Дорога в Мустанг. Из Непальских тетрадей

Столица

В 1970 г. после окончания Московского Государственного университета им. М. В. Ломоносова меня направили в Непал, в его столицу Катманду, на стажировку в Трибхуванский университет. Цель моей поездки — изучить непали — государственный язык Непала.

Немногим более десяти часов полета — и я в незнакомой стране на севере Южной Азии, в самом сердце Гималаев — высочайшей горной системы нашей планеты.

Я попала в Непал в июле, в период муссонов. Сутками шли теплые проливные дожди…

Прошло около двух месяцев. Наступила осень.

Стоял четырнадцатый день светлой половины лунного месяца бхадр. Шел 2027 год эры Бикрама. Жители Катманду отмечали третий день великого праздника Индра-джатра.

В столице и в других городах Долины Катманду праздничное оживление царило задолго до начала Индра-джатры.

Люди спешили привести в порядок жилье, совершить приношения богам, приготовить подарки родным, сделать покупки.

И вот настал день Ананта Чатурдаши — кульминация семидневного праздника.

Богиню ожидали с восхода солнца. Люди стекались со всех концов Долины. Заняты уже были все доступные «высоты»: окна, балконы, плоские крыши, редкие здесь, в старом городе, деревья, многоступенчатые платформы храмов. Последние были особенно удобны, и тот, кто сумел устроиться в этом импровизированном амфитеатре, заранее радовался.

С утра воздух был прохладным, приятно бодрящим, но к десяти часам он стал накаляться. На чистом голубом небе кое-где виднелись легкие облака. Сильные лучи солнца косо прошивали загроможденную храмами древнюю площадь.

Толпа все прибывала и прибывала. Кого здесь только не было: индуисты и буддисты; брахманы, чхетри[1] и простые джьяпу[2]; коренные жители Долины — невары, гости из западной части страны — магары и гурунги; приехавшие из тераев[3] южане и спустившиеся с северных гор шерпы; широкоскулые тибетцы в темных национальных одеждах.

Мелькают оживленные туристы, увешанные фото- и киноаппаратами, и только хиппи демонстрируют отрешенность и равнодушие.

Площадь, как и радикально расходящиеся от нее узкие улочки, забита до отказа.

На широком балконе дворца для приемов — Гадди Бейтхак появились высшие правительственные чиновники Непала, члены дипломатического корпуса. Прибыл и наследный принц Бирендра со своей молодой супругой и свитой.

Всеобщее возбуждение достигает предела. После исполнения ритуальных танцев демонов танцоры (мужчины в ярких желто-красно-зеленых одеждах и масках) получают от кронпринца традиционное вознаграждение и почтительно отступают к воротам нарядного двухэтажного красно-белого здания с красивыми резными рамами и наличниками. Это Кумари Бахаль — резиденция богини. Все поворачивают головы в одну сторону.

Пять минут… Десять… Ворота наконец распахиваются, и появляется богиня…

Толпа на какое-то мгновение замирает, потом импульсивно подается вперед… И, как накатившая волна, откатывается назад, уступая место торжественной процессии. Богиню Кумари Дэви почтительно несут на носилках жрецы и прислужники. Затем столь же торжественно появляются два мальчика — живые боги — Ганеш (бог мудрости и благополучия) и Бхайрав (суровый и воинственный, воплощение Шивы).

Кумари Дэви, Ганеша и Бхайрава проносят через сплошной людской коридор, осторожно сажают в огромные деревянные, богато украшенные колесницы.

Рядом с каждым из «живых» богов усаживается жрец. Мужчины «впрягаются» в колесницы, и те, слегка покачавшись, трогаются с места. Приветственно поднимаются руки, щелкают затворы фото- и кинокамер. Боги объезжают древний город Катманду…

Основанный в VIII в., город этот называли раньше «Кантипур», что в переводе с санскрита означает «Город красоты». Свое нынешнее название столица получила после того, как в XVI в. один из королей неварской династии Малла приказал выстроить здесь дом для паломников. По преданию, он был срублен из цельного куска дерева и назван «Каштхамандап» (каштха — «дерево», мандап — «здание», «обитель»), «Деревянная обитель» и по сей день стоит посреди одной из площадей старого города. Это здание считается самым старым деревянным сооружением.

Оно и дало столице новое имя — Катманду, искаженное «Каштхамандап». Главный и самый крупный в королевстве Непал город с населением почти двести тысяч человек расположен в обширной долине того же названия. Она лежит в центральной части Непала на высоте около тысячи четырехсот метров.

Долина Катманду, она же Большая, или Непальская, плотно окружена горами. К югу от Долины с запада на восток протянулся хребет Махабхарат. Площадь его составляет восемнадцать тысяч квадратных километров, то есть двенадцать с половиной процентов общей площади Непала. На севере гигантской стеной встал Главный Гималайский хребет. Он занимает площадь в тридцать тысяч квадратных километров, что составляет 20,8 процента всей площади страны.

Горные хребты в прошлом затрудняли доступ в Большую Долину. И все же ее посещали чужеземцы.

Так, в древних хрониках записано, что еще в III в. до н. э. в Долине побывал великий индийский император Ашока, который возвел молодую тогда религию буддизм в ранг государственной. Ашока совершил паломничество в Лумбини, на юг современного Непала, где, но преданию, в 563 г. до н. э. родился Будда. На этом месте император в память о своем посещении приказал воздвигнуть колонну.

Зачем посетил Ашока Большую Долину, сказать трудно. Да и был ли он там? Ученые не уверены. Впрочем, рядом с Катманду в окрестностях города Патан, который в былые времена назывался «Лалитпур», сохранились четыре буддийских памятника — ступы[4] — гигантские шаровидные, поросшие дерном насыпи, наверху приобретающие форму конуса.

Считается, что эти ступы, как и колонну в Лумбини, приказал построить император Ашока. Но если его визит в Большую Долину подвергается сомнению, то пребывание в Долине дочери Ашоки принцессы Чарумати принято считать точно установленным фактом. Проповедница буддизма, она основала здесь большой монастырь и жила в нем до конца своих дней.

Итак, в Большую Долину проникали чужеземцы. Иногда как друзья, иногда как враги. С севера — из Тибета и с юга — из Индии. Долина знала столетия расцвета и упадка, годы разрушения и подъема. Она стала историческим ядром государства.

Китайские путешественники писали о Кантипуре как в прекрасном городе, где жители селятся в красивых многоэтажных домах, ходят на молебны в богатые золотые храмы, а правители живут в великолепных дворцах.

Проходили годы, эпохи, и вместе с ними менялось восприятие города. Из книги в книгу кочует известное высказывание о Катманду англичанина Д. Райта, который писал в 1877 г.: «Улицы очень тесные, фактически это просто узкие проходы, и город в целом очень грязный. В каждом переулке — непроточная канава, полная гниющих отбросов, и никто даже не пытается вычистить ее.

…Дома обычно имеют квадратную форму с внутренним двором; на улицу ведет низкий дверной проем. В эти внутренние дворы часто сваливают ненужный хлам и мусор. Короче говоря, можно сказать, что Катманду построен на отхожих местах»[5].

Прошло немногим более полувека, и вот что написал о своем городе известный непальский историк Дилли Раман Регми: «Сам Катманду, главный город Непала, не слишком отличается от окружающих его отсталых районов. Он выглядит как средневековый, опустошенный город, холодный, как смерть. Какой-то болезненный мрак навис над ним. Во всем Непале это единственный город, достойный называться городом. Двухтысячелетняя история Катманду была невероятно славной, а искусство и архитектура, запечатленные в храмах прошедших времен, являются свидетельством того, чего достигли предки современных непальцев. Это говорит о том, что Катманду был средоточием высокой культуры, самобытной, передовой и утонченной. Но все это прошлое умерло, и лишь кое-где его останки торжественно напоминают о гордых днях, которые прошли. Ныне Катманду заброшен…

… Средневековье было болезнью, которая его сгубила»[6].

Не станем опровергать эти утверждения. Мы не современники Дэниэла Райта и не видели Катманду XIX в.

Не видели мы и Катманду 1952 г. — времени, когда Дилли Раман Регми, ученый, трудами которого так охотно пользуются все, кто хочет познакомиться с Непалом и его историей, писал свои горькие слова о столице Непала. То было трудное время. Непал только что сбросил с себя цепи столетнего автократического режима Рана — могущественной династии премьер-министров, которые цепко держали страну в своих руках. Непал просыпался после вековой спячки. Небольшое королевство (в период правления Рана с 1846 по 1951 г. власть королей являлась чисто номинальной) было экономически отсталым, феодальным государством, которое долгое время оставалось закрытым для внешнего мира. Свержение в 1951 г. тирании Рана открыло новый период в его истории. Затерянная в Гималаях страна стала знакомиться с миром. Непал начал познавать других и себя…

Прошло двадцать с лишним лет. Как выглядит Катманду теперь? Давайте пройдемся по городу и попробуем ответить на этот вопрос.

Для большинства иностранцев знакомство с Катманду начинается с аэродрома Гаучар, который официально называется Трибхуванским в честь деда нынешнего короля Непала Бирендры. Аэропорт расположен в шести километрах к востоку от столицы. Построенный в 1954 г., он невелик, но вполне современен и работает четко. Катманду связан постоянным воздушным сообщением с крупными городами тераев на юге Непала и с Покхарой на западе. Государственная авиакомпания «Ройял Непал Эйрлайнз» осуществляет постоянные перевозки пассажиров по линиям Катманду — Дели, Катманду — Патна, Катманду — Калькутта (оттуда транзитом в Бангкок) и Катманду — Дакка.

Кроме того, небольшие самолеты и вертолеты совершают рейсы в северные труднодоступные районы Непала в тех случаях, когда необходимо перебросить туда членов гималайских экспедиций, доставить им продовольствие, оказать помощь и т. п. Авиакомпания осуществляет и туристические полеты на север Непала, к величайшей вершине земного шара — Эвересту[7]. Полет над Гималаями с демонстрацией Эвереста и других гигантов-восьмитысячников (из четырнадцати вершин мира, чья высота превышает восемь тысяч метров над уровнем моря, восемь находятся на территории Непала) продолжается один час. Авиационное сообщение в Непале развивается. Если в 1951 г. в стране был один аэродром, то к 1970 г. их стало уже двадцать четыре.

Из-за сильно пересеченного характера местности (горы занимают шесть седьмых территории страны) в Непале нет железных дорог, за исключением коротких отрезков узкоколейки на равнинном юге, общая длина которых составляет около ста километров.

Главные связи Катманду с другими районами Непала и с внешним миром осуществляются через юг страны. Здесь незаменимой линией сообщения стала шоссейная дорога Трибхуван раджпатх, связывающая Катманду с Бирганджем, крупным торговым центром тераев.

Расстояние между этими двумя городами составляет по прямой восемьдесят пять километров. Но прямого пути, естественно, нет. Когда-то из Бирганджа в столицу добирались пешком или в паланкинах, в которых знатных людей несли босоногие кули[8]. Путешествие занимало две-три недели. Английский искусствовед Перги Браун, побывавший в Катманду в начале века, катал эту дорогу «материализованный ночной кошмар».

Почти через пятьдесят лет, в 1956 г., непальцы построили с помощью Индии Трибхуван раджпатх («Магистраль Трибхувана»), Протяженность этой важнейшей в Непале дороги — 225 километров.

Она представляет собой гигантский серпантин, который то поднимается вверх, где лежит сплошной туман и зимой долго не тает снег, то опускается в глубокие долины, где в это же время собирают урожаи картофеля и бобовых.

С западом Непала столица связана стовосьмидесятикилометровой шоссейной дорогой Притхви раджпатх (Катманду — Покхара). А на север к тибетской границе идет шоссе протяженностью в сто четыре километра («Анико раджпатх»). К 1970 г. общая протяженность всей дорожной сети Непала составила три тысячи километров.

На автомобильные дороги падает основная тяжесть перевозок. Транспортировка продовольствия, сырья, предметов массового потребления на автомашинах обходится намного дешевле других видов доставки грузов. Так, стоимость провоза одной тонны груза на один километр распределяется в Непале в зависимости от средства доставки следующим образом (в непальских рупиях):

Правительство придает большое значение строительству дорог. Сейчас в тераях, на юге страны идет сооружение крупнейшей магистрали «Восток — Запад», которая свяжет отсталые западные области с более развитыми восточными.

…Двадцать минут езды от аэропорта на машине, и вот уже кончились предместья. Мы в самом городе. Неширокая, но длинная, мощенная крупным булыжником улица Дилли Базар — одна из основных магистралей старой его части. По обеим сторонам — двух-, трех- и четырехэтажные дома из красного кирпича с вкрапленными деревянными пятнами рам, наличников, ставен, балкончиков.

Двери первых этажей открыты настежь с раннего утра и до позднего вечера: здесь разместились лавки, где торгуют мясом. Огромные головы буйволов, баранов и козлов, выкрашенные желто-красным порошком, предохраняющим их от порчи, лежат прямо на улице. Идет торговля овощами, кореньями, фруктами, рисом, маслом, специями.

Проехав по низкому мосту через длинную, зимой пересыхающую речку Тукуча, мы оказываемся на улице Багх Базар — продолжении Дилли Базар, которая здесь, за мостом, меняет свое название. Справа в глубине сада белеет нарядное здание женского учебного заведения Падма Канья колледж, воспитанниц которого можно узнать по коричневато-оранжевым шелковым сари. Чуть дальше из-за невысокой ограды, увитой вечнозеленым кустарником, виднеется небольшой отель «Лео». Слева в первых этажах расположились маленькие магазины галантереи, электротоваров, тканей… Один из них бросается в глаза своей вывеской — «Наташа»…

Багх Базар упирается в небольшую площадь, от которой в разные стороны расходятся основные магистрали непальской столицы. В центре ее на круглой тумбе стоит регулировщик. Движение здесь довольно интенсивное, и ему иногда приходится туго: тут и тяжелые грузовики, и битком набитые старые автобусы, и красивые элегантные машины дипломатов, и юркие такси — старые, выкрашенные «под тигра» и новые желто-красные, и лихие джипы, и энергичные велорикши, и беспечные пешеходы…

Две реки окаймляют Катманду. На востоке — Багмати, на западе — впадающая в нее Вишнумати. Они считаются священными, во-первых, потому, что жители Южной Азии испокон веков обожествляют реки, от которых во многом зависит их жизнь, а, во-вторых, потому (и это, наверное, не менее важно), что неширокая в Долине Катманду Багмати катит свои мутноватые воды через весь Непал на юг, где уже на территории Индии впадает в священный Ганг.

Катманду, лежащий между этими реками, делится на старую и новую части. Основные столичные магистрали проходят с северо-востока на юго-запад. Это Рам Шах Патх, Радж Патх и Канти Патх. Их пересекают идущие перпендикулярно улицы, в том числе Дилли Базар и Багх Базар. Таким образом, город делится на многочисленные неправильные четырехугольники. Многие из них представляют собой отдельные городские комплексы. Таковы, например, Бхрикути Мандап — территория выставок и ярмарок; Камалади — район, в котором расположена Королевская непальская академия, или Рани Покхари (Пруд Королевы), где посреди воды стоит небольшой изящный храм. В других случаях это целые жилые кварталы: Наксаль, Гьянешвар и другие.

В начале 30-х годов Катманду сильно пострадал от землетрясения. Этому печальному событию город обязан тем, что его восточная часть практически выстроена заново. Город обновлялся и по случаю более радостных событий: перед коронацией Махендры (в 1956 г.), его сына Бирендры (в 1975 г.), а также к приезду английской королевы (в 1961 г.). В центре Катманду вокруг огромного зеленого поля Тундикхель были, например, срублены старые деревья и посажены новые, а само поле обнесено железобетонной оградой.

Редкие западные очевидцы, которые видели Катманду в начале 50-х годов, часто сокрушаются, что облик чудесного города ныне «испорчен» современными зданиями. Но Катманду растет, перед ним встают новые задачи, и он не может застыть навсегда в старом обличье, подобно изящному храму Шивы, любуясь своим отражением в зеркальной воде Пруда Королевы.

Новая часть города складывается из зданий двух архитектурных стилей: псевдогрекороманского, в котором строили в Катманду в начале XX в., и модерн с некоторыми элементами современной индийской архитектуры.

Здания первого типа сооружали могущественные Рана, их многочисленные отпрыски и ближайшие родичи. Эти монументальные дома-дворцы, утопающие в зелени и укрытые за высокими оградами, с концом эпохи Рана в 1951 г. по большей части сменили своих знатных владельцев и стали выполнять самые разные функции. Одни — превратились в библиотеки, как, например, Кешар Шамшер Лайбрари, где разместилась великолепная коллекция книг и документов о Непале, которую в течение всей жизни собирал фельдмаршал Кешар Шамшер Джанг Бахадур Рана. Другие — отданы государственным учреждениям и иностранным представительствам.

Самым знаменитым дворцом из тех, которые когда-либо строили Рана, был Синха Дарбар («Дворец льва»). После свержения Рана в нем размещался правительственный секретариат. Летом 1973 г. здание сильно пострадало от пожара.

Синха Дарбар — величественный белокаменный дворец с колоннадой — был построен в 20-х годах как личная резиденция премьер-министра Чандра Шамшера[9] вскоре после его поездки в Европу. Перед дворцом били фонтаны, украшенные скульптурами в античном стиле. И весь антураж, и сам дворец были абсолютно чужды непальской культуре. Непальский Версаль (а дворец был задуман как повторение знаменитого французского оригинала) имел около 1600 помещений и считался одной из самых больших частных резиденций в Азии.

Другое применение, которое нашли дворцам Рана, это использование их в качестве гостиниц. И тут нельзя не вспомнить человека, который уже давно относится к числу достопримечательностей Катманду. Его имя довольно популярно. О нем говорят, пишут. B очерках и книгах о Непале авторы непременно рассказывают любопытные эпизоды из его бурной жизни. Живущая на Западе писательница Хан Суин (Хань Су-инь) в своем романе, посвященном жизни Катманду 50-х годов, вывела этого человека под именем Василия в качестве одного из персонажей.

Настоящее имя его — Борис Лисаневич. В Непале горожане и иностранцы говорят «мистер Борис». Выходец из России, уроженец Одессы, Лисаневич после Великой Октябрьской социалистической революции оказался в чужих краях. Он долго скитался по городам Европы и, перебрав десятки профессий, попал наконец в Калькутту. Здесь он открыл ночной бар, который быстро приобрел популярность. Романтическая женитьба на юной белокурой датчанке способствовала его известности. Ореол искателя приключений, общительность, напористость, умение вести дела помогли Лисаневичу завязать связи в деловых и даже аристократических кругах, что, в свою очередь, помогало процветанию бара.

Лисаневичу симпатизировал король Непала Трибхуван, и, когда последний обрел в 1951 г. власть фактическую, а не номинальную, как это было раньше, он пригласил Бориса в Непал.

Приехав вместе с семьей, «мистер Борис» энергично взялся за работу. В сущности, именно он был создателем гостиничного и ресторанного дела в стране.

Способствуя внедрению в Непале европейских норм обслуживания, Лисаневич, разумеется, прежде всего преследовал личную выгоду. В 50-е годы был широко известен его отель «Ройял», ныне же, в 70-е годы, славу Борису принес ресторан «Як и йети». Он находится в центральной части города, но в довольно укромном закоулке. На вывеске ресторана изображен силуэт мохнатого горного животного и отпечаток огромной ноги йети — таинственного снежного человека. Размещенный, как и отель «Ройял», в одном из дворцов кого-то из членов семейства Рана, ресторан «мистера Бориса» производил впечатление строгого великолепия, но без помпезности.

У Бориса все сделано было со вкусом. Умеренность, какая-то стабильность, простота царили здесь во всем: и в интерьере, и в обслуживании, и в меню.

Наряду с непальской национальной и европейской кухней Борис не забывал украсить меню блюдами своей давно покинутой родины. Так что советские граждане могли отведать здесь великолепные русские щи, украинский борщ, голубцы и даже сибирские пельмени.

Вкусная пища, умеренные цены, приятная атмосфера «Яка и йети» и сама фигура владельца, который частенько сюда наведывался, сделали ресторан излюбленным местом встреч дипломатов, туристов, многочисленных иностранцев, живущих в Катманду, и даже той части местных жителей, которые, побывав в Европе и Америке, уже сумели привыкнуть к европейской кухне.

Я говорю о Борисе, теперь уже старом, невысоком, толстеющем и лысеющем человеке, так подробно по двум причинам. Во-первых, необычна судьба нашего соотечественника (как необычны и печальны даже при кажущемся внешнем благополучии судьбы людей, покинувших в те далекие годы свою родину). Борис Лисаневич — второй наш соотечественник, ступивший на землю гималайского королевства. Первым был профессор И. П. Минаев, который побывал в Непале в 1875 г. А, во-вторых, потому, что в отношении непальцев к Борису и его нововведениям проявились их восприимчивость к новому, терпимость и добродушие.

