Дорога крови

Глава 1 Корабль

Цепи были тяжёлыми и почти не давали возможности двигаться. Стёртые в кровь запястья и лодыжки, теснота, жалкая еда и непрестанная вонь полусотни таких же рабов, как он сам, – всё это порядком притупляло уязвлённую гордость и чувство унижения, так мучившие Айзека поначалу.

Тогда, в первый день этого вынужденного морского путешествия, он даже пытался сопротивляться, когда его выволокли на палубу, всучили камбузный нож и потехи ради выставили против вооружённого надсмотрщика. В первом ряду, с тремя внушительного вида охранниками за спиной, стоял поймавший его работорговец: сверкающие вышивкой одежды, презрительно искривлённые губы и надменный взгляд.

Под непрестанный свист и улюлюканье матросов верзила-надсмотрщик кинулся вперёд, но Айзек поднырнул под меч и, подсечкой опрокинув противника, бросился с ножом на своего «хозяина». Обвившийся вокруг руки кнут остановил удар.

Айзек обернулся и увидел одетого в чёрное человека – того, что ударами плётки загонял рабов на корабль утром. С улыбкой, от которой пленника бросило в дрожь, человек в чёрном взмахнул вторым кнутом, и Айзек опрокинулся на спину, задыхаясь и тщетно пытаясь ослабить обернувшийся вокруг шеи кнут.

– Неплохо. – Работорговец оценивающе оглядел распростёртого у его ног парня. – Думаю, мы сможем всучить его какому-нибудь невежде в качестве воина.

Матросы разразились смехом, который полоснул по гордости Айзека острым лезвием. Пленник попытался дотянуться до выпавшего из рук ножа, но лишь сильнее затянул кнут на шее.

Работорговец усмехнулся и обернулся к человеку в чёрном.

– Уник, научи этого раба вести себя подобающим образом. Только не покалечь, иначе даже самый последний дурак не примет его за вояку!

Новый взрыв хохота обрушился на Айзека вместе с первым ударом кнута.

Они были в пути уже почти неделю. И за всё это время с Айзека больше ни разу не снимали цепей. Даже когда парень вместе с другими рабами драил палубу под надзором равнодушно поигрывающего хлыстом надсмотрщика, он вынужден был волочить за собой эти тяжёлые оковы. Но теперь пленник, наученный горьким опытом, даже не пытался сопротивляться или перечить. Впрочем, надсмотрщикам и появляющемуся время от времени Унику далеко не всегда был нужен повод, чтобы пустить в дело кулак или кнут.

Айзек пошевелился и попытался сесть поудобней, но его сгоравший от лихорадки сосед придавил собой большую часть цепи, которой пленников попарно сковывали на ночь. Вытянуть из-под него цепь тоже не получалось – сил не хватало: его и без того скудную порцию еды урезали с самого первого дня, когда он так глупо попытался напасть на работорговца.

В дальнем конце трюма открылся люк, впустив немного тусклого света в вечный сумрак пропахшего нечистотами помещения. Морщась от удушливой вони и осыпая пленников проклятиями, вниз спустились двое надсмотрщиков: один нёс еду, другой освещал дорогу факелом. Среди рабов поднялось движение: некоторые жадно тянули руки к чёрствым кускам хлеба, другие – те, кому, как и Айзеку, уже довелось познакомиться с хлыстом поближе, – испуганно втягивали головы в плечи и покорно ждали, когда надсмотрщик швырнёт им их кусок.

Дойдя до Айзека, мужчины остановились. Тот, что раздавал еду, показал пленнику его сегодняшнюю порцию и оскалился в гнилой улыбке.

– Ну что, вояка, попробуешь отобрать у меня свой ужин?

Его напарник загоготал и толкнул раба ботинком.

– Ты слышал? Давай, бери в руки свой страшный меч и пробей себе дорогу к жратве!

Айзек молчал, стараясь сохранять на лице самое смиренное выражение, на какое был только способен, – уже не первый раз эти двое устраивали такое представление, и он знал, что последует дальше, знал, чего они хотят на самом деле – почувствовать свою власть и силу, унизив своенравного раба. А пленнику ничего и не оставалось, кроме как позволить им это.

– О нет, – продолжил первый надсмотрщик после небольшой паузы, – похоже, раб растерял всю свою храбрость, и сегодня нам не увидеть его в деле. Тогда проси.

Второй мужчина поднёс факел поближе к лицу пленника.

– Ну же! Или язык проглотил?

Больше всего Айзеку сейчас хотелось вскочить, обмотать цепи вокруг горла любого из них и душить, пока не погаснет издёвка в глазах его истязателей. Но цепь была слишком коротка, надсмотрщики – вооружены, а голод мучительно выворачивал желудок.

Айзек сжал кулаки так, что ногти впились в ладони, и закрыл глаза.

– Пожалуйста. Я очень голоден. Прошу вас… – Голос таки подвёл его. Собравшись с духом, пленник взглянул прямо в лицо надсмотрщику и закончил: – Прошу вас, дайте мне поесть. Пожалуйста.

Мужчина расхохотался и швырнул парню чёрствую корку.

– И назавтра я хочу услышать что-нибудь более жалобное! А иначе ничего не получишь.

Довольно скалясь, надсмотрщики двинулись дальше, оставив Айзека наедине с заработанной унижением едой и презрением к самому себе. За то, что не хватило мужества ответить на издёвки подобающим образом. За то, что не хватило смелости наброситься на них – и будь что будет. За то, что не хватило силы воли отказаться от этого жалкого ужина и промолчать.

Пленник уныло смотрел на свой кусок хлеба и понимал, что не в состоянии проглотить ни крошки.

– Если ты не будешь есть, то однажды так обессилеешь, что не сможешь выполнять работу.

Айзек вздрогнул и обернулся.

К нему обращался невысокий, хрупкий на вид юноша лет семнадцати. Умное, пожалуй, чересчур серьёзное для его возраста лицо с тонкими чертами, копна грязных светлых волос, кое-как подстриженных, лучистые серые глаза, в которых светилось участие… Парень был бледен, оборван и грязен, но, несмотря на всё это, казался каким-то неземным существом, спустившимся в эту утробу боли и унижения. Он осторожно коснулся рукава Айзека.

– И тогда они тебя изобьют до полусмерти, а после оставят привязанным к мачте на самом солнцепёке. Я сам видел одного такого несчастного, когда мыл палубу.

Айзек снова взглянул на говорившего и удивлённо подумал, что этот, явно не способный на физическое сопротивление и борьбу парень выглядел куда как менее сломленным, чем он сам – изнывающий от бессильной ярости и жажды мести.

– Ешь. Этот хлеб тебе дорого достался. Так почему же он должен пропадать зря? – Лицо юноши осветила улыбка – проявление дружелюбия, так не свойственного этому месту.

Айзек, как заворожённый, смотрел на него и никак не мог понять, как посреди царившего вокруг кошмара и жестокости этот хрупкий мальчик всё ещё может проявлять доброту, сострадание и желание помочь.

– Ешь, – повторил юноша, и Айзек покорно кивнул и начал жевать хлеб.

Следующее утро началось с ударов плёток и грубых окриков надсмотрщиков, которые старались построить голодных и замёрзших рабов в шеренгу.

Через полчаса унылого ожидания на палубе появился кутавшийся в тёплый плащ работорговец. Его сопровождал Уник – в неизменно чёрных камзоле и штанах, с двумя свёрнутыми кнутами на поясе и хлыстом в руке. При взгляде на него многие рабы боязливо ёжились, вспоминая хлёсткие обжигающие удары, и поспешно прятали глаза.

Работорговец прошёлся вдоль шеренги рабов, оценивающе изучая их и прикидывая, сколько за кого можно будет выручить, а от кого проще избавиться сразу: некоторые были настолько изнурены или больны, что не могли сами держаться на ногах, и стоящим рядом приходилось поддерживать их. Время от времени мужчина давал отрывистые приказания, и тогда надсмотрщики хватали указанного им раба и выбрасывали за борт, словно ненужный груз. Савьо, вместе с десятком новых рабов поднявшемуся на корабль два дня назад, всё это казалось омерзительным и бесчеловечным.

Со своего места Савьо видел, как работорговец остановился перед Айзеком, с которым юноша познакомился только вчера, но про неповиновение которого уже немало слышал от других рабов, и взял из рук Уника хлыст. Пленник поднял на своего хозяина испуганные глаза и попятился было, но тут же усилием воли заставил себя остановиться.

– Ну что, раб, не будем нарушать традиций. По удару за каждый день, что ты пытался украсть у меня.

По знаку работорговца надсмотрщики вытащили Айзека на середину палубы и заставили опуститься на колени, лицом к остальным.

– Сегодня я жив, а значит, ты получишь свой седьмой удар. Всего один. Мне не нравится причинять тебе боль, раб. Но ты должен всегда помнить своё место.

Савьо закрыл глаза, чтобы не видеть наказания, но не услышать его было нельзя – свист рассекающего воздух хлыста и последовавший за ним удар на миг заглушили голос работорговца.

– Возможно, живя всё время в страхе и ожидании завтрашнего дня и наказания, ты больше не посмеешь поднять руку на своего хозяина, ничтожество. – Мужчина отвернулся и ласково провёл рукой по гибкому хлысту. – Этот малыш быстро научит тебя слушаться.

– Ты мне не хозяин. – Едва слышный голос Айзека прокатился по палубе наподобие внезапного грозового раската, вызвав взволнованное перешёптывание среди прочих рабов.

Работорговец удивлённо обернулся к дерзнувшему бросить ему вызов пленнику.

– Ты что-то сказал, или мне показалось, раб?

Испуганные голоса мгновенно стихли, и десятки глаз в ожидании ужасной развязки устремились на стоящего на коленях Айзека. Пленник быстро посмотрел на Савьо и, словно почерпнув в этом взгляде решимость, горделиво вскинул голову.

– У меня нет хозяина. И не будет. Ибо я не раб, а эта торговля людьми, будто они бессловесный скот, – вне закона. Тебе лучше засечь меня насмерть, потому что если мне подвернётся ещё один шанс, я не ошибусь. Ты навсегда перестанешь разлучать детей и родителей, выбрасывать за борт больных и немощных, превращать в рабов и мучить свободных людей. Ты перестанешь считать свои грязные дни на этой земле!

В глазах Айзека плясало безумие, смешанное с ненавистью и страхом. И чего было больше – сказать невозможно.

– Ха! – Работорговец остановился перед пленником, похлопывая хлыстом по палубе. – А знаешь, я, пожалуй, и вовсе не буду продавать тебя. Я оставлю тебя себе. Люблю воспитывать неучтивых молодых людей. Если ты надеялся своими угрозами спровоцировать меня на убийство, ты ошибся, раб. Так просто мы с тобой не расстанемся. Ты будешь до конца своих дней угождать мне, выполнять любые мои приказы, и каждый день моей жизни – а я собираюсь жить ещё очень долго – будет отмечен хлыстом на твоей шкуре. А когда ты сдохнешь, не вынеся такого существования, я сдеру с тебя кожу и повешу у себя над кроватью. И каждый день, глядя на неё, буду вспоминать, какую долгую жизнь прожил, как замечателен и лёгок был для меня каждый оставшийся на твоей спине день.

Лицо Айзека страшно исказилось после этих слов, он попытался вывернуться из рук надсмотрщиков, но те держали крепко. Мучитель рассмеялся и, приподняв кончиком хлыста подбородок пленника, заглянул тому в глаза.

– Лучше бы ты попридержал язык, раб. Но ты сглупил, бросив мне вызов. И я принял его. Ты сам виноват в своей участи. На галеры его! Да не щадите шкуры – он теперь мой, а я люблю, когда у моих рабов спины отполированы плётками.

– Клянусь, я прикончу тебя, ублюдок! – зарычал Айзек, но надсмотрщики быстро вздёрнули его на ноги и потащили прочь.

Проводив отчаянно сопротивлявшегося пленника насмешливым взглядом, работорговец обернулся к рабам – те испуганно жались друг к дружке.

– Ну, кто ещё желает проявить непокорность? На галерах всегда найдутся места. Кто ещё не считает меня своим хозяином? Может, ты? – Мужчина ткнул хлыстом в грудь одного из рабов.

Несчастный тут же рухнул на колени.

– Нет-нет, что вы! Я ваш покорный раб, хозяин! Я готов служить вам!

Работорговец презрительно оттолкнул его ногой.

– Может, тогда ты не желаешь подчиняться мне? – Хлыст упёрся в живот стоявшей рядом женщины.

– Я ваша послушная рабыня, приказывайте, хозяин. – Она поспешно опустилась на колени.

Мужчина обвёл пленников тяжёлым взглядом, под которым они, один за другим, преклоняли колени, признавая работорговца своим хозяином.

Всё в душе Савьо протестовало против такого унижения, но сама мысль о том, чтобы последовать примеру Айзека и отправиться на галеры, вселяла непреодолимый ужас. Стараясь заглушить голос совести, укоризненно нашёптывающий, что такое поведение недостойно, Савьо медленно опустился на колени.

Слишком медленно, на взгляд работорговца. Хлыст больно обжёг плечи юноши.

– Быстрее, раб! Или ты чем-то недоволен?

– Простите.

– Надо говорить: «Простите, хозяин»! – Работорговец снова хлестанул Савьо.

– Простите, хозяин… – покорно повторил пленник.

Работорговец окинул Савьо пренебрежительным взглядом и отвернулся.

– В трюм их!

И, словно в ответ ему, с недовольно хмурившегося неба упали первые капли. Перепуганные и притихшие рабы, подгоняемые хлыстами не желавших мокнуть под холодным дождём надсмотрщиков, один за другим начали спуск в своё тесное вонючее убежище.

Устроившись в дальнем углу, Савьо обхватил колени руками и принялся мысленно перебирать события минувшего утра, старательно уговаривая собственную совесть, которая отнюдь не считала, что подчинение было единственно разумным решением. Другие пленники тоже были порядком угнетены. Повисшую в трюме тягостную тишину лишь время от времени нарушали несколько сказанных шёпотом фраз. Страх, стыд за унижение на глазах у всех, злость на Айзека, заварившего всю эту кашу, пропитали воздух вокруг. Савьо, в отличие от большинства, не осуждал несчастного пленника за то, что тот не захотел покориться, ведь, в конце концов, его собственное самолюбие и шкура пострадают куда больше. Юноша не сомневался в том, что уже вряд ли когда снова увидит непокорного раба. Савьо, возможно, и хотелось бы быть настолько же смелым, но в его случае осмотрительность неизменно брала верх. Хотя и она не всегда доводила до добра.

Вот, например, всего пару месяцев назад он поступил весьма осмотрительно, решив бросить лекарскую практику, которую слишком многие в его краях почитали за ведовство, и заняться ремеслом переписчика. Всё шло хорошо, пока один влиятельный купец не обвинил Савьо в мошенничестве – якобы тот нарочно изменил сумму в договоре при переписывании. Вскоре новоиспечённый писарь уже оказался в долговой тюрьме, откуда его и выкупил работорговец, намереваясь перепродать втридорога: грамотные рабы были невероятной редкостью и весьма ценились.

Это было хотя бы слабым утешением. Савьо мог надеяться, что его возьмут учителем к детям какого-нибудь богача и ему не придётся выполнять грязную, тяжёлую работу и быть постоянно битым. И уж конечно, ему не грозит участь оказаться на галерах, если только юноша сам не совершит глупость и не выкажет дерзкого неповиновения. А уж этого он постарается избежать всеми силами.

Глава 2 Сделки

К исходу третьего дня Айзек так и не вернулся в трюм. Что, впрочем, не мешало рабам регулярно поминать парня последними словами, «тактично» обходя молчанием всё, что произошло после его безрассудной выходки, – дабы побыстрее забыть собственное вынужденное унижение.

Работорговец, желая обеспечить себе ещё большую покорность рабов, не преминул наказать всех за проступок одного, сократив положенные пленникам порции. Обессиленные, голодные люди ругали на чём свет стоит Айзека, тоскливо взирая на те крохи еды, что теперь им перепадали. Внесли свою лепту и ворчливые, вечно недовольные надсмотрщики, щедро раздавая удары и затрещины всем без разбору – теперь им больше не над кем было всерьёз поиздеваться, ведь прочие пленники и не пытались выказать сопротивление, а унижать и без того покорных, подобострастных рабов было вовсе не так интересно, как ломать гордость Айзека.

Так тянулись бесконечные, тягостные дни, сопровождаемые слезами, болезнями и ударами хлыста, стоило хоть чем-то не угодить надсмотрщикам. И без того худой и слабый Савьо опасался, что очень скоро у него не останется сил даже просто встать, не говоря о том, чтобы мыть палубу. И тогда его участь будет предопределена.

Несколько раз в тревожных снах он видел своих родителей – в последние годы Савьо плохо ладил с отцом, но сейчас жаждал вернуться под родительский кров больше всего на свете. Склоки и взаимные попрёки, которые однажды показались ему невыносимыми, выглядели такими мелочными и незначительными по сравнению с тем, что сделалось с его жизнью сейчас.

А однажды ему приснилась Ансия – стройная и гибкая зеленоглазая красавица, которая жила по соседству. При виде её сердце Савьо начинало биться, словно пойманная в клетку птица, а стоило Ансии одарить его улыбкой, как юноша напрочь терял дар речи. Но он так и не решился всерьёз поухаживать за ней, и девушка вышла за весельчака-кузнеца из соседней деревни.

Но во сне Савьо всё было по-другому. Ансия улыбалась только ему, кружилась по скошенной траве с венком из незабудок на голове, а её соломенные локоны рассыпались по плечам. Во сне юноша мог признаться ей в своих чувствах, и девушка счастливо смеялась в ответ, когда он обнимал её.

– Поднимайтесь, жалкие рабы! К вам пришёл господин Уник.

Кто-то бесцеремонно пнул Савьо, прерывая волшебный несбыточный сон, и огрел хлыстом по спине.

– Поднимайся, ничтожество.

С трудом соображая спросонья, Савьо сел, потирая горящую огнём спину, и осмотрелся. У самой лестницы, брезгливо прикрывая нос и рот платком, стоял Уник и обводил жавшихся по углам рабов проницательным, изучающим взглядом. Всего лишь на миг его холодные безжалостные глаза задержались на юноше, но Савьо хватило и этого короткого мгновения, чтобы почувствовать смертельную опасность и бесконечную ненависть, исходившие от этого человека. Уник ещё раз осмотрел всех пленников и уверенно ткнул пальцем в Савьо.

– Вон тот, светловолосый.

У юноши душа ушла в пятки, когда пара надсмотрщиков схватила его за плечи и потащила следом за подручным работорговца. Вверх по лестнице, через залитую утренним солнцем палубу, по узкому коридору… Савьо и предположить не мог, куда и зачем его ведут. Если работорговец решил его убить, почему просто не выкинул за борт, как остальных?

Наконец, надсмотрщики втолкнули юношу в одну из дверей и швырнули на колени. Первым, что увидел Савьо, был роскошный дорогой ковёр, на котором темнела едва подсохшая лужа крови.

– Это тот самый раб?

Савьо мгновенно узнал ленивый, неприятный голос работорговца.

– Он самый. Единственный грамотный раб во всём трюме. Я не мог его не запомнить. – Уник сунул под нос юноше измятый лист бумаги. – Читай.

– Тридцать три крестьянина, двенадцать детей в возрасте от семи до пятнадцати лет, двадцать одна женщина…

– Довольно. – Работорговец подошёл к юноше и взял его за подбородок. – Видишь эти пятна на ковре? Мой бывший писарь надумал возразить мне. Теперь он будет зубоскалить с рыбами на дне. А ты займёшь его место. Посмотрим, сколько продержишься. Единственное твоё слово против или косой взгляд в мою сторону – и ты превратишься в мёртвый кусок мяса, раб. Ты понял меня?

Савьо бросил испуганный взгляд на перепачканный ковер и, силясь сдержать предательскую дрожь, кивнул.

– Вот и славно. И не забывай называть меня хозяином, раб. Всё понятно?

– Да, хозяин.

Работорговец сложил руки за спиной и оскалился в улыбке.

– Умный парень. Уведите его.

Вопреки ожиданиям юноши, надсмотрщики отвели его не обратно в трюм, а в крошечную каюту с узкой койкой, где и оставили в одиночестве. Ликованию Савьо не было предела – каким бы тесным ни было новое помещение, это гораздо лучше, чем трюм, полный рабов. И хотя ноги оставались по-прежнему скованными, с Савьо сняли ручные кандалы, чтобы новый писарь мог свободно обращаться с пером и бумагой, не опасаясь опрокинуть чернильницу цепью. Блажённо растянувшись на постели, Савьо провалился в глубокий сон.

Когда юноша проснулся, то увидел, что в каюте кто-то оставил ужин: уже остывшую похлёбку, хлеб и даже маленький кусочек чуть плесневелого сыра. После чёрствых корок и воды эта еда показалась Савьо восхитительной, и он в мгновение ока проглотил всё до последней крошки.

Насытившись, юноша принялся осматривать новое жилище. У одной из стен находился покосившийся столик с почти сломанной ножкой, на котором, опасно накренившись, стояли небольшой жестяной кувшин и таз для умывания. Чуть выше были прибиты полки, где лежал одинокий свиток пергамента. Развернув его, Савьо недоуменно уставился на неизвестные ему значки, которыми сверху донизу был испещрён пергамент. Время от времени там встречались колонки цифр, но кроме них юноша был не в состоянии понять ни слова. Вернув свиток на место, Савьо устроился на койке. Возможно, жизнь складывалась не так уж и плохо, как ему казалось ещё сегодня утром.

Распахнувшаяся без стука дверь заставила его подскочить от испуга. Злобно глянув на писаря, в каюту ввалился надсмотрщик с охапкой старых тряпок. Бросив их в угол, мужчина принялся прилаживать цепь к вделанному в стену кольцу. Савьо обжёг холодный ужас – похоже, всем его надеждам на более-менее свободную жизнь не суждено было сбыться. Но, так и не проронив ни слова, надсмотрщик вышел, оставив юношу в одиночестве размышлять над значением всего произошедшего.

Долго ему гадать не пришлось. Буквально через несколько минут дверь снова открылась, пропустив на сей раз двоих надсмотрщиков, которые, к величайшему изумлению писаря, тащили закованного в цепи Айзека. Следом за ними вошёл довольный, словно кот, Уник. Покачивая хлыстом, он наблюдал, как мужчины приковывают несчастного пленника к кольцу. Когда надсмотрщики вышли, Уник кивнул в сторону Айзека и нехотя бросил:

– Пёс хозяина будет спать теперь здесь. А ты, писарь, будешь за ним приглядывать – чтобы не надумал выкинуть какую глупость. Да, и если он подохнет раньше, чем наскучит хозяину, ты отправишься следом. Так что будь добр, позаботься о нём.

Когда за ним закрылась дверь, Савьо осторожно приблизился к пленнику. Мокрые от пота волосы Айзека казались совсем чёрными. Окровавленная рубашка была изодрана на спине в клочья, открывая множество следов от ударов хлыстом – часть из них уже подживала, другие же, со вспухшими краями, были совсем свежими. Айзек недоверчиво уставился на юношу, словно не ждал даже от него ничего хорошего.

– Я помогу тебе. – Савьо опустился перед ним на корточки. – Позволь, я осмотрю твою спину, я немного учился на лекаря. Правда, давно.

Айзек всё так же молча смотрел на него, и Савьо видел в его невероятно чёрных глазах столько отчаяния и обречённости, что сердце юноши болезненно сжалось.

– Я попрошу принести воды, чтобы промыть раны. – Писарь поднялся и пошёл к двери.

– Почему ты здесь? – грубо бросил Айзек ему в спину.

– В рабстве? – уточнил Савьо, оборачиваясь. – Я в своё время выучился…

– Нет, почему ты здесь? В этой комнате? Несколько дней назад… Уж не знаю точно сколько, я разговаривал с тобой в трюме. А потом… – Айзек сжал зубы. – А потом я стал личной собачкой этого вонючего работорговца. И я снова вижу тебя. Может, он нарочно подослал тебя тогда? Чтобы спровоцировать меня? Если так, то можешь передать своему хозяину, что и у самого покорного пса есть зубы. – Пленник с вызовом вскинул голову.

– Я всё расскажу тебе, но для начала нам надо промыть твои раны. – Савьо решительно постучал в дверь, надеясь, что работорговец приставил кого-нибудь из надсмотрщиков сторожить их.

– Да, похоже, не только глупость, но и грамотность тоже наказуема. – Айзек скорчился в своём углу, и в свете угасающего дня Савьо видел лишь его резко очерченный подбородок и упрямо сжатые губы.

