Дорогой дневник - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Тори Ру (Начало книги) #1

Annotation

Мы наткнулись друг на друга, блуждая в одиночестве и пустоте. Он перевернул мою жизнь, стал для меня целым миром, но быть со мной он не мог.

В тексте есть: первая любовь, потеря, изгои

Дорогой дневник

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30

Глава 31

Глава 32

Глава 33

Глава 34

Глава 35

Глава 36

Глава 37

Глава 38

Глава 39

Глава 40

Глава 41

notes

Дорогой дневник

Тори Ру

Глава 1

2 марта, четверг

«Дорогой дневник…»

Наверное, с этой фразы начинаются все мятые, спрятанные в самых укромных местах тетрадки с мыслями подростков.

Никогда раньше не вела дневников, но на одном умном сайте вычитала, что это, вообще-то, очень полезно: помогает проанализировать свои стремления и поступки, лучше понять себя и сделать необходимые выводы.

Словом, то, что нужно, когда бессмысленность и никчемность происходящего раздирает тебя на куски.

Может быть, с помощью такого нехитрого самоанализа я даже перестану причинять себе вред. Итак…

«Дорогой дневник!

Я не знаю, кто будет тебя читать. Возможно, это сделает моя мама, случайно наткнувшаяся на подозрительную тетрадь во время уборки, или уставший следователь, по долгу службы проводивший досмотр вещей в моей комнате. Или лицемерная одноклассница, на волне хайпа вопящая о нашей с ней старой дружбе, к которой ты случайно попадешь в руки.

При таких раскладах меня, вероятно, уже не будет в живых…

А если читать эти строчки я буду сама лет этак в тридцать, от нынешней меня тоже уже ничего не останется. Вряд ли у одинокого озлобленного подростка найдется что-то общее со взрослым человеком, уставшим от лицемерия и мимикрии».

Я вообще боюсь заглядывать в будущее, потому что уверена: ничего хорошего меня там не ждет.

«В общем, я Элина. Мне семнадцать, и я ненавижу свое пафосное имечко. Приятно познакомиться.

Я живу на девятом этаже, в уютной трехкомнатной бетонной коробке с одним балконом в родительской спальне, куда предки тайком выходят покурить по ночам. Они до одури любят друг друга, а вот разглядеть и принять тот факт, что я уже достаточно взрослая, все никак не могут.

У меня есть кот, карандаши и блокнот со сменными блоками, есть потрясный вид из окна на промзону, есть музыка Joy Division^[1], увлечение которой со мной никто и никогда не разделял».

Тема музыки поистине больная и животрепещущая. Потому что любимые песни проникают в сердце и олицетворяют сущность каждого человека, но любой, кто сближается со мной и узнает про мои специфические вкусы, крутит пальцем у виска и быстренько смывается. И присоединяется к тем, кто травит.

«По утрам, когда у папы нет возможности меня подвезти, я влезаю в переполненный автобус и шесть остановок еду в школу. В хорошую престижную гимназию, где ни с кем не общаюсь».

Как бы это объяснить… Я странная.

И была такой, сколько себя помню.

В детском саду, когда в коллективе ценилось умение читать и рисовать, все мечтали со мной подружиться, но по мере взросления во мне что-то сломалось. С тех пор в компании сверстников я превращаюсь в бесполезное чучело: обливаюсь потом, судорожно подбираю слова, невпопад улыбаюсь… Лучше вообще сторониться общества. Ну или действовать на упреждение и огрызаться, чтобы никто не понял, что я до одури стремлюсь найти родственную душу.

В моей прежней школе, находящейся в соседнем дворе, было все же чуть легче. Одноклассники знали меня с детства, свыклись с моей нелюдимостью и уважали хотя бы за то, что я хорошо учусь, играю на флейте и рисую. И за то, что моя семья по меркам обычных людей казалась обеспеченной: мама преподает в музыкалке и дает частные уроки, а у папы франшиза на сеть цветочных магазинов.