Что же касается зданий второго типа — в стиле модерн (я бы сказала «индийский модерн»), то их в Катманду появляется все больше. По сравнению с дворцами, построенными в псевдогрекороманском стиле, они кажутся простыми, более легкими и, уж конечно, современными. Это — почтамт, полицейский клуб, Национальный дом собраний, кинотеатр «Ранджана», военный госпиталь, некоторые магазины, гостиницы, министерства, колледжи…

Часть из них отмечена элементами стилизованной национальной архитектуры. На бывших пустырях все больше появляется одно- и двухэтажных коттеджей с газовыми плитами, кафельными ваннами. Это дома с плоскими крышами. Днем там можно загорать, вечером танцевать, а ночью спать под открытым небом. Такие дома строят зажиточные непальцы и, как правило, сдают их внаем дипломатам, аккредитованным в Непале, и служащим международных организаций.

Такова современная часть города.

К западу от центральной магистрали Канти Патх улицы начинают сужаться и петлять. Мы входим в другой мир, удивительный и чарующий. Это старый Катманду.

В самом его сердце находится Басантапур дарбар — старый королевский дворец, замечательный памятник средневекового зодчества.

Когда-то за стенами Басантапура творилась история. Разыгрывались драматические события, в том числе и страшная Кот парва — кровавая резня 1846 г. Именно после этой непальской «Варфоломеевской ночи» к власти пришло семейство Рана.

В наше время раз в год в одном из внутренних дворов старого дворца совершается жертвоприношение богине Кали — рубят головы буйволам и козлам.

Перед самим дворцом — место коронации непальских монархов.

Вход во дворец-музей охраняет изваянная из камня любимица жителей города мудрая обезьяна Хануман, друг и помощник великого Рамы.

Поэтому весь прилегающий к Басантапуру район, а иногда даже сам дворец непальцы называют Хануман Дхока — «Ворота Ханумана».

Здесь, в старом городе, можно встретить торговцев, ремесленников, деловых людей, туристов, хиппи и искателей экзотики. Мы медленно бредем по узким улочкам. На порогах открытых лавок сидят владельцы. Они лениво зазывают покупателей, наблюдают за проходящей мимо публикой, комментируют все, что привлекает их внимание. Уже начинает темнеть. В домах зажигается свет. В одних — электрический, в других горят керосиновые лампы. Из лавок побогаче тянет едким, дурманящим запахом курительных палочек агар-батти.

Приятно войти туда, посидеть на низкой скамейке, перебрать десяток разных тканей, услужливо разбросанных торговцем прямо на полу перед вами. Женщины задерживаются здесь подолгу, выбирают отрезы на блузку или готовое сари, придирчиво осматривают каждый метр ткани. При этом они покачивают головами, осторожно прицениваются, иногда спорят с хозяином, критикуют товар. Восхищение лучше приберечь для дома, когда вещь уже куплена и можно спокойно полюбоваться ею и показать соседкам. А здесь надо сохранять непроницаемое выражение лица, не то торговец, чего доброго, заломит цену.

Мы проходим мимо этих магазинчиков и повторяем свой путь сначала. А, может, мы уже на другой улице, похожей на ту, где только что были? В нижних этажах домов точно такие же магазинчики. Двери распахнуты настежь, и покупатель сразу видит все товары и на витрине и на полках: термосы и газовые шарфики, китайское мыло и авторучки, полотенца и японские часы, пластмассовую посуду и французскую косметику. Выбирайте!

Рядом расположились небольшие лавочки, где продают консервы, конфеты, печенье, джемы, знаменитый индийский чай, который, как услужливо сообщает надпись на коробочке, «обласкан нежным ветром Дарджилинга». Тут же медная посуда: тазы, чайники, плошки, сосуды разнообразных размеров и форм. Двери лавчонок просто завешаны этими товарами.

Вот и непальская экзотика — знаменитые изогнутые ножи-кхукри[10], маски, фигурки богов и богинь, пепельницы и шкатулки, усыпанные фальшивыми кораллами и бирюзой.

Иностранцы называют этот район «Грязные улицы»…

Пусть так! Но я не знаю ничего ярче этих улиц. В средневековых кварталах Катманду, которые здесь называются тол, быть может, остановилось время. Но уж никак не жизнь. Она бьет ключом. В магазинчиках и на ступенях храмов простые жители Катманду могут купить все самое необходимое: одежду, продовольствие, посуду, хлопчатобумажные ткани, шерпские полосатые куртки, тибетские шелковые рубахи, женские украшения — их на рынке особенно много; тут и заколки для волос, и стеклянные бусы-поте, и дхаго — популярное украшение местных крестьянок, которое вплетают в волосы (длинные черные «косички» из скрученных толстых нитей, завершающиеся на конце веселой красной кисточкой с бусинками под жемчуг). И браслеты, браслеты… широкие и узкие, однотонные и пестрые, из пластмассы и проволоки, металла и стекла, сплошные и разомкнутые, литые и гнутые, дутые и кованые, для запястий и предплечий, для рук и ног, для девочек и женщин, на любой возраст и на любой вкус.

Здесь, в районах Индра Чок, Асан Тол, Макхан Тол, Кел Тол, Бхотахити и других, непальцы за умеренную цену приобретают овощи, фрукты, рис, керосин, дрова… Мужья и отцы заказывают в небольших ювелирных лавках, ведомых только им одним, украшения из серебра и золота для своих жен и подрастающих дочерей. Они выполнены в национальном стиле и стоят не так уж дорого.

Богатые иностранцы и местная аристократия пользуются услугами других магазинов. Их нарядные витрины украшают главную торговую улицу Катманду — Джуддха Садак (или Нью Роуд). Она начинается от центральной магистрали Канти Патх возле большой красно-белой арки, уходит в сторону старого города и упирается в площадь, на которой раньше был овощной рынок. Эта недлинная, довольно просторная улица представляет торговый, коммерческий Катманду, но не средневековый, а современный, где дело поставлено на широкую ногу. Солидные трех- и пятиэтажные дома заняты магазинами, кафе, фотоателье, швейными мастерскими, конторами различных фирм и отделениями банков, аптеками.

Хозяева этих магазинов, как правило, либо осуществляют лишь общий контроль за торговлей, либо вовсе не показываются покупателям. Их обслуживанием занимаются продавцы и приказчики — главным образом мужчины. Они весьма элегантны, владеют английским языком и с покупателями держатся корректно. В отличие от торговцев с «Грязных улиц» они сидят не на полу посреди разложенных товаров, поджав под себя ноги, а на стульях за прилавком. При появлении покупателя они быстро встают и вежливо спрашивают, что бы он хотел купить.

На полках — товары из многих стран мира. Всеми цветами радуги переливаются шелковые и нейлоновые ткани из Индии и Японии, поблескивают рулоны японского дакрона (из него шили модные в том сезоне мужские костюмы). В парфюмерных магазинах тонко пахнет английским мылом, японской пудрой и французскими духами.

В респектабельных ювелирных магазинах под стеклом лежат самые разнообразные украшения тонкой работы. По вашему желанию на блюдечко высыпают пригоршни искрящихся аметистов, гранатов, рубинов, сапфиров, изумрудов, брильянтов, зелено-голубой с прожилками бирюзы, нежных кораллов.

В одном из таких магазинов мне довелось как-то увидеть корону, принадлежавшую когда-то одному из знатных Рана. Неглубокая, легкая на вид блестящая шапочка на вес оказалась тяжелой: так густо она была усыпана изумрудами. Корона оценивалась в фантастическую сумму — пятьсот тысяч непальских рупий. Символ некогда могущественной власти, пролежав в сундуке двадцать с лишним лет, ждал теперь минуты, когда какой-нибудь турист-миллионер купит его и увезет с собой.

Рана больше не нуждались в символах. Теперь им нужнее были деньги…

В Непале, как и вообще в Азии, при заключении сделки принято торговаться. Это часть ритуала, и на того, кто его не соблюдает, смотрят с недоумением: то ли уж совсем простак человек, то ли слишком хитер и где-то свою выгоду получит.

Торговаться, конечно, стоит, даже надо, но только не на Джуддха Садак. Здесь это не принято. Об этом напоминают и таблички в магазинах с надписью «твердая цена» на английском языке.

Иное дело в старом городе. Три разбитые ступеньки ведут в небольшой магазин, двери которого открыты настежь.

— Намастэ, Лакшман-джи! — здороваюсь я с невысоким средних лет хозяином. — Как поживаете?

— Хорошо. Очень хорошо. — Он улыбается, и на смуглом лице возле слегка раскосых темных глаз сбегаются мелкие морщинки. — А как у вас дела? — вежливо осведомляется он.

Мы говорим на непали.

— Хотите посмотреть Тхуло Лакхе? — спрашивает Лакшман. — Очень хороший Тхуло Лакхе.

Лакшман торгует сувенирами. В его магазине — изогнутые ножи-кхукри в мягких кожаных чехлах, медные, латунные и серебряные подсвечники, причудливые пепельницы в форме животных, изделия из дерева и… маски.

Маски из папье-маше, которыми увешаны все стены магазинчика, изготовляются в небольшой деревне Тхими, расположенной в восьми километрах к востоку и Катманду. Маски, а также гончарные изделия из Тхими известны на весь Непал.

Когда я впервые пришла в магазин к Лакшману, между нами произошел примерно такой разговор:

— Скажите, пожалуйста, сколько стоит маска Индры?

— Шесть рупий. А вы знаете, что это Индра? — удивился хозяин.

— Конечно. А сколько стоят Дурга и Каль Бхайрав?

— Восемь рупий каждый.

— Почему же Индра дешевле? Он ведь в два раза больше Дурги и Каль Бхайрава?

— Но посмотрите, какая работа! Дурга и Каль Бхайрав такие страшные… Любой испугается, — уговаривал меня хозяин.

— Это боги злые и некрасивые, и они не должны стоить так дорого, — начинаю я ритуальную игру. — Ну, а добрый Шри Ганеш сколько стоит? — Я беру в руки небольшую маску, изображающую сына великих Шивы и Парвати — Ганеша с головой слона.

— Четыре рупии. Как и Кришна, — отвечает хозяин.

— Так. А скажите, пожалуйста, как вас зовут?

— Лакшман.

— О, какое прекрасное имя! — неподдельно радуюсь я, услышав редко встречающееся имя. — А Рама и Бхарата где? (Лакшман, как и Бхарата, был братом великого героя эпоса Рамы).

— Они тоже есть. Только живут отдельно, — смеется Лакшман.

— Так вот, уважаемый Лакшман-джи, вы согласны уступить мне эти пять масок за двадцать пять рупий?

Лакшман понимает, что пять рупий — большая скидка.

— Посмотрите, какие прекрасные маски, — снова начинает он. — Тридцать рупий за них — совсем недорого. Я покупаю их у лучшего мастера в Тхими…

— Но вот у Ганеша плохо прикреплен хобот. А у Кришны печальное лицо… Почему он печален, Лакшман-джи? Ведь Кришна — самый веселый бог!

— Хорошо, — улыбается хозяин. — Берите за двадцать семь рупий.

Ритуал завершен. Мы оба довольны: Лакшман тем, Что я оказалась оптовой покупательницей, я — что провела «игру» по правилам.

С этих пор для Лакшмана я — «свой» клиент. И не беда, что, проходя по пестрому Индра Чоку, я не всегда делала у него покупки. Если в это время он стоял в дверях своего магазинчика, мы улыбались друг другу.

— Как поживаете, Лакшман-джи?

— Хорошо. Очень хорошо, — улыбка еще шире.

Здесь, в старой части города, все вперемежку: жилые дома и каменные изваяния богов, лавки торговцев и храмы.

Улицы узкие. На них едва разъезжаются две машины. Есть и такие, где может проехать лишь одна (при этом прохожие плотно прижимаются к стенам домов). По улицам невозмутимо бродят священные коровы зебу — небольшие темношерстные горбатые животные. Иногда они подходят к разложенным на лотках овощам и фруктам и спокойно лакомятся капустными листьями, бананами, грушами до тех пор, пока зазевавшийся торговец не отгонит их прочь. В Непале около шести миллионов коров. Их почти не доят и даже не забивают на мясо. С древних времен корова считалась здесь неприкосновенной. Почему это животное заслужило к себе такое отношение? В Непале, несомненно, под влиянием пришедшего из Индии индуизма, а в самой Индии, как полагает этнограф Н. Р. Гусева, «канонизация» коровы произошла в силу трех причин: во-первых, в условиях жаркого климата коровы стали «санитарами» городов, ведь они поедали многочисленные продовольственные отходы и растительные очистки, которые в противном случае гнили бы под открытым небом (члены касты мусорщиков физически не успевали убирать все отходы, остававшиеся на базарах и возле домов); во-вторых, так как в Индии лесов мало, топливом там служил коровий навоз в виде кизячных лепешек; в-третьих, корова была настоящим сокровищем для древних фармакологов, так как «молоко, простокваша, топленое масло, навоз и моча являются пятью священными продуктами, очищающими от осквернения и спасающими от болезни»… Так было записано в древних книгах по медицине. Вот почему убить корову до сих пор считается в Индии тягчайшим преступлением.

В Непале же города и селения не такие крупные, как в Индии, и непальские мусорщики могли бы справляться с отходами, которые скапливались на улицах… И лесов в Непале немало. Люди покупают дрова и хворост на растопку очагов и печей… И вроде бы здесь, в иных условиях, польза от вольно живущей, «бесхозной» коровы невелика. И все-таки она священна! Плохо придется тому, кто причинит этому животному зло. И полому водители так осторожно объезжают коров, разнящихся посреди мостовой. Задел корову — штраф, задавил — тюрьма. Такова сила традиций, принесенных в Непал индуизмом.

Впрочем, с ними здесь сталкиваешься постоянно…

Минуя большие и малые храмы (крыши которых по краям украшены яркими молитвенными флажками, а от карнизов одного к карнизам другого тянутся электропровода), красные кирпичные дома с резными деревянными ставнями, знаменитый деревянный храм Каштха-мандап, выходим на ту самую площадь, где происходил выезд» богини. Мы снова около Кумари Бахаль.

У входа в эту нарядную обитель замерли два белокаменных льва. Почитание живущей здесь Кумари Дэни, девочки-богини, — тоже старая непальская традиция Слово кумари имеет несколько значений: «девушка», «девственница», «непорочная» (смысл один — чистота, непорочность). Дэви означает «богиня».

Существует несколько легенд о зарождении в Непале культа «непорочной девы». Вот две основные версии.

Первая. Давным-давно один из королей Малла изгнал из своих владений юную девушку и ее родных за то, что она во всеуслышание объявила о своем божественном предназначении. Вскоре после этого события на королевство посыпались всевозможные беды. Когда король осознал свою ошибку, он приказал отыскать девушку, вернуть в королевство и почитать как богиню.

Вторая (она носит куртуазный характер, и если говорить о ее происхождении, то, по-видимому, могла родиться в слоях придворного духовенства). Король любил играть в кости с юной богиней (он приглашал ее к себе, и они сражались на равных). Но однажды король забыл, что перед ним не простая смертная и… позволил себе некоторые вольности, решив, что ему все можно. Богиня разгневалась и больше никогда не появлялась во дворце. (Хоть ты и король, но не оскверняй своих богов. Иначе они покинут тебя.) Тогда король и установил в честь юной богини культ Кумари.

Интересна процедура избрания богини. Из семей неварской буддийской жреческой касты ванра выбирают маленьких красивых девочек. Их оставляют в мрачном темном помещении, где лежат растерзанные туши животных. Туда впускают голодных собак. «За сценой» раздается рычание тигров, вой шакалов и т. д. Та малышка, которая от всего этого кошмара не заплачет, становится новой Кумари Дэви. Существует мнение, что девочка, избираемая богиней, должна быть лет семи-восьми.

По достижении половой зрелости Кумари уже не может оставаться богиней. Она покидает свою обитель и возвращается в родительский дом.

Я несколько раз видела богиню в ее обители. Как-то мы стояли во внутреннем дворике и смотрели наверх, туда, где на балконе второго этажа время от времени в сопровождении няньки появлялась маленькая девочка в красном платьице. Во дворе умывался голый по пояс мужчина (из свиты богини). Я спросила его, сколько лет Кумари. Он ответил, что ей пять лет и она находится в обители с трехлетнего возраста. Другой прислужник, полунемой, замахал руками на тех, кто нацелил на богиню фотоаппараты (фотографировать в обители запрещено), и взял с нас несколько рупий в качестве «дани богине».

Маленькая девочка-богиня с сильно подведенными глазами, от углов которых до ушей отходит широкая линия краски, оторвана от детских забав и развлечений. Жизнь простого непальского ребенка обычно проходит на улице, в кругу сверстников. У Кумари же есть одна-две ровесницы для ее тихих игр, и живет она, окруженная няньками, которые строго следят за соблюдением всех правил, предписанных богине.

Когда «срок полномочий» кончается, бывшая богиня, как уже было сказано, возвращается в свою семью. Судьба ее трагична. Практически девушка обречена на одиночество. Хотя закон не запрещает ей выйти замуж, суеверные мужчины ее касты и социального круга (а здесь это почти одно и то же) не хотят жениться на бывшей богине, ибо считают, что это сулит несчастье.

В Непале живет не одна Кумари Дэви. В двух соседних с Катманду городах — Бхадгаоне и Патане тоже есть своя Кумари.

Обитель богини входит в комплекс храмовых сооружений старого города.

Храмы здесь буквально на каждом шагу. Все они неразрывно связаны с религией, уходящей своими корнями в глубокое прошлое.

Согласно переписи населения 1971 г., в Непале проживает 11,5 миллиона человек. Большинство из них (89,4 %) исповедуют одну из древнейших религий мира — индуизм. Лиц буддийского вероисповедания в Непале 866 тысяч человек (7,5 %). Таким образом, буддистов в Непале почти в одиннадцать раз меньше, чем индуистов. Тем не менее влияние буддийского мировоззрения, буддийской религии было столь велико, что оно пронизало собой религиозные представления непальцев и смешало в умах законы, обеты, обряды, божества обеих религий.

Вот почему часто рядом стоят индуистский храм и буддийская ступа. Вот почему так торжественно отмечаются в стране подвиги героя индуизма — царевича Рамы и столько паломников стекаются в священный храм индуистов Пашупатинатх в феврале в ночь поклонения великому богу Шиве. И в то же время непальцы при случае не преминут напомнить, что на юге страны, в Лумбини, родился царевич Сиддхартха, более известный всему миру как Гаутама Шакьямуни, или просто Будда. Каждый год в Непале, как и во всем буддийском мире, официально празднуют день рождения Будды.

Непальцы весьма веротерпимы. В стране есть небольшое число мусульман (351 тыс. человек), джайны (две с половиной тыс. человек), а также почти шесть тысяч приверженцев ряда других религий, в том числе христианства. Религиозная рознь тем не менее в целом чужда народу. Его никогда не сотрясали религиозные раздоры, столь омрачившие историю соседней Индии.

Конечно, семья индуистов, например, хочет, чтобы ее дети соединялись с людьми, исповедующими ту же религию. Более того, весьма желательно также, чтобы новый член семьи был представителем той же самой касты. Таков религиозный закон, такова традиция. Но бывают и смешанные браки: женятся люди различных религий и каст. А некоторые молодые непальцы умудряются жениться даже на «безбожницах» из Европы.

Да и сам праздник Индра-джатра удивительно сочетает в себе элементы индуизма и буддизма.

Ведь он посвящен Индре — индуистскому богу, а одним из центральных его моментов становится торжественный выезд Кумари Дэви, которую, как мы уже говорили, выбирают исключительно из буддистских семей.

Размеры храмов Катманду неодинаковы, названия различны… А назначение одно — служить верующим местом общения со своим богом.

Буддисты Непала больше всего почитают два храма: древний Сваямбхунатх и Бодхнатх. Сваямбхунатх расположен на высоком холме в трех с половиной километрах к северо-западу от Катманду. Храм представляет собой типично буддийский архитектурный памятник — ступу. Основание его — мощная полусфера, в огромной полости ее должна находиться какая-либо реликвия Будды (например, зуб, волос и т. п.) или прах буддийских святых. Верхняя часть ступы украшена кубом С и. шершнем конической формы, окольцованным тринадцатью ярусами. Они символизируют тринадцать буддийских небес. Увенчивается все это сооружение золотым зонтом со шпилем.

Вокруг храма десятки мелких ступ, изваяний будд. А неподалеку — жилые домики, лавки сувениров для туристов. Здесь всегда многолюдно. Буддийские монахи в оранжевых и темно-бордовых одеяниях, вездесущие туристы с фото- и кинокамерами, голые ребятишки, сморщенные старухи-богомолки, хиппи (тут, на холме Сванмбху, у них была своя колония).

Холм, на котором построен Сваямбхунатх, высокий и крутой. К храму ведет длинная лестница почти в шестьсот ступенек. По ней довольно трудно взбираться. По ступенькам скачут обезьяны, обычно ручные и ласковые, а иногда весьма агрессивные.

Местоположение Сваямбхунатха выбрано удивительно удачно. Храм виден издалека. Ночью силуэт его купола освещен электрическими лампочками. В Катманду много храмов, ценность которых определяется для верующих «святостью» участка земли, на котором он построен. Например, данное место связано с какой-нибудь легендой: сюда впервые ступила нога святого, здесь богиня Дурга прокляла такого-то короля, там протекает приток священной реки и т. д.

Для иностранца, смотрящего на окружающее иными глазами, нежели непальцы, нет ничего более впечатляющего, чем вздымающийся высоко к небу белый храм Сваямбхунатх.

