Дорога на восток

И снова неволя

Какого чёрта немчуре понадобилось переться сюда именно сейчас? Не могли спокойно проехать другой дорогой? А я, как назло, не успел спрятаться. Как же всё не вовремя-то…

Когда сзади затарахтели два мотоциклетных движка, дёргаться стало уже поздно: я как раз находился на прямом участке дороги и видимость в обе стороны была просто отличная. Конечно, попытку рвануть к лесу я, всё же, сделал в надежде на авось. Но со стороны фрицев (о, я и такое слово знаю) коротко рыкнул пулемёт, вздымая снежные фонтанчики передо мной и недвусмысленно намекая на то, что двигаться к лесу весьма чревато неприятными последствиями. Пришлось тут же остановиться, шустро поднять руки и ждать развязки.

С одной стороны, разве можно без оружия, в одиночку, противостоять до зубов вооружённому врагу, обладающему подавляющим численным превосходством? А с другой – я был зол. Зол на себя за то, что так глупо попался. Зол на фрицев, которых хлебом не корми – дай только над людьми поизмываться, да пострелять. Зол на весь этот свет за то, что… да просто зол до чёртиков. Я ведь уже побывал в подобной ситуации. Уверен, что и сейчас повторится то же самое: насилие, избиение, пытки. В данный момент фрицы чувствуют себя хозяевами положения и им сам чёрт не брат: хотят – милуют, хотят – бьют и грабят, а захотят – убьют и фамилии не спросят. И ладно бы просто убьют. Ведь сначала помучить захотят, ур-роды.

Пока, развернувшись к ним лицом, стоял, задрав кверху лапки, оба мотоцикла подкатили ко мне. Один встал практически рядом, а второй чуток проехал вперёд, дабы не оставлять без надзора видимую часть дороги. Тёмный зрачок пулемёта недвусмысленно уставился куда-то в район моего живота. Сидящий в коляске немец даже не шевельнулся, направив оружие на меня. Зато его напарник, сидящий за рулём трёхколёсного пепелаца, ощерился до ушей, что-то залопотав на своём немецком. Уловил только неведомо откуда знакомое “фройляйн”.

А тут и поддержка подоспела: полугусеничный бронетранспортёр, два тентованных грузовика с солдатами и… даже один танк.

Правда, маленький какой-то, невзрачный, но с какой-никакой пушчонкой на борту. В транспортной колонне я заметил идущую следом за бронетранспортёром кургузую легковушку. Видимо, с начальством.

А замыкали кавалькаду ещё два мотоцикла с пулемётами.

Не знаю, куда они намылились, но ехали в нужном мне направлении. И вышеуказанная процессия представляла из себя довольно грозную силу. Как ни крути – а это ж почти взвод получается. Да ещё с бронетехникой. Или так боятся местного населения, что без танков уже и не рискуют перемещаться?

Однако, то, чего боятся они – дело десятое. А вот то, чего боюсь я, похоже, скоро произойдёт. Пока исподлобья рассматривал диспозицию в ожидании неприятностей, взмок от напряжения. Даже усталось куда-то временно отступила. То, что мне ничего не светит – к гадалке не ходи. Дёрнусь – сразу получу пулю в живот. И не одну. А свинец мой организм переваривать ещё не научился. Так и стоял, ожидая решения собственной участи, стараясь не смотреть фрицам прямо в глаза и обливаясь потом от страха.

Да, я боялся. Боялся чуть не до потери пульса. Причём, думал в этот самый момент не о том, чтобы в бессмысленном и самоубийственном последнем броске успеть покрошить в капусту как можно большее количество немцев, а о том, как бы выкрутиться из этой ситуации и банально выжить. Паника почти полностью затопила сознание и я, боясь пошевелиться, стоял ни жив, ни мёртв. Едва сдерживаясь от того, чтобы не завыть от бессилия и не начать биться в истерике. Это ж надо так вляпаться: я ведь сейчас абсолютно ничего не могу сделать. Дёрнусь – пристрелят. И немцев не перебью, и сам погибну. Как же всё хреново…

