Дорога на Тмутаракань

Ю.Ю.ПРОДАН

ДОРОГА НА ТМУТАРАКАНЬ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. РУСЬ И ХАЗАРИЯ

1

Не велика речка Тетерев, что течет через Древлянскую землю, не тягаться ей с могучими витязями Днепром-Славутичем и Дунаем, но краше ее не найдешь во всех русских краях. Среди высоких гранитных берегов пробила себе дорогу эта своенравная красавица. То звенит она весело и задорно чистыми струями по белым камням, то прильнет ласково к солнечному песчаному берегу, а потом, будто притомившись, разольется тихими заводями среди темных вековых лесов и дубрав.

Своенравны, горды и люди, что селятся над Тетеревом. Земля их бедна песок да суглинок лежат на каменных взгорьях, в низинах - топи болотные. Ратаю с сохою разгуляться негде, зато ловы здесь богатые, птицы и зверя в лесах видимо-невидимо, бортникам тоже раздолье - на каждой лесной поляне гнезда диких пчел. Благодаря лесу-кормильцу древлянские роды издавна жили зажиточно, ставили добрые городища над Тетеревом и соседними реками, окружали их крепкими дубовыми стенами, чтобы ни дикий зверь, ни лихой человек не пробрался к ним. Впрочем, зверя они и сами искали в дремучих чащах, вооружившись луком и рогатиной, а враги редко сюда пробивались сквозь лесную глухомань. Слухи ходили о диких степняках, о том, что хазары дань с полян и северян берут, но здесь их никто не видывал.

В роду каждый крепко держался друг друга, люди всем миром могли за себя постоять и даже с князем древлянским потягаться. Князь на столе в Искоростене, ему туда дань отвозили. Князю подчинялись на случай какой беды, если надобно родам объединиться, отбить чужеземных пришельцев. Княжеская дружина да ратное ополчение - большая сила.

Городище, где родился и вырос Богдан, сын кузнеца Ратши, приткнулось к самому обрыву над Тетеревом. Здесь, на небольшой ровной площадке, стояли вырезанные из стволов вековых дубов фигуры Перуна, Волоса и других русских богов. Им хорошо была видна с высокого берега неоглядная ширь за рекой, лесистые холмы и на одном из них городище соседнего дружественного рода. Богам на требище приносили жертвы, вымаливали удачу на охоте, добрый урожай, победу на войне. Поодаль от обрыва, за крепкой бревенчатой стеной со сторожевыми башнями, прочно стояли на земле деревянные избы, хозяйственные постройки, еще дальше, среди леса, теснились возделанные поля. Кузница Ратши стояла на околице, у самой дороги, что вела к Искоростеню. Возле нее - изба кузнеца.

Двадцать лет прожил на свете Богдан, единственный Ратшин сын, немного прожил, но что-то за это время изменилось в городище. Может, виною тому были события, нарушившие покой Древлянской земли. Киевский князь Игорь, владыка всей Руси, решил второй раз взять дань с древлян в одном году. Озлобленные неслыханными поборами, древляне порешили старого князя. Игорева вдова, Ольга в отместку сожгла древлянский стольный город Искоростень. Прошло немного времени - появились в древлянских городах и селах посадники, воеводы киевские. Люди качнулись в разные стороны - кто к ним, кто против. Богатые за твердую власть встали, начали тянуться за воеводами, у простого люда забот прибавилось, а добра в амбарах меньше стало.

Многое переменилось за последние годы. Посадником теперь в селении стары Клунь, поднявшийся над родом как воевода. Он и суд вершит, и дань собирает, неугодных да непокорных в дугу гнет, друзьям своим и приспешникам помогает. Власть! Разбитной сын Клуня Борислав подался служить в дружину молодого киевского князя Святослава, говорят - выбился там в большие люди. Клуню от того еще большая выгода.

А хозяйство Ратши совсем захирело после того, как его в лесу подмял медведь. Мать Богдана умерла. Из трех молодых Ратшиных помощников только сын остался. Двое других ушли - один семьей обзавелся, на земле осел, а второй ушел в Искоростень. Жизнь все круче стягивала узел вокруг Ратши. Раньше за свою работу он все имел, дом был полная чаша. Теперь же на другом конце городища поднялась кузница Войта, брата посадникова, день-деньской гудят там горны, куются рала, мечи, ножи, все, что смерду и воину надобно. И берет Войт за работу дороже, зато пойдешь к нему посадник добрее, завернешь к Ратше - посадник недоволен. Туго стало с припасами у Ратши, иной раз в избе ни одной просинки. Куда податься? Ударил челом Клуню. Один раз да другой взял купу, в долгах завяз по самые уши. И не заметил, как хозяином его собственной кузницы стал уже не он, а Клунь. Тяжко было доживать век чьим-то челядином, недолго протянул Ратша, помер.

Незадолго до смерти он наказывал сыну:

- Видишь, Богдане, рушится наш род, рушатся дедовские и прадедовские законы. Я еще помню не такое далекое время, когда все мы были на этой земле вольные люди, равные между собой, жили единым родом, стояли друг за друга, как брат за брата. Вместе сеяли, вместе труды свои пожинали, одну жертву приносили нашим богам... А теперь все пошло прахом, не стало единого рода. Кто разбогател - у того и сила, власть, а кто последнее потерял, пошел в кабалу к богатым. Были все равны, а теперь вольные люди стали подневольными и зовутся рядовичами, закупами, челядинами, служат тем, кто на наших трудах нажился. Тьфу! А дальше, видать, и того хуже будет. Что станешь делать, сыне? Как помру я, предай земле мой прах по старому закону, принеси жертву богам нашим и покинь эту кузню. Не будет от нее толку, Войт тебя все одно сломит. За землю держись отцовскую, ее хоть и мало, да не отдана она еще Клуню. Земля-кормилица не даст помереть с голоду...

Разрасталось городище в ширь и ввысь. Житомир его звали, оттого что вокруг жито шумело, богато родило, от хлеба амбары у посадника ломились. Над Житомиром поднялись хоромы Клуня, новые, узорами затейливо украшенные, глухими заборами огороженные. Вокруг хоромы поменьше - для Клуневой челяди. А у околицы старые избы смердов в землю врастают. И полоски полей у их хозяев все уже становятся, будто лужи дождевые, что под солнцем пересыхают. Многие смерды пошли в кабалу к посаднику Клуню, к его богатому брату Войту.

Помня отцовский наказ, держался за землю Богдан, оставшийся на свете один-одинешенек. Отдавал отцовы долги, потуже затягивал пояс. От того, что вырастил на своей земле, ничего, считай, самому не оставалось. Выходил на лов, бродил по лесам, приносил то медвежью шкуру, то куньи или бобровые меха. И это все шло Клуню. Чтоб не помереть с голоду, нанялся в работники к посаднику, стал закупом.

Думал ли, гадал ли Ратша перед смертью, какая доля его сыну выпадет?

Все горше становилась жизнь Богдана. Своя земля перестала быть своей, руки чужими сделались, на других, не на себя работали. Только думать был волен Богдан о чем хотелось, а хотелось ему иной, лучшей доли. Все чаще приходила к нему мысль: уйти в Киев или в Любеч, на Днепр или Рось, а может, и дальше, там искать счастья...

И ушел бы давно Богдан, покинул отчий край, да в сердце запала Рослава.

Девушка без роду-племени, а хороша и своенравна, как река, у которой она выросла. Белолицая, чернобровая, коса до пояса, в глазах карих огоньки блестят. Повстречал ее Богдан возле Клунева подворья, пособил вязанку хвороста до ее землянки донести. Один раз повстречал, второй, ноги сами запомнили ту стежку. Полюбилась Богдану Рослава, да и Богдан ей люб. Миловаться бы им, гнездо свое свить, а доля судила иначе. За что, бог Ладо, наказал ты молодую пару? Три жены было у старого посадника Клуня, да опостылели, четвертую захотел он в хоромы свои привести. Той четвертой оказалась Рослава...

Ночью в праздник Купалы костры пылали над речкою Тетеревом, кружились хороводы на обрывистом берегу, плыли венки девичью по быстрой воде. Пришли сюда и Богдан с Рославой.

Уносила быстрая вода венки к Днепру-Славутичу, волны кружили их в своем хороводе. И не заметили Богдан и Рослава, как подступила к ним беда - налетела посадникова челядь, Богдана оттеснила в сторону. Будто черные коршуны, схватили девушку, с собой потащили. А сам Клунь, манит ее, златые горы обещает: "Иди добром ко мне, все, что у меня есть, твое будет. А не хочешь по-хорошему - силой возьму!"

Не было выхода у бедной Рославы, одна дорога оставалась. Вырвалась она из чужих рук, кинулась с обрыва вниз, на острые камни. Подхватила ее река, понесла вслед за венками.

А Богдан? Он же простой смерд, как ему с посадником, чей сын воевода у князя, счеты сводить? Да еще одному, безоружному...

Будто окаменел он, время для него остановилось. То ли день, то ли ночь - не все ли равно?

Вспыхнули вдруг среди ночи посадниковы хоромы, дотла сгорели вместе с хозяином. Никто из окрестного люда не пришел на помощь, никто руки не протянул, чтобы добро Клуня спасти. Как заполыхало пожарище, вся челядь посадникова разбежалась. Исчез из городища и смерд Богдан, сын Ратши. Может, тоже сгорел, кто знает?

Нет, не сгорел Богдан. Рассчитавшись с ненавистным Клунем, темной ночью покинул он родные места. По звериным тропам уходил, куда глаза глядят. В лесной чащобе, под старым дуплистым дубом сделал себе берлогу, как медведь, забился в нее. Все стояла перед глазами Рослава, делавшая последние шаги к обрыву. Даже жаркое пламя, что охватило яростно Клуневы хоромы, не могло заслонить ее побелевшего лица, решительно сдвинутых к переносице тонких бровей. Рослава...

Но молодость брала свое. Были при Богдане лук и стрелы - захватил их на случай, если доведется отбиваться от погони. Начал он бить дичину. Искал в лесу съедобные коренья, набрел на диких пчел.

Возврата в родное городище для Богдана не было. Решил он идти вдоль Тетерева в сторону Днепра, а там видно будет, куда повернуть.

Вступило в свои права лето. Выдалось оно на редкость жаркое и тихое. Задумчиво стояли над Тетеревом дремучие леса, а в подлеске, на опушках, да и в самой глубине их ключом била жизнь. Несметное птичье царство хлопотливо растило своих птенцов, волки и лисы выводили на первую охоту молодняк. Успевшие раздобреть на подножном корму медведи искали, чем полакомиться, тянулись к малинникам, птичьим гнездам. Завидев человека, не проявляли враждебности, с любопытством раскрывали свои маленькие глазки. Богдан знал, что сытый медведь, человека не трогает, и спокойно шел дальше. Зато услышав трубный голос тура, обходил это место стороной. Вожак турьего стада - старый бык всегда подозрителен. С мечом или копьем-сулицей Богдан, может, и не побоялся бы встретиться с туром, а лук да стрелы никудышная защита.

Там, где Тетерев приближается к Днепру, перед тем, как отвернуть к Припяти, вокруг по низинам широко раскинулись болота, заросшие дремучими чащами. Богдан шел по лесу, вооружившись длинным шестом, вырезанным из молодого клена, шестом прощупывал подозрительные места, чтобы не угодить в трясину. Заночевать пришлось на небольшом островке. Богдан натаскал сухих сучьев, развел костер, подкинул сырых веток, чтоб дым отгонял комаров, для себя из веток же сделал мягкое ложе.

"Завтра сверну к полудню на Киев, - подумал он, засыпая. Там народу много, посадниковы люди меня не разыщут".

Ночью он несколько раз просыпался - над самой его головой зловеще и глухо ухал филин. А может, то был леший, хозяин здешних мест? Богдану становилось жутко, он мысленно просил защиты у Перуна и у чуров покинутых им домашних богов. Только перед рассветом он уснул.

Разбудили его веселые лучи солнца, пробивавшиеся сквозь листву. Легкая пелена утреннего тумана уходила в болотные заросли. В той стороне басовито забубнила выпь, неуклюжая пестрая птица, что-то сильно ударило по воде - то ли бобер, то ли выдра. Богдан улыбнулся, вспомнив ночные страхи. Утром окружающий мир казался добрым и дружелюбным.

Богдан подкинул сухих сучьев в угасающий костер, раздул едва тлевшие угли, поджарил на огне подстреленного накануне вечером зайца. Завтрак подкрепил его и подбодрил. "Надо будет вершу сплести да рыбы наловить, решил он. - Но это когда уже до Днепра дойду".

Он по-хозяйски забросал костер болотной тиной, чтоб не случилось пожара, вымыл руки и, проверив свой шест - не треснул ли, неторопливо тронулся дальше, перебираясь с кочки на кочку. Прежде ему казалось, что болото не очень обширно, а вышло иначе. Уже и солнце поднялось высоко, а Богдан все мог выбраться на сухое место. Заболоченный лес становился все глуше, все чаще попадались гиблые топи с торчащими из них мертвыми стволами деревьев.

"Неужто я так круто завернул к полудню, что топчусь на одном месте? начал тревожиться Богдан. - Так ведь Ярило - все с одной стороны светит, я ему навстречу иду..."

Нет, он не ошибся. Лес посветлел, среди болота все чаще появлялись островки, сухие, прочные, даже с муравейниками, а муравей - известное дело - сырости не любит. Дохнуло свежим ветерком, пахнущим луговыми цветами. Богдан выбрался на протоптанную кабанами тропку. Все также чавкала под ногами болотная жижа, но почва под нею стала тверже, надежнее.

Вдалеке, в той стороне, куда держал путь Богдан, послышался протяжный трубный звук. Вскоре он повторился. Что бы это значило? Богдан остановился, прислушался, зорко, вглядываясь в зеленые заросли.

Затрещали ветки, плеснула вода. Из чащи леса вырвалась темная масса, ринулась через болото невдалеке от Богдана, ломая камыши и молодые деревца. Он узнал могучего лесного красавца тура. Бык тяжело дышал, голова его была опущена, из крутого загривка торчала стрела с красным оперением. Раненый, отбившийся от стада тур уходил в чащу.

Богдан вздрогнул: за туром гнались люди, вышедшие на лов. Кто они враги или друзья? Впрочем, в такой глухомани хазарам или печенегам неоткуда взяться, а русичи ему не страшны - здесь уже Полянская земля. Но на всякий случай Богдан притаился в кустах, решил выждать, что будет дальше.

