог ожидать, что его личная жизнь будет скрыта от чужих глаз.

Кузница находилась на поляне, в дальнем конце деревни, чтобы своим неряшливым видом не слишком оскорблять взор. Она была окружена сломанными и наполовину разобранными машинами, до которых у старого Йохана еще не дошли руки. Тут же лежал один из трех деревенских флайеров, его металлические ребра ярко освещались солнцем – флайер требовал немедленного ремонта, но валялся тут уже несколько недель. Старый Йохан, конечно, починит его когда-нибудь, в свое время.

Широкая дверь кузницы была открыта, и из ее залитого ярким светом нутра долетали грохот и звон, когда какая-нибудь из машин-автоматов занималась обработкой металла, повинуясь воле хозяина. Брент осторожно прошел мимо занятых делом рабов и нырнул в относительную тишину задней части мастерской.

Старый Йохан, опрятный маленький человек с аккуратной бородкой клинышком, лежал в чрезвычайно удобном кресле и курил трубку с таким видом, словно он за всю свою жизнь не проработал и дня, и только его блестящие насмешливые глаза, постоянно перебегающие с предмета на предмет, говорили о его живом интересе к делу. Его можно было принять за элегического поэта,- каким он себя и воображал,- но никто бы не посчитал его за деревенского кузнеца.

– Ищешь Джона? – спросил Йохан между затяжками.- Он где-то здесь, мастерит что-то для этой девочки. Не понимаю, что вы оба в ней находите.

Брент слегка порозовел и уже собрался ответить, но в этот момент с одной из машин в кузнице, судя по звуку, что-то произошло. В мгновение ока старый Йохан соскочил с кресла, и примерно с минуту из-за двери слышались звон, треск и непрекращающиеся ругательства. После этого он вновь взгромоздился в кресло с таким видом, будто был уверен наверняка, что теперь-то его точно ничто не потревожит.

– Вот что я тебе скажу, Брент,- продолжил он тем же тоном, словно их разговор и не прерывался.- Через двадцать лет она станет точной копией своей матери. Ты когда-нибудь думал об этом?

Естественно, Брент не думал и теперь слегка сник. Но в юности двадцать лет – это считай что целая вечность, и если бы сейчас он смог завоевать сердце Ирадны, то плевать ему тогда на какое-то там туманное будущее. Это он и сказал Йохану.

– Поступай как знаешь,- добродушно отозвался кузнец.- Лично я полагаю, что, если бы мы заглядывали так далеко вперед, человеческая раса вымерла бы еще миллион лет назад. Послушай, а не сыграть ли вам с Джоном партию в шахматы, как разумным людям, чтобы решить, кому она достанется?

– Брент смошенничает,- ответил Джон, внезапно появляясь в дверном проеме и заполняя его почти целиком. Крупный, хорошо сложенный юноша совершенно не походил на отца; в руках он держал лист бумаги с какими-то чертежами. Бренту было интересно узнать, что за подарок соперник готовит Ирадне.

– Что это у тебя? – спросил он, не скрывая своего любопытства.

– А почему я должен тебе рассказывать? – добродушно ответил Джон. – Приведи мне хоть одну вескую причину.

Брент пожал плечами:

– Мне это абсолютно не важно – я спросил просто из вежливости.

– Только не заходи в своей вежливости слишком далеко,- посоветовал кузнец,- в последний раз, когда ты был вежлив с Джоном, у тебя неделю оставался синяк под глазом. Помнишь? – Он повернулся к сыну и бесцеремонно сказал: – Ну-ка, дай сюда чертежи – чтобы сразу объяснить тебе, почему этого нельзя сделать.

Старик критически рассматривал чертежи, а Джон, чем дольше тот их рассматривал, все более приходил в смущение. Наконец Йохан неодобрительно фыркнул и сказал:

– А где ты собираешься доставать детали? Все они не стандартные, и большая часть их – субмикроскопических размеров.

Джон с надеждой оглядел мастерскую.

– Их не очень много, – сказал он, – это несложная работа, и я думал, может быть, ты…

– Позволю тебе вывести из строя все интеграторы, чтобы изготовить эти детали? Брент, мой гениальный сын пытается доказать, что у него имеются не только мускулы, но и мозги, и для этого предлагает изготовить игрушку, которая устарела примерно пятьдесят веков назад. Я надеялся, что ты придумаешь что-нибудь получше. Между прочим, я в твоем возрасте…

Его воспоминания только успели начаться, как сразу кончились. Ирадна выплыла из оглушительного грохота мастерской и смотрела на них из дверного проема с легкой улыбкой на губах.

Если бы Брента и Джона попросили ее описать, слушателю бы показалось, что они говорят о двух совершенно разных людях. Конечно, что-то в их описаниях сошлось бы. Волосы они одинаково бы назвали каштановыми, глаза – большими и синими, кожу – жемчужно-белой. Но Джону она виделась маленьким, хрупким созданием, которое следовало защищать и лелеять. Бренту же Ирадна представлялась настолько самостоятельной и уверенной в себе, что порой он даже подступиться к ней не отваживался. Причина столь удивительной разницы в представлениях обоих о девушке была не только в пятнадцати сантиметрах роста и двадцати трех сантиметрах в обхвате, на которые Джон превосходил Брента. Она имела более глубокие психологические основы. Любимый человек – это всегда некая фикция, образ на мысленном экране, ёна который он может быть спроецирован с наименьшими искажениями, У Брента и Джона были совершенно разные идеалы, но каждый верил, что воплощением его идеала является Ирадна. Саму девушку это нисколько не удивляло; ее вообще трудно было чем-либо удивить.

– Я на реку,- сказала Ирадна.- Брент, я к тебе заходила, но не застала дома.

Это была стрела, пущенная в огород Джона, но Ирадна тут же сравняла счет.

– Я решила, что ты пошел с Лорейн или с кем-то еще, и потому пошла к Джону. Его-то всегда можно застать на месте.

Джон остался доволен этим ее заявлением. Юноша свернул чертежи и бросился к дому, радостно крикнув через плечо:

– Подожди меня – я быстро!

Брент, переминаясь с ноги на ногу, не отрывал глаз от Ирадны. Вообще-то она никого с собой на реку не приглашала, так что, пока его откровенно не отошлют подальше, он не собирается уступать сопернику. Но молодой человек помнил, что по этому поводу существует какая-то древняя поговорка, что-то насчет того, что третий в компании почему-то бывает лишним.

Вернулся Джон. Выглядел он великолепно, одетый в ярко-зеленый плащ с алыми вставками по бокам. Плащ был Джону несколько маловат, но все равно он смотрелся здорово. Брент подумал, может быть, и ему заскочить домой и переодеться во что-нибудь этакое, но решил, что нечего рисковать. Во-первых, это выглядело бы как отступление с поля боя, а потом – битва могла кончиться раньше, чем к нему придет подкрепление.

– Ишь ты, какая толпа, – ехидно произнес старый Йохан, когда они уходили. – Может быть, мне тоже присоединиться? Юноши смутились, но Ирадна весело рассмеялась, и видно было, что Йохану это нравится. Некоторое время он стоял в дверях, наблюдая с улыбкой, как молодые люди движутся между деревьями вниз по пологому, заросшему травой склону к реке. Но вскоре взгляд его затуманился, и старый кузнец ушел с головой в мечты – мечты об ушедшей юности. Так стоял он какое-то время, затем повернулся к солнцу спиной и с хмурым видом исчез в суматохе кузницы.

Близился день весеннего равноденствия, дни становились длиннее. Бесчисленные деревни, разбросанные по всему полушарию, готовились к встрече весны. С отмиранием больших городов и возвращением человека в поля и леса население планеты вновь вернулось ко многим древним традициям, основательно забытым за тысячу лет городской цивилизации. Некоторые из этих обычаев искусственно возродили антропологи и социальные инженеры третьего тысячелетия, чьими подвижническими трудами было сохранено без потерь множество образцов человеческой культуры. Потому-то и день весеннего равноденствия сопровождался древними ритуалами, которые, из-за своей сложности, были более привычны первобытному человеку, чем людям промышленных городов, чей дым когда-то коптил небо планеты.

Организация праздника Весны всегда была поводом для бесконечных интриг и препирательств между соседними деревнями. Хотя выбор места для праздника подразумевал прекращение всякой иной деятельности как минимум на месяц, для любой деревни становилось великой честью, если выбор этот падал на нее. Конечно, никому и в голову прийти не могло, что новое сообщество поселенцев, еще не оправившеесся после переезда, может взять на себя такую ответственность. Однако народ Брента придумал хитроумный способ вернуть благосклонность властей и смыть пятно недавнего позора. На расстоянии двухсот километров в округе располагались еще пять деревень, и все они были приглашены в Чандис на праздник.

Приглашение составили в очень осторожных выражениях. В нем тонко намекалось, что в силу известных причин Чалдис, конечно, не претендует столь торжественный церемониал провести на достойном уровне, и поэтому если гости рассчитывают провести время лучше, то, пожалуйста, пусть выбирают другое место. Жители Чалдиса рассчитывали на то, что хотя бы одна деревня да согласится, но любопытство соседей возобладало над их чувством морального превосходства. Все они ответили, что с удовольствием прибудут на праздник, и теперь уже не было никакой возможности пойти на попятную.

Ночь в долине сразу же превратилась в день, и жители Чалдиса практически не смыкали глаз. Высоко над деревьями горела гирлянда искусственных солнц, заливая окрестности бело-голубым светом. Были изгнаны и темнота ночи, и свет звезд,- и привычная жизнь диких животных, обитающих в окрестных лесах, была повергнута в беспокойство и хаос. Удлинив дни и укоротив ночи, люди и машины с упорством возводили огромный амфитеатр, который должен был вместить четыре тысячи человек. По крайней мере, в одном жителям Чалдиса повезло: в местном климате не требовалось ни крыши, ни искусственного отопления. Не то, что в местах, которые они с такой неохотой покинули, где в конце марта еще лежал снег.

В день празднования Брента ни свет ни заря разбудил звук самолета, кружившего над деревней. Он с ленцой потянулся, прикидывая, когда же ему удастся по-настоящему выспаться, и натянул на себя одежду. Пинок ногой в невидимый выключатель – и прямоугольник податливой пенорезины двумя сантиметрами ниже уровня пола полностью закрылся жестким листом пластика, выехавшим из стены. Надобность в постельном белье отпала, поскольку в комнате автоматически поддерживалась температура тела. Со многих точек зрения жизнь Брента была проще жизни его далеких предков – благодаря неустанным и ныне почти забытым трудам ученых на протяжении пяти тысяч лет.

Комната, мягко освещенная льющимся через полупрозрачную стену светом, казалась невероятно захламленной. Единственным свободным участком пола оставался четырехугольник, под которым скрывалась кровать, но к ночи, вероятно, и он повторит участь заваленного хламом пространства. Брент очень любил все припрятывать про запас и ненавидел что-нибудь выбрасывать. Это свойство характера являлось весьма необычным в мире, где ценились очень не многие вещи, ведь их так легко было изготовить. Но предметы, которые собирал Брент, не относились к тем, что создавались с помощью интегралов. В одном углу к стене был прислонен кусок ствола дерева, обработанный так, что из него неясно выступала человеческая фигура. Большие куски песчаника и мрамора валялись по всему полу, ожидая того времени, когда Бренту вздумается поработать над ними. Степы полностью закрывали картины, в основном абстрактные. Нетрудно было догадаться, что Брент – художник, однако не так легко было понять, насколько он в своем художестве преуспел.

Молодой человек, пройдя между разбросанными заготовками, отправился на поиски еды. Кухни в доме не было; историки считали, что подобные помещения существовали до 2500 года, но уже задолго до этой даты большинство семей готовили себе пищу не чаще, чем шили одежду. Брент вошел и гостиную и приблизился к металлическому ящичку, встроенному в стену на уровне груди. В ее центре находилось нечто, знакомое каждому человеку последние пятьдесят веков,- диск набора с десятью цифрами. Брент набрал номер из четырех цифр и подождал. Ничего не произошло. Слегка раздраженный, он нажал скрытую кнопку, и передняя стенка прибора скользнула в сторону, открывая полость внутри, где, но всем правилам, должен был находиться завтрак. Но там было абсолютно пусто.