Сколько прошло времени – даже не скажу, так как в том момент не мог адекватно мыслить. Но долго стоять на одном месте никто не собирался: щёлкнул замок и из приоткрывшейся двери легковушки высунулся какой-то тип в высокой фуражке, что-то на своём “хохдойче” пролаявший мотоциклистам. Те отгавкались ему в ответ. А затем водитель ближайшего мотоцикла подбежал ко мне. Быстро обшмонал сверху донизу и ещё раз что-то доложил офицеру. На что тот коротко рявкнул – подал, вроде, какую-то команду, – крутанул ладонью над головой и скрылся в кабине, захлопнув дверь авто.

Проверявший меня немчик подобрался, поудобнее перехватил висевший на плече автомат, встал сзади и ткнул дулом в спину, коротко скомандовав: “Ком, шнеллер”.

Ничего не оставалось, как подчиниться. Ноги – как деревянные, даже переставлять их удавалось с большим трудом. Но уже через несколько секунд я оказался в кузове одного из грузовиков. Меня без затей – просто за руки – втащили наверх, бросили на пол и придавили ногами в армейских сапожищах. Видимо, чтобы не дёргался. Две лавки, на которых восседали немцы, располагались вдоль бортов, как раз оставляя место посередине кузова для размещения груза. Вот меня и уложили меж этими лавками, как тот куль с мукой.

“Странно, – отстранённо отметило сознание, – обычно у фрицев лавки стоят поперёк для обеспечения большей вместительности живой силы, а тут – вдоль бортов. Специально так для перевозки какого-то груза сделано?”

И не успел я ещё в полной мере осознать весь ужас своего нынешнего положения, как грузовик рыкнул, выплюнул облако сизого выхлопа и вновь покатил по дороге.

И ведь что мне стоило не идти по дороге так долго, а бегом бежать в лес? Или дождаться сумерек и тогда переходить дорожное полотно. В общем, что уж сейчас – раньше думать надо было. Понятно, что устал. Понятно, что хотел отдохнуть, бредя не по сугробам, а по более-менее наезженной дороге. Расслабился, блин. И что теперь делать?

Пока ехали – усиленно думал. Паника понемногу отступала, дав простор для полёта фантазии. Что со мной сделают – и так было кристально ясно: стоит раздеть – и звезда на животе тут же расставит всё по местам. Сначала, как пить дать, замордуют до полусмерти, а потом изнасилуют всей толпой. Хотя эти, вроде, не эсэсманы. Могут порядок и поменять: сначала изнасилуют, а потом уже будут морду бить. Во – начало уже положено: какой-то особо прыткий немчик, о чём-то посовещавшись с камрадами, отчего в кузове начался дикий ржач, стал ощупывать мне ляжки.

На мои возмущённые дёргания никто внимания не обратил: только крепче ногами прижали, да рук, шарящих по телу, прибавилось. Причём, толчки и подпрыгивания машины на ухабах процессу отнюдь не мешали.

В один миг всю мою нерешительность как ветром сдуло и вместо паники сердце заполнила лютая злоба: я не для того столько пережил, чтобы какая-то мразь меня тут безнаказанно лапала. А уж Ольга вообще распрощалась с жизнью из-за таких вот тварей. Да и звезду показывать никак нельзя: это же, считай, лучше визитной карточки будет. Фрицы и так на халяву получили всё, что хотели. На блюдечке с голубой каёмочкой. Да ещё и перевязанное ленточкой.

– Суки! – не выдержал я, закричав, – Руки прочь! А то, б. ть, всем хваталки поотрываю нахрен!

Немчура, конечно, подивилась такой реакции, но занятий своих не прекратила, вовсю продолжая мять и лапать моё тело. Ржач лишь только усилился. Камрадам стало очень весело: ещё бы, какая-то русская бабёнка, такая мягкая и податливая, не хочет поделиться своим самым сокровенным с бравыми солдатами Фюрера (память поделилась новым словом).

