Дорога в сто парсеков

C языка собаки капала кровь, а глаза ее смотрели преданно и печально.

Они словно спрашивали окружающих: «Ну за что вы меня так истязаете?» Нервное лицо инженера Ковдина мучительно искажалось, и всегда он старался ускользнуть в сторону от этого мрачного зрелища. Он становился около окна и молча негодовал, видя сухую, сутулую спину профессора. А профессор усыплял собаку, вскрывал череп и, обнажив серовато-розовый мозг, долго копался в нем своими длинными, гибкими пальцами. Не спеша он накладывал микроэлектроды на нужные центры раздражения и еще напевал что-то бравурное.

Профессор закрывал череп собаки, зашивал кожу, и оба они склонялись у осциллографа, всматриваясь в сложную путаницу зеленых кривых, извивающихся на экране. Не так-то легко найти интересующую кривую биотока зрительного нерва. Профессор садился около усилителя, закуривал и, надувая щеки, иронизировал:

— Уж очень хрупкая наука эта ваша радиотехника, Сергей Васильевич. Попробуй разберись-ка, что тут на экране. Одни наводки.

Они начинали проверять экранировку проводов и, ползая по полу, даже не замечали, как приходил длинный костлявый лаборант Миша и уносил собаку для кормления и отдыха.

Все это повторялось почти каждый день и продолжалось уже более полугода, с тех пор как инженер Ковдин начал работу в лаборатории профессора Малиновского. И почти каждый день завершался длинным спором, который иногда застигал их во время ползания по полу. Сидя на корточках, Ковдин обычно горячился:

— Наводки, говорите? А вдруг это токи соседних нервов? Вам же лучше меня известно, как реагирует мозг собаки, измученной болью и страхом. А работу центральной нервной системы, Иван Михайлович, я полагаю, надо изучать в ее нормальном, спокойном состоянии.

— Значит, возвращаться к энцефалограммам, электрокардиограммам и прочим граммам, Сергей Васильевич? — вставлял профессор и начинал ходить, шевеля за спиной длинными розовыми пальцами.

— Не возвращаться, а двигаться вперед, — стонал инженер, поднимаясь с пола. — Физиологам надо шире использовать громадные возможности современных электронных приборов и…

— Электронных приборов? Вы, радиоинженеры, еще плохо помогаете нам.

— А что сделали физиологи, чтобы расчистить нам поле деятельности? Можете ли вы сказать что-нибудь достоверное о процессах возникновения биотоков в нервной системе? А об изоляции их от окружающих тканей? Нужен тесный союз физиологии с электроникой, чтобы…

— Вот он, ваш тесный союз… На экране наводки, под ногами провода, куда ни сунешь руки — везде током бьет! — Профессор сбрасывал белый халат, марлевую маску и начинал одеваться.

Инженер выключал установку, рубильник лаборатории и тоже одевался. Они шли по дорожке сада и продолжали спорить, не замечая весеннего вечера, огней города и бесконечных толп молодежи на тротуарах. Но на углу, где они обычно расставались, инженер уже совсем мирно крутил пуговицу на пальто профессора.

— Хирургическая методика хороша на определенном этапе. Дайте срок, я докажу вам это. И продолжайте обнажать мозги собак только для уточнения некоторых деталей. Согласны?

— Ага! Обнажать? — возбуждался профессор, но, пожимая руку, успокаивался и соглашался. — Ладно. А вы тем временем обдумайте свой метод. Только не замыкайтесь. Я человек опытный. Может, кое-чем и помочь сумею.

Они расставались. Дома профессор еще долго сидел в кабинете, рассматривал в лупу кривые показателей последнего дня, а инженер ложился подумать и скоро засыпал. И почему-то во сне видел одних собак: длинные вереницы их с торжественно поднятыми белыми, черными, желтыми хвостами бежали куда-то в одном направлении.

А утром он удивлялся: почему вчерашние мысли так быстро воплощаются в сны? Видно, переполненная кладовая подсознания старается освободиться от изнуряющих ее впечатлений? «Черт знает! Кажется, постепенно и я становлюсь физиологом». Он улыбался, пил кофе и торопливо шел в лабораторию.