Брент мог вызвать центральную продуктовую службу и потребовать объяснений, но, скорее всего, не получил бы ответа. И без того было ясно, что произошло: департамент продовольствия был настолько озабочен будущим перерасходом продуктов, связанным с наплывом гостей, что Бренту еще крупно повезет, если удастся получить на завтрак хоть что-нибудь. Он нажал сброс, затем попытал счастья снова, набрав редко используемый номер. Раздалось слабое мурлыканье, глухой щелчок – и дверцы отворились, открывая взгляду чашку какого-то темного дымящегося напитка, несколько не слишком возбуждающих аппетит сэндвичей и большой кусок дыни. Сморщив нос и задаваясь вопросом, как скоро при таких темпах человечество вернется к варварским временам, Брент взялся за сомнительную еду и вскоре съел все дочиста.

Его родители спали, когда он быстро вышел из дома на широкую, поросшую травой площадку посреди деревни. Было еще очень рано, и в воздухе ощущался небольшой холодок, но начинающийся день был прозрачным, ясным, наполненным той утренней свежестью, которая уходит, когда высыхают последние капли росы. Несколько самолетов стояли на траве – прибывшие на них люди толкались вокруг и осматривали Чалдис критическим взором. Пока Брент наблюдал за гостями, одна из машин резко взмыла в небо, оставляя за собой белый след. Минуту спустя за ней последовали остальные – они могли перевозить только по два-три десятка пассажиров, и за день им придется сделать еще множество рейсов. Брент побродил в толпе прилетевших, стараясь выглядеть уверенно и дружелюбно – чтобы не отпугнуть возможных желающих пообщаться. Большинство гостей были примерно его возраста; люди постарше прибудут в более разумное время.

Прибывшие смотрели на Брента с нескрываемым любопытством. Их кожа, насколько он заметил, выглядела гораздо темнее, чем у него, а голоса звучали мягче. У некоторых даже встречался какой-то намек на акцент: несмотря на международный язык и постоянное общение, региональные различия все-таки существовали. По крайней мере, Бренту казалось, что они говорят с акцентом, но пару раз он замечал на лицах гостей улыбку, когда он что-либо говорил сам.

Так продолжалось все утро: гости прибывали и направлялись к огромной арене, вырубленной в лесу. Там стояли палатки, развевались яркие флаги, слышались крики и смех развлекающейся молодежи. Хотя Афины за десяток тысячелетий река Времени унесла далеко, модель спортивных соревнований мало изменилась с тех первых олимпийских дней. Мужчины по-прежнему бегали, прыгали, боролись и плавали но делали все это гораздо лучше, чем их предки. Брент был прекрасным бегуном на короткие дистанции и в беге на сто метров опередил всех. Его время чуть превысило восемь секунд – результат неплохой, потому что мировой рекорд составлял что-то около семи секунд. Брент изумился бы, узнав, что ни один бегун в мире не мог приблизиться к такой цифре.

Джон получал огромное удовольствие, кладя соперников много крупнее себя на дерн, и когда утренние результаты были подсчитаны, оказалось, что у команды Чалдиса в сумме больше очков, чем у любой из команд гостей, хотя первое место хозяева занимали не часто.

В полдень толпа, как амеба, стала перетекать к поляне под названием Пять Дубов, где с раннего утра работали молекулярные синтезаторы, заставляя едой не одну сотню столов. Немало трудов ушло на изготовление прототипов, которые воспроизводились с точностью до последнего атома, потому что, хотя механизм приготовления пищи полностью изменился, поварское искусство никуда не исчезло, даже наоборот – достигло неимоверных высот.

Основным событием второй половины дня стало длинное драматическое представление в стихах – попурри, умело составленное из произведений разных поэтов, чьи имена были забыты много веков назад. В целом представление показалось Бренту довольно скучным, хотя в нем прозвучали строки, запавшие в его память:

Брент прекрасно знал, что такое снегопады, и радовался, что они миновали. «Порок» было архаичным словом, вышедшим из употребления три или четыре тысячи лет назад, но звучало оно зловеще и возбуждающе.

Юноша не видел Ирадны почти до сумерек, когда начались танцы. Высоко над долиной зажглись искусственные огни, осветив лес переменчивыми узорами синего, красного и золотого. По двое, по трое, а затем десятками и сотнями танцующие выходили на огромный овал амфитеатра, и скоро он превратился в море смеющихся, кружащихся в танце людей. Вот где была та стихия, где Брент с легкостью мог победить Джона, и он позволил себе унестись на ее волнах, получая от этого чисто физическое удовольствие.

Музыка, звучавшая здесь, принадлежала всем эпохам и культурам. В какой-то момент воздух сотрясли барабаны, которые можно было услышать и в первобытных джунглях, когда мир был совсем юным; а мгновением позже зазвучали тонкие переливы четвертных тонов, исполненные благодаря высочайшим достижениям сложнейшей электронной техники. Звезды с любопытством смотрели с ночного неба на веселящихся под ними людей, но никто не обращал на звезды внимания и совсем не думал о времени.

Брент успел перетанцевать со многими, прежде чем увидел Ирадну. Она выглядела красавицей, жизнь в ней буквально выплескивалась через край, лицо светилось. Ирадна не очень-то спешила присоединиться к Бренту, проблема выбора перед ней не стояла – у девушки отбоя не было от кавалеров. Но вот они закружились в танце, и Брент почувствовал удовольствие от мысли, что Джон, должно быть, стоит сейчас и мрачно наблюдает за ними откуда-нибудь из толпы. Музыка на время замолкла, и Ирадна сказала, что хочет чуточку отдохнуть. Брент был тоже не прочь устроить себе маленький перерыв, и они уселись под большим деревом, наблюдая с расслабленной отстраненностью за неудержимым потоком жизни, что била вокруг ключом.

Сладкое очарование вечера нарушил Брент. Он знал, что когда-нибудь должен был у нее спросить, и сейчас был самый удобный случай.

– Ирадна,- сказал он,- почему ты избегаешь меня?

Она посмотрела на него невинными, широко открытыми глазами.

– Брент,- ответила девушка,- зачем ты говоришь такие злые слова? Ты ведь знаешь, что это неправда. И вообще, откуда в тебе столько ревности? Не считаешь же ты, что я все время должна ходить за тобой?

– Нет, конечно,- чуть слышно ответил Брент и подумал, что ведет себя очень глупо. Но раз уж разговор начат, надо было его довести до конца.- Видишь ли, когда-то тебе придется выбрать одного из нас. Если ты будешь это откладывать, то рискуешь остаться ни с чем, как две твои тетушки. Ирадна запрокинула голову и весело рассмеялась; видимо, ее позабавила мысль, что когда-нибудь она может сделаться старой и некрасивой.

– Ну, если ты такой нетерпеливый,- сказала она,- то уж Джон-то совсем другой. Ты видел, что он мне подарил?

– Нет,- упавшим голосом произнес Брент.

– Ты такой наблюдательный, что не заметил этого ожерелья?

На груди Ирадны, нанизанное на тонкую золотую цепочку, светилось целое созвездие драгоценных камней.

– Вещь красивая, но, в общем-то, ничего необычного,- сообщил ей на это Брент.

Ирадна загадочно улыбнулась и пальцами притронулась к ожерелью. В ту же секунду воздух наполнился музыкой, сперва смешавшейся с танцевальной, а затем заглушившей ее.

– Видишь,- с гордостью сказала она,- теперь, куда бы я ни пошла, музыка всегда будет со мной. Джон сказал, что здесь музыки на несколько тысяч часов, и ничего не записано по два раза. Правда, здорово?

– Возможно,- с затаенной досадой ответил Брент,- но все это давно устарело. Каждый когда-то таскал с собой подобные штуки, а потом, когда на Земле не осталось ни одного тихого места, все это пришлось запретить. Ты представь, какой получится хаос, если все мы будем такое носить!

Ирадна с сердитым видом отодвинулась от него.

– Ты всегда завидуешь тому, чего сам не умеешь делать. «Устарело, хаос»… А сам-то ты мне хоть что-нибудь подарил? Все, я ухожу. И не вздумай идти за мной!

Брент так и остался сидеть с разинутым ртом, ошеломленный ее бурной реакцией. Затем крикнул вдогонку:

– Эй, Ирадна, я не хотел…- Но девушка уже исчезла из виду.

Брент двинулся прочь от веселящейся в амфитеатре толпы. Настроение у него резко упало. Причина ее гневного взрыва была ясна. Все, что он ей сказал, ну, может быть, чересчур язвительно, было правдой, а нет ничего более раздражающего, чем правда. Подарок Джона – пусть искусный, но нисколько не оригинальный, интересный лишь потому, что сейчас такие уже не делают.

Но одна фраза Ирадны не давала ему покоя. А действительно, он хоть что-то ей когда-нибудь подарил? У него не было ничего, кроме картин, но сам он их не считал удачными. Да и Ирадна не проявляла к ним ни капельки интереса, хотя Брент не однажды предлагал ей самые лучшие. Трудно было объяснить даме сердца, что он вовсе не портретист и не будет даже пытаться ее нарисовать. Вот этого она ни за что не могла понять и сильно на юношу обижалась. Брента обычно вдохновляла природа, но он никогда не копировал то, что видел. Когда какая-нибудь из его картин бывала завершена (что время от времени случалось), ее название часто становилось единственным ключом к пониманию того, что послужило для картины толчком.

Вокруг по-прежнему гремела танцевальная музыка, Но Брент утратил к ней всякий интерес. Зрелище веселящихся людей стало ему почему-то невыносимо. Бренту захотелось выбраться из толпы, а единственное тихое место, о котором он вспомнил, находилось внизу у реки, за светящейся полосой мха, посаженного незадолго до праздника.

Он сидел у самой кромки воды, бросал в воду ветки и смотрел, как их уносит течением. Время от времени кто-нибудь проходил мимо, но гуляющие обычно шли парами и не замечали его. Брент бросал на них завистливые взгляды, мрачно размышляя над тем, что ничего-то у него в жизни не получается.

В конце концов, думал он, было бы даже к лучшему, если бы Ирадна выбрала не его, а Джона и Брент остался бы один на один со своим горем. Но она не выказывала ни малейших признаков того, что предпочитает одного другому. Может она просто развлекается за их счет, как считают некоторые тот же старый Йохан, к примеру. Хотя, возможно, она просто не в состоянии выбрать. Наверное, нужно, мрачно решил Брент, чтобы кто-то из них двоих совершил нечто действительно из ряда вон выходящее, чего другой повторить не сможет.

– Привет,- раздался тоненький голосок за спиной. Он обернулся и посмотрел через плечо. Маленькая девочка лет восьми смотрела на него, слегка склонив набок голову, как любопытный воробышек.

– Привет,- без энтузиазма откликнулся он.- Почему ты не смотришь, как танцуют?

– А почему ты не танцуешь? – тут же откликнулась она.

– Я устал,- сказал юноша, надеясь, что это покажется ей достойным предлогом.- И вообще, тебе не стоило бы тут бегать одной. Ты можешь заблудиться.

– Я и заблудилась,- радостно заявила она, усаживаясь на берег с ним рядом.- И мне это нравится.

«Интересно, из какой она деревни?» – подумал Брент. Хорошенькая девчушка, но выглядела бы гораздо лучше, если бы ее личико не было перемазано шоколадом. Похоже, его одиночеству наступил конец.

Она уставилась на него с той естественной прямотой, которая вызывает в людях смущение и которая уходит навеки, когда кончается детство.

– А я знаю, что с тобой,- внезапно сообщила она. – Вот как? – откликнулся Брент с вежливым скептицизмом.

– Ты влюблен!

