Дорога на Элинор

Глава восьмая

Он оправдывался. Он оправдывался, как мальчишка, случайно запустивший мячом и разбивший оконное стекло. Терехов говорил быстро, глотал слова, на вкус горькие, как недозрелый лимон, а рожденные им фразы получались пресными, как вата, он хотел сказать этой женщине, которая неизвестно кем приходилась погибшему Ресовцеву, что выбора не было, каждый автор, оказавшись в подобном положении, поступил бы так же.

– Но откуда, – воскликнул Терехов, – у грабителя и шантажиста оказался роман вашего… э-э… Ресовцева? И почему там была моя фамилия? Это вы можете объяснить? Значит, они заранее подготовились! Кто-то украл текст у вашего… э-э…

– Эдуард Викторович был моим мужем, – сказала женщина, впервые за последние полчаса прервав молчание. Она слушала сбивчивую речь Терехова внимательно, полузакрыв глаза, Терехов не понимал, чего она от него хочет – признания в непреднамеренном убийстве? Или ждет, что он сейчас на ее глазах тоже покончит с собой?

– Мужем, – повторил Терехов. Странно – майор Мартынов не говорил о том, что у покойного была жена. Из разговора скорее можно было заключить (такой вывод Терехов и сделал), что жил Ресовцев бобылем, иначе почему тело обнаружила соседка, а не сын или вернувшаяся с работы супруга? И фамилия у этой женщины другая – Медовая, а не Ресовцева.

– В этом деле много загадочного, – продолжала Жанна Романовна, руки ее лежали на подлокотниках кресла, глаза смотрели поверх головы Терехова, женщина выглядела спокойной, но Терехов неожиданно понял, что на самом деле она находится на пределе своих сил – физических и душевных. Он увидел, как едва заметно дергается ее подбородок, а пальцы сдавили кожу кресла так, что побелели ногти. Но главное – женщина излучала страх, Терехов не замечал этого раньше, будучи поглощен собственными переживаниями, а теперь вдруг ощутил: воздух в комнате был насыщен стоячими волнами страха, и поза женщины была выражением страха, как в одной из книг по психологии поведения, которую Терехов проштудировал года два назад, когда работал над романом «Смерть, как попытка избавления».

– Вы боитесь меня? – вырвалось у Терехова. Он действительно так подумал: если Жанна Романовна считала его косвенным убийцей мужа, значит, по ее мнению, у него был мотив для этого преступления. Мотив мог сохраниться, и тогда Терехов становился опасен для нее тоже… Она хочет знать и боится этого знания?

– Вас? – Жанна Романовна широко раскрыла глаза. – Что вы можете мне сделать? И зачем?

– Не знаю… Ничего… Я и вашему мужу ничего не сделал… Тут какое-то…

– Да, это я уже слышала, – Медовая сцепила пальцы рук, послышался хруст, будто ломались кости, Терехов испугался, что именно так и произошло, но Жанна Романовна положила руки на колени, пальцы едва заметно дрожали, выдавая ее волнение. – Что вы называете недоразумением? Эдик писал свой единственный роман всю жизнь. Никому не показывал, кроме меня, и потому только я могу сейчас сказать точно: «Вторжение в Элинор» опубликовано под вашим именем. Это не может быть случайно. Кто-то выкрал у Эдика дискеты с текстом. Кто-то стер с «винчестера» директорию, в которой находился роман. Кто-то заменил фамилию Ресовцева на вашу. Кто-то напал на вас в метро, зная, что в вашем портфеле лежит диск с текстом нового романа. Кто-то подменил диски. Кто-то потребовал с вас выкуп за вашу интеллектуальную собственность. Кто-то произвел хакерскую атаку на ваш компьютер, в результате чего текст вашего собственного романа оказался уничтожен. Вся эта цепь событий могла произойти случайно?

– Нет, конечно! – воскликнул Терехов. – Значит, вы понимаете, что я здесь ни при чем! Я только не понимаю, зачем кому-то понадобилось…

– Ни при чем? – перебила Медовая. – Кто может подтвердить, что происшествие в метро вами не придумано? Кто докажет, что не вы сами заразили вирусом свой компьютер?

– Но я не мог попасть в квартиру Ресовцева, взять диск и стереть файлы с его компьютера! Я даже не знал, где он живет – и сейчас, кстати, не знаю тоже. Это ведь не его квартира, верно?

Жанна Романовна пропустила вопрос мимо ушей.

– И мотив у вас был, – заключила она свое обвинение.

– Мотив? – растерялся Терехов. Вот уж в чем он был совершенно уверен, так это в том, что не было у него причины вмешиваться в жизнь совершенно ему не известного Ресовцева.