И постепенно лаборатория физиологии стала превращаться в экспериментальную базу электроники. За спинками кресел ученых возникал лаборант Миша и вслушивался в незнакомые слова: напряженность поля, контактор, приемопередатчик. И профессор все больше входил во вкус идеи инженера. Именно она сделала их дружнее, спокойнее и работоспособнее.

Последние бастионы свои профессор сдавал почти без боя, хотя иногда и вспыхивал и бил собеседника колкими вопросами.

— Вы говорите, что контакторы должны находиться возможно ближе к зрительному нерву?

— Точно, — ответил инженер, наклонившись над схемой с электропаяльником в руке.

— Но ведь контакторы будут наводить биотоки и в соседних центрах.

— Контакторы будут направленного действия, — указал инженер на схему прибора. — А возле приемопередатчика предусмотрены фильтры. Они отсекут ненужные токи, и на сетку первой лампы-усилителя попадут лишь токи зрительных нервов.

— Убедили! Только помните, что токи эти ничтожно малы.

— Знаю, Иван Михайлович.

— А на ком думаете провести ваши первые опыты?

— Думаю, на крупных животных. Например, на собаках.

— М-да!.. — только и ответил профессор и начал ходить снова.

Случайно он посмотрел в окно и увидел, как по тротуару улицы идет высокий бледный человек, палкой ощупывая дорогу. Конечно, это один из той большой армии слепых, для которых они с инженером трудятся. Профессор проводил взглядом прохожего. Казалось, слепой напряженно всматривается в вечную тьму окружающей его ночи. Наступит ли день, когда он будет ходить по улицам, оглядываясь, поднимая голову, чтобы проследить за пролетающим самолетом?

Профессор тихо подошел к инженеру и встал у него за плечами.

— И сколько же займет времени это ваше испытание… на крупных животных? — спросил он.

— Думаю, с полгода, — спокойно ответил инженер.

— Милейший Сергей Васильевич! Вряд ли собака сможет помочь нам в корректировке и настройке прибора. Собачий лай расшифровать невозможно. Нужен человек! Ведь не убьет же его этим мизерным током!

Инженер оторвался от схемы и положил паяльник на рогульку.

— Осторожность, Иван Михайлович, не помешает. Еще неизвестно, на какой дозе тока мы остановимся. Могут быть и серьезные неудачи.

— В радиотехнике, конечно, я смыслю немного, — ответил профессор, — но думаю, что большой беды не будет, если часть токов попадет на соседние центры. Человек лишь заговорит чепуху — и только. Напрасно, голубчик, меня пугаете, — голос профессора стал мягким и ласковым. Он сел в кресло и опустил ладони ему на колени. — Вот, батенька. Посредством чувств человек составляет суждение об окружающем его мире. Прежде всего он видит что-то, потом слышит, касается рукой, ощупывает, нюхает. И все это гамма его ощущений. Человек, лишенный чувств, похож на здание, у которого наглухо забиты окна и двери. Внутри такого здания стоит вечная тьма. Однажды после войны я попал в приют слепоглухонемых. Так вот. Туда же приехали артисты и устроили им концерт. Посреди зала стоял рояль, и великолепный пианист играл Шопена. И, понимаете, они, слепоглухонемые, слушали эту музыку. Но как! Они держались за рсяль руками, прижимались к нему лбами и подбородками.

— Это страшно, Иван Михайлович!

— Нет, почему же? Трогательно, пожалуй. Но я еще не кончил. Повели этих слепоглухонемых как-то в баню, и один из них отстал и потерялся. Но вечером все-таки пришел. Вы спросите, каким образом он нашел приют? Отвечаю его же словами: по запаху. Каждый дом пахнет по-своему.

— Этого не простишь себе, Иван Михайлович! — Инженер от волнения встал и потер лоб рукой. — Наглухо запертые люди! А какого исполинского труда им стоит постигать то, что так доступно зрячим!

— Так вот, милейший Сергей Васильевич. Давайте-ка начнем испытания аппарата. Попробуем аппарат сначала на себе. Ей-богу, не очень это опасно. Но какая радость придет к слепым, если в тьму их мозга вдруг ворвется тонкий луч солнца, влетит воробей или протянется теплая человеческая рука!