– Зачем ты бросил ему вызов? Там, на палубе? Другие рабы пострадали из-за этого.

Писарь полоскал в тазу куски ткани – остатки рубашки Айзека. Впереди их ждало долгое путешествие, и, наверняка, они ещё не раз понадобятся, чтобы смывать кровь со спин их обоих.

– Дурак потому что. – Айзек пожал плечами, забыв про свою израненную спину, и тут же приглушённо охнул. – Сдался потому что, – добавил он через мгновение. – Надеялся, что он меня прикончит. Избавит от всего этого. А в глазах остальных рабов я бы остался несломленным. Как ты. Тогда, в трюме, меня до глубины души поразило, что ты не сдался, не впал в отчаяние. Что у тебя ещё оставались силы помогать другим, в то время как я сам после первой же неудачи бросил бороться.

Савьо отжал полоски ткани и прошептал:

– Ты слишком хорошего мнения обо мне. Я, в отличие от тебя, даже не пытался сопротивляться. А если бы они сотворили со мной такое, я бы давно сломался.

Айзек завозился в своём углу, пытаясь устроиться так, чтобы хоть немного приглушить боль.

– Ты не можешь этого знать, пока не испытаешь на себе. Никто не знает предела твоих сил. Даже ты сам. Так говорил мне учитель. Тёмные духи побери, как бы он потешался сейчас над моей глупостью! Он всегда говорил, что самое главное – выстроить план. А у кого плох план, у того страдает шкура. О, да, теперь я это прочувствовал сполна! – Парень грустно рассмеялся.

Лежа на своей койке и прислушиваясь к звукам бьющихся за бортом волн, Савьо чувствовал себя виноватым за то, что сам может наслаждаться постелью, в то время как избитый и измученный Айзек вынужден довольствоваться кучей старых тряпок. Глядя в темноту каюты, юноша думал о том, как единственный неправильный выбор может завести человека в тупик, сделать из начинающего писаря и лекаря жалкого раба.

Айзек пошевелился, и лязг цепей нарушил тихую гармонию ночи. Савьо приподнялся на локте, стараясь рассмотреть, не нужно ли что его товарищу по несчастью, но тот, похоже, сумел забыться тревожным сном. Тогда, в полутёмном трюме, и там, на палубе, пленник показался Савьо взрослым мужчиной: широкоплечий, со смуглой от загара кожей, грубоватыми чертами лица и отросшей за время плена щетиной, он выглядел старше. И только сейчас, обрабатывая раны, юноша с удивлением заметил, что Айзеку едва ли было больше двадцати.

«Интересно, за что он угодил в рабство? – размышлял Савьо. – Есть ли у него семья, любимая, друзья? Ждёт ли его кто-нибудь в том, теперь уже таком далёком, мире? Или он одинок, как и я, – никому не нужный, позабытый собственной роднёй?»

Приглушённые шаги вахтенного на палубе напомнили юноше, что уже близок рассвет, а с ним – и первый день в услужении работорговцу. Будет гораздо лучше, если новый писарь явится к своему хозяину полным сил и хорошо выспавшимся.

Савьо закрыл глаза и постарался выкинуть из головы лишние мысли. Мерное покачивание корабля постепенно убаюкивало его, унося в страну сна, где не было места печалям, тревогам и терзаниям. И вот он снова уже видит такие знакомые и любимые картины родного края. Покрытые мягкой травой луга возле их дома. Ветер, гуляющий среди гибких стебельков. Танцующая в поле Ансия. Высокое небо над головой. Разбросанные по лазури кружевные, невесомые облака. И вдруг из травы выскочило нечто и обожгло болью руку.

Савьо скатился с койки на пол и открыл глаза. Перед ним стоял Уник с вечным хлыстом в одной руке и одеялом в другой.

– Напомни-ка мне, раб, кому хозяин дал одеяло – тебе или этой безродной собаке?

Юноша потёр руку, на которой алел очередной след от удара, и глянул на Айзека. Уник тут же хлопнул его хлыстом по щеке – не сильно, но всё же ощутимо.

– На меня смотри, писарь!

– Ночь была холодная, а у него от рубашки остались только жалкие лохмотья, их пришлось выбросить. К тому же его спина… И я подумал, что Айзеку оно нужнее…

Уник швырнул одеяло в лицо юноше.

– Запомни, писарь, здесь только я распоряжаюсь, кому и что достаётся. А если я ещё хоть раз увижу, что ты отдал одеяло своему приятелю, то заберу его. Это во-первых. А во-вторых, здесь все вы – рабы и у вас нет имён. Возможно, когда-то этот крысёныш и был Айзеком, но теперь он пёс хозяина, а ты писарь. И ничего больше. – Мужчина ухватил юношу за ворот и поставил на ноги. – Ты меня понял?

Савьо кивнул, глядя снизу вверх на возвышающегося перед ним мускулистого Уника.

– Вот и отлично. Хозяин хочет тебя видеть. Немедленно. – Он толкнул Савьо к двери. – Да, и пса тоже прихватите, – бросил Уник ожидающим у двери вооружённым надсмотрщикам.

Войдя в каюту, Уник почтительно склонил голову перед своим господином. Работорговец, как всегда, богато разодетый, сидел за столом, вокруг которого суетились, подавая еду и вино, двое тощих мальчишек с затравленными глазами. От вида и запаха пищи у Савьо предательски подвело желудок. Работорговец поманил его перепачканным в жире пальцем, но юноша словно к земле прирос – он не мог заставить себя подойти к этому человеку.

«Неужели у него нет ни капли сострадания и жалости? – спрашивал себя писарь. – Как он может так равнодушно поглощать всю эту еду, в то время как в трюме почти полсотни людей умирают от голода и болезней, израненные и потерявшие надежду?»

Работорговец недовольно нахмурился, и Уник, взяв Савьо за шкирку, подтащил того к столу и заставил опуститься на колени перед хозяином.

– Ты заставил меня ждать, раб.

Работорговец кивнул, и Уник, послушный его воле, закатил писарю затрещину, да так, что у Савьо зазвенело в ушах.

– В следующий раз мой помощник пустит в дело хлыст. – Мужчина облизал пальцы и встал из-за стола. – Пришло время проверить, годишься ли ты в писари, и твоё счастье, если ты окажешься хорош. Иначе… – Он растянул тонкие губы в улыбке, и было в ней что-то такое, отчего Савьо почти ощутил гуляющий по его спине хлыст Уника.

Работорговец остановился перед писарем – высокий, угловатый, пугающий – и, вытащив из рукава камзола порядком потрёпанный листок, бросил на пол.

– Перепиши это, – коротко приказал он.

Савьо осторожно поднял листок и развернул – истёртые небрежным обращением буквы были едва различимы.

– Поднимайся! Чернила и бумага там. – Уник пнул юношу.

Чувствуя на плече тяжёлую руку помощника, писарь неловко встал – мешали скованные ноги – и послушно побрёл к полкам.

Обернувшись к открывшейся двери, работорговец довольно объявил:

– А вот и мой пёс.

Савьо встретился взглядом с пленником и слегка улыбнулся ему.

– На колени перед господином, раб. – Один из надсмотрщиков толкнул Айзека, и тот, сделав несколько шагов, тяжело рухнул на колени.

– Ты знаешь, зачем я приказал привести тебя, пёс?

Взгляд парня метнулся к хлысту Уника, и работорговец расхохотался:

– Вижу, что знаешь! Но это лишь одна из причин.

Мужчина подошёл ближе к Айзеку, и два надсмотрщика тут же вцепились в плечи раба, чтобы тот не смог причинить вред хозяину. Работорговец внимательно осмотрел голого по пояс Айзека. Даже сейчас, несмотря на заметную худобу, мышцы пленника оставались крепкими, и было очевидно, что раньше парень отличался силой и выносливостью.

– Да, выглядел ты, конечно, получше, когда мы тебя нашли, – задумчиво процедил работорговец. – Но это не столь важно. Главное, что ты умеешь сражаться. А это я видел собственными глазами – там, на берегу реки, где мы нашли тебя. Помнишь? – Работорговец схватил Айзека за волосы и поднял его голову. – Мы из-за тебя потеряли пятерых.

– А я из-за тебя потерял свободу. – В голосе пленника сквозила ненависть.

Мужчина с размаху отвесил ему пощёчину.

– Ты договоришься однажды, пёс.

Работорговец прошёлся по комнате, не сводя глаз с Айзека, который жадно смотрел на заставленный едой стол. Наконец, он снова остановился перед пленником и взял со стола тарелку с мясом. Айзек тут же впился в неё голодными глазами.

– Хочешь получить его? Через несколько дней мы придём в порт, где проходят бои рабов. О, на них можно неплохо подзаработать. Я выставлю тебя в качестве своего бойца. Ты должен выиграть. – Работорговец поставил еду на пол перед парнем.

Айзек, не отрываясь, смотрел на мясо – ещё не успевшее остыть и такое ароматное, оно казалось изголодавшемуся пленнику невероятным искушением.

– Победи, и станешь моим бойцом. Перестанешь быть избитым, перепуганным псом. И сможешь каждый день есть мясо досыта. Стань моим бойцом.

Мужчина положил руку на плечо Айзека.

Парень вздрогнул от прикосновения и опустил голову.

– Я не буду сражаться за тебя.

Работорговец скрипнул зубами и, выхватив у Уника хлыст, стеганул Айзека по груди.

– Ты будешь. Так или иначе, по-хорошему или по-плохому. Ты единственный воин среди этих никчёмных рабов. Ты владеешь мечом лучше половины моих наёмников, я видел тебя в деле! И мне нужно твоё умение. На тебе можно отлично зарабатывать. И только тебе решать, будешь ты выходить на бои сам или под ударами хлыста Уника. Учти это, пёс, прежде чем снова ответить отказом.

Пленник сжал зубы и, тяжело дыша, уставился прямо перед собой.

– Поверь мне, я знаю, как заставить тебя испытывать такие муки, что тебе и не снилось. – Работорговец зашёл за спину Айзека и снова хлестанул его, на этот раз удар попал на одну из подживавших ран, и парень зашипел от боли. – Я могу сделать из тебя бойца, ты будешь освобождён от любой работы, будешь есть досыта. Всё, что от тебя потребуется, – усиленно тренироваться, чтобы ты мог выходить на бои и выигрывать раз за разом, принося мне кучу денег. Или я могу отправить тебя назад на галеры, где тебе придётся управляться с неподъёмным веслом, надрывая себе жилы, ведя полуголодное и выматывающее существование. Туда, где так душно и где работа так трудна, что даже здоровые взрослые мужчины теряют сознание. Где надсмотрщики не жалеют ударов плёток. И где свежие раны нестерпимо разъедает от пота и морской воды, которой вас окатывают, чтобы привести в чувство. Ты хочешь вернуться туда, Айзек?

Парень с удивлением посмотрел на работорговца, услышав своё имя вместо привычного «пёс» или «раб», и неуверенно покачал головой.

– Вот и отлично. Отведите его назад в каюту, дайте еды и не отправляйте на галеры. Через несколько дней он будет нужен мне в хорошей форме, а потому снимите с него кандалы, пусть заживают раны, он должен суметь держать меч и быстро передвигаться. Да, и найдите ему какую-нибудь одежду. – Работорговец снова повернулся к пленнику. – Но то, что ты согласился стать моим бойцом, вовсе не означает, что наш старый договор больше не в силе. Я задолжал тебе удар за сегодняшний день.

Как ни старался Айзек, на этот раз он не смог сдержать стона, когда работорговец протянул его хлыстом по израненной спине.

Глава 3 Размышления в ночи

Аккуратный точёный почерк Савьо пришёлся по вкусу работорговцу, а потому новый писарь только и делал, что переписывал, переписывал, переписывал… И весь день при нём неотлучно дежурил кто-нибудь из надсмотрщиков – так что даже немного осмотреться в каюте хозяина не было никакой возможности. К вечеру у юноши уже болели глаза и пальцы, а голова, казалось, была полна жужжащих пчёл, и он был рад, когда появился работорговец и приказал увести его.

Войдя в каюту, Савьо в изумлении застыл на пороге. Сильно хромая, Айзек медленно кружил по комнате и сражался с невидимым врагом на невидимых мечах. А он-то ожидал увидеть парня опечаленным и угнетённым после всего произошедшего.

Увидев писаря, Айзек остановился и развёл руки в стороны.

– Смотри, я снова без цепей! До демонов приятно вернуть себе свободу передвижения!

– Вижу. – Савьо кивнул. – И, судя по всему, ты в прекрасном настроении.

Айзек, казалось, смутился.

– Это не… Я не…

– Ничего не говори. – Писарь опустился на койку. – Ты многое вынес. И, конечно, заслужил эту радость. И я рад, что ты рад… что ты рад, что будешь бойцом… – Голова никак не хотела трезво мыслить, а только болела – до тошноты сильно. – Ты, судя по всему, очень любишь эту стезю. И хорошо умеешь это делать. Ты ведь был наёмником? Воином?

Айзек едва заметно покачал головой, а потом решительно кивнул:

– Да, я был наёмником.

Савьо не поверил ему, но всё равно кивнул в ответ и внимательно посмотрел на товарища: теперь на нём была чёрная поношенная рубаха, чересчур большая и порядком выцветшая. Парень подогнул рукава и подобрал полы, но всё равно выглядел в ней как мальчишка, стащивший отцовские вещи.

– Уник одарил? – поинтересовался писарь.

Айзек ощерился и пробормотал нечто нечленораздельное. Кандалы с него сняли, а стёртые запястья и лодыжки аккуратно перевязали. Зато появилось то, чего не было раньше, – железный ободок вокруг шеи с кольцом спереди, чтобы прикреплять цепь. Глядя на отросшие волосы парня, падающие на лицо, на злые и одновременно обиженные глаза, Савьо не удержался от мысли, что Айзек и вправду похож на лохматого дворового пса – тощего, но непокорного. Может, он и не бросится сразу на тех, кто надел на него ошейник и пытается подчинить, но однажды точно подкрадётся со спины.

Айзек возобновил своё полусражение-полуспотыкание по комнате. Внезапно, сделав очередной выпад, парень охнул и ухватился за так кстати подвернувшуюся стену. Савьо подскочил с койки и бросился к нему.

– Ты чего?

Айзек осторожно разминал лодыжку.

– Ничего. Просто немного перестарался.

– Нога?

Парень кивнул.

Вдвоём они потихоньку добрались до жалкой постели Айзека в углу.

– И с чего ты тут взялся размахивать воображаемым мечом? – поинтересовался Савьо, помогая парню опуститься на кучу тряпок. – Говорю тебе как лекарь: чтобы браться за тренировки, мало просто снять кандалы. Надо дать время зажить ногам и рукам.

Айзек поморщился и недовольно повёл плечами.

– После этого весла у меня так всё болит. Как в то время, когда я был мальчишкой и только учился обращаться с мечом. Тогда я возвращался в постель весь в синяках и ссадинах, а наутро болела каждая мышца. – Он улыбнулся воспоминаниям. – И учитель всегда говорил мне, что лучший способ избавиться от боли – размяться, заставить мышцы опять поработать.

– Ну вот и размялся, – констатировал Савьо.

Дверь с грохотом распахнулась, и в каюту вошли два надсмотрщика. Один из них нёс поднос с едой. При виде мяса и тушёных овощей у Савьо закружилась голова – как же давно он не пробовал такой еды! Второй мужчина вытащил меч и ткнул им в сторону писаря.

– Ты, назад. Иди к своей койке!

Савьо непонимающе глянул на него, но подчинился – что он мог противопоставить вооружённому воину? Устроившись у стены, юноша заинтригованно наблюдал за тем, как надсмотрщики осторожно приблизились к Айзеку.

«Да ведь они боятся его! – пронеслось в голове писаря. – Обессиленного, едва стоящего на ногах! Впрочем, они-то этого не знают, – поправил себя Савьо. – А там, в каюте, работорговец говорил, что Айзек прикончил пятерых. Так что не удивительно, что они опасаются собственного раба теперь, когда с него сняли кандалы».

Надсмотрщик тем временем поставил поднос на пол и вытащил из кармана длинную цепь и замок.

– Держи руки так, чтобы я их видел.

Второй мужчина, с мечом наизготовку, подошёл поближе. Айзек развёл руки в стороны, показывая, что ничего не замышляет.

– Подними голову, – снова приказал первый надсмотрщик.

Парень беспрекословно подчинился, хотя по его лицу и пробежала тень недовольства. Когда надсмотрщик протянул цепь сквозь кольцо в стене и закрепил концы замком на ошейнике Айзека, мужчины заметно расслабились.

– Пёс на цепи, – заметил один из них.

Пленник сверкнул на него глазами, но промолчал. Надсмотрщик строго глянул на Савьо.

– Мясо только для бойца. Это приказ хозяина.

– Пёс на цепи, – со злостью повторил Айзек, когда дверь за надсмотрщиками закрылась. – Подумать только, какое остроумие. Ладно, Савьо, давай приниматься за ужин. По крайней мере, он совсем не плох.

Писарь пересел на пол рядом с Айзеком, и парень протянул ему кусок мяса.

– Бери. Тебе тоже понадобятся силы.

Савьо воровато схватил мясо и сунул в рот, пока надсмотрщики или Уник не надумали прийти проверить, и проглотил почти не жуя. Айзек криво усмехнулся и пододвинул ему остатки мяса.

– Угощайся. И не бойся, они не вернутся.

Писарь ел с большим удовольствием, тем более что ужин был и вправду хорош. И лишь доедая, юноша заметил, что Айзек вяло ковыряется в своей порции, через силу заставляя себя есть, хотя его, безусловно, должен был мучить зверский голод. Савьо отлично помнил, с какой жадностью новоиспечённый боец смотрел на еду в каюте работорговца. Писарь вытер тарелку хлебом.

– Ты почему не ешь?

Айзек поднял на него задумчивый взгляд.

– Что-то нет аппетита. – Парень глянул на чисто выскобленную тарелку писаря и улыбнулся. – Будешь мою порцию?

– Тебе нужно есть. Скоро предстоит бой, – напомнил Савьо.

Айзек угрюмо кивнул.

– Я знаю. Знаю. Ну так как, будешь доедать?

Писарь неуверенно взял протянутую ему миску. Бойца определённо что-то гнело. Савьо был бы и рад помочь ему. Но, несмотря на приветливую улыбку, взгляд Айзека оставался холодным и колючим – он не доверяет писарю и не подпустит к себе, нечего и пытаться.

Покончив со второй порцией, Савьо свернулся калачиком на койке, молясь про себя о том, чтобы успокоилась эта пульсирующая боль в голове, и наблюдая за тем, как Айзек осторожно разминает лодыжки. Всё так быстро переменилось: ещё вчера тот был рабом на галерах, мальчиком для битья. И вдруг в одночасье стал бойцом, о котором заботятся, которого кормят досыта и освобождают от работы. Савьо опасался, что всё это было какой-то извращённой игрой работорговца и может вернуться назад так же быстро, как поменялось. И что тогда станется с Айзеком? Он не хотел думать, что будет, если работорговец однажды окончательно сломит парня. Неким невероятным образом писарь уже успел привязаться к этому непокорному гордецу. И хотя ещё день назад Савьо был уверен, что больше никогда не увидит мятежного раба, отныне их с Айзеком судьбы были тесно переплетены, а жизни напрямую зависели друг от друга. Будет жив пёс работорговца – сохранит свою жизнь и писарь. Погибнет Айзек – и Савьо в тот же день отправят следом.

«Кто же ты такой? – размышлял писарь, глядя на склонённую голову пленника. – Отлично сражаешься, но, похоже, не наёмник. То ты сдаёшься, то снова полон сил бороться за себя. То разумен и сдержан, то выкидываешь очередную глупость, проявляя никому не нужную и неуместную дерзость. Непонятная, таинственная личность».

Савьо чувствовал, как постепенно погружается в пучину сна, его мысли становились всё более спутанными и беспорядочными. Юноша ничуть не сомневался, что Айзек может представлять нешуточную угрозу – такого опасно иметь врагом. И ещё сложнее стать такому другом. Но тем не менее этот странный парень внушал Савьо непонятное доверие.

«Его стоит держаться, а заодно и приглядывать за ним», – окончательно решил юноша, засыпая.

«Кажется, этот мальчик-писарь мне не поверил. Ну и какая, ко всем демонам, разница? Главное, что с меня сняли эти треклятые цепи, главное, что мне дают достаточно еды, и я смогу набраться сил для того, чтобы… чтобы…» – Айзек решительно одёрнул себя. Нет, пока даже думать об этом было опасно.

Парень посмотрел на Савьо – тот уже задремал. Лунный свет превратил его бледное усталое лицо в фарфоровую маску. Под глазами залегли глубокие тени, давно не мытые волосы свалялись. Казалось, с каждым проведённым в плену днём его и без того тонкокостная фигура становилась всё более прозрачной и бесплотной. Сложно было даже представить, что произошло бы с этим мальчиком, останься он в трюме, где мучились и умирали остальные рабы: некогда счастливые или несчастные, окружённые любовью или забытые всеми, добрые, злые, завистливые… все они когда-то были свободными и заслуживали жизни не менее, а скорей всего, и более самого работорговца.

Айзек осторожно, стараясь не потревожить подживающие раны, опёрся спиной о стену и прикрыл глаза, вспоминая безвозвратно ушедшие годы обучения, когда он считал себя самым ловким и непобедимым, лучше всех прочих. Но это было тогда, до его ошибки и побега. И вот теперь он здесь – пёс бессердечного работорговца.

Парень услышал шорох и открыл глаза. Около подноса, посвечивая на него глазами-бусинками, сидела крыса. Увидев, что человек пошевелился, зверёк схватил крошку и скрылся в темноте.

«Нас тоже учили прятаться в тени и выжидать, а не идти бездумно напролом. А я чуть не упустил свой шанс, не разглядев его из-за неуместной гордости».

Парень подобрал кусочек хлеба и кинул на середину каюты, но крыса больше не появлялась.

«Испугалась и сбежала. Прямо как я».

– Прав был учитель Мареун – предатель я и есть, – едва слышно прошептал Айзек.

Казалось бы, столько времени прошло, а совершённое им до сих пор не давало покоя. Прав он был или нет? Сотворил величайшую глупость или поступил верно? Парень не взялся бы ответить на эти вопросы. Неоспоримо лишь одно – возврата к прошлому уже нет. Опрометчивый поступок сжёг все мосты и вышвырнул из привычной жизни – мгновенно и бесповоротно. И вот теперь судьба посылает ему наказание – испытание, с которым он даже не пытается справиться. А ведь в них накрепко вдалбливали, что надо бороться до конца, как бы тяжело ни было сейчас; идти вперёд, даже если кажется, что всё безнадёжно. Потому что не позорно погибнуть, пытаясь достичь своей цели. Позорно сдаться и отступить, пока твой враг ещё жив. Позорно позволить себя убить, не попытавшись довести до конца начатое. Неужели он оказался таким негодным учеником?

Айзек запустил пальцы в волосы. Но ведь никогда не поздно попытаться ещё раз. Сбежав, он вздохнул чуть свободнее и наконец-то разрешил себе больше не жить по законам и правилам Ордена. Но только они и уроки Мареуна могли спасти парня сейчас. А значит, он должен отбросить в сторону глупые принципы и снова стать тем, кем его учили быть почти тринадцать лет.

Не обращая внимания на боль в исполосованной спине, Айзек расправил плечи.

Важна лишь цель. Самое главное – достигнуть её. А то, какими способами это придётся сделать, – уже мелочи. Отринуть свою непокорность и самолюбие, преклонить колени перед врагом, пойти на унижение, если надо, – всё это он сможет. Как и использовать доверчивого мальчишку Савьо в своих целях.

Глава 4 Бои рабов

Путь до порта они прошли при попутном ветре и прибыли туда гораздо раньше, чем рассчитывал Айзек, – а это означало меньше времени на то, чтобы хоть мало-мальски подготовиться к бою.

Парень закончил шнуровать кожаную куртку без рукавов, которую ему выдали по приказу работорговца, и попробовал подвигаться в ней. Сильного удара не выдержит, да и руки до самых плеч оставляет открытыми, но какая-никакая, а всё же защита.

– Надеюсь, ты готов, пёс?

Айзек обернулся и увидел застывшего в дверях Уника. За его спиной в коридоре маячили фигуры двух надсмотрщиков. Чёрный Человек, как про себя окрестил Айзек помощника работорговца, с презрением оглядел пленника.

– Не знаю, с чего твой хозяин решил, что ты хоть на что-то годен, раб. Ну, ничего, сегодняшний бой всё расставит по местам. – Уник шагнул в каюту и швырнул на пол наручи. – Твой хозяин велел передать тебе это. Будь ему благодарен, пёс.