Непорядок! И, видимо, чтоб был посговорчивее, кто-то вполсилы треснул мне кулаком по кумполу. Было не столько больно, сколько обидно: опять какая-то мразь лезет ко мне своими грязными лапами, а я ничего сделать не могу. Извиваясь всем телом и пытаясь сорвать с себя чужие цепкие пальцы, даже зарычал от бессилия и злобы. Но меня только крепче держали, не давая сдвинуться с места. И ржали как ненормальные. Видимо, игры с беспомощной жертвой их лишь ещё больше забавляли и распаляли. Солдаты вермахта, ети его…

И тут какой-то утырок решил порезвиться по-полной: чьи-то руки стянули с меня валенки, верхнюю одежду и задрали нательное бельё чуть не на голову.

Гогот и ржач в тот же момент стихли, словно ничего и не было. Ну да, видать ещё не сошедшие синячищи, да выжженную на животе звезду обнаружили.

– Шайзе… – только и услышал я в тот момент, когда дикая ярость заволокла мои мысли багровым туманом.

А дальше я ощутил себя зрителем в кинотеатре: перед глазами крутился калейдоскоп событий, в котором, словно бы, принимал участие, но почти не осознавал, что происходит это именно со мной. Тело в мгновение ока приобрело вдруг невероятную гибкость, силу и отменную реакцию. Мозг заработал с такой скоростью, что, верно, оставил бы далеко позади любой суперкомпьютер (хм…). И люди перед глазами превратились в цели. Мозг отказывался воспринимать их иначе. Если ты солдат – воюй с такими же, как и ты, солдатами. Те, кто воюет с гражданскими и, тем паче, пользуясь своей безнаказанностью, ещё и издевается над ними, – не солдат вовсе! Лишь цель. Враг. Мишень, недостойная проявления каких-либо человеческих чувств.

Немчура ещё приходила в себя от шока, узрев выжженную на живом теле звезду, отчего слегка ослабила надо мной контроль. И я начал действовать.

Хорошо, что, снимая одежду, меня оставили лежать лицом вверх. Хоть на улице не май-месяц, отсутствие верхней одежды положительно сказалось на возможностях: движения более уже ничем не сковывались.

Память фиксирует события с чёткостью автомата. В голове – лишь мысли о том, как чётче выполнить то или иное действие. Чувств нет совсем. Только холодный расчёт и жёсткие действия, направленные на скорейшую нейтрализацию превосходящих сил противника. Все сигналы тела о слабости и боли полностью игнорируются и блокируются, заставляя работать на запредельных для организма нагрузках. Но в данной ситуации это разумная цена: либо я их, либо они меня. Других вариантов просто не существует.

Руки захватывают одежду двух фрицев, сидящих друг напротив друга, и со всей дури дёргают их на себя. Раздавшийся треск и враз обмякшие тела говорят мне о том, что лбы у этих камрадов не особо крепкие. Одновременно с этим действием ногами бью по двум немцам, сидящим с краю. Они – единственные с автоматами. И, на моё счастье, просто держат оружие на коленях, придерживая руками. Даже, суки, не озаботились тем, чтобы перекинуть ремень через плечо. Расслабились, видать. За что и поплатились, в один миг оказавшись за пределами кузова и попав под колёса идущего следом грузовика. Автоматы, слава Богу, остались здесь.

И пока камрады обалдевают от случившегося, изо всей силы бью ногами снизу в челюсти следующих двух, ближайших к борту камрадов. Хруст раздробленных челюстей и шейных позвонков явственно доказывает, что с ними всё кончено. До штык-ножей пока не добраться, так как они в чехлах за спиной немчуры – там же, где и сапёрные лопатки. До автоматов тоже пока хрен дотянешься. А потому делаю кувырок назад, выворачиваясь из-под первых выведенных из строя немчиков и пятками отовариваю следующих по ушам, отчего они валятся на ближайших к кабине фрицев, не давая им возможности воспользоваться оружием. Хотя, конечно, те и так ограничены в манёвре: винтовки им развернуть в мою сторону ещё тяжелее из-за недостатка места.

Всего три секунды – и уже минус восемь. Теперь, пока крайние к кабине барахтаются, пытаясь высвободиться из под упавших на них тел, появляется время рывком сдёрнуть у одного из первых “приласканных” мной камрадов штык-нож и сапёрную лопатку, и развернуться в сторону кабины.