— Хорошо, — согласился инженер. — Дайте недельку, чтобы я смог грубо отрегулировать компенсаторы на собаке. А череп ей тоже придется взломать. Но клянусь, Иван Михайлович, это будет последняя.

— Да бросьте вы сентименты, батенька мой! — ответил профессор, расхаживая по лаборатории еще быстрее обычного. — У вас повышенная нервная возбудимость. Отдыхать надо, да некогда.

Вечером, когда профессор уже ушел, инженер вдруг услышал нетерпеливое дыхание за своей спиной. Он оглянулся и увидел сконфуженное лицо Миши.

— Ну, Мишель, теперь скоро. — Инженер понимал нетерпение лаборанта: с ним жили старушка мать и взрослая сестра, ослепшая в детстве после оспы.

— Сестра интересуется, Сергей Васильевич. Рассказать ей я толком не смог. Непонятного много.

— Сейчас, — откинулся инженер на спинку кресла и, растирая кисти рук, пригласил: — Садись сюда. Ты знаешь, наша работа преследует цель дать зрение слепому человеку. Но как мы сделаем это? А вот как. Я, зрячий человек, надеваю на голову этот шлем с рожками. В рожках этих заключен приемопередатчик. Он улавливает биотоки моего зрительного нерва, усилитель усиливает их — вот этот, что стоит на столе, — и передает в эфир посредством маленькой антеннки. Ясно?

— Ясно, — задвигался в кресле Миша.

— Я радиоволнами передаю в эфир то, что вижу. А ты, слепой, идущий рядом со мной, принимаешь радиоволны на свой шлем с рожками. Но рожки твои — это уже компенсаторы, передающие биотоки твоему зрительному нерву. И ты моими глазами видишь. Понял?

— Понял, Сергей Васильевич, — вскочил Миша. — И сколько же слепых можете обслуживать вы один?

— Да, так сказать, практически неограниченно. Лишь бы они не очень разбегались.

— Здорово! — выпалил Миша. — Теперь расскажу ей. — Он вскочил и уже у самой двери прибавил: — Спасибо! Если испытать что надо будет, я человек здоровый и пользу могу принести, — и выскочил в дверь.

— Ну вот еще! — улыбнулся инженер и, закурив папиросу, снова взял паяльник. Но, капнув горячей канифолью на руку, вскочил и запрыгал на одной ноге около стола.

Прибор налаживался трудно. Собака с перерезанным нервом зрения мотала головой, виляла хвостом, истекала слюной и делала много непроизвольных движений. Профессор шевелил пальцами у нее перед глазами, но она, унюхав руку, старалась лизнуть ее. Небритый инженер сидел около стола и жевал папиросу. С собакой происходит то, о чем, кажется, предупреждал профессор: токи плохо фильтруются и попадают не по назначению. Миша тоже крутился около собаки. Он, казалось, готов был встать на четвереньки и жалобно залаять вместе с ней. Наконец профессор оставил собаку и, досадливо наморщив лоб, произнес:

— Думается мне, что усиление слишком велико. И токи действительно попадают на соседние нервы. Оттого собака и раздражена.

— Согласен. Но почему нервы реагируют на такую низкую частоту? Ведь она же отличается от их собственной.

— Это вы мне, батенька, не рассказывайте. Мое дело потрошить.

Профессор уселся рядом.

Они посовещались и после короткого спора записали выводы:

Миша, сидевший на полу около собаки, вдруг вмешался в разговор.

— Иван Михайлович, вы говорили, что в передней части мозга много нервных нитей и различных центров. Правильно?

— Так точно.

— А нельзя ли биотоки компенсатора подавать прямо в затылочный корковый центр зрения?

Оба, инженер и профессор, сразу повернулись в сторону лаборанта и как по команде вскочили с места. Профессор подошел к Мише и погладил его по голове, как маленького.

— Устами научного дитяти возглаголила сама истина. То, что мы, два грамотея, упустили, он подобрал. Молодец, Мишук!

И через минуту инженер, дымя папиросой, уже чертил новый тип компенсатора.

И в этот же вечер сообща решили проводить испытание именно на человеке.