– Вы исписались, – убежденно сказала Жанна Романовна. – Каждый ваш следующий роман раз в десять хуже предыдущего. Я прочитала их все за эти два дня. Мне важно было понять – почему вы так возненавидели Эдика, что захотели… Я поняла: это ненависть бездарности к таланту. Вы сумели прочитать «Элинор»…

– Как?! – вырвалось у Терехова.

– Не знаю, – отрезала Медовая. – Это вы мне сами объясните. Вы прочитали «Элинор» и поняли, что это ваш шанс подняться на новый уровень популярности. И тогда вы убили Эдика, чтобы выжить самому.

Она сумасшедшая, – подумал Терехов. Конечно, сумасшедшая, как он этого раньше не понял. Эти странные жесты. Этот взгляд, то острый, как лезвие, то отсутствующий, будто женщина погружалась в собственное подсознание, а потом на мгновение всплывала – для того только, чтобы озвучить очередную порцию обвинений. Конечно, она сошла с ума, когда муж – может, даже на ее глазах… Нужно быть с ней осторожным и главное – не спорить. Нельзя спорить с психически больным человеком.

Даже если тебя обвиняют в убийстве?

– Вы противоречите сами себе, – сказал Терехов, высматривая путь к отступлению – до двери шагов пять, а женщина сидит в глубоком кресле, подняться она не успеет, в любом случае у него будет фора… если, конечно, она не заперла дверь на ключ. Он не мог вспомнить…

– Зачем мне было красть «Элинор»? Вы считаете, что это гениальный роман? Допустим. Но ведь мне потом пришлось бы писать следующий. Я уже третью неделю мучаюсь, потому что не знаю, как поступить дальше. «Элинор» – это не мое. Это чужое. Я не могу писать так – не потому, что роман гениален, а просто потому, что он написан в другом стиле, мне совершенно чуждом. Ну, опубликовал я его, потешил публику. А потом? Ведь второго «Элинора» у вашего мужа нет?

– У меня уже нет и мужа, – сказала Медовая. – Вы его убили.

– Как?! Зачем? – вскричал Терехов, не надеясь уже ничего объяснить и думая только о том, как поскорее выбраться из этого дома. Он больше никогда не появится на Шаболовке, никогда не увидит ни эту женщину, ни эту комнату, где, возможно, Ресовцев работал и печатал на машинке (это от нее, должно быть, остался след на столе) свой «гениальный» роман. – Зачем мне было убивать вашего мужа, если я украл его роман и, значит, нуждался в том, чтобы он написал для меня следующий?

На этот логичный вопрос он тоже не получил ответа, что лишь подтверждало безумие его собеседницы – она слышала то, что хотела слышать, говорила то, что намерена была сказать, и любые его оправдания имели не больше шансов дойти до ее сознания, чем глас небесный или доносившиеся с улицы громкие голоса.

Жанна Романовна опять хрустнула пальцами (на этот раз звук получился значительно более тихим), протянула ладони к Терехову, коснулась его колен и сказала неожиданно спокойным и даже дружелюбным голосом:

– Вы решили, что я сумасшедшая? Я действительно произвожу такое впечатление?

– Э-э… – Терехов растерялся окончательно. – Совсем нет…

– Да, – улыбнулась Медовая. – Поймите, Владимир Эрнстович, я всего лишь хочу узнать истину. И кроме вас, помочь мне в этом не может никто. Мы можем сделать это вдвоем: я, вдова жертвы, и вы, убийца.

– Я не…

– Неважно, что вы думаете по этому поводу. Объективно убийца – вы. Давайте примем это как данность и начнем разбираться в том, как все случилось.

– Но я не убивал вашего мужа! Я его никогда в жизни не видел!

Терехов нашел наконец в себе силы подняться и ринулся к двери, будто хотел протаранить ее своим телом. Он ожидал, что получит подножку, а может, даже пулю в спину, кто знает, не держит ли Жанна Романовна пистолет в кармане платья или в ящике стола. Он еще успел оценить бредовость обеих мыслей – спрятать оружие в узком платье было невозможно, а чтобы дотянуться до ящиков, женщине пришлось бы встать и обойти стол. Терехов рванул дверь на себя, тут же вспомнил, что открывалась она не в комнату, а в коридор, и тогда дверь распахнулась – она и не была заперта, – в коротком коридорчике по-прежнему было пусто, и Терехов скатился по лестнице, будто за ним гнались по меньшей мере десять грабителей с ножами.