Всполохнулась стая уток, с шумом пролетела над самой его головой. Вдруг невдалеке заржал конь. Ржание было жалобное, тревожное. Конь будто призывал на помощь, и Богдан, мутно догадываясь о том, что происходит неподалеку от него, отбросил все опасения и выбрался из своего укрытия. Опираясь на шест, он кинулся вперед, перепрыгивая с кочки на кочку. Перед ним открылась поляна, укрытая ковром из цветов. Сочная зелень прикрывала коварную трясину, где сейчас бился белый конь в богатой сбруе, перепачканной бурой тиной. Задние ноги его увязли по самый круп, а передними он бил по болотной жиже, пытаясь найти опору. Воин в заляпанной грязью холщовой рубахе, с мечом и отделанным золотом колчаном, выбравшись из седла, почти висел на кусте ивняка, стараясь вытянуть коня за повод.

- Эге-е-ей! - крикнул Богдан. - Держись, друже! Иду на подмогу...

В несколько прыжков он достиг края трясины. Выхватил из-за голенища нож, тот самый, что когда-то отковал под присмотром отца, принялся рубить ветки ивняка, охапками кидать их незнакомцу, с трудом удерживавшему конский повод.

- Вот, возьми, легче рубить будет, - незнакомец, балансируя на кочке, выхватил из ножен и кинул Богдану свой меч.

Это был добрый харалужный меч старинной работы, тяжелый и острый. Под его ударами повалились ближние молодые деревца. Скоро целая гать возникла перед тем местом, где конь, перестав биться, терпеливо ожидал спасения.

- Под коня, под брюхо ему подпихивай, - забыв о том, что он простой смерд, а перед ним воин, может, даже княжеский дружинник, командовал Богдан, подтаскивая все новые срубленные деревца и ветки. - Да шевелись и повод не отпусти!

Незнакомец послушно выполнил его приказ. Теперь они начали тянуть коня вдвоем.

- Ну, нажми, Кречет, нажми еще! - приговаривал, будто упрашивая коня, его хозяин.

Конь напряг все силы, рванулся и через мгновение уже стоял на твердой земле. Он по-собачьи стряхнул с себя ошметки грязи и болотной тины, поднял голову и торжествующе заржал. Ему неожиданно откликнулся другой конь. Из-за густых лапистых елей на поляну выскочили несколько всадников в ярких епанчах. Один из них ловко соскользнул с седла.

- Прости, княже, потеряли тебя... С пути сбились, как гнались за туром, - хотели обойти болото...

Богдан с опаской посмотрел на витязя, на которого он только что покрикивал. Князь! Неужто сам Святослав, сын Игоря?

Князь был такого же роста, как и Богдан, такой же коренастый и мускулистый. На бритой голове - длинный клок волос, прикрывающий левое ухо с золотой серьгой. Вислые усы обрамляют властный, твердо сжатый рот. А ясные голубые глаза из-под сдвинутых выгоревших бровей смотрят насмешливо, хитровато.

- Было бы худо тебе, воевода Борислав, кабы не отвел мой гнев от тебя сей отрок. Он мне Кречета пособил вытянуть из трясины, спас верного моего товарища... Как звать-то тебя, добрый молодец? - резко повернулся он к своему новому знакомому.

- Богданом... - упавшим голосом ответил тот.

- Какого роду племени?

Богдан неопределенно пожал плечами.

- Из древлян, видать? А в гридни ко мне пойдешь?

Богдан посмотрел на воеводу, которого князь назвал Бориславом. Почудилось в нем что-то знакомое: неужто это тот самый Борислав? Но раздумывать было некогда, князь ждал ответа.

- Пойду, княже. Буду служить тебе верой и правдой.

Ему все равно некуда было податься. Может, это и есть его доля, та, что он искал?

Гридень Богдан не любил рассказывать о своем прошлом. Товарищи и не допытывались, достаточно было того, что сам князь привел его однажды к ним, сказал: "Вот вам еще один вой храбрый".

Гридни днем при князе и ночью его покой оберегают. Они его щит, они его и десница карающая. Если кто князю не люб - не миновать ему повстречаться с гриднями. Верой и правдой, а когда и неправдой служат гридни своему владыке, князю киевскому.

Богдана в гридне одели, обули, коня и меч дали, каждый день он сыт. Сотник Путята, старший над гриднями, благоволит к нему. Что еще надобно простому смерду? Ко всему тому он, выросший в дремучих лесах, в глуши, попал в стольный город Киев, на самую Гору, где княжьи хоромы, где дружина старшая, где бояре со Святославом и старой княгиней Ольгой думу думают, как устроить и сберечь Русскую землю.

Что еще надобно Богдану? А его все кручина гложет. Не может он забыть ни Рославу, ни родное городище с кручей над Тетеревом. Уплыл Рославин венок в далекое Русское море, жизнь Рославина вспыхнула костром над рекою и погасла. Ничего не осталось... Рассчитался Богдан с посадником, но любовь свою вернуть он уже не в силах. И забыть - тоже. Да и как забудешь, когда каждый день у него на виду сын Клуня, молодой воевода Борислав, княжий любимец. Быстрый, статный, лицом пригожий, совсем не такой, каким был посадник, а все-таки сын его, Богданова врага заклятого. Пройдет мимо Богдан, скользнет по нему взглядом и не догадывается, кто он такой, этот гридень. Разве упомнить воеводе каждого смерда, с кем доводилось встречаться в родном городище?

А Богдану каждая такая встреча - мука. Но никак не разойтись с воеводой. Легче стало на сердце, когда узнал он о предстоящем походе на хазар. Сеча его не страшила, тягот походных он не боялся, а дальняя дорога уведет от родных мест и связанных с ними горьких воспоминаний.

Пока киевское войско готовилось к войне с хазарами, произошло еще одно событие.

Черниговский воевода Претич с отборной дружиной по велению Святослава ранней осенью выступил в поход. Он шел подчинять непокорных вятичей с их молодым князем Войтом, не пожелавшим стать под руку Киева. "Мне все едино, кому платить по шелягу от дыма - что хазарам, что Святославу, - дерзко похвалялся Войт перед киевскими послами. - Только хазары пришли за данью и ушли, а Киев подомнет всю мою землю. Не хочу, чтоб стала она вотчиной Святослава, чей род моего не древнее!"

Не корысти ради надумал киевский князь прибрать к рукам Вятскую землю - как и Ольга, из малых княжеств и земель собирал он Русь, хотел, чтобы стала она великой и могучей, неподвластной никакому врагу. Но не желал знать про то своенравный Войт, ему своя рубаха ближе к телу, своя вольность всего дороже. И повел Претич на него дружину, повел русских воинов на русичей.

Из Чернигова двинулся Претич к верховьям Десны, за Дебрянским городищем перешел реку, сбив заставы неприятеля, и вступил на землю вятичей. Через дремучие леса с боем пробивался он вглубь владений Войта. Там, где сливаются Ока и Угра, решил дать ему бой князь Войт, заранее разбил свой стан и поджидал черниговского воеводу. Но хитрый Претич обошел Войта с севера, переправился через Угру и ударил по вятичам с тыла. Не устояли воины Войта, дрогнули, а отступать некуда: две полноводные реки дорогу закрыли. Получив известие от Претича о победе над Войтом и замирении с ним, Святослав послал к воеводе гонца с наказом строить осадные орудия пороки и весною по Дону с частью воинов на лодьях отправить их к Саркелу, хазарской крепости, под стенами которой князь рассчитывал быть к тому времени. Коль вятичи захотят выступить против хазар - пусть тоже выступают. Самому Претичу надлежало с остальной дружиной пройти еще до земли камских болгар, принудить их к союзу против Хазарии, а затем без промедления возвращаться в Чернигов и зорко следить за Киевом: если какая угроза возникнет - поспешать на помощь к киевскому воеводе Добрыне.

Выступление намечалось ранним майским утром. Еще накануне княжеская дружина переправилась на левый берег Днепра на лодьях и паромах. Здесь воины разбили бивак. Всю ночь, будто в праздник Купалы, пылали костры над широкой рекой. Дружинники спали, положив под голову кто седло, кто дорожную котомку, а кто и просто кулак. В ночи перекликалась бодрствующая стража, тихо ржали стреноженные кони.

Князь провел ночь с воеводами, совещаясь перед походом. Вполглаза спали гридни, готовые вскочить по первому княжьему слову. На рассвете, едва порозовело небо, Святослав был уже на береге Днепра.

Могучая река сонно ворочалась в песчаном ложе. Утренний ветерок согнал с водной глади редкие клочки тумана, покрыл ее морщинками ряби. Вздохнула волна, набегая на песок.

Богатая лодья отчалила от правого, киевского, берега. Гребцы дружно налегали на весла. Солнце, поднявшееся над соснами, озарило лодью, и горячими угольями вспыхнули вспыхнули на ней червленые щиты воинов-гребцов. Святослав знал: то плывет его мать, великая княгиня Ольга. Он спешился, передал повод Кречета гридню Богдану и, мягко ступая по темному, влажному песку, спустился к самой воде. Его воеводы остановились чуть поодаль.

Лодья шла быстро, легко разрезая острым носом днепровские воды. Вскоре она, зашуршав днищем по песку, остановилась у левого берега. Тотчас в нее скинули дощатые сходни. Воевода Добрыня, первым ступив на них, помог сойти на берег княгине. Маленькая, сухонькая, не по летам подвижная, Ольга была одета строго, как черница. Глаза ее пронзительно оглядели сына.

- Здрава будь княгиня! - почтительно склонил голову перед нею Святослав. Взгляд его потеплел, при виде матери, ласково задержался на сыновьях, державшихся поближе к княгине, и равнодушно скользнул по чернобровому лицу жены Предславы.

Все подметила старая княгиня, но ничем не выдала своих чувств. Ровно и приветливо сказала в ответ:

- Здрав будь, князь. Готова ли твоя дружина к походу? День будет добрым по всем приметам, в самый раз сегодня поход начинать. С богом, сыне!

- Все готово. Трогаем, матушка.

Ольга коснулась пальцами золотого византийского креста, что висел у нее на груди, беззвучно зашевелила губами, вымаливая удачу для сына у нового, христианского бога. Сын ее смотрел вдаль, на Киев, орлиными своими глазами, отыскивая там, над кручей, Перуна-громовержца, давнего бога войны, покровителя русских дружин. У матери и у сына была разная вера, но молились они об одном: об удаче для Русской земли.

Здесь, на берегу, под старым осокорем, Святослав простился со своими близкими. Кречет уже приплясывал нетерпением, грыз удила, а князь все медлил. Еще один взгляд на тот берег, на Киев, что раскинулся на высоких холмах, на людей, столпившихся за перевозом, там, где когда-то старый Кий начинал закладывать свое княжество. Сердце сладко и печально заныло, но князь был воином, он тряхнул головой, отгоняя непозволительную для витязя слабость, протянул руку к поводу и, не касаясь рукою луки седла, ловко вскочил на коня.

Кречет присел на задние ноги, будто красуясь перед всеми, заржал весело и задорно, ему отозвались другие кони. И загудел народ, замахал шапками там, за перевозом. Киев желал своей дружине победы над исконным врагом. Прощальный гомон прокатился и по этому берегу.

Князь и не заметил, когда успели переправиться сюда многие сотни киевлян - старики, женщины, дети. Все его помыслы были уже далеко от Киева - за Дарницей, там, где начиналось чужое и враждебное Дикое поле. Он махнул на прощание рукою своим близким и тронул коня.

Зашевелилось чело дружины во главе с воеводой Бориславом. Сотня за сотней, стремя к стремени, двинулись конные воины. Пешие ратники ждали совей очереди. Скрипела сбруя, звенело оружие, ржали кони. А над всем этим шумом и гамом взлетали, будто чайки над разоренным гнездовьем, тревожные женские выкрики. Голосили холопки и боярыни, жены смердов, записанных в пешую рать, и жены знатных воевод.

Только старая княгиня молча смотрела вслед шумному людскому потоку, ощетинившемуся копьями, над которым колыхалось знамя ее сына: два таких же копья, скрещенных на голубом, небесном поле. Глаза Ольги впились вдаль, затуманенную пыльной дымкой. Что они видели там, на пути киевской дружины?

2

За Дарницей, Ольгиным селом, кончился сосновый бор, и дорога, вырвавшись на простор, запетляла между песчаными холмами, кое-где прикрытыми терновником и будяками. Пески наползали на дорогу, конские копыта взбивали их, поднимая клубы пыли, и эта пыль ложилась серым слоем на разгоряченные лица конных дружинников и пеших ратников, делая их строже и суровей. Потом пески днепровские приотстали, впереди показалась зеленая дубрава - будто островок среди степного моря. Прижавшись к ней спиною, стоял у дороги погост - небольшое сельцо, огражденное земляным валом со стеной из заостренных наверху кольев. Здесь денно и нощно бодрствовала вооруженная стража следившая за тем, чтобы степняки не подкрались незаметно к днепровским переправам, к стольному Киеву.

Немолодой темнолицый сотник, старший над стражей, степенно поклонился князю и воеводам, приглашая их въехать через распахнутые ворота внутрь погоста. Но Святослав, остановив коня возле сотника, заезжать в ворота не стал. Его цепкий взгляд следил за проезжавшими по дороге дружинниками.

Поток воинов, сначала конных, а затем и пеших, размеренно катился мимо него. За погостом дорога раздваивалась: к северу она уходила на Чернигов и Любеч, а к югу тянулся старинный Залозный шлях - путь на Дон и Сурожское море, по которому испокон веков тащились неуклюжие мажары полянских смердов, запряженные волами, к Сивашу за солью, путь, где находили удачу и гибель торговые гости разных стран, где многие тысячи конских и воловьих копыт выбивали и не могли выбить до конца седую траву емшан и упрямый подорожник.

Киевская дружина сворачивала на Залозный шлях.

Сотник молчал, выжидая, что скажет князь.

- Вели подать мне воды напиться, - Святослав вытер ладонью вспотевший лоб, отер руку о потемневшую от пыли и пота холку Кречета.

- Вода у нас добрая, ключевая, - отозвался сотник и зычно крикнул одному из своих воинов: - Воды князю! Да поскорее!

Отдав приказание, он снова умолк, разглядывая Святослава. Кажется, давно ли прискакал сюда, на погост, совсем юный княжич со своим старым дядькой. А теперь, гляди ж ты, витязь! Идут годы, идут...

- Что молчишь? - насупился Святослав. - Докладывай, как служба идет. Давно ли видали степняков?

- Печенегов давненько не видать в наших краях, с прошлой осени. А хазары, с полсотни, нынче утром проскакали вон там, за пригорком. В той стороне село Криница, боюсь, как бы там беды не натворили...