Недалеко от Катманду, на равнине, стоит другой буддийский памятник-гигант — храм Бодхнатх. Это самая крупная ступа Непала. На огромной платформе покоится гигантская полусфера, центр которой переходит и пирамидальное многоступенчатое навершие, увенчанное золоченым зонтиком — атрибутом королевской власти. Почти все архитектурные и декоративные элементы символизируют что-либо. Так, каждая ступень навершия, как уже говорилось, символ божественных небес буддийской космографии. С каждой части четырехугольного основания пирамиды на вас смотрят огромные глаза. Они — Всевидящее око всевышнего.

Эти глаза с ярко-голубыми зрачками на фоне ослепительно белых белков, тысячелетиями неподвижно взирающие на суетный мир, кажутся, как ни странно, живыми и выразительными. Они, как считают, судят людей, хладнокровно отделяя добрые поступки верующих от дурных, добро от зла.

У основания полусферы по всему кругу изваяны барельефы, изображающие буддийские божества и сцены из буддийской мифологии.

Внизу у подножия храма — специальные навесы, под ними тяжелые барабаны, внутри которых — листы с буддийскими молитвами. Достаточно повернуть барабан вокруг оси и можно считать, что молитва уже «прочитана». Сколько оборотов делает барабан, столько раз «прочитана» молитва.

Никто точно не знает, когда был сооружен великий храм. Непальцы утверждают, Бодхнатх так же вечен, как Земля, Небо и Солнце. Ну, а ученые определяют возраст храма в две с лишним тысячи лет.

Вокруг Бодхнатха круглый год стоят лагерем тибетские паломники. Здесь живет и глава непальских буддистов — лама. Тибетцы — беженцы, оставившие страну после вступления туда войск КНР в 1951 г., занялись здесь кустарным производством ковров, украшений и предметов культа. Они торгуют прямо на улице. Более состоятельные торговцы скупают товар у кустарей и выставляют его тут же в витринах своих сувенирных лавок.

Таковы две самые знаменитые ступы Долины Катманду, да и всего Непала. Есть в стране еще ряд больших ступ, но все они меньше по размерам, менее орнаментированы, композиционно не закончены и по своему значению несравнимы с Бодхнатхом и Сваямбхунатхом.

Храмы в стиле пагод встречаются в Непале гораздо чаще. В плане они, как правило, представляют собой квадрат. В основании — каменная платформа, иногда многоступенчатая. На верхней платформе — «первый этаж» храма, имеющий практическое применение: внутри него, за дверью, а иногда просто в открытом проеме — обитель божества. Это либо изваяние бога или богини, либо символ божества, как, например, шивалингам — удлиненный округлый монолит, обозначающий фаллос великого бога Шивы. Лингам Шивы олицетворяет созидание, плодородие и мощь. Обычно идол окружен некоторыми ритуальными аксессуарами. Например, курильницей с благовониями, горящим в масле фитилем, дарохранительницей с подношениями верующих. Дары эти: молоко, зерна риса и других злаков, цветной порошок, цветочные гирлянды, головки и просто лепестки цветов. Эти храмы с четырехскатными крышами напоминают китайские. Они бывают многоярусными. Максимальное число ярусов — пять (например, знаменитый храм Ньятапола в Бхактапуре; в переводе с неварского ньятапола значит «пятиэтажный»). Каждую такую пагоду увенчивает острый невысокий шпиль и зонтик. Часто пагоды прекрасно декорированы и орнаментированы искусной резьбой по дереву. Кроме того, верующие сами украшают их гирляндами и флажками, которые подвешивают, как правило, на галереях и между острыми углами верхних и нижних крыш.

Существует мнение о том, что стиль пагод зародился именно в Непале и уже оттуда был перенесен в Китай и другие буддийские страны. В XIII в. в Китай был послан знаменитый неварский скульптор и зодчий Арнико (он же Балабаху) для постройки храма и императорского дворца. Он соорудил эти здания в стиле пагод так, как строил их у себя на родине, в Непале, и в Тибете. Его творения произвели на правителей «Поднебесной» большое впечатление. С тех пор пагода прижилась в Китае. (К слову сказать, Арнико остался в Китае. Там у него было несколько жен, а сыновья пошли по его стопам, стали архитекторами.)

Однако ряд ученых оспаривает теорию непальского происхождения пагоды. Одни утверждают, что подобный архитектурный стиль существовал в Индии задолго до мусульманского завоевания. Другие считают, что своим происхождением пагода обязана Китаю, а оттуда этот архитектурный стиль широко распространился в Японии, Бирме, Лаосе, Камбодже, Непале и ряде других стран Азии.

Один из первых исследователей непальского искусства англичанин Перси Браун в 1912 г. писал: «Представляется очевидным, что несколько веков назад между различными государствами Дальнего Востока существовали связи более тесные, чем теперь, а главным стимулом, который вызывал подобную коммуникацию, было стремление к обмену религиозными идеями. Естественно, искусство немедленно втягивалось в это движение — сообщения о художниках, скульпторах, архитекторах, которых посылали из страны в страну, часто встречаются в истории «средневековья» Востока, — и поэтому не столь трудно объяснить случаи, когда географически удаленные друг от друга элементы декоративного искусства и архитектуры несут на себе отчетливые свидетельства общего источника происхождения»[11].

И тем не менее теория непальского происхождения пагоды имеет многих сторонников. Представляют интерес их суждения о том, почему именно в Непале мог возникнуть этот оригинальный стиль храмов — пагоды с покатыми крышами. Почему пагоды многоярусны? Ученые объясняют особенности стиля специфическими факторами, сыгравшими немаловажную роль в его формировании. Вот основные из них.

1. Климатический. В условиях муссонного климата необходим быстрый сток воды с крыш. Поэтому их делали покатыми.

2. Рельефный. Величественные Гималаи, их выступающие одна над другой вершины (многие из которых считались обителью богов) сформировали в эстетико-религиозном представлении непальцев своеобразный тип храма, который имел контуры горных вершин.

3. Этнографический. Типы домов некоторых этнических групп Непала послужили, по-видимому, прообразом пагоды.

Еще и сейчас в некоторых местностях страны встречаются дома, имеющие примерно тот же вид, что и любая пагода. Кажется, поставь такой дом на платформу, облицуй, укрась резьбой, орнаментируй, дополни зонтиком над крышей, загнутыми карнизами, флажками и, главное, изваянием божества, — получится не жилой дом, а храм.

Кроме ступ и пагод в Долине Катманду, а также в южной части страны, есть несколько храмов, построенных в североиндийском стиле шикхара. Их удлиненные купола, сужающиеся кверху, должны напоминать нераскрывшийся бутон лотоса. Но храмов типа шикхара в Непале, повторяю, очень мало.

Храмы Непала — это прежде всего пагоды, а Катманду — город пагод. Вот и нашлось, кажется, то определение характерной особенности этого города, которая вроде бы не столь уж и малозаметна, но как-то не дается сразу. Может быть, потому, что нам слишком многое кажется необычным в том, что так типично для Катманду.

В эту картину вписываются многие детали города: пестрая толпа в торговых рядах, буддийские монахи в оранжевых тогах возле великих ступ — Сваямбхунатхг и Бодхнатха, босоногие неварские крестьянки, одетые в черные юбки с красной каймой, студентки в однотонных сари цветов своего колледжа, непальские мужчины — крестьяне и служащие в непременной национальной шапочке — топи и тибетцы с уложенными вокруг головы косами…

Необычен транспорт — полосатые «под тигра» такси и ярко раскрашенные коляски велорикш… Своеобразны здания «неоклассицистские» дворцы, принадлежавшие клану Рана, новомодные небольшие виллы с плоскими крышами и, конечно же, прилепившиеся друг к другу, стена к стене, красные кирпичные дома неваров — основных жителей Катманду и всей Долины.

И, наконец, водоемы… Пруды, реки и так называемые дxapa — нечто вроде общественных водоразборных колонок. Дхара — это небольшое, как правило, квадратное углубление на площади, в парке или на улице, снабженное трубой, по которой течет вода. И труба, и резервуар часто орнаментированы искусной резьбой по камню. Орнамент представляет собой сцены на мифологические сюжеты. С утра и до позднего вечера возле них умываются, стирают, просто беседуют непальцы.

Город в чаше гор, в сердце Гималаев имеет, пожалуй, помимо всех своих памятников еще два таких, которые видны из очень многих точек и сразу бросаются в глаза, если посмотреть на Катманду сверху. Это уже поминавшийся храм на высоком холме — Сваямбхунатх и башня Дхарахара в центре города. Она построена в 1832 г. по желанию премьер-министра Бхимсен Тхапы… Ее называли «причудой Бхимсена». Сначала она казалась странной и никчемной. Но постепенно к ней привыкли, и башня стала для непальской столицы такой же неотъемлемой частью, как Эйфелева для Парижа, Большой Бен для Лондона и Эмпайр Стейт Билдинг для Нью-Йорка. Дхарахара видна почти из любой точки Долины (высота ее около пятидесяти метров). С нее открывается прекрасный вид на город. Однажды, если верить легенде, молодой офицер по имени Джанг Бахадур побился об заклад, что сможет прыгнуть вместе со своим конем с Дхарахары. И прыгнул. Конь разбился, а смельчак остался цел и невредим. Позднее этот человек стал основателем династии премьер-министров Рана.

Конечно, трудно себе представить, чтобы человек, прыгнувший с почти пятидесятиметровой высоты, уцелел. Легенда есть легенда. Часто в ее основе лежит факт, пусть незначительный, пусть забытый, но факт.

В данном случае правда состояла в том, что однажды молодой и горячий Джанг Бахадур действительно прыгнул с башни, только… в то время она еще не была достроена, и неизвестно насколько. Скептически настроенные «очевидцы» уверяли, что для мягкой посадки на землю набросали груды сена. Однако эти детали в легенду не вошли.

Катманду по праву считается одной из живописнейших столиц мира. Неповторимое внешнее- своеобразие этого города заключается, на мой взгляд, в удивительном сочетании элементов новой архитектуры с кварталами старых зданий и, главное, в непальских храмах-пагодах с их многоярусными крышами, буддийских ступах, больших и малых изваяниях богов, богинь, демонов, священных животных из камня и дерева. Весь этот маленький город, лежащий в цветущей Долине, словно в чаше, окружен со всех сторон стерегущими его высокими зелеными холмами и белоголовыми гималайскими хребтами вдали. Кругом — зеленеющие круглый год террасы, невиданной красоты деревья и кустарники. И тот, кто хоть раз побывал в Катманду, не может не быть очарован его своеобразием и красотой.

У подножия Киртипурского холма

К юго-западу от Катманду у подножия Киртипурского холма на громадной территории расположен Трибхуванский университет — первый и единственный в Непале.

Он был открыт в 1959 г. В разработке проекта и в строительстве нового здания участвовали индийские специалисты. Кое в чем помогали американцы, в частности, с их помощью был построен педагогический колледж.

При въезде на территорию университетского городка (его называют на американский манер кэмпусом) перед нами встает величественное здание — мемориал короля Трибхувана, где размещаются вице-канцлер, то есть ректор (канцлер — сам король), его помощники и другие административные лица. Здесь проходят экзамены, и гут же окончившим колледжи и университет в актовом зале вручают дипломы бакалавров и магистров.

На обширной территории университета — здания гуманитарных факультетов и факультетов естественных наук с собственными музеями и лабораториями, женское и мужское общежития (на значительном удалении друг от друга), клуб, магазин, дома преподавателей, кафетерий, прекрасная библиотека, спортплощадки и те много различных служб.

Студенты платят за свое обучение не более двухсот рупий в год. Исключение составляют отличники, семьи которых недостаточно обеспечены. Оки получают стипендию университета. Платят студенты и за общежитие. Женское общежитие представляет собой большое современное двухэтажное здание с затейливыми лесенками и переходами. В больших комнатах живут по три-четыре студентки. Для отдыха отведены веранды и плоская крыша. Здесь есть душевые с удивительно холодной водой (непальцы любят различные омовения и, как правило, пользуются для этой цели холодной водой). В кухне-столовой с кирпичным очагом в углу студентки питаются. Готовят еду повариха и одна-две помощницы. Покупкой продуктов и наблюдением за порядком на кухне занимаются дежурные студентки.

Вход на территорию женского общежития мужчинам строго воспрещен. Потому-то и повар — женщина, хотя обычно в Непале эта профессия мужская. Исключение составляют лишь сторожа — пале, охраняющие «цитадель». Они также выступают в роли рассыльных и лиц по особым поручениям.

В мужском общежитии каждый студент имеет отдельную комнату, небольшую, но удобную, где есть все необходимое: кровать, стол, стенной шкаф, полка для книг, настольная лампа, стулья и электрическая плитка или керосинка, которыми студенты отапливают в холодное время года комнаты.

В каждом общежитии — выборный староста из числа студентов. Во главе мужского общежития стоит шеф — преподаватель, избираемый тайным голосованием. У девушек это, разумеется, преподавательница. Пост почетный, но и хлопотный. Студенты идут к ним со всеми своими просьбами, бытовыми или учебными жалобами и… политическими конфликтами.

Понятно, что шеф общежития, глубоко вникающий в дела своих подопечных, пользуется всеобщим уважением и любовью.

Я не случайно упомянула политические конфликты. В Непале официально запрещены политические партии. Что же касается университета, то это своего рода «республика студентов», которая пользуется особыми правами и привилегиями.

Каждый год в начале осени на стенах, столбах, в автобусах появляются плакаты с лозунгами, призывающими студентов голосовать за какую-либо из двух борющихся в университете партий. Часто на одном столбе прикреплены листовки такого содержания: «Так называемые «демократы» — это прихвостни американского империализма!»… А рядом: «Ругань и крики «прогрессистов» не доведут нас до добра. Их беда в том, что они ненавидят реальность!..»

Предвыборная кампания обычно носит довольно бурный характер: устраиваются собрания, митинги, активисты «партий» проводят разъяснительную работу «в массах». Лидеры выступают с программными заявлениями, дают обещания, критикуют предшественников. Газеты подробно сообщают о том, как идет предвыборная борьба в университете. И вот, наконец, наступает день выборов. Студенты не учатся — они заняты голосованием и ожидают результатов.

После подсчета голосов объявляется партия-победитель. Отныне в течение всего учебного года она будет стоять во главе Студенческого союза Трибхуванского университета. Голосование проводится по списку, поэтому по окончании выборов сразу становятся известны имена президента, вице-президента, первого и второго секретарей и казначея (этот пост обычно занимает девушка).

От работы Студенческого союза во многом зависят быт студентов и успехи в учебе. Союз может выдвигать предложения (а в иных случаях и требования) о работе администрации, об обслуживании в университетском кафетерии, о расписании, переносе или отмене тех или иных занятий и экзаменов, о движении автобусов из Катманду в Киртипур, о выделении денег из общественных фондов на поездки, экскурсии, практические занятия и т. д.

Однажды после занятий в большой аудитории проходило обсуждение наболевших проблем: о расписании автобусов, о сборе денег на экскурсии, об экзаменах. В президиуме сидели «демократы», поскольку они победили на последних выборах. Зал был переполнен, но среди присутствующих всего семь девушек. Одна из них — в президиуме. Речи выступающих отличались страстностью, образностью, убежденностью.

Каждое выступление сопровождалось аплодисментами. Но вот слово взял лидер оппозиции — «прогрессист» Ситарам Маске, высокий, худой, курчавый юноша с приветливым лицом. В прошлом году он был президентом Студенческого союза. Ситарам всегда любезно приветствовал меня и беседовал, избегая, однако, политики.

На собрании Ситарам говорил о тех же наболевших проблемах, что и предыдущие ораторы, а потом вдруг незаметно перешел к недавно заключенному Непало-Индийскому соглашению о торговле и транзите, стал критиковать политику Индии, которая, как он утверждал, «пытается колонизировать и эксплуатировать Непал».

Здесь ни для кого не секрет, что «прогрессивная партия» настроена прокитайски. Ситарам Маске выступал эмоционально. Под конец он громко кричал, жестикулировал, стучал кулаком по столу.

Председательствующий, выбрав момент, обвинил Маске в невыполнении обязательств прошлого года. И вот тут-то поднялась настоящая буря, которая приняла такие формы, что девушки вынуждены были покинуть зал. Члены обеих партий пустили в ход кулаки.

Сидящие в задних рядах нейтральные наблюдатели встали. Они старались получше разглядеть происходящее в президиуме. Я тоже поднялась.

Председателю все же наконец удалось кое-как успокоить зал. Все заняли свои места. Ситарам Маске вновь взял слово. Он ответил на обвинения председателя. И опять перешел на политику.

— Революция 1951 года, — утверждал он, — всех обманула… Нет подлинных завоеваний… И я всегда говорил об этом, говорю и буду говорить!

Сторонники его бурно выражали свое согласие. Кое-кто снова попытался прибегнуть к помощи кулаков, очевидно, считая, что это самый популярный и действенный способ доказательства правоты своих политических взглядов. Председательствующий приказал нарушителям порядка покинуть зал. Под одобрение большинства присутствующих их выпроводили на улицу.

Меня поразил ораторский темперамент студентов. Некоторые из них, не принадлежавшие ни к одной партии, говорили, что все происходящее похоже на игру. Но мне показалось, что если это и игра, то многие здесь играли в нее всерьез.

Когда я спросила, легко ли жить под одной крышей общежития идейным противникам, один юноша ответил примерно так:

— Мы можем быть политическими противниками, у нас могут быть разные взгляды на многие вопросы, но к учебе, в быту мы — товарищи. Если дело касается наших общих интересов, мы все действуем заодно.

В верности этих слов я не раз имела впоследствии возможность убедиться.

Когда старый мост в районе Теку пришел в полную негодность и каждый рейс местного автобуса мог оказаться для него роковым, Студенческий союз потребовал от правительства принять срочные меры. Это не помогло. Тогда союз объявил забастовку. Занятия были прекращены, вход на университетскую территорию блокирован студентами. Ни одна машина не могла свободно ни въехать, ни покинуть Киртипур. Если какой-нибудь шофер по служебным делам вдруг попадал в это время в район университета, ему приходилось целый день дремать в тени кузова своей машины.

Вице-канцлер университета г-н Упрети пытался попасть в свою резиденцию и поговорить с руководителями забастовки, но его не пустили. Крепко взявшись за руки, студенты стояли стеной. Только вице-канцлер имеет право вызывать полицию, но он понимал, что это привело бы к столкновениям. Начальство предпочло пойти студентам навстречу. Правительство объявило о решении строить новый мост и дорогу. Забастовка кончилась победой студентов.

В Непале принята английская система образования, весьма сложная. Школа делится на начальную и среднюю. После ее окончания учащийся, успешно сдав экзамены, попадает в колледж. Два года обучения в нем, затем выпускные экзамены на звание бакалавра, например, гуманитарных, точных, коммерческих наук. Это звание или просто проходной балл на выпускных экзаменах в колледже позволяют быть зачисленным в Трибхуванский университет. Успешное окончание его через два года дает студенту звание магистра наук. Выпускники, проявившие склонность к научным изысканиям, могут заняться исследовательской работой. После защиты диссертации, одобренной компетентными органами, диссертант становится доктором философии независимо от того, в какой области он защитился. Звание это примерно соответствует нашему кандидату наук.

В то время, когда я училась в Трибхуванском университете, основными факультетами были: гуманитарный, точных наук, коммерции, юридический и языка санскрит.

На гуманитарном были отделения непальского языка и литературы, английского языка и литературы, языка и литературы хинди, а также истории и археологии. На факультете точных наук учились будущие биологи, ботаники, физики, химики и математики. На коммерческом — экономисты.

Кроме того, в рамках университета функционировали педагогический колледж, где готовили будущих учителей начальной и средней школы, экспериментальная школа, а также ЛИЛ — Летний институт лингвистики, в котором специалисты из Соединенных Штатов Америки и ряда стран Европы изучали многочисленные языки народностей Непала.

Номинальным главой университета, канцлером, является король. На практике, однако, фактическое руководство осуществляет вице-канцлер, который непосредственно занимается делами университета.

В период 1971–1976 гг. в системе образования Непала была проведена значительная реорганизация. Изменилась и структура Трибхуванского университета. Теперь в его состав входит несколько различных институтов, как учебных, так и научно-исследовательских. Учебные институты, как обычно, делятся на факультеты, где студенты слушают лекции, занимаются в семинарах, выполняют практические работы: ставят опыты, собирают коллекции, участвуют в археологических раскопках.

Выпускные экзамены проходят в феврале-марте. Студенты в письменной форме отвечают на вопросы, поставленные в билетах. Продолжительность каждого экзамена от трех до шести-восьми часов. Работы оцениваются по стобалльной системе. Студенты, получившие оценку от 75 баллов и выше, считаются отличниками.

К экзаменам студенты готовятся месяца два-три. Занятия на этот период в университете прекращаются. Экзамены настолько сложны и изнурительны, что в это время жизнь на территории университета замирает. Никто не нежится на залитой солнцем плоской крыше. Не устраиваются веселые пикники, которые здесь так любят, не играют в футбол и настольный теннис. Не слышно песен из кинофильмов, которые так хорошо поют студенты. Лишь изредка из раскрытого окна донесется вдруг звонкий, по-восточному модулирующий голос, и тут же оборвется песня на первом куплете.