Проглотив свою гордость, Айзек выдавил «спасибо» и поднял наручи. Они были старые и порядком потрёпанные, твёрдая кожа была во многих местах рассечена – очевидно, они неплохо послужили своему прошлому владельцу, приняв на себя не один удар.

– Нравятся? – поинтересовался Уник, прохаживаясь по каюте. – Или ты, раб, предпочитаешь новенькие доспехи? Только изготовленные, ещё пахнущие свежей кожей? И желательно, подогнанные под тебя?

– Благодарю, эти очень хороши.

– Несомненно. – Чёрный Человек остановился перед парнем, наблюдая, как раб шнурует наручи. – Смотрю, у тебя это ловко получается. Ты действительно был наёмником? Не рановато ли ты решил продать свою жизнь на чужой войне?

– Любой возраст хорош для того, чтобы умереть. А на войне или с голоду – не велика разница. – Айзек покосился на Уника, гадая, не сказал ли он чего, что может быть расценено как дерзость, но Чёрный Человек молчал. – Я готов.

– Неужели? Я уж думал, ты будешь возиться с ними вечно, раб. – Уник скрестил руки на груди, с издёвкой глядя на пленника. – Прямо будто девица, собирающаяся на свидание к милому.

Айзек опустил глаза в пол и пробормотал:

– Прощу прощения, что заставил вас ждать.

Парень слишком хорошо понимал, что огрызаться в ответ не имеет ни малейшего смысла, если, конечно, он не хочет украсить свою многострадальную спину ещё одним шрамом.

Уник недовольно фыркнул и прикрепил цепь к ошейнику пленника.

– Толпа жаждет крови и смерти. Твоей смерти. Господин Дьюхаз заявил тебя сегодня на два боя. Это очень мало, но надо же дать тебе шанс сдохнуть. Хочу, чтобы ты знал – я поставил немалую сумму на твой проигрыш, раб. Я мечтаю увидеть, как ты будешь скулить от боли и слёзно умолять сохранить твою ничтожную жизнь, пёс.

Чёрный Человек положил руку на рукоять кнута, надеясь, что раб хоть на этот раз даст повод пустить его в дело, но Айзек не поднимал глаз от пола и молчал.

– Идём, раб. – Уник дёрнул за цепь, и пленник послушно пошёл за ним следом.

Шумные улочки портового городка сводили с ума. Восхитительные ароматы продающейся с лотков еды, перемешанные с куда как менее приятными винными парами, которыми насквозь пропитались праздно шатающиеся матросы, и зловонием давно не мытых тел нищих; вездесущие мальчишки, путающиеся под ногами и норовящие стянуть всё, что плохо лежит; всадники, неистово требующие освободить им дорогу; важно вышагивающие гуси; стайки босоногой ребятни, с оголтелыми криками гоняющиеся за вымазанными в грязи свиньями, – Айзек отчаянно скучал по всему этому. Даже по лужам помоев – непременным атрибутам городской жизни – и отъевшимся нахальным крысам, что перебегали от одной мусорной кучи к другой, не обращая ни малейшего внимания на людей.

Идя следом за Уником по извилистым переулкам, уводящим прочь от наполненной неумолкаемым гомоном и ежедневной толчеёй пристани, парень ещё острее ощущал тоску по свободе. Как же давно он не чувствовал это биение жизни, наполнявшее суетные приморские города, не ощущал твёрдую почву под ногами! Как давно не бродил по городу, заходя то в одну лавку, то в другую или вышагивая куда-то по заданию учителя по залитым полуденным солнцем улицам, ощущая тепло нагретых камней под ногами.

Сколько же он не покидал пределов корабля? Неделю? Две? Месяцы? Айзеку казалось, что этого времени с лихвой хватило бы на целую жизнь. Запертый на проклятом невольничьем судне, ставшем ему тюрьмой, парень чуть не позабыл, как прекрасен и безграничен оставшийся в прошлом мир свободных людей. Мир, в котором шею не сдавливает железный ошейник с выбитым на нём именем хозяина, мир, в котором ты можешь не прятать глаза, боясь в очередной раз отведать безжалостно сдирающего кожу кнута. Мир, где, как бы худо тебе ни жилось, ты сам себе хозяин.

Айзек с удовольствием поменял бы свою сытую, рабскую долю на голодное, вольное существование в подворотне. Если бы только он смог сбежать, раствориться в окружающей их толпе! Уж потом парень приложил бы все усилия, чтобы больше никогда не увидеть ни Чёрного Человека, ни работорговца. Но с двумя надсмотрщиками позади и Уником, ведущим его на цепи, словно какого-то дикого зверя, нечего было и думать об этом. Пленник был полностью в их власти, бессильный что-либо изменить.

«Пока бессильный, – поправил себя Айзек. – Не всё потеряно. Придёт и мой черёд отплатить вам сполна».

– Смотри, раб. – Уник остановился и потянул за цепь, заставляя парня подойти. – Смотри внимательно и запоминай. Вот оно – место твоей будущей смерти.

Айзек поднял глаза на простирающуюся перед ними площадь. Заполненная невообразимым количеством народа, среди которого проталкивались горластые зазывалы, приглашающие сделать ставки, и торговцы, стремящиеся подороже всучить свой товар захмелевшей публике, она представляла собой грандиозное зрелище. И, конечно же, парень сразу увидел её – арену для боёв. Огромная клетка, сделанная из прочных деревянных перекладин, стояла на помосте в самом центре, возвышаясь над шумным человеческим морем. Безопасность для зрителей и ловушка для бойцов – живым оттуда сможет выйти только один. В клетке, подзадориваемые выкриками пьяной толпы, сражались два раба: вооружённый коротким мечом мужчина и совсем ещё юнец, который едва мог удержать оружие в трясущихся руках.

Айзек старательно подавил в себе малейшие эмоции и принялся осматривать площадь. Вдоль одной её стороны тянулись выкрашенные в кроваво-красный цвет трибуны, на которых восседали величавые, упивающиеся собственной значимостью богачи, укрытые от палящих солнечных лучей навесами. С другой стороны, у громоздких деревянных бараков, расположились рабы – кто в доспехах и кольчугах, а кто и вовсе в едва прикрывающих тощие тела лохмотьях, но все неизменно окружённые «свитой» из надсмотрщиков и городской стражи.

– Деллин выиграл. – Зычный голос распорядителя боёв пронёсся над площадью.

– Ты не туда смотришь, раб. – Уник схватил Айзека за подбородок и, больно сжав, бесцеремонно повернул лицо парня. – Смотри на своё будущее.

Вычурно разодетый мужчина стоял на возвышении у клетки и обводил глазами толпу.

– Кто-нибудь желает выкупить жизнь проигравшего? – Взгляд распорядителя отыскал среди зрителей владельца побеждённого парня. – Господин Хоулз?

Но хозяин раба только сплюнул в пыль – проигравшие никому не нужны. Под возбуждённые крики толпы победитель насадил на меч умолявшего о пощаде мальчишку.

– То же ждёт и тебя, пёс. Ты будешь рыдать и на коленях упрашивать оставить тебе жизнь, а потом тебе выпустят кишки. – Уник ухмыльнулся и двинулся к клетке. Наёмники тут же поспешили вперёд, расталкивая толпу перед ними.

Айзек чувствовал на себе взгляды зрителей, и от этого становилось не по себе – слишком многие из них были полны презрения, а на некоторых лицах и вовсе читался лишь равнодушный приговор.

– Знаешь, почему они так смотрят? Ты для них всего лишь ходячий кусок мяса, который неминуемо должен сдохнуть. Они с таким же спокойствием воспримут твою смерть, как крестьянин, сворачивающий голову курице. – Чёрный Человек резко дёрнул цепь на себя, и Айзек споткнулся. – Да ты и не заслуживаешь большего, раб.

– Итак, у нас новое сражение! – объявил распорядитель боёв. – Тощий Стэт от господина Вер Дильна и Пёс господина Дьюхаза!

«Что ж… Похоже, теперь это моё новое имя, – с горечью подумал Айзек, оглядывая беснующуюся толпу по ту сторону клетки. – Ну а раз так, пусть его запомнят получше. Пришло время показать себя, Пёс».

Парень взвесил в руке меч, который Уник с мерзкой ухмылкой вручил ему у самого входа на арену. Так и есть, оружие оказалось тупым и на редкость неудобным. Обречённо вздохнув, Айзек размял запястья и поправил наручи – оставалось только надеяться, что стёртые кандалами руки и ноги не подведут его.

Толпа загудела и засвистела, приветствуя вошедшего в клетку противника – тощего высоченного типа с шипастой булавой и заткнутым за пояс кинжалом. Он оскалился, взглянув на всё ещё прихрамывающего Айзека и его не особо грозное оружие.

– Похоже, у моего хозяина сегодня будет жаркое с собачатиной, Пёс.

Айзек на мгновение закрыл глаза и попытался почувствовать уверенность в победе, как его учил Мареун. Получалось плохо, но зато парень ощутил, как поднимается внутри привычное ледяное спокойствие. Пусть противник оскорбляет его и обзывает псом – контролируемая злость поможет собраться и придаст сил ещё не полностью восстановившемуся телу.

– Пусть начнётся бой! – объявил распорядитель, и Айзека захлестнула волна исступлённых выкриков – озлобленная, пьяная толпа требовала убийств и крови. Мельком глянув на неистовствующих зрителей, парень принял защитную стойку.

«Придётся быть очень осторожным, – напомнил он себе. – Кожаная куртка не защитит от переломанных костей».

Тощий Стэт издал воинственный клич и замахнулся булавой, намереваясь проломить череп противника первым же ударом, но Айзек легко увернулся, скользнув вправо, и нанёс рубящий удар мечом. Тупое лезвие попросту отскочило от дублёной кожи доспеха Стэта, не причинив тому особого вреда. Противник рассмеялся и мгновенно нанёс ответный удар, но Айзек видел его и поднырнул под булаву, уходя от её острых шипов и одновременно попытавшись достать до висевшего на поясе Стэта кинжала. Однако не тут-то было – мужчина проворно отскочил, оставив Пса ни с чем, и снова замахнулся, целясь выпрямляющемуся Айзеку в грудь. Мгновенно отшатнувшись, Пёс позволил булаве чиркнуть по мечу, отводя удар в сторону, – стёртые кандалами запястья отозвались болью, и парень чуть замешкался.

Стэт тут же воспользовался этим, чтобы обрушить на противника град ударов: Пёс вновь вынужден был отступать, уворачиваясь от смертельно опасной булавы и, по возможности, сбивая атаки мечом, – по крайней мере, на это его тупое оружие годилось. Избежав очередного удара Стэта, Айзек изловчился и пнул противника в живот, надеясь, что его сил хватит на ощутимый удар. К облегчению Пса, мужчина согнулся чуть ли не пополам и отступил. Будь меч Айзека острее, парень мог бы прямо сейчас достать Тощего Стэта, но с таким непригодным оружием ему оставалось или оглушить противника, или в очередной раз попытаться добраться до кинжала.

Но стоило только Псу сделать шаг вперёд, как Стэт стремительно выпрямился. На этот раз не до конца зажившие лодыжки подвели бойца, и Айзек оказался недостаточно проворен – булава зацепила правую руку у самого плеча, и острые шипы на её конце разорвали кожу и мышцы. Парень выронил меч и, не удержавшись на ногах, рухнул на посыпанный песком пол клетки. Публика тут же взревела, требуя прикончить его.

Стэт растянул губы в улыбке и направился к поверженному бойцу.

– Неужели ты поверил, что твоих хилых силёнок хватит, чтобы пробить доспех? А теперь приготовься стать жарким, Пёс.

Айзек сумел дотянуться до оброненного меча, но не слишком добротный клинок вряд ли станет помехой для прямого удара тяжёлой булавы – парень это понимал слишком хорошо. Старательно изображая смертельный ужас, Айзек подпустил победно ухмыляющегося противника поближе и пнул в колено. Тощий Стэт вскрикнул, его нога подвернулась, а последовавшая подсечка опрокинула мужчину на пол. Айзек же, стремительно вскочив, бросился на Стэта и через мгновение уже прижал противника к полу клетки, упёршись коленями в грудь. Тощий Стэт попытался дотянуться до булавы, но Айзек покачал головой и оттолкнул её в сторону.

– Жаркое из Пса отменяется. – Левой рукой парень выдернул из-за пояса Стэта кинжал, которым тот так и не воспользовался, и упёр остриё под подбородок противника.

Публика заревела, причём далеко не от восторга. Собравшиеся вокруг люди проклинали Айзека за то, что он выжил, в то время как они ставили на его поражение и теперь потеряли кучу денег. Распорядитель боёв поднял унизанную перстнями руку, успокаивая орущую толпу, и объявил:

– Пёс победил. Желает ли кто-нибудь выкупить Тощего Стэта?

Над площадью повисла гнетущая тишина.

– Прикончи его, – кивнул распорядитель боёв.

– Смерть! Смерть Тощему Стэту! – выкрикнул кто-то, и толпа тут же подхватила этот призыв.

– Да будет так. – Парень взялся обеими руками за кинжал и с силой вогнал его в горло противника.

– Итак, у нас новый чемпион, – провозгласил распорядитель. – Пёс работорговца Дьюхаза! Поприветствуйте его и запомните это имя!

Айзек засунул окровавленный кинжал за пояс и встал, придерживая пульсирующую болью правую руку – шипы на конце булавы порядочно распороли плечо. Распорядитель продолжал что-то вещать, но парень не слушал его. Айзек смотрел на сотни лиц вокруг себя и видел в них лишь злобу, кровожадность и алчность. А он стоял перед ними: ненавидящими его, бесчувственными и бессердечными игроками, которые пришли посмотреть на боль и смерть других людей. Пришли, чтобы насладиться властью дарить и отнимать жизнь, пока сами они в безопасности выпивали и смеялись, освистывая умирающих на арене рабов. Презираемых ими ничтожеств, чьи жизни и смерти были всего лишь поводом для ставки.

А Айзек был вынужден стоять перед ними, чувствуя, как по спине бежит кровь, как пот разъедает открывшиеся от резких движений раны: вчера работорговец был не в духе и вместо оговорённого одного удара за покушение выместил на невиновном пленнике всю свою злость.

– Я делаю это ради свободы. Ради мести, – шептал парень, сжав в кулаки липкие от крови руки. – Ради того, чтобы вырваться отсюда.

На выходе из клетки его встретил Уник.

– Давай сюда кинжал, Пёс.

Айзек послушно протянул ему оружие.

– Следующий бой через два часа, – сообщил Чёрный Человек, приделывая цепь к ошейнику.

– Два часа? – Пленник поднял на него мутные от боли глаза. – Но моя рука…

– Если ты не выйдешь, ты проиграл. Тебя в любом случае выволокут на арену и прикончат. Ты же не думаешь, что хозяин станет прятать тебя и спасать? – Уник усмехнулся. – Я совсем скоро верну свои денежки – проигранные, между прочим, из-за тебя.

Он потащил Айзека к расположенным чуть поодаль баракам.

– Хозяин приказал привести тебе лекаря. А по мне – так истекай ты себе кровью.

– Мне понадобится острый меч для следующего боя. И этот кинжал – я его честно заработал.

Уник резко развернулся и схватил пленника за горло.

– Ты что, мне условия ставишь?

Айзек посмотрел ему прямо в глаза.

– Или ты скажешь, что это было распоряжением твоего хозяина: выпустить меня на арену с тупым мечом? Он хочет, чтобы я побеждал. Вряд ли для этого сгодится незаточенный кусок железа.

Уник отпустил парня и презрительно скривил губы.

– Не льсти себе, Пёс, – он ставил против тебя.

– В первый раз, возможно, – невозмутимо парировал Айзек, снизу вверх глядя на рослого мужчину. – Но вряд ли он освободил меня ото всей работы и кормил только затем, чтобы увидеть моё поражение в первом же бою. Он планирует зарабатывать на моих победах. Он знает, что я это умею. Иначе он давно бы прикончил меня. Ты же не хочешь, чтобы я спросил у самого работорговца?

Уник смерил его тяжёлым взглядом.

– Будет тебе меч.

А потом схватил за раненое плечо и притянул к себе.

– А заодно и невыносимая жизнь, Пёс. Ты зря пытаешься бороться со мной. Я – сила, с которой тебе не совладать.

Уник оттолкнул Айзека, и тот упал в пыль.

Савьо обыскал весь корабль сверху донизу, чтобы собрать мало-мальски пригодные для врачевания инструменты. Своего личного лекаря хозяин даже близко не подпускал к рабам, а тот, что, по идее, должен был ухаживать за пленниками, по большей части валялся в непробудном пьяном сне.

Ожидая Уника и Айзека, Савьо прошёлся по бараку, и то, что он видел, вовсе не вселяло надежды. Мало кто возвращался после боя без ран, но неуклюжая помощь горе-лекарей, нанятых за самую низкую цену, едва ли облегчала страдания рабов.

Из отведённой ему клетушки Савьо слышал нестройный рёв толпы. И, как ни старался, не мог разделить их азарта и восторга от творящегося на площади безумства. Что заставляет их раз за разом возвращаться сюда? Почему никто из опьянённых кровью зрителей не хочет задуматься, что погибающие на арене рабы – прежде всего люди: каждый со своей непрожитой жизнью, несбывшимися мечтами и разбитой судьбой?

Да и самих бойцов, если уж начистоту, юноша тоже не очень понимал. Как можно так запросто отнимать чужие жизни? Самое драгоценное, что могут даровать боги!

Нет, он вовсе не хотел видеть этого жестокого развлечения, становясь тем самым его соучастником.

Когда на пороге появился Уник, сердце Савьо упало – уж слишком довольным выглядел помощник работорговца. И не напрасно – один из приставленных к бараку стражей ввёл бледного Айзека, и Уник расплылся в улыбке.

– У вас два часа, а потом он должен выйти на следующий бой. Или он покойник.

– В таком состоянии он в любом случае покойник! – Савьо с опозданием понял, что сказал лишнего.

Чёрный Человек отвесил ему подзатыльник.

– Делай что тебе приказано. А не то я вместо Пса выпущу на арену тебя.

Страж усадил Айзека на низкий топчан у стены и молча вышел вслед за Уником.

– И снова ты! – Боец натянуто улыбнулся, наблюдая за тем, как Савьо тщательно моет руки. – Думаю, спрашивать, почему ты здесь, а не на корабле, бессмысленно?

Юноша осторожно осмотрел плечо Айзека.

– Потому что корабельный лекарь вдрызг пьян. Ты же, надеюсь, не предпочёл бы дешёвого коновала с улицы? И я вызвался, потому что учился на лекаря…

– Правда, давно, – закончил за него Пёс. – Знаю. Я просто пошутил.

– Тут полно грязи. Придётся тебе снять эту куртку, и тогда я смогу очистить всё как следует.

Правда, сказать это оказалось легче, чем сделать. К тому моменту, когда Савьо закончил промывать раны, лицо Айзека посерело от боли.

– Как ты умудрился занести туда столько грязи и песка? – недовольно поинтересовался писарь, но боец только отмахнулся в ответ.

Савьо покачал головой и принялся тщательно осматривать все имеющиеся в его распоряжении скляночки. Выбрав крошечный бутылёк из непрозрачного стекла, юноша смочил тряпицу.

– Будет щипать, – предупредил он.

– Кто бы сомневался. – Айзек с мученическим видом привалился к стене. – И всё же почему ты помогаешь мне?

Савьо приложил тряпицу к одной из ран.

– А почему бы мне не помочь хорошему человеку?

Пёс дёрнулся и приглушённо выругался. Когда Савьо закончил свои манипуляции, парень сообщил сиплым голосом:

– Боюсь, тогда ты совсем не по адресу.

– Прекрати нести чушь. Тоже мне главный мерзавец. Мы с тобой попали в такой переплёт, нам надо держаться друг друга.

– Кстати, о мерзавцах. Знаешь, что произошло? Этот чёрный ублюдок всучил… – Айзек осёкся и настороженно посмотрел на писаря.

Савьо почувствовал злость: что же этот парень так упрямо считает его человеком работорговца, который только тем и занят, что шпионит для хозяина и доносит, кто и что про него сказал?

– Знаешь что, Пёс, – внезапно для самого себя выпалил юноша. – Ты можешь сколько угодно не доверять мне. Ты можешь хоть всю жизнь отгораживать себя стеной, за которую никому не пробраться. Но считать меня подлецом, который готов заложить своих товарищей по несчастью, – это уже перебор! Послушай внимательно и запомни навсегда – я не стучу на тебя работорговцу. И если ты ещё хоть раз попытаешься выставить меня в этом свете, я… я… я решу, что недостаточно очистил твою рану, и нам придётся всё повторить!

Айзек хрипло рассмеялся.

– Забавный ты, писарь. Кстати, он – Дьюхаз.

– Кто Дьюхаз? – не понял Савьо.

– Работорговец. Меня представили Псом работорговца Дьюхаза.

– Пёс ты и есть, – буркнул юноша.

Он ожидал, что Айзек рассердится, попытается его ударить, но парень только усмехнулся.

– Может, и пёс. Который не привык доверять кому-то. Там, где я рос, нас учили не слишком-то считаться с окружающими.

– Зачем ты мне это говоришь? – Савьо отвернулся и принялся отбирать нужные для зашивания инструменты.

– Вероятно, чтобы ты не слишком полагался на меня. У тебя на лице написано, что ты готов доверить мне даже свою жизнь. Не стоит. Говорю сразу – я не благородный герой и не побегу спасать тебя, вляпайся ты в неприятности.

Савьо ничего не ответил и устроил инструменты над огнём.

– Извини, у меня нет ничего, чтобы унять боль. И даже выпить я тебе предложить не могу.

– Я понимаю. Нализавшийся Пёс, вышедший на бой… будет та ещё картина.

Савьо налил в таз воды.

– Повернись ко мне спиной, займёмся пока ею.

Айзек недоуменно глянул на него.

– Ты что, не слышал меня, что ли? Я не отплачу тебе за твою доброту благодарностью. Я не задумываясь подставлю тебя, если это принесёт мне пользу. И ты всё равно хочешь помочь мне?

Писарь очень серьёзно посмотрел на парня.

– Я делаю это не потому, что надеюсь на что-то в ответ. А потому что так говорит мне совесть. Я учился на врача и давал клятву помогать нуждающимся. Таким, как ты сейчас.

Айзек изумлённо приподнял брови, но тут же старательно стёр с лица удивление.

– Хорошо. Как хочешь. Я предупредил.

– Да. Предупредил. А теперь повернись спиной.

Айзек морщился, но молча терпел, пока писарь промывал раны и мазал их какой-то густой пахучей дрянью.

– Знаешь, с плечом всё совсем не так плохо, как я боялся. Несколько ран надо обязательно зашить, но мы, думается мне, справимся, – заметил Савьо, закончив, наконец, обрабатывать раны.

– Я буду кричать. Громко, – предупредил Айзек, развернувшись к нему лицом.

– Кричи себе на здоровье. – Савьо ободряюще улыбнулся. – Сколько угодно. Поверь, я сделаю всё в лучшем виде. И ты выйдешь на следующий бой.

– Конечно, выйду. Куда мне деваться? – Айзек кивнул на раскалившиеся инструменты: – Ты когда-нибудь делал это раньше?

– Разумеется. – Савьо встал перед ним и успокаивающе положил руку на плечо.

Айзек взглянул на него, но недоверчивость быстро исчезла из его глаз, уступив место усталости.

– Я постараюсь сделать всё очень быстро… – Лёгкое прикосновение Савьо превратилось в тяжёлое и давящее, в то время как вторая рука скользнула к затылку бойца. Парень почувствовал, как пальцы писаря уверенно легли у основания черепа, а спустя секунду ощутил сильный и резкий нажим. И в тот же миг мир покачнулся. Айзек попытался было отстраниться, но хватка хрупкого Савьо оказалась на удивление крепкой.

– Что… что… ты… – Заплетающийся язык никак не хотел проговаривать ставшие вдруг очень сложными слова, да и дыхание подвело его.

Кажется, писарь что-то говорил ему, но Пёс не мог разобрать ни слова, а комната всё так же плыла перед глазами. С отчаянием цепляясь за ускользающее сознание, парень попытался встать, но тело стало чужим и больше не желало подчиняться ему. Айзек покачнулся и завалился на бок. Отчаянно крутившиеся вокруг стены потонули в непроглядной тьме.