- А пошто ж не послал туда своих воев? - князь еще больше сдвинул брови к переносице. - Пошто сам туда не поскакал? Живота своего пожалел?

Лицо сотника налилось кровью, его тяжелые узловые руки стиснули рукоять меча. Он хотел резко ответить князю, но подбежавший воин подал Святославу большой, выдолбленный из дерева ковш, князь, макая усы в воду, стал жадно пить, покрякивая от удовольствия - до того была хороша родниковая холодная водица! - и сотник, успев остыть, молвил уже спокойно, без обиды:

- Живота своего мне не жаль, княже, ежели положить его с толком. Да ведь воев у меня - как кот наплакал! Только-только хватает, чтобы себя оборонить да не допустить до беды гостей наших али заморских, когда они у нас, в погосте, на ночевку станут. Дозоры высылаю в поле, как велено, а в село куда послать полсотни воинов? Я ж тогда сам-один на весь погост останусь! Хазары ж наглеют. Лето подходит - и они уже тут как тут. То большая орда, то малая. Нету от них спокоя...

А дружина киевская все шла и шла. Мерным шагом, как ратаи в поле, двигались, поднимая густую пыль, пешие ратники в кольчугах и шеломах, с мечами и луками, а кто и с тяжелыми шестоперами. Поляне, северяне, кривичи, древляне... Сыны земли Русской, ее кормильцы и защитники.

Снова пошла конница, во главе ее - воевода Свенельд, правая рука киевского князя.

Сотник умолк, с завистью глядя на такую силу. Святослав перехватил его взгляд.

- Ну, стереги рубежи русские! - трогая коня, бросил он на прощание. А нам - вперед, путь не близкий...

- Удачи тебе, княже! И я бы сходил на хазар, кабы ты дозволил...

Но Святослав был уже далеко. Он скакал, догоняя головной полк. Конные сотни и тысячи во главе с нетерпеливым воеводой ушли далеко за пределы невзрачного погоста. Прошло немало времени, прежде чем князь поравнялся со своим любимцем Бориславом, придержал взмыленного Кречета, пустил его шагом рядом с гнедым конем воеводы. Оба, Святослав и Борислав, не проронили ни слова, только понимающе оглядели друг друга.

Их лица охлаждал набежавший с востока ветер. Ветер с хазарской стороны...

Войско шло через порубежные земли, по тем местам, где проходила зыбкая и неустойчивая черта, отделявшая оседлую трудолюбивую Русь от хищного и враждебного мира кочевых орд, от неизвестности, в любой час грозившей огнем и сабельным ударом. Ровные поля чередовались с холмами, луга и полоски, засеянные овсом и пшеницей, - с рощами и перелесками. Все реже встречалось человеческое жилье - мазанки и землянки, робко жавшиеся друг к другу в балках и у степных речек, в местах, не бросающихся в глаза. Заслышав шум проходящего войска, выходили к Залозному шляху смерды в драных рубахах и свитках, выбегали женщины и дети. И малые и старые чинно стояли у дороги и, прикрывая глаза от слепящего солнца, глядели и глядели на клубящийся пылью поток конных и пеших воинов. Светлели напряженно-встревоженные лица людей, в глазах зажигалась надежда: может быть, это войско прогонит степную нечисть, даст свободно вздохнуть простому люду, избавит его от хазарских набегов?

Поглядывая на солнце, неуклонно совершавшее свой извечный путь по синему безоблачному небу, князь определял время привала и приказывал дружине остановиться на отдых. Он выбирал места у речек, где можно напоить и людей и коней. Дружина отдыхала, но дозорные густой цепочкой - чтоб ни один степняк не проскользнул! - окружали место привала.

Все дальше к югу уводила от Киева русских воинов утоптанная, укатанная за столетия дорога. Маячили по бокам ее курганы, оставшиеся здесь как память о древних, давно исчезнувших народах. Все реже встречались рощи и человеческое жилье, вытесненные степным раздольем.

Перед вечером, когда на горизонте возникла лиловая дымка, князь посоветовался с воеводами и велел дружине сворачивать влево к востоку. Покидая Залозный шлях, кони нырнули в волны степных трав, поднимавшиеся им по грудь.

А навстречу дружине с востока тянуло гарью.

Дружинники, уставшие за первый день похода - первый день всегда самый трудный! - невольно подтянулись, возбужденно переговариваясь и бросая вперед беспокойные взгляды. Может, скоро встретится неприятель? Может, скоро сеча?

Князь молчал. Он помнил, что ему докладывал сотник, видевший хазар: степняков немного, это, скорее всего, отряд, отбившийся от своей орды.

Солнце ушло на запад, за Днепр, затянув небо черным корзном, расшитым звездами. И почти сразу же посветлел восток, будто раньше срока решил подняться Ярило.

- Горит! - бросив на зарево тревожный взгляд, воскликнул воевода Борислав. - То ж, верно, русское село подожгли хазары...

- Хазары, не иначе, - хмуро согласился Святослав.

- Так там же люди... Помочь им надо! Кто живой остался, может успеем из полона вызволить... Дозволь, княже, взять сотню воев, я мигом туда доскачу!

Князь махнул рукой:

- Доскачешь! Ищи ветра в поле! Те хазары уже свое дело сделали, ты со своей сотней никому не поможешь, - голос Святослава звучал зло и глухо. Хазары! Немало они русского люда загубили... Надобно не ту орду, что одно село сожгла, нагонять, не ветки на дереве обрубать, одну за другой... Все дерево - под корень! Так и мы Хазарию...

Утром на пути дружины повстречалась выгоревшая пашня. Полосами прошел по ней огонь, там, где посуше, выжег все, и стерни не оставил. В низинках жар только опалил незрелые колосья, и они горестно поникли до земли, будто жалуясь на свою горькую долю.

За бугром, где поднялись темнокорые осокори, за садом, раскинувшимся по склону, открылось пепелище. Среди куч золы и пепла, еще пышущих жаром, лесными пнями торчали обгоревшие очаги. Чудом уцелевший деревянный Перун с закопченным ликом мрачно взирал на то, что осталось от еще недавно живого села. А у ног его, на маленьком пятачке, уцелевшем от пламени, лежала, раскинув руки, молодая простоволосая женщина, видно искавшая в последнюю минуту защиты у своего бога. Из спины ее, под лопаткой, торчала хазарская стрела с черным оперением. Не спас и Перун последнюю из погибшего рода...

Гридень Богдан вслед за князем объезжал мертвое село. В его сердце теплилась надежда на то, что встретит он здесь хоть одну живую душу. Услышав невдалеке собачий вой, гридень направил коня в ту сторону. Из-под конских копыт метнулся кудлатый рыжий пес, отскочил и завыл, подняв голову к небу. Под обгоревшим тыном Богдан увидел мертвых русича и хазарина. Молодой русоволосый отрок в разорванной рубахе и коренастый степняк в старой, покрытой пятнами ржавчины кольчуге крепко обхватили друг друга в последней, смертельной схватке.

"Добрый был бы воин", - подумал Богдан об отроке. Но мертвого не вернешь к жизни, как не вернешь и ту женщину, что молила о защите грозного Перуна. А скольких хазарские воины увели с собой в неволю, на тяжкие муки, что горше лютой смерти! И невольно стиснул кулаки Богдан, крепче сжал повод коня: захотелось ему поскорее встретиться в чистом поле с хазарами, помериться с ними силой, отплатить врагу за муки русских людей. Свое горе перед горем людским потускнело.

Но еще много дней шло русское войско, выйдя на дорогу, протоптанную торговыми караванами от Русской земли до далекого Саркела. Тянулся тот путь через степь, прозванную пращурами нашими Диким полем, прорезая ее от края до края, огибая крутые курганы. Степь казалась безлюдной - только табун тарпанов или сайгаков промчится, уходя от дозоров, и скроется вдалеке. А в небе кружили орлы и коршуны, они видели дальше дозорных: впереди и с боков войска русичей хищно кружились всадники на низкорослых лошадях, такие же дикие и косматые, как их кони. Это хазары и печенеги издали следили за продвижением Святослава.

Молодой гридень Богдан привыкал к походным тяготам. Он и в дозоры ходил, и князя охранял наравне с бывалыми воинами. Тяжкие думы отступали перед видом бескрайней степи, еще не утратившей сочных весенних красок. Простор, вольный ветер будили дремавшую в гридне удаль.

Богдан приглядывался к людям, окружавшим князя в походе. Они казались разными. Старый воевода Свенельд - ему уже, верно, под шестьдесят - был тверд и прям, как харалужный свионский меч. Он часто вступал в споры с князем, и двадцатисемилетний Святослав, выросший под опекой воеводы, терпеливо выслушивал наставления старика, хотя и поступал нередко по-своему. Глубокое чувство, большая дружба связывали двух бывалых воинов, разных по характеру и возрасту людей. Споря друг с другом, они никогда не таили обид, высказывали их прямо. И все знали: в любом деле Святослав может положиться на старого воеводу. Свенельд в сече с врагом всегда старается заслонить собой своего воспитанника, а тот готов принять на себя удар, предназначенный Свенельду.

Полной противоположностью наставнику князя был молодой воевода Борислав. Он ничем не напоминал своего отца Клуня. Это был человек открытого нрава, горячий, вспыльчивый и щедрый. Высокий, чернобровый, он тщательно, не в пример князю, следил за своей внешностью, любил нарядно одеваться, ни у одного воеводы не было такого богатого оружия, такой дорогой конской сбруи. Святослав прощал ему эту слабость за отчаянную отвагу и дерзость в бою.

Зная горячий нрав Борислава, князь чаще всего доверял молодому воеводе засадный полк: тот с малой дружиной мог опрокинуть вдвое сильнейшего неприятеля и гнать его, пока останется кого рубить.

Князь Святослав приближал к себе людей смелых, решительных, дерзких. Самым талантливым дружинникам - недавним смердам, показавшим себя на поле брани, он доверял командование сотнями и тысячами воинов, несмотря на глухое недовольство боярской Горы. И молодого Борислава сделал воеводой не за отцовы заслуги.

А толстого чванливого Вуефаста князь недолюбливал. Сорокалетний Вуефаст уже много лет ходил в воеводах, хорошо знал ратное дело. Был он важным и медлительным, как и его конь - толстоногий, с широким крупом и могучей грудью. Знал Святослав: прикажи Вуефасту возглавить чело и отражать натиск любого врага - будет стоять до последнего дыхания, ни на шаг не отступит. Но чересчур деловито, не спеша воевал Вуефаст, и именно эта неторопливость не по душе была решительному князю.

А был еще воевода Перенег, маленький сухонький и желчный человечек с подслеповатым левым глазом - память о печенежской стреле - и длинными узловатыми руками. Не силой, не отвагой брал этот воевода в бою, а хитростью. Он, как никто другой, горазд был на всякие выдумки, умел одолеть врага малой кровью.

Воевод подпирали тысяцкие, Богдан уже знал некоторых из них: Гюряту, Колывана, Ратибора, Стрыгу. За ними шли сотники - среди них Путята, старший над гриднями, - десятники, все, кто командовал рядовыми воинами в многотысячном войске русичей.

После Свенельда ближе всех к Святославу воевода Борислав. Богдану довелось услышать, как он рассказывал князю о гибели своего отца.

- Знал бы, кто тот головник, что жизни его лишил, все жилы бы из него вытянул! За кровь родную отомстил бы... Отец мой хоть и крут бывал, но не могу забыть его, снится мне по ночам, требует отмщения. А кому мстить-то?

Тяжелая рука Борислава крепко стиснула богато изукрашенную рукоять меча.

- Надо бы прилюдно покарать того смерда, чтобы другим неповадно было разбой творить, - жестко сказал князь. - Что станется с нашей землей, ежели каждый холоп руку поднимет на своего хозяина? Смута пойдет великая... Недосуг мне сейчас, друже мой любимый, розыск начинать - ушли мы от родных мест далеко. Воротимся - прикажу найти того смерда. Под землею разыщем, коли жив он!

- Спасибо, княже! - с благодарностью склонил голову Борислав. - Ты всегда был добр ко мне.

- Так мы ж с тобой сколько каши съели из одного казана! - засмеялся Святослав. - А перед дядькой Асмудом сколько раз ты на себя мою вину принимал...

Он дружески охватил Борислава за плечи.

Все это видел и слышал Богдан. В первый раз он почувствовал симпатию к молодому воеводе и нечто вроде сожаления: такого доброго молодца лишил отца! Но разве тот отец был человек? Лютый зверь!

А что если Борислав узнает в гридне своего кровника? Впрочем, до конца похода Богдану нечего опасаться. Да и все ли они доживут до его конца, все ли вернутся на отчую землю?

Темная, безлунная ночь раскинулась над степью, над тревожно притихшим Доном. Звезды Перунова Пути, перепоясавшего небо, казались отблесками костров, мерцавших на земле там, где бодрствовала стража, охранявшая покой русских воинов.

Полки князя Святослава обложили далеко выдвинутый на запад заслон Хазарии - крепость Саркел. Скоро по Дону на лодьях должна приплыть пешая дружина вятичей, а с нею пороки - тяжелые стенобитные машины. Тогда начнется приступ.

Князь, положившись на воеводу Свенельда, решил отдохнуть до света. Он раскинул на траве конскую попону, остро пропахшую потом, подложил под голову седло, отполированное в частых походах еще совсем юным княжичем. Земля, прогретая за день горячим солнцем, и сейчас была теплой, ласковой. Не верилось, что, может, завтра ее будут безжалостно топтать пешие и конные дружины, поливать своей кровью. Сон не шел к Святославу. Рядом, в нескольких шагах, хрупал овсом, засыпанным в торбу, княжий любимец - белый конь Кречет. О чем-то шептались рынды, отроки, в первый раз хлебнувшие походного ветра. Слышался хриплый голос Свенельда, наставлявшего тысяцких.

Святослав улыбнулся, отчетливо представив сухое, задубленное солнцем и ветрами лицо старого воина, крючковатый нос над седыми усами, сердито прищуренные глаза. Лучше Свенельда воеводы не сыщешь, в ратном деле он крепок, недаром еще при князе Игоре ходил на Царьград и к Джурджанскому морю, с княгиней Ольгой осаждал Искоростень, молодого княжича учил уму-разуму. У Свенельда своя дружина, не меньше княжеской, села, Ольгой пожалованные, на Роси и на Суле. Боярин, сколько добра в хоромах! Но другим боярам, таким, как Вуефаст или оставшийся в Киеве Бурун, он не чета. Все дружине своей отдаст, для Киева, для земли Русской.