Брент выронил из руки ветку, которую хотел бросить в реку, и повернулся, чтобы взглянуть на свою мучительницу.

Она смотрела на него с таким торжественным сочувствием на лице, что за секунду вся его мрачная жалость к себе самому испарилась в приступе смеха. Она, кажется, обиделась, и молодой человек быстро взял себя в руки.

– Как ты догадалась? – спросил он с нарочитой серьезностью.

– Я читала об этом,- восторженно сообщила она. – А однажды я видела пьесу, и там человек тоже пришел к реке и сидел ну совсем как ты, и потом он в нее прыгнул. В этот момент заиграла ужасно красивая музыка.

Брент задумчиво посмотрел на развитого не по годам ребенка и ощутил облегчение от того, что она не жила в их деревне.

– Извини, что не могу организовать музыку,- серьезно сказал он.- Но в любом случае речка здесь недостаточно глубока.

– Дальше она глубже,- объяснила девочка,- это только речка-ребенок, и она не вырастет, пока не выйдет из леса, Я видела из флайера.

– А что с ней делается потом? – спросил Брент, которого ни в малейшей степени не интересовал этот разговор, но он был благодарен за то, что тема его стала более отвлеченной.- Я полагаю, она впадает в море?

Девчушка издала недостойное маленькой леди возмущенное фырканье.

– Конечно нет, глупый. Все речки по эту сторону холмом впадают в Великое озеро. Оно такое же большое, как море, но настоящее море находится по другую сторону холмов.

Брент плохо разбирался в географических деталях своего нового местожительства, но понимал, что ребенок прав. Оман был менее чем в тридцати пяти километрах к северу, отделенный от них грядой невысоких холмов. В двухстах километрах от побережья лежало Великое озеро, дававшее жизнь землям, некогда бывшим пустыней до тех пор, пока инженеры-геологи не изменили сам континент.

Гениальный ребенок тем временем сооружал карту из прутиков и терпеливо передавал знания своему довольно тупому ученику.

– Мы вот здесь,- говорила она,- а здесь река и холмы, а озеро вон там, около твоей ноги. Море идет вот так. И я тебе скажу один секрет.

– Какой же?

– Никогда не догадаешься.

– Да, наверно, не догадаюсь.

Ее голос понизился до доверительного шепота:

– Если идти вдоль побережья – это недалеко отсюда, то придешь в Шастар.

Брент попытался принять потрясенный вид, но не сумел.

– Не думаю, чтобы ты о нем слышал! – воскликнула она, глубоко разочарованная.

– Извини, – ответил Брент, – я полагаю, это был город и, кажется, я про него где-то слышал, но ведь городов было так много – и Карфаген, и Чикаго, и Вавилон, и Берлин всех просто не запомнишь. И в любом случае их уже нет.

– Вот и не так. Шастар все еще здесь.

– Ну, некоторые из городов сохранились, и люди часто их посещают. Примерно в девятистах километрах от моего старого дома был когда-то довольно большой город, который назывался…

– Шастар не просто какой-то город, – таинственно перебила его девочка. – Мой дедушка рассказывал мне о нем он там бывал. Он вовсе не разрушен, и там полно чудесных вещей, которых больше ни у кого нет.

Брент внутренне улыбнулся. Покинутые города Земли были местами, о которых ходили легенды в течение многих веков. Прошло четыре… нет, почти пять тысяч лет с тех пор как Шастар был оставлен. Если здания в нем все еще стоят, что, конечно, вполне возможно, все ценное из них исчезло много веков назад. Наверное, дедушка придумывал всякие волшебные сказки, чтобы развлечь ребенка. Брент вполне понимал его.

Не чувствуя его скептицизма, девочка продолжала болтать. Брент только наполовину прислушивался к ее словам, вставляя вежливые «да», «нет» или «подумать только!». Внезапно наступила тишина.

Он поднял взгляд и увидел, что его собеседница с раздражением смотрит на просеку между деревьев.

– До свидания,- коротко сказала она.- Я должна спрятаться где-нибудь в другом месте – вон идет моя сестра.

Она исчезла так же внезапно, как и появилась. «Да, ее семье, должно быть, с ней нелегко»,- решил Брент. Но в любом случае надо было отдать девочке должное – она развеяла его меланхолию.

Спустя несколько часов он осознал, что она сделала для него гораздо больше.

Саймон опирался на дверной косяк, наблюдая за проходящим мимо народом, когда к нему подошел Брент. Люди обычно изрядно ускоряли шаги, проходя мимо двери Саймона, потому что он славился неудержимой болтливостью, и если ему случалось заполучить жертву, то ей было уже не вырваться раньше чем через час. Крайне редко кто-нибудь заходил к нему добровольно, как это сейчас сделал Брент.

Беда Саймона состояла в том, что он обладал великолепным умом, но был слишком ленив, чтобы им пользоваться. Возможно, ему повезло бы больше, родись он в более энергичный век; а так, все, что он мог делать в Чалдисе,- это оттачивать свой ум за счет других, таким образом приобретая известность, но не популярность. Но он был совершенно незаменим, потому что являлся кладезем знаний.

– Саймон,- без предисловий начал Брент.-Я хочу узнать подробнее о местности, где мы живем. Карты почти ничего об этом не говорят – они слишком новые. Что было здесь раньше, в старые времена?

Саймон поскреб свою жесткую, как проволока, бороду

– Не думаю, что между «сейчас» и «раньше» есть какие-то существенные различия. А какое время тебя интересует?

– Например, время городов.

– Ну, деревьев тогда было поменьше. Здесь, наверное находились сельскохозяйственные угодья, используемые для получения пищи. Ты видел машину, которую откопали, когда строили амфитеатр? Она, должно быть, очень старая – даже не электрическая.

– Да,- нетерпеливо ответил Брент,- я видел ее. Но расскажи мне о городах поблизости. Судя по карте, в нескольких сотнях километров к западу по побережью был город, называемый Шастар. Ты знаешь что-нибудь о нем?

– А, Шастар,- пробормотал Саймон; он явно тянул время. – Очень интересный город. Я думаю, у меня даже где-то есть картинка. Подожди минутку, я сейчас.

Он исчез в доме и появился лишь минут через пять. За это время он произвел широкий библиотечный поиск, хотя человек из книжных веков вряд ли догадался бы об этом по его действиям. Все знания, которыми располагал Чалдис, содержались в металлическом ящике метр на метр; он вмещал в атомарных моделях эквивалент миллиарда печатных томов. Почти все знания человечества и вся сохранившаяся литература скрывались здесь.

Это было не просто пассивное хранилище мудрости, при нем имелся и свой помощник-библиотекарь. Когда Саймон передал свое требование неутомимой машине, поиск пошел вглубь, слой за слоем, по почти бесконечной сети цепей. Потребовалась лишь доля секунды, чтобы найти нужную информацию, поскольку он сообщил название и примерную дату. Затем он расслабился, так как мысленные образы хлынули в его мозг под легким самогипнозом. Знания останутся при нем всего на несколько часов – вполне достаточно для его цели – и затем сотрутся. Саймон не имел никакого желания забивать свой организованный ум ненужными вещами, ведь для него вся история подъема и падения больших городов являлась лишь историческим эпизодом, не представляющим особой важности. Да, эпизод был интересным, но он принадлежал прошлому, которое исчезло безвозвратно. Брент по-прежнему терпеливо ждал, когда Саймон появился из дома с выражением мудрости на лице.

– Картинок я не нашел,- сообщил он,- видимо, жена опять устраивала уборку. Но я расскажу тебе то, что я смог вспомнить о Шастаре.

Брент устроился поудобнее; разговор, похоже, получился долгим.

– Шастар был одним из самых последних городов, построенных человеком. Ты, конечно, знаешь, что города появились в человеческой культуре довольно поздно – примерно двенадцать тысяч лет назад. Они занимали все более важное положение, и число их росло в течение нескольких тысяч лет, пока наконец в них не скопились миллионы людей. Нам очень трудно представить себе, что значит жить в местах, где одна сплошная пустыня из стекла и камня и ни травинки на километры вокруг. Но города были необходимы, прежде чем транспорт и система коммуникаций не сделались совершенными,- ведь людям приходилось жить рядом, чтобы выполнять всякие сложные операции по торговле и производству, от которых зависела их жизнь.

Огромные города начали исчезать тогда, когда воздушный транспорт стал универсальным. Угроза нападения в те далекие, варварские времена тоже стала причиной их расселения. Но в течение длительного периода…

– Я изучал историю того времени,- вставил Брент не вполне правдиво.- Я знаю все о…

– …в течение долгого времени оставалось еще много небольших городов, которые существовали скорее благодаря культурным, чем коммерческим связям. Население в них достигало нескольких тысяч, и они продержались еще несколько веков после падения городов-гигантов. Вот почему Оксфорд, Принстон и Гейдельберг все еще что-то значат для нас, тогда как города много крупнее их – просто ничего не значащие названия. Но даже малым городам был вынесем приговор, когда изобретение интегратора дало возможность любому самому малому сообществу производить без усилии все, что нужно для цивилизованной жизни.

Шастар построили тогда, когда технически уже не было никакой необходимости в городах, но раньше, чем люди осознали, что культура городов подходит к концу. Кажется, его задумали как произведение искусства, спроектировали как одно целое, и те, кто там жил, в основном были художниками в той или иной области. Но существование его длилось недолго; в конечном итоге жители покинули город.

Саймон внезапно умолк, словно задумался о тех далеких веках, когда люди открыли дорогу к звездам и мир разорвался надвое. По этой дороге ушел цвет человеческой расы, остались немногие; и поэтому казалось, что история на Земле подошла к концу. В течение тысячи лет изгнанники изредка возвращались в Солнечную систему, горя желанием рассказать о чужих солнцах, о далеких планетах и об огромной империи, которая однажды подчинит себе всю Галактику. Но существует препятствие, которое не может преодолеть ни один даже самый быстроходный корабль; и препятствие это встало между Землей и ее странствующими детьми: у них становилось все меньше и меньше общего. Оттого корабли прилетали все реже и реже, пока наконец интервал между их появлениями не достиг нескольких поколений. Саймон не слышал о прибытии кораблей в течение последних трехсот лет.

Редко когда приходилось подгонять его в разговоре, но Брент сказал:

– Меня больше интересует сам город, чем его история. Ты думаешь, он все еще стоит?

– Как раз к этому я и подхожу.- Саймон вздрогнул, отвлеченный от своих мыслей.- Конечно, город стоит; тогда строили надежно. Но могу я спросить, с чего это ты им вдруг заинтересовался? В тебе что, пробудилась тяга к археологии? О, думаю, я догадался, в чем дело.

Брент прекрасно знал, что бесполезно что-либо скрыть от профессионального болтуна, сующего нос в чужие дела, каким был Саймон.

– Я подумал,- попытался он оправдаться,- там могут еще оставаться какие-то интересные вещи, которые стоило бы отыскать, несмотря на то что прошло столько времени.

– Пожалуй, мне тоже следовало бы его как-нибудь посетить,- сказал Саймон с сомнением.- Город ведь совсем близко. Но как ты собираешься до него добираться? Флайер деревня тебе не выделит, а пешком туда не дойдешь, это заняло бы не меньше недели.

Однако именно это Брент и намеревался сделать – добраться до города пешком. И в течение последующих нескольких дней он всячески намекал соседям, что предпочитает ставить перед собой лишь такие задачи, осуществление которых связано с преодолением трудностей. То есть необходимость приходилось возвести в добродетель.

Приготовления Брента производились в атмосфере сугубой секретности. Он не хотел распространяться о своих планах: а вдруг кому-нибудь из тех, кто имеет право на пользование флайером, вздумается увидеть Шастар раньше его. Ведь нет ничего более унизительного, чем добраться до Шастара, затратив неделю пути, только ради того, чтобы увидеть приветствующего тебя соседа, у которого путешествие заняло всего десять минут.