Интерлюдия 1 Бродяжка

…Айзек что было сил нёсся по таким знакомым переулкам, а предательское солнце неумолимо опускалось за горизонт. Как же он мог, увлёкшись болтовнёй тёти Сильи, которая в благодарность за найденную корову напоила мальчишку чаем, забыть, что мама просила его вернуться засветло! А темнело на Вольных Островах, расположенных к югу от прочих королевств, быстро и довольно рано. Свернув за угол, Айзек глянул наверх – туда, где на чердаке кособокого массивного дома они с родителями снимали комнату со скрипучим полом и затянутым бычьим пузырём окном. К удивлению мальчишки, в комнате не горел свет.

Айзек с трудом распахнул тяжёлую, истыканную ножами и заляпанную грязью дверь и начал осторожно подниматься по тёмной скрипучей лестнице, прижимая к груди завёрнутую в тряпку добычу – малиновый пирог. Он был невероятно сладким и ароматным, но мальчишка честно съел только половину куска, вторую часть – с чуть засохшими краями и сводящим с ума запахом – он припас для мамы.

Толкнув незапертую дверь их крошечной каморки, Айзек с порога оттарабанил:

– Мам, прости, что опоздал! Я случайно, честное слово. Зато гляди, что я достал! Я отыскал тётке Силье корову.

Его встретила тёмная комната, в которой всё было перевёрнуто вверх дном.

– Мама? Папа? – Мальчик шагнул в комнату, и под ногами захрустели осколки глиняной посуды. – Где вы?

– Явился, значит!

Айзек вздрогнул от опустившейся ему на плечо тяжёлой руки и обернулся. Хозяйка барака – тучная женщина под сорок с испещрённым следами оспы лицом – смерила мальчишку недоброжелательным взглядом.

– Немедленно убирайся отсюда. Чтоб я близко тебя не видела!

– Я не понимаю, – пролепетал Айзек, медленно пятясь вглубь комнаты. – Где мама и папа? Почему здесь всё разбросано?

– Не понимает он! – Женщина всплеснула руками. – От вас, жильцов, только и жди, что неприятностей. Сбежали твои родители, вот что.

– Зачем сбежали? Куда? А я?

– Ну ты спросил – зачем. – Хозяйка фыркнула. – Поди, ограбили кого или убили, вот и сбежали, чтобы в тюрьму не угодить. А может, и куда похуже.

– По-похуже? – заикаясь, переспросил Айзек. – Куда?

– Ну что ты заладил! Почём я знаю! Сбежали, и всё тут.

– А почему всё сломано?

Женщина внезапно разозлилась.

– Слишком много вопросов, мальчишка! Мне неприятностей не надо, так что чтоб ноги твоей здесь больше не было. А вещички ваши – хотя навряд ли тут обнаружишь что-то стоящее – я заберу в оплату ущерба. А коли кто придёт их искать, так хоть откуплюсь. – Хозяйка окинула Айзека недовольным взглядом. – Да, знала я, что не к добру появились тут эти жильцы. Грамотные, вежливые такие. Да и щенка своего всё чему-то учили. Непростые они люди. Видать, беглые преступники какие.

– Вы сама преступница! А мои мама и папа – честные и хорошие! – крикнул Айзек.

– Ах ты, щенок! – Женщина ударила мальчонку, и он кубарем покатился на пол, выронив припасённый для мамы пирог. – Серазий! Где ты там ходишь, олух? Немедленно выкинь его вон отсюда!

Здоровенный детина с широкой улыбкой и напрочь лишёнными осмысленности глазами ввалился в комнату и ткнул в Айзека пальцем.

– Этого, маманя?

– Этого.

Схватив отчаянно брыкающегося мальчишку за шкирку, дурачок закинул его на плечо и затопал вниз по лестнице.

– Отпусти меня! Отпусти немедленно!

Жильцы соседних комнат выглядывали на шум, но лишь молча провожали глазами хозяйского сынка, не пытаясь заступиться за Айзека. Серазий же бесцеремонно вышвырнул мальчишку за порог и захлопнул дверь. Айзек мгновенно подскочил и принялся колотить в запертую дверь. Через мгновение на пороге появилась хозяйка.

– Если ты немедленно не уберёшься, я прикажу Серазию утопить тебя в порту.

Дурачок за её спиной довольно закивал, отчего у мальчика мурашки побежали по спине.

– Утопить. Это я могу…

Айзек развернулся и бросился бежать не разбирая дороги.

Спустя пару часов, голодный и усталый, он прибрёл к дубу – одному из излюбленных мест местной ребятни. Мальчишка сел и прислонился спиной к тёплой бугристой коре, вздрагивая от малейшего шороха. Ему казалось, что в безлюдных подворотнях вокруг затаились злодеи, мечтающие утопить его в порту, а то и сами проклятые души из подземного царства мучений пожаловали. Обхватив колени, Айзек до боли в глазах всматривался в сгущающиеся тени.

– Эй!

Айзек вздрогнул и обернулся. Местные мальчишки остановились в стороне, с любопытством таращась на него и перешёптываясь. Айзек улыбнулся им и поспешил навстречу, но вчерашние друзья попятились прочь. Самый старший из них, Ларли, выступил вперёд.

– Нам сказали не водиться с тобой. Иначе нас могут посадить в тюрьму. Потому что ты сын преступников. А может, даже убийц какого-нибудь герцога или даже короля. Ты преступник. Как и твои родители.

– Мои родители не преступники! И уж тем более не убийцы! – со злостью крикнул Айзек, подступая к пацану, который был на полголовы выше его и гораздо крупнее. – Ты сам преступник. Твоя мать ворует куски ткани из красильной, а потом продаёт их. Вся округа знает!

– Закрой рот, сын убийц! – Ларли толкнул мальчишку. – И проваливай отсюда. Пока тебя не отправили гнить в тюрьму. К твоим гадким родителям!

– Не смей так говорить про них! – Айзек кинулся на Ларли и повалил его на землю. – Не смей!

Остальные мальчишки тут же накинулись на бывшего товарища.

На счастье Айзека, их довольно быстро растащили оказавшиеся поблизости взрослые. Но даже грязный и окровавленный, мальчишка всё равно порывался кинуться на оскорбившего его родителей Ларли.

– Бешеный какой-то! – Ларли сплюнул на землю, выражая своё презрение к Айзеку. – Убирайся! И больше не появляйся в нашем районе. Иначе тебе конец, сын трусов и убийц.

– Ты сам такой! – крикнул Айзек, отчаянно вырываясь из рук державших его взрослых. – Ты сам такой!

Никогда ещё родной город не казался Айзеку таким огромным и чужим. Бесконечные переплетения тесных зловонных улиц, сжатых по обеим сторонам мрачно нависающими над мальчиком домами, уводили его всё дальше от дома и прошлой беззаботно-счастливой жизни. Давно уже не понимая, в какую часть города он забрёл, и не имея ни малейшего представления о том, куда он направляется, несчастный мальчишка тем не менее всё шагал вперёд…

Вода не была большой проблемой, чего не скажешь о еде. Айзек бесцельно кружил по городу вот уже третьи сутки, и за всё это время ничего не ел. Он множество раз видел, как попрошайничали на улицах мальчишки – совсем маленькие и постарше – как клянчили деньги у прохожих нищие и калеки. Но родители всегда учили его, что выпрашивать деньги – последнее дело. Надо самому о себе заботиться. И вот теперь, изголодавшийся и отчаявшийся, Айзек тем не менее не мог заставить себя встать с протянутой рукой у дороги.

К вечеру небо заволокли тяжёлые тучи и очень скоро пролились холодным кусачим дождём. Налетавший с моря порывистый ветер гонял мусор по опустевшим улицам нахохлившегося города, хватал и трепал одёжку редких прохожих.

Бредя по чавкающей под ногами грязи, промокший до нитки и замёрзший, Айзек, как умел, молил небеса вернуть ему родителей. Но в ответ на все его просьбы злорадствующие боги обрушивали на мальчишку всё новые потоки воды да сбивающий с ног ветер.

Свернув в первую попавшуюся подворотню, Айзек сжался в комок у стены дома и предался своему горю. Здесь единственным свидетелем его слёз был завывающий и стенающий ветер, который, увы, не мог ни утешить мальчишку, ни дать ему столь нужных ответов.

Ах, если бы Айзек только знал, куда подевались его родители! Пусть даже их и вправду бросили в тюрьму, в самую сырую и мрачную темницу города, кишащую крысами и блохами, он бы со всех ног бросился туда. Он согласился бы на всё, лишь бы снова оказаться рядом с мамой и папой, а не бродить неприкаянно по холодным улицам никому не нужным и всеми забытым.

Выплакавшись, мальчишка поднялся и побрёл дальше. В одном из тупиков он обнаружил кучу мусора. И, судя по откормленным крысам, снующим вокруг, там было предостаточно съестного.

Морщась от вони и преодолевая отвращение, мальчик опустился на корточки перед грудой отбросов и принялся осторожно перебирать их. Крысы с недовольным верещанием бросились прочь. Откопав в куче довольно большой кусок плесневелого хлеба, Айзек повертел его в руках, придирчиво осмотрел, понюхал и отложил в сторону. Вскоре ему попался огрызок яблока.

– Надеюсь, вы не успели до него добраться, – обратился мальчик к крысам и, зажмурившись, принялся жевать яблоко. Желудок, явно недовольный столь мизерной порцией, заворчал. Айзек покосился на хлеб и отвернулся – он вовсе не хотел питаться покрытой плесенью едой.

А с другой стороны… Мальчишка жадно схватил кусок и, кое-как счистив плесень, принялся откусывать и глотать, почти не жуя. Хлеб на вкус был отвратительным, и довольно скоро Айзека затошнило, но он уже не мог остановиться. Давясь, он доел всё до последней крошки. Две крысы недовольно смотрели на него, не решаясь подойти ближе, но и не уходя.

– И нечего таращиться! Иначе я в следующий раз съем вас, – пригрозил Айзек. Зверьки что-то пискнули и скрылись в щели.

Малыш поднялся и поплёлся прочь от мусорной кучи. Но едва он вышел из проулков на главную улицу, как его начало нещадно тошнить, а живот словно резали изнутри ножами. Прохожие шарахались от перепачканного шатающегося мальчишки, и Айзек счёл за благо свернуть в поросший бурьяном проулок.

Пройдя с полсотни шагов, он рухнул на землю, корчась от грызущей его изнутри боли.

– Ты чего?

Айзек поднял голову. На него смотрела горбатая беззубая старуха-нищенка с морщинистым, как у зимнего яблока, лицом.

– Тебе плохо, малыш? – прошамкала она.

– Я съел плесневелый хлеб, – задыхаясь, выдавил Айзек.

– Бедняга! Я сейчас!

Старуха устремилась куда-то вглубь переулка, оставив мальчика одного – к этому он уже начинал привыкать.

– Вот. Это поможет.

Айзек открыл глаза и уставился на склонившуюся над ним старуху.

– Вы вернулись?

– Конечно, малыш. А теперь будь умницей, съешь это. – Нищенка протягивала ему какую-то траву. – Давай.

С трудом соображая, Айзек тем не менее поднялся на четвереньки и положил траву в рот. Она оказалась настолько горькой, что мальчик решил, будто старуха отравила его, чтобы не мучился.

– Глотай! – приказала нищенка, но Айзек только помотал головой. – Хочешь жить – глотай!

Мальчишка насупился, но проглотил. А спустя мгновение его вывернуло наизнанку.

– Вот и хорошо. – Старуха погладила малыша по спине. – Молодец. Жить будешь.

На следующее утро, когда Айзек проснулся, старуха что-то напевала и кормила трёх здоровенных бездомных псов, которые радостно виляли хвостами и облизывали ей руки.

– Доброе утро, малыш! Как ты себя чувствуешь? – Нищенка потрепала одну из собак по голове.

– Здравствуйте. А почему вы не ушли? – Айзек сел, с опаской поглядывая на огромных животных.

– А что, должна была? Ты не рад меня видеть?

Мальчишка залился краской.

– Вы неправильно поняли. Я очень рад, что вы здесь. Просто за четыре дня мне никто ни разу не помог. А вы спасли меня. И сейчас не бросаете. Спасибо вам.

Старуха встала и стряхнула крошки с подола.

– Не за что меня благодарить. Людям следует помогать друг другу.

– Мама с папой тоже так говорили. Но столько других просто прошли мимо… Помогли только вы.

Нищенка подошла к малышу и села рядом, обняв за плечи. Собаки тут же последовали за ней и легли у ног Айзека.

– Никогда не равняйся на других, малыш. Это твоя жизнь. И ты должен и можешь прожить её так, как велит тебе твоё сердце. А они пусть живут так, как позволяет им совесть. Всё равно все потом ответят перед богами, малыш.

Одна из собак положила голову на колени мальчика, заглядывая в глаза.

– Погладь её, не бойся. – Старуха улыбнулась. – Ты им понравился.

– А они не укусят?

– Нет. Они укусят только того, кто попробует причинить им зло или боль. А того, кто отнесётся к ним с любовью, они примут в своё сердце.

Айзек осторожно провёл рукой по густому меху пса.

– И всё равно спасибо вам…

– Феда. – Старуха улыбнулась. – Зови меня Федой.

– Спасибо вам, Феда.

Нищенка погладила мальчика по голове.

– Когда-то я жила не на улицах. Я работала ткачихой, и у меня была дочь. Не сказать, что красавица, обычная. Не лучше и не хуже других. Её соблазнил один богатей, а как узнал, что моя дочь ждёт ребёнка, приказал больше даже на глаза не показываться. Денег у нас-то, почитай, не было. Сколько я могла одна заработать? И вот ненастным осенним днём, в октябре, моя ненаглядная доченька родила сына – крошечного, недоношенного младенца. Он и родился-то синюшным, но вроде отошёл. А кровинушка моя, единственный мой ребёночек, померла в тот же вечер. Да и внучок долго не прожил. Аккурат к следующей неделе и отправился следом за матерью. И осталась я одна. Заболела от горя, слегла, не могла больше работать. Из дому меня выставила хозяйка, так и стала я нищей побирушкой, малыш.

Айзек затих, с замиранием сердца слушая рассказ Феды. Боги были воистину жестоки слишком ко многим.

– А я ведь тоже родился осенью. Хотите, я стану вашим внуком? – Айзек вывернулся из рук нищенки и посмотрел ей в глаза. – Хотите? Я вас не брошу. Никогда-никогда. Вы будете моей бабушкой, а я вашим внуком.

Феда улыбнулась и провела рукой по щеке малыша.

– Конечно, хочу. Такого внука под старость лет могли послать мне только боги, не иначе.

Жизнь маленького Айзека постепенно стала налаживаться, насколько это было вообще возможным. Он по-прежнему не имел ни малейшего понятия о том, куда делись его родители, и всё, что ему оставалось, – верить случайным слухам.

Мальчик жил в том самом переулке, где старуха-нищенка спасла его. Феда и три её собаки – Усберго, Леальт и Афето – стали его новой семьёй, единственными, кого вообще заботило, жив или умер Айзек.

Нищенка постепенно обучила мальчишку правилам жизни на улице: не высовываться, смотреть в землю, если не хочешь получить оплеуху от кого-то из прохожих, стараться быть как можно незаметней и тише, ибо таким беззащитным созданиям, как горбатая больная старуха и шестилетний малыш, весьма непросто постоять за себя. Феда показала Айзеку, который упрямо отказывался побираться, как раздобыть еды в мусорных кучах в богатых районах, как выбрать то, чем точно не отравишься. Она научила мальчишку ни под каким предлогом не брать красивые сочные яблоки или большие куски сыра, выброшенные будто по ошибке и так и манящие съесть их – таким способом богачи травили крыс, кошек, а порой и нищих, забредающих в их район.

Усберго, Афето и Леальт стали верными друзьями и для Айзека. В холодные ночи они помогали старухе и малышу не замёрзнуть, укладываясь спать рядом и согревая своим густым мехом, а их огромный рост и угрожающе оскаленные зубы могли отпугнуть любого недоброжелателя из числа прочих попрошаек.

Со временем Айзек даже приспособился зарабатывать медяки. У рынка всегда можно было найти тех, кому нужно помочь отнести тяжёлые вещи, быстро доставить письмо по нужному адресу или сбегать за помощником. Шустрый и смышлёный Айзек почти никогда не оставался без заданий. Единственной проблемой были такие же бездомные пацаны, как он сам, которые оказались совсем не рады новичку, отбиравшему у них работу. Почти все они были старше Айзека и гораздо злее. И мальчик довольно быстро понял, что лучше держаться от них подальше, потому как они вовсе не брезговали отобрать у малыша все заработанные за день монеты и поколотить в придачу. Он бы с удовольствием вовсе не приходил на рынок, обходясь объедками с мусорных куч, но осенью, когда земля стала холодной и даже уже собаки не помогали как следует согреться, Феда начала кашлять. И со временем приступы становились лишь сильнее, а неделю назад она и вовсе стала кашлять кровью. Айзек очень боялся, что единственный близкий ему человек умрёт, и потому раз за разом возвращался на рынок, чтобы найти работу и купить лекарство для своей бабушки, как он давно уже стал называть нищенку. И ни побои других мальчишек, ни отобранные деньги, ни оскорбления не могли его остановить. Порой Айзек брал с собой одну из собак для защиты, но по мере того, как на улице становилось всё холоднее, он начал оставлять их всех рядом с Федой, которая полностью обессилела и почти не поднималась со стылой земли.

Возвращаясь в тот день в свою подворотню, которая была ему домом вот уже больше трёх месяцев, мальчик услышал жалобный плач и громкий смех. Повинуясь велению сердца, Айзек пошёл на звуки и вскоре оказался в узком проулке. Двое подвыпивших парней швырялись грязью в девушку лет пятнадцати и оскорбляли её. В ответ та лишь плакала и пыталась закрыть лицо от летевших в неё комьев земли.

Айзек много раз видел девушку на улицах – люди сторонились её и называли проклятой из-за случающихся с ней судорожных припадков и покрывавших руки родимых пятен. Ни разу мальчик не видел, чтобы кто-нибудь подал ей хоть одну монету. Оставалось только гадать, как она умудрялась выживать на безжалостных улицах.

– Эй! Прекратите!

Парни обернулись и в изумлении уставились на Айзека.

– Это ещё что за крысёныш? – Один из них сделал несколько пьяных шагов к мальчишке. – Тебе чего надо?

– Не обижайте её.

Парни разразились смехом.

– А то что? Ты нас поколотишь? А ну кыш отсюда! – Парень сделал угрожающее движение в сторону мальчишки, но Айзек не пошевелился.

– Ты что, сильно смелый? – Второй парень поднял с земли камень. – Мы быстро научим поганцев нищих уважать честных горожан.

– Я не поганец. Вы куда хуже меня.

– Что ты сказал? – Парень бросил камень, но мальчик отскочил в сторону.

– Я сказал, что вы сами поганцы! – звонко крикнул Айзек. – Вам меня нипочём не догнать! Вы толстые и неповоротливые!

– Ах ты, гадёныш!

Парни бросились следом за мальчишкой, напрочь позабыв про девушку, которую только что травили.

Когда Айзек вернулся в переулок, нищенка всё ещё сидела там же, потихоньку продолжая всхлипывать. Увидев мальчишку, она вскрикнула и прижала руки ко рту.

– У тебя кровь течёт!

– Чепуха. – Айзек потёр рассечённый лоб. – Заживёт. Камнем слегка зацепили.

– Я боялась, что они убьют тебя. – Девушка поднялась на ноги. – Спасибо, что спас меня.

– Не за что. – Мальчик смотрел на неё снизу вверх. – Я часто видел тебя на улицах. У тебя какая-то страшная болезнь. Люди говорят, что ты проклята.

Глаза нищенки стали невероятно грустными.

– Припадки. Я не знаю, почему они случаются и когда. Но из-за этого меня родители вышвырнули на улицу. А ещё из-за этого… – Девушка закатала рукав своего рваного платья – до самого локтя её руки были покрыты уродливыми родимыми пятнами. – Говорят, что это отметины злых духов. Они хватали меня за руки, помогая поскорей родиться. И любой, кто прикоснётся ко мне, тоже будет проклят.

Айзек, нахмурившись, смотрел на покрывавшие руки девушки тёмно-коричневые пятна. Нищенка невесело улыбнулась.

– Поэтому я всегда совсем одна. Меня боятся. И только издали обзывают и закидывают грязью. За меня ещё никто ни разу в жизни не заступался. Спасибо тебе, мальчик. Ты очень добрый.

– Я не боюсь тебя. – Малыш протянул ей руку. – Меня зовут Айзек.

Девушка недоверчиво смотрела на него.

– А вдруг я и правда проклята? Ты не боишься заразиться?

Мальчик улыбнулся и взял её за руку.

– Не боюсь. Пойдём, мы с бабушкой накормим тебя. Если хочешь, можешь остаться с нами.

А почти неделю спустя Айзека разбудил заунывный вой Усберго, к которому мгновенно подключились Афето и Леальт. В их сплетающихся воедино голосах слышалось нечто настолько зловещее, что у мальчишки мурашки побежали по спине. Сонно моргая и пытаясь разглядеть приближающуюся опасность в слабом свете едва занимающегося дня, он выбрался из-под тяжёлой руки Феды.

Старуха запретила им спать рядом с собой, опасаясь заразить чахоткой свою вновь приобретённую семью, но ей было не под силу переупрямить своего внучка. Каждую ночь Айзек дожидался, пока Феда уснёт, после чего ложился рядом, стараясь теплом своего тщедушного тела хоть немного согреть нищенку. И мальчику казалось, что, когда он рядом, бабушка и вправду меньше кашляет во сне. Верные псы тоже не пожелали оставить свою хозяйку, и только и без того слабая здоровьем Нэнси спала отдельно от них, кутаясь в тёплый плащ, который Айзек получил в награду от торговца тканями за то, что однажды помог спасти лавку от пожара.

– Что, Усберго? Почему ты воешь? – Мальчишка обхватил пса за шею, вглядываясь в пустынный переулок. Усберго ткнулся мокрым носом в щёку Айзека. – Что такое? Мальчик повернулся к псу, и его охватила дрожь, когда он увидел глаза Усберго – всегда умные и живые, сейчас они были полны тоски и горя. – Феда? – Айзек повернулся к спящей у стены старухе и принялся трясти её. – Проснись! Феда! Проснись!

За его спиной Усберго снова присоединился к душераздирающему плачу Афето и Леальта.

– Феда! Бабушка!

Нищенка опрокинулась на спину, и свет упал на её бледное лицо – всегда доброе и мягкое, сейчас оно показалось мальчику жуткой неестественной маской с застывшими, напряжёнными чертами и глубоко врезавшимися морщинами – как же он раньше не замечал, что она такая старенькая?

– Бабушка? – Мальчик протянул руку и осторожно коснулся её щеки – сухой и холодной. – Бабушка…

Надрывный вой собак оборвался, и вместе с наступившей гнетущей тишиной к Айзеку пришло осознание произошедшего.

– Она умерла? – Испуганный голос Нэнси заставил мальчишку вздрогнуть. – Не молчи. Скажи мне, она умерла?

Айзек с трудом заставил себя кивнуть.

– Боги… – В голосе девушки послышались истеричные нотки. – Что нам делать? – Не дождавшись ответа, Нэнси подошла к Айзеку. – Что нам делать?

– Я не знаю.

– Как быть дальше?

– Не знаю…

– Что же нам делать, Айзек?

– Я не знаю! – выкрикнул мальчишка. – Почему ты вообще спрашиваешь меня? Ты ведь старше!

– Я не знаю… – потерянно произнесла девушка.

Айзек закрыл глаза и лёг рядом с бабушкой, обняв холодное неподатливое тело.

Дождавшись, пока солнечные лучи заскользят по крышам, Айзек выбрался из-под пушистой своры. Собаки тут же встревоженно подскочили, но он жестом приказал им оставаться на месте. Опустившись на колени перед Федой, мальчик поцеловал бабушку и сморгнул вновь появившиеся слёзы.

– Я больше не буду беззащитным малышом. Я обязательно выберусь из подворотней. Я стану смелым и сильным, я никому не позволю обижать тех, кого люблю. Обещаю. – Айзек провёл рукой по холодной морщинистой щеке. – Прощай, бабушка.

Откопав в укромном уголке все свои сбережения, Айзек убедился, что Нэнси по-прежнему спит, и поспешил прочь.

Вечно сырые, пропитанные запахами плесени и нечистот улицы, по которым шагал Айзек, выглядели угрюмыми и неприветливыми в свете холодного ноябрьского солнца. Свернув в один из проулков, мальчик оказался в тупике, который облюбовала для себя компания нищих – тех самых, что старательно обворовывала Айзека у рынка, отказывая ему и его новой семье в малейшей помощи. Как бы ни опасался мальчишка показываться среди них, у него не было другого выхода – эти карманники и калечные попрошайки были его единственными знакомыми в огромном и безжалостном мире подворотен.