…Месяца через два, в обстановке самой неторжественной, с мусором на полу и беспорядком на столах, был получен первый положительный результат. Инженер забинтовал глаза Мише, надел на него шлем и посадил его в темном углу за занавеской.

Сам отошел в дальний угол комнаты, надел шлем с приемопередатчиком и, включив усиление, стал тихо приближаться к Мише.

— Говори сразу, что видишь! — крикнул он.

А сам смотрел попеременно на все предметы в комнате.

И когда он направил свет настольной лампы в лицо профессору, Миша подпрыгнул на стуле и закричал:

— Вижу Ивана Михайловича! Честное слово!

— А теперь? — инженер изменил усиление и сделал отметку на лимбе.

— Очень ясно. Слишком ясно, — вяло проговорил Миша, и голова его свесилась на грудь.

Профессор подскочил к нему, снял шлем, и Миша пришел в себя. Чувствовал себя он неважно: его слегка поташнивало. Через час он успокоился, и опыты начались снова, на самом малом усилении.

Инженер ходил, переводил глаза с предмета на предмет, а Миша из-за занавески громко кричал:

— Усилитель! Чернильница! Портсигар! Паяльник! Книга!

А на другой день он привел в лабораторию свою сестру. Молодая девушка, робко пожав протянутые ей руки, доверчиво кивала на всякое предложение помощи. Наконец на нее надеяя шлем и усадили в угол, а инженер, желая уменьшить токи еще больше, перелез через подоконник и стал ходить по саду, останавливаясь около каждого деревца, освещенного солнцем. Профессор сидел у стола, на глазок прибавлял усиление. Девушка сначала растерянно ежилась и, наконец, вздрогнула, словно кто ударил ее по лбу.

— Мамочка вы моя родная! — торопливо крикнула она. — Вижу! Вижу! — И начала хлопать в ладоши, словно ребенок, получивший новую игрушку. — Птички на ветке! Дерево зеленое! Травка, цветы и небо вон какое!

Инженер позвал Мишу и надел на него шлем.

— Бери сестру под руку, и идите в сад. Покажи ей жизнь, как она есть.

Миша с сестрой вышли в сад, а профессор с инженером прилегли на подоконник и курили, слушая счастливые восклицания девушки. Она садилась на траву, гладила цветы и говорила без конца.

Потом Ковдин и Иван Михайлович пересели к столу и стали буднично рассуждать о дальнейшей судьбе прибора. И радости удачи уже не присутствовало в их разговорах. Так бывает всегда, когда радость ожидаешь слишком долго. Ученые деловито обсуждали вопросы автоматического регулирования усиления, способы избавления от проводов к усилителю и проблему большей компактности установки.

Инженер предложил переделать установку на германиевые триоды.

— О, это будет совсем другой аппарат, — проговорил профессор.

— Почему аппарат? Я придумал для него более точное название.

— Какое же? Радиоскоп?.

— Нет. Мы имеем дело с мозгом и зрением. Мозг по-латыни называется «церебрум», а зрение «визус». Назовемте-ка его «церебровизор».

— Очень похоже на провизор. Даже аптекой пахнет. Но в общем идет. Церебровизор! — громко апробировал новое слово профессор.

…Наступила осень. В огромном зале кино было шумно; зрители с удивлением рассматривали многочисленную группу странных, молчаливых людей в одинаковых, словно танкистских, шлемах. Некоторые, самые любопытные, подходили к ним, занимающим три ряда боковых мест, и, возвратясь, удивленно сообщали:

— Слепых в кино привели.

А среди слепых сидел молчаливый головастый человек небольшого роста и думал все об одном. Поведение слепых как-то не совсем обычно. Ведешь их по улице, они стараются идти за тобой гуськом. Все они видят мир его глазами! И кино они будут видеть его глазами, поэтому он и занял лучшее кресло в центре зала. Они будут видеть экран, не поднимая лица от груди. Они будут видеть его, даже отвернувшись от него на 180°.

В зале погас свет, началась демонстрация картины. На экране бушевали страсти любви и ненависти; люди стремились к своему счастью самыми различными путями. Ковдин слышал, как совсем рядом шептали, восклицали, радовались и негодовали.