Пусть поворчит воевода, он не о себе, о деле общем печется...

Общее дело... Вспомнилось Святославу, как не легко начиналось его княжение. Смутное время было, тревогой полнилось сердце молодого князя, принявшего Киевский стол от больной, стареющей матери. Отец его Игорь и мать Ольга многое сделали, чтобы объединить Русскую землю, чтобы собрать воедино близкие по крови племена. Но молодая Русь еще не успела окрепнуть, набрать полную силу. А со всех сторон ее окружали разные страны, чужие народы. Многие из них были не прочь нажиться за счет Русской земли. Как поладить с одними, как разбить наголову других, чтоб не грозили оружием?

Молодой князь окидывал мысленным взглядом сплотившиеся вокруг Киева земли, старался заглянуть дальше, за окраины, за пограничные столбы.

Северное крыло Руси - Новгородская земля, гордая, своенравная, раскинувшаяся до самых варяжского и Ледяного морей. По ряду, заключенному с княгиней Ольгой, новгородцы платят немалую дань Киеву: две тысячи серебряных гривен. Но главное не это - Новгород вроде щита для Киева, для всей Руси. С севера над ним нависли Свиония, Норвегия, Дания, земли населенные воинственными викингами-варягами.

Не сидится на месте хищным варягам. Корабли варяжских воевод-ярлов бороздят северные и южные моря, с боем берут чужие города, захватывают золото, серебро, пленников: конунг Канут из года в год со своими дружинами орошает кровью Англию, заставляет откупаться короля Эдгара.

Франки трепещут перед варягами, дрожат перед ними страны и города Средиземного моря. Великий Рим чувствует себя беззащитным, когда к Тибру приближаются корабли воинственных северных бродяг.

Рвались они и к Новгороду. Викинги из Свионии пытались овладеть столицей северной Руси. Ярл Рюрик объявил себя владыкой этой земли, но вынужден был отсиживаться у Ладоги. А Новгород и ныне стоит крепко. Он надежный щит против варягов. Севера нечего опасаться.

Полоцкая земля... Болотистый, лесной негостеприимный край, с трудом освоенный людьми русскими, он издревле тянулся и к Новгороду, и к Киеву. Но княжит в Полоцке варяг Регволд, чье сердце открыто лишь западным соседям - германцам и франкам.

Там, в западной стороне, все большую силу набирает Оттон I. Отец его, Генрих I Птицелов, довольствовался титулом короля, сын же провозгласил себя германским императором. У Оттона завидущие глаза и руки загребущие. Он ходил походом на Рим, а сейчас уже и Полоцку подтягивает дружины. Не удалось в свое время копьем взять город - завязал дружбу с варягом Регволдом, на свою сторону тянет.

Но чем дальше к югу, тем больше германских полчищ. Они уже начали свое тысячелетнее "устремление на восток". Рыцари императора Оттона топчут копытами коней Чехию, вместе с папскими легатами мечом и крестом завоевывают ляшские земли. И еще не ведает Святослав, что скоро князь Польши Мешко I переметнется в стан завоевателей и повернет свои полки на Русскую землю, на червенские города - будущую Галицию.

Венгрия - Угорская земля... С кем она, родина Предславы, жены Святослава? В соседних краях пылают военные пожарища, а Угорщина безмолвствует. Зализывает раны после войны с германцами.

Близка Руси по духу и крови Болгария. Но ныне отвернулся от Киева кесарь Петр, возобновил союз с Византией, давним недругом Русской земли. В Константинополе правит теперь Никифор, прославленный полководец, отважный и хитрый. Опасаясь западных соседей, он не может двинуть свои легионы на Русь, только степняков подталкивает на Киев. А что он завтра надумает?

Вот они, соседи на севере и на западе. Добрый или худой мир с ними, но Киев его поддерживает. А на восходе и полудне - орды степняков. С ними и договориться трудно. Вот уже триста лет откупаются окраинные земли Руси от хазар, платят дань Хазарии. Оружием отбиваются от камских болгар, торков и печенегов, большой кровью сберегают свои рубежи.

Самый жадный народ среди степняков - хазары. При прежнем правителе их, Аароне, полегче было - тому лишь бы дань вовремя выплатили. Он и русских гостей через свои земли пропускал, за долю военной добычи разрешал проходить русским дружинам к Джурджанскому морю, в мусульманские земли. Нынешний властитель Хазарии Иосиф от жадности голову потерял. Мало ему десятины, что с гостей берет, стал захватывать торговые караваны. Снова начались хазарские набеги на порубежные русские земли.

Хазарские владыки свили свое паучье гнездо на Итиль-реке, тем же именем свою столицу назвали, а оттуда сети раскинули до самых Ясских гор и Корсунь-Херсона на юге, все Дикое поле оплели, землю русского племени вятичей данью обложили, камских болгар подмяли. Киеву откупаться от хазар приходится. А сила их в чем? В том, что за хазарами греки стоят, ромеи.

Едва только стала крепнуть Русь, как за спиной у нее, в тылу у Киева, стали появляться византийские военачальники - советники у хазар и других кочевников. В излучине Дона, на торговом пути, поднялись белокаменные башни-вежи Саркела, перекрыли дороги гостям киевским. А строил крепость ромей Петрона, опытный зодчий. Теперь если надобно торговому каравану пройти - откупайся, гость, десяятиной, не хочешь платить - на себя пеняй.

Немало зла чинили Русской земле и печенеги. Сколько они полянских сел разорили, сколько людей загубили и в полон увели! И хазар и печенегов подталкивала на Русь Византия. Знал Святослав, что не миновать ему войны с ромеями, - давно пора счеты свести, да и выход получить к Русскому морю. Но, не свалив Хазарию, нечего и помышлять о походе на Византию: поведешь дружину к Дунаю, а сзади ножом в спину ударят.

Молодой князь, приняв у матери Киевский стол, немедля начал готовиться к войне с хазарами. Но сперва отбил у Хазарии ее данников вятичей и камских болгар. Только после этого русское войско вышло в Дикое поле.

Хазарская крепость Саркел располагалась на левом берегу Дона, в том месте, где река, словно туго натянутый лук, выгибалась в сторону Киева. Крепость занимала часть берегового мыса, охваченного излучиной реки. Этот мыс был превращен в остров широким и глубоким рвом, отрезавшим его от прилегающей части берега. Самое острие мыса, пологое и невысокое, тоже было прорыто рвом. За рвами и высокими земляными валами возвышались мощные стены, сложенные из белого кирпича. По углам крепости, имевшей вид несколько вытянутого с севера на юг прямоугольника, и вдоль ее стен поднимались массивные четырехугольные башни, грозно глядевшие на степь узкими бойницами.

В двух башнях - с запада и с севера - были оставлены ворота в виде пролетов, закрывавшихся массивными дубовыми створками, окованными железными полосами. А за ними...

Святослав знал со слов лазутчиков и торговых гостей, что внутри крепость была разделена толстыми стенами и прочными кирпичными зданиями на отдельные части, как улей на соты. Там тоже поднимались боевые башни.

Киевский князь со своими дружинниками переправился через Дон выше Саркела и подошел к нему почти вплотную, разбив лагерь на открытом и возвышенном месте. Теперь эту крепость русичам предстояло взять на копье овладеть ею штурмом.

Лазутчики доносили Святославу, что в Саркеле укрылось немало хазар, кочевавших с весны по левобережью Дона. Есть там небольшая дружина камских болгар, это воины ненадежные, готовые повернуть оружие против своих хозяев и притеснителей. Основной гарнизон - наемники, кочевники гузы. Командует всеми защитниками крепости воевода Джабгу, любимец каганбека Иосифа, царя Хазарии. При нем, как старшая дружина, - сотня греческих воинов во главе с их сотником - таксиархом Диомидом. Это тоже наемники, прибывшие сюда с ведома императора Византии.

Гонец с черной стрелой, посланный в Саркел, не вернулся. Молчат хазары, не отвечают на вызов. Но обратного пути русичам уже нет.

Не спится Святославу. Думы одолевают князя. Не допустил ли он ошибки, не поторопился ли он с походом? Сильный, могущественный враг стоит перед ним. А как узнать: рано выступили в поход или нет?

Князь прикидывал с воеводами: лучшее время для похода - весна. Корма для коней вволю, есть вода - степь еще не пересохла. И дичину для прокорма дружинников легче добыть в это время. А главное - с теплом хазарские вежи-кочевья растеклись по степям от Дона до Итиля, от Сурожского моря до Джурджанского. Пусть соберет царь Иосиф свою конницу!

Уже роса на траве оседать стала, когда задремал Святослав. Засыпая, подумал: "Будет погожий день".

Гридни сидели у догоравшего костра, вяло жевали поджаренную сайгачатину. Все притихли - даже бывалые рубаки думали о предстоящей сече.

- Чудно как-то получается, - будто раздумывая вслух, негромко сказал Богдан. - Вот оно какое бескрайнее Дикое поле. От Полянской земли на полудень конца ему нету, на восход мы сколько шли по нему до самого Саркела, да и дальше оно, видать, еще далеко тянется. Простор какой, а всюду, сколько мы шли, на пути то печенеги маячат, то хазары. Будь у нас такая сила, не пропустили бы нас степняки. И я вот думаю: а как же гости наши со своими караванами ходят через это Дикое поле, в далекие страны пробираются?

Гридни молчали. Никто не отозвался на слова Богдана.

- Дивно... - еще раз сказал он.

- А чему удивляться? - лениво отозвался десятник Мечник, разлегшийся на своей, видавшей виды епанче чуть в стороне у костра. - Русским гостям, как и иноземным, повсюду открыта. Они наши товары везут в Итиль-град, в города, что на Джурджанском море, а оттуда навстречу им гости джурджанские, арабские со своим добром - шелками и узорочьем. И те, и другие через Хазарию путь держат. Хазарские заставы с них десятину берут десятую часть от каждого товара. За что? За то, что через свою землю пропускают, от печенежских наскоков берегут. У гостя товар не весь отберут, ему еще останется, на чем заработать. Хазарское царство не сеет, не жнет, а чужими трудами богатеет. Вот и подумай, отрок, какая выгода хазарину препоны торговым гостям чинить? А начали грабить, разбой чинить князь наш разгневался, в поход нас повел, чтобы покарать Хазарию. Побьем царя Иосифа, не дозволим, чтобы дороги через Дикое поле травой емшаном зарастали.

Скуластое лицо Мечника дочерна опалено солнцем и ветрами дальних походов, изрезано глубокими морщинками. Жидкая бородка, похожая на клок сухого ковыля, напоминала о том, что в жилах бывалого воина текла кровь берендеев или других степняков, каких немало осело на окраинах Руси.

- Вот оно что! - приподнялся на локте Чеглок, ровесник Богдана, повернулся к рассказчику. - А откуда тебе все это ведомо, дядя Мечник?

Смуглый, горбоносый, резкий в движениях, этот гридень и впрямь походил на быстрого сокола чеглока, оправдывая свое прозвище. На поле брани дрался он отчаянно, ловко уклоняясь от вражеского меча или сабли и успевая нанести решающий удар неожиданно для своего противника. И конь у Чеглока был подстать своему хозяину - поджарый, быстрый, с разбойным взглядом прикрытых лохматой челкой глаз.

Чеглок, как и Богдан, покинул родные места в поисках лучшей доли. Как попал в гридни, он не любил рассказывать. Да кому до этого дело в дружине? Главное, что он добрый рубака и надежный товарищ.

Мечник усмехнулся в ответ на вопрос Чеглока:

- Ногами своими я все Дикое поле измерил. За Диким полем бывал - под Итилем и в Тмутаракани. С воеводой Свенельдом в походы ходил и сам бродил по белу свету. У ясов в полоне побывал, с хазарами рубился, на лютого зверя барба с сулицей ходил, один на один. Многое повидать удалось...

- А русских людей за Диким полем встречал? - поинтересовался Богдан.

- Верно - видал там наших? - поддержал Богдана молчаливый гридень Улеб.

- Есть русичи и в Тмутаракани, и в Итиле, во всех хазарских землях. Немало полянских смердов пошло туда искать лучшей доли. Кто в полон попал, да там и осел. Говорят, что живут русичи и в Корсуне, где греки-ромеи правят, но мне там бывать не доводилось.

Мечник умолк, и сняв шелом, откинулся на спину, заложив руки под голову. Легкий ветер шевелил его редкие усы и бороду, озаренные отсветом костра. Богдан тоже посмотрел вверх, на широкий Перунов Путь, раскинувшийся по всему небу, от одного края его до другого. Звезды... Это души предков глазами звезд глядят на землю. Где-то там и его, Богдановы, предки. Отец, мать... А с ними и Рослава...

Костер догорал. Звезды подернулись дымкой, от Дона потянуло сыростью. Близился рассвет.

- Э-эх, - закряхтел Мечник, поднимаясь и надевая шелом. Он, как-никак, десятник, забот у него больше, чем у простых дружинников. Пойду, стражу проверю. Ворог-то близко! А вы спите, гридни. Сил набирайтесь, день нелегкий для всех нас будет.

3

Ярило, Даждь-бог поднялся над землей, алым заревом залил восток, бросил кровавые блики на башни Саркела. И стало видно, как за излучиной Дона, южнее крепости, на берегу шевелится что-то серое, будто густой туман, заливая низину. Еще выше поднялось солнце - заблестели железные наконечники копий, золотыми блестками вспыхнули боевые шеломы.

- Хазары, хазары!.. - многоголосый вздох пронесся по лагерю Святослава.

Русские полки выстроились подковой, правым краем подступавшей к Дону. Впереди щитоносцы, за ними копейщики, а далее лучники, пращники и ратники из смердов, вооруженные шестоперами, топорами рогатинами. Конница держалась позади этой огромной подковы, за холмами, поросшими кустарником, и в небольшой роще, готовая в любой час поддержать чело или крылья пешей рати. Там же остались и кони многих дружинников, привыкших по русскому обычаю биться в пешем строю. С конниками ждал своей очереди воевода Борислав. Сам князь и Свенельд в окружении части старшей дружины направились к челу, где командовал Вуефаст. Гридень, что ехал за Святославом, держал на древке княжеское знамя.

Святослав издали увидел, как распахнулись ворота на северной стороне крепости, опустился на ров широкий мост и по нему из Саркела хлынула хазарская конница, с гиканьем и воем обрушилась на чело киевского войска. Замелькали кривые сабли, вспыхивая золотыми молниями в лучах утреннего солнца.

- Эх, догадается ли Вуефаст, что надобно сделать? - насторожился Святослав.