В себя он пришел на улице перед киоском, на прилавке которого к матрешкам добавились еще и три больших колобка с физиономиями Березовского, Гусинского и Абрамовича – трех евреев, съевших Россию.

– Поговорили? – радостно приветствовал Терехова продавец.

Отвечать Терехов не стал, не стал и оглядываться – быстро пошел в сторону подземного перехода, последними словами ругая себя за нелепое желание узнать, кем был самоубийца, по-видимому, действительно написавший «Вторжение в Элинор».

У метро «Шаболовская» Терехов несколько раз огляделся, представив себе, как это выглядит со стороны – никаких способностей к конспирации у него не было, наверняка он производил впечатление человека, скрывающегося от бдительного ока московской милиции, любой мог подумать, что у него не в порядке документы, и сдать ближайшему постовому.

К черту! – думал Терехов, дожидаясь поезда. – К черту все! Не было никакого «Элинора». Нужно жить, как жил. Забыть все это, как дурной сон. И голос в трубке, и собственный нездоровый интерес, и женщину эту, и ее нелепое обвинение.

Беда в том, что именно дурные сны Терехову почему-то запоминались надолго, а хорошие он забывал сразу, как только просыпался – оставалось ощущение чего-то приятного, но вспомнить конкретное содержание он не мог никогда, как ни пытался, причем, чем больше прилагал усилий, чтобы вспомнить, тем скорее исчезало хорошее настроение, оставшееся после сна, и возвращалась обычная утренняя тягомотина, будто и не снилось ему ничего возвышенного, бодрящего и вселяющего уверенность в успехе.

Домой возвращаться не хотелось, и Терехов поехал в центр, побродить по Новому Арбату, потолкаться в магазинах, послушать, о чем говорят в народе и, может, услышать собственную фамилию хоть в каком-нибудь, пусть даже отрицательном, контексте.

Мобильник зазвонил, когда Терехов вышел из метро «Арбатская» и направлялся к подземному переходу. Номер, высветившийся на дисплее, был Терехову не знаком, обычно он на такие звонки не отвечал, но сегодня мысли его были в полном раздрае, и палец сам нажал на кнопку включения.

– Владимир Эрнстович, – сказал голос, который Терехов узнал бы теперь среди тысяч или даже миллионов, – мы вообще-то не закончили разговор. Где вы сейчас?

Терехов хотел сказать, что это ее не касается, но ответ сложился сам и произнесся, будто приготовленный заранее:

– На Новом Арбате. Я тут часто обедаю в кафе «Кружевница».

– Приятное место, – согласилась Жанна Романовна. – Если вы закажете мне бутылочку «Фанты» и кофе – можно черный со сливками, – то я присоединюсь к вам через… скажем, через четверть часа.

Нужно было отключить связь, не отвечая. Нужно было вернуться в метро и поехать домой, а лучше – куда-нибудь за город, чтобы в осеннем влажном лесу проветрить и привести наконец в порядок растрепавшиеся мысли. Можно было, в конце концов, потребовать от госпожи Медовой, чтобы она оставила его в покое.

– Хорошо, – сказал Терехов. – Обычно я занимаю столик у окна.

Если он действительно собирался продолжить разговор, стоило ли убегать из квартиры на Шаболовке?

Стоило, – подумал Терехов. Там была чужая территория. Там я чувствовал себя, как бактерия под окуляром микроскопа. Здесь – другое дело. При людях. В привычной обстановке. Совсем другой разговор. У него тоже есть вопросы к этой женщине. Нужно, наконец, покончить с неприятной историей – раз и навсегда.

Он заказал бутылку «Пльзенского» и сушки, а для Жанны Романовны – «фанту», кофе и плитку шоколада «Вдохновение». Официант принес заказанное, а из-за его спины (откуда она появилась? Терехов не видел, чтобы кто-нибудь входил в зал!) возникла Медовая все в той же коричневой куртке и тихо опустилась на стул напротив Терехова.

– Спасибо, – сказала она, обращаясь не к визави, а к официанту, тот кивнул, улыбнулся поощряюще и исчез, оставив на столе пенящийся бокал пива и дымящуюся чашку кофе.

– Вы ведь на самом деле не жена Ресовцева! – вырвалось у Терехова.

– Нет, – охотно согласилась Медовая. – Формально – нет. Это что-нибудь меняет в наших планах?

– А у нас есть общие планы? – удивился Терехов, чувствуя, как разговор опять уходит из-под его контроля.