С другой стороны, Бренту представлялось чрезвычайно важным, чтобы вся деревня и особенно Ирадна понимали, какие исключительные усилия он прилагает. Правду знал только Саймон, но он ворчливо согласился помалкивать. Брент надеялся, что ему удалось отвлечь внимание от своей настоящей цели благодаря его разговорам об области восточнее Чалдиса, где тоже находились несколько важных археологических реликвий.

Количество еды и снаряжения, необходимых для двух-трехнедельного путешествия, было поистине ошеломляющим, и первые же расчеты привели Брента в мрачное настроение. Он чуть было не предпринял попытку выпросить или взять взаймы флайер, но не было никакой гарантии, что просьба его будет удовлетворена, а отказ наверняка означал бы провал всего предприятия. Однако совершенно невозможно унести на себе все необходимое для путешествия.

Для любого человека, принадлежащего к менее автоматизированной эпохе, решение проблемы было бы абсолютно очевидно, но Брент пришел к такому решению не сразу. Летающие машины уничтожили все прочие виды сухопутного транспорта, кроме одного, самого старого и самого универсального из всех существующих,- а именно лошадей.

В Чалдисе было шесть лошадей – небольшое количество для поселения такого размера. В некоторых деревнях лошадей было больше, чем людей, но в той, где жил Брент, возможностей для верховой езды было мало. Сам Брент ездил верхом два или три раза в жизни, да и то понемногу.

Жеребец и пять кобыл находились в ведении Тригора, сварливого маленького человечка, у которого не осталось другого интереса в жизни, кроме животных. Он не принадлежал к самым выдающимся умам Чалдиса, но, казалось, был абсолютно счастлив, управляя частным зверинцем, в котором содержались собаки разных пород, пара бобров, несколько обезьян, львенок, два медведя, молодой крокодил и другие животные, которыми обычно принято восхищаться, не подходя к ним близко. Единственная неприятность, омрачавшая его безмятежную жизнь, состояла в том, что пока ему не удалось приобрести слона.

Тригор, когда к нему подошел Брент, стоял, облокотившись на ворота загона. С ним разговаривал незнакомец, который был представлен Бренту как любитель лошадей из соседней деревни. Сходство между этими двумя людьми, от манеры одеваться до выражения лиц, делало подобное представление совершенно ненужным.

Человек всегда чувствует неуверенность в присутствии специалиста своего дела, поэтому Брент обрисовал свою проблему довольно робко. Тригор серьезно выслушал его и долго молчал, прежде чем ответить.

– Любая подойдет, если знать, как с ними управляться,- медленно сказал он, показывая большим пальцем в сторону кобыл. Тригор с сомнением оглядел Брента.- Они, знаешь ли, как люди: если невзлюбят тебя, то с ними уже ничего не поделаешь.

– Это точно,- эхом откликнулся незнакомец с явным удовольствием.

– А вы научите меня, как с ними управляться?

– Может, да, а может, нет. Я помню одного паренька вроде тебя, он тоже хотел выучиться ездить верхом. Так лошади просто не подпускали его к себе. Не подпускали, и все тут. Он им не понравился.

– Лошади умеют разбираться в людях,- мрачно изрек второй лошадник.

– Это верно,- согласился Тригор,- ты должен их чувствовать. Тогда тебе не о чем беспокоиться.

Брент подумал, что в бесчувственных машинах преимуществ, пожалуй, побольше.

– Я не хочу ехать верхом,- решительно объяснил он. Я хочу, чтобы лошадь везла мое снаряжение. Или против этого она тоже станет возражать?

Его тонкий сарказм остался незамеченным. Тригор торжественно кивнул.

– С этим проблем не возникнет,- заверил он,- все они позволят вести себя в поводу – все, кроме Маргаритки, вот так. Ее-то ни за что не заставишь.

– Тогда, как вы думаете, не могу ли я взять на время одну из… ну, наиболее сговорчивых?

Тригор неуверенно переминался с ноги на ногу, раздираемый двумя противоречивыми желаниями. Ему было приятно, что кому-то понадобились его любимые животные, но он беспокоился, как бы им не причинили вреда. Любой ущерб нанесенный Бренту, имел гораздо меньшее значение.

– Ну,- начал он с сомнением,- сейчас это не слишком-то удобно…

Брент внимательнее посмотрел на кобыл и понял почему. Только одну из них сопровождал жеребенок, но было очевидно, что эта несправедливость скоро будет исправлена. Вот и еще одно осложнение, которого он не предусмотрел.

– Сколько времени ты будешь отсутствовать? – спросил Тригор.

– Самое большее, три недели, а скорее, уложусь в две.

Тригор быстро произвел в уме какие-то гинекологические подсчеты.

– Тогда ты можешь взять Солнышко,- заключил он,- С ней у тебя не будет проблем. Это самое покладистое животное из всех, что у меня когда-либо жили.

– Большое вам спасибо,- сказал Брент.- Я обещаю, что с ней все будет в порядке. Вы не могли бы нас представить друг другу?

– Не понимаю, почему я должен это делать? – добродушно ворчал Джон, подвешивая корзины к лоснящимся бокам Солнышка.- Тем более я даже не знаю, куда ты собрался и зачем.

Брент не мог ответить на последний вопрос, даже если бы хотел. В те моменты, когда к нему возвращалась способность разумно мыслить, он понимал, что ничего ценного он в Шастаре не найдет. На самом деле, трудно придумать что-нибудь, чего у людей теперь нет или чего бы они мгновенно не получили, если бы захотели. Само путешествие должно стать доказательством – самым убедительным, какое он только придумать,- его любви к Ирадне.

На нее, без сомнения, произвела впечатление его подготовка, а он уж постарался подчеркнуть те опасности, с которыми ему придется встретиться по дороге. Ночлег под открытым небом, простая, однообразная пища, опасность заблудиться и сгинуть по пути навсегда. Ну и дикие, кровожадные звери, живущие среди холмов и в лесу.

Старый Йохан, которому было плевать на традиции предков протестовал, считая, что недостойно приличному кузнецу иметь дело с таким пережитком первобытных времен, как лошадь. За это Солнышко слегка его укусила, выбрав удобный момент, когда Йохан наклонился, чтобы осмотреть ее копыта. Кузнец быстро приладил к сбруе целый набор корзин, куда Брент мог поместить все необходимое для путешествия – даже свои рисовальные принадлежности, с которыми он решительно отказался расстаться. Тригор тоже не остался в стороне и дал совет по поводу некоторых технических элементов упряжи.

Ранним утром все было готово к путешествию. Брент намеревался отправиться в путь как можно более скромно и слегка огорчился, когда на самом деле все так и вышло. Провожать его пришли только Джон и Ирадна.

В задумчивой тишине они добрались до конца деревни и перешли реку по изящному металлическому мосту. Затем Джон сказал с притворной ворчливостью:

– Не вздумай там сломать свою глупую шею,- пожал ему руку и ушел, оставив наедине с Ирадной. Это был очень великодушный поступок, и Брент оценил его.

Пользуясь тем, что хозяин занят, Солнышко принялась щипать травку на берегу. Брент неуклюже переступал с ноги на ногу, затем сказал не вполне искренне:

– Ну, мне, наверное, пора.

– Долго тебя не будет? – спросила Ирадна. Подарка Джона на шее у нее не было – возможно, он ей уже надоел. Брент вначале искренне понадеялся на это, но потом осознан, что вот так же быстро она может потерять интерес к любой вещи, которую он принесет для нее.

– Недели две, если все пойдет хорошо,- мрачно ответил он.

– Будь осторожен,- сказала она довольно легкомысленным тоном,- и не делай ничего опрометчивого.

– Я постараюсь,- заверил Брент, все еще не решаясь двинуться,- но иногда человек должен рисковать.

Бессвязный разговор мог тянуться бесконечно, но Солнышко решительно положила ему предел. Рука Брента с привязанным к ней поводком ощутила резкий рывок, и его потащило вперед. Юноша восстановил равновесие и собрался помахать Ирадне на прощание рукой, но та сама подбежала к нему, крепко поцеловала и исчезла в направлении деревни быстрее, чем он успел опомниться.

Она перешла на медленный шаг, когда Брент был уже далеко. Она могла вернуться, догнать его, но не стала этого делать. Странное, торжественное чувство, неуместное этим солнечным весенним утром, нахлынуло на нее. Очень приятно быть любимой, но в этом есть свои недостатки, если не думать только о настоящем моменте. На короткий миг Ирадна задумалась, справедливо ли она поступает по отношению к Джону, к Бренту, даже к себе самой. Ведь когда-то придется принять решение – его нельзя откладывать вечно. И все-таки она никак не могла решить, кого из юношей предпочитает, – и вообще, любит ли она кого-то из них.

Никто пока что не объяснил ей, а сама она еще не открыла для себя того факта, что, если задаешься вопросом – на самом ли деле ты влюблен или нет,- ответ будет всегда отрицательным.

За Чалдисом лес простирался на девять километров к востоку, затем переходил в огромную равнину протяженностью на весь континент. Шесть тысяч лет назад эта земля была одной из самых больших пустынь в мире, и ее благоустройство стало одним из первых достижений атомного века.

Брент намеревался двигаться на восток, пока не кончится лес, а затем повернуть на север, к нагорью. Согласно картам, когда-то гряду холмов пересекала дорога, связывая все города на побережье в одну цепочку, которая заканчивалась Шастаром. Было бы очень удобно следовать по этому пути, но Брент сомневался, что дорога вообще сохранилась.

Он держался ближе к реке, надеясь, что она не изменила свое русло с тех пор, как были созданы карты. Река служила ему и проводником, и дорогой через лес, а когда деревья росли слишком густо, они с Солнышком всегда могли брести по мелководью. Лошадь не возражала против выбранного Брентом маршрута, к тому же здесь не было травы, которая могла бы отвлечь ее, и почти без понуканий она мерно трусила вперед.

После полудня лес стал редеть и вскоре остался позади. Брент вышел на открытую равнину.

Он сверился картой и заметил, что с тех пор, как она была составлена деревня сдвинулась на огромное расстояние к востоку. Но существовал проторенный путь на север, к низким холмам и дороге, которая вдоль них пролегала в древности и к которой он намеревался добраться к вечеру.

В этот момент возникли первые непредвиденные трудности технического характера. Солнышко, обнаружив вокруг весьма аппетитную траву, не могла воспротивиться желанию останавливаться через каждые три-четыре шага, чтобы перекусить. Брент был привязан к ее уздечке весьма коротким поводком, поэтому рывок в результате каждой остановки едва не выдергивал его руку из плеча. Тогда он удлинил поводок, но это лишь ухудшило дело, так как Брент вовсе потерял контроль над сотрудницей.

Брент животных любил, но вскоре ему стало ясно, что Солнышко просто злоупотребляет его мягким характером, Он терпел такое с километр, а затем направился к дереву, у которого были особенно тонкие и гибкие ветви. Солнышко осторожно, краем влажного карего глаза наблюдала, как Брент срезает тонкий упругий прут и напоказ затыкает ею за пояс. Затем она двинулась в путь с такой прытью, что он едва за ней успевал.

Как Тригор и говорил, она и вправду была потрясающе умным животным.

Холмистая гряда, к которой Брент направлялся, высотой была метров в семьдесят, с длинными, пологими склонами, Но на пути к вершине гряды оказалось множество мелкий холмиков и лощинок, которые приходилось преодолевать; поэтому солнце уже совсем клонилось к закату, когда они добрались доверху. На юге Брент увидел лес, который они не давно пересекли. Где-то там, в гуще деревьев, скрывался Чалдис, хотя юноша не мог сказать с точностью, в каком именно месте лежит деревня. Он с удивлением обнаружил, что не видит никаких следов большой просеки, сделанной людьми. К юго-востоку равнина простиралась, докуда видит глаз, ровное море травы кое-где разнообразили маленькие рощицы деревьев. На горизонте Брент увидел крошечные перемещающиеся точки и подумал, что там движется большое стадо диких животных.