Свенельд молча вглядывался туда, где закипала жаркая схватка. Вуефаст не сплоховал, не зря ему доверили чело. Передние ряды щитоносцев расступились, открыв широкий коридор для вражеской конницы. Хазары устремились в него - и тут же их встретила туча стрел. Степняки заметались, натыкаясь на щетину копий. А ряды русских воинов, тесня их, начали смыкаться. Замелькали мечи и шестоперы. Людские крики и стоны, конское ржание слились в один сплошной гул.

Хазары, что стояли за излучиной Дона, ринулись вперед, на выручку защитникам крепости.

Хазарская дружина, оборонявшая Саркел, с нетерпением ожидала подмоги из Итиля. Теперь, завидев приближавшуюся конницу, присланную Каган-беком, темник Джабгу, опытный и смелый полководец, сделал дерзкую вылазку, чтобы притянуть к крепости возможно больше сил киевского войска.

Бой у северных ворот затягивался. Уже солнце поднялось над степью, вглядываясь сквозь пыль, поднятую сражающимися, в то, что происходило под стенами крепости, когда к югу от Саркела в степи затрубили боевые рога. Это подоспела подмога окруженному гарнизону. Вел ее бек Аймур, правая рука каган-бека Иосифа.

Будто темная туча упала на берег Дона, затопила степь, охватывая русичей. Грозным валом катилась конница, не однажды рубившая ясов и касогов, иранцев и арабов, не раз топтавшая русские нивы. Под тысячами копыт гудела земля, злобно ржали полудикие степные кони, пронзительно выли и взвизгивали воины разных племен, служивших Хазарии, а над всем этим гулом и стоном безмолвно кружили орлы и коршуны, почуявшие близкую добычу.

- Сила какая идет на нас... - тревожно вздохнул Богдан, оглядываясь на примолкших гридней.

- Сила великая, - спокойно согласился с ним Мечник. - Только и у нас воев немало. И за нами - Русская земля.

Самые нетерпеливые из хазарских всадников, вырвавшись из конной лавы далеко вперед, пытались пробиться к воротам Саркела. Но для них, как и для русичей, стал преградой наполненный водой ров. Несколько степняков сорвались в него, и на воде зачернели хазарские лохматые шапки, шеломы и конские головы.

Хазар становилось все больше и больше.

- Пошто князь нашу рать не двинет на ворога? - заволновался Богдан. Доколе будем стоять, на месте топтаться? В самый раз бы сейчас ударить по хазарину!

- А ты погляди, что с другого боку делается, - подтолкнул его Мечник, теребя пальцами свою седую бороденку.

Богдан глянул - и едва не вскрикнул. Севернее Саркела, выше по течению реки, многие сотни хазар заходили в тыл киевскому войску. Два крыла хазарской орды огромными полукружьями охватывали стан русичей. Богдан начал считать бунчуки, мотавшиеся над массой вражеской конницы, значки сотен и тысяч хазарских - и со счета сбился.

Чуть поодаль от гридней на кургане стоял князь Святослав с воеводами, рядом рынды держали оседланных коней и оружие. Все они без видимого беспокойства наблюдали за приближавшимися хазарами. Только чаще замелькали гонцы, подъезжавшие к Святославу, - сказав ему что-то и получив приказ княжий, они торопились к своим полкам.

Вроде бы все спокойно было в русском стане - ни спешки, ни переполоха, но Богдан стал замечать, как меняются его очертания: лучники, копейщики, щитоносцы перемещались, уступая друг другу место, в центре появилась русская конница - та часть ее, что не ушла в засаду. Казалось, огромная длань в железной перчатке сжимает пальцы в кулак, готовясь отразить вражеский удар.

Богдан оглянулся назад. Там, далеко в тылу, за русской конницей, тесно сгрудились обозные возы, поднявшие в небо оглобли, словно пики. И молодой воин подумал, что и там нелегко будет пробиться врагу.

Черная туча хазар шумно налетела на левое крыло русского войска. В небо взвились тысячи стрел и камни, выпущенные пращниками. Глухо вздохнуло поле - конная лава ударилась о стену копий и щитов. Замелькали мечи, боевые топоры и шестоперы, которые пустила в ход русская рать.

- А-а-а!.. - отчаянный рев вырвался из тысяч людских грудей.

Все смешалось на левом крыле - пешие, конные, русичи и хазары. Крики, лязг металла, конское ржание слились в такой оглушительный гул, что со стороны можно было подумать: широкий Дон вырвался из берегов, натолкнувшись на непреодолимую преграду.

Замерло Богданово сердце, когда увидел он, как захлестнула, подмяла под себя хазарская волна первые ряды пеших ратников, как отдельными ручейками и потоками начала пробиваться в глубину русского стана. Ближе, ближе хазарские всадники, кто в железных кольчугах и панцирях, кто в лохматых шапках и кожаных свитах, уже видны их смуглые лица со ртами, перекошенными от крика. Страшно вспыхивают над ними кривые сабли.

А князь стоит на кургане, ждет чего-то. Воевод около него мало осталось. Только старый Свенельд, как всегда, рядом, рукой показывает в ту сторону, где вторая хазарская орда на правое крыло русичей катится, в тыл заходит, хочет оттеснить их от осажденной крепости. Уже в той стороне рога трубят, стрелы запели!

- Ой, что ж теперь будет! - не выдержал Богдан. - Устоят ли наши вои?

- Должны устоять, - твердо сказал Мечник. - А иначе... Нет, такого и быть не может!

- Эй, гридень Богдан! - донеслось с кургана.

Богдан хлестнул плеткой застоявшегося коня, тот птицей рванулся к кургану.

Князь расстегивал застежку алого корзна - видно жарко стало. На его крупном, будто из каменной глыбы вырубленном лице блестели капли пота. Синие глаза смотрели сосредоточенно, тревожно.

- Скачи к челу, найди воеводу Перенега, он сменил раненого Вуефаста. Скажи: князь велел пособить левому крылу. Руки не перепутаешь - где левая, где правая? Нет? Торопись!

- Я мигом, княже!

"Лишь бы не стоять на месте, - думал Богдан. - Вот и мой час пришел! Пойду и я на хазар с пешей ратью..."

Он нашел Перенега под одиноким дубом, обожженным молнией. Воевода встретил гонца нетерпеливым вопросом:

- Добрую ли весть принес ты, гридень?

Узнав о приказе князя, он повеселел, немедля велел рынде кликнуть тысяцких. Потом снова повернулся к гридню:

- Передай князю, что наказ его сполним. У меня у самого руки давно руки чесались, охота была ударить по хазарину...

"А я? - хотелось спросить Богдану. - И меня с дружиной пошли, воевода!"

Но Перенег уже пошел к коню, прихрамывая на одну ногу, покалеченную давным-давно хазарской стрелой. И Богдан, раздосадованный тем, что его отослали обратно, поскакал к кургану.

А волны хазарской конницы все накатывались и накатывались на русский стан, ощетинившийся копьями, яростно отбивающийся мечами и топорами.

Это были не те хазары, которых Святослав с малых лет привык встречать в Киеве. Там, над Почайной, целую улицу занимали хазарские гости. Было у них что-то вроде своего караван-сарая, свои синагога и мечеть, поскольку часть их исповедовала иудейскую веру, а часть была мусульманами. Те хазары, длиннобородые, неторопливые, привозили в Киев на торжище дивные заморские ткани и узорочья, невиданных тонконогих коней и кареоких, стройных и пугливых рабынь. Завидев юного княжича, прохаживающегося с гриднями, купцы расплывались в улыбках, спешили одарить редкими восточными сладостями.

Это были не те хазары, что приезжали в Киев за данью, которой откупались русичи вот уже почти триста лет от их коварных набегов. Важные и неприступные на первых порах, они становились жадными и крикливыми, споря из-за каждой гривны. Все норовили урвать побольше - не столько для своей Хазарии, сколько для себя.

Эти хазары были как туча саранчи, обрушившаяся на молодые посевы... И страшны были не только они, но и их кони. Сызмальства знал Святослав, что сила степняка, будь то хазарин или печенег, в его коне. Невысокий, приземистый, лохматый, в глазах - злое пламя, конь этот сам себе корм добывает не только летом, но и зимой, разгребая снег острыми копытами. Он кормит и носит степняка чуть ли не с тех пор, когда русское дитя еще в люльке качается.

Хазарский конь в бою - лютый зверь. Помогая седоку, он бьет копытами вражеских всадников, грызет зубами чужих коней, мчит хозяина в самую жаркую сечу, удесятеряя силу удара его копья.

Зато без коня хазарин, считай, не воин. Словно медведь, ковыляет на своих кривых ногах, и нет уже той силы удара у его острой сабли. Издали еще отобьется стрелой, а в ближнем бою его проще простого ошеломить шестопером, срубить добрым русским мечом.

Русич же хоть и привык к коню, в седле сидит крепко, но лучше всего дерется пеший. Будто силы ему придает родная мать-земля. Попробуй, достань его саблей, свали, даже если ты конный! А вот когда уже выдохся враг, показал спину, тогда - на коня, вдогон, руби его!

Поэтому Святослав и не спешил бросать в бой свою конницу. Он выжидал. Уже во многих местах дикие всадники вломились в ряды русских воинов, прорубили кровавые просеки. Все ближе они к кургану, на котором стоит Святослав, окруженный гриднями. В первый раз поглядел князь в сторону балки, где укрылась его молодшая дружина, готовая к бою. Нет, рано еще бросать ее в сечу - пусть немного ослабнет вражеский натиск.

Еще одну вылазку предприняли осажденные. Встретились с конницей, прорвавшейся над самым берегом Дона, ударили с двух сторон по челу русского войска. Но не всех ратников увел от крепостных ворот воевода Перенег, выручая левое крыло, - оставил нескольких тысяцких с воинами. Теперь князь Святослав бросил сюда на подмогу отряд конных болгар. Закованные в броню всадники со свежими силами ринулись в сечу, схлестнулись с хазарами. За ними снова пошли вперед пешие ратники. Жаркая схватка закипела уже под стенами крепости.

У самых ворот с дружинниками Святослава дралась небольшая дружина дюжих воинов в белых рубахах, без кольчуг. Тяжело взмахивая мечами, они упорно стремились прорваться вперед, к кургану.

Что за вои? - кивнул в ту сторону Святослав. - Бьются люто...

- Не знаешь, княже? - с удивлением посмотрел на него сотник Путята, ровесник Мечника и давний его боевой товарищ. - То русичи.

- Русичи? Пошто ж они против нас пошли?

- Видать они из наемной дружины каган-бека. В Хазарии немало русского люда - и на Дону, и в Тмутаракани, и в самом Итиле. Смерды, а вои добрые...

- Скачи к челу, вели Перенегу или тысяцкому Колывану взять в полон одного из тех воев и привести ко мне.

Сотник с сомнением поскреб пятерней затылок, сдвигая на лоб шелом. Перехватил сердитый взгляд Святослава, подобрался:

- Добре, князь, сполню твою волю...

Путята ускакал, а князь продолжал хмуро наблюдать за полем брани. Он думал о том, что в Саркел без пороков не пробиться даже на плечах защитников крепости, сделавших отчаянную вылазку. Закроются ворота - и все. А за ними - кипящая смола, рогатки, стена воинов.

- Подсобить бы надо пешей рати, - нарушил раздумья Святослава подъехавший к нему воевода Вуефаст, с перевязанной головой, весь в кровавых пятнах. - Много смердов уже полегло. Ударить бы по хазарам молодшей дружиной...

Святослав ничего не сказал. Только на лбу его еще резче обозначилась глубокая морщина, светлые брови сдвинулись к переносице.

Конский топот заставил князя обернуться. На грузном коне размашисто рысил к нему по вытоптанной траве Путята. Он тянул на длинном сыромятном ремне окровавленного рослого воина со связанными руками.

- Вот он, полонянник.

Пленник, хватавший воздух запекшимся ртом, едва держался на ногах. Тонкая струйка крови стекала у него с виска, разорванный ворот рубахи открывал зияющую рану на ключице.

- Ты кто? - спросил Святослав. Голос его был тих но дрожал от гнева.

- Ответствуй князю, холоп! - потянул пленника за ремень Путята.

Раненый воин покачнулся и едва не упал, но все-таки устоял на ногах и бесстрашно посмотрел в глаза князю.

- Не все едино, кто кончать меня будет - князь или раб?

Говор у него был русский, певучий и мягкий, говор земли Полянской.

- Ты кто? - будто не расслышав его дерзких слов, повторил вопрос Святослав.

- Атар я... А на Руси меня кликали Туром...

- Пошто пошел служить ворогам нашим, хазарам, вере отцов изменил?

- Видит Перун: веру отцов я не бросил. А с родной земли бежал в Хазарию от щедрот твоих тиунов, княже, от их плетей. Осел на Сурожском море, под Тмутараканью. И там не сладко пришлось. Хазарский бек допек, силком в свою дружину взял.

- Так пошто бился против русских воев, пошто не повернул оружие на хазарина?

Тур молчал, опустив голову.

- Ну, говори! - подтолкнул его Путята.

- Мы, русичи, клятву давали на мече, на верность Иосифу присягали. Можно ли клятву свою нарушить, хоть и тяжкая эта клятва? Ты же сам воевал, княже.

- Так, - вздохнул Святослав, и в глазах его погас огонек, - клятву нарушать вою не годится. А все же...

Он отвернулся от Тура, махнул рукой Путяте: делай, мол, с ним, что хочешь. До него донесся глухой звук удара, но князь смотрел уже в другую сторону.

На вытоптанных травах, где вчера еще густо полыхали степные цветы, яростно схватывались пешие и конные воины, рубились мечами и саблями, кололи друг друга копьями. Тучи стрел затмевали солнце. Хазары навалились на русские обозы, загромоздили конскими и людскими трупами тесно сдвинутые возы, и через них живая лавина хлынула к кургану, к самому сердцу русского стана.

- Гей, рында! Труби в рог! Гридни, поднимите повыше знамя! Пришел и наш черед...

Святослав скинул с плеча алое корзно - подхваченное ветром, оно кровавым стягом запылало над курганом в руках подскочившего к князю Богдана. Святослав натянул на себя тонкую кольчугу, меч поднял в руке. Белый Кречет под князем заплясал, перебирая точеными ногами.

- За Русь!

Следом за князем и Богдан послал коня вперед. Все гридни, окружив Святослава, обнажили мечи. И тотчас из балки вырвалась на застоявшихся конях молодшая дружина, ринулась на хазар, прорвавшись с тыла.