Окружающие с интересом оглядывались на странных слепых, которые прозрели и переживают драму вместе с ними.

Кино кончилось. Ковдин повел всю группу на улицу. И снова вокруг него спорили, смеялись, обсуждая мир, который для многих открылся впервые.

Он не заметил, как двое слепых, заговорившись, отстали и потерялись. Пошел дождь, и асфальт стал блестящим, приобрел видимую глубину, в которой отражались фонари, рекламы, витрины города. Отражения шевелились, точно длинные светящиеся водоросли. Отставшие догнали группу на углу и радостно сообщили Ковину, что все время видели дорогу, по которой шли остальные. Ковин нахмурился и сказал:

— Чудаки! Если бы вы из кино пошли в другую сторону, все равно видели бы только дорогу, по которой я веду всех. Вам просто повезло.

И, шагнув с тротуара на улицу, он громко, для всех, сказал:

— Переходим улицу! Не отставайте. И держитесь плотнее.

Слепые дружно зашагали за ним, а он шел и думал о том, как бы сделать к прибору приставку, чтобы никто не мог потеряться. Иначе ведущий только и будет следить за своими подопечными. А они будут видеть совсем не то, что перед ними находится. Мысли эти так захватили его, что сирену «Скорой помощи» он услышал лишь тогда, когда блестящее длинное тело автомобиля оказалось совсем близко. Машина шла прямо на него. Слепые заметались, видя, как машина надвигается на каждого из них. Громко завизжали тормоза, и Ковдин, еще в метре от радиатора, ощутил сильный толчок в бок. Падая, он видел, как правое переднее колесо мягко наезжает ему на ноги. Он закричал от ужаса и, услышав хруст костей, сразу потерял сознание.

…Было мутно, словно перед глазами висела густая белая марля. Кто-то застонал, и от этого Ковдин пришел в сознание. И только позже, когда уже осматривал небольшую больничную палату, он догадался, что стонал сам. Около койки старенькая няня с лицом равнодушным и усталым протирала пол. Она подняла глаза и сказала:

— Ну, аника-воин! Твое счастье, что сразу к нам попал.

— А ходить-то буду или нет?

— Будешь. Сначала похуже, потом получше.

И потянулись белые больничные часы с обходами, некрепким сном, термометрами и новыми друзьями. На второй день к вечеру пришли профессор и Миша; они принесли цветы и яблоки.

На тумбочке появились книги по радиотехнике и физиологии зрения; надо все по-новому передумать.

Ведь к катастрофе его привел именно этот недостаток церебровизора: скверно, что слепые видят мир его глазами. Кто-то из них в панике толкнул его под машину.

И в одну темную бессонную ночь в голове инженера сверкнула мысль: «А что, если совсем избавиться от ведущего? Не лучше ли заменить глаза обычными телеглазами иконоскопа? Миниатюрными глазами, с помощью которых можно будет определить расстояния до предмета и ощутить его объемность? И шлем в этом случае будет выглядеть иначе». Он схватил карандаш, стал рисовать голову человека в шлеме и, наконец, всю принципиальную схему новой установки.

Утром няня увидела, что новый больной сидит на кровати, подложив под свою ногу подушку, сброшенную прямо на пол. А около кровати разбросаны окурки и скомканные листы бумаги. Она покачала головой и не стала мешать ему. Он смотрел сквозь нее куда-то в угол и, кажется, ничего не видел. Няня лишь проворчала про себя: «Бывает же! Вроде зрячий, о слепых хлопочет, а сам и людей-то не видит».

Она подобрала мусор, и только тогда Ковдин заметил ее.

— Вот, нянечка. Без ноги никак невозможно. Пожалуйста, отправьте это письмо профессору Малиновскому. — После этого инженер повернулся лицом к стене и заснул.

Врачебный обход застал Ковдина спящим, и, когда его разбудили, он спросонок проговорил:

— Эх, Иван Михайлович! Собачкам ведь тоже больно.

На что полный низкорослый врач с широкими черными бровями ответил смеясь:

— Как и человечкам, когда они зевают, переходя улицы…

А в январе Сергей Васильевич Ковдин пришел в лабораторию, сел на стол и снова взялся за электрический паяльник.