На севере лежало море, примерно в восемнадцати километрах вниз по длинному пологому склону. Оно казалось почти черным в свете заходящего солнца, и только на мелких, будто нарисованных волнах поблескивали ниточки пены.

До наступления темноты Брент нашел защищенную от ветра лощину, привязал Солнышко к кусту и разбил маленькую палатку, которую старый Йохан специально соорудил для его похода. В теории, поставить палатку – операция проще некуда, но, как и множество людей до него, Брент неожиданно обнаружил, что она требует изрядной выдержки и умения. Наконец все было сделано, и он устроился на ночь.

Существуют вещи, которые не постигнешь умом, но которым учатся на печальном опыте. Кто б мог подумать, что лежащее тело человека настолько чувствительно к едва заметному уклону почвы, на которой разбита палатка? Еще более неприятными оказались резкие температурные колебания в голове и в ногах палатки, вызванные, по-видимому, сквозняками. Брент мог вынести постепенную смену температуры, но эти непредсказуемые изменения раздражали его до безумия.

Он раз десять пробуждался от тревожного сна, а может быть, ему только казалось, что десять, но к рассвету настроение Брента упало до нулевой отметки. Он чувствовал себя окоченевшим, несчастным, тело его затекло. Было такое чувство, что он не спал дней пять или шесть, и предложи ему кто сейчас отказаться от этого предприятия, он бы наверняка согласился. Он был готов – и даже с охотой – встретиться с опасностями на пути завоевания любви; но то, с чем он столкнулся в пути, было другое дело.

Неудобство ночлега вскоре забылось благодаря очарованию нового дня. Здесь, на холмах, воздух казался свежим с привкусом соли – из-за ветра, дующего со стороны моря. Каждая травинка вокруг была густо усыпана капельками росы, но скоро роса исчезла, высушенная встающим солнцем. Как хорошо жить на свете – особенно когда молод. И вдвойне лучше – когда ты еще и влюблен.

Они набрели на дорогу довольно быстро, практически только начав дневной переход. Брент не замечал ее раньше потому что она шла ниже по склону, обращенному к морю, а он ожидал увидеть ее на вершине холмов. Дорога была в превосходном состоянии – казалось, прошедшие тысячелетия нисколько ее не тронули. Природа тщетно пыталась стереть ее у себя с лица; слои почвы, которые изредка покрывали дорогу, смывались и сметались ее же, природы, слугами ветром и дождем. Огромной сплошной лентой, окаймляя море на протяжении почти двух тысяч километров, дорога по-прежнему соединяла города, любимые когда-то человеком и оставленные им в далекие времена.

Это была одна из величайших дорог мира. В древности она служила тропой, по которой дикие племена добирались к морю, чтобы обмениваться товарами с хитрыми ясноглазыми пришельцами из чужих земель. Затем у дороги появились новые, более обстоятельные хозяева; солдаты могущественной империи выровняли и вытесали дорогу среди холмов так искусно, что направление, которое они ей дали, осталось неизменным на протяжении многих веков. Они вымостили дорогу камнем, чтобы их непобедимые армии могли двигаться по ней быстрее любых других на земле; и именно по этой дороге их легионы молниеносно перемещались по велению великого города, чье имя они носили. Веками позднее этот город в свой последний час призвал их домой – и дорога осталась пустынной на пятьсот лет.

Потом были другие войны; под знаменами с изображением полумесяца и с именем Пророка на устах армии отправлялись на запад завоевывать христианский мир. Еще позднее, спустя несколько веков, здесь произошло последнее и величайшее из сражений, определивших исход войны, когда в пустыне сшиблись насмерть стальные монстры и с неба падала дождем смерть.

Центурионы, паладины, бронированные дивизии, даже сама пустыня – все исчезло. Но дорога осталась – самое причное из всех человеческих творений. Много веков несла она свою ношу; а теперь на всей ее тысячекилометровой ленте не было ни одного путника, кроме Брента и его лошади.

Брент шел по дороге три дня, все время видя рядом с собой море. Он привык к невеликим трудностям кочевой жизни и даже ночные неудобства теперь ему не столь досаждали. Погода стояла превосходная, теплые дни и мягкие ночи,- но их тонкое очарование подходило к концу.

Вечером четвертого дня он рассчитал, что находится меньше чем в десяти километрах от Шастара. Дорога отвернула от побережья, огибая большой мыс, выступающий далеко в море. За ним лежала защищенная бухта, на берегах которой был расположен город; дорога обходила возвышенность и огромной плавной дугой спускалась к северу с холмов прямо к Шастару.

Ближе к сумеркам Бренту стало ясно, что он зря надеется увидеть цель своего путешествия в этот же день. Погода портилась, и на западе быстро собирались густые, мрачные тучи. Теперь он двигался в гору – дорога медленно пошла на подъем и последний кряж миновал уже при сильном штормовом ветре. Он устроил бы здесь на ночь привал, если бы смог найти защищенное место, но холм выглядел абсолютно голым, и ничего другого не оставалось, кроме как с трудом продолжать путь.

Далеко впереди, на самой вершине холма, вырисовывался какой-то темный силуэт на фоне грозового неба. Надежда, что он может оказаться убежищем, гнала Брента вперед. Солнышко, опустив голову против ветра, упорно шагала с ним рядом.

До вершины оставалось примерно с километр, когда начался дождь; сперва одиночные крупные капли, а потом сплошные потоки. Ничего не было видно дальше чем на несколько шагов, даже когда удавалось открыть глаза под секущими дождевыми струями. Брент уже настолько промок, что находил даже какое-то мазохистское удовольствие в состоянии, которое он испытывал. Но чисто физическая борьба с ураганом быстро его утомила.

Казалось, прошли века, пока дорога снова сделалась ровной и он понял, что достиг вершины. Брент напряг в темноте глаза и разглядел невдалеке, впереди, огромную темную фигуру, которую до этого он принимал за строение.

Дождь стал слабеть, когда юноша приблизился к непонятному объекту, тучи над головой поредели, пропуская последние угасающие лучи солнца с запада. Света было достаточно чтобы Брент увидел, что перед ним находится вовсе не здание а огромный каменный зверь, разлегшийся на вершине холма и смотрящий в море. У Брента не было времени рассмотреть загадочное существо повнимательнее, он поспешил поставить рядом палатку, воспользовавшись чудовищем как укрытием, защищавшим ее от ветра.

Уже совсем стемнело, когда Бренту удалось обсохнуть и приготовить еду. Некоторое время он отдыхал в своем маленьком теплом оазисе, испытывая состояние блаженной усталости, которая приходит после тяжелого и успешною труда. Затем он заставил себя встать, взял фонарик и вышел в ночь.

Шторм разметал тучи, и в небе блистали звезды. На западе серп луны шел прямо по следам солнца. На севере Брент ощущал недремлющую стихию моря. Внизу в темноте лежал Шастар волны набегали на его каменные причалы, но как юноша ни напрягал зрение, так ничего и не разглядел.

Брент двинулся вдоль гигантской статуи, фонариком освещая камень. Поверхность его казалась гладкой, без стыков или каких-либо швов, и, хотя время выбелило ее и местами покрыло пятнами, следов разрушений не наблюдалось. Возраст изваяния определить было невозможно; статуя могла оказаться старше Шастара, а возможно, ее установили несколько веков назад.

Резкий бело-голубой луч фонаря скользил по блестящим бокам каменного животного и наконец упал на огромную спокойную морду и остановившиеся глаза. Можно было назвать эту морду лицом – мало того, лицом человеческим, но больше слов, чтобы его описать, у Брента не находилось. Ни женское, ни мужское, оно казалось совершенно равнодушным к страстям людей; затем Брент разглядел, что за многие века бури и ураганы оставили на нем свои неизгладимые следы. Бесчисленные капли дождя проделали борозды на его каменных щеках, и складывалось ощущение, что в них застыли крупные слезы – слезы по городу, чье рождение и смерть были теперь одинаково далеки.

Брент так устал, что, когда проснулся, солнце уже поднялось высоко. Юноша полежал с минуту в льющемся сквозь стенки палатки полусвете, приходя в себя и вспоминая, где он. Затем встал на ноги и, моргая, вышел на свет, прикрывая рукой глаза от ослепляющего сияния.

Сфинкс выглядел меньше, чем ночью, хотя все равно производил сильное впечатление. Брент увидел, что он выкрашен в богатые осенние золотые тона, какими не обладает ни один камень в природе. Из этого юноша заключил, что Сфинкс не принадлежит, как он подозревал раньше, к какой-либо доисторической культуре. Он был создан с помощью науки из какого-то непостижимо прочного синтетического вещества, и Брент догадывался, что время его рождения лежит где-то между днем нынешним и временем, когда древними скульпторами, вдохновленными знаменитым мифом, был изваян оригинал.

Медленно, словно опасаясь того, что может увидеть, Брент повернулся к Сфинксу спиной и взглянул на север. Холм у его ног понижался, и дорога тянулась к морю. А там, на ее конце, лежал Шастар.

Город был освещен солнцем, блестел и переливался разноцветными красками. Время, казалось, не тронуло просторные здания по обеим сторонам просторных улиц. Широкая лента мрамора, окаймлявшая бухту, также хорошо сохранилась; парки и сады хотя и заросли сорняками, пока что не стали джунглями. Город вытянулся по линии бухты на три-четыре километра и где-то еще на два километра уходил от побережья на материк – по стандартам прошлого он действительно был довольно мал. Но Бренту он казался огромным, а лабиринт улиц и площадей до невозможности сложным. Затем он начал понимать подчеркнутую симметрию проекта, рассмотрел основные магистрали и увидел искусство, с которым строители сумели избежать как монотонности, так и диссонанса.

Брент долго стоял на вершине холма, думая о том чуде, которое развернулось перед его глазами. Он был один на фоне величественного пейзажа, крошечная фигурка, робкая и потерянная, перед достижениями исполинов прошлого. Ощущение истории, вид протяженного пространства холма, над благоустройством которого человек трудился более миллиона лет, ошеломляли. В этот момент Бренту казалось, что он обозревает скорее Время, а не Пространство, и в ушах его шелестит ветер вечности, точно так же, как он звучал для кого-то в прошлом.

Солньшко, похоже очень нервничала, когда они подошли к окраине города. Она никода в жизни не видела ничего подобного, и Брент не мог не разделять ее беспокойства. Даже человек, совсем лишенный воображения, почувствует что-то зловещее в домах, пустующих столетиями, -а дома Шастора пустовали добрую четверть десятка тысячелетий.

Дорога шла прямо, как стрела, между двух высоких колонн белого металла; как и Сфинкс, они выглядели потускневшими, но не разрушенными. Брент и Солнышко прошли мимо этих молчаливых стражей и оказались перед длинным низким зданием, которое, должно быть, являлось чем-то вроде пропускного пункта для приезжающих в город гостей.

На расстоянии казалось что Шастар оставлен только вчера, но сейчас, вблизи, Брент видел тысячи следов запустения. Цветной камень зданий был испятнан паутиной времени, окна напоминали пустые глазницы черепа, кое-где в них непостижимым образом сохранились даже осколки стекла.

Брент привязал лошадь у низкого здания за колоннами и направился к его входу по булыжникам и густой пыли. Двери на месте не оказалось, если она вообще когда-нибудь здесь была, и он прошел через высокий арочный проем в холл, который, казалось, протянулся по всей длине здания. Через равные промежутки располагались проходы в соседние помещения, а прямо перед ним широкий пролет лестницы вел на второй этаж.

Изучение здания заняло почти час, и когда он вышел, то почувствовал бесконечную подавленность. Его тщательное расследование абсолютно ни к чему не привело. Все комнаты, огромные и маленькие, были абсолютно пустыми. Он чувствовал себя муравьем, ползающим между костей дочиста обглоданного скелета.

На солнце дух его слегка взбодрился. Здание, которое он осматривал, возможно было чем-то вроде административного офиса и не хранило в своих стенах ничего, кроме бумаг и информации в памяти машин. Где-нибудь в другом месте все сложится по-иному. Но все равно громадность предстоящего поиска устрашала его.