В новой школе материальным достатком никого не удивишь, но после десятого родители настояли на переводе туда: видите ли, там дают знания высокого качества, что в итоге позволит мне круто сдать ЕГЭ и поступить в престижный вуз, бла-бла-бла…

Большую часть времени обитатели гимназии меня старательно не замечают, но иногда одноклассникам становится скучно и…

Коучи по личностному росту с пеной у рта доказывают, что успехи и неудачи зависят только от нас самих, и я имела глупость прислушаться к их советам.

«Я решила, что изменюсь: потянусь к людям, откроюсь, больше не буду странной и отшибленной.

В начале учебного года я из кожи вон лезла, чтобы показать себя с нормальной стороны и наконец найти друзей: участвовала во всех мероприятиях, подписывалась на любые проекты, отстаивала честь гимназии на олимпиадах.

Но очень скоро поняла, что никогда не встану со своим рылом в калашный ряд здешних учеников и никогда не найду среди них единомышленников. Никто не хотел становиться со мной в пару, делать совместную работу и принимать меня в команду, и это нещадно било по моей и так шаткой самооценке.

Дольше созерцать надменные, снисходительно улыбающиеся рожи одноклассников я не смогла. Я просто снова забила на всю эту дебильную коммуникабельность и перестала общаться с ними. Вообще.

Но кровного врага в лице Аллы Мамедовой, тупой раскрашенной блондинки и дочки директора школы, приобрести я все же успела.

Не помню, из-за чего мы с ней впервые сцепились, но в том споре я ее прилюдно уделала.

С тех пор она постоянно меня достает: шпыняет, ставит подножки, приклеивает обидные прозвища, ржет в лицо. Я не слушаю ее, не ведусь, не обращаю внимания, и ее ужимки еще ни разу по-настоящему меня не задевали. До сегодняшнего дня».

Потому что сегодня на тупые приколы Аллочки повелся Паша.

Паша Зорин — наш хорошист, спортсмен и просто красавец.

В любом подростковом сериале или книжке про любовь есть такой типаж: красивый, загадочный, отстраненный, умело создающий образ принца на белом коне. По нему вздыхают почти все девчонки в параллели, и иногда он сходит с пьедестала и являет жаждущим романтики фанаткам чудеса благородства: галантно придерживает дверь перед учительницей или помогает первоклашке донести рюкзак до кабинета.

Однажды он даже чуть не стал моим напарником по проекту, но Мамедова так возмущалась, что классная была вынуждена отказаться от сомнительной затеи и вписала рядом их фамилии.

Алла тогда как с цепи сорвалась: на перемене называла меня гиком, фриком и дистрофичкой, и еще кучей всяких, по ее разумению, обидных эпитетов, но я в ответ лишь усмехалась: мне не привыкать. Зато Паша впервые бросил мне ободряющий взгляд — долгий и пристальный, и я так прониклась его молчаливой поддержкой, что уверовала, будто по-настоящему нравлюсь ему.

Так и началась наша странная игра в гляделки: отвечая у доски, допивая сок у окна в столовой, протирая зад на уроках, я вдруг порами кожи улавливала его интерес и краснела как рак.

Если бы Зорин открыто был на моей стороне, моя социальная роль в этой школе была бы совсем другой. Но я предпочитаю держаться от всех на расстоянии, а он давно принял правила игры. И по его огромным, грустным, серым глазам мне остается лишь вздыхать.

И не то чтобы это что-то значило, просто… не знаю. До сегодняшнего дня наша тайна была тем немногим, что еще держит меня на этом свете.

«И вот, сегодня все пошло наперекосяк.

Перед первым уроком Алька была в ударе: развернула ко мне стул, уставилась мутными глазами без единого проблеска интеллекта и принялась рассуждать, каково это — быть фригидным трансом.