– Конечно. – Жанна Романовна сделала несколько глотков из бокала с «фантой», а потом отпила из чашки с кофе. – Я расследую смерть своего… вы не возражаете, если я буду называть Эдика мужем? Так мы с ним начали считать в свое время, а то, что не было штампа в паспорте… Это важно? Я расследую смерть мужа и сейчас провожу допрос главного – и по-видимому, единственного – подозреваемого.

– Допрос?

– Я хотела поговорить с вами – вы, кстати, тоже искали такого разговора, если поехали на Шаболовку… Но говорить по-человечески не захотели. Значит – пусть будет допрос.

– Могу я позвонить своему адвокату? – усмехнулся Терехов. В привычной обстановке он чувствовал себя совершенно иначе, нежели в чужой комнате.

– И первый мой вопрос: опишите, пожалуйста, во всех деталях тот день, когда у вас, как вы утверждаете, украли дипломат с дисками, – сказала Жанна Романовна, пропустив вопрос Терехова мимо ушей.

Терехов медленно, глоток за глотком, выпил пиво, он никуда не торопился, он мог, в конце концов, позвать официанта, расплатиться и уйти, он говорил с этой женщиной только потому, что, как и она, хотел выяснить правду.

Слово за словом, вспоминая мельчайшие и, возможно, совершенно не нужные, детали, Терехов рассказал обо всем, что происходило в тот проклятый, гнусный, нелепый, суматошный день. Жанна Романовна слушала внимательно, но Терехову почему-то казалось, что все это ей давно известно, она ждала новой информации, и потому он старался вспомнить даже такие детали, которые ему самому были вовсе не интересны и не относились к делу ни в малейшей степени. Например, как радовался Сергей, обнаружив, что Тереховский «винчестер» испорчен, по-видимому, окончательно. А ведь сосед действительно радовался – чему, собственно? В тот день Терехов не обратил на это внимания, а сейчас вспомнилось и показалось странным.

Терехов говорил долго, официант принес еще кофе – две чашки, и пива тоже на столе прибавилось. Наконец Терехов дошел в своем рассказе до того момента, когда он вынужден был разрешить публикацию не своего произведения, потому что сроки поджимали и другого выхода не было. Так ему, во всяком случае, тогда казалось.

– Другого выхода не было, – повторила Жанна Романовна.

– Всегда есть другой выход, – сказала она. – Что же… Я лишь убедилась в том, что все это было подстроено. Здесь не может быть случайности – слишком мала вероятность совпадений.

– Понимаю… – пробормотал Терехов. – Но зачем? Кому это было нужно?

– Это нам и нужно выяснить, – сказала Медовая со странным блеском в глазах.

– И почему, – перебил женщину Терехов, – мне подсунули роман именно вашего… э-э… мужа? Откуда у них взялась рукопись? Вы говорите, он дорожил этим текстом…

– Эдик писал роман много лет, – помрачнела Жанна Романовна. – Он даже мне не показывал его целиком. Так… отдельные куски. То, что, как ему казалось, имело отношение к нам двоим.

– Вы… Прототип Левии в романе…

– Не совсем. Многое, конечно, взято и у меня. Не о том сейчас речь, – оборвала себя Медовая. – По вашей версии получается, что некие злоумышленники переписали с компьютера Эдика файл с романом, потом устроили подмену, заразили вирусом ваш компьютер, чтобы уничтожить ваш роман окончательно и лишить вас выбора.

– Так, – кивнул Терехов.

– Нет! – воскликнула Жанна Романовна.

– Нет? – растерялся Терехов.

– Логики нет, – пояснила Медовая. – Получается, что подмена была выгодна третьей стороне, а это полная чепуха. К тому же, Эдик в последние дни болел, не выходил на улицу, и если бы кто-то попытался…

– Информацию с компьютера опытный хакер может…

– Да, конечно! И я опять спрашиваю – зачем? Кому выгодно? Никому – кроме вас.

– А мне-то к чему? – поразился Терехов. – Я понятия не имел о существовании вашего мужа. Я не знал о его романе. Я писал свой – и у меня не было никаких проблем с публикацией.

– Ваш роман… – Медовая пренебрежительно отмахнулась. – Я читала предыдущие… Муть. Китч.

– Читателям нравится…

– Пипл хавает, да? – презрительно усмехнулась Жанна Романовна. – А «Элинор» – это настоящее. Литература. То, чего у вас не было в помине. Вы узнали об Эдике. О том, что он писал вещь для себя. Подумали, что если подменить, то, кроме самого Эдика, никто не узнает. А Эдик… Что Эдик? Как он сможет доказать? Судиться с вами? Вам это только славы прибавит, а Эдика суд окончательно свел бы с ума. Он и так… Вон в Англии… Роулинг, автор «Гарри Поттера»… Она ведь украла кое-какие эпизоды из романа одной американки. Был суд. И что? Доказать ничего не удалось…

– То эпизоды, а то целый роман, – покачал головой Терехов. – Запросто доказали бы, что я – плагиатор.