– Доброе утро. – Айзек остановился у самого входа в вонючую тёмную ночлежку – боялся ненароком вызвать агрессию, нарушив чужую территорию.

– Если ты явился за едой, то проваливай отсюда к своим двум проклятым! – лениво отозвался один из лежавших на куче тряпья мужчин.

– У меня к вам просьба. – Мальчишка протянул руку, на его раскрытой ладони тускло поблёскивали несколько монет. – Это всё, что у меня есть.

Нищие жадно уставились на медяки.

– Ну, проходи. – Один из мужчин с обвязанной грязной тряпкой головой и недобрым прищуром белёсых глаз поднялся с земли и направился вглубь тупика. – За мной.

Айзек зажал монеты в руке и с тревожно колотящимся сердцем пошёл следом за нищим, ощущая на себе тяжёлые недоброжелательные взгляды притулившихся вокруг мужчин и женщин.

– Проклятый! Проклятый! – Несколько маленьких ребятишек запрыгали вокруг него, показывая языки и тыкая пальцем. – Черноглазый демон!

– Брысь отсюда! – от грозного окрика мужчины малышей словно ветром сдуло.

Не пригласив мальчика сесть, сам провожатый Айзека опустился на криво сколоченную скамью в затемнённом углу рядом с тремя другими мужчинами, чьи лица почти полностью скрывала тень.

– Не боишься, что мы просто заберём деньги, а тебя вышвырнем отсюда? – поинтересовался один из сидящих скрипучим старческим голосом.

– Боюсь, – честно ответил Айзек. – Но мне больше не к кому обратиться. И я предложу вам больше, если вы мне поможете.

– Говори.

Мальчик переступил с ноги на ногу.

– Феда умерла. Я хочу вас попросить… Попросить… – Айзек сжал кулаки и на мгновение замолчал, стараясь сдержать слёзы. – Помогите нам вырыть для неё могилу. Земля промёрзла. Нам с Нэнси не управиться. Я заплачу вам – только, конечно, постепенно. Буду зарабатывать и всё отдавать вам.

Один из мужчин усмехнулся.

– А если мы запросим с тебя непомерную цену? Ну, скажем, сто медяков? Иначе зимовать вашей Феде в подворотне. Кому ж охота связываться с проклятой старухой и её внучком?

Подобная цена была полным издевательством, но в Айзеке нежданно-негаданно взыграла гордость. Впервые за всё время, проведённое на улицах, мальчишка почувствовал, что не желает уступать и торговаться. Айзек расправил щуплые плечи и вскинул голову.

– Сто медяков? Идёт! Но тогда вы ещё и похороните её.

Мужчина, приведший его сюда, расхохотался.

– Нахалёныш! Смело и самоуверенно для шестилетнего мальчишки!

– Мне уже семь. Но дело не в возрасте, правда? И в старости можно быть тупым. – Айзек сверкнул глазами на предложившего цену мужчину.

– Ах ты, сволочь мелкая!

– Погоди! – Мужчина с забинтованной головой остановил поднимающегося товарища. – Мальчишка определённо хорош. Дерзкий и смелый. Из него выйдет толк. Поможем ему. За сто медяков.

Низко висящее небо тоже плакало вместе с ними, посыпая снегом свежевырытую могилу – одинокую, за чертой города. У Айзека и Нэнси не было денег заплатить за место на кладбище, и потому им пришлось хоронить Феду вне городских стен.

«Не важно, – уговаривал сам себя Айзек, – всё равно моя добрая бабушка попадёт прямиком в небесное царство. Она заслужила это. По-другому быть не может».

Нэнси рыдала, стоя на коленях у края могилы. Айзек приблизился к ней и обнял.

Сердце разрывала невероятная тоска, а пустота, поселившаяся в груди, казалось, никогда не исчезнет. Больше не увидеть ему ласковых глаз Феды, не услышать её заботливого голоса. Горе рвалось наружу слезами, которые не желали литься из глаз, хотя душа Айзека буквально исходила ими. Раньше он слишком часто плакал по пустякам, а теперь, когда случилось настоящее горе и отчаяние терзало и рвало сердце мальчика на части, глаза были сухими.

Нэнси рядом с ним снова всхлипнула и до боли вцепилась в руку Айзека. Мальчишка крепче обнял её и поджал губы – ему так хотелось кричать от невыносимой утраты, но он не позволит себе этого. Теперь он уже взрослый.

– Готово! – Мужчина, тот самый, что затребовал сто медяков, закончил забрасывать могилу землёй и опёрся о лопату.

Айзек высвободился из хватки Нэнси и вытащил из-под плаща дощечку – ещё вчера он старательно вырезал на ней имя бабушки.

– Зачем это? – Помогавшие рыть яму нищие подошли поближе, с интересом наблюдая, как мальчик вкапывает дощечку у края свежей могилы.

– Там написано «Феда». Это как память о ней.

– А кто написал?

– Я. – Айзек положил руки на холодную мёрзлую землю. – Это мой прощальный подарок бабушке.

– Сам написал? – недоверчиво присвистнул один из нищих. – Башковитый.

– Это не сложно… – Мальчик краем глаза наблюдал, как расходятся сделавшие своё дело мужчины.

Один из них задержался около него.

– Говорят, ты должен нам теперь сто медяков…

– Да, я помню и обязательно заработаю их… – Айзек очень старался, чтобы его голос не дрожал от невыплаканных слёз. – Я начну сегодня же.

Нищий довольно кивнул и двинулся следом за своими товарищами, оставив Нэнси и Айзека одних у могилы.

Мысленно попросив Феду передать родителям, если они тоже уже мертвы и встретятся ей, как он тоскует по ним, мальчишка встал и взял трясущуюся от холода и слёз Нэнси за руку.

– Идём. Здесь ветрено.

Девушка неохотно поднялась и пошла с ним.

В тот день Айзек ясно осознал, что смерть одного человека не разрушает незыблемый порядок жизни вокруг. Кроме самых близких людей другим не было и дела до произошедшего. Мир продолжал бесконечный бег, не замечая отсутствия одного из своих созданий. Торговцы точно так же, как вчера, громкими выкриками привлекали внимание идущих по своим делам горожан; бедняки проходили мимо мальчишки, уткнув взгляд в землю; важно шествовали знатные дамы, сопровождаемые молчаливыми грустными служанками; проносились по узким улочкам наездники, топча зазевавшихся простолюдинов. И так изо дня в день, не замечая смерти, собиравшей урожай посреди всей этой суеты – еженощно и ежечасно.

Только сейчас Айзек понял, что город до краёв полон смерти. Каждый день её костлявая рука выхватывает себе жертву из числа живущих, опаляет своим ледяным дыханием то старика, то ребёнка, то больного и немощного калеку, то полного сил и пышущего здоровьем мужчину. Её выбор слеп, а жребий – неминуем. Она оставляет зияющие пустоты в душах родственников умершего по всему городу. По всему свету.

Улица вывела Айзека к рынку, и мальчик остановился, глядя на привычную, но казавшуюся неуместной и притворной суету вокруг. Он был не уверен, имеет ли право продолжать жить своей обычной жизнью сейчас, когда его бабушка лежала под толщей мёрзлой мёртвой земли. А он снова будет улыбаться едва тёплому осеннему солнышку, тонуть в море звуков и запахов вокруг, смеяться, встречаться с людьми, пытаясь наняться в помощники, как будто ничего и не случилось. Глаза обожгли слёзы.

«Стоп, – приказал себе Айзек. – Так не пойдёт. Ты обещал быть сильным».

А бабушка – ему очень хотелось верить – поймёт его и не осудит за то, что не плачет о ней дни напролёт. Это вовсе не значит, что Айзек забыл её или что ему не больно, – боги тому свидетели, это не так. Но жизнь, не замедляющая бега, чтобы подождать, пока рассеется его горе, бросает ему вызов. И на этот раз мальчишка намерен принять его. Ведь он дал слово Феде.

Остывшие небеса, наконец, разразились снегом. Робкий и неуверенный ещё несколько дней назад, сейчас он буквально засыпал затихший, опустевший город. Крупные, пушистые хлопья всё падали и падали, облепляя крыши, уличные столбы и мачты кораблей в порту, укрывали улицы и проулки мягким чистым ковром, прятали накопленные за предыдущие месяцы грязь и нечистоты. Вольные Острова превратились в заботливо украшенное и вычищенное царство хозяйки-зимы, которая с каждым днем всё крепче сжимала город в своих ледяных объятиях.

Леальт и Афето с радостным лаем пронеслись мимо, взрывая снежную пелену лапами, и опрокинулись на спину, играючи покусывая друг друга и кувыркаясь в снегу. Усберго, более взрослый и серьёзный, лишь на мгновение бросил недовольный взгляд на них и снова вернулся к попыткам выкопать что-то из-под снега. Айзек смахнул с ресниц снежинки и свистнул, призывая собак следовать за собой.

Мальчик и сам поначалу радовался снегу, но довольно быстро его порывы лепить снеговиков и кататься по мягкому покрову сменились отчаянием. Одно дело – побарахтаться в снегу и вернуться домой в жарко натопленную комнату, к горячему ужину. И совсем другое дело – постоянно бродить по улицам, утопая по колено в снегу, выбиваться из сил, разыскивая под ним хоть крохи заледенелой еды, а ложась спать под каким-нибудь прилавком, к утру обнаруживать, что твоё убежище заметено снегом, а пальцы рук и ног не гнутся.

Это была его первая зима на улицах. И встречал её Айзек в одиночестве, окружённый лишь своими верными спутниками – псами. Всё время куда-то идти было крайне утомительно, вязкий снег отнимал слишком много сил, но мальчик быстро обнаружил, что рискует и вовсе замёрзнуть насмерть, если не двигается.

Добредя до центральной площади, он взобрался на сооружённое ещё весной возвышение для глашатаев и принялся жевать замёрзший кусок хлеба – свои последние припасы. Со своего места Айзек видел, как из расположенной на углу площади таверны, покачиваясь, вышел один из посетителей. Судя по его яркой, расшитой мехами одежде, мужчина был далеко не беден. Затянув нестройную песню, он двинулся по пустынному переулку.

И вдруг в голове мальчика словно что-то перещёлкнуло – вот оно, его спасение. Подвыпивший богач, кое-как переставляющий ноги по пустынному переулку. Что может быть проще, чем украсть у него кошелёк? И тогда мальчишка сможет оплатить комнату в каком-нибудь захудалом трактире и проведёт хоть одну ночь в тепле.

Айзек поспешно засунул остатки хлеба в рот и спрыгнул на землю. Но, с другой стороны, что сказали бы его родители, узнай они, что их замечательный малыш замышляет ограбить пьяного? Айзек нерешительно потоптался на месте. Возможно, воровство всё же не выход? Но как ему тогда перезимовать?

Мальчик пошевелил замёрзшими пальцами ног – он уже едва чувствовал их. Нет, если он не решится сейчас, это будет верная смерть. Родители говорили ему, что выбор есть всегда. Айзек и не собирался обманывать себя, он отлично понимал, что выбор у него есть и сейчас – сохранить честность или жизнь. И, как ни противно ему было от этой мысли, мальчишка, не задумываясь, выбирал второе.

– Мама и папа, простите меня, если сможете, – облачко пара поднялось в воздух вместе с едва слышным шёпотом Айзека. – Оставайтесь здесь, – приказал он псам и, внимательно осмотревшись вокруг, припустил по безлюдному переулку за пьяницей.

Когда мальчишка нагнал его, мужчина как раз заканчивал припев развесёлой песенки, широко размахивая руками и приплясывая. Полы его распахнутого плаща трепал ветер, открывая взору воришки бархатный кошель на искусно плетённой тесёмке, свисавший с пояса. Мужчина поскользнулся и рухнул на землю, продолжая что-то пьяно выкрикивать.

– Вам помочь, господин? – Айзек тут же присел рядом с ним.

– Пшёл прочь, голодр-ранец! – Пьяный презрительно махнул рукой. – Пшшшёл прочь!

– Прошу прощения. – Мальчик зажал кошель одной рукой, чтобы монеты не звякнули, и вытащил из-за голенища сапога нож. – Не хотел вас побеспокоить.

– Прочччь!

Айзек аккуратно перерезал удерживающие кошель тесёмки и поднялся.

– Ещё раз извините.

– Кышшш! Кышшш! – Мужчина начал неуклюже подниматься, и мальчик счёл за благо ретироваться.

На эту ночь Айзек и его собаки могли не беспокоиться о ночлеге.

Трактир, который выбрал Айзек, был ничем не примечателен – старое, давно требующее ремонта здание, где на первом этаже всю ночь гуляли подвыпившие завсегдатаи, мешая спать тем, кто имел несчастье снять комнату на втором этаже. Впрочем, мальчик точно знал, что здесь никто не интересуется, каким способом к тебе попали деньги, пока ты готов их тратить. Воры, нищие, убийцы, путаны – здесь принимали любого. И, что для него было не менее важно, у таверны имелась пристройка для лошадей – Айзек и не рассчитывал, что его пустят в комнату с собаками, а бросать своих друзей на холоде вовсе не входило в его планы.

Благоразумно зарыв четыре золотых подальше от трактира, Айзек толкнул тяжёлую дубовую дверь и оказался в жарко натопленной комнате. От паров выпивки и запаха курева у мальчика почти мгновенно закружилась голова. Боязливо пройдя между грязными ветхими столиками, он остановился у стойки, которая была едва ли не выше его.

– Я слушаю. – Хозяин даже не поднял глаз от залитого пивом прилавка.

– Мне нужно место переночевать и горячий ужин, четыре порции. – Айзек положил на стойку золотой.

Мужчина тут же вскинул голову. Осмотрев грязную изодранную одёжку мальчишки, его давным-давно не мытые волосы, хозяин покачал головой.

– И где же ты взял такое богатство?

– Нашёл.

– Вероятно, в чужом кошельке?

– Не ваше дело.

– Ты прав, не моё. Но ты ошибаешься, если думаешь, что я сдам тебе комнату, малец. Мне вовсе не охота потом выводить блох.

Айзек почувствовал, что краснеет.

– Мне не нужна комната. Я видел пристройку для лошадей. Для меня и моих собак вполне сгодится и она.

– Собак?

– Да. Три пса.

Хозяин задумчиво смотрел то на золотой, то на мальчонку. Наконец, он решился.

– Ладно. Ты можешь провести в пристройке две ночи, и я обеспечу тебе и твоим псам ужин. Или, может, ты где найдёшь ещё один золотой? Тогда и задержаться сможешь подольше.

– У меня больше нет.

– Хорошо. Как скажешь. – Мужчина ткнул пальцем в дальний угол. – Посиди пока там, я приготовлю ужин.

Несколько лошадей встревоженно подняли голову навстречу мальчику и его верным псам. Небольшая пристройка, хоть и старая, была выстроена на совесть. Толстые стены сохраняли изрядно тепла, позволяя укрыться от непогоды, а устланный соломой пол как нельзя лучше подходил для ночлега. Наконец-то у них снова была крыша над головой!

Разделив ужин с Усберго, Афето и Леальтом, Айзек свернулся клубком в чуть колючем, душистом сене. Оно пахло цветами – мальчик не знал их названия, но очень хорошо помнил их аромат из детства – чуть горьковатый, но приятный. Позади него мерно фыркали лошади, стенал за стенами ветер.

«Нэнси бы здесь понравилось, – сонно подумал Айзек. – Но я надеюсь, что ей и в храме Добрых Сестёр очень хорошо…»

…Это было почти месяц назад. После того, как они ушли из своей подворотни, Айзек и Нэнси скитались по улицам, ночуя где придётся и кое-как перебиваясь объедками. Несколько раз они видели весьма разбойно выглядевшие компании нищих, и каждый раз сердце Айзека тревожно сжималось. Будь он один, мальчишка мог бы броситься наутёк, скользнуть в узкий проход между домами или попросту перелезть через ближайший спасительный забор, оставив преследователей по ту сторону преграды. Но в компании слабой физически и не особенно ловкой Нэнси все эти пути были закрыты для него, ибо бросить её одну Айзек бы себе нипочём не позволил. И всё, что ему оставалось, – трясясь от ужаса, молить равнодушных богов, чтобы на них никто не обратил внимания.

Однажды, когда Айзек и Нэнси бесцельно слонялись по рынку, отчаявшись найти хоть какой-нибудь заработок, они увидели их – Сестёр Добра. Несколько девушек с убранными под косынки волосами, одетые в одинаковые серые платья из дешёвой грубой ткани, кормили собравшихся у храма нищих. Мальчика поразило умиротворение, скорее, даже какая-то благость, написанная на их лицах, и кротость во взгляде.

– Они служат богам, собирая подати и покупая еду для тех, кому выпала тяжкая доля, – прошептала Нэнси, ухватив Айзека за руку. – Они путешествуют из города в город, помогая нуждающимся. Ах, Айзек, малыш, как бы я хотела присоединиться к ним и творить добрые дела! Они готовы принять в свои ряды любую – больную, немощную, отвергнутую всеми. Но раньше они не заезжали в нашу столицу, а сейчас…

Девушка замолчала, уронив голову на грудь, но мальчишка и так всё понял.

А сейчас у неё появился он, и совесть не позволяет Нэнси бросить ребёнка одного на улицах. При мысли, что ещё один близкий человек уйдёт, сердце мальчишки болезненно сжалось. Только не это! Только не опять!

Так прошли две недели. И однажды вечером, когда Айзек уже улёгся на ночлег, окружённый своими собаками, девушка не выдержала.

– Завтра Сёстры Добра уплывают из столицы. – Нэнси избегала смотреть на Айзека, а голос её дрожал от волнения. – Это мой последний шанс. Я мечтаю стать одной из них. А для тебя я создаю лишние неприятности, будучи сама почти ни на что не годной. Тебе приходится добывать еды ещё и на меня, ты не можешь просто убежать от опасности, потому что приходится защищать меня – такую медлительную и неуклюжую. Из-за меня ты стал изгоем среди прочих нищих. Без меня тебе будет проще. Пожалуйста, отпусти меня, Айзек! Если ты попросишь меня остаться, я останусь, но… – Девушка замолчала.

Холод отчаяния вполз в сердце мальчишки. Случилось именно то, чего он так страшился и о чём настрого запретил себе думать. Где найти в себе силы отпустить Нэнси, когда больше всего хотелось прижаться к ней и умолять не бросать его в одиночестве? «Один против целого мира» – от этой мысли сердце Айзека обливалось кровью.

– Конечно, Нэнси, иди. Я справлюсь сам, ты же знаешь. – Айзек тщетно пытался выдавить из себя фальшивую улыбку.

– Спасибо. – Пересев к нему, Нэнси обняла мальчишку и поцеловала в макушку. – Спасибо.

На рассвете она ушла. Айзек не плакал и не пытался удержать её, хотя именно этого ему хотелось больше всего на свете. А когда хрупкая фигурка Нэнси растворилась в тумане, укутавшем ещё спящий город, мальчику показалось, что одиночество всего мира опустился на его костлявые детские плечи.

Один, совершенно один, посреди безжалостного и бесчувственного города. И больше нет ни единого человека, который мог бы сказать ему доброе слово и разделить с ним ненастную ночь без крыши над головой. Айзек вздохнул и обнял своих собак – вот и все его товарищи в этом мире…

Айзек проснулся от того, что собаки скреблись в дверь пристройки, просясь на улицу. Смахнув с лица налипшие соломинки, мальчик потянулся и зевнул. Сквозь круглое оконце над дверью виднелись тающие россыпи звёзд.

– С вами, пожалуй, выспишься, – с притворным недовольством проворчал Айзек, выбираясь из уютно тёплой соломы.

На самом деле мальчик чувствовал себя отдохнувшим и выспавшимся как никогда. И даже голод привычно не выворачивал желудок с утра пораньше. Вспомнив вчерашний горячий, сытный ужин, Айзек довольно зажмурился – почаще бы перепадали такие деньки.

Отодвинув щеколду, он распахнул дверь и выпустил псов. Усберго, Афето и Леальт благодарно махнули хвостами и растворились в ещё и не думающем светлеть мире. Впрочем, зимнему солнцу сложно доверять. В таверне светились окна кухни, так что, вероятно, утро уже вступило в свои права.

Стоя в дверях и вдыхая морозный воздух, Айзек закрыл глаза, наслаждаясь моментом абсолютного счастья и довольства жизнью, которые переполняли его, убаюкивали душу и, казалось, могли поднять на своих невидимых крыльях. Скоро ему снова придётся вернуться к реальности, к холодному и неприветливому миру за стенами этой конюшни, к проблемам и переживаниям – но это случится чуть позже, а пока он здесь – сытый и согретый. Айзеку казалось, что затихший за пеленой темноты мир принадлежит ему. Когда закончатся оставшиеся золотые, ему придётся сделать выбор: примирить совесть с воровством или отказаться от такого способа добывать деньги, но пока и это не тревожило мальчишку. Пока он просто наслаждался мгновениями.

А потом грянула новая беда. Вернее, её первая весточка. Порой Айзеку казалось, что именно спасительные для жизни в подворотнях навыки, его ловкость и смелость, которым многие завидовали, стали причиной всего того, что случилось дальше.

Это произошло в апреле, когда одевшиеся в зелень деревья тянули свои веточки к ласковому весеннему солнцу, а нищие больше не опасались ночных заморозков. Когда Айзек вовсю осваивал новое для него искусство покорения крыш, не боясь сорваться с высоты из-за предательского наста, и всё реже обосновывался на ночь на заброшенных чердаках – тепла его трёх верных псов вполне хватало на то, чтобы не мёрзнуть, даже ночуя на земле. Это было время, когда мир вокруг менялся, вызывая волнительные отклики в душе мальчишки. Время радостного упоения жизнью и ожидания счастья. Время, когда Айзеку уже начало казаться, что счастье возможно и для маленького немытого бродяжки наподобие него. И именно тогда его жизнь, видно, решив, что уж что-то слишком давно она не устраивала сюрпризов мальчишке, сорвалась с накатанной колеи и вновь полетела под откос, разрушив всё то, что он так долго и бережно выстраивал по кусочкам.

На самом деле, впервые он увидел их ещё зимой, но просто не придал значения тому, что вечно страдающие похмельем мужчина и женщина внимательно наблюдают за уличными мальчишками. Но в последнее время они стали всё чаще останавливать неприветливые, хитрые взгляды на самом Айзеке. Именно тогда в душу мальчика закралось ощущение беды. С каждым прожитым на улице днём все инстинкты Айзека обострялись, словно внутри у него поселился дикий зверёныш, который своим чутьём безошибочно подсказывал хозяину, когда сражаться, а когда бежать, как раздобыть еды и не попасться городской страже во время облавы. И сейчас это чутьё говорило ему, что надвигается что-то ужасное.

И оно не ошиблось.

Беда случилась в ласковый и солнечный апрельский денёк. Тем вечером Айзек возвращался из порта один. Они ждали его в узком переулке. Высоченный мужчина с необъятным животом и красным, словно обожжённым, лицом перегородил ему дорогу и оскалил зубы. Вероятно, его оскал задумывался как дружелюбная улыбка, но Айзек испуганно шарахнулся назад. И тогда из тени, наперерез ему, шагнула женщина, перекрывая мальчишке путь к отступлению. Она была невысокая и коренастая, с посиневшим носом и опухшими глазами, насквозь пропахшая пивными парами.

– Привет, малыш. – Голос у женщины оказался тонкий и визгливый. Но хуже всего был сюсюкающий тон, которым она обратилась к Айзеку, словно он был несмышлёным младенцем в колыбели. – Мы наблюдали за тобой – таким несчастным, таким одиноким.

Айзек снова обернулся к мужчине, который тщетно пытался придать своему голосу хоть малейшее сочувствие.

– Мы с моей женой бездетны, сынок. Вот мы и подумали, глядя на то, какое жалкое существование ты влачишь, что сможем облегчить тебе жизнь, впустив в наш дом.

Айзек сделал несколько осторожных шагов прочь от мужчины – туда, где у стены стояли деревянные бочки.

– Куда же это ты? – Налёт дружелюбия мгновенно слетел с мужчины, когда он схватил мальчишку за запястье. – Стоять, бродяга!

