Дорожи тем, что ценишь. Депеши о выживании и стойкости

Непобедимое отчаяние (декабрь 2005)

Как так вышло, что я всё еще жив? Скажу вам, я жив, потому что сейчас временный дефицит смертей. Я говорю это с усмешкой, с противоположной стороны желания нормальной, обычной жизни.

Где бы вы ни были в Палестине – даже в сельских районах, – вы среди обломков, пробираетесь через них, огибаете, перешагиваете. На контрольно-пропускном пункте, вокруг каких-то теплиц, до которых грузовики больше не могут доехать, на любой улице, направляясь на любую встречу.

Эти обломки – бывшие дома, дороги и повседневная жизнь. Едва ли найдется палестинская семья, которая за полвека не была бы вынуждена бежать, и едва ли найдется город, в котором оккупационная армия регулярно не сносила бы бульдозерами здания.

Есть также обломки слов, которые пусты, смысл которых уничтожен. Общеизвестно, что ЦАХАЛ, Силы обороны Израиля, де-факто превратился в армию завоевателей. Как пишет Серхио Яхни, один из мужественных израильских отказников (тех, кто отказался служить в армии): «ЦАХАЛ существует не для обеспечения безопасности граждан Израиля, он для гарантированной кражи палестинской земли».

Есть обломки благоразумных и принципиальных слов, до которых никому нет дела. Резолюции ООН и Международного суда в Гааге признали незаконным строительство израильских поселений на палестинской территории (сейчас таких «поселенцев» почти полмиллиона) и строительство «разделительного забора», представляющего собой бетонную стену высотой восемь метров. Оккупация и возведение стены, тем не менее, продолжаются. С каждым месяцем удушающая хватка Армии обороны Израиля на этих территориях усиливается. Удавка носит географический, экономический, гражданский и военный характер.

Всё очевидно; и это происходит не в каком-то отдаленном, охваченном войной уголке земного шара; каждое министерство иностранных дел каждой страны наблюдает за происходящим и не принимает мер, чтобы воспрепятствовать незаконности. «Для нас, – говорит палестинская мать на контрольно-пропускном пункте после того, как солдат ЦАХАЛ бросил в нее гранату со слезоточивым газом, – молчание Запада хуже, – она кивает в сторону бронированной машины, – чем их пули».

Разрыв между декларируемыми принципами и реальной политикой постоянный на протяжении всей истории. Заявления часто высокопарны. Здесь, однако, всё наоборот. Слов гораздо меньше, чем событий. То, что происходит, это тщательное уничтожение нации. И вокруг этого – скудные слова и уклончивое молчание.

Для палестинцев неизменным остается лишь одно слово – Накба, означающее «катастрофа» и относящееся к принудительному исходу 700 000 палестинцев в 1948 году. «Наша страна – страна слов. Говорят. Говорят. Позвольте же моей дороге уткнуться в камень», – писал поэт Махмуд Дарвиш. Накба стала именем четырех поколений, и оно живо, потому что операция «этнической чистки» всё еще не признана ни Израилем, ни Западом. Смелая работа правдивых – и преследуемых – израильских историков, таких как Илан Паппе, имеет первостепенное значение в этом контексте, поскольку она может привести к официальному признанию и превратить роковое имя обратно в слово, каким бы трагичным оно ни было.

Здесь никого не удивишь обломками, включая обломки слов.

Мы забываем о географическом масштабе рассматриваемой трагедии. Весь Западный берег плюс сектор Газа меньше Крита (острова, с которого палестинцы, возможно, прибыли в доисторические времена). Здесь проживает три с половиной миллиона человек, что в шесть раз больше, чем на Крите. И систематически каждый день площадь уменьшается. Города становятся перенаселенными, сельская местность – огороженной и недоступной.

Израильские поселения расширяются, появляются новые. Специальные подъездные пути для поселенцев, запрещенные палестинцам, превращают старые дороги в тупики. Контрольно-пропускные пункты и сложная система проверки удостоверений личности серьезно ограничили для большинства палестинцев возможность передвигаться и даже планировать поездки к остаткам собственных территорий. Для многих перемещение ограничено двадцатью километрами.

Стена огораживает, срезает углы (когда она будет закончена, то захватит почти десять процентов того, что осталось от палестинской земли), разрезает сельскую местность и отделяет палестинцев друг от друга. Ее цель – разбить «Крит» на дюжину маленьких островов. Кувалда в виде бульдозеров.

«В пустыне от нас ничего не осталось, кроме того, что пустыня сохранила себе» (Махмуд Дарвиш).

Отчаяние без страха, смирения и чувства поражения формирует такое отношение к миру, какого я никогда раньше не видел. Его можно почувствовать в молодом человеке, вступающим в Исламский джихад, или в пожилой женщине, вспоминающей и бормочущей что-то сквозь щели между редкими зубами, или улыбающейся одиннадцатилетней девочке, которая прячет надежды в отчаянии…

Как работает такое отношение к жизни?