После окончания экзаменационной сессии наступает затишье. Студенты разъезжаются по домам. Главное теперь терпеливо ждать результатов экзаменов.

В последних числах июня 1971 г., как это бывает каждый год, во всех газетах Катманду стало появляться объявление примерно следующего содержании: «Второго июля 1971 г. в актовом зале мемориальною здания Трибхуванского университета состоится торжественная церемония вручения дипломов и присвоения ученой степени бакалавров и магистров выпускникам колледжей и университета. Просьба ко всем выпускникам заранее получить соответствующие мантии на складе университета. Выпускники мужского пола должны, кроме того, быть в бхадгаонских шапочках. На особ женского пола последнее требование не распространяется».

Второго июля возле здания ректората под огромным навесом чернели мантии вчерашних студентов. В тот день они должны были стать бакалаврами и магистрали наук. Две шелковые полосы разных цветов на отвернутых капюшонах мантий позволяли отличить бакалавра одной науки от бакалавра другой. Если же капюшон был целиком из цветного шелка — это означало, что владелец мантии магистр.

Зеленый цвет символизировал точные науки, желтый — гуманитарные, красный отличал юристов, белый — выпускников коммерческого факультета, синий — санскритологов.

К двум часам дня все направились в зал. Так как　желающих попасть туда было довольно много (родные, друзья, просто любопытные), гораздо больше, чем официально приглашенных, некоторые умудрялись передавать другим свой билет по нескольку раз, благодаря чему по нему проходило человек пять.

В специальной программе церемонии все было рассчитано по минутам: в 14 часов — прибывает министр образования Гьянендра Бахадур Карки, в 14 часов 15 минут — премьер-министр Киртинидхи Биста, в 14 часов 25 минут — братья короля Махендры — принцы Хималай и Басундхара.

Открылись главные двери, и в зал медленно и чинно вошла процессия, состоящая из членов университетского сената в составе пятидесяти трех человек. За ними два принца, вице-канцлер университета Упрети, премьер-министр, последним — министр образования.

Все встали. Члены сената заняли свои места в президиуме. Четыре маленьких мальчика спели гимн — древнюю молитву на санскрите.

Министр образования объявил торжественную церемонию, посвященную вручению дипломов бакалавров и магистров выпускникам колледжей и университета, открытой.

Он обратился к выпускникам с тремя вопросами:

— Клянетесь ли вы с уважением относиться в своей повседневной жизни, в беседах, разговорах к членам университета?

— Клянусь! — хором ответили вчерашние студенты.

— Клянетесь ли вы совершенствовать свое образование и свою нравственность на протяжении всей жизни?

— Клянусь!

— Клянетесь ли вы способствовать повышению социального уровня своей страны и служить народу до последнего дня?

— Клянусь!

После этого началось вручение дипломов.

Самых лучших студентов приглашали на сцену и там вручали дипломы. Остальные получали их прямо в зале — дипломы передавали из рук в руки.

Церемония была торжественной. Черноволосые, спокойные, изящные непальские девушки в белых сари и надетых поверх них черных мантиях плавно поднимались по ступеням на сцену. К блестящим черным волосам приколоты живые цветы. Девушки казались сказочными принцессами. Была здесь и настоящая принцесса-член многочисленного королевского семейства. Она тоже получала диплом магистра искусств.

Лучшим из лучших вручали почетные медали. Всеобщее веселье вызвал один довольно высокий и плотный выпускник, который оказался в такой коротенькой мантии, что она едва прикрывала пиджак (мантия должна быть ниже колен). Очевидно, на университетском складе не нашлось ничего более подходящего для этого рослого молодого человека. Юноша вызывал не только веселую улыбку, но и восхищение, ибо раза четыре он взбегал на сцену за получением различных наград.

После вручения дипломов с большой речью выступил премьер-министр. Затем вице-канцлер сказал краткое напутственное слово и, «молясь вместе с богом Пашунатинатхом», объявил церемонию закрытой.

Теперь уже процессия прошла через весь зал в другом порядке: министр образования, за ним премьер-министр, вице-канцлер, оба принца и все остальные. Присутствующие в зале снова встали и приветствовали покидающих зал.

Так закончился этот торжественный день. Одиннадцатый выпуск Трибхуванского университета. Он дал примерно двести молодых образованных специалистов, которые оказались перед проблемой: «Что же делать дальше?»

Проблема весьма сложная. Многие выпускники, не найдя работы по специальности, уезжают в родные места и начинают заниматься тем же, чем и родители: земледелием и торговлей.

Я как-то спросила одного знакомого студента о его друге:

— Нашел Рамеш работу?

— Нашел.

— Какую же?

— Да пашет землю… — с грустью сказал студент. «Пашет» — понимать в буквальном смысле слова совеем не обязательно, потому что тот выпускник, как к большинство студентов, был выходцем из богатой семьи, и землю там обрабатывали наемные рабочие. Мне стало ясно: дипломированному математику пришлось заняться сельским хозяйством…

Таково положение дел с юношами. Девушке же, пусть лаже с блестящим дипломом, найти работу еще груднее.

— Что вы будете делать после окончания университета? — спрашивала я у знакомых студенток.

— Не знаем, — отвечали девушки.

— Выйдете замуж? — допытывалась я.

Девушки смущенно улыбались.

Конечно, наиболее «верный» путь для них — замужество. С раннего детства девочке внушают мысль, что она рано или поздно (лучше рано) должна выйти замуж и посвятить себя служению мужу и воспитанию детей. Поэтому психологически она уже подготовлена к этому. Диплом во время сватовства — лишь своего рода «довесок» к приданому, повышающий «цену» невесте.

Не так уж много девушек учится в университете. Большинство из них никогда не будут работать. Нет ничего удивительного в том, что многие сразу же по окончании университета торжественно празднуют свадьбы, тем более что июль — время для этого подходящее (обычно в Непале свадьбы — с февраля по июль).

Бывает, замужние женщины, имеющие детей, поступают в университет. Однажды у ворот кэмпуса я встретила Бихешвари, юную студентку, изучавшую экономику. С ней были ее подруга Кэтрин и девочка лет девяти. Я спросила, чья эта девочка. Все три засмеялись. Должно быть, у меня был очень растерянный вид, потому что Бихешвари вдруг посерьезнела и спокойно сказала:

— Это моя дочь.

По правде говоря, ее ответ удивил меня. И хотя к моменту нашего разговора я уже прожила в Непале какой-то срок, за который успела познакомиться с некоторыми особенностями быта, общественного уклада, национальных традиций и научилась не удивляться тому, что сначала казалось необычным, в тот момент я не могла скрыть своего изумления: матерью девятилетней дочери была эта юная студентка. Я смотрела на Бихешвари и глазам своим не верила. Ей было лет восемнадцать на вид. Конечно, я понимала, что такое возможно: на Востоке ранние браки не редкость, но, столкнувшись лицом к лицу с людьми, которые были живой иллюстрацией этого явления, я была крайне поражена.

Бихешвари рассказала мне, как в двенадцать лет ее выдали замуж. (В Непале считают: если выдать, дочь замуж до начала половой зрелости, родители обретут после смерти вечное блаженство.) Муж Бихешвари был на семь лет старше нее. В шестнадцать лет она родила дочь Диву. Вскоре, по обоюдному согласию, супруги разошлись. Муж снова женился, а Бихешвари осталась с дочерью. Девочке уже почти десять лет. Мать жила в университетском общежитии, а дочь училась в школе-интернате и приезжала к матери на выходные дни.

Надо сказать, что браки с такой развязкой в Непале довольно редки. Гораздо чаще торжественный день бракосочетания связывает женщину и мужчину на всю жизнь.

Я не имею в виду брачные обычаи различных народностей Непала, где практикуется и умыкание, и полигамия, и полиандрия. Есть тут и племена, где развод признается, и процедура развода выглядит на редкость просто. Так, если жена хочет уйти от мужа, ей достаточно положить ему на подушку орех, и, после того как она выплатит небольшую сумму денег «потерпевшему», брак считается расторгнутым.

Свадьба Бхавани

Однажды мне довелось присутствовать на брачной церемонии в индуистской, то есть такой семье, где разводы, как я уже говорила, практически исключены.　

Полковник Тхапа выдавал замуж свою четвертую дочь Бхавани. По правде говоря, Бхавани не так уж красива. То ли дело старшая. Она замужем за членом Верховного суда. Ей тридцать шесть лет. У нее двое детей. На лице — какая-то гордая властность, которая еще больше подчеркивает ее тонкие черты. А как следит за собой! Каждый год заказывает драгоценности в Бенаресе. Взять хотя бы этот новый гарнитур: изящной работы серьги, ожерелье, браслет и кольцо из жемчуга и кораллов — сочетание столь же красивое, сколь и необычное.

Вторая дочь полковника на сестер совсем не похожа: пухленькая, круглолицая, улыбчивая. У нее семеро детей. Все они сегодня здесь и все прехорошенькие! Тут же и ее муж — высокий худой человек с интеллигентным лицом.

Третья дочь полковника напоминает чем-то Бхавани. Она тоже пришла с мужем и детьми.

Однако, пожалуй, лучше всех младшая, пятая дочь, любимица отца, — Шанта. Это хрупкая девушка среднего роста: у нее красивые глаза, нежный овал лица, тонкий нос, прекрасные густые длинные черные волосы.

Среди сестер Шанта самая образованная. Она уже сдала выпускные экзамены в университете и вскоре получит диплом магистра искусств. Шанта и пригласила меня на свадьбу сестры. Бедняжка, вид у нее довольно усталый. Ведь кроме экзаменов ей пришлось заниматься свадебными хлопотами. А теперь с уходом четвертой сестры на ней будет держаться весь дом. Родители уже старые, матери не управиться по хозяйству. Поэтому Шанта будет следить за порядком, за слугами, ухаживать за родителями и заботиться о младшем брате Канти.

Бхавани была у родственников в Биратнагаре, а когда вернулась, узнала, что родители нашли ей жениха. Конечно, не без помощи свахи. А вот и она! Ей восемьдесят четыре года. Говорит громко и четко. Волосы коротко острижены «под мальчика». Выглядит старуха на редкость странно, потому что обычно и у молодых, и у старых непальских женщин — длинные волосы, которые они укладывают узлом на затылке.

Сваха сидит на полу, курит сигареты и без конца нахваливает жениха каждому входящему в комнату:

— Инженер! Молодой! Полный!

Последнее слово не должно приводить вас в замешательство. По непальским понятиям, полнота считается достоинством, а не недостатком.

Со мной сваха побеседовала тоже. Смеясь, попросила взять ее в Россию, а потом предложила подыскать мне жениха в Непале…

…После предварительной договоренности о браке состоялись смотрины. Отец невесты поставил тику на лоб каждому представителю жениха в знак того, что выбор сделан окончательно и он своего слова уже не нарушит.

Затем астролог, посоветовавшись с богом, совестью и лунным календарем, определил самый благоприятный день для свадьбы. И вот сегодня, в двадцать шестой день непальского месяца пхагун, то есть десятого марта, состоится бракосочетание…

В доме полковника Тхапы с самого утра царит невероятная суматоха: вешают гирлянды, украшают мандап (беседку во дворе), где будет совершаться один из наиболее важных свадебных обрядов. Выяснилось, что не хватает для гостей бетеля, и вот уже кто-то кинулся покупать целую гору зеленых листьев, внутрь которых завернута белая липкая масса острого, жгучего вещества. Многие жуют бетель с такой же охотой, с какой американцы резинку.

На кухне готовится обильное угощение.

Одиннадцать часов утра. Но Бхавани в своем свадебном красном нейлоновом сари, затканном золотой нитью, уже сидит перед зеркалом. Возле нее — огромная железная шкатулка сингари, доверху наполненная косметикой. Тут все, без чего не может обойтись ни одна непальская женщина: румяна и белила, сурьма и красный порошок синдур, пудра и помада, кремы и благовонные масла и многое другое. Бхавани причесывается, надевают украшения. Впереди еще долгий томительный день, но она уже готова. Прическа, искусная косметика, роскошные драгоценности, яркое свадебное сари очень красят ее, но не помогают скрыть волнение. Ей уже больше нечего делать, и она просто сидит и ждет…

Около двух часов дня Бхавани усаживают на кропан, в комнате отца. Постепенно комната заполняется гостями. На свадьбу собираются даже дальние родственники и друзья, живущие в других районах страны. Но рядом с Бхавани только сестры, тетушки, племянницы, жены дядей, кузенов и племянников. Они приходят с детьми, няньками, прислугой.

Женщины по очереди подходят к Бхавани, приветствуют ее и протягивают аккуратно перевязанные пакеты подарками. Невеста в ответ произносит слова благодарности и кладет подарки рядом с собой. Гора их растет. Иногда в комнату заходит сам полковник, и тогда жены его младших братьев и их невестки встают и стоят до тех пор, пока полковник не уйдет. Семейная субординация соблюдается строго.

В восьмом часу вечера появляется наконец джанти—процессия во главе с женихом, которого везут к невесте. Она приближается к дому с шумом, музыкой, шутками. Над женихом плывет огромный зонт — чхата.

Жениха и его друзей отводят в отдельное помещение. Проходит какое-то время, и молодых ведут в специальную комнату — «домашний храм», своего рода домашнюю молельню. Здесь уже собралась толпа гостей. Невесту и жениха усаживают на огромную кровать под пологом. На полу перед ними располагаются родители невесты и, подчиняясь спокойному торжественному голосу пурета (семейного священника-брахмана), совершают священнодействия с лепестками желтых цветов джай, листочками бетеля, рисом и красками для тики на лбу — знака «божьего благословения».

Затем мать невесты омывает ноги дочери, тетка вытирает их. С древнейших времен брак считается одной из первейших обязанностей члена индуистского общества. Всякий брак свят, а в момент бракосочетания, во время обряда Кань я дан — «Выдача (дарение) дочери» жених и невеста считаются воплощением великого бога Вишну и прекрасной богини Лакшми. Вот почему в знак особого почитания ближайшие родственники омывают ноги новобрачных.

Жениху и невесте поставили на лоб тику. А потом к жениху подошли дяди невесты и совершили тот же ритуал, что проделали мать и тетка Бхавани.

Жених вручил невесте подарки, брачную одежду, и их снова развели в разные комнаты. До главного обряда оставалось три часа.

Одиннадцать часов вечера. Невесту и жениха усадили на коврики в мандапе. Было холодно, на них набросили одеяла. Одни гости ушли, другие легли спать. Родители и сестры невесты скрылись в доме. И лишь человек восемь самых стойких и, по-видимому, любопытных оставалось во дворе…

Пурет скороговоркой читал мантры (священные тексты на санскрите). Его помощник бросал что-то в огонь, подавал молодым разные чашечки, тарелочки, листья каких-то растений, а те, вконец измученные, механически выполняли все его указания.

Затем невесту и жениха подняли и обвели несколько раз вокруг костра, при этом жених держался за толстый длинный пояс невесты — пучхар, которым была обмотана ее талия. Огонь призывался в главные свидетели бракосочетания.

В Непале существует несколько обязательных атрибутов, по которым можно сразу отличить замужнюю женщину от незамужней. Это поте — бусы с очень мелкими бусинками с медной или золотой трубочкой тильхари посредине, нантха — тонкий браслет с двумя камнями, который жених вкалывает в волосы невесты асарфи — кольцо с припаянной к нему старинной золотой монетой; синдур — мелкий красный порошок, которым жених посыпает пробор невесты после обхода огня. Все это относится к женщинам, исповедующим индуизм.

Инженер Карки посыпал синдур на волосы, на тонкий пробор Бхавани и тем самым окончательно скрепил свой союз — теперь уже нерушимый или почти нерушимый.

Двор опустел. Невесту и жениха развели в разные комнаты. Свадебный обряд еще не закончился.

Шанта провела меня в свою комнату на третьем этаже. Мы легли с ней на матрац, постеленный на полу, и тут же заснули крепким сном. Рядом с нами расположились еще восемь ее родственниц.

Обычно непальцы поднимаются с зарей, а уж в такой большой день никто не желал нежиться в постели. Пока женщины приводили себя в порядок, разговорам не было конца. Естественно, что все беседы вертелись вокруг свадьбы. Обсуждали и костюм невесты, и ее приданое, и положение замужних женщин, и систему заключения браков.

То, как выходила замуж Бхавани — «устроенный брак», — типично для Непала, для всех слоев общества.

Сейчас, когда существует совместное обучение и появилось больше возможностей для непосредственного общения молодых людей, случаются браки, основанные на предварительном знакомстве, влечении, ухаживании, проще говоря, браки по любви.

Тем не менее около девяноста процентов браков в непальском обществе устраивается родителями молодых людей. При выборе подходящей партии в расчет принимается буквально все: материальное положение, профессия, образование (невесты с дипломами бакалавров и магистров котируются, как уже было сказано, выше, чем девушки без образования), происхождение и, конечно, прежде всего каста. Касты будущих супругов должны быть одинаковыми либо близкими в тех пределах, в каких это допускается древними законами.

Отношение у молодых непальцев к этому древнему институту самое разное. Одни строго придерживаются старых обычаев, другие, «нарушая» закон каст, берут в жены даже иностранок. Так, среди гостей на свадьбе я встретила молодого врача Прадхана. Он недавно вернулся из Советского Союза с русской женой и маленьким белобрысым сыном.

Мне представили молоденькую родственницу невесты по имени Урмила. Живая, приветливая женщина оказалась дочерью проректора Трибхуванского университета. Урмила была в красном, то есть свадебном сари, потому что вышла замуж год назад, и ее супружеский стаж был невелик. Кроме нее среди гостей было еще пять молодых женщин в красных сари, вышедших замуж совсем недавно.

Я спросила Урмилу, как она относится к «устроенным бракам». Она вполне довольна своим замужеством, и поэтому они не вызывают у нее возражений.

Когда на смотринах Урмиле представили ее жениха, оказалось, что… два года подряд оба они учились в одном университете, на одном курсе и в одной группе…

Здесь следует заметить, что молодежь, недовольная существующей системой заключения брака, пока еще составляет меньшинство. Большинство же молодых людей, как я уже говорила, самим укладом жизни, устоявшимися традициями подготовлены к тому, что родители устроят их семейную жизнь по своему усмотрению. Что ж, невест и женихов много! Выбор большой. Если при первой встрече предполагаемые супруги не вызвали неприязни друг у друга, то можно вступать в брак. А любовь придет со временем…

В полдень в отдельной комнате на полу сидели молодые. Перед ними на ковре в длинном ряду стояли тарелки с разными кушаньями, причем перед женихом их было в два раза больше, чем перед невестой. Такова церемония первой совместной трапезы. Надо сказать, что часто она оказывается и последней, потому что в семьях, строго придерживающихся обычаев, ни одна жена не станет есть вместе с мужем: сначала она накормит его, а уж потом будет есть сама.

В отличие от предшествующих ритуалов, на этой церемонии присутствовали лишь несколько человек: старшие сестры невесты, младший брат жениха и… я.

Вечером состоялась молитва, после которой новобрачных несколько раз обвели вокруг мандапа.

Наконец-то со всеми обрядами было покончено. Бхавани с супругом усадили в машину и отправили в дом инженера Карки. Отныне она будет жить в семье мужа. Ей еще предстоит привыкать к новому дому, к новым родным. Жена в Непале всегда уходит в дом мужа. И какое же это нелегкое дело — учиться быть смиренной и незаметной, когда нужно, подчиняться всем старшим родственникам, проявлять знаки внимания, оказывать им почтение, не обижаться на них, не показывать свой гнев и свои слезы и, наконец, в одно и то же время быть покорной служанкой своего мужа и владычицей его души.

Свадьба дочери обошлась полковнику Тхапе примерно в тридцать тысяч рупий — сумма огромная. За все надо платить: подремонтировать дом, украсить мандап, собрать приданое (у невесты восемнадцать новых сари, белье, посуда, постельные принадлежности, украшения и т. д.), заплатить рабочим, священнослужителям, музыкантам (на свадьбе играл военный оркестр), на славу угостить гостей и еще много всяких расходов!..

Но, слава богу, теперь-то уж Бхавани пристроена! Расходы, связанные с женитьбой сына, возьмут на себя родители будущей невесты. Так полагается. Да и жениться ему пока не обязательно.

Вот Шанту, красавицу Шанту тоже пора устраивать. Выдать ее замуж, тогда все заботы о будущем дочерей с плеч долой. Только бы ей достался хороший муж!..

Города и люди Большой Долины

Каждое утро часов в восемь за дверью моей комнаты в пустом общежитии для иностранцев раздавалось шлепанье босых ног, потом в дальнем конце коридора начинала литься вода в душевой, гулко гремело ведро, глухо хлопали двери, дребезжало разбитое оконное стекло и, наконец, слышался царапающий и поскрипывающий звук: вжик-вжик-вжик. Он становился все сильнее и неумолимо приближался к моей двери. Я знала — это длинным сухим веником Кират подметает цементный пол.