Степной ветер ударил в лицо воинам, засвистели над ними стрелы. Перед Богданом вздыбил коня грузный хазарин в богатых доспехах, замахнулся кривой саблей. Богдан едва успел уклониться, закрылся щитом, поднимая меч, а кто-то уже опередил его: выронив саблю, хазарин со стоном откинулся на конский круп. Только краем глаза увидел гридень, что это князь спас его и уже впереди рубится с другим противником. Будто ото сна пробудился Богдан, кинулся вдогонку.

Злость охватила молодого воина: как же это он оплошал? Всю свою силу вложил он в удар меча, доставшийся первому встретившемуся на его пути неприятелю. Лязгнул меч, скользнув по шелому хазарина, разрубил железное оплечье, врезался в тело. А гридень уже другого степняка достал, свалил с коня. Но не уберегся - самого зацепили боевым топором по плечу. Хорошо, что кольчуга выручила. А Чеглок, что конь о конь дрался с Богданом, срубил хазарина.

Вот и возы, заваленные трупами. Храпят кони, по мертвым телам идти не хотят. А хазары уже повернули вспять, в степь уходят. Вдогонку за ними мчится князь с молодшей дружиной, с верными гриднями своими. Настигают врага Улеб и Спирк, машет шестопером, будто цепом на току, коренастый Чудин, Мечник с Путятой дружно перехватывают отставших неприятелей.

И еще громче, еще жалобней застонала земля - из синего леса, что поодаль от Дона раскинулся, вырвались русские конные сотни, ждавшие своего часа в засаде. Впереди - Борислав.

- За Ру-у-усь!..

Лава с лавой схлестнулись в чистом поле. Страшен был этот удар, и вскоре заметались по степи хазарские кони без всадников. Те степняки, кто уцелел, мчались куда глаза глядят, объятые страхом. Только часть их прорвалась к Саркелу и укрылась там.

4

Киевское войско обложило Саркел с трех сторон, с четвертой стороны путь хазарам к отступлению преграждал Дон. Задержка пешей дружины вятичей и осадных орудий раздражала Святослава. Это Свенельд уговорил князя взять в поход вятичей, а затем и болгар, если те согласятся. "Пусть бывшие хазарские данники по-настоящему почувствуют, что они хазарам больше неподвластны. Ну и у нас поболе воев будет". Свенельд привык вести войну по старинке, не спеша, а теперь и вовсе тяжел на подъем стал - годы его немалые. Святослав же умел наваливаться на врага, как барс, бить его с малой дружиной. И сейчас побил хазар изрядно, но взять крепость голыми руками - немыслимо. Все равно придется ждать лодьи с пороками.

Пока он послал к хазарскому воеводе Джабгу своего парламентера бывалого воина Грона, ходившего еще с Ольгой под Искоростень мстить непокорным древлянам. Передал с ним краткое письмо, написанное греческими письменами, и велел устно предложить сдать Саркел на милость победителя.

- А не захотят послушаться хазары, - сказал князь, - пусть на себя пеняют. Копьем возьмем город!

Назавтра утром над крепостной стеной увидели русичи голову Грона, поднятую на копье. Это был ответ воеводы Джабгу. Святослав заскрипел зубами в бессильной ярости, хотел немедля повести полки на приступ. Хорошо, что в это же утро приплыли наконец по Дону долгожданные лодьи со стенобитными машинами. Прибыла и дружина вятичей.

Святослав собрал своих воевод и велел им готовиться к штурму.

Русский лагерь пришел в движение. Под прикрытием щитоносцев пешие ратники готовили подходы к осажденной крепости - таскали в мешках и на самодельных носилках землю, засыпали ров, разрывали насыпанный хазарами вал, проделывая в нем проходы. Русичи несли потери - хазарские лучники подстерегали неосторожных, засыпали градом стрел. Раненые уходили в обоз, их заменяли другие воины.

Князь сам выбирал места, где устанавливать пороки, следил за заготовкой огромных камней и бревен, которые метательные машины будут бросать в защитников крепости. На деревянных катках установили сооруженные из дубовых бревен передвижные башни с таранами. Здесь распоряжался знаток осадного дела тысяцкий Колыван. Под его присмотром сотни воинов, кряхтя и ухая, медленно передвигали тараны к северным и западным воротам Саркела, устанавливали их прямо под стенами крепости. Многие ратники, став на время плотниками и кузнецами, изготовляли легкие и длинные штурмовые лестницы, ковали к ним крючья. Самыми умелыми мастерами оказались вятичи, выросшие в дремучих лесах, с малолетства привычные к топору. Увидев их работу, Святослав подумал, что, может, и зря спорил со Свенельдом, не соглашаясь привлекать людей Вятской земли к походу на хазар.

Пока шла подготовка к штурму, пока войско приводило себя в порядок, хоронило погибших и справляло по ним тризну, как велят русские обычаи, гридни охраняли князя, ходили в дозоры, рыскали по степи вокруг лагеря, чтоб ненароком не подобрался к нему неприятель.

- Гляди, отрок, - наставлял Богдана Мечник, провожая его в дозор, от других воев не отставай. Хоть и хвалил тебя князь намедни за храбрость, но ты еще мало съел походной каши, многого не знаешь. Хазарин хитер, подстережет одинокого - не видать тебе тогда родной земли!

- Дядя Мечник, я ведь не дитя малое!

- Все равно гляди в оба!

Последних его слов Богдан уже не расслышал. Он пустил коня вскачь, догоняя товарищей.

Любо молодым гридням скакать в чистом поле. От Дона до Итиль-реки, а в другую сторону - до самого Днепра-Славутича, до его гремящих порогов раскинулась неоглядная степь, высокие пахучие травы человеку по плечо. Прячется в этих травах всякая живность, птицы и звери. Серый волк, сытый, отъевшийся за весну, ленивой трусцой уходит от всадников, неуклюже поворачиваясь в их сторону всем корпусом.

С Богданом двое молодых парней, его однолетки - Спирк и Колота. Спирк - за старшего, он чуть подольше служит в княжьей дружине.

- Вон к тому кургану поскачем, - указал Спирк на юг, - с него далеко видно. А оттуда к Дону подадимся.

Они подстегнули коней и поскакали вперед, объезжая свежие могилы русичей и брошенные хазарами мертвые тела их воинов. Перед ними с карканьем взлетали стаи воронья. Всадники миновали полосы вытоптанной во время недавней сечи травы. Глубокая балка заставила их сделать крюк, уклониться влево. Миновав балку, гридни повернули назад, к Дону. Прямо перед ними поднимался курган. За его вершину садилось багровое, будто набухшее кровью солнце.

- Гневный лик у бога Ярилы, - тихо сказал Колота. - Не оттого ли, что так много люду полегло нынче на этом поле?

- Э, хазар больше полегло, чем наших, - отозвался Спирк, - наши боги могут быть довольны. Такую жертву им...

Он не договорил, схватился за горло, куда впилась хвостатая стрела. От другой стрелы споткнулся Богданов конь, с жалобным стоном начал оседать на землю. И тотчас Богдан услышал свист аркана и почувствовал, как что-то с силой рвануло его из седла. Закачалась земля, повалился набок, проваливаясь куда-то, близкий курган.

В следующее мгновение Богдан со связанными за спиной руками и заткнутым тряпкой ртом был поднят с земли, поставлен на ноги и, получив тычок в шею, услышал грубый окрик на непонятном языке. Он оглянулся, но получил второй тычок тупым концом копья.

Толкал его немолодой чернобородый хазарин в старой, покрытой ржавчиной и зиявшей дырами кольчуге, наверно снятой когда-то с убитого русича. Степняк горячил косматого степного конька, тот скалил зубы, норовя ухватить пленника за плечо, и Богдан невольно шагнул вперед, уклоняясь от него. Еще двое хазар, молодых, в лохматых шапках и нелепых войлочных панцирях, гарцевали по сторонам. Небольшой отряд степняков виднелся впереди - он неторопливо рысил на юг.

Хазарские кони шли ходко, и Богдан, стянутый арканом, едва поспевал за ними, чтобы не упасть. Стебли высокой травы били пленника по лицу, резали кожу, а он даже не мог их отвести от себя.

Быстрая ходьба его скоро вымотала, он начал задыхаться. Сердце громко стучало в груди, казалось, вот-вот разорвется. Богдан упал. Хазарин, перегнувшись к нему с седла, вытащил тряпку из его рта - теперь кричи, сколько хочешь, никто из русичей не услышит, лагерь остался далеко позади.

Отплевываясь от противного вкуса сальной тряпки, Богдан набрал полную грудь воздуха. Сознание прояснилось. Лишь теперь он понял, в какую беду попал.

Денно и нощно, двигалось ли русское войско навстречу врагу или, разложив костры стояло лагерем, по бескрайней степи с запада на восток и с востока на запад мчались княжеские гонцы. С ними заводные - кони и охрана из десятка, а то и двух десятков добрых воинов, чтобы вестника не перехватили в пути вражеские заставы.

Святослав сообщал в Киев княгине Ольге о своих делах, передавал наказы верному воеводе Добрыне, воспитателю юного княжича Владимира. Из Киева докладывали ему о том, что происходит на Русской земле, какие вести поступают из западных стран - Византии, Болгарии, Угорской и Ляшской земель. И сейчас, перед штурмом Саркела, князь хотел послать гонца к матери, но передумал: рано хвалиться, пока дело не сделано.

Святослав отдал приказ начинать приступ.

Крепко сбитый, широкоплечий, в тесно облегавшей его кольчуге, в надвинутом на лоб шеломе, он сидел на коне, будто слитый с ним. Скрытая сила была видна в каждом движении князя, неторопливом и уверенном. И лицо его казалось спокойным, будто каменным, только глаза были живые - цвета весеннего неба, омытого дождями, и в глазах, будто облачка, отражались и гнев и боль, когда смотрели они на киевских дружинников, с переменным успехом штурмовавших стены Саркела.

С раннего утра подтянутые к самой крепости тараны размеренно и неумолимо долбили окованные железом ворота хазарской твердыни. Метательные машины, похожие на огромные самострелы и ложки, перетянутые связками бычьих жил, поднимали в небо и швыряли на город многопудовые камни и бревна.

Вплотную к стенам подошли лучники. Прикрытые щитами своих товарищей, они, неторопливо целясь, старались поразить неприятельских воинов, видневшихся на крепостных башнях и стенах.

Хазары отстреливались скупо - берегли стрелы для отражения штурма. Ждать им пришлось недолго: Святослав приказал двинуть вперед пеших ратников.

Тысячи русских воинов, вооруженных мечами, топорами и шестоперами, кинулись к стенам крепости, Одни тащили мешки с землей, связки веток, жерди и принялись забрасывать преграждавший им путь ров, другие вслед за ними несли лестницы с железными крюками, третьи шли налегке - только с обнаженным оружием. Живая человеческая лавина хлынула на стены, облепила лестницы, начала подбираться к самому верху стен. Лучники, чтобы не поразить своих, перестали стрелять. Хазары зашевелились: сверху на осаждающих обрушился град камней, хлынула горячая смола. Мало кто добрался до самого верха, но и этих немногих удачников встретили копья и кривые сабли.

Под ударами таранов рухнули западные ворота, но за ними атакующие наткнулись на только что сложенную хазарами стену из каменных глыб и кирпича. Пришлось опять двинуть вперед тараны. В новые бреши устремились дружинники, сбивая вражеские заслоны.

Было мгновение, когда князю показалось, что судьба Саркела уже решена. Сеча шла в воротах и на ближней улице, перегороженной каменными баррикадами, на многих участках крепостных стен, оставалось сделать одно, последнее усилие - и волна атакующих хлынет в город. Еще одно усилие... Но хазары сопротивлялись отчаянно, зная, что отступать им дальше некуда. Штурм затягивался.

Князь созвал воевод.

- Слушайте, бояре мои! Боги отвернулись от нас в этот раз. Но долго топтаться нам под Саркелом нельзя - того и гляди подойдет сам Иосиф со всем своим войском. Взять город надобно сегодня. Оставим за собой конные заслоны, чтобы в спину нам не ударили ненароком. За это воевода Борислав в ответе. Дам ему две тысячи конных воев. Все прочие конные полки пойдут пеше брать Саркел. Я сам поведу их.

После полудня русичи снова пошли на приступ. Святослав и Свенельд, увлекая за собой дружинников, первыми ворвались в пролом, пробитый тараном в недавно сложенной стене. Их мечи прокладывали широкую дорогу русичам.

Русская дружина вслед за князем и воеводами проникла в город. Вместе с нею дрались вятичи и небольшой отряд болгар. Сеча завязалась на узких улочках Саркела.

В Ярилин день, когда в родных краях русичей и стар и млад празднуют приход лета, радуются новому урожаю, после кровопролитного боя пала хазарская крепость. Поредевший гарнизон Саркела, отступивший под напором воинов Святослава в запутанные южные переулки, сложил оружие. Темник Джабгу, утром гордо взиравший на киевское войско с крепостной башни, теперь, униженно кланяясь, стоял перед русским князем, протягивая ему ключи от Саркела. За темником, сбившись в кучу, робко жались его тысяцкие и сотники. В руках они держали богатое оружие, драгоценности, тюки дорогих тканей.

- Ну что, не вышло по-твоему? - Святослав, еще не остывший после жаркого боя, бросил сердитый взгляд на хазарского воеводу. - Видишь, сколько народу зря положил!

Джабгу еще ниже склонил обнаженную голову с лысым теменем, будто отдавая ее во власть победителя. Час назад князь, не задумываясь, приказал бы срубить эту голову и надеть на копье, как сделал это Джабгу с Гроном, теперь же он принял ключи от ворот, мельком глянул на поднесенные дары и едва заметно усмехнулся: сильна торговая жилка в хазарах, привыкли они торговать. Даже сейчас, после такого разгрома, надеются откупиться от победителей! Отвернувшись от пленного темника, князь поманил Вуефаста:

- Ты будешь тут воеводой, хозяином в Саркеле, пока войну не закончим. Воев тебе оставлю. Соберешь дань и вместе с полоном под охраной в Киев ее отправишь. Сам суд тут правь. А я дальше иду - на Итиль.

Свенельд, стоявший за спиной князя, спрятал улыбку в пушистых седых усах. "Клянусь Одином, - он всю жизнь был верен своим варяжским богам, молодой князь начинает показывать когти! Давно ли Ольга посадила его на Киевский стол, а сын ее начал поход, какой и Игорю был не под силу. Вятичей, болгар успел покорить, глядишь, и вся Хазария склонит перед ним голову..."