Брент медленно ступал по широким проспектам, восхищаясь фасадами домов, возвышающихся по обеим сторонам. Ближе к центру Брент увидел один из многочисленных городских парков. Парк невероятно зарос сорняками и кустарником, но кое-где еще просвечивали поляны с травой, и он решил оставить Солнышко пастись на одной из них, самому же продолжить поиск. Вряд ли лошади вздумается куда-то уйти, раз здесь столько еды.

В парке было спокойно, и на некоторое время Брент ощутил полное нежелание уходить отсюда и окунаться в пустыню брошенного города. Растения здесь сильно отличались от всех, что Брент видел раньше,- дикие потомки тех, которые жители Шастара выращивали и лелеяли много веков назад. Вот так, стоя среди высокой травы и незнакомых цветов, Брент услышал в застывшей утренней тишине звук, который теперь всегда будет связан для него с Шастаром. Звук шел со стороны моря, и хотя Брент никогда в жизни не встречал его раньше, в сердце вспыхнуло чувство болезненного узнавания. Да это же морские чайки печально перекликаются над волнами.

Совершенно очевидно, что потребуется много дней, что бы даже поверхностно осмотреть город, и первым делом для этого надо найти место для жилья. Брент провел несколько часов в поисках какого-нибудь жилого района, прежде чем до него стало доходить: что-то в этом Шастаре не так. Все здания, которые он осматривал, были предназначены для работы, развлечений и тому подобного; но ни одно не предназначалось для жилья. Ответ на загадку пришел не сразу. Когда он разобрался в городской планировке, то заметил, что почти везде на пересечении улиц стоят низкие одноэтажные строения примерно одинаковой формы. Они были круглыми или овальными и имели много входов и выходов, располагающихся с разных сторон. Когда Брент вошел в одно из таких строений, то оказался перед рядом больших металлических ворот, каждые из которых были снабжены вертикальным рядом индикаторных ламп. И тогда он понял, где жили люди Шастара.

Сперва идея подземных домов показалась ему отвратительной. Затем он справился с предубежденностью против этого и понял, что такое решение было столь же разумным, сколь и неизбежным. Исчезла необходимость загромождать поверхность и закрывать солнечный свет зданиями, построенными ради сна и принятия пищи. Спрятав эти помещения под землю, жители Шастара смогли построить благородный и просторный город – и одновременно сделать город таким компактным и небольшим, что всего его можно пройти из конца в конец за какой-то час.

Лифты, конечно, не работали, но существовали аварийные лестницы, винтообразно уходящие в темноту. Когда-то весь этот подземный мир наверняка был ярко освещен, но сейчас Брент заколебался, прежде чем начал спускаться по ступенькам. У него имелся фонарик, но он никогда до этого не бывал в подземельях и ужасно боялся заблудиться в их глубине. Все же, пожав плечами, он стал спускаться; в конце концов, если принять элементарные меры предосторожности, то опасности можно избежать – существуют сотни других выходов, даже если он и заблудится.

Брент спустился на первый уровень и оказался в длинном широком коридоре, простирающемся так далеко, насколько хватало луча фонарика. По обе стороны шли ряды пронумерованных дверей, и Брент миновал их не меньше десятка, пока наконец нашел одну открытую. Медленно, почти благоговейно, он вошел в маленькое помещение, которое некогда служило кому-то домом.

Апартаменты выглядели чистыми и прибранными, потому что грязи и пыли было неоткуда взяться. Мебель в этих удивительно пропорциональных комнатах отсутствовала; ничего ценного жившие в этих комнатах не оставили, что было неудивительно при неторопливом, длиной в век, исходе. Некоторые приспособления все еще пребывали на положенных им местах; прибор доставки пищи с циферблатом набора был сильно похож на тот, что находился дома у Брента и вид его почти притупил ощущение прошедших веков. Диск все еще поворачивался, хотя и с трудом, и Брент нисколько не удивился бы, увидев еду, появившуюся в камере материализации.

Брент исследовал еще несколько таких помещений, прежде чем поднялся на поверхность. Хотя он не нашел ничего ценного, но ощутил все возрастающее чувство родства по отношению к людям, которые когда-то здесь жили. Однако он по прежнему считал, что они были ниже уровнем потому что жизнь в городе – как бы прекрасен, как бы блестяще спроектирован он ни был – для него, Брента, являлась символом варварства.

В последнем помещении он увидел ярко раскрашенную комнату с фресками на стенах, изображающими животных. Картины были полны прихотливого юмора, который наверняка радовал сердца детей, для которых они и были созданы. Брент рассматривал их с интересом, потому что это были первые произведения изобразительного искусства с которыми он столкнулся в Шастаре. Он уже собирался уходить, когда обнаружил кучку пыли в углу и, наклонившись, чтобы рассмотреть получше, понял, что перед ним остатки куклы. Ничего не сохранилось, кроме несколько цветных пуговиц, рассыпавшихся в пыль у него в руках, лишь только он к ним притронулся. Интересно, подумал Брент, почему эта печальная маленькая реликвия была брошена здесь хозяйкой? Затем он на цыпочках вышел и поднялся на поверхность, к пустынным, залитым солнцем улицам. Больше он не стал спускаться в подземный город.

Ближе к вечеру он заглянул в парк – убедиться, что Солнышком все в порядке, – и приготовился провести ночь в одном из многочисленных маленьких зданий, разбросанных среди кустов и деревьев. Здесь, окруженный зеленью, Брент вполне мог себе представить, что опять вернулся домой. Он спал лучше, чем за все время пути с тех пор, как покинул Чалдис, и в первый раз за много дней его мысли перед сном были не об Ирадне. Магия Шастара уже подействовала на Брента; мысль о бесконечно сложных путях развития цивилизации – той самой цивилизации, которую, как раньше ему казалось, он презирал, – повлияла на него гораздо скорее, чем он мог вообразить. Чем дольше он оставался в городе, тем больше отдалялся от него тот наивный самоуверенный юноша, который вошел сюда всего несколько часов назад.

Второй день укрепил впечатления первого. Шастар не умер в течение года или даже в течение жизни одного поколения. Люди медленно покидали его, когда новая – и однако какая старая! – модель общества стала развиваться и человечество вернулось в холмы и леса. Они ничего не оставили, кроме этих мраморных памятников тому образу жизни, который ушел навсегда. Даже если что-нибудь ценное и оставалось, тысячи любопытных исследователей, появлявшихся здесь в течение прошедших пятидесяти веков, давно забрали все это. Брент обнаружил много следов своих предшественников; их имена были высечены на стенах повсюду – должно быть, желанию хоть как-то увековечить себя в веках люди не в силах противиться.

Наконец, утомленный бесплодными поисками, он вышел на берег моря и уселся на широкой каменной стене волнореза. Море, лежащее в паре метров под ним, выглядело совершенно спокойным и лазурно-голубым. Оно было таким тихим и чистым, что юноша видел рыб, проплывающих в глубине, а в одном месте сумел разглядеть обломок затонувшего судна, лежащего на боку и обросшего водорослями, которые развевались в воде, словно длинные зеленые волосы. Он знал, что бывают дни, когда волны с грохотом обрушиваются на каменные причалы, потому что широкий парапет за ними был устлан толстым ковром камушков и ракушек, принесенных сюда штормами.

Спокойствие морского пейзажа, преподающего наглядный урок тщеты человеческих устремлений, унесло ощущения разочарования и поражения. Хотя Шастар не дал ему ничего материального ценного, Брент не жалел о своем путешествии. Сидя здесь, на волнорезе, повернувшись к суше спиной и глядя на слепящую голубизну моря, он почувствовал себя свободных от всех проблем. Прошлое вспоминалось без боли, и он с бесстрастным любопытство, взирал на сердечную тревогу, что томила его последние месяцы.

Брент прошел немного вдоль моря, затем повернул к городу. Неожиданно он оказался перед большим круглым зданием с крышей, сделанной в виде купола из какого-то полупрозрачного материала. Без особого интереса он пробежался взглядом по зданию, решив, что это еще один театр или концертный зал. Юноша хотел пройти мимо, когда какая-то непонятная сила заставила его подойти к зданию и устремиться в дверной проем.

Внутри здания свет проходил через потолок почти беспрепятственно, Бренту даже показалось, что он все еще на открытом воздухе. Все здание было разделено на многочисленные просторные залы, назначение которых он осознал с внезапным приливом волнения. Предательские, лишенные цветного своего наполнения четырехугольники рам на стенах говорили о том, что стены когда-то украшали картины, возможно, какие-то из картин где-нибудь и остались, и было бы интересно увидеть, что мог предложить Шастар в области серьезного искусства. Брент, все еще с сознанием своего превосходства, не ожидал особенных впечатлении, и вдруг…

Вдруг – сияние красок по всей огромной стене, сразившее его наповал. На минуту он неподвижно застыл в дверном проеме, не в состоянии целиком охватить картину глазами и осознать значение увиденного. Затем, медленно начал вглядываться в детали огромной и сложной фрески, которая была перед ним.

Почти тридцать метров длиной, она была, безусловно, самой прекрасной вещью, которую Брент видел за свою жизнь. Шастар ошеломил и потряс его, но трагедия города странным образом не тронула юношу. Но эта фреска ударила его прямо в сердце – она говорила на понятном языке, и пока он ее разглядывал, последние остатки снисходительного отношения к прошлому разлетелись, как листья во время бури. Взгляд Брента перемешался по фреске со все возрастающим вниманием. Слева виднелось море, такое же глубокое синее, как здесь, в Шастаре, и по его поверхности плыли какие-то странные суда, приводимые в движение несколькими рядами весел и ветром, раздувающим паруса. Суда двигались к далекой земле. Настенная роспись включала в себя не только преодоленные по воде километры, но и прошедшие за время плавания дни; вот сцена, где суда достигают берега, и на широкой равнине лагерем становятся войска; при этом палатки, знамена и колесницы кажутся крошечными по сравнению со стенами осажденного города-крепости. Взгляд зрителя сам собой скользил по крепостным стенам и останавливался на женщине, стоявшей на вершине стены и смотревшей вниз, на готовящиеся к приступу войска, пересекшие ради нее морские просторы.

Женщина наклонилась вперед, и ее пляшущие на ветру волосы светятся золотым ореолом. На лице женщины застыла печаль, такая глубокая, что ее нельзя передать словами, но печаль не портила неправдоподобную красоту лица – красоту, настолько заворожившую Брента, что он долго не мог оторвать от женщины взгляда. Когда ему это наконец удалось, юноша проследил, куда она смотрит, и увидел нескольких воинов в тени под стеной. Они собрались вокруг чего-то, изображенного настолько условно, что Бренту понадобилось время, чтобы понять, что там такое. Это был большой деревянный конь установленный на катках. Не проявив к коню особого интереса, Брент снова перевел на одинокую фигуру на стене, которая, как он уже догадался и была тем центральным стержнем, вокруг которого разворачивался сюжет. Центральным, потому что взгляд зрителя, передвигаясь по пространству картины, потихоньку перемещался в будущее и находил ту же крепость, только уже разрушенную, видел дым над горящим городом и флот, который возвращался домой, выполнив свою миссию.

Брент покинул здание только тогда, когда света стало настолько мало, что глаза уже ничего не видели. Раз за разом он внимательно изучал картину, затем некоторое время тщетно искал подпись художника. Но ни подписи, ни названия не было и, возможно не существовало никогда. История, рассказанная на картине, была, должно быть, слишком известна и не нуждалась в пояснениях. Однако на стене рядом кто-то из предыдущих посетителей Шастара нацарапал стихотворные строки:

Илион! Какое странное, какое волшебное имя! Но, увы, Бренту оно ничего не говорило. Принадлежит ли это имя истории или мифологии, спрашивал он себя, не зная, что до него много других людей задавали тот же самый вопрос.