– Почему же вы пошли на это? – подняла брови Медовая. – Вы получили чужую рукопись и понесли ее в издательство, как свою. Вы не могли не понимать – я следую вашей логике, не своей, – что у текста есть автор, и когда книга выйдет, он может предъявить претензии и свое авторство доказать в суде. Вы должны были понимать, в какую грязь…

– Нет, не так, – пробормотал Терехов. Все действительно было не так, хотя, если рассуждать определенным образом и знать все, что случилось потом, то интерпретация Жанны Романовны выглядела вполне логичной. – Я не украл текст, мне его навязали.

– Вы опять клоните к тому, что у вас не было выбора, – сказала Медовая. – Опять говорите о ком-то третьем… Отбросьте это звено. Не было его. Это ваша фантазия. Вы все проделали сами – и, следовательно, убили Эдика своим поступком.

– Я не знал вашего…

– Вы были у него! Думаете, я этого не знаю? Вы были у него несколько дней назад, накануне выхода романа из печати.

– О чем вы? – удивился Терехов. – Я? Был у вас?

– У Эдика.

– А вы… Если он ваш муж…

– Мы обсуждаем наши отношения или ваше преступление?

– Какое… Я не знал Ресовцева! Я не был у вас дома! Никогда! – Терехов не заметил, как перешел на крик, официант уже спешил к их столику, а метрдотель, стоя у выхода в кухню, делал какие-то знаки – видимо, призывал к спокойствию.

В зале прекратился стук вилок и ножей, стих монотонный гул разговоров, все головы обернулись в их сторону, и Терехов почувствовал себя будто на лобном месте, голова его лежала на плахе, он не видел палача, но ощущал его присутствие, его тяжелую походку, под ним прогибались доски настила, а холодная сталь меча на мгновение коснулась затылка, будто человек в красном примеривался для точного удара.

Видение было мгновенным и исчезло, когда подошедший к столику официант спросил, все ли в порядке.

– Да-да, – Медовая одарила официанта странной улыбкой, – принесите нам еще по чашечке кофе, пожалуйста.

– Я все время надеялась, что в вас заговорит наконец совесть, – сказала она, когда официант отошел, а гул разговоров в зале возобновился. – Я думала, что… Ну хорошо. О вашем посещении я узнала от соседки после того, как… После того, как Эдика не стало.

– Я никогда не был… – Терехов не закончил фразу. Он знал, что не был знаком с Ресовцевым, но убежденный блеск в глазах женщины свидетельствовал: она верила в то, что сказанное ею – правда. И спорить бессмысленно. Он был у Ресовцева? Пусть докажет.

– Вас не было дома, когда я… приходил к вашему мужу? – выдавил Терехов.

– К сожалению. У нас с мужем были особые отношения, вас они не касаются ни в коей мере, – сказала Медовая, подняв на Терехова тяжелый взгляд. – Меня не было дома весь вечер, и Эдик ничего не сказал о вашем посещении.

– Так почему же вы…

– Когда Эдик… когда это произошло… Была милиция, следователь, они опрашивали всех, соседей тоже… Я слышала, как Лидия Марковна… она живет этажом ниже… сказала, что вечером у мужа был посетитель. Милицию это не заинтересовало, они хотели знать, что происходило в день, когда… Я потом зашла к Лидии Марковне, и она мне описала… Это были вы! Среднего роста, лет сорок с небольшим, серый костюм – вы и сейчас в нем, – зеленая рубашка в светлую полоску и бежевый галстук – тот, что сейчас на вас. Волосы черные с проседью, зачесаны на косой пробор… Большой нос с горбинкой… Гладко выбрит…

– И все это вам сказала соседка? – иронически поинтересовался Терехов. Конечно, Медовая просто описала то, что видела, правда, рубашка на нем сейчас была бежевая, но зеленая действительно висела на плечиках в шкафу, откуда эта женщина могла знать о ее существовании? Впрочем, даже сказав наобум, она вряд ли ошиблась бы – у всякого мужчины есть в запасе рубашка зеленого, модного нынче цвета.

– Все это мне сказала соседка, – повторила Жанна Романовна. – И еще сказала, что пришли вы примерно в восемь часов, в руке у вас был черный кейс, вы долго звонили в дверь, а Эдик в это время дремал и открыл не сразу. Вы пробыли у него около часа. Ушли в начале десятого.