Я брала печенье, шоколад пли еще что-нибудь вкусное и выходила в коридор. Худенький высокий мальчик в коротких штанишках, которые открывали его мускулистые загорелые ноги, отставлял веник в сторону, складывал у груди ладони лодочкой и тихо, как-то виновато говорил:

— Намастэ, мэм-саб!

Как-то он не появлялся несколько дней.

— Здравствуй, Кират! Давно тебя не было. Ты болел? — спросила я, увидев его.

— Нет, мэм-саб. Надо было помочь маме сажать рис… — отвечал мальчик.

Кирату всего десять лет, но уже два года он работает уборщиком в университетском городке. Когда ему было шесть лет, он ходил в школу. Так что читать и писать немного умеет. Когда-нибудь, возможно, снова пойдет учиться, а теперь ему надо помогать матери, сестрам и братьям.

Несколько раз я пыталась узнать у мальчика его полное имя, и он всегда отвечал:

— Кират.

Но так называется племя. Поэтому я поинтересовалась, как же его зовут дома; может быть, Рам, Радж или Гопал?

— Джетхо, — ответил мальчик. — Дома меня зовут Джетхо.

Это и понятно: ведь в простых непальских семьях к детям обращаются по старшинству: джетхо — «старший», майло — «второй» или «средний» (если детей трое), сайло — «третий». Если число детей в семье этим и ограничивается, то третьего, то есть сайло, называют еще канчхо — «маленький», «младший». Вообще же в непальском языке терминов родства очень много, и все их знают. «Порядковые» имена имеются и для других детей, включая восьмого, девятого и десятого ребенка. Причем это — специальные слова, а отнюдь не обычные порядковые числительные, типа четвертый», «шестой» и т. д.

Все это вовсе не означает, что непальцы не имеют собственных имен. Напротив, они есть, и довольно сложные. К тому же, как правило, двух- или трехсоставные. В трехсоставном первые два слова — имя, данное ребенку родителями с помощью астролога, например Индра Бахадур (мужское имя) или Сита Дэви (женское имя). Имена непальцев к тому же красивы. Почти нее они значимы. Так, Индра — имя бога, Бахадур — значит «смелый». Сита (буквально «борозда») — имя прекрасной принцессы, ставшей супругой легендарного героя Рамы, дэви — «богиня».

Мужчины носят имена богов, героев, владык мира, названия драгоценных камней и т. д. Вариации бывают всевозможные: Нагендра — «Повелитель змей», Пушпарадж — «Топаз», Харшанатх — «Властелин радости» и так далее.

Женские имена поэтичны: Гита — «Песня», Сангита — «Музыка», Камала — «Нежная», Гулаф — «Роза», Шанти — «Мир, Спокойствие» Айшварья (первое имя молодой королевы) — «Божественная»…

Кроме собственного имени непальцы имеют еще и гхар — родовое, которое примерно соответствует фамилии и указывает на принадлежность к определенной касте. Если, скажем, полное имя мужчины Индра Бахадур Тхапа, то только из одного тхара — Тхапа — понятно, что человек принадлежит к высокой касте чхетри. Если же девушка, представляясь вам, говорит, что ее зовут Сита Дэви Шрестха, то, исходя лишь из тхара — Шрестха — и ориентируясь хоть немного в невероятно сложной системе кастовых, этнических и религиозных отношений, можно будет сразу отметить, что эта девушка принадлежит к древнему роду торговцев (шрестха — «торговцы») и исповедует индуизм (каста шрестха придерживается индуистских форм религии). И, главное, Тхар Шрестха посвященному, то есть любому непальцу, говорит, что Сита Дэви — неварка.

— Дома меня все называют Джетхо, — тем временем повторил мальчик. — А вы называйте меня Кират, мэм-саб!

У него темные раскосые глаза, большие скулы. Он принадлежит к древнему племени киратов, которые еще до новой эры населяли наряду с другими племенами Восточные Гималаи.

В Непале много народностей. Все они делятся антропологами на два основных типа: южноевропеоидный и монголоидный.

Южноевропеоиды, в основном люди североиндийского типа, происходят от индоариев. Они населяют южную и среднюю части Непала и говорят на языках, относящихся к североиндийской группе индоевропейской языковой семьи. Это непали (язык является родным для пятидесяти трех процентов населения страны) — государственный язык Непала, а также майтхили, тхару, авадхи, кумаони, хинди, урду, бходжпури, бенгали и ряд других языков и диалектов.

Носители этих языков — невысокие, узкокостные, стройные люди с прямыми, неширокими носами, большими темными глазами, иногда с довольно светлой кожей.

Только тхару составляют исключение. Несмотря на то, что эта этническая группа говорит на языке индоевропейской семьи, антропологически она относится к монголоидам.

К ним же причисляют и другие народности и этнические группы Непала, такие, как таманги, невары, магары, рай (они же кираты), гурунги, лимбу, бхотия и шерпы, сунвары, чепанги, тхами, данувары, дхимали, тхакали, вайю, лепча, кусунда, бьянси и другие.

Все эти народности и этнические группы, большие и малые, говорят на языках, которые по традиции включены в тибето-китайскую языковую семью. Но ученые-лингвисты расходятся во взглядах на этот вопрос и выделяют здесь не одну, а целые три языковые семьи. Не вдаваясь в подробности ученых споров, заметим, что языки и диалекты монголоидов (кроме тхару) не принадлежат к индоевропейскому корню, в отличие от языков и диалектов, на которых говорят непальцы индо-арийского происхождения. Более того, они коренным образом отличаются от индоарийских языков.

Точно так же разнятся между собой эти две антропологические группы (южноевропеоиды и монголоиды) и по внешним признакам.

Монголоиды — коренастые, ширококостные, скуластые, с кожей желтоватого оттенка. Глаза у них с характерным узким разрезом и так называемым эпикантусом — той складочкой кожи на веке, которая закрывает внутренний угол глаза.

Наиболее ярко выражены монголоидные черты у жителей крайнего севера страны — шерпов и бхотиев. Последние — по сути дела чистокровные тибетцы. Шерпы же — народность, пришедшая много веков назад из Восточного Тибета.

Но поскольку с древнейших времен долины и горы современного Непала были зоной, где оседали и перемешивались большие миграционные потоки различных племен и народностей как с севера, так и с юга, современное население Непала антропологически нельзя раз-целить только на два названных типа: южноевропеоидный и монголоидный. В результате взаимодействия на протяжении долгого времени различных этнических групп образовались новые этнические и антропологические типы, так называемые «контактные» или «переходные», говоря иными словами, — смешанные.

К смешанному антропологическому типу можно отнести неваров, гурунгов, магаров. Гурунги и магары населяют главным образом Западный Непал.

Что касается неваров, то большинство их сосредоточено в Долине Катманду. Впрочем, здесь можно ветреный и осевших в городах Долины гурунгов и магаров, и тамангов, живущих в высокогорье, примыкающем к Долине, и шерпов, прибывающих в Катманду по своим альпинистским» делам (они ведь известны всему миру гак бесстрашные проводники многочисленных высоко-горных экспедиций в Гималаях, некоторые даже удостоены почетного титула «Тигр снегов»), и много-много трупах людей, принадлежащих к разным этническим группам. Они отличаются друг от друга обликом, обычаями, религией, языком, но все являются жителями и гражданами Непала.

Всего неваров около 455 тысяч человек. Шестьдесят процентов проживает в городах, причем подавляющее большинство — в Долине Катманду. Так, в столице их шестьдесят восемь процентов, в Патане — семьдесят восемь, а самый «неварский» город — Бхадгаон. В нем не-вары составляют девяносто восемь процентов жителей.

Никто пока не может точно сказать, когда и откуда появились в Большой Долине невары. Относительно их происхождения существуют разные гипотезы. Одни считают неваров выходцами из районов Северных Гималаев, другие-потомками наяров — малаяльских воинов из Малабара (Южная Индия), третьи — продуктом смешения нескольких этнических групп, пришедших в Долину из Тибета и из Индии, с местными племенами. Есть предположение, что невары и кираты в древности были единым племенем.

Необходимо отметить, что антропологический тип неваров весьма своеобразен — в их облике соединились черты и североиндийцев и монголоидов.

Невары, в отличие от других племен и народностей Непала, вполне сформировались в крепкую, экономически развитую этническую общность. Государство неваров, возникшее еще полторы тысячи лет назад в пределах Большой Долины, достигло своего расцвета в средние века, начиная с XIII века, в правление династии Малла.

Невары издавна славились как искусные ремесленники, художники, зодчие. При Малла в XIII–XVII вв. расцвели всевозможные искусства. При дворах правителей писали музыку, стихи и драмы (некоторые из раджей и сами занимались изящными искусствами). Именно в средние века неварские резчики по дереву создавали свои знаменитые «деревянные кружева» — орнаменты для балконов, окон и дверей, ювелиры — изящные статуэтки и украшения, архитекторы и строители — удивительные храмы-пагоды.

Трибхуванский университет со всеми своими учебными помещениями, лабораториями, клубом, библиотекой, столовой, общежитиями, стадионом, магазином, зданием ректората, банком и прочими сооружениями, которых так много на обширной территории, окружен с трех сторон полями. С четвертой владения университета подступают к высокому холму, на вершине которого стоит древний город Киртипур (в переводе с санскрита — «Город славы»). Когда-то это была крепость, в которой жили невары. Однажды этому городу-крепости выпал случай оправдать свое имя. Когда правитель княжества Горкха, которое находилось к западу 1 Долины, воинственный и удачливый Притхви Нараян Шах вторгся в пределы Долины, то именно Киртипур оказал пришельцам самое упорное сопротивление. Осада города-крепости продолжалась несколько лет. Притхви Нараян Шах не ожидал такой стойкости от неваров, «торговцев, лишенных способности постоять за себя в схватке». Однако киртипурские «торговцы» за долгие годы борьбы так досадили своему противнику, что, когда Киртипур в 1768 г. был наконец взят, жителям города дорогой ценой пришлось заплатить за собственную стойкость: победитель приказал отрубить носы и губы всем киртипурцам (за исключением музыкантов). К 1769 г. Притхви Нараян Шах захватил все города Большой Долины. Так на смену династии Малла пришла королевская династия Шаха, правящая Непалом и поныне.

А «Город славы» Киртипур стали иногда называть «городом людей с отрубленными носами».

Когда у меня было свободное время, вместе с моими друзьями я отправлялась в Киртипур. Подниматься по крутой каменистой дороге на холм с непривычки довольно трудно. Но местные жители (в основном те же невары) этого не замечают. В городе проживает около семи тысяч человек. Многие из них работают в столице. Каждый день рано утром спускаются они со своего холма, чтобы штурмовать автобус, украшенный плакатами религиозного содержания и киноафишами. Некоторые предпочитают добираться до столицы пешком. Пусть на это уходит минут сорок, зато никто тебя не толкает, да и воздухом можно надышаться вволю. Так и шагают жители Киртипура и окрестных деревень по дороге в Катманду. Все они одеты в традиционную одежду, которая распространена повсеместно в Долине Катманду, ее носят здесь независимо от этнической принадлежности.

Даура-суруваль (национальная непальская мужская одежда) — это белая или кремовая длинная рубаха (даура) с завязками, идущими слева и немного наискось, такого же цвета штаны (суруваль) невероятной ширины в поясе и у бедер, что позволяет человеку удобно сидеть, подогнув под себя ноги «по-турецки» или «по-непальски» — на корточках. Книзу штаны сужаются и обтягивают ноги, как дудочки. Рубаха несколько раз обматывается длинным и широким поясом патука вокруг талии и бедер, так что за пояс можно заткнуть зонтик, палку, топор, нож-кхукри, а внутрь еще увязать деньги. На голове у непальца продолговатая и немного скошенная шапочка — топи, или точнее непали топи — «непальская шапочка». Обычно она сшита из легкой или плотной ткани с характерным узором. Для торжественных случаев ее делают из черной набивной ткани с маленьким значком — ножом-кхукри и короной. Такая топи называется «бхадгаонской», так как изготовляют ее именно в Бхадгаоне. Непальцы говорят, что своей неправильной формой топи обязана горам Непала, которые она должна напоминать.

Так одеваются крестьяне и средние слои жителей Долины Катманду. Официальная и парадная одежда невильских служащих — тот же даура-суруваль, бхадгаонская топи и черный пиджак европейского покроя.

Высшие же чиновники, преподаватели, студенты, инженеры, врачи, а также Торговцы с Нью-Роуд — главной торговой улицы Катманду — предпочитают носить европейский костюм. Молодые люди одеты в костюмы из модных тканей типа дакрона и тревиры, ультрамодные, парижского фасона рубашки и галстуки. Однако мне приходилось встречать и довольно ортодоксально настроенных студентов, которые, стремясь всячески сохранить приверженность ко всему национальному, отказываются от европейского костюма и предпочитают даура-суруваль. Одним из важных аксессуаров костюма нередко является большой черный зонт — надежное укрытие как от проливного дождя, так и от лучей палящего солнца. Чаще всего зонты носят мужчины. Ранее зонтик был символом власти и высокого положения в обществе. Однако теперь в конституции записано, что нее граждане равны перед законом. Стало быть, и зонтик может носить каждый, кто захочет.

Иногда на улице можно встретить босого человека — он почти без одежды или в чем-то похожем на индийское дхоти[12], а над головой торжественно раскрыт зонт.

Что же касается женщин, то они не спешат расставаться со своей излюбленной одеждой — сари. Каких только сари здесь нет: легкие и плотные, пестрые и однотонные, яркие, как павлиний хвост, и нежные, как цветок персика, дешевые ситцевые и дорогие нейлоновые и шелковые, радужные, переливающиеся серебряными и золотыми нитями! Сшить сари нельзя — это готовый кусок материи длиной в пять-шесть, а шириной в один метр. Казалось бы, производство сари носит массовый характер, и приобрести его можно в магазинах свободно. Но мне не приходилось встречать двух женщин в одинаковых сари.

Как и любая одежда, на каждой женщине оно выглядит по-разному. Особенно сари идет высоким и стройным. Под него обычно надевают блузку — чоли — из того же материала или в тон ему, а также нижнюю юбку. Летом женщины носят получоли — блузку, оставляющую открытой часть живота и спины, зимой национальную кофту (чдло) с длинными рукавами из теплой узорчатой ткани типа фланели.

Непалки очень любят национальные шали (досалла) из такой же ткани, что чоло и топи, и теплые шерстяные (кашмирские). В холодную погоду (в декабре-феврале минимальная температура опускается на несколько градусов ниже нуля) они надевают европейские пальто (это могут позволить себе лишь зажиточные люди). Меня всегда поражало, что многие из них, кутаясь в пальто и прикрывая голову шалью, ноги обували лишь в держащиеся на одном пальце шлепанцы чаппаль (иногда даже резиновые).

Среди молодых девушек особой популярностью пользуется так называемое «пенджабское платье» — свободное, без всякого намека на талию, с расширяющимися книзу рукавами. Под такое платье они надевают узенькие, обтягивающие ноги и морщинящиеся брючки, а на шею небрежно набрасывают легкий длинный шарф концами назад. Мода требует, чтобы он был того же цвета, что и брючки. Очень редко можно встретить девочек в европейском платье.

Неварские крестьянки чаще всего носят пестрые чоло и черные юбки, собранные у пояса. Край юбки оторочен красной каймой. Подол специально делается неровным. Таким образом, ноги кокетливо приоткрыты. На пояс, как и у мужчин, намотана тяжелая патука.

Одна из основных деталей туалета — украшения. Они сделаны из стекла и металла, но встречаются и золотые и серебряные. Это — бусы, серьги, кольца, браслеты, натхуни (серьга в ноздре) и т. д. У простых женщин серьги в виде мониста украшают все ухо (проткнута не только мочка, но весь край ушной раковины снизу доверху). Богатые женщины носят великолепные гарнитуры из натуральных драгоценных, полудрагоценных камней и благородных металлов.

Вот в основном типы одежды, характерные для средней части Непала (Мадеш) и, в частности, для Долины Катманду. Конечно, у каждой народности, населяющей Непал, есть свои национальные элементы одежды.

Киртипур — удивительный город. Снизу он выглядит как небольшая старая краснокаменная крепость на высоком холме. Но стоит туда подняться, как понимаешь, что город этот не так уж мал — столько в нем жилых домов и храмов, украшающих его улицы и площади. Действительно, храмов здесь, как и во всех городах Долины, очень много. Есть особо почитаемые, например, храм Бхайрава, страшного демона, непальской ипостаси великого бога Шивы, в который стекаются паломники со всего Непала.

Особенно многолюдным бывает Киртипур по праздникам. В такие дни по древним мощеным улицам бодрым шагом движутся процессии музыкантов. Тут есть и профессионалы», то есть члены касты музыкантов, и «любители», которые организуют свои группы, так скатать, на общественных началах. Пронзительно звучат духовые инструменты — национальные флейты пхета и длинные трубы…Гулко бьют барабаны разных размеров и форм, звенят цимбалы, то резко, то нежно поют смычковые, главным образом саранги. Народных оркестров много. Каждый играет свое, и когда на площади разом появляются два, а то и больше таких, оркестров, их музыка сливается и получается какая-то какофония. Шум праздничной толпы частично перекрывает звуки инструментов. Вскоре оркестры либо расходятся в разные стороны, либо стараются как-то подлаживаться друг под друга. И снова в общем несмолкаемом шуме отчетливо выделяются ритмичные звуки народной музыки, чуть-чуть, может быть, заунывной и однообразной по своей оркестровке и звучанию незатейливых инструментов, но какой-то настойчиво-притягательной в этом своем однообразии… Музыка народных праздничных оркестров придает особый колорит городам Большой Долины. Без нее нет настоящего веселья.

А праздник тем временем продолжается, и наконец наступает кульминационный момент. Из ворот храма выкатывают тяжелую колесницу, украшенную флажками и цветами. В пей под балдахином находится изваяние божества, которое столь плотно укутано покрывалами и так густо усыпано цветами, что его и не разглядеть… Над колесницей укреплен сужающийся кверху шестиметровый деревянный шест, увитый пестрыми лентами и цветочными гирляндами. Вокруг моментально собирается толпа. Каждый стремится протиснуться ближе, подойти к самой колеснице и прикоснуться к божеству.

И вот на моих глазах ее подхватывают, толкают сзади, с боков. Длинный шест начинает медленно крениться… Кажется, сейчас он рухнет на головы людей… Они инстинктивно бросаются в стороны… Но каким-то чудом шест вновь возвращен в вертикальное положение. Я облегченно вздыхаю. Снова шум, музыка оркестров, говор, смех, будто и не грозила никому опасность еще минуту назад.

…Возле крепостной стены собралась толпа людей. Тесным кольцом они окружили танцующую под звуки примитивной скрипки-саранги молоденькую девушку. Волосы ее растрепались. Сквозь старенькую порванную блузку-чоло проглядывает смуглое тело.

Она самозабвенно кружится, взмахивает в такт музыке руками. Подойдя ближе, я замечаю, что девушка слепа. На тряпку, расстеленную на земле, летят монеты…

В Непале редко можно встретить нищего. И если где-нибудь в старой части города или на базаре к иностранцу подбегают оборванные подростки с протянутой рукой, выклянчивая: «Пайса, пайса!» или «Бакшиш!», то это, как правило, заезжие «гастролеры» из соседней Индии. Непальские ребятишки пристают к иностранцам из любопытства и озорства, да и то главным образом в деревнях.

Непальцы обладают большим чувством собственного достоинства. Хотя в целом уровень жизни народа пока еще остается одним из самых низких в Азии, ни один бедняк не унизит себя до простого попрошайничества. Выбиваясь из последних сил, он найдет себе какое-нибудь занятие, которое хоть как-то сможет кормить его и его семью.

Слепая девушка не была профессиональной танцовщицей. Движения ее порой казались даже нескладными, но несчастная слепая, конечно, ничего не замечала. Главное — она честно старалась заработать свои медяки.

И окружающие, словно понимая это, подбадривали ее криками, восклицаниями, и монеты продолжали лететь в разостланную на земле тряпку…

Если спуститься с киртипурского холма, пересечь рисовые поля (они залиты водой, так что путник идет по узким земляным накатам, которые отделяют одно крестьянское поле от другого), затем обогнуть один-два холма и снова пройти через обширное рисовое поле, то попадаешь в Пангу — неварское поселение, которое здесь называют деревней. Когда мне доводилось бывать в Панге, я всякий раз ловила себя на мысли, что она мало чем похожа на деревню в нашем понимании…

Удивительно, но в Непале есть города, похожие на деревни, и деревни, похожие на города…

В самом деле, Панга выглядит довольно внушительно крепкие стены домов, длинные, извилистые, мощенные булыжником улицы, площади, где стоят пагоды, на платформах которых и прямо на мостовой расстелены соломенные циновки — на них сушат рис и коренья, кукурузу и мелкий красный перец.

Дома здесь такие же, как в столице и других городax Долины Катманду — в основном трехэтажные (иногда встречаются пятиэтажные). Стены неварских домов из обожженного и необожженного кирпича дополняются различными деревянными элементами: галереями, балконами, наличниками, ставнями, резными решетчатыми рамами, заменяющими стекла в окнах. Часто они служат также и украшением, так как сделаны с большим мастерством. Неварские дома имеют крутые двускатные крыши, карнизы далеко выступают вперед, нависая над улицей. Их поддерживают деревянные подпорки, выходящие из стены дома под острым углом. Необходимость строить такие дома легко объяснима, ведь с крутых крыш во время дождя быстрее стекает вода, а это немаловажно для районов, которые подобно Долине Катманду в летнее время года подвержены многомесячной осаде муссонных ливней. Нависающие карнизы защищают от дождевых потоков. Дают они укрытие и в жару.