Один из последних немчиков – тот, что слева – уже даже почти поднялся, усиленно пытаясь выдернуть винтовку из-под ног.

– Ну и зачем она тебе, дурачок? – почти ласково мурлычу я, со всей дури вгоняя левой рукой штык-нож ему в горло по самую рукоятку, одновременно с этим втыкая сапёрную лопатку в шею последнему.

Тот до последнего момента не мог поверить, что пришла его смерть. Так и помер с удивлённо распахнутыми во всю ширь глазами.

Тела ещё дёргаются в агонии, а я, выхватив у ближайшего трупа штык-нож, уже режу тент, обеспечивая себе возможность работать стоя. Так как штык-нож тупой, то скорее даже не режу, а рву. Один конец ткани удачно падает на заднее стекло кабины, перекрывая возможность водителю и его сопровождающему видеть то, что происходит в кузове. Закончив, втыкаю железку в деревянную доску борта, выдёргиваю из-за поясов ближайших трупов гранаты с длинными ручками и дёргаю запалы.

Раз, два – гранаты улетают на крышу следующего сзади грузовика, расстояние до которого из-за резкого торможения хоть и увеличилось, но из-за низкой скорости движения весьма незначительно (ехать по упавшим под колёса камрадам совсем не то же самое, что по ровной дороге). Три, четыре – ещё две отправляются по месту нахождения следующих за грузовиком мотоциклов. Мне их отсюда не видно, но хорошо слышно тарахтение байков. По каким-таким признакам мозг рассчитывает местонахождение вражеской техники – не знаю, но в одном уверен точно: не промахнусь.

Грохнуло так, что слегка заложило уши. Тент – в хлам. Куча крови. Крики боли и отчаяния.

Подхваченный с пола автомат, ранее принадлежавший одному из выпнутых наружу немцев, коротко рыкнул в руках, отправляя на тот свет водителя заднего грузовика и его сопровождающего.

Снова давлю на курок и огненный вихрь проносится по остаткам кузова вильнувшего в кювет автомобиля. Освободивший дорогу грузовик даёт возможность рассмотреть два разбитых мотоцикла и четыре трупа возле них. Гранаты попали туда, куда и целил. Надеюсь, в живых не осталось никого.

Круто развернувшись на сто восемьдесят градусов, луплю по кабине справа – туда, где находится сопровождающий.

А теперь ходу: ещё четыре гранаты в охапку (ремни стягивать с убитых просто некогда), второй автомат – на шею. Теперь можно выпрямиться во весь рост и глянуть на то, что творится впереди. В этот момент водитель “моего” грузовика, видимо, понимает, что что-то не так и резко бьёт по тормозам. Разглядеть то, что творится сзади, ему не даёт кусок отрезанного тента, но в левое зеркало заднего вида, видимо, кое-что рассмотреть удаётся: мне в него тоже видно ошалевшего от испуга водителя, изо всех сил вцепившегося в баранку. Едва удержавшись на ногах от резкого торможения и не дожидаясь полной остановки машины (она в это время идёт юзом, медленно сползая с ровного полотна дороги в кювет) дёргаю запалы двух гранат и отправляю их по навесной траектории в сторону бронетранспортёра и танка. Колонна идёт плотно, поэтому расстояние между машинами совсем небольшое, что мне только на руку.

Не успели первые гранаты достичь точки назначения, как снова дёргаю запалы у следующих. Одну – дополнительно в бронетранспортёр, вторую – на капот легковушки, идущей следом за ним.

Хорошо, что командир танка стоял в открытом люке и, привлечённый шумом сзади, пытался разглядеть происходящее, отчего больше, чем наполовину торчал наружу. За что и получил по сусалам: мой подарок угодил прямо в люк. Бахнуло так, что офицера выбросило из танка. Похоже, и водителю стало кисло: бронированная машина, не удержавшись на дороге, тут же сползла в кювет, благополучно заглохнув.