— Уважаемые пытливые умы, — вещала она голосом нашей престарелой биологини. — Сегодня мы исследуем этот феномен на примере Литвиновой…

Зрелище было настолько тупым, что я не выдала никакой реакции, но класс хохотал до упаду. И Зорин… прикрыл рот ладонью и тоже тихонько рассмеялся.

Мне стало чертовски больно. Не от представления Мамедовой, а от его смеха.

Я так растерялась, что даже не вывернула спич Аллочки в свою пользу, и глупая стерва ушла победительницей».

Да что там…

Ведь Алька права: на девочку я похожа мало. И даже представить не могу, чтобы в реальности на меня запал какой-нибудь парень… Не говоря уже о долгоиграющих планах на отношения, понимание с полуслова, любовь, семью.

Во мне почти метр восемьдесят. Я страшно худая, ношу черную мешковатую одежду и очки в ярко-синей оправе.

У меня длинные и густые волосы, но они как-то не вяжутся с моим образом мыслей, поэтому пребывают в вечном пучке. А еще у меня есть пирса в ухе — сделала ее совсем недавно, истратив последние карманные деньги. Но родители не стали меня ругать — списали все на некий подростковый бунт. Черт их разбери, может, они и правы: пробивая свое родное, ни в чем не повинное ухо и ощущая спасительную боль, я всего лишь бунтовала. Тихо и бессмысленно.

Ведь ни на что другое больше не способна.

***

Все еще 2 марта

«Я делала домашку, но зазвонил телефон, и мама сообщила, что после работы они с папой пойдут в кино на вечерний сеанс. Ясное дело, после кино будут посиделки с вином в караоке-клубе.

Мои родители — парочка абсолютно сумасшедших людей. Им по сорок лет, но они до сих пор держатся за ручки, когда идут вместе по улице. Частенько, забывшись, игриво хлопают друг друга по заднице, а то и вовсе начинают лобызаться прямо при мне или посторонних, а я сгораю от стыда.

Мама говорит, что отец — ее смысл жизни, а тот готов носить ее на руках.

Не знаю, рада ли я за них, или этот факт меня все же раздражает.

Мне всего лишь нужно, чтобы мама пораньше вернулась домой, заглянула в комнату и спросила, все ли со мной окей…

Потому что я одинока так, что хочется выть, а счастливый пример отношений, которые мне никогда не светят, буквально выталкивает меня за грань отчаяния.

Я где-то читала, что полноценная, любящая семья — залог счастья и успеха. Но так ли это?

Чем дольше я наблюдаю за предками, тем крепче убеждаюсь, что никогда не найду счастья и не заполню свою пустоту.

Я кидаюсь из крайности в крайность, но не нахожу для себя ровным счетом никакого смысла. Дни меняются, словно череда черно-белых фоток, а я как будто бы и не существую».

Закрываю дневник и, углубившись в содержимое тумбочки, достаю на свет божий огрызки разноцветной пастели. Я рисую счастливых людей, которые докричались до мира, нашли свое место, нашли себя, но от их приторных физиономий становится только тяжелее. И скомканные художества отправляются прямиком в мусорный пакет.

Остаток вечера брожу по квартире. Все здесь наполнено счастливыми воспоминаниями о детстве, которое безвозвратно ушло, и ужасом перед предстоящей взрослой жизнью, в которой уж точно не сбудется ни одна моя мечта.

До предела выворачиваю оба крана, раздеваюсь, с головой погружаюсь в горячую ванну и распахиваю глаза.

Искаженный близорукостью и толщей воды потолок покачивается и мутнеет, легкие нестерпимо горят от потребности вдохнуть.

Паша не собирался становиться моим другом — просто наблюдал, как за диковинной зверюшкой, а я была рада обманываться и на что-то надеяться.

Идиотка. Пустое место.

Я вдруг с обжигающей ясностью осознаю, что мир ни фига не потеряет, если меня не станет. Открытие сталкивает в пучину ужаса, я хватаю ртом воду с привкусом персика и горечи, задыхаюсь, выныриваю, кашляю и реву навзрыд.