Старый воевода с нежностью смотрел на своего питомца. Странно сложилась жизнь Свенельда, он, безвестный варяг, совсем юным воином попал на Русь и очень скоро сумел показать себя, стал в Киеве самым молодым воеводой. Когда Игорь погиб, самый час был Свенельду - первому человеку на Горе после князей - брать всю власть в свои руки. Люба была ему с молодости княгиня Ольга, да время ушло. Оглянулся Свенельд: и Ольга уже не та, и сам он не тот. Осталась привязанность к молодому княжичу Святославу - что-то в нем от молодой Ольги - такой же смелый, решительный, взгляд открытый, дерзкий.

Сейчас, когда закончился штурм Саркела, Свенельда заботило, как завершить успешно начавшийся поход. Еще не до конца разбиты хазары, готовится к бою их столица Итиль, где каган-бек собирает воинов от всех своих веж. Нужно дать отдохнуть, собраться с силами уставшим дружинникам. Воевода сказал об этом князю.

- Нет, - сердито блеснул глазами Святослав. - Отдыхать в Итиле будем. Надобно поспешать к хазарской столице. Ни одного лишнего часа не дам Иосифу на сборы его войска!

Свенельд молча наклонил голову. Да, князь прав. Как ни трудно, а нужно торопиться, ковать железо, пока оно не остыло.

С рассветом русское войско ускоренным маршем двинулось на юго-восток, к Итилю. Князь Святослав не брал с собой обозов, он и пеших ратников посадил на коней, отбитых у неприятеля. Сильный конный отряд во главе с воеводой Бориславом ушел вперед, вслед за дозорами.

Чем дальше от Дона, тем беднее и суше становилась степь. Куда делись буйные травы в рост человека, зеленые дубравы и заросли кустарника? Вокруг только чахлый ковыль, серебристый пахучий емшан, да еще какие-то колючки. Временами конские копыта стучали по совсем голой, растрескавшейся от зноя земле. Но степь и здесь не была безжизненной - на горизонте то с одной, то с другой стороны появлялись и подолгу маячили группы всадников. При виде русских дозоров они, не принимая боя, уходили в степь. Это были исконные недруги Русской земли - печенеги, одновременно враждовавшие и с хазарами. Иногда появлялись небольшие отряды кочевников гузов, проносились вдалеке и скрывались в знойном мареве. Степняки, будто волки, издали следили за русским войском, выжидая, чем кончится единоборство между Русью и Хазарией. Кто бы ни победил, они в любом случае надеялись поживиться.

Воевода Вуефаст знал, что не лежит к нему сердце молодого князя. Язычник Святослав недолюбливал христиан - их вера пришла из враждебной Руси Византии. Наказывая Вуефасту остаться в покоренном Саркеле, князь хотел избавиться перед дальним походом от неугодного ему человека. Недоброжелательность звучала в его голосе, когда он отдавал свои распоряжения Вуефасту. В другое время воевода, может, и обиделся бы, а сейчас встретил этот приказ с тайным облегчением: разболелась голова, на которой какой-то ретивый защитник Саркела едва не надвое разрубил железный шелом. Да и весь воевода как-то расклеился, чувствовал себя разбитым. Старость подошла, что ли?

Однако отлеживаться ему было некогда - едва ушло войско со Святославом, как Вуефаст увидел, что дел у него непочатый край. Надобно разбираться с полоном, с данью, взятой у хазар, да и малой своей дружине дать передышку: среди воинов много раненых, ослабевших от потери крови. А тут еще Войт, князь вятичей, поглядывает на него странно, дружинники его шепчутся по углам. Может, что лихое задумали? У Вуефаста воинов мало, куда меньше, чем вятичей. Хорошо еще, что болгары, сделав свое дело, сразу же ушли домой. Но и с Войтовым войском незадача...

На всякий случай воевода решил занять со своими людьми внутреннюю, самую труднодоступную часть Саркела, велел перенести туда самое ценное добро из захваченного у хазар. Пленники почти все незнатные, о них тревожиться нечего. Только за Джабгу можно получить добрый выкуп, поэтому его Вуефаст держал при себе, под особой охраной.

Усиленную стражу выставил воевода у ворот внутренней стены, разделявшей крепость на неравные части: меньшую, занятую Вуефастом и его людьми, и большую, где расположились вятичи шумным и беспокойным табором. Себе воевода выбрал покои в нижнем этаже башни, той самой, где до последнего оборонялся от русичей Джабгу.

- Слава те, господи, самое главное сделано, - истово перекрестился он, оставшись наедине с двумя верными слугами - сотником Глебом и десятником Кириллом, в одно время с ним перешедшими в христианскую веру. Теперь помоги рабу твоему Василию уберечь от козней вражеских все это добро, что князь нам доверил... Вуефаст при крещении наречен был Василием, но и князь и его приближенные звали его прежним, языческим именем.

- Бог милостив, - отозвался Глеб, - да и наша дружина еще чего-то стоит. Убережем добро, что нам оставлено!

Кирилл молча кивнул, соглашаясь с сотником.

Вуефаст оглядел пышное ложе, прикрытое барсовыми шкурами, приготовленное, видимо, для хазарского воеводы, злорадно подумал о том, что строптивому Джабгу теперь не скоро доведется понежиться на мягкой постели. Пусть прикорнет на сырой землице.

- Притомился я, други мои. И годы уже немалые, да еще это... Вуефаст болезненно поморщился, ощупывая повязку на голове. - Отдохну я малость, а вы уж за воями нашими приглядите. Пуще того - за вятичами. Рубились они с хазарами неплохо, поболее болгар помогли нам, но веры им нету... И князь их Войт куда-то запропал. Как бы они беды не натворили!

Долго не мог уснуть воевода, но усталость взяла свое, сон сморил его на мягком пушистом ложе.

Проснулся он так же внезапно, как и уснул.

- Беда, воевода! - оглушил его знакомый голос. - Вятичи пошли на приступ!

- Какой приступ? - сонный Вуефаст ничего не мог понять и сердито отталкивал сотника Глеба, который тряс его за плечо. - Какие вятичи?

- Вятичи захватили наш полон, что был там, за стеной... Ломятся в ворота...

Только теперь Вуефаст наконец проснулся: добыча, пленники, захваченные в Саркеле, уходят из его рук! С необычной ловкостью сбросил он с ложа свое грузное тело и, осенив себя размашистым крестом, уже более осмысленно вгляделся в лицо Глеба, по которому плясали тусклые блики от масляного светильника.

- А стража что? Подмогу послал ты к воротам? Где Джабгу? - забросал он вопросами сотника.

- Вся дружина рубится с этими язычниками погаными, что клятву свою нарушили. Только мало нас, боюсь, не устоят наши вои... А Джабгу... Куда он денется? Ему ни к чему кидаться из огня да в полымя...

- За Джабгу мне головой отвечаешь! Он для нас - мошна с золотом, за него можно добрый выкуп взять. Сбежит паршивец - князь нас не пожалует. Вуефаст перевел дыхание и заговорил спокойно: - А насчет ворот ты верно молвишь. Не удержать нам их. Потому оставь там заслон малый, а всех остальных воев отведи сюда, к башне. Тут насмерть встанем, дальше отходить некуда. С богом!

- Быть по сему! - тряхнул головой сотник и кинулся туда, откуда доносились крики распаленных сечей людей, стоны раненых и лязг оружия.

Вуефаст с необычной для его грузной фигуры легкостью натянул на себя кольчугу, перепоясался мечом и, помедлив немного, надел поверх повязки и шелом. Он поспешил на выход, и вскоре перед башней послышались его зычные окрики, обращенные к дружинникам, отбивавшим натиск бывших союзников.

Вятичи атаковали без особой охоты, но их было больше, чем киевлян. Они сумели прорваться в узкую щель ворот, тесня воинов Вуефаста к башне.

Схватка шла при тусклом свете щербатого месяца, клонившегося к земле и уже собиравшегося укрыться за стеной крепости. Но и в этой полумгле Вуефаст сумел разглядеть высокого и плечистого князя Войта, махавшего, будто цепом, тяжелым шестопером.

- Ах ты пес шелудивый, князь лапотный! - взревел воевода. - Вот ужо я до тебя доберусь!

Он кинулся вперед, как вепрь сквозь болотные заросли, продираясь сквозь ряды кое-как вооруженных вятичей. Червленый щит его, побывавший под Царьградом и под Искоростенем, отражал удары неприятельских дубин, мечей и рогатин, а меч, выкованный по специальному заказу лучшим кузнецом из Родни, направо и налево раздавал мощные удары.

А навстречу старому воину пробивался молодой князь Вятской земли. Расступились бойцы, уступая дорогу ему и Вуефасту, знали: от поединка этих двоих будет зависеть исход всей битвы.

Они встретились.

Меч Войта сшиб шелом с головы Вуефаста, из-под повязки выбились сивые кудри, борода растрепалась. Воевода, тяжело дыша, крикнул:

- За Киев, други!

- За Ру-у-усь! - подхватила его дружина, и этот клич будто ошеломил неприятеля. Русь-то была одна и для киевлян, и для вятичей, в киевской дружине и в дружине Войта дрались люди одной крови. Кровные братья скрестили мечи, поражая друг друга. Ради чего?

Что-то надломилось в рядах атакующих, казалось, дыхания им не хватило. Клич "За Русь!" откинул назад вятичей, и князь Войт остался один на один со старым киевским воеводой. Одновременно взметнулись их мечи, сверкнули молниями во тьме и со страшной силой скрестились в едином ударе. Оба выкованные русскими мастерами, оба закаленные по старым, прадедовским секретам... Но, видать, у полянского мастера, кузнеца из Родни, секреты были получше: вспыхнули искры, застонал металл, и меч Войта разлетелся на две половинки. А Вуефаст снова занес над противником свое оружие. Но устала рука воеводы, Войт успел заслониться щитом, и удар не достиг своей цели.

Только на мгновение остановился Вуефаст - набрать полную грудь воздуха, приготовиться к новому удару. А дружина вятичей уже прикрыла своего князя, и так, щетинясь копьями, медленно попятилась.

Усталые, израненные киевляне преследовали врага только до ворот. Здесь Вуефаст, опасавшийся подвоха со стороны Войта, приказал дружинникам остановиться, завалить проход камнями, бревнами, всем, что попадется под руку. За этим прикрытием остались лучшие стрелки из лука, готовые отразить новый натиск неприятеля, если он последует. Остальные воины принялись перевязывать друг другу раны, хоронить убитых.

Утром посланные за ворота лазутчики обнаружили, что стан вятичей пуст. Видно, перед рассветом князь Войт погрузил свою дружину, захваченных пленных и дань, отбитую у Вуефаста, на лодьи и отплыл вверх по Дону к своей земле.

- Пронесло, слава богу! - обрадованно прошептал Вуефаст. - Могло быть куда хуже...

И велел Глебу отправить гонца вслед князю Святославу с вестью об измене вятичей.

5

Рано утром княгиню Ольгу разбудила кукушка. Серая вещунья куковала под самым окном. Княгиня - старческий сон чуток и неспокоен - поднялась со своего ложа и по мягкому шемаханскому ковру босиком прошла к раскрытому окну опочивальни.

"Кукушка, кукушка, сколько лет мне жить на белом свете?" - вспомнила она, как загадывала в молодые годы.

- Ку-ку, ку-ку, ку-ку... - будто услышав княгинины мысли, откликнулась птица, щедро отсчитывая долгие годы.

Ольга улыбнулась. Если верить кукушке, ей, княгине, еще не скоро суждено проститься с земными делами.

Она выглянула в окно, прикрытое густыми ветвями могучего дуба. Дерево было старое, оно видело, наверное, и Кия с его сестрой и братьями, и князя Гостомысла, а может, помнит даже те времена, когда на семи холмах, на месте нынешнего стольного Киева, глухо шумели густые дубравы. Еще недавно под этим дубом язычники приносили жертвы своему богу Перуну, чье деревянное изваяние стояло здесь, под развесистой кроной. Став христианкой, княгиня велела перенести истукана подальше отсюда, к Днепру. А за дубом осталось название Перунова. К нему по-прежнему тайком приходили княжеские челядины с приношениями. Ольга не однажды замечала то зажаренного зайца или петуха под деревом, то пеструю ленточку или дешевое монисто на сучьях. Смешные люди! Когда они поймут, что истинному богу не нужны их жертвы? Ему нужны вера, смирение, покорность...

Старая княгиня задумчиво оглядела толстый ствол дерева, скользнула взглядом по его ветвям и тихо ахнула - желтые листья среди могучих, полных жизненных сил ветвей! Что это? Середина лета, а листва умирает. Выходит, отжил свой век старый великан. Теперь только случись буря или гроза, ударит Перун - тьфу, прости господи, сильны еще в ней языческие привычки! - пророк Илья метнет молнию, и...

Стало отчего-то грустно княгине, груз лет, прожитых ею, навалился на ее плечи, сдавил сердце.

Скрипнула низкая дубовая дверь, в опочивальню втиснулась ключница, склонилась в поклоне:

- Матушка княгиня, к тебе воевода Добрыня пожаловал. Молвит, дело есть спешное. - И добавила доверительно: - Слыхала я конский топ, гридни переполошились - не иначе как вестник прискакал с Дикого поля!

- От княжича... - догадалась княгиня, в сердце которой любимый сын по-прежнему оставался юным княжичем, и сама себя поправила: - От князя Святослава... Хвала господу! Так что же ты стоишь, как истукан? Помоги мне одеться. Где мое узорочье?

Княгиня торопилась. Но когда ключница привела к ней Добрыню, она сидела на мягком стульце и задумчиво смотрела в окошко.

- Здрава будь, княгиня! - склонился Добрыня в низком поклоне, шапкой метнул по коврам, разостланным на полу.

- И ты здрав будь, воевода. Садись, в ногах правды нету, - кивнула она на лавку. - Здоров ли княжич Владимир, внук мой?

- Княжич молодой растет, сил набирается, ратное дело осваивает. Умен он и понятлив... Ему бы только в поле скакать с гриднями! За князем Святославом так и поскакал бы - отчая слава ему спать не дает...

Владимир доводился Добрыне племянником, и говорил о нем воевода любовно и ласково, стараясь притушить свой могучий бас.

- Не знаю, как там княжич, а тебе не спится - это верно, - шутя погрозила пальцем княгиня. - Покинул бы отрока на меня, старую, и помчался в след за Святославом, чтоб поратоборствовать с хазарами. Вижу, все вижу!

- Зачем покидать княжича? - широко улыбнулся Добрыня. - Мы вместе с ним попытали бы ратного счастья. Княжичу - утеха, а я приглядел бы за ним, в трудный час заслонил щитом...

