Дорога в Бородухино

— Ты познакомилась с нею? — живо спросил Андрей.

— Да… — Она помолчала, а потом спросила: — Это серьезно, Андрей?

— Сейчас все серьезно, мама, — как-то веско ответил он.

— Ты бы… сходил за ней, — не сразу предложила она.

— Она… не помешает нам? — спросил Андрей, сделав уже непроизвольное движение к двери.

— Конечно, нет.

— Сиди, сиди… Схожу я, — вступила в разговор тетя Нюша, отойдя от печки, которую затопила, чтоб согреть воды. — Сиди с матерью, мало ли что надо вам без людей переговорить.

— Спасибо, тетя Нюша, — он опустился на стул.

Вера Глебовна достала консервы и передала вино Андрею, чтоб он раскупорил бутылку. Он ударил ладонью по донышку бутылки, а потом зубами вытащил высунувшуюся пробку. Задрав гимнастерку, вынул из кожаных ножен, прикрепленных к брючному ремню, кинжал с деревянной ручкой, похожий на финку, и стал вскрывать банку со шпротами. Она с притаенным страхом смотрела на холодное стальное лезвие с красноватыми, словно кровь, бликами от лампы, которым уверенно и ловко орудовал сын.

— А зачем… это? — тихо спросила она, уже понимая наивность и ненужность своего вопроса.

Андрей не ответил. Вскрыв банку, отодвинул ее на середину стола и спросил:

— Тебе рассказала Таня про немцев?

— Хозяйка говорила.

— Сволочи, мать… — он запнулся, покраснел и виновато улыбнулся, переменив сразу разговор: — Каким чудом у тебя сохранились шпроты? Сто лет не ел? — он подцепил кинжалом одну и бросил в рот.

Пожалуй, это был единственный мальчишеский жест, напомнивший ей прежнего Андрея.

— Как Москва, мама? Много разрушено?

— Нет. Правда, около нашего дома разорвались две бомбы. Одна — на Божедомке, вторая — у твоей школы. Нас здорово тряхнуло, но стекла остались целы.

— У моей школы? — воскликнул он. — Что же они, гады, в школу метились?

— Да, именно. Там теперь пункт формирования.

— Знали, значит… А про встреченного немца Таня рассказала?

Вера Глебовна не знала, говорить ли ему о том, что и она его повстречала, будет же беспокоиться, и решила не говорить.

— Да, — кивнула головой.

— Мама, а бомбоубежище близко от нашего дома? Ты уж ходи туда…

— Дома спокойнее, Андрей.

— Все наши ребята уже воюют, наверно?

— Да… На Киевском встретила Ирину…

— Ирку Фоминову?

— Да… Она в армии.

— Да ну! Хотя она такая… боевая была. Значит, и девчонки идут. Молодцы!

Вера Глебовна чувствовала, что говорят они все не о том, что надо о главном, но никак не могла начать, не зная — с чего. И сказала обычное:

— Ты очень изменился, Андрей… И такой худой…

— Сбросили в эшелоне дальневосточный жирок, — засмеялся он. — Но я сильный, мама… Ты знаешь, нас здорово вооружили, много автоматов. Видишь, — показал он на ППШ. — В диске семьдесят два патрона. Сила! Я уверен — погоним немца. Мы же — кадровики, да еще дальневосточники! Подготовочка у нас дай боже!

— Андрей, не забывай, что ты у меня один… — вырвалось у нее.

Андрей посмотрел на нее, нахмурил брови и сказал мягко, по очень серьезно:

— Мама… милая, мне надо помнить больше о другом.

— О чем, Андрей? — не поняла сразу она, а поняв, похолодела, сердце куда-то упало, и на какие-то секунды все поплыло в глазах. С трудом она превозмогла себя и подняла голову — Андрей смотрел на нее твердым взглядом, даже слишком твердым, в котором почудилась ей некая фанатичность, испугавшая ее так же, как и слова — "надо помнить о другом".

Вошла тетя Нюша с Таней. У Тани сияли глаза и дрожали губы в счастливой улыбке. Андрей поднялся, как-то мимоходом, смущенно прихватил ее руку, когда она шла к столу, пожал, и в этой скупой ласке увиделось Вере Глебовне настоящее, и ее тронуло, что они оба покраснели и застеснялись.

— Чуяла я, чуяла… — прошептала Таня, садясь за стол.

— Садитесь… Покормить его надо, — сказала хозяйка и поставила на стол чугунок с картошкой.

Андрей разлил вино в кружки.

— За встречу, мама, — он некрасиво, как-то по-мужицки торопливо опрокинул кружку и сразу же стал есть, тоже некрасиво, жадно и торопясь.

Он, наверно, очень голоден, подумала Вера Глебовна, или они привыкли так есть в армии.

— Ты не заблудишься на обратном пути? — с беспокойством спросила она.

— Что ты, мама! — со снисходительной улыбкой ответил он и показал на руке компас со светящимся циферблатом. — Компас! Ну и старую лыжню, надеюсь, не занесет.