Гребаный мир. Гребаная жизнь. Безысходность.

Нужно срочно что-то менять…

Взгляд падает на полочку с шампунями, бальзамами, папиной бритвой и машинкой для стрижки. Среди частокола флаконов и тюбиков сиротливо притулилась коробочка с голубой краской, в прошлом году заказанной в китайском интернет-магазине. Тогда мама пришла в ужас от моих намерений и долго уговаривала не экспериментировать над внешностью:

— Ты сложно притираешься к людям. Это еще сильнее оттолкнет от тебя окружающих и затруднит адаптацию на новом месте! Эль, не дури, ты же хорошая девочка. В конце-то концов, мы с детства тебя не стригли — берегли твои роскошные локоны!..

Зря я тогда послушалась маму — ей, как и всем, на меня наплевать.

— Да ладно? — усмехаюсь своему отражению в островке запотевшего зеркала, и на глазах выступают злые слезы. — Ты серьезно думаешь, что мне нужны эти локоны?

***

«Дорогой дневник! Я только что откромсала волосы, сбрила их с висков и затылка, оставила лишь длинную косую челку и выкрасила ее в ярко-голубой цвет. Родители будут в шоке, но сейчас я иду спать, а утром их шок притупит похмелье».

Глава 2

3 марта, пятница

«Сегодня случилось столько невозможных, странных, невероятных событий, что у меня до сих пор дрожат руки и путаются мысли.

Постараюсь рассказать обо всем по порядку.

Вопреки предостережениям взрослых, с такой прической я выгляжу отпадно.

Новый цвет отлично сочетается с моими необычными глазами. Они у меня реально необычные, совсем как у мамы: большие, грустные, со светло-серой, почти белой радужкой, обрамленной темным ободком».

Черт знает почему, но я весь день горжусь собой: ведь я впервые в жизни решилась на поступок, который заведомо не поймут и осудят. Бросила вызов себе и окружающим, и теперь улыбаюсь как ненормальная. А душу греет воспоминание о несчастных состриженных волосах, спущенных в унитаз.

«Ох, ладно. На самом деле я выгляжу жутко. Родители, когда узрели мой новый лук, одновременно подавились омлетом. Папа долго кашлял и утирал слезы салфеткой, а мама икнула и перешла на вой пожарной сирены. Впрочем, сцена с заламыванием рук не помогла «роскошным локонам» вернуться обратно».

Формально вечером меня ожидает серьезный разговор на семейном совете, но что-то подсказывает, что родители отойдут от шока, забьют на все, и воспитательных бесед не последует.

— Дорогая, а помнишь, как в девяносто девятом я и сам выбривал ирокез?.. — раздался за спиной смущенный голос отца перед тем, как я закрыла дверь.

Что и требовалось доказать…

«В школе даже получилось ненадолго обратить на себя внимание присутствующих: одноклассники заметили мое явление, проснулись и пялились хмуро и враждебно, но пристально.

Паша тоже поднял голову и несколько минут напряженно меня разглядывал, но потом в помещение вплыла Алька, щелкнула жвачкой и, на миг зависнув, выдала, что я похожа на конец света и мое место в дурке или рехабе.

Все натужно заржали — потому что над любой ее репликой надлежит заискивающе ржать, а Паша отвернулся. В его взгляде была… брезгливость?»

Беда в том, что я все равно не хочу верить, что ошиблась в Зорине. Продолжаю искать подтверждение какого-то особого к себе отношения, но его точно нет. Или есть?

Не знаю.

Но в момент, когда он смотрел на меня как на дерьмо, я почувствовала себя настоящим дерьмом.

Я разделалась с контрольной одной из первых, а после, пытаясь прийти в себя, долго залипала на черные ветки деревьев и серое жиденькое небо в окне.

В конце концов, кто они такие и чем лучше меня?! Почему считают свой внешний вид, образ мыслей и увлечения единственно правильными?