Силы пьянчуге было не занимать. Извиваясь от боли в хватке мужчины, Айзек сделал маленький шажок вперёд и вцепился зубами в его руку. Незнакомец мгновенно выпустил мальчишку и, кроя его проклятиями, принялся трясти рукой, по которой стекала струйка крови. Увернувшись от расставленных в напрасной попытке поймать его рук женщины, Айзек бросился к бочкам. Надеясь, что крышки не провалятся под его весом, мальчишка, подстёгиваемый ужасом, одним прыжком вскочил на них и принялся карабкаться по зданию.

Небрежно построенная и порядком выщербленная временем стена представляла множество точек опоры для рук и ног. То тут, то там зияли пустоты выпавших или полуразрушенных камней, встречались и железные скобы, которыми рабочие надеялись хоть как-то укрепить своё строение.

Сдирая ногти, срываясь и снова хватаясь за малейшие уступы, мальчишка устремился вверх по стене, оставляя в переулке бушевавших мужчину и женщину. Кто-то из них кинул несколько камней, но, на счастье Айзека, их руки тряслись от выпитого, а глаза давно потеряли зоркость, иначе ему было бы нипочём не удержаться. Напрягая все свои силы, мальчишка постарался ускориться и, наконец, смог ухватиться за край крыши. Извиваясь, как уж, он вполз на черепичное покрытие и облегчённо выдохнул – теперь он точно был в безопасности.

Добежав до своей подворотни, мальчик свистнул псов и затаился в самом дальнем углу – ему казалось, что эти мужчина и женщина вот-вот появятся, чтобы схватить его, хотя было совершенно непонятно, на что им сдался тощий, мало что умеющий бродяжка.

– Вы спасёте меня от них, правда? Вы же защитите меня? – шептал Айзек, обнимая радостно махавших хвостами и облизывающих ему лицо псов. – Не отдавайте меня этим людям. Они плохие.

На следующее утро Айзек первым делом осторожно обследовал близлежащие переулки, но напавшие на него прошлым вечером пьянчужки, похоже, не смогли отыскать его убежище. И всё же из предосторожности мальчик перебрался на другой конец города – дальше от знакомого им района, но зато и дальше от так напугавших его взрослых.

На этом неприятности закончились. Айзек больше не видел тех пьянчуг и вскоре вовсе позабыл о них. Дни снова покатились один за другим. Близилось лето, и теперь еду было раздобыть куда проще. Айзек стал всё реже появляться в порту в поисках работы и вместо этого бродил целыми днями по городу, глазея на прохожих, гоняясь с псами за стайками птиц или пугая бродячих кошек. Теперь мальчик чувствовал себя на улицах вольготно и привольно, он больше не прятал глаза, ощущая себя изгоем общества. Напротив, он шёл уверенно и вальяжно, ощущая себя королём, пусть пока и подворотен, свободным, как проносящиеся над ним облака, счастливым, как любой из детей, ничем не хуже разодетых и разряженных отпрысков богачей. Его жизнь была даже веселей – ему не приходилось носить тугие воротнички, нелепые наряды, разъезжать со своими чинными няньками в каретах. Айзек мог пойти куда ему вздумается, сделать то, что хочется. И только одно печалило его.

У этих напыщенных богачей, узников собственных денег, почти всегда были мама и папа. Пусть они ругали их, наказывали, пороли, ставили в угол и лишали сладкого, они просто были. И за это счастье – счастье каждый день видеть своих родителей, обнимать их – мальчик бы отдал всё, что у него было. Но боги, видно, не разделяли его желаний. За прошедший без малого год Айзек не узнал ничего нового о пропавших маме и папе, да и не знал он, как и где искать.

А в самом начале мая к ним в город заехала труппа бродячих артистов. Выступая на площадях, они развлекали народ, беря кто сколько может дать, и что было лучше всего – они никогда не прогоняли беспризорных мальчишек со своих представлений, хотя и знали, что тем нечем заплатить. Жонглёры, акробаты, глотатели огня, артисты, канатоходцы – Айзек целыми днями готов был смотреть на них. Казалось, сама их жизнь была такой же пёстрой и яркой, как их наряды, счастливой и беззаботной, как нарисованные на лицах улыбки. Такой же прекрасной, как девочка примерно его возраста, что ходила среди зрителей со шляпой, собирая плату.

Доверчивые серые глаза, смотрящие на всё с удивлением и восторгом, аккуратно собранные на затылке светлые волосы, белоснежная кожа – она сама казалась сотканной из света и воздуха. Порой мальчик забывал про происходящее на площади, следя за её гибкой фигуркой, двигающейся среди зрителей, жадно ловил мелькающее то здесь, то там небесно-голубое платье. И однажды даже насмелился заговорить с ней. В тот день он припас пару монет – честно заработанных на пристани, он не мог допустить даже мысли о том, чтобы отдать ей ворованные деньги. И когда девочка проходила мимо, Айзек положил в шляпу медяки и улыбнулся:

– Привет.

Девочка вскинула на него свои большие глаза, удивлённо оглядела его одежду, волосы, лицо и ничего не ответила.

Айзек посмотрел на свою руку, которая была так близко к изящной, тоненькой руке девочки, казавшейся ещё светлее и меньше рядом с его грязной, обветренной лапой, и внезапно ему стало жутко стыдно за себя, за то, как он выглядит, за то, какой он – тощий, угловатый, нескладный. А его волосы, его глаза, его кожа – да он же, словно в насмешку, был полной противоположностью бродячей артистки. Светлое, чистое, нежное создание – и грязный, немытый, тёмный демон. Творение небес – и порождение подземного мира.

– Извини, – пробормотал мальчик и опустил глаза.

Девочка пожала плечами и продолжила свой путь. Айзеку хотелось провалиться сквозь землю, исчезнуть, раствориться, но он всё же поднял глаза и посмотрел на предмет своего обожания. Проходя мимо очередного горожанина, девочка всё так же доверчиво протянула ему полупустую шляпу, в то время как её вторая рука скользнула к висящему на поясе зазевавшегося мужчины кошельку. Мгновение, и украденный мешочек скрылся в складках её платья, а сама артистка даже не отвела чистого, открытого взгляда от ограбленного зрителя.

Идеал внезапно рухнул. Низвергся с пьедестала и рассыпался в прах.

«Как же, создание небес! – Айзек усмехнулся и начал пробираться сквозь толпу к выходу с площади. – Просто отлично обученная артистка».

Тогда мальчишка впервые подумал о том, что внешность – это не всегда то, какой ты. Порой это всего лишь маска, выгодная тебе и помогающая пробиться в жизни. А коли так, его маска нуждалась в порядочном исправлении.

Выбрав уединённый кусочек побережья, Айзек склонился над водой, вглядываясь в своё отражение. Из воды на него смотрел тощий мальчишка с растрескавшимися губами и выступающими скулами. Чёрные любопытные глаза казались особенно большими на худом, загорелом лице. Копна грязных нечёсаных волос, слипшихся от грязи и пыли, отросла уже ниже плеч. Впрочем, он и сам был не намного чище, а одёжка давно болталась на нём, порванная и безнадёжно перепачканная. Неудивительно, что от него шарахается добрая половина прохожих. Айзек вытащил из-за голенища нож и ухватил прядь волос левой рукой, прикидывая, насколько укоротить шевелюру.

Стричь себя самому было неудобно, а тем более ножом. Мальчик и не надеялся на сколько-нибудь приличный результат, но всё же получившееся заставило его нахмуриться.

– Как щипаная ворона, – пробормотал он, разглядывая в воде неровно подстриженные, топорщащиеся во все стороны короткие пряди.

Вода была слишком холодна, чтобы купаться, а потому Айзек ограничился тем, что умыл лицо и попытался отмыть свои грязные обломанные ногти – но грязь въелась слишком глубоко. Бросив это пустое занятие, он, как сумел, вымыл волосы и попробовал пригладить непокорные пряди, но они продолжали упрямо дыбиться.

– Ну и ладно, – проворчал Айзек, махнув на своё отражение рукой. – Какой уж есть.

В воде мелькнул какой-то силуэт, но мальчик не успел среагировать и увернуться. На него навалился кто-то очень тяжёлый, столкнув в воду, которая тут же залила глаза и нос. Отплёвываясь и беспомощно барахтаясь, он пытался подняться на ноги, но его держали крепко.

– Ну же, давай, подержи ему ноги, я не могу связать их.

Несколько минут бесполезной борьбы, и чьи-то руки бесцеремонно бросили его на мелкую прибрежную гальку, связанного по рукам и ногам.

– Ну что, здравствуй, малыш. – Над ним возвышались пьянчужки – те, что уже однажды напали на него в переулке. – Теперь-то тебе некуда бежать.

Айзек дёрнулся, надеясь найти слабину в спутывающих его верёвках, но узлы были завязаны на совесть.

– Даже не пытайся, я бывший палач, так что узлы вязать умею, – со смехом заверил мальчишку мужчина. – А теперь ты наш сынок, так что пытаться сбежать вовсе нехорошо.

Разумеется, он сбежал. Прямо на следующий день. Но новоявленные родители каким-то невероятным образом умудрились разыскать своего приёмыша и притащили обратно, изрядно отлупив. Впервые в жизни. Его настоящие мама и папа никогда не били сына. И Айзеку даже в голову не могло прийти, насколько болезненными могут оказаться прикосновения тонкого ремешка, некогда бывшего частью конской сбруи, к коже. И, что ещё хуже, – насколько это всё унизительно.

Забившись в пыльный угол в чулане на втором этаже, которые пьянчуги гордо именовали «комнатой сына», Айзек плакал и дрожал от только что пережитого унижения. Одно дело получить в драке, пусть даже и сильно, и совсем другое, когда его растянули на лавке, привязав за руки и за ноги, – ибо по-другому «родители» не смогли совладать с отчаянно сопротивляющимся пацанёнком – и пороли, а он, сгорающий со стыда и абсолютно беспомощный, вынужден был глотать слёзы, чтобы не сделать всю эту экзекуцию ещё более позорной, – и кричать, кричать, кричать…

– Эй, ты! – Дверь распахнулась, и в освещённом дверном проёме возник его громадный отчим. – А ну, хватит рыдать! Иди-ка сюда!

Айзек в ужасе сжался и попытался отползти, но позади была стена.

– Я сказал: иди сюда, – рявкнул мужчина и, сграбастав ребёнка за руку, рванул к себе. – Когда родители тебе приказывают, ты должен слушаться. – Он отвесил Айзеку подзатыльник, и мальчик закусил губу, чтобы снова не расплакаться.

Протащив «сына» за собой по лестнице, мужчина остановился и толкнул мальчишку к стоявшему посреди комнаты ведру.

– Вот.

– Что это? – Айзек робко поднял глаза на пьянчугу.

– А то ты не знаешь? Это ведро, придурок! Ну, чего стоишь? Бери его и вымой в доме полы. – Мужчина замахнулся для удара, и мальчик испуганно съёжился. – Да побыстрей!

– Хорошо.

Ещё трижды Айзек сбегал, и трижды приёмные родители возвращали его обратно. Наконец, убедившись, что побоями им не сломать тщедушного, но невероятного упрямого и стойкого мальчишку, пьянчуги решились на хитрость. В тот день Айзек снова сбежал. Расспросив бродяжек и как следует заплатив им за информацию, они без труда отыскали своего, такого заметного среди всех прочих мальчишек, сына на заброшенной мельнице – в месте, которое сам Айзек считал идеальным убежищем, – и пообещали в следующий раз прирезать его собак, если он надумает ещё хоть раз удрать. Естественно, мальчишка не поверил им, но вопреки всем его ожиданиям отчим и мачеха не тронули его. А наутро он проснулся от собачьего воя – непередаваемо тоскливого, отчаянного настолько, что щемило сердце.

Даже позабыв обуться, Айзек бросился во двор. Там, перед их полуразвалившимся домом, стояла клетка. А в ней были Афето, Леальт и Усберго.

– Ну что, сынок, хочешь увидеть, как мы снимем шкуру с твоих шавок?

Айзек обернулся на самодовольный голос отчима. Мужчина стоял у крыльца, поигрывая большим кухонным ножом.

– Не троньте их, я умоляю вас! Я больше не буду сбегать. Никогда-никогда.

– Ладно, так и быть, поверю тебе. Но собаки останутся здесь, в клетке. Просто на всякий случай.

С тех пор не было ночи, чтобы Айзек не пытался вскрыть огромный навесной замок, что удерживал дверцу клетки, или перепилить прутья то кухонным ножом, то украденным у кузнеца напильником. Но всё было бесполезно. Дни проходили, а приёмные родители тем временем и не думали заботиться о собаках: они никогда не выпускали их из клетки, не давали им бегать и разминаться, они даже почти не кормили их. С каждым днём псы всё больше слабели.

Отчаяние и безысходность всё прочнее поселялись в душе мальчика. И однажды утром, в очередной раз проснувшись возле клетки, где Айзек теперь проводил почти все ночи, мальчик решился. Он выкупит свободу своих псов.

Его отчим и мачеха завтракали, как всегда, бранясь и жалуясь на головную боль. Войдя в дом, Айзек застыл в десяти шагах от них.

– Я хочу договориться.

Мужчина поднял затуманенные глаза.

– И о чём же?

– О своих псах. Отпустите их.

– С чего бы?

– Они умрут, – пояснил Айзек. – Мои псы голодают. Отпустите их, и я клянусь, что никогда больше не буду сбегать. Если вы не верите, можете запирать меня на ночь в клетке, где держите собак. Оттуда мне точно не выбраться. Я буду делать всё, что вы скажете, я буду даже воровать для вас.

– Ты так хорошо слушаешься с тех пор, как твои шавки поселились у нас. Ну подохнут они. А нам-то какое дело? – равнодушно пожала плечами мачеха.

– Никакого. Только знайте, что однажды ночью я отомщу вам и перережу глотки за своих псов.

Вероятно, в глазах семилетнего мальчишки было столько ненависти и решимости, что вставший было отчим рухнул обратно на стул и покачал головой.

– Ну и зверёныша мы с тобой приютили, жена.

Они отпустили псов вечером. Не веря себе, собаки вышли из клетки, покачиваясь и едва держась на ногах.

– Давай, ты обещал. – Мачеха подтолкнула глотающего слёзы Айзека в спину.

Дрожащими руками мальчик поднял ком земли и кинул в ближайшего к нему пса.

– Уходите!

Леальт испуганно отскочил в сторону и, ничего не понимая, посмотрел на своего маленького хозяина. Айзек шмыгнул носом и поднял второй ком.

– Убирайтесь! Я больше не люблю вас! Уходите отсюда!

Псы кружили по двору, не уходя, но и не решаясь подойти.

– Прогони, или я прирежу их, – прошептал отчим на ухо Айзеку.

Мальчик на мгновение закрыл глаза, а потом взял ещё один ком. Теперь он попал прямо в бок Леальту – ему не составило бы большого труда попасть и в куда меньшую мишень, но он так надеялся, что псы просто уйдут и до этого не дойдёт. Собака заскулила и отбежала на пару шагов, укоризненно глядя на мальчика.

– Проваливайте! – Айзек поднял с земли камень…

Ему было бы гораздо проще позволить забить камнями себя, чем причинять боль самым верным друзьям, но таковы были условия приёмных родителей – он должен сам прогнать своих псов, чтобы они больше не надумали вернуться.

Мальчик поднял руку и бросил камень в самых верных ему существ на свете, самых любимых, единственных, кто не предал…

Слезы душили Айзека, когда он смотрел, как убегают прочь псы, поджав хвосты и поскуливая. Леальт то и дело оборачивался и останавливался, и его взгляд – обиженный, но бесконечно верный – рвал душу мальчишки на части.

«Простите меня, если сумеете, мои хорошие, мои любимые, мои родные…»

Лето перевалило за середину. На смену жаркому, весёлому июню пришёл нестерпимо удушливый июль, и на горизонте уже маячил ласковый, тёплый август. Айзек, верный своей клятве, больше не пытался сбежать. Даже больше, он перестал перечить своим приёмным родителям и послушно сносил все их оскорбления, побои, всю ту кучу работы, что пьянчуги заставляли его выполнять. Несколько раз он даже воровал для них. А когда становилось совсем уж невмоготу, мальчик напоминал себе, что делает это ради самых верных существ на свете – своих псов, иначе приёмные родители найдут их и убьют. А этого Айзек никак не мог допустить. Единственное, в чём малыш был всё так же непреклонен, как бы ни исхитрялись пьянчуги, было обращение к ним. Упрямо, с бесконечной любовью цепляясь за воспоминания о своих настоящих родителях, Айзек и мысли не допускал назвать так кого-то другого. У него уже были мама и папа. И пусть богам было угодно отобрать их у него, он не предаст память о них.

Так шли дни, и однажды у них в доме появилась девочка. Высокая и необыкновенно красивая, с каштановыми волосами и зелёными глазами, в чистом длинном платье, она показалась замухрышке Айзеку сказочной принцессой. Он никогда не видел таких красивых и таких печальных девочек. Кажется, малыш даже рот открыл от удивления, потому как получил от отчима подзатыльник.

– Нечего глазеть без дела! Лучше пол вымой!

Вжав голову в плечи, Айзек прихватил стоявшее у двери ведро и побежал к колодцу – тяжёлые кулаки мнимого родителя научили его выполнять все приказания проворно и без лишних разговоров.

Когда мальчик вернулся с тяжёлым ведром, принцессу уже почему-то заперли на чердаке, а его мачеха и отчим ужинали, бросая на пол огрызки.

Ночью Айзек проснулся от того, что кто-то плакал рядом с его чуланом. Протерев глаза, мальчик убедился, что это ему не приснилось, и на цыпочках подкрался к чердачной двери – всхлипы шли оттуда.

Выскользнув на улицу, Айзек обошёл дом и забрался на дерево. Его ветки склонились прямо над чердачным окном – чересчур маленькое даже для обычного ребёнка, оно в самый раз годилось для тщедушного Айзека. Скользнув в него, мальчик кубарем покатился на пол. Девочка вскрикнула и схватила жестяную миску, приготовившись защищаться, но вовремя узнала малыша, которого видела утром в доме.

– Ты?

Айзек посмотрел на неё и улыбнулся.

– Я пришел спросить: почему принцесса плачет?

– Принцесса? – Девочка засмеялась. – Я не принцесса.

– Ну как же? Ты такая красивая и сказочная. Ты точно принцесса, просто не знаешь об этом. Наверное, тебя украли из замка у родителей.

– Ну ладно, принцесса так принцесса. – Девочка присела на корточки возле чумазого Айзека. – А ты, наверное, бесстрашный воин, который пришёл спасти меня?

Мальчик засиял радостной улыбкой.

– Если хочешь, я спасу тебя. Эти люди очень плохие. Они заставляют меня называть их мамой и папой и больно бьют. Но они не мои мама и папа. – Айзек упрямо поджал губы. – Я не люблю их и не буду называть так.

– Как тебя зовут, воин?

– Я Айзек.

– Алессандра. – Принцесса протянула мальчику руку. – Сколько тебе лет, Айзек?

– Семь.

– А мне тринадцать. – Девочка вытащила из кармана платок и принялась вытирать перепачканную мордашку своего спасителя. – И они хотят продать меня в бордель.

– А что это? – Айзек смотрел на неё обожающими глазами. – Там ещё хуже, чем здесь?

Принцесса всхлипнула.

– Там очень жутко. Это одно из самых худших мест в мире. И я совсем не хочу туда, Айзек. Может, ты сумеешь принести мне нож с кухни?

– Ты хочешь убить себя? – Мальчик отстранился, в его глазах читался испуг и ужас.

– А что мне остаётся? – Алессандра безвольно уронила руки на колени.

– Не надо. Я спасу тебя.

– Как ты это сделаешь, малыш? Мне не пролезть в это окно.

– Ну и не надо. Я выкраду ключ у отчима и открою дверь. А потом мы убежим. Сначала я просто спрячу тебя где-нибудь, а потом мы придумаем, как быть дальше.

– Но это же очень опасно!

– Я не боюсь, – заверил Айзек. – Я хочу спасти тебя. Я помогу тебе.

– Откуда ты взялся, такой смелый и добрый?

– Мама и папа – мои настоящие мама и папа – говорили мне, что, когда я вырасту, я стану самым сильным, самым храбрым и самым добрым, – серьёзно ответил Айзек.

– Не сомневаюсь, что они нисколько не ошиблись. – Принцесса обняла мальчика за шею и чмокнула в щёку. – Я верю в своего воина.

– Жди, завтра ночью я достану ключ, – пообещал Айзек, стараясь сдержать счастливую улыбку. – Я обязательно приду.

И он действительно пришёл. С замиранием сердца мальчик повернул ключ в старой замочной скважине, ему казалось, что этот скрежет непременно разбудит всех вокруг, но отчим и мачеха ни на мгновение не прервали свой храп. Открыв дверь, Айзек жестом попросил Алессандру следовать за ним и осторожно спустился по старой лестнице – мальчик не раз убегал в ночь от своих приёмных родителей и отлично знал, куда наступать, чтобы под ногой не скрипнула предательская ступенька. На цыпочках прокравшись мимо спящих мужчины и женщины, как всегда, порядком пьяных, Айзек и спасённая им девочка растворились в ночи.

– У нас получилось! Я не могу поверить! Ты спас нас, мой храбрый воин! – Алессандра села на корточки около мальчика и сжала его в объятиях. – Мы свободны! Мы вольны убежать из этого города, подальше от тех злых людей!

– Сначала мне нужно кое с кем повидаться. Боюсь, что в прошлый раз я обошёлся с ними очень плохо.

– О ком ты говоришь? – Девушка вскинула на него непонимающие глаза.

– Увидишь.

Айзек точно знал, где их искать – в той подворотне, где они жили в последнее время. Несмотря на обиды, псы сохранили ему верность – в этом Айзек не сомневался. А если всё же они затаили злобу и кинутся на него – что ж, он вполне это заслужил.

Айзек вошёл в безлюдную, освещённую лунным светом подворотню и тихонько свистнул.

– Усберго? Афето? Леальт?

И тут же из темноты показались три пушистые морды с настороженно поднятыми ушами.

– Вы здесь, – прошептал мальчик и протянул руки навстречу псам. – Простите меня, друзья.

А в следующее мгновение собаки бросились к Айзеку и сбили его с ног. Алессандра испуганно вскрикнула, но псы вовсе не собирались причинять зло мальчишке. Неистово махая хвостами, они кружили вокруг своего маленького хозяина, лизали ему руки и лицо, возбуждённо поскуливая от счастья.

– Вы простили меня… Вы простили меня… – Айзек встал на колени и по очереди обнял каждого из своих вертлявых пушистых друзей. – Слава богам, вы не злитесь на меня. Я так скучал!

Алессандра кашлянула, привлекая к себе внимание.

– Так значит, это и есть те, с кем ты плохо обошёлся?

– Да. – Айзек порывисто кивнул. – Эти люди поймали моих псов, чтобы я больше не сбегал. Я не мог открыть клетку, хотя пытался кучу раз. А эти пьяницы даже не кормили собак – они просто ждали, пока те не передохнут с голоду. – В голосе Айзека зазвенели слёзы. – Я, конечно, тайком подкармливал их, как мог. Но сложно найти еды на трёх псов так, чтобы отчим и мачеха ничего не заметили. – Мальчик улыбнулся Леальту, который тыкался носом ему в руку, и снова взглянул на Алессандру. – Им нужно было, чтобы я никогда не убегал. И тогда я поклялся, что больше ни разу даже не попытаюсь, если только они отпустят моих псов на волю.

– И они поверили? – с плохо скрываемым ужасом спросила Алессандра.

– Нет. Но они знали, что рано или поздно псы умрут с голоду. И тогда меня точно ничто не остановит. Поэтому они решили согласиться. Но приказали мне самому прогнать их. – Айзек почесал за ушами ближайшую к нему собаку и с тоской посмотрел на девушку. – Мои псы не желали уходить. Я ругался на них, приказывал уйти. Но они просто стояли и смотрели на меня. И тогда я стал швырять в них камни. В своих единственных друзей! – Мальчик закусил губу и помолчал. – И они ушли. Я сделал им больно, и псы решили, что я предал их и потому прогоняю. – Айзек уткнулся в мягкую шерсть окружавших его псов. – Мне так стыдно. Мне так жаль. Но мне пришлось это сделать, чтобы спасти их.

– И ты больше не пробовал сбегать?

Айзек покачал головой.

– Эти люди пообещали, что найдут моих псов и принесут мне их головы, если я нарушу слово. Однажды они уже сумели поймать их, так что я поверил.

– Но… – Внутри Алессандры всё похолодело от ужаса. – Но как же теперь? Они бросятся искать нас. Нам надо скорее уходить из города.