– Все это время ваша соседка смотрела в дверной глазок? – Терехов пытался свести разговор к шутке, но иронию Жанна Романовна не воспринимала.

– Нет, – сказала она, – Лидия Марковна услышала, как хлопнула дверь, и выглянула посмотреть – из чистого любопытства.

– Господи, – пробормотал Терехов. – Что же это происходит на свете? Все слова… Ваши слова, мои слова…

– А есть еще «Вторжение в Элинор», тираж пятнадцать тысяч, – напомнила Медовая. – И Эдуард Ресовцев, которого хоронят завтра в три часа. Вы придете?

Вопрос оказался для Терехова неожиданным. Он не думал о том, что самоубийцу, возможно, еще не похоронили. Прийти на похороны? Только не это! И вообще нужно заканчивать с этой сюрреалистической ситуацией. Почему он пошел на Шаболовку? Чтобы узнать, кем на самом деле был Ресовцев. Это он теперь знал. И достаточно. Хватит.

Терехов поискал глазами официанта, жестом попросил счет, бросил на принесенную тарелочку сотенную ассигнацию, поднялся и пошел к выходу, не взглянув на Жанну Романовну, сидевшую неподвижно и будто потерявшую всякий интерес к происходившему.

Терехов ушел, сел в первый же троллейбус, шедший совсем не в ту сторону, куда ему нужно было ехать, забился в угол, закрыл глаза.

Почему она лжет? Что она может сделать ему на самом деле? Мало ли кого видела соседка, если видела вообще. Но ведь Ресовцев звонил в час своей гибели и обвинял Терехова. Рукопись его романа действительно оказалась у Терехова при странных обстоятельствах. Кто требовал выкуп? Кто, черт возьми, еще был причастен к похищению?

Господи, думал Терехов, зачем только я поддался искушению? Объяснил бы Варваре, что рукопись пропала, не убили бы меня! Заставили бы вернуть часть аванса – что еще? Почему я так уверенно говорил этой женщине, что у меня не было иного выхода? Был выход, всегда есть выход, а за неправильные поступки нужно платить, вот я сейчас и плачу.

– Конечная, – объявил водитель. – Просьба освободить салон.

Обращался он лично к Терехову – кроме него, в троллейбусе никого не было.

В район новостроек Юго-Запада Терехов никогда не ездил, он даже не знал, есть ли поблизости метро, вокруг стояли шестнадцатиэтажки, такие же, как на противоположном конце Москвы. А может, троллейбус сделал круг и вернулся туда, откуда выехал?

Терехов заметил отъезжавшее от одного из домов такси и замахал руками. Водитель притормозил, равнодушно подождал, пока Терехов пробирался к машине через завалы стройматериалов.

Почему-то Терехов назвал не домашний адрес, а адрес Маргариты, ему нужно было хотя бы сегодня чье-нибудь живое участие, а Маргарите достаточно того, что он вернулся, она примет, отогреет, накормит – а дальше видно будет.

Он позвонил в знакомую дверь, прислушался – обычно Маргарита в кухне или гостиной начинала искать тапочки, она вечно их где-нибудь оставляла, а пол в прихожей был холодным… Терехов услышал странные звуки, будто что-то упало, и разговор какой-то – далеко, не в гостиной, скорее в спальне, хотя с кем Маргарита могла говорить в спальне? У нее и телефон на журнальном столике, есть еще ответвление в кухню, но звук доносился не оттуда. В прихожей послышались наконец быстрые шаги, дверь приоткрылась на цепочку, Маргарита выглянула в наспех наброшенном халате, разгоряченная, с пылающими щеками, Терехов много раз видел ее такой, но было это всегда после… Господи! Тут до него, наконец, дошло, и слова Маргариты он услышал будто через плотный занавес:

– Это ты?.. Извини, я не… Ты не мог бы в другой раз? И вообще, мы вроде…

– Да, конечно, – пробормотал Терехов и побрел к лестнице.

Домой он дошел пешком. У подъезда стояла милицейская машина, водитель то ли дремал, то ли размышлял о чем-то, опустив голову на рулевое колесо, а где были те, кого он привез? Неужели…

Терехов не стал ждать лифта, поднялся на третий этаж, ожидая увидеть у своей двери представителей власти. На лестничной площадке никого не было, правда в темноте (лампочка несколько дней назад перегорела, а новую не вставили) разглядеть что-то было трудно, Терехову показалось, что на фоне окна мелькнула тень, но это была, конечно, игра воображения. Он повернул ключ, вошел в прихожую и затылком ощутил, что кто-то вошел следом. Спина мгновенно покрылась холодным потом, пальцы задрожали, почему-то Терехов боялся повернуться, нащупал выключатель, свет вспыхнул неярко, как-то даже расслабленно, будто его размазали по стенам, растерли, и голос показался тоже размазанным и растертым, что-то странное творилось у Терехова со слухом, как и со зрением.