Княгиня нахмурилась:

- Довольно, воевода! Сам знаешь, князь тебе своего сына доверил не затем, чтобы ты с ним из Киева мчался куда глаза глядят. Придет время Владимир сам рать поведет на врагов земли Русской. А сейчас сказывай: зачем пришел? С какой вестью?

Лицо Добрыни стало строгим.

- За Днепром, в одном переходе от Киева, дозорные нашли мертвого княжьего гонца. В горле - стрела печенежская.

- Какую весть он мне вез? Может, с князем беда случилась?

- Не ведаю, княгиня. Гонца обыскали - при нем ничего не нашли, никакой записки. А что в уме держа, то умерло.

Княгиня перевела взгляд с воеводы на окно. Дуб, старый дуб... Неспроста он стал чахнуть. И его тело покрыто ранами, как тело Русской земли, остались в нем памятью давних осад наконечники печенежских, а может, еще и обрских стрел. Отчего пожелтели листья на старом дубе? Не пришла ли беда на Русскую землю? Ушел когда-то из Киева князь Игорь, ушел и не вернулся. Возвратиться ли из дальнего похода сын его Святослав?

Добрыня выжидающе смотрел на Ольгу. Его смуглое лицо, обрамленное русой бородкой коротко подстриженной на варяжский манер, побледнело. Княгиня догадалась, чего он ждет от нее.

- Нет, нет, и не думай! Никуда я тебя не отпущу. В Киеве воев мало осталось, а воевод и того меньше. Претич стоит в Чернигове, Блуд в Родне, если печенеги подступят к городу - кто им отпор даст?

Добрыня опустил голову. Рассудок ему говорил, что княгиня права: бросить немногочисленную дружину, оставленную Святославом для охраны Киева, нельзя. А сердце рвалось на простор, в Дикое поле, туда, где идет сеча с хазарами.

- Твоя правда, княгиня...

- То-то! Может, с нашей дружиной и князем Святославом ничего худого и не случилось, может, добрую весть вез нам гонец. Но та стрела печенежская - дурная примета. Пока князь воюет с хазарами, как бы печенеги не ударили нам в спину. Стражу удвой, воевода, особенно в ночное время. Вышли еще дозоры за Днепр и к полудню, за Рось, чтобы ни одна мышь не прошмыгнула.

- Все исполню, княгиня.

Он не стал говорить, что уже усилил дозоры и выслал своих лазутчиков далеко в Дикое поле. Плохим бы он был воеводой, если бы не сделал этого!

- А про того гонца - молчи, чтоб понапрасну людей не тревожить. Иди!

Смутно было на душе у княгини. Нет при ней надежной ее опоры Свенельда. Еще в молодые годы он понимал ее с полуслова и готов был пойти за нее в огонь и воду. До старости любил гордую псковитянку, преклонялся перед нею, но никогда и никому не признавался в этом. Ольга - и та лишь догадывалась. Но потому и послала она его в поход вместе с сыном, знала: нет никого надежнее этого человека. А Добрыня - смерд, брат холопки, родившей первого сына Святославу. Хоть и стал воеводой, а чужой он Горе и княгине. Можно ли верить простому, темному люду?

Не знал тех дум Ольгиных Добрыня, своих тревог у него хватало - он за весь Киев в ответе. Воевода ждал, какие вести привезут лазутчики. Выйдя от княгини, зашел в гридню, велел двум отрокам оседлать своих коней и его воеводского. Вскоре трое всадников выехали за ворота крепости-детинца, оставив позади княжьи и боярские хоромы, спустились к Подолу, миновали обезлюдивший за последнее время торг, землянки слобожан. Навстречу им дохнул свежий ветер. С криком, припадая к широкой Днепровой груди, низко над водой носились белокрылые чайки. С обрыва открылся широкий речной простор, за ним - заросший лесом левый берег.

Добрыня прищурился, вглядываясь вдаль, замахал рукой. От левого берега отчалил челн.

Воевода ждал, не слезая с седла. Спутники его спешились, но поводья из рук не выпускали, готовые в любой момент снова очутиться в седле.

Ждать пришлось не долго. Когда челн приблизился, стало видно, что в нем сидят четверо: двое гребут, сильно и ровно вымахивая веслами, один правит на корме, а между ними неподвижно сидит четвертый в похожей на колпак шапке, отороченной лохматым мехом.

Глаза Добрыни сузились, лицо приняло хищное выражение. Казалось, что это коршун готовится к броску.

- Держи коня, Рогдай, - коротко приказал он одному из гридней и, легко соскользнув с седла, начал спускаться по песчаному откосу к воде.

Загнутый кверху нос челна, похожий на боярский сапог, мягко ткнулся в берег, зашуршало по песку днище.

- Ну, с чем прибыл, Мстислав?

Выскочивший на берег сотник Мстислав отбросил в сторону рулевое весло и весело объявил:

- Удача, воевода! Изловили печенежина, да такого хорошего, что жаль с ним расставаться. И умен, и говорлив! Многое знает, многое мне поведал. И шкуру ему портить не пришлось.

Пленник, сидевший в челне, заворочался, по-волчьи скосил на воеводу глаза. Добрыня встретил его взгляд, ухмыльнулся.

- Хорош гусь! А что он вам рассказал?

Мстислав оглянулся - не услышит ли его кто чужой, недаром же место для встречи выбрано в стороне от людного перевоза.

- Говорит: двое ромеев приезжали в их орду, хану золото привезли. Зачем - не ведает. Думаю, на нас натравливает печенегов ромейский император. Сам ряд с нами подписывает, сам его нарушает. От царьграда ничего хорошего не жди!

Добрыня помрачнел:

- Недобрая весть, недобрая. Нету покоя этим ромеям, снова к нам подбираются, да еще с двух сторон. Кабы не их козни, может, и не пошел бы князь на Саркел.

- Я - Урза, сын хана Кичкая, - неожиданно заговорил пленник, четко выговаривая русские слова. - Я не простой воин, я сын хана большой орды!

Русичи переглянулись.

- Этого он нам не говорил, - сказал удивленный Мстислав.

- Ты меня не спрашивал, кто я, спрашивал: кто и что делает у нас. Я о себе и не говорил. Теперь сказал. Если захочешь меня убивать, много ваших голов наша орда срубит.

- Я еще подумаю, - засмеялся Добрыня, прикидывая какую выгоду может принести ему захват такого знатного пленника. - А пока будешь, Урза, моим... - он не сразу подобрал нужные слова, - почетным гостем.

И незаметно подмигнул Мстиславу.

Вечером воевода пришел в клеть, где под охраной дюжих гридней в одиночестве сидел пленник.

- Ну, ханский сын Урза, как тебе тут живется? Не обижают ли тебя мои отроки?

- Не обижают, - угрюмо ответил пленник. - Ты пришел только для того, чтобы узнать об этом?

- Думал, что ты поговорить со мной хочешь. Разве не так?

- Отец даст за меня большой выкуп. Много золота!

- Того, что ему привезли ромеи?

Урза скривился в усмешке, отчего скулы на его лице, туго оттянутом кожей, обозначились еще резче.

- Много знаешь, воевода! Зачем тогда спрашиваешь?

- Хочу взять выкуп подороже...

Урза недоверчиво прищурил глаза. Шутит воевода? Но печенег понял: ему не угрожает смерть. Понял и успокоился. Значит, ему еще доведется стать ханом. Надо поторговаться с русичем, уменьшить цену выкупа. Отец, конечно, богат, но...

Хан Кичкай давно уже с опаской поглядывает на своего сына, догадывается, что не терпится тому занять его место. Что если он вовсе откажется платить? Надо расположить к себе русского воеводу, сделать его союзником на будущее. Вот почему Урза подробно отвечал на все вопросы Добрыни.

Ромеи? Да, месяц назад в орду Кичкая прибыл знатный византиец со слугой, с ними несколько рабов и небольшая охрана. Он передал хану в дар от императора ромеев золото. Много золота! Просто так, в знак дружбы между ромеями и печенегами. Нет, от хана никто не требовал нападать на Киев или другие русские города, просто его попросили наблюдать за военными приготовлениями русичей: не готовится ли Русь к походу на Византию?

При этих словах Добрыня улыбнулся:

- Не могут забыть Олега и Игоря! Ждут, когда Святослав на них пойдет походом... Дождутся! - Уже без улыбки воевода искоса следил за пленником, заметил, как довольно блеснули глазки ханского сына. И неожиданно в упор спросил: - А гонца нашего пошто ваши вои перехватили? Да может, и не одного?

- Только одного, - чуть помявшись, ответил Урза.

- И что он сказал?

- Ничего не успел сказать. Наши лучники бьют без промаха. Но...

- Что - "но"? - нахмурился Добрыня.

Урза хитро прищурился:

- Ты сообщишь хану о том, что согласен получить за меня выкуп?

- Сообщу, если ты дело будешь говорить!

- И выкуп будет не слишком большой? - продолжал торговаться печенег.

- Да, да! - вскипел воевода. - Только не тяни кота за хвост. Говори, что еще для меня приберег?

- При гонце наши люди нашли нашли письмо... От князя Святослава...

- Ну!

- Написанное ромейскими буквами, а слова - русские...

- Знаю, - нетерпеливо отмахнулся Добрыня. - А в письме что?

- Князь пишет, что он взял хазарскую крепость Саркел.

- Не врешь? - Добрыня вплотную подступил к пленному.

- Зачем врать буду? Все правда. Сам письмо видел. Ромейский гость читал его, головой качал, говорил: "Ах, как нехорошо! Что теперь будет с Хазарией?"

- Так и говорил? Ну, спасибо тебе, Урза. Пошлю гонца к хану Кичкаю, пусть готовит выкуп!

Княгиня Ольга устала от государственных дел - собирала бояр, советовалась с ними, как лучше укрепить Киев на случай набега степных орд. Вернулась в опочивальню, прилегла. Ноги ломит, будто на дождь. То ли вправду непогода надвигается, то ли просто старость дает себя знать?

А в дверях снова ключница.

- Что там еще приключилось? - недовольно вздохнула Ольга.

Ключницу отстранил Добрыня. Вошел радостный, быстрый, ветром днепровским от него повеяло.

- Прости, что потревожил твой покой, княгиня... Принес радостную весть: князь Святослав взял Саркел!

6

Даже древний Перунов дуб, что доживал свой век, прикрывая морщинистыми руками княжеские хоромы в Киеве, не помнил, когда, в какую пору появились впервые на Русской земле хазары. Много кочевых народов проходило через Дикое поле от Итиль-реки и Ясских гор на запад за века, ушедшие в небыль. Гунны и обры, болгары и угры топтали копытами своих коней Приднепровье. А за ними появились и хазары - до Днепра докатились их передовые орды, а главная сила осела на обширных степных пастбищах за Доном. Там родилось их полукочевое государство - каганат Хазария.

За триста лет до похода Святослава Хазария откололась от некогда могущественного государства кочевников тюрков, почти не оставившего о себе памяти, и обрела независимость. Она стала называться каганатом по имени ее первых правителей - каганов. Правящая династия из рода Ашина жадно поглядывала на соседние земли. Она в первую очередь подчинила себе родственных, но враждебных болгар, вынудив часть их уйти к Дунаю, а часть к Сурожскому морю. Покорились Хазарии племена буртасов, гузов, данниками ее стали ясы и касоги, вятичи и северяне. Даже Киев откупался от нее данью.

На Итиль-реке свили свое гнездо хазарские каганы. Их столица стояла на торговых путях, проходящих с востока на запад и с севера, по Итиль-реке на юг. Это было выгодно для хазар, но был в этом расположении и один изъян: каганат очутился между двумя противоборствующими силами мусульманским Арабским халифатом с его союзниками Хорезмом, Джурджаном и другими на юге и востоке и христианской Византией на западе. Обе стороны были заинтересованы в союзе с языческой Хазарией.

Династия Ашина умело лавировала между христианскими и мусульманскими государствами, обогащалась, заигрывая то с одной, то с другой стороной. Так не могло продолжаться до бесконечности - нужно было приставать к тому или иному берегу. Но правивший Хазарией Обадий побоялся принять христианство или ислам, чтобы не попасть в зависимость от Византии или арабов. Он выбрал третью веру - иудейскую, заставил принять ее своих приближенных.

Христиане и мусульмане, а с ними и язычники, населявшие многоплеменную Хазарию, отшатнулись от своих правителе. Их недовольством воспользовались соперники династии Ашинов. Некогда могущественные каганы попали в подчинение к захватившей власть знати; отныне безымянные и бесправные, они хоронились в дворцовых покоях, не видя народа и страны, а от их имени Хазарией правил каган-бек, один из самых влиятельных хазарских вельмож. Он принял второй титул - малика, или царя.

Снова о Хазарии вспомнила Византия - под боком у ромеев поднималась молодая, полная сил Русь. Опасаясь ее усиления, давние союзники обещали друг другу помощь против Киева.

Дружба их, правда, оказалась не очень надежной.

Каган-бек Иосиф, не в пример своему отцу Аарону, был правителем недальновидным. Понадеявшись на поддержку ромеев, обещавших ему и свои легионы, и корабли с грозным греческим огнем, он вел себя чересчур вызывающе по отношению к Киеву, планировал большой поход на русские земли - за богатой добычей. Но князь Святослав, упредив Иосифа, двинул свое войско на Саркел. А помощи от ромеев все нет и нет. Одна сотня византийских воинов во главе с Диомидом, направленная на Саркел, не решит судьбы войны.

Иосиф задумался: не допустил ли он ошибку, вызвав гнев киевского князя? Хоть бы конница, которую повел к Саркелу бек Аймур, не запоздала!

Владыка Хазарии приказал подтянуть к столице все конные тысячи из-за Итиль-реки, оставив там, на восточных рубежах каганата, лишь заслоны против гузов и печенегов. Отдал приказ - и сам же усомнился в правильности сделанного: а что если неподвластные ему кочевники в сговоре со Святославом ударят по Хазарии с тыла? Все равно приказ отменять поздно, теперь надежда только на удачу.

В последнюю минуту он сам решил выступить во главе собранного войска навстречу неприятелю.

Отправляясь в поход, каган-бек наказал всем священнослужителям Итиля денно и нощно возносить молитвы к своему богу о даровании победы войску Хазарии. В царской казне хватало золота, и на эти молитвы были отпущены солидные суммы. Немало золота взял с собой каган-бек, имевший привычку награждать своих подчиненных сразу же после победы над врагом. Он знал, что облагодетельствованные щедрым владыкой беки и темники будут покладистее, когда начнется сбор добычи в пользу царской казны.