В деревнях на первом этаже размещаются кухня, склад для инструментов и домашней утвари, загон для скота. Иногда эти помещения отделены друг от друга перегородками.

Но в Панге, как и в больших неварских городах, первые этажи заняты магазинами, лавками и лавчонками, где можно приобрести ткани, металлическую и глиняную посуду, галантерею, продовольствие, керосин, электролампы и японские зажигалки. В книжных лавках — книги, брошюры, тетради, предметы искусства: линогравюры в стиле «индийского лубка», изображающие различные сюжеты индуистского эпоса.

Если городская семья занимается не только коммерцией, но и держит скот, то под хлев в доме отводится специальное помещение. Вот и получается, что дом состоит из нескольких пристроек, которые примыкают друг к другу под прямым углом, образуя внутренний двор, хлев же находится в одной из таких пристроек и изолирован от остальных.

Для тоге чтобы как можно меньше посторонних людей было там, где происходит священнодействие — приготовляется нища, — кухню в неварских домах оборудуют на самом верхнем этаже. Все это отличает и дома Панги.

Крыши здесь покрыты шифером, а не дранкой или соломой, как в деревнях. Сходство Панги с неварским городом состоит еще и в том, что возле домов — ни деревца, ни кустика, ни цветка… Булыжные мостовые, высокие кирпичные стены — вот строгий облик крупного поселения Панга.

Оживляют его лишь некоторые яркие детали: на окнах, дверях и стенах домов висят связки великолепного лилового репчатого лука[13], нанизанные на веревку золотые початки кукурузы, алые стручки перца, пучки рисовых колосьев. Возле домов сушатся охапки соломы… Выстиранные сари свисают цветными узкими полотнищами из окон верхних этажей. Над притолоками — клетки с яркими попугаями всех мастей и размеров.

Панга — типично неварское поселение, и не случайно непальский этнограф Гопал Сингх Непали именно здесь изучал жизнь и быт неваров. Результатом его исследований явилась монография «Невары».

Почему же все-таки Панга, этот крупный населенный пункт, во внешнем облике которого нет ничего деревенского, не принадлежит к разряду городов?

Мне кажется, что главная причина — это изолированность Панги от внешнего мира. И хотя расположена она совсем близко от Катманду, а тем более от Киртипура, машиной туда добраться невозможно. Поэтому необходимые грузы доставляются в Пангу на спинах носильщиков. Основными продуктами питания жители Панги обеспечивают себя сами. На окрестных полях, на террасированных склонах гор они выращивают овощи и рис.

Конечно, если бы Панга была расположена на пересечении торговых путей или обнаружилась бы там какая-то точка для приложения капитала, тогда, возможно, эта деревня приобрела бы некоторое экономическое значение… и возник бы в Долине Катманду еще один город.

Но пока этого не произошло, Панга остается деревней. Деревней, похожей на город. Но только внешне.

Наряду с Кантипуром (ныне Катманду) два других юрода Долины — Лалитпур (чаще его называют Патан) и Бхактапур (или Бхадгаон) с древнейших времен были очагами неварской культуры.

«Лалитпур» в переводе с санскрита означает «приятный, очаровательный город». Непальцы уверяют, что именно в Лалитпуре жили самые искусные мастера: скульпторы, резчики по дереву, ювелиры. Свидетельств тому в городе немало: многочисленные пагоды, ажурные дхара (резервуары и источники), в том числе великолепная дхара «Сундари чок» в старом королевском дворце. В каждом из трех городов был свой дворец — Радждарбар — резиденция королей династии Малла. (Династии нет, дворцы остались.) Ведь в XV в. король Якша Малла разделил свои владения и отдал их сыновьям. С тех пор и вплоть до завоевания Большой Долины Притхви Нараян Шахом все три города были своего рода городами-государствами.

Предметом особой гордости жителей современного Натана являются два прекрасных памятника средневековой архитектуры — индуистский храм бога Кришны и буддийский храм Махаббдха. Первый поражает своим изяществом и пропорциональностью, второй необычен уже тем, что стены его сложены из тысяч терракотовых пластинок, на каждой из которых изображен Будда.

Лалитпур был основан в III в. до н. э., и единственное, что осталось от тех времен, — это огромные (о них мы уже говорили) поросшие дерном ступы, построенные, согласно преданию, по велению индийского императора Ашоки.

Ныне они, словно шлемоносные головы великанов, охраняют город с четырех сторон. Возле этих ступ играют непальские мальчишки, а на пологих склонах пасутся козы.

Старая часть Патана — сугубо неварская. Новая — постепенно застраивается современными зданиями.

В Патане живет более сорока тысяч человек. Он считается вторым по числу жителей после Катманду, в котором проживает около двухсот тысяч человек. От Катманду Патан отделен рекой Багмати. Принято считать, что Патан расположен всего в четырех километрах от Катманду. На самом деле города сливаются, во всяком случае их урбанизированные предместья. Поэтому можно сказать, что современный Патан начинается там, где кончается Катманду.

Из этих трех городов Бхадгаон самый «молодой». Он был основан в IX в., позднее Катманду более чем на полтораста лет. Второе название города — Бхактапур, что в переводе с санскрита означает «Город верующих». Почему жители дали ему такое название? Ведь непальцы глубоко религиозны и сейчас. В средние же века неверующих, очевидно, быть не могло. Так, может, в других городах Непала жили безбожники?! Конечно, нет! По-видимому, жители назвали так город, чтобы подчеркнуть свое предпочтение определенной религии, а именно индуизму. Словом бхакта называли не просто приверженца какой-либо религии, а адепта индуистских божеств, причем чаще всего Вишну (Нараяна). Так что непальцы той далекой эпохи в название города вложили смысл, который всем тогда был ясен: «Бхактапур» — «Город бхактов», то есть исповедующих индуизм. В городе более десяти храмов Нараяна, не говоря уже о тех, которые посвящены другим божествам индуистского пантеона.

И, очевидно, не случайно ревностные почитатели бога Вишну (Нараяна) построили свой город таким образом, что в плане он напоминает гигантскую морскую раковину (ведь она — один из атрибутов Вишну). Самый «неварский» город Непала оказывается и самым «индуистским».

В отличие от Патана, который сливается с Катманду, Бхадгаон (Бхактапур) расположен в некотором удалении от столицы. Он лежит примерно в одиннадцати километрах к востоку от Катманду.

Город виден издалека. Он кажется многоярусным, потому что стоит на холмах. Улицы террасами спускаются с холмов. Красные кирпичные дома с острыми крышами вызывают ощущение чего-то фантастического, непостижимого и торжественного.

При въезде в Бхадгаон нельзя не обратить внимание на большой пруд Сидхи покхари, в котором, по поверью, обитают две волшебные змеи. Не знаю, как насчет волшебных, но обычные змеи в Долине водятся. И встреча с ними не сулит ничего хорошего. Тем не менее их культ в Долине Катманду достаточно развит. «Змеиная» орнаменталистика широко используется в храмовых сооружениях, которых в Бхактапуре, как я уже говорила, довольно много. Во всей же Долине Катманду насчитывается примерно две тысячи четыреста культовых сооружений, многие из которых поистине бесценны. К таким сокровищам принадлежат и здания Дворцовой площади Бхактапура.

На ней кроме нескольких пагод и шикхар слева от въезда в главные ворота стоит дарбар (дворец) Бхадгаона, прозванный «пятидесятипятиоконным», и примыкающие к нему Золотые ворота. Все те же загнутые углы крыш, замысловатые фигуры божеств, резные подкосы под крышей дворца, ажурные деревянные окна, составившие ему славу и давшие название…

Конечно, все это надо видеть самому — описать невозможно. Недаром один западный исследователь сказал, что если бы в Непале не было ничего достойного внимания, а лишь одна Дворцовая площадь в Бхактапуре, то ради нее одной, чтобы только увидеть это чудо, стоит претерпеть все тяготы путешествия…

Но в Бхактапуре вас поражает не только Дворцовая площадь. Нельзя не восхищаться пятиярусной пагодой Ньятапола, удивительно пропорциональным сооружением с высокой лестницей, которую охраняют парные изваяния великанов, слонов, львов, грифонов и богов.

Невозможно пройти мимо вырезанного из дерева окна одного средневекового здания. Это филигранная работа. Словно сплетенное кружево, распущенный хвост павлина веером расходится от изящной выпуклой фигурки царь-птицы, помещенной в центре окна.

И Дворцовая площадь, и пагода Ньятапола, и «павлинье окно» — все это традиционные достопримечательности, которые обязательно показывают туристам. Но каждый находит здесь свое чудо, не обязательно входящее в список непременных туристических «объектов».

Я часто бывала в Бхактапуре, и всегда мне казалось, что я словно попадала в непальское средневековье: несмотря на всю типичность и похожесть на Катманду и Лалитпур, этот город удивительно своеобразен. Может быть, потому, что в нем нет ни новых районов, ни современных коттеджей, ни монументальных дворцов эпохи Рана. Весь он — как бы увеличенные во много раз уголки старого Катманду. Здесь мало улиц, по которым может проехать машина. Извилистые, они то резко поднимаются на холм, то круто опускаются вниз, то выходят на небольшие площади, где на циновках сушат зерна кукурузы, фасоль, перец… Часто улочки упираются в глухую стену, образуя тупик. Дворики неварских домов темные. Во многих из них стоят небольшие чайтьи[14], посвященные тому божеству, которому поклоняются обитатели данного дома.

Как выглядит неварский дом внутри, я впервые увидела именно в Бхактапуре, куда приехала вместе с группой студентов из Трибхуванского университета. После того как мы осмотрели музей и храмы Дворцовой площади, нам разрешили самим прогуляться по городу. Долго бродили мы вдвоем с Шерпой по извилистым улочкам Бхактапура и все никак не могли выбраться из их лабиринта к месту сбора нашей группы. Шерпа — это тхар («фамилия») студента. Он принадлежит к той народности северо-восточного Непала, которая прославилась своими ставшими теперь уже легендарными горовосходителями. Подобно маленькому Кирату, который настаивал, чтобы его называли только так, Шерпа просил обращаться к нему просто Шерпа. Но друзья-студенты, будучи людьми вежливыми, говорили ему Шерпа-джи. Эта маленькая частица «джи» — свидетельство уважительного отношения к собеседнику.

Шерпа-джи, хотя родился и вырос в глухой высокогорной деревушке, кажется настоящим горожанином. На нем всегда строгие европейские костюмы, и даже в самый знойный и влажный полдень его рубашка сверкает белизной, а воротничок наглухо застегнут. Он спокоен, изящно медлителен в движениях и корректен.

Блуждая по бесчисленным узеньким улочкам города, мы поняли, что местные жители ничем не могут помочь нам. Ведь те редкие старики, что сидели у порогов своих домов, как выяснилось, не говорили на языке непали, а мы с Шерпой не умели объясниться по-неварски.

Вообще-то многие жители Непала знают по меньшей мере два языка — родной и непали, который в этой этнически пестрой стране, став государственным, является средством межнационального общения.

Но выяснилось, что в Бхактапуре, четвертом по величине городе Непала, расположенном менее чем в полутора десятках километров от столицы, есть кварталы, где время словно остановилось, а люди все еще живут в эпохе Бхупатиндры Маллы, того правителя Бхактапура, который в XVIII в. приказал соорудить себе памятник, лицом обращенный к дарбару с пятьюдесятью пятью окнами. Здесь, в старых кварталах города, невары живут в замкнутом мире, погруженные в свои хозяйственные заботы, живут неторопливой, размеренной жизнью.

Круг общения у них довольно узкий. Иногда он ограничивается деловыми, торговыми отношениями и семьей. У неваров до сих пор существуют так называемые большие семьи, когда дети, обзаведясь собственной семьей, не отделяются, а остаются в доме родителей. Таким образом, под одной крышей оказываются вместе три, а то и четыре поколения. В такой семье здравствующие старики-родители — как бы основа, ствол «дерева», а каждая новая супружеская пара — его ветвь. Подросшие сыновья этой «ветви» приводят в дом молодых жен и получают в свое пользование какую-то часть жилища. «Дерево» бурно разрастается, охватывая своими «ветвями» не только основной родовой дом, но и прилегающие к нему пристройки, порой занимая весь квартал. Такая ситуация в целом характерна для всех неваров. Однако в настоящее время некоторые молодые неварские семьи пытаются селиться отдельно от родителей.

Пока мы выбирались из лабиринта узеньких улочек Бхактапура, стал накрапывать дождь. Шерпа-джи предупредительно раскрыл надо мной свой огромный черный зонт. Мы сильно устали, выбились из сил и не на шутку встревожились, боясь опоздать к автобусу. Вдруг чей-то голос сверху окликнул нас. И мы увидели в окне улыбающееся лицо Минакши, студентки нашего университета. Она махала нам рукой, приглашая зайти в дом.

Все еще ничего не понимая, мы с Шерпой-джи открыли низкую деревянную дверь пятиэтажного дома и вошли. При этом я задела лбом притолоку.

За дверью нас уже ждала Минакши.

— Как вы сюда попали, Минакши? А как же автобус? — спросили мы с Шерпой почти в один голос.

Высокая, худенькая, чуть-чуть сутулящаяся девушка с нежным лицом и немного грустными карими глазами мягко улыбнулась:

— Я живу в этом доме. Не беспокойтесь, у нас еще есть время. Пойдемте ко мне.

И она повела нас через неширокий темный квадратный двор к другой двери, такой же узкой и невысокой, как первая. Мы поднялись по деревянной винтовой лестнице на четвертый этаж, прошли узкий коридор, открытую галерею, еще один коридор и оказались в большой комнате с низким деревянным потолком. Комната служила гостиной. Посреди нее от пола до потолка стояли толстые деревянные подпорки. Низкое окно находилось в полуметре от пола. Под потолком на длинном шнуре висела электрическая лампочка без абажура. У стены стоял диван с подушками. В комнате был еще шкаф и несколько стульев. Стены украшали литографии на мифологические сюжеты и множество фотографий, на которых главным образом были изображены юноши с удивительно серьезными глазами. Как выяснилось, это были дяди, братья и племянники Минакши, многие из них тоже жили в этом доме. Здешняя «большая семья» насчитывала более пятидесяти человек.

Когда мы вошли в гостиную, там уже находилось пять девушек. Они тоже приехали с нами на экскурсию. Мне показалось, что на какой-то миг Шерпа-джи растерялся, оказавшись в этом смешливом звонкоголосом обществе юных веселых студенток. Но вскоре неловкость прошла — свои все-таки, каждый день видятся в аудиториях, в библиотеке, на практических занятиях…

Следует заметить, однако, что, не будь рядом хотя бы одной подруги, ни Минакши и никто из других студенток никогда не рискнули бы пригласить к себе в дом однокашника. Равно как и молодой человек не станет звать в гости девушку, если ее не сопровождает компания или хотя бы подруга.

И здесь сказывается не только соблюдение определенных правил приличия, но и какое-то внутреннее глубокое целомудрие, которое позволяет не делать отношения молодых людей панибратскими и фривольными и в то же время не замыкает их в рамки чопорной благопристойности. Отношения студентов к студенткам проникнуты духом дружелюбия, вежливости и предупредительности.

В силу тех же норм поведения, о которых я только что говорила, Минакши пригласила посмотреть свою комнату лишь меня, оставив Шерпу-джи в гостиной в обществе подруг.

Комната у девушки небольшая, но в то же время достаточно просторная. Одно окно. У стены — низкий комод и пара стульев. На полу — толстый матрац, застланный покрывалом. Сверху гора подушек. Над этой постелью, словно балдахин, свисает москитная сетка, вещь в здешних местах просто необходимая. Правда, пользуются ею только в домах с достатком. Бедняки обходятся без москитных сеток.

Примерно так же, как дом Минакши, выглядят и другие зажиточные неварские дома.

Кроме Минакши, я была знакома со многими другими неварами…

Бхригурам Шрестха… Прекрасный певец и танцовщик. Несмотря на свой высокий рост, некоторую грузность и отнюдь не юный возраст, танцует легко и пластично.

Махешвари Шрестха… Известная в Непале актриса. Певица. Ее портреты украшали стены магазинов и фотостудий. Я знала ее — юную, энергичную, привлекательную и была потрясена, когда прочла в газете сообщение о ее смерти. Она умерла в больнице в Дели от болезни почек. Ей было немногим более двадцати. Как память о ней осталась магнитофонная запись: мой друг-невар талантливый режиссер Прачанда Малла рассказывает о Махешвари.

Мне бы хотелось вспомнить еще об одном неваре — большом самобытном мастере.

Однажды мой непальский знакомый, инженер Тулси Дас Шрестха, окончивший институт в Москве, сказал, что художник Маске сможет принять нас на следующей неделе.

Дом Маске находился в старой части города и ничем не отличался от сотни других неварских домов. Тулси Дас плохо знал адрес, и тогда на помощь нам пришли местные жители. Оказалось, здесь все знали, где живет старый уважаемый художник.

Наконец мы вошли в дом Маске, поднялись на третий этаж и очутились в комнате самого мастера. У порога, как полагается, мы сняли туфли и после взаимных приветствий по знаку хозяина опустились на циновки и подушки, лежавшие на полу. Мебели в комнате не было. Хозяин отдал распоряжение, и вскоре слуга внес на подносе угощение: крутые, уже очищенные яйца, печенье, сладости и традиционный чай. Здесь следует пояснить, что в Непале принято пить чай по-английски, то есть с молоком и сахаром. Этот напиток стал подлинно национальным, так же, как и в Индии. А столь любимый нами крепкий чай без молока коренные непальцы не признают.

Когда угощение было расставлено на полу и слуга удалился, Маске обратился к нам на непали, хотя, разумеется, свободно владел английским. Пока он произносил свои сердечные слова, я успела хорошо его рассмотреть: невысокого роста, довольно худой, спокойный человек. На нем был национальный костюм даура-суруваль, а на голове топи. Ему, видимо, уже немало лет, судя по глубоким морщинам на гладко выбритом лице, но глаза смотрят молодо и с любопытством. Мое внимание привлекли его сильные руки с длинными крепкими пальцами — руки мастера.

Я попросила хозяина познакомить нас с его работами и, если возможно, показать картины. Маске загадочно улыбнулся и вышел в соседнюю комнату. Через некоторое время он возвратился. В руках у него было несколько толстых папок. Художник удобно устроился возле нас, неторопливо развязал тесемки первой папки, и… передо мной предстало чудо…

Надо сказать, что я уже успела разглядеть те несколько картин, которые висели на стенах его комнаты. Признаюсь, они не произвели на меня сильного впечатления. Это были портреты каких-то мужчин и женщин, написанные маслом. Обычные портреты, каких немало встретишь повсюду.

В Непале, где не так уж много художников, есть все же представители разных направлений, жанров, школ. Тут и портретисты, и пейзажисты, пишущие хорошие, но традиционные гималайские пейзажи. (Глядя на эти картины, не перестаешь восхищаться чудесным даром великого русского художника Николая Константиновича Рериха, которому удалось передать необычно и в то же время так правдиво удивительные по своей красоте Гималаи.)

Кроме того, вы можете встретить здесь молодых художников, которые учились в Европе. Работы их носят по большей части модернистский, подражательный характер, хотя встречаются довольно талантливые произведения, особенно в области графики. И все же отличительной чертой всякого рода абстракционизма (вернее даже, не отличительной, а скорее объединяющей) является то, что он вненационален. Работы молодых непальских абстракционистов не несут в себе черт, элементов, если угодно, духа национальной культуры или хотя бы национальной принадлежности художника.

В этом я лишний раз убедилась, побывав на выставке современных непальских художников, которая давала сравнительно полное представление об их стиле и направлениях.

Тем более радостной оказалась встреча с искусством Маске. Один за другим вынимал он из папки рисунки, и перед нами оживал старый Катманду с его величественными храмами и яркими базарами. Нельзя было не поражаться правдивости и точности зарисовок уличных сценок, всевозможных народных обрядов. Все так живо, сочно, верно натуре и вместе с тем поэтично. Несомненно, так писать может лишь художник, близкий народу, живущий с ним одной жизнью. Правда, Маске не сразу пришел к этому. Его путь к вершине был не прост.

Чандра Ман Сингх Маске родился в Катманду в 1900 году. Он учился в привилегированной школе. Восемнадцатилетним юношей отец отправил его в Индию, в Калькутту, изучать медицину. Однако там, в этом знаменитом центре культуры, молодой Маске увлекся искусством. Вскоре отец умер, и Маске перешел в Калькуттскую школу искусств. В этой известной школе будущий художник проучился шесть лет и окончил ее с отличием.