Слушайте…

Трое мальчиков сидят на корточках и играют в шарики на углу переулка в лагере беженцев. В нем многие родом из Хайфы. Мальчики ловко подбрасывают шарик одним большим пальцем, при этом тела остаются неподвижными, что говорит о жизни в очень тесных помещениях.

В трех метрах отсюда, по переулку, который у2же, чем коридор отеля, находится магазин, торгующий подержанными запчастями для велосипедов. Рули расположены на одной полке, задние колеса на другой, седла на третьей. Если бы не расположение, они выглядели бы как непригодный для продажи металлолом. Но они продаются.

На стене низкого здания с металлической дверью, напротив магазина, написано: «Из чрева лагеря каждый день рождается революция». Школьный учитель живет со своей сестрой в двух комнатах за этой металлической дверью. Он указывает на пол второй комнаты, размером с две ванны. Потолок и стены обваливаются. Это комната, где я родился, говорит он.

Вернемся в его гостиную. Он показывает на фотографию в позолоченной рамке, которая висит на стене рядом с официальным портретом Арафата в куфии. На фотографии мой отец в молодости, она сделана в Хайфе! Коллега однажды сказал мне, что он похож на Пастернака, русского поэта, как вы считаете? (Так и есть.) У него было больное сердце, и Накба убила его. Он умер в этой комнате, когда мне было двенадцать.

В дальнем конце здания с металлической дверью, напротив магазина велосипедных запчастей, в восьми шагах от места, где мальчики играют в шарики, есть квадратный метр земли, где растет куст жасмина. На нем всего два белых цветка, потому что сейчас ноябрь. Вокруг валяется дюжина пустых пластиковых бутылок из-под минеральной воды, выброшенных из переулка. По меньшей мере шестьдесят процентов обитателей лагеря – безработные. Лагеря – это трущобы.

Когда у кого-то появляется возможность покинуть лагерь и перебраться в жилье получше, случается и так, что он отказывается и решает остаться. В лагере он, как палец, является частью бесконечного тела. Переезд был бы равносилен ампутации. Позиция непобедимого отчаяния работает так.

Слушайте…

Оливковые деревья на самой верхней террасе выглядят взъерошенными; серебристая сторона листьев гораздо заметнее, чем обычно. Потому что вчера собирали оливки. В прошлом году урожай был скудным, деревья устали. В этом году лучше. Судя по их обхвату, деревьям должно быть три-четыре столетия. Террасы из сухого известняка, вероятно, еще более древние.

В паре километров отсюда, к юго-западу, находятся два новых поселения. Обычные, компактные, неприступные, городского типа (поселенцы каждый день ездят на работу в Израиль). Ни одно из них не похоже на деревню, скорее на огромный джип, достаточно большой, чтобы с комфортом разместить двести поселенцев с оружием. Оба они незаконны, оба построены на холмах, у обоих есть смотровые башни, похожие на минареты мечети. Их виртуальное послание окружающей местности звучит так: руки над головой, еще выше, и медленно иди назад.

Строительство поселения на западе и ведущей к нему дороги потребовало вырубки нескольких сотен оливковых деревьев. Мужчины, работавшие на строительстве, были в основном палестинцами. Позиция непобедимого отчаяния работает так.

Семьи, которые вчера собирали оливки, происходят из расположенной в долине между двумя поселениями деревни с населением около трех тысяч человек. Двадцать деревенских мужчин находятся в израильских тюрьмах. Один был выпущен два дня назад. Несколько молодых людей недавно присоединились к ХАМАС. Гораздо больше людей проголосуют за ХАМАС в январе следующего года. У всех детей есть игрушечные пистолеты. Все бабушки, дивясь тому, что стало с обещаниями, которые им когда-то давали, одобрительно кивают своим сыновьям, невесткам, племянникам и волнуются за них каждую ночь. Позиция непобедимого отчаяния работает так.

«Муката», штаб-квартира Арафата в палестинской столице Рамалле, три года назад превратилась в гигантскую груду обломков, когда танки и артиллерия ЦАХАЛ удерживали его там в заложниках. Теперь, спустя год после его смерти, палестинцы расчистили завалы – хотя некоторые считали, что их следовало оставить как исторический памятник, – и внутренний двор резиденции сегодня голый, как буровая площадка. На западной стороне, на уровне земли, лежит строгая плита, отмечающая могилу Арафата. Над ней крыша как над платформой небольшой железнодорожной станции.

Любой желающий может найти туда дорогу, пройдя мимо изуродованных стен и гирлянд колючей проволоки. Два часовых стоят у плиты. Ни у одного главы обетованного государства нет более сдержанного места упокоения, и оно говорит, что находится здесь вопреки всему!