На бронетранспортёре народу оказалось побольше, поэтому несколько человек даже после двух гранат отделались лёгкими ранениями. Но я быстро исправил оплошность, срезав их очередью. А так как мой грузовик за это время успел окончательно остановиться и, хвала небесам, при этом так и не съехать с дорожного полотна, то, не мудрствуя лукаво, остаток патронов выпустил по кабине. Думаю, водителю и этого окажется много. Надеюсь, добивать никого не придётся. К сожалению, запасные магазины к автоматам остались у тех, кого я вытолкнул из грузовика в самом начале. Да и гранат больше нет: у каждого фрица и было-то лишь по одной. А запасного ящика с гранатами, что-то, поблизости не наблюдаю.

Поэтому тут же хватаю ближайшую ко мне винтовку. Шарю в подсумках у её владельца и вытягиваю одну снаряженную обойму. Маловато, конечно, но даже её особо деть некуда: карманов-то нет, пояса – тоже. Задерживаться – смерти подобно, ведь расстёгивать на трупе разгрузочный пояс – только время терять, а я спешу изо всех сил. Так что приходится запасную обойму зажать в левой руке. Быстро осматриваюсь и с сожалением понимаю, что даже одеться нет времени: пока вытащу свою одежду из-под вороха трупов, пока наряжусь – тут мне и придёт каюк. Валенки – и те недоступны: пока их даже обнаружить не могу – точно лежат, придавленные чьим-то телом.

Бежать назад за автоматом или запасным магазином к нему – могу тупо не успеть. Да и не факт, что в такой свалке быстро их обнаружу. Танк – в кювете. Поэтому его пушчонка и пулемёт мне ничем помочь не могут. Бронетранспортёр, вроде, заглох посреди дороги, но в каком состоянии его пулемёт – тоже неизвестно. Есть ли среди солдат, находившихся в бронетранспортёре, ещё автоматы – тоже неизвестно. Да и пока добегу – может стать поздно.

Быстро проверяю наличие патрона в патроннике, пристёгиваю к винтовке штык-нож и одним махом перелетаю через кабину на капот грузовика, а с него – на землю. Дверь легковушки, уткнувшейся в бронетранспортёр, уже открыта и из неё с трудом выползает тот самый офицер, что приказал закинуть меня в грузовик. Лицо в крови, но при этом рука его активно шарит по кобуре, пытаясь вытащить пистолет. Несусь к нему и коротко тыкаю прикладом в ухо, отправляя беднягу в нирвану.

Мысленно морщусь от неприятных ощущений, доставляемых ничем не зафиксированной грудью во время быстрого бега. Да и босыми ногами по снегу бежать весьма некомфортно. Однако, деваться некуда: на приведение в порядок своей экипировки нет ни секунды времени. Так что придётся терпеть женские “излишества”.

Быстрый взгляд во внутренности авто: водиле каюк, а больше там никого и нет. С удовольствием бы воспользовался пистолетом офицера, но мне он сейчас ничем помочь не может: дальность прицельного огня мала. Да и время поджимает. Поэтому мчусь, что есть силы, дальше – к бронетранспортёру. Подпрыгиваю, держась за борт броневика и быстро оценивая состояние живой силы противника внутри. Судя по всему, она уже совсем неживая – никто не шевелится и не стонет. Да и выдающего дыхание пара нигде не заметил. Может, конечно, кто без сознания, но выяснять некогда. Падаю вниз и, укрывшись за бронированным корпусом, припадаю на колено. Отстёгиваю нож и кидаю его в снег, запасную обойму – туда же. Во время стрельбы они будут мне только мешать. Я и пристегнул-то штык-нож только для того, чтобы в руках его не нести. Ну и на всякий случай чтобы потыкать кого-нибудь особо резвого, не особо к тому приближаясь.

Звук ушедшего вперёд дозора на мотоциклах приближается. Я уже могу различить напряжённые лица байкеров.

Вскидываю винтовку, ловлю на мушку сидящего в коляске немца, что грозно тыкал в меня своим пулемётом. Он и сейчас готов выпустить очередь, только пока не видит цели. Выстрел. Мысленно благодарю владельца оружия за то, что винтовка оказалась хорошо пристреляна, а себя – за правильно выставленный прицел.