– Вы позволите? – спросила Жанна Романовна. Впрочем, на самом деле это был, конечно, не вопрос, а требование, которому Терехов не мог не подчиниться.

Женщина успела переодеться – сейчас на ней был темно-синий махровый свитер и такого же цвета брюки, она стала похожа на юношу, какого-то голливудского персонажа, Терехов даже мог бы вспомнить на кого именно, если бы хоть на секунду был способен расслабить мысленное напряжение. Ему показалось, что у Медовой в руке пистолет – что-то темное, тяжелое, – он отпрянул, едва не опрокинул вешалку и, только вглядевшись, понял, что женщина держит сумочку.

– Чего вы от меня хотите? – воскликнул Терехов.

– Правды, – сказала Жанна Романовна.

Почему-то Терехову пришла в голову нелепая мысль: если сейчас Маргарита решит мириться и явится к нему, как это не раз бывало, то присутствие здесь чужой женщины будет выглядеть совсем неприлично.

Медовая прошла в гостиную, нащупала выключатель и, когда вспыхнула люстра, села именно туда, куда Терехов не стал бы сажать гостью – в угол дивана, самое темное место в комнате.

– Почему вы меня преследуете? – спросил он, оставаясь у двери и показывая всем видом, что не намерен вести долгие разговоры и, тем более, оказывать Медовой знаки внимания.

– Я думала, что хорошо его знаю, – тихо сказала Жанна Романовна из полумрака, – а оказалось, что… Или это вы… Но ведь вы ничего в романе не дописывали, верно? Только взяли диск и передали в издательство?

Терехов молчал, он не очень понимал, отчего Медовая заговорила о романе, а не об авторе.

– Странный у нас был брак, – медленно сказала Жанна Романовна, будто не с Тереховым разговаривала, а сама с собой. – Мы познакомились с Эдиком… да, в восемьдесят пятом, как раз началась перестройка. В нашей жизни тоже… Я окончила школу, собиралась учиться дальше, только не знала – чему. И зачем. Родители говорили: «Жанна, без высшего образования человек неполноценный». А мне было достаточно школы… Он меня учил. Всему. Мне не нужны оказались вузы – Эдик знал столько, что хватило бы на десять профессоров и сто доцентов.

– Зачем вы мне это рассказываете? – прервал Терехов монотонный поток слов, пересек гостиную и опустился на противоположный от Жанны Романовны край дивана. Отсюда он хотя бы видел ее лицо и поразился, поняв, что женщина плачет. Голос звучал ровно, а слезы текли сами по себе.

– Он тогда начал писать «Элинор», – продолжала Медовая, не обращая ни на самого Терехова, ни на его слова никакого внимания. – «Книгу моей жизни», говорил он. Вы ведь читали роман? Хотя… Почему я спрашиваю? Вы его еще и писали, верно?

– Не надо, – вырвалось у Терехова.

– Не надо, – повторила Жанна Романовна. – Помните, как Левия пришла к Ноэлю, а он был погружен в себя, медитировал, она ему помешала, и он непроизвольно…

– Помню, – буркнул Терехов.

– Это действительно было, – сказала Медовая, – я тогда пришла к Эдику не вовремя, он был занят, писал и посмотрел на меня так, что… Мне показалось, что я рассыпаюсь на атомы, пространство вокруг меня плавится, а время исчезает… Вы можете себе вообразить, как исчезает время? Это было. Или не было? Когда нет времени, то ничего не происходит, и происходит все – сразу и окончательно. Видишь мир целиком – с собственными идеями, решениями и с их воплощением, с причинами и следствиями, которые лежат друг в друге, как карандаши в пенале… Это ужасно! – вырвалось у нее. – Я думала, что на какое-то время сошла с ума. А теперь прочитала в вашем… в Эдикином романе и поняла, что для него это было обычное состояние: он умел выводить себя из потока времени…

– Это фантастика, – напомнил Терехов. – Это все придумано.

– Для вас – фантастика, – резко сказала Жанна Романовна, – потому что вы через это не прошли, вы – снаружи, а я была внутри. Мы слишком редко виделись с Эдиком…

– Наверно, я чего-то не понимаю, – сказал Терехов, пытаясь перевести разговор на менее опасную, как ему казалось, тему. – Вы были замужем за Ресовским. И говорите, что редко виделись. Вы разошлись?