– Нет. Я не уйду отсюда. Здесь пропали мои родители, и я останусь здесь. Вдруг я смогу узнать когда-нибудь, что сталось с ними? А ты уходи. И очень тебя прошу, возьми с собой Усберго, Афето и Леальта. Я скажу им слушаться тебя и охранять от всего. Они станут тебе верными защитниками. А я буду спокоен, зная, что отчиму и мачехе не добраться до моих псов.

– Нет, что ты. – Девушка протестующе замахала руками. – Я не могу. Это же твои друзья.

– Пожалуйста. Помоги мне, как я помог тебе. Спаси моих друзей.

Айзек с такой мольбой смотрел на неё, что сердце Алессандры не выдержало.

– Хорошо. Но как же ты без них? Тебе ведь будет тоскливо и одиноко?

– Ничего. Я справлюсь. Гораздо хуже будет, если моих друзей убьют из-за меня.

– А ты, малыш? Куда же пойдёшь ты сам?

– Не волнуйся, я не впервые на улицах. Я найду себе убежище и смогу раздобыть еды.

Алессандра прищурилась.

– Ты ведь не вернёшься к этим людям? Несмотря на то, что дал слово. Теперь твоим псам ничего не грозит, а потому тебе нечего бояться. Айзек, скажи мне, что не вернёшься назад?

Мальчишка помотал головой.

– Конечно, нет! Я не такой дурак!

Девушка неуверенно кивнула.

– Вот и хорошо. Спасибо тебе за всё ещё раз.

Алессандра отвязала ленту от своего платья и подала Айзеку.

– Это тебе. На память. И в знак благодарности. У меня больше ничего нет, увы. Ты удивительный малыш, Айзек.

– Спасибо. – Мальчик спрятал ленту в карман и сжал свору в объятьях. – Я буду бесконечно скучать по вам, друзья.

К рассвету Айзек уже вернулся к дому мнимых родителей. Алессандра, без сомнения, права – псы теперь вне досягаемости для пьянчуг. Но дело ведь было не в этом – мальчик дал слово и не мог запятнать память о верных Усберго, Афето и Леальте нарушенным обещанием. Мальчишка знал, что мачеха и отчим опять изобьют его, что они будут в ярости, поняв, что он помог сбежать Алессандре. Ну и пусть. Айзек просто не мог не выполнить клятву, данную от чистого сердца.

Глядя на выползающий из-за соседних крыш оранжевый диск заспанного солнца, мальчик сел у крыльца и, обхватив колени руками, положил на них подбородок. Он не хотел заходить в дом и видеть пьяные рожи мачехи и отчима. Уж лучше он хоть немного оттянет наказание и подождёт их здесь.

Солнце поднималось всё выше, а как следует выпившие супруги всё не просыпались. Пригретый его ласковыми лучами, убаюканный радостным щебетанием птиц, Айзек задремал.

Его разбудили яростные крики и топот ног в домике. Мгновенно проснувшись, мальчик глянул на солнце – оно было почти в зените, а значит, Алессандра и его псы уже далеко от города и вне опасности.

Громко матерясь всё ещё заплетающимся языком, мужчина вывалился на крыльцо и тут же, споткнувшись о собственные ноги, полетел вниз. За ним поспешно выскочила визгливая жёнушка с тонкой хворостиной в руке.

– Проклятый пацан! Чтоб его тёмные духи разорвали! – Пьяница как раз пытался подняться на ноги, когда его взгляд натолкнулся на замершего у крыльца мальчика. – Ах ты, сукин сын!

Мужчина поднялся и угрожающе закатал рукава.

– Он здесь, жена.

Внутри Айзека всё обмерло, когда отчим протянул руку и схватил его за шиворот.

– Ну-ка, иди сюда, поганец. Нам надо кое-что обсудить.

«Зато Алессандра и псы спасены», – старательно убеждал себя мальчишка, сжимая в кулаке подаренную принцессой ленту и с ужасом глядя в налитые кровью глаза мужчины.

– Где? – Отчим встряхнул Айзека. – Где девка?

Женщина, к этому времени уже тоже спустившаяся с крыльца, протянула руку и стеганула мальчишку хворостиной по плечу.

– Отвечай!

– Не знаю! Ничего не знаю! Отпустите меня, пожалуйста! Я ни в чём не виноват!

– Ну да, как же! – Мужчина обнажил в злобной улыбке редкие зубы, обдав Айзека пивными парами. – Как миленький всё расскажешь, уж поверь мне!

Отчим поудобней ухватил мальчишку за плечо и потащил в дом. Мачеха посеменила следом, всё норовя щелкнуть Айзека хворостиной по спине.

– Расскажешь, расскажешь. Ещё как расскажешь!

Захлопнув тяжёлую дверь, мужчина толкнул Айзека на середину комнаты и снял с крюка старые, рваные ремешки от упряжи.

– Будешь сговорчивым – меньше получишь.

Мальчишка на собственной шкуре знал, как больно бьют эти ремешки, а оставшиеся кое-где куски металла до крови рассекают кожу. Айзек испуганно всхлипнул и попятился.

– Я ничего не знаю. Я не понимаю, о чём вы говорите…

Мачеха крепче ухватила хворостину.

– Не упрямься, малыш. Нам вовсе не хочется содрать с тебя всю твою симпатичную шкурку.

Айзек запнулся за стоявший посреди комнаты табурет и затравленно оглянулся вокруг. Мрачный, тёмный из-за никогда не мытых стёкол дом вдруг показался ему тюрьмой. А приближающиеся мужчина и женщина – самыми настоящими врагами.

– Ты ведь знаешь, где прячется от нас твоя принцесса – так ты её, кажется, называл? – засюсюкала мачеха. – Так скажи нам, малыш. Ты же не хочешь, чтобы нам опять пришлось искать твоих собачек и убивать их из-за твоего непослушания?

«Собачек? Убивать его собачек?» У Айзека помутнело в голове.

– Что это у тебя в руке? – Мужчина шагнул вперёд и выхватил у Айзека ленту Алессандры. – Жена, разве это не с платья той девахи?

– Именно с него, – кивнула женщина. – Похоже, наш рыцарь получил подарок от этой ублюдочной принцессы.

Так долго прятавшаяся внутри злоба охватила мальчишку. Сжав кулаки, он оскалился.

– Да, это подарок моей принцессы. Только вы её не получите. Как и моих собак.

С отчаянной решимостью Айзек схватил со стола нож и бросился на отчима.

Никогда в жизни Айзек не испытывал такого лютого, слепого бешенства. Ему ничего сейчас не хотелось так, как располосовать горло отчиму. Раз за разом наскакивая на огромного мужчину, он пытался дотянуться острым лезвием до красной, толстенной шеи ненавистного врага, но вмиг протрезвевший пьяница скидывал с себя озверевшего мальчишку и осыпал ударами тяжёлых кулаков.

Не чувствуя ни боли, ни усталости, Айзек снова и снова поднимался на ноги. Его руки и рубаха уже были в крови – несколько раз он сумел зацепить отчима ножом – и ощущение тёплой густой крови на коже лишь подстёгивало его неистовство. Как и истошные, перепуганные вопли ненавистной мачехи.

Во время одного из таких бросков отчим ухватил кисть Айзека и вывернул её, вынуждая выпустить нож, а затем выкрутил руку за спину. В порыве негодования мальчишка попытался вывернуться, и отчим нажал сильнее. Что-то хрустнуло в плече Айзека, и горячая волна боли омыла его, заставив взвыть. Не обращая на это никакого внимания, отчим уложил его носом в пол и принялся, ругая сынка на чём свет стоит, связывать руки за спиной ремешками сбруи. Не остыв ещё до конца, мальчишка попытался брыкаться и сопротивляться, отчего узкие ремешки лишь сильнее вгрызлись в кожу на запястьях, а вывернутая назад правая рука запульсировала жгучей болью.

– Жена, дай сюда деревянный пестик.

– Не убей его только. Деньги-то нам нужны, – вставила женщина, прервав, наконец, свои причитания и вопли.

– Не бойся, не убью. Хотя стоило бы. – Мужчина пнул Айзека, и тот зарычал в ответ. – Ишь, зверёныш.

– Скорей бы от него избавиться, – простонала мачеха.

Отчим обошёл извивавшегося на полу мальчишку и за волосы приподнял его голову – как удовлетворённо отметил Айзек, на руках и животе мужчины кровоточили многочисленные порезы.

– Мы всё равно найдём девчонку и продадим её в бордель. Я бы и тебя туда с удовольствием продал – на потеху мужикам. И поверь, мысль о твоих унижениях очень согрела бы меня. Но те, другие, дадут за тебя больше. Я продам тебя, как домашний скот, мальчишка. А потом найду и прирежу твоих собак. Я сварю из них восхитительную похлёбку.

– Никого ты не найдёшь! Ни принцессу, ни моих псов! – зло выплюнул Айзек, сверкнув глазами на отчима.

Мужчина скрипнул зубами и опустил на голову мальчишки деревянную ступку. Мгновение острой боли почти сразу сменилось темнотой и тишиной…

Глава 5 Дурман

Сначала Айзек не понял, где он. Но стоило ему пошевелиться, как правое плечо пронзила боль такой силы, что он не смог сдержать стон.

– Пить хочешь? – Над ним появилось заботливое лицо Савьо.

– Что ты со мной сделал, гадёныш? – вместо ответа прорычал Пёс.

– Ненадолго усыпил, чтобы тебе не пришлось терпеть жуткую боль. Но если ты против… – Писарь пожал плечами.

Боец скосил глаза вправо и увидел, что плечо аккуратно перевязано чистой тряпкой, на которой тем не менее уже начала проступать кровь.

– Но как ты… Откуда … В смысле, где ты этому научился?

– Были учителя. – Ответ Савьо был уклончивым, но больше он ничего добавлять, похоже, не собирался.

Айзек сел, чувствуя подступившую дурноту, – казалось, что плечо терзает неумолимый хищник.

– Сколько у нас времени до боя?

Савьо печально развёл руками.

– Уник вот-вот появится.

Пёс кивнул в ответ и, сжав зубы, рывком поднялся с койки. Стена помогла парню устоять, и он огляделся вокруг в поисках своей куртки.

– Поможешь одеться? Чёрный Человек с радостью пустит в дело кнут, если я буду не готов, когда он придёт.

– Айзек, мне так жаль. Я правда сделал всё, что мог.

Парень жестом прервал его.

– Не твоя вина. К тому же я пока очень даже жив. И мы ещё посмотрим, кому судьба уготовила остаться в клетке навсегда.

Савьо отлично понимал, кто именно останется в клетке навсегда. Одного взгляда на лихорадочно блестевшие глаза и бледное лицо, покрытое испариной, было достаточно, чтобы понять – у Пса начинался жар. А вкупе со жгучей болью в плече… Очень скоро парень начнёт путаться в собственных мыслях и спотыкаться на ровном месте, не говоря о том, чтобы сражаться.

– Поможешь с курткой? – Доковылявший до стула Айзек скривился и нехотя добавил: – Правая, похоже, мне сейчас совсем не помощница.

И Савьо решился. В прошлый раз, когда он рискнул применить это средство, всё закончилось… скажем так, не совсем, как планировалось. Но им терять всё равно нечего. Вряд ли в таком состоянии Пёс хоть кого-то победит. А так… Быть может, у него появится шанс. А с последствиями они потом разберутся – если доживут.

– Погоди, – остановил бойца Савьо, выуживая из расставленных на столе склянок толстостенный бутылёк оранжевого стекла. – Присядь.

Пёс с сомнением покачал головой, но послушно опустился на топчан.

– Знаешь, извини меня за то, что я сейчас сделаю. – Писарь сел рядом с Айзеком, и тот опасливо отодвинулся. – Я не хотел давать тебе этого. Очень сильное средство. Но, похоже, у нас всё равно нет другого выбора.

Савьо взял руку Айзека и вытряхнул ему на ладонь тёмно-коричневый кружок, который пах лакрицей. Мгновение поколебался и добавил ещё один.

– Что это? – Пёс недоверчиво посмотрел на юношу.

– Это снимет боль. – Савьо остановил Айзека, который тут же поднёс руку ко рту. – Но это не вполне лекарство… И оно вовсе не так безобидно, как может показаться. И учти, больше я тебе его никогда не дам. Никогда.

Пёс внимательно вгляделся в смущённое лицо лекаря и усмехнулся.

– Понимаю. Но в одном ты не прав: выбор есть. И сейчас я выбираю любую возможность выжить. – Айзек кивнул собственным мыслям и слизнул кружки с ладони. После них во рту осталось лёгкое вяжущее чувство, но ничего неприятного парень не почувствовал. – Второго раза случиться не должно.

Савьо кивнул и поджал губы, хмурясь.

– Как ты себя чувствуешь?

– Нормально. А скоро оно начнёт действовать?

– Скоро.

Когда Уник, в сопровождении двух стражей, появился в комнате, Айзек уже надел свою кожаную куртку и выглядел довольно сносно. Чёрный Человек попытался скрыть явное разочарование под насмешкой.

– Смотрю, на тебе и заживает всё как на собаке! – Мужчина с неприязнью разглядывал перевязанное плечо парня. – В любом случае, я скоро верну проигранные деньги. Ты ведь не собираешься долго задерживаться на этом свете, а, Пёс?

– Лучше бы ты их потратил в борделе, не так стыдно было бы потом вспоминать.

Айзек просто не смог удержаться от ответной реплики. Давно он уже не чувствовал себя так хорошо: боль перестала терзать его – она всё ещё присутствовала где-то в уголке сознания, но была не более чем смутным ощущением, по рукам и ногам разливалось приятное тепло, а во всём теле появилась несказанная лёгкость. Мир вокруг был так прекрасен, и сердце парня переполняло счастье. И всё же он инстинктивно сжался, ожидая удара.

И кнут действительно опустился, только не на плечи Айзека, а на плечи стоявшего рядом с ним Савьо. Писарь вскрикнул от неожиданности – удар был не настолько силён, чтобы раскроить кожу до крови, но там, где он попал по шее юноши, осталась красная вспухшая полоса.

– Ах ты, с…

Уник снова занёс кнут над Савьо, и Айзек прикусил язык, проглотив слова, готовые сорваться с губ.

– Вижу, ты плохо учишься на собственной шкуре, Пёс. Но, похоже, я нашёл способ заставить тебя подчиниться. – Чёрный Человек кивнул, и один из стражей пристегнул цепь к ошейнику Айзека, в то время как второй надел верёвочную петлю на шею слабо сопротивляющегося Савьо. – Прежде чем мы отправимся за твоей смертью, Пёс, извинись за своё недостойное поведение.

Айзек хмуро глянул на Чёрного Человека.

– Ну же, скажи: «Прости меня, хозяин, я плохо себя вёл». – Уник поднял кнут, целясь в лицо Савьо, удерживаемого стражем. – Ты же не хочешь, чтобы я изуродовал твоего друга?

На мгновение Айзек почувствовал себя загнанным в угол, а потом внезапно осознал, что ему ничего не стоит сказать эти слова и вообще какие угодно. Счастье и умиротворение снова наполнили его.

– Прости меня, хозяин, за моё недостойное поведение, и за мой болтливый язык, и за всё-всё-всё. Почему бы нам не быть друзьями? – Идиотски улыбаясь, он протянул Чёрному Человеку руку.

Уник и стражи ошалело уставились на него.

– Боги! – прошептал Савьо, глядя в сузившиеся зрачки друга. – Больше никогда в жизни…

Уник ещё раз с подозрением оглядел Айзека, прежде чем отдать приказ увести его.

– Ты, писарь, пойдёшь с нами, – угрожающе прошипел Уник, намотав на руку верёвку, обвязанную вокруг шеи Савьо. – Похоже, я нашёл способ управлять Псом.

Но дойти до клетки они не успели. Только что насвистывавший какой-то бодрый мотивчик Айзек внезапно согнулся пополам и, хватая ртом воздух, опустился на грязную мостовую.

– Ты, иди посмотри, что там с ним опять. – Уник с нескрываемым презрением подтолкнул Савьо к Псу.

Писарь опустился на корточки возле товарища и коснулся его бледного, прохладного лба.

– Что случилось, Айзек?

– Кажется, меня сейчас вывернет наизнанку. – Мутные глаза Пса лишь на мгновение задержались на Савьо, а затем вновь принялись бесцельно блуждать по площади.

Писарь нащупал пульс Айзека: биение крови под его пальцами было слишком медленным. Не стоило давать парню сразу две таблетки, но кто же мог знать, что Пёс окажется так чувствителен к дурману.

– Айзек, послушай…

– Почему здесь так душно? Куда делся воздух? – Пёс безуспешно попытался сорвать с себя железный ошейник. Когда это ему не удалось, он схватил Савьо за руку. – Почему мне так трудно дышать? И голова идёт кругом…

Поверхностное прерывистое дыхание парня пугало Савьо не меньше, чем его вновь появившаяся, словно примёрзшая к лицу, благодушная улыбка.

– Айзек, пожалуйста, возьми себя в руки! – Писарь напрасно ловил в одурманенных глазах Пса хоть малейший проблеск здравого смысла.

– Поднимайте его! – услышал Савьо приказ Уника.

Двое стражей бесцеремонно подхватили Айзека и потащили к клетке. Уник проводил их довольной улыбкой.

– Не знаю, что ты с ним сделал, но такому идиоту бой точно не выиграть! – Чёрный Человек дёрнул за верёвку. – Пошли, раб. Не хочу пропустить такое зрелище!

В том, что Айзеку не победить, Савьо окончательно убедился, едва увидев его противника – невысокий, крепко сложенный мужчина застыл в горделивой позе посреди арены. По его покрытому узором шрамов лицу было сложно судить о возрасте. Непроницаемые стальные глаза нового противника впились в Пса, едва тот появился в поле его зрения.

«Такой не подставится под удар из-за глупой ошибки или потому что дал гневу овладеть собой», – думал Савьо, рассматривая кривые ножны, висящие у бедра мужчины.

Увидев Уника, распорядитель боёв тут же бросился к нему.

– Я уже начал бояться, что вы не придёте.

Чёрный Человек едва удостоил его взглядом.

– Мой хозяин всегда держит слово. Пёс здесь. Можешь объявлять бой.

Мужчина поклонился – на взгляд Савьо, чересчур заискивающе – и поспешил к клетке. Взобравшись на возвышение, он крикнул:

– Слушайте меня, вольные люди. У нас новый бой! Многократный победитель, человек, который своими схватками не раз наполнял ваши кошельки, боец, грозный клинок которого заставлял трепетать и самых опытных противников. Непревзойдённый мастер, хладнокровный воин. Поприветствуйте его – Саблезубый Убийца господина Энуэна!

Мужчина на арене шагнул вперёд и не спеша вытащил из ножен грациозно изогнутую саблю. Её смертельно острая кромка показалась Савьо не длинной, а просто бесконечной. Убийца взмахнул оружием, и луч солнца скользнул по блестящему металлу. Толпа встретила бойца аплодисментами и одобрительными криками.

– А против него, – распорядитель начал намеренно тихо, заставляя людей умолкнуть, внимая его словам, – выйдет тот, кто уже выиграл сегодня один бой. Раб, слегка потрепавший ваши кошельки. Новый боец Дьюхаза – Пёс.

На этот раз гул толпы был далеко не таким радостным.

– Я сейчас выйду туда и задам хорошенькую трёпку этому Кривозубому типу, – сообщил Айзек, принимая меч и кинжал у Уника.

Больше всего Савьо хотелось как следует встряхнуть Пса, чтобы привести того в чувство, но писарь знал, что это не поможет. Как знал и то, что, даже не дай он несчастному Айзеку дурмана, раненому парню было бы сложно рассчитывать на победу.

Пёс довольно уверенно поднялся на арену и замер в трёх шагах от Убийцы, с мечом в левой руке и кинжалом в правой. Противник смерил его уничтожающим взглядом.

– Пусть начнётся бой! – выкрикнул распорядитель ритуальную фразу и спрыгнул вниз, к толпе.

Убийца медленно поднял саблю и наставил её обоюдоострый конец на Айзека. Пёс, не переставая улыбаться, так же, не спеша, отвёл её мечом в сторону. Савьо в тревоге сжал руки. Всё, что юноша сейчас мог, – это молиться. И он отчаянно взывал ко всем богам, заклиная их не оставить Айзека.

«Пусть его не подведёт умение сражаться! Пусть он переживёт этот бой!»

Противники между тем кружили по арене, не нападая, но и не сводя глаз друг с друга. Наконец, они остановились, и Убийца снова направил саблю в грудь Айзека, но атаковать не стал. Выждав пару секунд, мужчина ловко, словно тигр на охоте, скользнул в сторону и сделал выпад, целясь в незащищённый бок противника, но Пёс парировал его удар, хотя и несколько неуклюже.

– Это только начало, – сообщил обманчиво-доверительным тоном Уник. – Боец Энуэна любит играть со своими противниками, примеряясь и дразня, прежде чем прикончить их. Он не проиграл ещё ни одного боя, хотя и участвовал не в одном десятке.

Савьо в тревоге поднял глаза на Чёрного Человека, но тут же перевёл взгляд на арену. Да, он не любил такие зрелища, но беспокойство за друга – а Айзека он уже начал считать таковым, несмотря на всё сказанное парнем в бараке, – не давало отвлечься от происходящего в клетке хоть на мгновение. Саблезубый Убийца сделал широкий замах, и сердце Савьо тревожно сжалось. Пёс сумел-таки пригнуться, хотя и несколько запоздало, и лезвие прошло над его головой, не причинив вреда.

– Эй, ты чего такой прыткий? Я ведь, кажется, не делал тебе ничего плохого! – недовольно воскликнул Айзек, с трудом восстанавливая равновесие.

Сквозь толпу пробрался оборванный мальчишка-посыльный. Оттолкнув в сторону Савьо, он подбежал к Унику и что-то зашептал. Чёрный Человек бросил насмешливый взгляд на писаря и дал мальчику монетку. Юнец тут же исчез в толпе.

– Ну что, раб, идём. Хозяин хочет тебя видеть. Думаю, его сильно интересует странное поведение Пса.

Савьо с замиранием сердца подходил к крытой, богато убранной повозке, из которой Дьюхаз наблюдал за боями. Приблизившись, Уник почтительно склонил голову и, как всегда, заставил писаря опуститься на колени. Дьюхаз встретил раба острым злым взглядом.

– Я вот всё думаю, раб, не знаешь ли ты ответов на терзающие меня вопросы. Почему мой боец ведёт себя так? Почему Пёс больше всего похож на никчёмного арлекина? Кажется, я запрещал давать ему выпивку. Ты же не ослушался меня, писарь?

– Нет.

Работорговец вопросительно глянул на Уника.

– Раб не лжёт. От Пса не пахло выпивкой.

– Тогда в чём дело?

– Это дурман. – Савьо впервые за всё время разговора решился поднять глаза на Дьюхаза. – Это из-за него Пёс ведёт себя так.

– Дурман?

– Да. Он снимает боль, но, скорей всего, я неверно рассчитал дозу. Я не знал, что так получится.

– А ты, похоже, не только буковки выводить умеешь, писарь. У тебя много других скрытых талантов. И нам ещё предстоит разобраться, раб, как они могут быть мне полезны. – Работорговец задумчиво посмотрел на арену. Савьо ужасно хотелось обернуться самому и убедиться, что с Айзеком всё в порядке, но он не решался повернуться спиной к Дьюхазу. – Уник, выкупи моего раба, когда он проиграет.

– Простите? – На лице Чёрного Человека отразилось крайнее изумление.

– Ты слышал меня. Или ты не понял с первого раза? – Работорговец бросил кошель с деньгами к ногам своего помощника.

– Да, конечно, я всё понял. – Уник сделал над собой усилие и снова надел маску покорности и любезности. – Как вам будет угодно.

Мужчина поднял кошель и, поклонившись, попятился прочь, таща за собой Савьо.

– Проклятый Пёс, – проворчал Чёрный Человек, когда они отошли на достаточное расстояние. – Никак не может убраться с моего пути.

Когда Савьо и Уник вернулись к клетке, Айзек уже лежал на полу, а Убийца возвышался над ним, приставив остриё сабли к горлу жертвы.

– Итак, Саблезубый Убийца в очередной раз победил! – провозгласил вновь забравшийся на возвышение распорядитель боёв. – Желает ли кто-нибудь выкупить Пса?

Чёрный Человек молчал непростительно долго, и писарь уже заволновался, не решил ли он ослушаться хозяина из-за ненависти к Айзеку, но, наконец, Уник шагнул вперед и высыпал громко звякнувшие монеты в миску у клетки.

– Господин Дьюхаз выкупает своего раба.

Толпа удивлённо загудела. Даже распорядитель, казалось, на мгновение потерял самообладание.