Он говорил уверенно. Даже очень уверенно. Нет, ни следов смятения или страха не было в его облике.

— Ты очень повзрослел, Андрей, — сказала она.

— Да, мама, — как-то очень просто подтвердил он. — Почти три года кадровой армии что-то значат, мама. А потом мне многое пришлось передумать.

Он вытер губы не очень свежим носовым платком и стал закручивать цигарку большими, сильными пальцами с отросшими нечистыми ногтями. Вера Глебовна подумала, что у него крестьянские, как у отца, руки и что он сейчас совсем не тот интеллигентный мальчик, каким был в Москве и каким провожала она его в армию. Появилось что-то простоватое, мужицкое, и она заметила, что не раз, говоря о немцах, сдерживал он в себе слова, к которым, видно, привык и которые превратились уже не в ругательства, а просто в присказки к обычному разговору. Но она не была расстроена этим, понимая, наверно, что таким быть и в армии, и тем более на войне — легче и проще.

Докурив, Андрей поднялся.

— Мы еще не знаем номера своей полевой почты. Как получим — сообщу. И тебе, Таня.

Наступало самое страшное… Но лицо Андрея было спокойно, только какая-то огромная внутренняя сосредоточенность и собранность лежали на нем.

— Тебе уже пора? — еле слышно спросила Вера Глебовна, видя ненужность своего вопроса, но ожидая чуда — слов: "Еще немного могу побыть", но он сказал:

— Пора, мама.

Неужто уже все? А они ни о чем не поговорили! Господи, неужели его сейчас не будет? И он ничего не спросил об отце!

Поднялась Таня, поднялась хозяйка, и все молча смотрели, как неспешно надевает на себя Андрей ватник, как затягивает ремень, на котором брякнули, стукнувшись друг о друга, две гранаты, как натягивает на голову подшлемник, а потом и ушанку.

Вера Глебовна глядела на него и твердила себе: надо быть спокойной, надо быть спокойной…

Одевшись, но не взяв еще автомат, Андрей шагнул к матери.

— Ты молодец, мама… Ты у меня совсем молодец, — и протянул руки.

Она ухватилась за его шею и повисла на нем, а он гладил ее по голове и все повторял дрогнувшим голосом:

— Ты молодец, мама, совсем молодец…

Всхлипнула тетя Нюша; отвернулась, закрыв лицо руками, Таня. Наконец Вера Глебовна оторвалась от него.

— Андрей, вот последнее письмо отца… Он пишет: то, что навалилось на страну, важнее…

— Я понимаю, мама, — прервал он ее. — А ты? Ты понимаешь? — спросил он ее, напряженно, в упор глядя прямо в глаза.

Она кивнула головой.

— Я… перекрещу тебя, Андрей…

— Мы же неверующие, мама, — чуть улыбнулся он.

— Мы — русские, Андрей. Как же по-другому я могу благословить тебя?

— Ты благословляешь? — напряжение, которое было у него до этого, спало, он глубоко и облегченно вздохнул. — Теперь мне ничего не страшно… Мама, я буду здорово воевать и… тогда… Понимаешь?

— Да, но только помни — ты один у меня, — опять не сдержалась она и отошла в сторону, чтобы дать Андрею проститься с Таней.

Он подошел к ней, обнял и коротко, застенчивым поцелуем чмокнул в губы.

— Мы проводим тебя, — сказала Вера Глебовна, накидывая шубу.

Они вышли во двор. Падал легкий снег, и на западе притухло зарево. Приглушил снег и тот беспокойный гул, которым тревожил их фронт. Было тихо, совсем тихо… Андрей, нагнувшись, долго возился с лыжными креплениями. Наконец он поднялся, оглядел всех внимательным взглядом, словно стараясь навсегда сохранить в своей памяти образы трех русских женщин, благословивших его на войну, откашлялся, скрывая волнение:

— Спасибо вам всем и за все… Ну… я поехал.

Взмахнув палками и резко оттолкнувшись ими, он пошел широким, привычным, видимо, для него пружинистым шагом, не оглядываясь. Оглянулся он только в конце улицы, остановился, помахал им рукой, а потом сразу скрылся за поворотом.

Таня вскрикнула и, рванувшись с места, побежала. Вера Глебовна — за ней. Когда они подбежали к повороту, Андрей был еще виден. Он шел споро и быстро удалялся. Они впились в него глазами, каждая надеясь, что он почувствует ее взгляд и обернется… И он обернулся. Увидев их, приостановился, помахал палкой, а потом, сняв автомат и подняв его одной рукой над головой, дал короткую очередь в воздух. Красные точечки трассирующих прочертили небо и потухли…

Таня обняла Веру Глебовну. Так и стояли они, прижавшись друг к другу, пока все уменьшающаяся, бегущая фигура Андрея не растворилась в снежном дыму. И когда совсем его не стало видно и темно-серая пелена сомкнулась за ним, в небо опять взвились огненные точечки, но выстрелов уже было не слышно…

А потом еще и еще, уже совсем слабые, еле видные и беззвучные, мерцали в небе последние прощальные весточки от Андрея, пока не погасли совсем…