– Нет, – покачала головой Медовая. – Эдик и сейчас мой муж. Но жили мы раздельно. Он – на Шаболовке, а я…

Она запнулась, Терехов подумал, что женщина не хочет называть своего адреса.

– Жанна Романовна, – сказал он, приняв наконец решение, самое правильное, как он подумал, в сложившейся ситуации, – так уж получилось, что роман вашего мужа оказался издан под моим именем.

– Получилось? – с иронией спросила Жанна Романовна.

– Давайте не будем создавать лишних сложностей. Вы имеете право на гонорар, и я вам отдам все деньги, которые мне за эту книгу положены. Не очень большая по нынешним временам сумма – тысячи полторы. Долларов, конечно, не рублей.

Медовая поднялась с дивана, волосы ее почему-то распушились и в свете люстры выглядели золотистым шлемом.

– Вы хотите откупиться? – удивленно спросила она. – Вы убили человека и хотите…

– Не убивал я вашего мужа! – закричал Терехов и тоже вскочил на ноги. – Не знал я его, не был я у него никогда!

Неожиданная мысль заставила Терехова замолчать. Он вспомнил. Почему он не вспомнил этого раньше? Потому что невозможное нельзя вспомнить. Невозможное не проникает в память, обтекает сознание, погружается в глубину, чтобы там исчезнуть навсегда.

Он прошел к компьютеру, сел во вращающееся кресло, так ему было спокойнее, здесь он привык думать, а на диване ему нравилось заниматься совсем другими делами – читать книжку или целоваться; правда, целовался он на диване только с Аленой и было это очень давно, но все равно: не думалось ему на диване, никакие мысли в голову не приходили.

– Вам знаком мальчик, – начал Терехов, собирая в памяти мозаику, давно уже распавшуюся на не связанные друг с другом элементы, – мальчик лет двенадцати, худощавый… Нос чуть приплюснутый, на левой щеке родинка в форме капли, чуть ниже уха… Серые глаза, брови густые, темные, а волосы русые… Бежевая тенниска, коричневые брюки… Сейчас такие не носят, они были в моде лет тридцать назад, в середине семидесятых.

Медовая смотрела на Терехова, будто зачарованная принцесса на злого волшебника, читавшего ее мысли.

– Вы должны знать, – требовательно говорил Терехов. – Вы знаете!

– Я-то да, – сказала Жанна Романовна, – а откуда знаете вы?

– Давайте по порядку, – потребовал Терехов. – И сядьте, пожалуйста, мне неприятно, когда я сижу, а женщина стоит.

Жанна Романовна присела на краешек дивана – похоже было, что Терехов получил в разговоре инициативу, которую следовало развить.

– Вы хорошо описали Эдика – таким он был в детстве. Конечно, я его знала – то есть, не мальчика, естественно, мы познакомились значительно позже, но в семейном архиве есть много фотографий… Родинку на щеке, кстати, Эдик потом свел, остался небольшой шрам, почти незаметный. И рубашка… На одной фотографии Эдик в клетчатой тенниске, но фото не цветное, можно понять только, что рубашка светлая.

– Бежевая, – сказал Терехов и повторил для убедительности: – Бежевая в коричневую клеточку. Этот мальчик стоял на станции метро «Академическая», ждал, чтобы я взял дипломат. А где был ваш муж в тот день? Вы наверняка должны знать.

– Дома он был, где еще? – сказала Медовая. – Я звонила ему с работы несколько раз, Эдик злился, я мешала ему работать, но мне необходимо было слышать его голос, знать, что у него все нормально…

– Именно в тот день?

– Нет, каждый… Я не могла жить, чтобы хотя бы раз в час не услышать его голос. Он принимал это как факт, как данность, хотя и злился, конечно, если работал, сочинял…

– Странно, – сказал Терехов. – Вы не могли и часа без него прожить, а жили раздельно, хотя и называли себя мужем и женой.

– Это имеет отношение к убийству? – холодно спросила Медовая. – Наши отношения…

– Нет-нет, – поспешно согласился Терехов. – Но история с мальчиком – удивительная.

– А был ли мальчик? Вы все это придумали.

– Жанна Романовна, мы хотим докопаться до истины, верно? Давайте хотя бы доверять друг другу.

Мысль о том, чтобы доверять друг другу, видимо, в голову Медовой не приходила. Прищурившись, она посмотрела на Терехова снизу вверх, подумала и сказала с видимым сожалением:

– Хорошо. Все так запуталось… Давайте начнем сначала.