Да и рука, слава Богу, не дрогнула. Ведь, как ни странно, попал: флегматичный немец обзавёлся новым отверстием между глаз. Передёргиваю затвор. Следующая цель – пулемётчик во втором мотоцикле. Водила первого пока не опасен, так как обе руки у него заняты управлением.

До пулемётчика – чуть дальше. И он пока не может стрелять из-за мешающего ему первого, но и мне стрелять нельзя по той же причине. Если ухлопаю первого – второй сможет занять более выгодную позицию. А против пулемёта я – ноль без палочки. Наконец, до первого байкера доходит, что его сосед в коляске мёртв и некому по мне стрелять, поэтому резко крутит руль влево, открывая обзор заднему стрелку, но сам при этом не справляется с управлением и валится в кювет. Одновременно с этим раздаются треск пулемёта и хлёсткий щелчок карабина. Так как мотоцикл находился в движении, о прицельной стрельбе не может идти речи. Пули успевают лишь пару раз щёлкнуть по металлическому борту бронетранспортёра, уходя в рикошет.

Но что-то резко рвёт меня за бок, едва не разворачивая на сто восемьдесят градусов. Как ни странно, боли не чувствую. Да и не до того сейчас. Поэтому даже и не пытаюсь пригнуться: нужно держать поле боя под контролем, дабы не допустить неожиданностей.

Зато мой выстрел гарантированно отправляет второго пулемётчика в “райские кущи”. Снова передёргиваю затвор, доворачивая развёрнутый корпус в первоначальную позицию.

Выстрел – и водитель отправляется следом за камрадом из коляски.

Ощущение смертельного поединка всё ещё будоражит кровь и я снова дёргаю затвор, переводя прицел на последнего оставшегося в живых: мотоциклист уже пришёл в себя и лежит на краю дороги, пытаясь справиться со своим автоматом. На моё счастье, ему никак не удаётся передёрнуть затвор, что даёт мне немного времени. Может, патрон перекосило, когда падал, или грязь в затвор попала – причины меня не волнуют.

Выстрел – и последний фриц отправляется на тот свет прямо в объятия ожидающих его там гурий. Хрен там, – в Ад паскуду! Ибо нечего топтать нашу землю своими погаными сапожищами. Туда тебе и дорога!

Автоматически вновь передёргиваю затвор и несколько мгновений вслушиваюсь и всматриваюсь в окружающую действительность. Рядом потрескивает, остывая, замолчавший двигатель бронетранспортёра, впереди никакого движения не наблюдается: оставшись без управления, оба мотоцикла тоже почти сразу заглохли. Тишина. Лишь ветерок гуляет по открытой местности, перебрасывая снежную крупу из одного места в другое.

Надо проверить – остались ли выжившие? И только хочу встать, как сзади раздаётся отчётливо слышимое клацание затвора.

Резко разворачиваюсь всем телом, с ужасом понимая, что проглядел: какой-то недобиток то ли из заднего грузовика, то ли ещё откуда, вскинув к плечу винтовку, уже целится в меня, пытаясь унять дрожь в своих руках. Лицо камрада залито кровью, шинелька разодрана, да и сам он еле держится на ногах. Но при этом, всё же, упорно пытается в меня попасть.

Однако, я успеваю быстрее:

Щёлк…

– Проклятье!..

Осечка. Вот когда вспомнишь всех святых за одно мгновение до того, как увидишь лицо собственной смерти.

– Бах – и в правую руку – с внешней стороны чуть пониже плеча – прилетает свинцовый подарок, заставляя со стоном выпустить оружие из враз ослабевших пальцев. Скотина! Хоть и стоит на ногах еле-еле, однако в меня, гад, умудрился попасть. Но всё-таки я ещё жив! И моя левая рука уже нащупала рукоятку штык-ножа.

Хек…

И стрелявший в меня ганс валится на дорогу с торчащим из горла острым куском металла.

– Что, подавился, сука, – сплёвываю я вдруг враз ставшую вязкой слюну.