Когда юноша вышел в светящиеся сумерки, у него перед глазами все еще стояла эта печальная, неземная красота. Наверное, не будь он художником и не имей такую восприимчивую натуру, впечатление не было бы настолько ошеломляющим. Но ведь неизвестный мастер именно этого и добивался – чтобы, подобно Фениксу, из затухающих углей великой легенды в человеке возродилось чувство прекрасного. Мастер сумел запечатлеть и сохранить для будущих веков красоту, служить которой было единственной целью и оправданием жизни.

Брент долго сидел под звездами, смотрел, как месяц скрывается за домами, и мучился над вопросами, на которые он никогда не сможет найти ответа. Остальные картины галереи ушли, рассеялись без следа не только по всей земле, но и по всей Вселенной. Можно ли было сравнить их с единственной гениальной работой, которая теперь навечно представляет искусство Шастара?

Всю ночь ему снились странные сны, и, едва рассвело, Брент вернулся в музей. В его мозгу возник план; он был на столько диким и амбициозным, что поначалу Брент не воспринимал его как нечто серьезное, но затем мнение его из менилось. Почти неохотно он установил маленький складной мольберт и приготовил краски. Раз он нашел в Шастаре вещь, которая была и редкостной, и прекрасной, то, может быть, у него хватит умения унести хоть слабое ее отражение назад в Чалдис.

Конечно, невозможно было скопировать больше, чем фрагмент огромного полотна, но проблема выбора не стояла. Он ни разу не рисовал портрета Ирадны, но теперь он изобразит женщину, которая если когда-то и существовала, то давным-давно обратилась в прах.

Несколько раз он останавливался, чтобы обдумать противоречие, и наконец понял, что разрешил его. Ирадну он не рисовал потому, что сомневался в своем умении и боялся ее критики. Здесь, сказал себе Брент, такой проблемы не существует. Не стоит задумываться, какова будет реакция Ирадны, когда он вернется в Чалдис, принеся в качестве единственного подарка портрет другой женщины.

По правде говоря, до этого он рисовал для себя и ни для кого больше. В первый раз в жизни Брент сталкивался с великим произведением искусства, и это выбило у него почву из-под ног. Он чувствован себя дилетантом, он боялся, что у него ничего не выйдет, и все-таки он продолжал рисовать, надеясь неизвестно на что.

Брент упорно работал весь день, и такой сосредоточенным труд принес ему некоторое успокоение. К вечеру он нарисовал стены крепости и башни с бойницами и был готов взяться за сам портрет. Спал он в эту ночь хорошо.

На следующее утро оптимизм его несколько подугас. Запасы пищи подходили к концу, и мысль, что время работает против него, встревожила юношу. Казалось, все идет не как надо; цвета не те, рисунок, нанесенный на холст вчера, сегодня перестал ему нравиться.

К тому же, как назло, испортилось освещение, хотя был еще только полдень. Брент догадался: небо заволокли тучи. Он подождал, когда сделается яснее, но никаких намеков на это не наблюдалось, и юноша возобновил работу. Сейчас или никогда. Если он не сумеет правильно передать красоту волос, он откажется от этой затеи…

День быстро убывал, но в яростной сосредоточенности на работе Брент не замечал времени. Раз или два ему показалось, что он слышит какие-то звуки, и Брент подумал, что, наверное, приближается шторм.

Нет более неприятного ощущения, чем внезапная, абсолютно неожиданная уверенность, что ты больше не один. Трудно сказать, какой импульс заставил Брента медленно положить кисть и еще медленнее повернуться к огромному дверному проему метрах в десяти-двенадцати позади него. Человек, стоявший в проеме, должно быть, вошел беззвучно, и Брент не знал, сколько времени тот наблюдал за ним. Скоро к человеку присоединились двое других. Все трое, они стояли в дверях, не делая попытки войти.

Брент медленно поднялся на ноги, в голове его словно пронесся вихрь. На секунду он даже вообразил, что к нему явились духи из прошлого, но разум возобладал над фантазией. В конце концов, если он пришел в Шастар, почему другие не могли сделать того же?

Он шагнул вперед. Один из незнакомцев сделал то же самое. Когда их разделяло несколько метров, незнакомец заговорил очень ясным голосом и довольно медленно:

– Я надеюсь, что не помешал вам.

Начало разговора было вполне обыденным, но Брента слегка озадачило произношение человека, вернее, то, с какой тщательностью он произносит слова. Казалось, незнакомец обеспокоен тем, что, если он начнет говорить быстрее, Брент его не поймет.

– Все в порядке,- отозвался Брент, тоже стараясь говорить медленно,- но вы меня немного смутили: я не ожидал тут никого встретить.

– Мы тоже,- отозвался эхом его собеседник с легкой улыбкой.- Мы понятия не имели, что в Шастаре еще кто-то живет.

– А я и не живу, – объяснил Брент, – Я здесь такой же посетитель, как вы.

Вошедшие обменялись улыбками, как будто вспомнили какую-то им одним понятную шутку. Затем один из них отцепил от пояса маленький металлический предмет и сказал в него несколько тихих слов – каких, Брент не расслышал. Юноша заключил, что сюда прибудут другие из этой же компании, и почувствовал раздражение теперь его одиночество будет нарушено окончательно.

Двое незнакомцев подошли к огромной фреске и стали ее рассматривать. Бренту было интересно, что они думают по поводу картины; сам он не собирался высказывать свое восторженное к ней отношение, а вдруг для них это не более чем просто изображение и они не испытывают к ней никакого благоговения. Третий мужчина остался стоять рядом сравнивая копию Брента с оригиналом. Все трое, казалось, намеренно избегали дальнейшего разговора. Возникла длинная и неловкая пауза; затем двое стоявших перед картиной подошли к ним.

– Ну, Эрлин, что ты об этом думаешь? – спросил один, махнув рукой в сторону фрески. Казалось, они совершенно потеряли интерес к Бренту.

– Очень хороший примитив конца третьего миллениума, не хуже тех, что у нас. Ты не согласен, Латвар?

– Не совсем. Я бы не сказал, что это конец третьего. Во-первых, сюжет…

– Опять ты со своими теориями! Но – возможно, ты прав. Это слишком хорошо для последнего периода. Пожалуй, я бы отнес ее где-нибудь к две тысячи пятисотому году. Что ты скажешь, Трескон?

– Согласен. Возможно, Арун или один из его учеников.

– Чушь! – сказал Латвар.

– Вздор! – фыркнул Эрлин.

– Ну хорошо, хорошо, – отозвался добродушно Трескон, – я занимаюсь этим каких-то там тридцать лет, а вы – едва только родились. Склоняюсь пред вашими превосходящими знаниями.

Брент следил за их разговором со все возрастающим интересом, отвлекающим его от работы.

– Вы художники? – наконец выдавил он.

– Конечно,- величественно ответил Трескон.- Чего бы мы иначе здесь делали?

– Чертов лжец,- заметил Эрлин, даже не повышая голоса.- Да из тебя не выйдет художника, проживи ты хоть тысячу лет. Ты всего лишь художественный критик – и прекрасно об этом знаешь. Те, кто способен, творят, кто не способен – критикуют.

– Откуда вы? – с некоторой робостью спросил Брент. Он никогда еще не встречался с такими людьми, как эти. Все они были немолоды, но, казалось, сохранили юношеский задор и энтузиазм. Все их движения и жесты выглядели не много утрированными, а когда они говорили друг с другом, то делали это так быстро, что Бренту трудно было следить за разговором.

Прежде чем ему успели ответить, случилась новая неожиданность. Теперь уже с десяток людей появились в дверном проеме – и замерли, увидев великолепную фреску. Затем они подошли к ним, и Брент сразу же оказался внутри небольшой толпы.

– Ну вот, Кондор,- сказал Трескон.- Мы нашли человека, который может ответить на твои вопросы.

Мужчина, к которому он обратился, секунду пристально смотрел на Брента, затем бросил быстрый взгляд на его неоконченный рисунок и слегка улыбнулся. Повернувшись к Трескону, он вопросительно вздернул брови.

– Нет,- коротко бросил он.

Брент ощутил раздражение. Происходило что-то странное, и ему сделалось неприятно.

– Не будете ли вы так любезны объяснить мне, что происходит? – обиженно спросил он.

Кондор посмотрел на него с непроницаемым выражением.

– Думаю, я сумею объяснить лучше, если мы с вами отсюда выйдем.

Он говорил так, будто ему никогда не приходилось повторять сказанное дважды, и Брент послушно пошел за ним. Остальные толпой повалили следом. На выходе из галереи Кондор отступил в сторону и кивком предложил Бренту выйти первому.

Снаружи все еще лежала неестественная тьма, словно грозовая туча закрыла солнце, но тень, лежавшая на всем Шастаре, не была тенью от тучи.

С десяток пар глаз наблюдали за Брентом, пока он стоял, уставясь в небо и пытаясь определить истинный размер корабля, повисшего над городом. Он находился так близко, что чувство перспективы утратилось, можно было только оценивать его плавные металлические обводы, простирающиеся до самого горизонта. Но должен же быть хоть какой-то звук, какой-нибудь признак наличия двигателей, энергии, державшей эту огромную массу в воздухе. Вокруг царила тишина много глубже той, которую Бренту доводилось когда-либо слышать. Даже крик морских чаек исчез, словно их тоже перепугали незваные гости, вторгшиеся в их небеса.

Наконец Брент повернулся к людям, столпившимся около него. Он понимал, что они ждут его реакции, и причина их отчужденного, хотя и добродушного поведения стала внезапно совершенно ясна. Этим людям, равным по возможностям богам, он казался почти дикарем, который волею случая умеет говорить на их языке, пережитком собственного полузабытого прошлого, напомнившим им те времена, когда Землю населяли их общие предки.

– Теперь вы понимаете, кто мы? – спросил Кондор.

Брент кивнул.

– Вас долго не было,- сказал он,- мы вас почти забыли.

Он опять взглянул в небо, на огромную металлическую арку, перекрывающую его, и подумал о том, как странно, что первый контакт после стольких веков должен произойти здесь, в городе, который оставлен людьми. Но оказалось, эти звездные жители Шастар хорошо помнят и прекрасно знают. А затем, дальше к северу, взгляд Брента уловил всплеск отраженного солнечного света. Двигаясь по участку неба, видимому между горизонтом и кораблем, приближался еще один небесный гигант, похоже, что близнец первого, хотя на расстоянии он казался меньше. Он быстро промелькнул вдалеке и через несколько секунд исчез из виду.

Значит, этот корабль – не единственный? И сколько их может прилететь еще? Каким-то образом эта мысль напомнила Бренту о фреске, перед которой он только что сидел и работал, и о судах под парусами и с веслами, приближающихся к обреченному городу. И в его душу вошел, ползком пробравшись из глубинных, потайных пещер памяти, страх перед чужаками, которые когда-то были проклятием человечества. Он повернулся к Кондору и обвиняющее воскликнул:

– Вы хотите захватить Землю!

Минуту все молчали. Затем Трескон сказал с легкой ноткой раздражения в голосе:

– Ну же, командир. Вам придется объяснить это рано или поздно. Вот вам и случай попрактиковаться.

Командир Кондор усмехнулся немного нервно и улыбка поначалу успокоила Брента, а затем наполнила его более тревожными предчувствиями.

– Вы несправедливы к нам, молодой человек, – сказал он серьезно. – Мы не захватываем Землю. Мы ее эвакуируем.

– Я надеюсь, – сказал Трескон, который проявлял покровительственный интерес к Бренту, – что на этот раз ученые получили хороший урок, хотя я в этом сомневаюсь. Они всего лишь скажут: «Ну что ж, аварии иногда происходят», – а когда выправят положение, то немедленно примутся за что-нибудь еще.

– А если оно накроет Землю – что произойдет?

– То же самое, что произошло с контрольной аппаратурой, когда поле вырвалось на свободу. Аппаратура сделалась пылью и растворилась в космосе. С вами произойдет тоже самое, если вы не уберетесь отсюда вовремя.