– То есть как выкупает?

– Ты видел деньги. Могу я забрать Пса? – невозмутимо поинтересовался Уник.

Распорядитель тут же взял себя в руки.

– Послушайте, вольные люди! Какой необычный у нас сегодня бой! Всего лишь несколько раз за всю историю оба раба выходили живыми из клетки! Поприветствуйте же щедрого господина Дьюхаза, спасшего жизнь своему Псу!

Толпа ответила вялыми аплодисментами.

Внезапно Убийца шагнул к прутьям.

– В таком случае я хочу оставить на побеждённом противнике свою метку. Это моё право: заклеймить его.

Распорядитель неуверенно взглянул на Чёрного Человека.

– Это действительно его право.

Уник, не без удовольствия, кивнул.

– Раз так, я не стану возражать.

Саблезубый Убийца вернулся к поверженному противнику и, подобрав кинжал Айзека, быстрым точным движением сделал полукруглый надрез на тыльной стороне кисти парня. Пёс даже не пошевелился. Савьо с ужасом ловил хоть малейшие признаки жизни в распростёртом на полу парне, но если он и дышал ещё, то очень слабо.

Два стражника вошли в клетку и, подхватив под руки бесчувственного Айзека, подтащили пленника к Унику, но тот с презрением кивнул на Савьо.

– Раб займётся им.

Писарь шагнул вперёд, и Пёс буквально рухнул ему на руки, когда стражи отпустили его. Айзек был слишком тяжёл для хрупкого Савьо, и потому юноша со всей возможной осторожностью опустил Пса на землю и устроился рядом с ним, поддерживая голову неподвижного друга.

– Айзек? Как ты?

Парень на мгновение открыл абсолютно ничего не выражающие глаза.

– Айзек, ты меня слышишь? – снова попытался воззвать к нему писарь. – Поговори со мной!

На этот раз Пёс и вовсе никак не отреагировал.

– Что с ним? – небрежно поинтересовался Уник.

– Он впал в оцепенение. Надо доставить его на корабль, ему нужен уход. Нужна повозка.

– Повозка? – Уник расхохотался. – А носилки личные вам не предоставить? Протянуть его пару раз кнутом – сразу очухается!

Внезапно Савьо, старающийся всегда избегать стычек и противостояний с кем бы то было, почувствовал, что сейчас готов спорить с Чёрным Человеком, отстаивать и защищать Айзека. Он не позволит Унику, насколько это будет в его силах, причинить вред беззащитному парню.

– Нет! Айзеку нужна помощь! – упрямо возразил юноша, мысленно приготовившись в очередной раз быть избитым. И Чёрный Человек действительно потянулся к кнуту.

– Содрать с него кожу ты всегда успеешь…

Неслышно подошедший работорговец положил руку на плечо помощника, и Чёрный Человек сразу присмирел. Дьюхаз остановился над Псом.

– Говоришь, оцепенение, писарь? – Работорговец пнул Айзека под рёбра, но парень не шелохнулся.

– Что вы делаете? Прекратите! – Савьо подался вперёд, закрывая собой Пса.

Дьюхаз невинно пожал плечами.

– Просто проверяю, не притворяется ли раб. – Мужчина жестом подозвал Уника. – Найди им какую-нибудь повозку подешевле и доставь на корабль. Мы отплываем.

Глава 6 Гроза

Айзек не просыпался тревожно долго, и Савьо всё это время дежурил возле него. Писарь сумел убедить надсмотрщиков, помогавших ему занести бойца на корабль, положить Айзека на койку и не приковывать цепью.

Лишь следующим вечером Пёс со стоном открыл глаза.

– Воды…

Савьо помог парню сесть и напоил.

– Ещё?

Пёс помотал головой и откинулся на подушку.

– Я убью тебя, друг Савьо… Что за гадость ты мне дал? Чувствую себя так, будто мне все кости переломали…

– Прости, я не знал, что дурман так сильно подействует на тебя.

– Пообещай, что больше ни разу в жизни не дашь мне его. – Айзек схватил Савьо за ворот. – Даже если я буду выть от боли, умолять тебя или, напротив, проклинать и грозить, не вздумай больше кормить меня этой дрянью. Ты понял меня?

– Это я могу тебе пообещать от чистого сердца!

Савьо помолчал пару мгновений, а затем неуверенно начал:

– Знаешь, насчёт того, что ты сказал в бараке… Про доверие…

– Писарь! – В распахнувшейся двери показалась хмурая рожа одного из надсмотрщиков. – Тебя требует хозяин. Быстро!

Мужчина угрожающе качнул хлыстом, и Савьо поспешно вскочил с койки.

Айзек уставился в захлопнувшуюся за писарем дверь.

То, что он сказал в бараке…

Это было чистой правдой. По крайней мере, ещё полгода назад. Тогда парень точно знал своё место в этой жизни, свой путь, свою судьбу. Но из-за одной-единственной ошибки весь его мир разлетелся на тысячи осколков. Он лишился всего, к чему привык и в чём был так хорош. И что хуже всего – лишился по собственной глупости.

Верь только себе, полагайся только на себя, люби только себя. Тринадцать лет – достаточный срок, чтобы усвоить эти нехитрые правила Ордена. Носить маску приветливости и дружелюбия, втираться в доверие и располагать к себе, оставаясь при этом холодным и безучастным – это теперешний Айзек умел превосходно.

А Савьо, что всей душой тянулся к новому знакомому, был до ужаса похож на Айзека в детстве. Опасно похож. Слишком наивный, слишком беззащитный, слишком доверчивый для этого мира. Не научившийся ещё остерегаться любых привязанностей. Не испытавший на собственной шкуре горьких уроков жизни.

Способен ли Савьо, ослеплённый юношеской уверенностью, что ему под силу изменить весь мир, понять хладнокровные, во многом циничные рассуждения Пса? Парень, положа руку на сердце, очень сомневался. Писарь существовал в своём собственном мире, где правили благородство и честь, а герой, пройдя многочисленные испытания, неизменно побеждал и жил долго и счастливо. И в этой во многом наивной, но прекрасной мечте не было места для подлости и смерти. Зато их с избытком хватало в мире Айзека. В той реальности, где привязанности и чувства превращались в непозволительную роскошь, а лицемерие и беспощадность стоили дороже искренности и сочувствия.

Нет, нипочём им с Савьо не понять друг друга, нечего и пытаться. То, что для писаря – пример для подражания, для Айзека – глупость. Так что ни в коем случае нельзя подпускать к себе Савьо. Эта дружба утянет их обоих на дно.

Логичное и отвратительно-бездушное решение – как и почти всё в его жизни. Но зато правильное. А значит, так тому и быть.

Пёс закрыл глаза и поудобней устроился на койке Савьо.

– Айзек! Приятель!

В каюту влетел запыхавшийся Савьо, и, испуганный его внезапным появлением, Пёс подскочил с койки, стукнувшись раненым плечом о стену так, что в глазах потемнело.

– Боги! Прости, Айзек. – Савьо подбежал к нему, с тревогой вглядываясь в побледневшее лицо парня. – Я не хотел напугать тебя. С тобой всё в порядке?

Боец, морщась, опустился назад на койку.

– И похуже бывало. Ладно, выкладывай, чего там стряслось?

Савьо сел рядом с другом и протянул ему листок.

– Гляди.

Айзек лишь мельком глянул на исписанную убористым почерком бумагу и поднял глаза на писаря.

– Ты мне льстишь, друг Савьо. Я всего лишь безграмотный наёмник, а не учёный школяр. Я не умею читать.

– Ты серьёзно? – Писарь испытующе посмотрел на Пса.

– Вполне.

– Но читать и писать – это же азы! Это элементарно.

– Не для всех, – возразил Айзек. – Зайди в любой бедняцкий квартал и попробуй отыскать там грамотея. Для меня азы – это владение мечом. Ты это умеешь?

Савьо покачал головой.

– Вот видишь. А я не умею читать. И тут нечего стыдиться.

– Но… – Савьо перевёл недоверчивый взгляд с листка в своих руках на невозмутимого Айзека, – но ты ведь говорил, что у тебя был учитель. Чему же он тогда учил тебя?

– Убивать.

Глаза Савьо расширились от ужаса.

– В смысле, убивать?

– В смысле – лишать жизни. – Айзек равнодушно пожал плечами. – А чем, по-твоему, занимаются наёмники на войне? Они убивают врагов. Мой учитель обучал меня военному делу.

Писарь настороженно посмотрел на друга и слегка отодвинулся.

– Так что там написано на этой твоей бумаженции, Савьо? – Пёс постарался придать своему тону побольше беззаботности.

Юноша довольно долго молчал, а потом вздохнул.

– Я случайно увидел это, когда искал старый договор. И потихоньку переписал себе. Если Дьюхаз узнает, он жутко рассердится. – Савьо ткнул пальцем в одну из строчек. – Вот. Здесь написано, в каких портах проходят бои рабов. Судя по всему, ты, Пёс, уже десятый его боец. Все предыдущие не слишком долго протянули. – Писарь почувствовал, как Айзек встревоженно завозился рядом, но даже не взглянул на него. – Если верить этим записям, ты можешь принести ему весьма неплохие деньги. Если, конечно, сумеешь выжить и победить. – Савьо нарочно старался говорить как можно жёстче. Ему казалось, что Айзек обманывает его, и хотелось хоть немного отыграться. – Твой следующий бой состоится в порту Далвейн, где Дьюхаз проиграл немало. Очень похоже, что тебе придётся нелегко. Мы доберёмся туда примерно через две с половиной недели. Ещё там было сказано, что эти бои называются цепными. Ты не знаешь, что это?

– Знаю… – глухо произнёс Пёс. – Я слышал рассказы о таких боях. Рабы дерутся не в клетке, а удерживаемые цепями за щиколотку, за пояс, за шею – в зависимости от фантазии устроителей. И не один на один, а сразу несколько человек. Неудивительно, что работорговец лишился многих бойцов в этой свалке.

Вся обида Савьо растаяла, и он взглянул на Айзека. Но, несмотря на сдавленный голос, лицо его друга оставалось непроницаемым.

– Я верю, что ты справишься. Судя по всему, ты отличный воин.

– Да уж, – Пёс усмехнулся, – воин отличный, а в рабство умудрился загреметь. Ладно, что об этом говорить… Двум смертям не бывать, а одной не миновать. Всё будет так, как будет. А с обратной стороны что?

Савьо перевернул листок.

– Здесь… Знаешь, лучше бы я никогда не видел этого. Это «рабы в деньгах», как выражается сам Дьюхаз.

– Рабы в деньгах? – Айзек вопросительно изогнул бровь.

– Подсчёты, которые он ведёт. Сколько рабов он получил, сколько уже погибло, сколько, по его мнению, он ещё может себе позволить убить, чтобы выручить в разы больше того, что потратил. А это, судя по всему, совсем не сложно. Ведь большую часть он либо купил за бесценок, либо вовсе захватил силой. Получается, что я – его самый дорогой раб. – Савьо со злостью скомкал листок. – Голод и болезни – от них умирает немало народу, это понятно. Но, кроме того, там было записано, куда ещё «расходуются» рабы. Это его слово. Сам работорговец держит несколько наложниц. Но его надсмотрщики и матросня… Время от времени он дарит им рабыню, чтобы они… Чтобы… – Голос писаря задрожал от злости. – А потом этих женщин убивают. Иногда детей…

Айзек ощутил острое желание подбодрить писаря, сказать ему что-нибудь утешительное, он даже поднял руку, собираясь положить её на плечо юноши, но собственное решение не привязываться мгновенно напомнило о себе. Пёс сцепил руки в замок и уставился на них.

– Это отвратительно, но… Но мы ничего не можем изменить.

В глазах Савьо зажглась ненависть.

– Как бы я хотел прикончить Дьюхаза и Уника и освободить всех несчастных в трюме.

Айзек бросил быстрый взгляд на юношу и снова отвернулся.

– Спасать других – опасное и неблагодарное занятие.

Савьо с вызовом глянул на Пса.

– Неужели ты действительно дорожишь только своей жизнью? Айзек, ты ведь такой смелый и решительный. Ты отлично сражаешься, ты многое умеешь. Тебе никогда не хотелось совершить нечто героическое? Спасти кого-нибудь от ужасной доли?

– Я уже говорил… Я не из тех, кто бросится спасать других, позабыв про себя.

Писарь ударил кулаком по койке.

– Что ты твердишь эту фразу, словно заученную? Ты загляни к себе в душу, загляни в своё сердце, Айзек. Неужели тебе действительно никогда не хотелось сделать доброе дело и кому-то помочь?

Пёс поднял глаза на юношу – и Савьо удивился, насколько колючим и отчуждённым стал взгляд парня.

– Нет. Никогда. Для меня самое главное – моя шкура. Что станется с другими, меня мало интересует. Моя единственная цель – сбежать и больше никогда не видеть работорговца и его подручного. И ты дурак, Савьо, если жаждешь чего-то большего. Это только в сказках герои побеждают и живут долго и счастливо, любимые и почитаемые всеми. В настоящей жизни так не будет. Раз, два поможешь несчастным и перейдёшь дорогу властолюбивым богачам, а потом окажешься закопанным где-нибудь в куче отходов – мёртвый и никем не почитаемый. И я не хочу себе такой участи.

Савьо вскочил с койки и принялся мерить каюту шагами.

– Ты прав, разумеется. И кто я такой, чтобы судить тебя? Ведь мне самому никогда не хватало храбрости и духу выступить против несправедливости. Но лишь здесь, на корабле Дьюхаза, я столкнулся с таким беспросветным злом. Порой мне кажется, что благоразумие вот-вот покинет меня и я не смогу дольше стоять в стороне. Как бы я хотел быть таким же храбрым, как ты, Айзек! Тогда бы я мог бороться с работорговцем и Чёрным Человеком.

– Тебе не справиться с Дьюхазом и Уником. Ты погубишь себя.

– Ну и пусть! – выкрикнул Савьо. – Ведь должен же хоть кто-то выступить против них. Когда сильные и смелые не хотят протянуть руку помощи, слабым приходится взваливать на себя весь груз.

Пёс встал. В его глазах уже не осталось ни капли дружелюбия.

– Я. Никому. Ничего. Не. Должен. – Казалось, парень впечатывает каждое слово в стены каюты. – Я не обязан никого спасать и защищать. И довольно об этом. – Айзек направился к своей постели в углу. – Да, и не забудь избавиться от этой бумаженции, если не хочешь снова быть битым из-за собственной глупости.

Писаря захлестнуло возмущение.

– Глупости? Чужие жизни – для тебя глупости?

Савьо напрасно ждал ответа – парень молча устроился на куче тряпок и отвернулся к стене. Наконец, писарь не выдержал.

– Знаешь, Пёс, что я о тебе думаю? Ты трусливый и бессердечный!

Не дождавшись ответа и на этот раз, Савьо лёг на узкую койку и завернулся в одеяло, пытаясь заглушить уныние, которым обернулся гнев. Но всё тщетно – сон не шёл. Полежав ещё немного, юноша ощутил, что койка под ним начала раскачиваться куда сильнее обычного.

«Похоже, морю сегодня тоже никак не успокоиться», – усмехнулся про себя Савьо. Но его мимолётное веселье закончилось уже со следующей волной, когда писарь ощутил, как жутко его мутит.

Поднявшись и с трудом удерживаясь на ногах от качки, Савьо побрёл к двери.

«А Псу хоть бы хны. Спит себе и даже не чувствует себя виноватым», – с горечью отметил юноша.

Дежурившие в полутёмном коридоре надсмотрщики едва удостоили вниманием бледного как полотно писаря. Поднявшись по ведущей на палубу лестнице, Савьо замер на последней ступеньке, судорожно вцепившись в косяк. Вопреки его ожиданиям, на судне не царила суматоха. Всего несколько матросов – не особенно, впрочем, встревоженных – возились у мачты, натягивая леера.

Холодный солёный ветер понемногу успокаивал разгоряченную голову юноши и его отчаянно колотящееся сердце. Тошнота, кажется, тоже отступала. Савьо глянул на низкое небо, затянутое свинцовыми тучами, сквозь которые не сумели пробиться ни луна, ни звёзды. И тут корабль ухнул вниз с очередной волны.

На четвереньках, отчаянно цепляясь за мокрую палубу, писарь бросился к фальшборту, где его и вывернуло наизнанку. От вида плясавших под ним волн – мутно-зелёных, с гребешками белой пены – у Савьо закружилась голова. Благо пустому желудку больше нечего было отдавать.

Опустившись на палубу, юноша прислонился к фальшборту и крепко вцепился обеими руками в стойку – его нещадно мутило, ветер рвал на нём полы рубахи, а море продолжало швырять корабль с волны на волну. Савьо с тоской посмотрел на казавшиеся недосягаемыми каюты. Над головой сверкнуло, и юношу оглушил раскат грома. А в следующее мгновение через борт перевалилась волна и прокатилась по палубе, едва не смыв перепуганного писаря. Отплёвываясь от солёной воды, он ещё крепче ухватился за стойку.

– Отцепись ты уже от неё, ради всех богов.

Савьо не видел, как возникла рядом с ним не очень высокая фигура. В темноте и со страху он не мог разглядеть и расслышать, кто именно так настойчиво тянул его за собой, но послушно покорился – не хвататься же всю ночь за фальшборт.

Писаря нещадно швыряло по палубе, но незнакомец крепко держал его за шкирку – силы и ловкости ему было не занимать. Пару раз они спотыкались и падали, и почти тут же их накрывало волной, но матрос (как про себя решил Савьо) каждый раз умудрялся уцепиться свободной рукой за что-нибудь. Наконец, возблагодарив всех богов, писарь оказался в коридоре и ухватился за стену. Как раз когда он повернулся, чтобы выразить признательность своему спасителю, очередная вспышка молнии осветила корабль – и слова благодарности застряли у Савьо в горле. Перед ним, бледный, словно призрак, и невероятно вымокший, стоял Айзек. Бросив на писаря мрачный взгляд, парень молча зашагал к каюте. А Савьо просто стоял и смотрел ему вслед. Юноша понимал, что следует поблагодарить спасшего его Айзека, но не мог выдавить из себя даже простенького «спасибо».

Савьо ещё долго стоял в коридоре, отчаянно цепляясь за стену и дрожа от нестерпимого холода. У него недоставало решимости пойти в каюту. Юноша был не готов встретиться с бывшим другом.

Наконец, абсолютно вымотанный и продрогший, Савьо вернулся в их тесную каморку. Разложив на столе мокрую одежду, Айзек сидел на своём месте и неуклюже пытался перебинтовать какой-то грязной тряпкой вновь кровоточащее плечо. Он даже не глянул на вошедшего.

Савьо оторвал лоскут от своей простыни – самого чистого из того, что было под рукой, – и, осторожно ступая по всё ещё качающемуся полу, приблизился к Псу.

– Дай, я помогу.

Парень ничего не ответил и продолжил свои неумелые попытки.

– Дай. – Савьо потянулся помочь, но Айзек отдёрнул руку.

– Сам разберусь.

Писарь отошёл и уныло принялся наблюдать за парнем.

– Спасибо, что спас меня. Хотя я и не знаю, зачем ты это сделал.

– Чтобы самому не сдохнуть, разумеется, – зло выплюнул Пёс. – Похоже, ты единственный лекарь на этом корабле, который снизойдёт до того, чтобы подлатать меня. А я вовсе не горю желанием последовать примеру прочих бойцов Дьюхаза. Я намерен выжить и выбраться отсюда.

– Тогда тем более дай мне помочь тебе. – Савьо снова опустился на корточки перед парнем. – Сам сказал, я лекарь. А ты, похоже, не особо сноровист в перевязывании ран, наёмник.

Пёс угрюмо кивнул.

– Валяй, лекарь.

Глава 7 Сны и фантомы

Снаружи бушевала гроза, и непогода просилась внутрь, барабаня в ставни мокрыми лапами дождя. Но здесь, у огня, да ещё под новым одеялом, было так приятно дремать. А если спрятаться под тёплую, немного пахнущую сыростью шерсть с головой, можно представить себя храбрым алхимиком или исследователем дальних стран, который спасается от непогоды в пещере, полной невиданных сокровищ. И их непременно стережёт огромный чешуйчатый дракон.

Мальчик осторожно выглянул из своего убежища. Светлые пятна, отбрасываемые огнём, пускались в пляс по деревянным стенам, скользили по доброму и немного усталому лицу матери. Она тихонько напевала, качая на коленях забавную сморщенную малышку, и он невольно залюбовался ими.

Но стоило только моргнуть, как тепло и безопасность родного дома исчезли, оставив его под открытым небом. За спиной в небо взметнулось пламя пожарища, и мальчик в ужасе бросился бежать. Он нёсся по пожухшему от летних засух полю, не обращая внимания на хлеставшие по босым пяткам стебли трав. Одеяло промокло от росы и стало тяжёлым, и мальчик бросил его. Ребёнку казалось, что отчаянные крики погибающих людей, ржание лошадей и лай собак, пойманных в огненную ловушку, преследуют его, не давая остановиться. Мир вокруг затуманился от появившихся предательниц-слёз, мальчик не заметил промытую давними дождями канавку и растянулся на земле. Что-то больно впилось ему в грудь. Всхлипывая, он перевернулся на спину и вытащил из-под рубашки подаренный отцом амулет – деревянную фигурку оленёнка на грубом шнурке. Зажав в ладошке подарок, мальчик вытирал непослушные слёзы и шептал:

– Папа, папочка, мамочка…

– Мама… – Звук собственного голоса вырвал его из объятий сна, и Савьо открыл глаза.

Над ним в неясном свете приближающегося утра маячил низкий деревянный потолок каюты. Что-то тяжёлое и удушающее давило на шею. Юноша поднял руку, и его пальцы коснулись гладкой металлической поверхности. Ошейник. Он никак не мог привыкнуть к своему новому «украшению», которым одарили его Уник и Дьюхаз накануне. Но ошейник всё же был лучше кандалов. И, по крайней мере, почти не натирал шею благодаря кожаной подкладке внутри.

Писарь перевернулся на бок и пощупал зашитый в кармане штанов амулет. Его самое ценное имущество – фигурка оленя на шнурке – было на месте. Савьо не решался носить её на шее, опасаясь, что может потерять или Уник с Дьюхазом по какой-нибудь глупой прихоти решат отнять его единственное сокровище, а потому однажды зашил амулет в кармане, воспользовавшись найденными на корабле лекарскими иглами и нитками, зная наверняка, что там он будет в безопасности. Чего не скажешь, спрячь юноша фигурку в каюте – надсмотрщики время от времени появлялись здесь и переворачивали всё вверх дном в поисках неких предметов, которые могли бы показаться им опасными. И писарь был почти уверен, что это было скорее развлечение для них самих, чем приказ работорговца.

Савьо сел и только теперь заметил укутавшуюся в одеяло фигуру – Айзек, скорчившись, сидел в своём углу. Прошло уже два дня с той кошмарной ночи, когда писарь и боец разругались. С той поры парни вроде и соблюдали видимость перемирия и даже перебрасывались ничего не значащими фразами, но зародившегося сначала доверия и в помине не было.

– Доброе утро! – Писарь встал и потянулся, прогоняя остатки ночного кошмара.

Айзек немного приподнял голову.

– Доброе.

– А ты чего, не спал, что ли? – Савьо принялся обуваться.

– Спал.

Что-то в голосе Пса насторожило писаря.

– И давно проснулся?

– Нет.

И тут Савьо понял. Он уже не раз слышал у Айзека эти глухие, напряжённые интонации после встреч с Дьюхазом или Уником, когда те пребывали в скверном расположении духа. Писарь уже достаточно знал Пса, чтобы догадаться, что парень и сейчас пытался скрыть мучительную боль.

Напрочь позабыв про свою обиду, Савьо поспешил к Айзеку.

– Что случилось? Плечо болит?

– С чего ты взял? – Пёс быстро отвернулся.

– Айзек. Посмотри на меня.

Писарь осторожно повернул лицо парня к себе, мысленно отметив, насколько горячей была щека, и ахнул. Взмокшие волосы Айзека налипли на мертвенно-бледный лоб, во ввалившихся глазах застыло страдание, за одну короткую ночь парень осунулся и, казалось, лишился последних сил.

– Так, Айзек, быстро поднимайся, я помогу тебе дойти до койки. И даже не думай перечить мне! – прибавил юноша, заметив, что боец собирается возразить. – Я лекарь, и мне лучше знать. Сейчас не время поминать былые разногласия. От того, что ты гордо сидишь в своём углу и делаешь вид, что ничего страшного не происходит, лихорадка не пройдёт. Так что давай вставай.