По возвращении в 1927 г. на родину Маске получил официальный заказ написать портреты нескольких бывших премьер-министров Рана. Так он сделался придворным художником. В творческом отношении это была далеко не лучшая его пора. Зато к нему пришла известность. Уже через год в Непале была организована выставка его работ, первая персональная выставка в стране. Несомненно, такой чести художник был удостоен за жанр «придворного портрета», который он тогда разрабатывал. Скорее всего выставка служила цели продемонстрировать величие всесильных тогда премьер-министров. Но так или иначе, у Маске появилось много новых заказов. Теперь пейзажи и портреты премьеров и королей, выполненные Маске, дарили официальным гостям Непала.

Маске становится домашним учителем рисования короля Трибхувана и его сына (будущего короля Махендры), членов королевской фамилии и детей премьер-министров.

В течение ряда лет он также преподавал рисование в Дарбар скул (школе для привилегированных детей) и в знаменитом женском учебном заведении Падма Канья колледж. Казалось бы, карьера живописца складывалась вполне благополучно. Но в один прекрасный день его заподозрили в «подрывной деятельности» и приговорили к восемнадцати годам тюремного заключения! Это произошло в 1940 г. (обычный взлет и столь же обычное падение фаворита при деспотическом правлении). Чем же провинился художник? Оказывается, его обвинили в создании ряда карикатур, компрометирующих Рана.

Однако тюрьма не сломила Маске. Наоборот, в известной мере помогла избавиться от чуждой его духу парадной придворной живописи. Находясь в заключении, он продолжал упорно работать над серией картин на мифологические сюжеты.

Через пять лет Маске был освобожден. В 1947 г. он возобновил преподавание в колледже Падма Канья. В 1951 г. после падения режима Рана Маске был назначен попечителем Национального музея Непала и занимал этот почетный пост двенадцать лет. К этому времени выросло мастерство художника. Он очень много трудился, разрабатывая новые для себя жанры и приемы. Его известность в стране росла. Выставки произведений Маске устраивались за границей, в том числе и в Советском Союзе. Он много занимался общественной деятельностью и возглавлял ряд национальных культурных учреждений. Так, например, стал директором Департамента археологии, одним из основателей Непальской академии и Непальской ассоциации изящных искусств.

Несмотря на огромную занятость, Маске неустанно совершенствовал свое мастерство в новых жанрах, раздвигал границы своего творчества, все больше интересовался жизнью народа. Недаром критики пишут, что подлинное искусство пришло на полотна Маске не в годы учебы, преподавания и даже не тогда, когда он стал придворным живописцем, а во время его пребывания в тюрьме. Как это ни странно, его художественное видение окружающего расширило свои горизонты именно там, где он меньше всего мог физически ощущать этот мир, видеть его, слышать и чувствовать.

В 50-х и 60-х годах Маске почти целиком отдается созданию серий картин на мифологические сюжеты, черпает темы в истории Непала и много работ посвящает народному быту, жизни своих современников.

И вот сейчас художник показывал нам новые рисунки. Мы видели сцены, рисующие пребывание бога Шивы и его супруги Парвати в Гималаях. У нас на глазах оживали легенды о подвижничестве саньяси — святых отшельников. Порой эти зарисовки по своей яркости чем-то напоминали индийский «лубок», порой по изяществу фигур их хотелось сравнить с фресками Аджанты в Индии. Но тем не менее в них неизменно присутствовали собственный стиль, вкус и самобытное мастерство автора. Он — не копиист, не подражатель. У него свое лицо.

Если в картинах на мифологические сюжеты еще можно «нащупать» некие черты «лубка» или фресок Индии, что вполне объяснимо традицией этого вида искусства и единством источника, из которого черпают вдохновение художники Индии, Цейлона и Непала (речь идет об общей культуре и общих религиозных представлениях, как индуистских, так и буддийских), то картины на исторические темы и бытовые сценки древнего и современного Непала абсолютно оригинальны.

Вот на улице дети играют в блестящие стеклянные шарики. А рядом, у колонки с водой, стирают две женщины. Яркие краски, выразительные фигуры… Сколько таких сценок можно видеть вокруг!

Затем серия картин, посвященных сватовству и свадьбе. Подготовка к торжеству в доме невесты. Подруги наряжают невесту. Приезд жениха. Встреча с родителями невесты. Первое благословение. Обряд в домашнем храме. Гости на свадьбе. Ночной обряд у огня. Отъезд из родительского дома. Таковы сюжеты этой серии.

А вот картина под названием «Гунджала». Гунджала — это женщина, которая через три-четыре дня после свадьбы отправляется к святому месту, где молится, делает приношение богу и ставит себе на лоб тику — пятнышко из клейких зерен риса, смешанных с красящим порошком.

Молодая женщина склонилась перед изваянием божества. Во всей ее позе смирение. О чем она просит бога? Чтобы муж всегда любил ее? Чтобы не обижала свекровь? Чтобы бог послал ей скорее сына? Мало ли о чем она разговаривает со своим богом! Такие сцены каждый день можно увидеть возле храмов и святых мест.

Техника художника разнообразна (мы видим работы, написанные маслом, акварелью, углем, карандашом), сюжетов много. Вот, например, акварельный портрет старого невара с большой серьгой в ухе. Эту серьгу, называемую гокуль, продевают в день, когда старику исполняется 77 лет 7 месяцев и 7 дней. Маслом написаны крестьянки, собирающие в горах хворост, сборщики риса, погонщики быков.

Все эти картины, созданные в строго реалистической манере, талантливо передают поэзию труда и быта простых людей Непала.

Такие сцены, таких персонажей я часто вижу вокруг. Почему же меня так пленяют эти бесхитростные рисунки? Наверное, еще и потому, что они, несмотря на точность и подробности деталей, необыкновенно типичны, лаконичны и изящны. Это и есть, пожалуй, то главное, что свойственно художественному почерку Маске. Показывая нам свои работы, мастер попутно рассказывал о народных обрядах, о религии. Он мудр, этот старый человек, мудр, как гуру (учитель), излагающий ученикам высшие истины.

Я уже говорила, что первый художник Непала по национальности невар. Но у него чистое, четкое непальское произношение, словно у выходца из Горкхи. Он посоветовал мне заняться и неварским, потому что это язык народа богатой и своеобразной культуры.

Между тем мой взгляд вновь и вновь возвращался к небольшой картине на стене. На фоне розоватого заката пенилось сине-зеленое море, а в волнах стояли три стройные женщины в забрызганных прибоем нежных сари. Картина называлась «Купание в океане». Возможно, в ней была некая олеографическая красивость, но уж очень хороши были краски и стройные фигуры женщин, приветствовавших вечернюю зарю. Интересно, где эта картина теперь?..

— Вот это тоже посмотрите! — предложил хозяин и показал небольшое полотно, на котором была изображена улица Катманду в сумерках: окна в домах закрыты от москитов, возле подъездов уже собрались старые знакомые, чтобы поболтать на досуге… Вдруг Маске повернул картину против света и как-то вбок, и тут улица «погрузилась» в темноту, а в окнах «зажегся» свет. Это было удивительно, а эффект светящихся окон напомнил мне «фосфорические» краски Куинджи.

Не знаю, какая техника была применена Маске, но стало ясно, что старый художник не чужд изысканий не только в области стиля и жанра, но и в самой технике живописи.

Наступило время прощаться. Мы сердечно поблагодарили хозяина. Он пригласил нас прийти снова.

— Правда, — добавил он, — новое вы вряд ли увидите. У меня сейчас много дел по дому, по хозяйству. Самому приходится ходить на базар, ведь молодые, знаете (и он лукаво прищурился), совсем не умеют торговаться…

Так впервые встретилась я со знаменитым художником. Тогда я даже и не подозревала, что через пять лет снова побываю в его доме.

…В апреле 1977 г. я опять приехала в Катманду и снова получила приглашение к Маске.

Мне показалось, что ничто не изменилось вокруг: те же узкие брусчатые улочки, тот же старый прочный неварский дом, тот же четырехугольный двор… Даже спутник у меня тот же, что и пять лет назад, — инженер Тулси. Только виски у Тулси поседели…

Мы поднялись по крутой лестнице. Опять я слегка ударилась головой о низкую притолоку. У порога нас встречал старый художник. Похоже, что и он ничуть не изменился: по-прежнему бодр и деятелен. От его невысокой сухощавой фигуры веет энергией. Летом 1976 г. он приезжал со своей выставкой в Советский Союз. Был в Москве и во Фрунзе. И это в семьдесят шесть лет! В 1975 г. непальская общественность отмечала семидесятипятилетие художника. Я вижу юбилейную медаль и Почетную грамоту, подписанную королем Бирендрой.

Пять лет назад Маске показал мне портрет старика с гокулем в ухе. А теперь он говорил, что сам приближается к тому рубежу, когда ему проденут серьгу-гокуль…

Вот так же мы сидели тогда на подушках в этой небольшой комнате и рассматривали альбомы и картины знаменитого художника. Сейчас картин почти нет: одна часть в музеях, другая — в хранилищах. И только у стены напротив окна стоит большой портрет покойного короля Махендры, отца царствующего ныне Бирендры.

Пока я рассматривала фотокопии полотен Маске (многие из картин я помню) и слушала оживленный рассказ хозяина о его впечатлениях от последней поездки в Москву, невысокая, крепкая на вид девушка в скромном штапельном сари принесла печенье, мандарины, бананы.

— Моя дочь Киран, — представил девушку Маске.

На смуглом круглом лице Киран улыбались живые глаза. Она присоединилась к нам, усевшись, как и мы, на подушку на полу. Я спросила Киран о ее занятиях. Отец обратил наше внимание на очаровательную куклу в неварском наряде.

— Работа Киран, — сказал он с явной гордостью.

Так выяснилось, что в свои семнадцать лет Киран Маске уже признанный мастер-кукольник.

Она показала своих кукол. Женщины, мужчины, дети… В одиночку, парами, группами… Невеста и ее подружки. Старуха-сваха. Болтливые соседки. Влюбленные. Мать и шалун-сын. Брахманы и чхетри. Невары, гурунги, шерпы, тхару… Живые лица, выразительные детали, остроумно подмеченные бытовые сценки, характерные типы, точные костюмы…

Признаюсь, я была в восхищении. Недаром эти работы получили первую премию на Международной выставке кукол в Непале, а часть из них была приобретена Национальным художественным музеем.

Вот чего не было здесь пять лет назад. Тогда в доме старого мастера еще не вырос мастер молодой. Волшебная палочка художественного мастерства словно передана по эстафете.

Следует подчеркнуть, что творчество неварского художника Маске глубоко национально. Оно не только неварское, оно общенепальское. То же можно сказать и о талантливых работах его дочери.

Невары по праву гордятся своей культурой. Зодчие, резчики по дереву, чеканщики, ювелиры, художники…

Полагают, однако, что некоторые из этих художественных ремесел изжили себя, сошли на нет, искусство неварских мастеров умерло…

Никто уже не строит ни храмов вроде Ньятапола, ни дворцов наподобие Пятидесятипятиоконного дарбара Бхактапура. Да и надо ли? Храмов хватает и так, особенно в старых районах. А новый королевский дворец построен в современном стиле, из бетона и кирпича.

Элементы старинной архитектуры появляются теперь как стилизация под средневековье. Они прослеживаются в силуэте и отделке современных зданий, главным образом фешенебельных гостиниц. В наши дни талантливые мастера создают чудесные резные украшения. Их можно увидеть и в лавке торговца и на новых домах непальцев.

Лишь один вид искусства (или, если угодно, ремесла) — ювелирное — не претерпел за многие века существенных изменений. Женщины — клиентура консервативная, поэтому веяния конструктивизма, авангардизма, абстракционизма, удешевление материалов, простота исполнения — все эти явления в ювелирном деле крайне нежелательны.

Классическая чистота линий, верность материалу (медь — так медь, золото — так золото), изящная утонченность и богатство отделки женских украшений — вот что ценилось и ценится во всем мире и тем более на Востоке, где издавна они составляют единственную собственность женщины.

Многие виды художественных ремесел, которыми славились невары, претерпевают ныне различные изменения. Но и в новом виде труд, талант неварских мастеров — и безвестных и именитых — неотъемлемая часть культуры непальского народа. Значит, их искусство живо!

Зимняя поездка в лето

В конце декабря мне позвонили друзья из Катманду и пригласили на… охоту. Охота так охота! — и я согласилась. На следующее утро в восемь часов к подъезду общежития мягко подкатила новенькая японская «Мазда», в которой сидели инженер Гамбхир и летчик Шридэв. Гамбхир, красивый молодой человек с несколько томным взглядом, вспоминал Советский Союз, где он еще так недавно учился. Шридэв, крепкий, военной выправки человек в кожаной куртке, вел машину. Я почему-то подумала про себя: как здорово, что за рулем машины, которая мчится по горной дороге, сидит именно летчик.

Мы проехали разбросанные на территории университетского городка невысокие жилые и административные корпуса современной архитектуры, оставили позади Киртипур и выехали на дорогу, ведущую в Катманду, до которого было всего несколько километров.

Справа от узкого шоссе лениво катила свои желтоватые воды неширокая здесь священная Багмати. Слева виднелись серые в эту пору убранные поля. Лишь кое-где осталась пожухлая картофельная ботва и длинные желтеющие плети гороха. Земля, освобожденная от бремени, лежала теперь сухая и скучная. Налетавший временами ветерок взметал над голыми полями легкую пыль.

Пройдет совсем немного времени, и в этом же холодном декабре земля примет новые семена. Крестьяне по заведенному порядку совершат положенное.

Это будет третий, последний посев годичного цикла. На полях зазеленеют побеги бобов, редьки, огурцов и других овощей. Весело зажелтеют ковры горчицы. В феврале крестьяне будут собирать новый урожай. А после уборки третьего, последнего урожая, когда непальский год будет уже на исходе, полям Долины Катманду дадут отдохнуть подольше. Почти месяц будут готовиться к новому сезону. Когда же придет байшакх (апрель), а вместе с ним Новый год Непала, начнется то большое и многотрудное дело, которое здесь называется ропаин — посадка риса. Посадка или посев других культур имеет общее название — ропаи. Рис же, основная и любимая культура непальцев, удостоен особой чести. Ропаи гарну — значит «сажать, сеять» все, что угодно: кукурузу, помидоры, ячмень. Но чуть измените окончание: ропаин гарну — и это будет значить только одно — «заниматься посадкой риса»…

Ропаин начнется в апреле, когда земля хорошо прогреется и станет с нетерпением ожидать периода муссонных дождей. Кончатся холода, солнце засветит ярче, Большие Гималаи будут постепенно таять в густом тумане и низких облаках…

Сейчас же Долина выглядела по-зимнему — преобладал желтый цвет. Сухо шелестели увядшие листья. Резко вырисовывались в прозрачном, чистом воздухе силуэты оголившихся деревьев. Кое-где прямо в поле, словно недостроенные дома, стояли небольшие частные заводики по производству сырцового кирпича…

Вот мимо промчалась дипломатическая машина. На крыше у нее лежала большая сосна, срубленная где-то в горах. Ведь скоро Рождество, и вместо новогодних елок в домах у европейцев будут местные сосны — стройные, с упругими гибкими ветвями, увенчанными на концах кисточками с длинными хвоинками. Ели тоже растут в Гималаях, но в довольно труднодоступных районах.

Мы подъехали к Ратна-парку, в центре Катманду, и вышли из машины, поеживаясь от утренней прохлады. Прохлада — понятие в данном случае относительное. Средняя температура декабря в Долине Катманду 11 градусов тепла. В январе она на градус ниже декабрьской. Но это в среднем. А вообще-то здесь, в Долине, на высоте почти 1400 метров над уровнем моря зимой бывают заморозки. Ночью температура опускается на 2–4 градуса ниже нуля. Небольшие водоемы покрываются тонкой ледяной пленкой. Прохожие кутаются в шерстяные шарфы. В декабре темнеет рано — около пяти часов вечера, и кажется, что Катманду, погрузившийся в ночную тьму, засыпает. В самом деле, в будни уже в восемь часов вечера на улицах мало прохожих. Спать ложатся около девяти.

А лишь забрезжит рассвет и первые лучи солнца окрасят горы в нежные розовые тона, люди встают, чтобы начать новый день.

— Холодно? — с участием спрашивает Гамбхир.

— Да, прохладно…

— Днем будет жарко, — обещает Шридэв. — У нас всегда зимой так: ночью холодно, а днем жарко… Не знаешь, как одеться. И в Москве так?

— В Москве теплее, — отвечает за меня бывший «москвич» Гамбхир.

— Как теплее? — удивляюсь я. — Ведь у нас бывают тридцатиградусные морозы!

— Верно, верно! Но зато как тепло у вас в квартирах…

Гамбхир прав. В непальских домах нет отопительной системы. Люди греются у очага. В деревнях это довольно простое сооружение в углу или у одной из стен помещения. Тут готовят, едят и укладываются спать у погасшего, но сохраняющего тепло очага. Поскольку он расположен только в одной комнате, в каменном, кирпичном или глинобитном доме остальные помещения остаются холодными. Так что зимой в Долине Катманду днем теплее на улицах, чем в домах…

Мы стоим возле Ратна-парка, недалеко от полосатой тумбы, где дирижирует движением полицейский. Небольшую площадь пересекают несколько центральных, оживленных улиц, в том числе и Багх Базар, ведущая в сторону аэропорта Гаучар.

Ратна-парк — это сквер с заасфальтированными дорожками, клумбами, низкорослым кустарником и маленькими фонтанчиками. В парке, недалеко от входа, на небольшом постаменте установлен бюст королевы Ратны, в честь которой он и назван. Полное имя теперь уже вдовствующей королевы — Ратна Раджья Лакшми Дэви Шах. Ратна — невысокая изящная красивая женщина с мягкими чертами лица.

Вдоль всей низкой ограды Ратна-парка, сантиметров на тридцать ниже уровня тротуара, на плотно утрамбованной земле расположился живописный ряд мелких торговцев. Здесь и гроздья крепких бананов, и золотые россыпи мандаринов; старые и свежие газеты, популярные брошюры; расчески и трикотажные футболки; дешевые сладости в виде шариков и лепешек; маленькие бутылочки из-под кока-колы, наполненные самодельными прохладительными напитками невероятно ярких цветов — огненно-красного, густо-зеленого и темно-синего. Впечатление такое, словно в эти напитки добавили несмываемые люминесцирующие краски, используемые на дорожных указателях. Горлышко каждой бутылки украшено половинкой маленького, чуть больше грецкого ореха, лимончика-кагата. Выпил — закуси, вот что это значит.

Среди торговцев оказываются люди и других занятий. Тут разложил свои ящики бродячий фокусник, а рядом инструктор собрал слушателей, чтобы пропагандировать методы профилактики и лечения инфекционной болезни (В том году непальцев донимало острое заболевание глаз). Как-то в магазине электротоваров я увидела за прилавком… декана из университета. Выходит, что кроме учебно-научной деятельности он, будучи владельцем магазина, занимался еще и коммерцией.

У остановки автобусов, как всегда, стоит со своим лотком рослый Нараян. Он приехал с юга Непала, из тераев, и продает сигареты и пан (бетель), который особенно популярен в Индии. В Непале же у него не так уж много поклонников, за исключением южан из тераев. Правда, в праздники, в дни приема гостей хозяева и здесь, в Долине, непременно угощают паном. Вяжущая острая смесь оказывает несколько возбуждающее действие. Когда ее жуют, она выделяет красный сок, окрашивающий язык и губы.

Увидев меня, Нараян приветственно машет рукой.

— Намастэ, Нараян-джи! Как поживаете?

— Хвала всевышнему, здоров, — отвечает Нараян. — Хотите свежий пан? — Ему нравится разговаривать со мной на хинди. Родной язык Нараяна — один из диалектов хинди.

— Нет, нет! Спасибо. Я уже пробовала…

— Больше не хотите? — смеется Нараян, разглаживая густые усы.

— Какие новости из дома, Нараян-джи?

— Да вот что-то давно не получал от жены писем. Уж не случилось ли что с ней или с детьми… — Нараян обеспокоен.

— Не волнуйтесь. Наверное, сами скоро к ним поедете? — успокаиваю я.

— Пока все не продам, не могу. Слишком накладно будет. Здесь товар не оставишь. Брать с собой — тоже ни к чему. Там ведь таких, как я, много. А здесь, почитай, я почти что один.

— А вам здесь нравится? — спрашиваю я.

— Да неплохо. Только холодно очень…

Да, там, где его дом, сейчас гораздо теплее. Здесь, в Долине Катманду, горный умеренный климат. В тераях же — субтропический. Сейчас в его родных краях, наверное, градусов восемнадцать…

Вот уже полтора часа мы колесим вокруг Ратна-парка в ожидании остальных охотников. Целых полтора часа! Не слишком ли мы терпеливы? Но ни Гамбхир, ни Шридэв не выказывают никакого раздражения. Непальцы часто подтрунивают друг над другом из-за отсутствия пунктуальности. «Непали тайм» («непальское время») — говорят они. Это значит, что какое-либо коллективное дело начинается не в назначенный срок, а тогда, когда все соберутся и всем будет удобно…

Прошло еще двадцать минут. Наконец подошли те, кого мы так долго ждали: строгий, корректный Рималь, веселый, улыбающийся Индрапрасад и несколько угрюмый молодой человек по имени Суреш. Его я видела впервые.

Ни объяснений, ни упреков… Вшестером мы втиснулись в машину и покатили по новому шоссе в сторону Кодари, на север от Катманду.