– Почему? – спросил Брент.

– Думаю, технические подробности тебя мало интересуют, верно? Скажу одно – это связано с принципом неопределенности. Древние греки – или, возможно, египтяне – открыли, что нельзя определить положение каждого атома с абсолютной точностью. Существует вероятность, пусть маленькая, что он может находиться в любом месте Вселенной. Люди, которые создавали поле, надеялись использовать его как средство передвижения. Оно изменило бы атомные вероятности таким образом, что корабль на орбите Веги вдруг решил бы, что ему следует быть возле Бетельгейзе. Но похоже, это самое сигма-поле делает только половину работы. Оно множит вероятности, но не дает возможности ими управлять. И теперь оно вслепую блуждает среди звезд, питаясь межзвездной пылью и случайно встреченными солнцами. Никто пока не нашел способа нейтрализовать его, хотя существует довольно жуткая идея, что стоит сделать его близнеца и организовать их столкновение. Если они попытаются это сделать, я точно знаю, что произойдет.

– Я не понимаю, почему мы должны беспокоиться, – сказал Брент, – оно ведь на расстоянии десяти световых лет отсюда.

– Десять световых лет – это слишком мало для такой штуки, как сигма-поле. Оно движется вслепую, зизгагообразно, способом, который у математиков называется «походкой пьяного». Если нам не повезет, оно окажется здесь уже завтра. Вероятность того что Земля останется в стороне, примерно двадцать к одному, так что, возможно, через несколько лет вы сможете снова вернуться домой, как будто ничего не было.

«Как будто ничего не было…» Что бы ни принесло будущее, старый образ жизни уходил навсегда. То что сейчас происходит в Шастаре, в той или иной форме происходило по всей Земле. Брент расширенными глазами наблюдал, как странные машины катили по великолепным улицам Шастара, очищая мусор веков и делая город снова пригодным для жилья. Как почти погасшая звезда может внезапно засиять в полную мощь в последний час своего существования, так и Шастар на несколько месяцев становился одной из столиц мира, домом для армии ученых, техников и администраторов, которые спустились сюда из космоса.

Брент узнавал пришельцев все лучше. Их энергия, щедрость и та детская радость которую доставляли им их почти сверхчеловеческие возможности, не переставали удивлять юношу. Они были наследниками Вселенной, этого неисчерпаемого источника чудес из которого они черпали и тайныкоторого раскрывали. Несмотря на все их знания, в них присутствовало ощущение эксперимента, даже веселой беспечности по отношению ко всему, что они делали. Само сигма-поле служило типичным примером этого: да, они допустили ошибку, но, казалось ни в коей мере не огорчались ею и были уверены, что рано или поздно они ее исправят.

Несмотря на суматоху, воцарившуюся в Шастаре, как и на всей планете, Брент упрямо занимался своим делом. Оно давало ему ощущение чего-то прочного и стабильного в мире меняющихся ценностей, и поэтому он отчаянно цеплялся за свою работу. Время от времени Трескон или его коллеги навещали его и давали советы – обычно дельные, – хотя юноша не всегда ими пользовался. Порою, когда Брент уставал и хотел дать отдых перетруженным голове и глазам, он выходил из зала на изменившиеся улицы города. Его новых обитателей отличало то, что хотя они не собирались пробыть здесь больше нескольких месяцев, все равно не жалели усилий по наведению в городе чистоты. Казалось, они хотели довести Шастар до полного совершенства, которое удивило бы и самих создателей города.

Шел к концу четвертый день его художнических трудов – так долго Брент еще никогда не работал ни над одной вещью, когда юноша начал замедлять темп. С деталями можно было возиться сколь угодно долго, но это грозило риском испортить картину. Не без гордости за полученный результат, он отправился на поиски Трескона.

Искусствоведа он нашел в галерее спорящим с коллегами о том, что из накопленных человечеством предметов искусства следует спасать, а что – нет. Латвар и Эрлин угрожали физической расправой, если на борт будет взята еще одна картина Пикассо или Фра Анжелико. Поскольку Брент не слышал ни о том ни о другом, он без угрызения совести выложил собственную просьбу.

Трескон в молчании стоял перед картиной, время от времени взглядывая на оригинал. Его первый вопрос был совершенно неожиданным.

– Кто эта девушка? – спросил он.

– Вы сами сказали мне, что ее звали Еленой, – удивился Брент.

– Я имею в виду ту,которую ты на самом деле изобразил.

Брент посмотрел на холст, затем снова на оригинал. Странно, он не замечал разницы раньше, но в женщине, которая стояла на стене крепости, безусловно было что-то от Ирадны. Копии, которую он хотел сделать, не получилось. Его ум и сердце выразили себя его же руками.

– Я понимаю, что вы имеете в виду, – медленно произнес он. – В моей деревне есть девушка, на самом деле я и пришел-то сюда, чтобы найти ей какой-нибудь подарок – что-нибудь, что произвело бы на нее впечатление.

– Значит, ты зря потратил время, – веско изрек Трескон. – Если она действительно любит тебя, она скоро скажет тебе об этом. Если нет – ты не сможешь заставить ее. Все очень просто.

Бренту это вовсе не казалось таким простым, но он предпочел не спорить.

– Вы не сказали мне, что вы об этом думаете, – проговорил он.

– В работе что-то есть,- осторожно ответил Трескон. Через тридцать, ну, может быть, двадцать лет ты сможешь чего-то достичь, если будешь продолжать заниматься. Конечно, мазки довольно грубые, а эта рука выглядит как гроздь бананов. Но у тебя хорошая, смелая линия, и я высоко ценю то, что ты не стал делать точную копию. Ее может сделать любой дурак – но твоя работа говорит о том, что ты обладаешь своеобразной индивидуальностью. Тебе необходимо больше практики и, что еще важнее, больше опыта. Ну, я думаю, это мы тебе можем обеспечить.

– Если вы имеете в виду отлет с Земли,- сказал Брент, – то это не тот опыт, который мне нужен.

– Это принесет тебе пользу. Неужели мысль о путешествии к звездам не вызывает возбуждения в твоем уме?

– Нет, только тревогу. Но я не могу воспринимать это всерьез, потому что не верю, что вы можете заставить нас улететь.

Трескон мрачновато улыбнулся.

– Вы очень быстро улетите отсюда, когда сигма-поле высосет звездный свет с вашего неба. И может быть, это вовсе неплохо. У меня есть предчувствие, что мы прибыли как раз вовремя. Хотя я часто посмеиваюсь над учеными, они навсегда освободили нас от застоя, который охватил твою расу.

Тебе нужно оторваться от Земли, Брент; ни один человек, проживший всю жизнь на поверхности планеты, никогда не видел звезд, но только их слабое отражение. Ты можешь вообразить, что это значит – висеть в космосе в самом центре одной из великих систем и видеть вокруг себя цветные слепящие солнца? Я видел это, и я видел звезды, плывущие в кольцах малинового огня, как ваша планета Сатурн, но в тысячу раз больше. А можешь ты вообразить ночь в мире, расположенном возле центра Галактики, где все небо сияет звездным туманом, который еще не породил звезд? Ваш Млечный Путь – лишь рассеянная горстка третьеразрядных солнц. Подожди, вот увидишь Центральную Туманность, тогда узнаешь, что такое настоящие звезды! Выпей свою порцию всего, что может предложить тебе Вселенная, а затем, если захочешь, возвращайся на Землю со своими воспоминаниями. Тогда ты сможешь начать работу. Только тогда, но не раньше, ты узнаешь, художник ты или нет.

Все это произвело на Брента впечатление, но не убедило.

– Если согласиться с вашими аргументами,-сказал он,- настоящее искусство начинается только после путешествия в космос.

– Ну, на этом тезисе основана целая искусствоведческая школа, – ответил Трескон.- На самом деле космическое путешествие – это одна из самых значительных вещей, которые повлияли на искусство. Путешествия, исследования, контакт с другими культурами – все это великий стимул для развития интеллектуальной деятельности.- Трескон сделал жест в сторону фрески на стене перед ними.- Люди, которые создали эту легенду, были мореплавателями, и полмира побывало в их портах. Но через несколько тысяч лет моря стало слишком мало для вдохновения или приключений, и тогда пришло время отправляться в космос. Ну а теперь это время пришло для тебя, нравится тебе это или нет.

– Не нравится. Я хочу жить здесь с Ирадной.

– То, чего людям хочется, и то, что им принесет пользу, – абсолютно разные вещи. Я желаю тебе удачи как живописцу, но не знаю, стоит ли пожелать тебе удачи в твоем другом стремлении. Великое искусство и блаженство у домашнего очага взаимно исключают друг друга. Рано или поздное тебе придется выбирать.

«Рано или поздно тебе придется выбирать». Эти слова все еще звучали в мозгу Брента, когда он шел по великой дороге к гряде холмов, а ветер дул ему навстречу. Солнышко явно жалела, что каникулы кончились, и двигалась вперед неохотно. Но постепенно пейзаж вокруг них менялся, линия горизонта отодвигалась к морю, и город стал все больше походить на игрушку, сложенную из разноцветных кубиков,- игрушку, над которой неподвижно и без всяких усилий висел космический корабль.

В первый раз Брент увидел корабль целиком – он находился примерно на уровне его глаз, – и юноша смог охватить корабль взглядом. По форме он представлял цилиндр, но заканчивался сложными многогранными конструкциями, о чьих функциях Брент не мог даже строить догадок. Огромная закругленная задняя часть ощетинивалась равно таинственными выпуклостями, рифлениями и куполами. В нем скрывались мощь и целеустремленность, но не было красоты, и Брент смотрел на него с неприязнью.

Этот мрачный монстр, узурпировавший небо, – если бы он мог рассеяться и исчезнуть, как облака, проплывающие мимо его бортов! Но корабль не исчезнет лишь потому, что Бренту этого хочется. По сравнению с теми силами, которые были задействованы здесь и сейчас, Брент и его проблемы казались просто микроскопическими, и юноша это прекрасно знал. Короткая передышка в истории, тихая минута между вспышкой молнии и первым раскатом грома. Вскоре над планетой разразится гроза, и этого мира не станет вовсе, а он и его народ сделаются бездомными изгнанниками среди звезд. Это было будущее, которое он не осмеливался вообразить, будущее, страшившее гораздо глубже, чем могли понять Трескон и его товарищи, для которых Вселенная была игрушкой уже пять тысяч лет.

Казалось несправедливым, что это должно было случиться именно в его время, после всех этих безмятежных веков. Но человек не может не торговаться с судьбой и выбирать покой или приключения по своей воле. Приключения и перемены опять пришли в мир, и он должен воспользоваться этим – как сделали его предки, когда начался век космоса и первые хрупкие корабли устремились к звездам.

В последний раз он взглянул на Шастар, затем повернулся к морю спиной. Солнце било ему в глаза и дорога впереди казалась покрытой яркой, мерцающей дымкой, дрожащей, как мираж или лунная дорожка на подернутой рябью поверхности воды. В течение минуты Брент задавался вопросом, не обманывает ли его зрение, но затем увидел, что это не иллюзия.

Так далеко, как только можно было охватить взором, дорога и земля по обе ее стороны были покрыты нитями паутины, такой тонкой и хрупкой, что только пляшущий солнечный свет позволял ее разглядеть. Последние полкилометра он шагал прямо по этим нитям, и нити сопротивлялись его шагам не больше, чем кольца дыма.

Все утро принесенные с ветром легкие паучки падали с неба миллионами, и, уставившись в голубизну, Брент сумел разглядеть секундные вспышки солнечного света на летящих шелковых нитях, когда запоздалые воздушные путешественники пролетали мимо. Не зная, куда летят, крошечные существа рискнули отправиться в бездну, гораздо более недружелюбную и бездонную чем та, с которой встретится он, когда придет время проститься с Землей. Это был урок ему, который он запомнит вперед на долгие недели и месяцы.