В ответ на мое восторженное замечание по поводу отличной дороги Рималь говорит:

— А ты знаешь, сколько стоили эти сто четыре километра дороги? Семь миллионов долларов! Строили китайцы. Это одна из самых дорогих трасс в Непале. Ее содержание обходится ежегодно примерно в двести тысяч долларов, или в два миллиона непальских рупий. Расходы не окупаются. Движение-то, сама видишь, какое. Тридцать автобусов в день до Банепы. Это каких-нибудь двенадцать-пятнадцать километров. Дальше, до Барабисе идут с товаром несколько грузовиков: ну пять, от силы — десять. Иногда промчатся несколько джипов до самого Кодари. Разве при такой «интенсивности» движения дорога окупится?

— А какие же товары возят по ней?

— Ассортимент невелик. В основном с севера в Катманду везут овец, иногда овечью шерсть. Ну и, конечно, соль. Ее мы всегда получаем с севера, из Тибета. Частенько контрабандой… А от нас, из центра, вывозят товары мелкие, но необходимые: мыло, сигареты, спички и, разумеется, рис.

— И все это производится в Долине Катманду? — спросила я.

— Ну, во-первых, товаров не так уж много, — неторопливо продолжал Рималь. Остальные прислушивались к нашему разговору. — Во-вторых, я перечислил далеко не все, что у нас производится. В-третьих, многие товары, например те же сигареты, ввозят из тераев, с самой крупной сигаретной фабрики в Джанакпуре, построенной с помощью Советского Союза. Это очень хорошо оснащенная фабрика. И вид у нее отличный. Будешь в Джанакпуре, посмотри обязательно.

Я знала об этой фабрике. Как и о других предприятиях, построенных с экономической и технической помощью СССР. Это и завод простейших сельскохозяйственных орудий в Биргандже (он стал первым большим предприятием металлообрабатывающей промышленности в Непале), и сахарный завод в том же Биргандже — крупное предприятие страны, и гидроэлектростанция Панаути в нескольких десятках километров от Катманду, снабжающая вместе с другими ГЭС столицу и остальные города Долины, и детская больница в Катманду, и шоссейная дорога Симра — Джанакпур в тераях, протяженностью в сто десять километров, которая станет частью будущей транснепальской магистрали Восток — Запад.

Все эти объекты, за исключением джанакпурской сигаретной фабрики, я уже видела, о чем и сказала Рималю.

— Между прочим, в Катманду тоже есть сигаретная фабрика. Правда, небольшая. В Джанакпуре, на государственной, выпускают два миллиарда сигарет в год. А здесь всего тридцать пять миллионов, — вступил в разговор Гамбхир. — И, кроме того, в Непале больше ста двадцати кустарных мастерских, где делают наши традиционные бири[15].

— Откуда такая информация? — улыбнулся летчик. — Вы так много говорите о сигаретах, что мне захотелось курить. Дайте мне, пожалуйста, сигарету, я закурю, если, конечно, наша гостья разрешит.

Я не возражала. Шридэв с наслаждением затянулся, и приятный аромат на время поглотил запах бензина, сухих листьев, свежего зимнего дня… Вскоре они смешались и оставались в машине еще долго, до самого конца поездки.

— Информация, спрашиваешь, откуда… — продолжал тем временем Гамбхир. — Я инженер, и мне следует знать кое-что и кроме своей специальности. Например, экономику страны, ее промышленность.

— Ну уж и промышленность у нас! — скептически протянул хранивший до сих пор молчание Суреш. — То-то наши молодые инженеры, получившие образование за границей, потом не знают, куда устроиться на работу и где применить свои знания.

— Страна-то аграрная, — заметил Индрапрасад, — Девяносто процентов населения заняты в сельском хозяйстве…

— Это верно, конечно. Но предприятия у нас все-таки есть. Их уже около тысячи, — продолжал Гамбхир.

— Ты считаешь и крупные государственные фабрики, и заводы корпораций, и небольшие частные фабрики, перерабатывающие сельскохозяйственное сырье, даже такие, где работает меньше десятка рабочих? — спросил Суреш.

— Разумеется. Я имею в виду и мелкие предприятия, которые занимаются выжимкой масел, и рисорушки, и лесопилки.

— Если в Катманду не видно дымящихся труб, это вовсе не значит, что здесь нет промышленных предприятий. Ты была в Баладжу? — вопрос ко мне.

Ну как же! Как можно, живя в Катманду, не посетить Баладжу! Он всего лишь в трех километрах от центра столицы.

В прежние времена там был огромный парк. В нем шумели вечнозеленые цветущие деревья, стояли укромные беседки, увитые вьющимися растениями, журчали прозрачные струи искусственных источников, которые и дали название этой территории — Баисдхара — («Двадцать два источника». В водоемах переливались сверкающей чешуей золотые и серебристые рыбки. В парке любила прогуливаться знать.

Позднее Баисдхара был заброшен. Он приобрел тот унылый и безрадостный вид, который неизменно появляется у творения, искусственно созданного и потом забытого…

В наши дни парк ожил. Его привели в порядок, обновили, он привлекает к себе и горожан, и туристов.

Я, конечно, тоже бывала там, видела и темный парк, и беседки, и все двадцать два замысловатых фигурных источника, вделанных в стены, и сверкающих декоративных рыбок, и толстых, ленивых сазанов. Главная достопримечательность парка — спящий Вишну. Изваянный из монолита, он покоится на своем верном змее Шеше, который застыл в каменной неподвижности посреди небольшого водоема. Весь облик могучего Вишну навевает тихую умиротворенность. Вишну Баладжу — копия того Вишну, который мирно дремлет на другой окраине Катманду, в Бурханилькантхе. Копию создали специально для короля, ибо оригинал и король, являющийся воплощением Вишну на земле, не могут одновременно быть вместе. Иное дело — копия… С ней король может общаться. Тем более что она ничуть не уступает оригиналу.

Все это я вспомнила, когда Гамбхир спросил меня о Баладжу. Но я поняла, что он имел в виду вовсе не парк с его красотами, а нечто совсем другое — то, что из недавнего средневековья протягивало мост в современность, то, что делало замкнутый, отрезанный от внешнего мира и новой эпохи древний Катманду городом, который ставит перед собой новые задачи.

Одна из них — развитие некоторых отраслей легкой промышленности на базе местного сырья. С этой целью именно здесь, в Баладжу, в 1963 г. было начато создание промышленного центра: строились различные предприятия и мастерские. Ныне это небольшие, частично полукустарные предприятия, где производят изделия самого разного характера. Тут и текстильные фабрики, выпускающие недорогие ситцевые, сатиновые, фланелевые ткани, как правило, с характерным национальным мелким рисунком, и кондитерская фабрика, и птицефабрика, и холодильник, и мастерские по пошиву обуви, изготовлению лезвий и металлической посуды (столь популярной в быту непальцев), разнообразных изделий из бамбука и ремонту автомобилей.

Но Баладжу — не единственный очаг промышленности Долины Катманду. Ближайший сосед столицы — древний город Патан (он же Лалитпур) тоже имеет свой центр промышленного развития. На протяжении веков в Лалитпуре процветали тонкие художественные ремесла: изготовление бронзовых статуэток, ритуальных сосудов, ювелирных изделий из серебра и золота, резьба по дереву, чеканка по меди.

И сейчас в Патане действуют кустарно-ремесленные мастерские, а также школа по подготовке мастеров художественных ремесел.

В последние годы особую славу Патану составили ковровщики, главным образом тибетцы. Они живут и работают в районе Патана Джавалакхель. Их опекает особая швейцарская миссия, которая поставила работу тибетских кустарей на организованную артельную основу и умело использует их мастерство и дешевый труд. Она же занимается и экспортом ковровых изделий за границу.

Вообще в Непале иностранный частный капитал действует весьма активно. Непал не только допускает участие иностранных предпринимателей в развитии своей промышленности, но и предоставляет им ряд льгот.

В тераях многие предприятия, в частности джутовые, принадлежат индийским промышленникам, в том числе таким крупным капиталистам, как Бирла и Чамария. Индийские предприниматели владеют более чем пятьюдесятью процентами всех капиталовложений.

В городе Бхайраве в 60-х годах был построен крупнейший сахарный завод, акции которого принадлежали непальской компании и британской фирме из Глазго.

Подобных примеров много. Правда, в последнее время интерес иностранных предпринимателей к Непалу несколько упал из-за ряда причин экономического и политического характера.

Все, что находится в пределах Долины Катманду: ее гидроэлектростанции, разработки полезных ископаемых (например, великолепного мрамора в Годавари), заводы (такие, как цементный завод в Чобаре), многочисленные городки и деревни, специализирующиеся на кустарном производстве (Банепа с маслобойнями, Тхими с его гончарными изделиями и другие), а также центры промышленного развития в Баладжу и Патане — составляет некий единый промышленно-экономический комплекс. Об этом мы говорили и думали, пока ходкая «Мазда» легко и быстро шла вперед.

Пейзаж тем временем настолько изменился, что казалось, мы попали в другую страну, причем южную, теплую и зеленую. Дорога вилась между холмами. Там, где они не были покрыты растительностью, выступали большие участки кораллового цвета — красноземы. Зеленые и коралловые холмы… И придорожные насыпи тоже были кораллового цвета.

… Мы выходим из машины. Коралловые холмы рядом с нами. А там, дальше, со всех сторон возвышаются цепи гор. Острые и округлые, конусовидные и зубчатые, покрытые снежными шапками и обнаженные, они — вечные стражи, молчаливые свидетели того, что происходило внизу на протяжении долгих веков.

Мимо зеленых и коралловых холмов, задевая ветви цветущего кустарника, спускаемся по узкой тропинке к реке. Жарко. Сбросив куртки, засучив рукава и закатав брюки, подходим к самой воде. Вода в реке неспешно течет, перекатывая гальку и обходя большие валуны, лежащие на дне. Очень чистая и прозрачная. Опускаем в нее руки. Холодно!.. Неудивительно — горная река, питаемая ледниками…

За рекой, на том берегу зеленеют поля, цветут раскидистые деревья манго.

Я знаю причину этого эффекта: разность высот, но не могу отделаться от чувства удивления. Попасть из непальской зимы в непальское лето!..

— Сколько мы проехали на север? — спрашиваю у Шридэва.

Пилот смотрит на часы, высчитывает в уме:

— Километров шестьдесят.

— А на какой высоте находимся?

— Мы сейчас примерно на высоте около четырехсот метров над уровнем моря. Вот в чем все дело: мы оказались в долине, расположенной хотя и севернее, но зато на тысячу метров ниже Долины Катманду. Потому-то там прохладно, а здесь просто жарко.

Уж эти чудеса природы Непала! В ширину с юга на север он простирается в среднем на двести — двести пятьдесят километров. Значит, будь он равнинной страной, климатические условия на всей территории были бы примерно одинаковы. Но в том-то и дело, что Непал — это низменности и возвышенности, высочайшие горы и глубокие долины. От равнинных тераев на юге, которые являются естественным продолжением Индо-Гангской низменности, до заоблачных высот Главного Гималайского хребта на севере. Горы поднимаются тремя уступами: на юге — невысокий хребет Сивалик (хребет Шивы) высотой до 500–700 метров, дальше на север — могучий Махабхарат (Великий Бхарата) и на крайнем севере страны — Главный Гималайский хребет, или Большие Гималаи (на санскрите Хималай — «Обитель снегов»). Между Махабхаратой и Главным Гималайским хребтом лежит Мадеш (по-непальски), или Мидленд (по-английски), или Срединная страна (по-русски). По нему текут бурные реки. Долины этих рек, большие и малые, расположены на высоте от 600 до 2000 метров над уровнем моря. Естественно, что в зависимости от высоты и от многих местных условий каждая из них имеет свой микроклимат.

В целом же вследствие колоссальной разности высот (в 8600 метров) между крайними точками севера и юга Непала климатические условия на относительно небольшой территории сменяются очень быстро. Иные ученые насчитывают в Непале до семи климатических поясов — от субтропического на юге до пояса вечных ледников на больших высотах севера. Таковы особенности высокогорной гималайской страны.

Тем временем мои спутники решили, что перед началом охоты не мешало бы перекусить. Купив рыбы у местных мальчишек, которые, шлепая босиком по холодной воде, выуживали ее небольшими сетями, друзья попросили рыбаков приготовить для нас рыбное блюдо.

— Будет уха, — по-русски сказал Рималь и причмокнул губами.

— Ну, как долина? Хороша, не правда ли? — с восхищением оглядываясь вокруг, спросил Гамбхир.

— Здесь, конечно, приятно, ничего не скажешь, но, знаешь, я настолько привык к Большой Долине, что мне она кажется самой прекрасной в Непале, — ответил Рималь. — Манджушри знал, где взмахнуть мечом…

Рималь имел в виду легенду о возникновении Большой Долины, которую знают все непальцы.

Вот эта легенда. В древние времена на месте Долины находилось большое озеро, воды которого кишели гигантскими змеями и разными водяными чудовищами. Однажды из семени лотоса, брошенного неким святым, посреди озера вырос огромный цветок. Все его десять тысяч лепестков сияли золотом и драгоценными каменьями, а в середине пылал огонь ярче самого солнца.

Божественный герой Манджушри понял, что появление лотоса — это сваямбху, знак «божьей благодати», осенившей край. Манджушрй пришел к озеру и одним ударом меча разрубил скалу. Воды озера потекли вниз, унося с собой змей и страшных чудищ. Тогда открылась прекрасная, плодородная долина, в которой отныне могли поселиться люди и воздвигнуть храмы в честь божества и Манджушри. Место, где Манджушри рассек скалу, называется Котдвар, или Чобар. Оно — в восьми километрах к югу от Катманду.

Так, согласно преданию, возникла Большая Долина, или Долина Катманду, или Непальская Долина. Последнее название тоже популярно среди местных жителей. Мне доводилось встречать за пределами Долины людей, которые говорили, что идут «в Непал». Это означало, что они направляются в Непальскую Долину, то есть в Долину Катманду.

Название «Непал» применительно к Долине свидетельствует о том, что первоначально именно те земли, которые находились в ее пределах, носили это имя. Лишь позже, на протяжении долгих веков, расширяя и объединяя многие мелкие княжества, существовавшие в сопредельных гималайских территориях, правители Долины создали государство, которое ныне существует. И старое, местное название стало таким образом именем всего королевства.

Вскоре и уха и жареная рыба были готовы. От котла с ухой и от сковородки шел пряный запах — так сильно приправили рыбу специями.

— Хороши охотнички, нечего сказать! — притворно-возмущался Рималь. — Дичи не подстрелили никакой, зато прикладываемся к еде уже второй раз.

— Да, кажется, наша охота неожиданно превратилась в рыбную ловлю, — заметил Гамбхир.

— Да и рыбу-то ловили чужими руками, — добавил летчик Шридэв, и все мы дружно принялись за трапезу.

В тот день с охотой нам так и не повезло. Несколько раз над нами пролетали стаи диких уток, но пока мои «охотники» присматривались, примерялись, прицеливались, все утки успевали скрыться из виду.

На обратном пути пили чай в маленьком трактире. Строение, сколоченное из досок разной ширины, стояло-на крутом повороте дороги у невысокого обрыва, под которым текла река. Узкое в этом месте шоссе отделяло трактир от нависающих с противоположной стороны высоких скал, кое-где поросших кустарником.

Пока в углу на очаге кипятилась вода, я пыталась втянуть в беседу молодую хозяйку. Девушку звали Ганга, а ее сестру — Джамна — по имени другой священной реки. Ганге было восемнадцать лет. На смуглом круглом личике горел яркий румянец, и это придавало ей задорный, бойкий вид. Однако присутствие образованных молодых людей из города весьма смущало девушку, она предпочитала отмалчиваться. Выручил ее местный крестьянин, который вместе с нами зашел в трактир. Упрашивать его побеседовать не пришлось, Рамнатх (так звали крестьянина), очевидно, привык выступать на сельских сходах, и незнакомое общество отнюдь не лишило его красноречия. Он говорил о дороге, о том, что теперь жители отдаленных деревень получили возможность бывать в столице гораздо чаще, чем прежде. По привычке многие еще ходят туда пешком, хотя есть автобус. Но если раньше добирались горными тропами, то теперь идут прямо по шоссе.

Рамнатх рассказал нам также о том, что трактир на этом месте стоит уже несколько лет. Раньше тут хозяйничала мать Ганги и Джамны, теперь она нездорова, живет в деревне, а сюда присылает дочерей. Но девушкам здесь неплохо. Народ тут мирный, зря не обидит.

В деревне (она неподалеку) свои трудности. В прошлом году река разлилась и затопила поля. Сейчас всем миром собираются строить плотину.

У Рамнатха есть небольшое рисовое поле. Урожаи бывают разные. Поле досталось по наследству от деда. Хуже тем крестьянам, которым приходится арендовать землю. Хорошо еще, что по новой земельной реформе арендаторы платят владельцам не более половины урожая. Еще недавно арендная плата составляла две трети урожая, а иногда и больше.

— Многие крестьяне в долгу у ростовщика… — говорил наш собеседник.

Да, ростовщичество — бич непальских крестьян. Долги, как и имущество, переходят по наследству от отца к сыну. Иногда они так велики, что семьям приходится расставаться со всем своим добром — фактически крестьяне становятся рабами своих «благодетелей».

Долговое рабство существовало в Непале издавна и юридически было ликвидировано лишь в 1924 г.

Правительство постепенно проводит реформы в области сельского хозяйства: установлен максимальный размер земельных владений для помещиков, предпринимаются попытки распределить излишки помещичьих земель среди неимущих крестьян. Чтобы облегчить положение малоземельных и безземельных, кое-что делается для ограничения ростовщичества. Ростовщики не должны взымать более десяти процентов годовых. Тем не менее кредиторы находят всяческие лазейки, чтобы получить с крестьян более высокий процент, а те, боясь лишиться хотя бы такой помощи, утаивают эти незаконные сделки от правительственных комиссий…

Известно, что Непал — страна исконно земледельческая. Шестьдесят пять процентов ее валового продукта составляет сельскохозяйственная продукция, девяносто три процента населения занято в сельском хозяйстве. Сравнительно малочисленная группа крупных помещиков владеет большей частью обрабатываемой земли. Основную массу крестьян составляют арендаторы, которые, как уже сказано, вынуждены отдавать землевладельцам почти половину урожая.

В деревнях продолжается расслоение крестьянства. Часть беднейших слоев лишается средств к существованию. Трудно, очень трудно даются Непалу шаги по пути аграрных преобразований.

Пока Рамнатх рассказывал о деревне и событиях, связанных с жизнью и бытом крестьян, Ганга молчала. Когда же речь зашла о делах семейных, она включилась в общий разговор и даже стала подшучивать над нашим собеседником. Рамнатху можно было дать лет тридцать шесть. Мы узнали, что ему всего двадцать четыре года. Определить точный возраст непальца всегда затруднительно. Пятидесятилетнего мужчину в деревне считают уже стариком, женщину же — старухой в еще более молодом возрасте. Однако подчас мужчины, которым под сорок, выглядят здесь молодыми людьми, лишь приближающимися к рубежу тридцатилетия. Но случается и наоборот, как с Рамнатхом.

На вид он совсем зрелый мужчина. Строгий умный взгляд придает ему солидность. Глаза у него удивительно красивые — широко распахнутые, карие, бархатные.

Наверное, не одна деревенская красавица до сих пор заглядывается на этого парня… Впрочем, Рамнатх женат, и давно — вот уже одиннадцать лет. Когда он женился, ему было тринадцать лет, а невесте — девять.

В сельских районах Непала ранние браки продолжают заключаться и поныне. Мне не раз приходилось встречать совсем юных замужних женщин, точнее говоря, замужних девочек.

Однажды в пути я встретила группу деревенских детей. Они пасли коз. Среди ребят была девочка лет девяти, довольно хорошенькая. Я обратила на нее внимание еще и потому, что шею девочки украшали красные бусы, а пробор был посыпан синдуром — красным порошком. Сомнений не оставалось — девочка замужем. Я узнала, что ей тринадцать лет, а ее мужу — тридцать. Это была моя первая встреча с замужней девочкой, и потому она особенно запомнилась.

В деревнях девочек часто выдают замуж уже в девять-десять лет. Прожив в браке лет тридцать и приобретя к этому времени внуков, женщины в сорок лет считаются весьма старыми.

Примерно половина женщин в Непале в возрасте от сорока пяти лет — вдовы. В тераях процент их еще выше. Причем один процент среди вдов составляют девочки-вдовы десяти-четырнадцати лет, потерявшие мужей, но уже ставшие матерями.

Сообщение Рамнатха о его ранней женитьбе я восприняла как нечто само собой разумеющееся.

Мы простились с молодой хозяйкой, словоохотливым крестьянином и отправились назад, в Долину Катманду.

И хотя охота наша потерпела полное фиаско, я радовалась, что увидела и узнала много интересного. На обратном пути веселый Индрапрасад, у которого оказался хороший голос, и я пели песни из индийских кинофильмов. По-видимому, остальные «охотники» тоже ничуть не жалели о прожитом дне. Они подпевали нам. С песней из индийского фильма «Приятное путешествие» мы въехали в Большую Долину, в нашу Долину.