Мои кумиры, влияющие на умы миллионов последователей, точно такие же, как я. Но они прожили яркие, искрометные жизни и оставили след в сердцах и истории. Жаль только, что почти все они умерли задолго до моего рождения или когда я ходила пешком под стол, и мне нечего предъявить тупому стаду, которое о них слыхом не слыхивало.

«На второй перемене в коридоре меня отловил директор и препроводил к себе. Долго отчитывал за внешний вид, взывал к совести и здравому смыслу, тыкал в лицо уставом школы.

Но я задала ему встречный вопрос: почему сливкам общества, и в частности его доченьке Алле, можно нарушать дресс-код и ходить в брендовых шмотках вместо формы, а я всего лишь сменила цвет волос, но прослыла чуть ли не преступницей. Он заткнулся. Видимо, понял, что толку не будет. Махнул рукой и выгнал меня из кабинета».

Пора признать: я считаюсь проблемной — замкнутой, огрызающейся, не участвующей в мероприятиях, словом, новенькой, которую приняли в этот элитный зоопарк «на свою шею» только потому, что папино красноречие и кругленькая сумма, пожертвованная на нужды школы, убедили бы любого.

Но рассказать я хотела не об этом.

Самое главное событие дня случилось еще ранним утром, и только благодаря ему я нашла в себе силы продержаться до конца занятий.

«Дорогой дневник, я еще не говорила тебе, что не могу существовать без влюбленности. Мне постоянно нужно быть в кого-то влюбленной: думать о ком-то, с замиранием сердца представлять фантастические сюжеты нашего знакомства, ожидать чуда, задыхаться от предчувствий и просто ощущать на запястье живой пульс.

Я западаю на музыкантов, актеров, персонажей книг, кино и аниме. Только за этот месяц я переболела парой загруженных, неоднозначных личностей из популярной манги, ну и… Пашей. Да, Паша тут как-то выбивается из общей картины, но он, единственный из всех, реален, и в нем, в отличие от остальных «реальных», мне мерещится наличие души.

Но сегодня я, кажется, снова заболела. И сильно.

Возможно, смертельно…

Утром папа свалил на встречу с поставщиками, а мне пришлось добираться до школы в переполненном сто сорок пятом автобусе. Разъяренная толпа, напирая со всех сторон, внесла меня в салон и накрепко прижала к парню… Я отстранилась, подняла на него глаза, и голова закружилась…

Никогда в жизни не видела таких людей — разве что на гребаных записях концертов из девяностых, ну, или во сне.

Очень высокий — выше меня на полголовы. Круто одетый.

Отпадный парень, похожий одновременно на модель, рок-звезду, актера и маньяка. Вот как.

Автобус резко затормозил, я опять впечаталась в него, а он посмотрел сверху вниз — сначала хмуро, потом заинтересованно, а потом улыбнулся:

— Ух ты, эльф!

Через мое никчемное худое тело словно пропустили разряд тока.

Можешь ухмыляться, дескать, в силу нежного возраста и экзальтированности она преувеличивает, но поверь, на сей раз ты ошибаешься.

Один его взгляд вывернул меня наизнанку и перекрыл доступ кислорода.

Потому что этот парень точно знает, что такое боль и одиночество. Он носит в сердце осколок того же мира, что и я.

За остановку до моей, у «Политеха», парень воткнул в уши наушники и вышел.

А я осталась и теперь схожу с ума.

Мне показалось, что он тоже увидел меня насквозь. Что он знает меня».

Но что толку. Предаваться мечтам я умею в совершенстве.

Откладываю ручку и долго смотрю в окно. На фоне мартовского жуткого заката чернеют трубы ТЭЦ, и мне мерещится, что надвигается что-то ужасное. То, от чего не уберечься, и только тот странный парень смог бы заслонить меня от всего мира своими широкими плечами.

Но каковы шансы увидеть его снова? Они ничтожны.

И мне так больно, что нечем дышать.

***

Никому не говорю, но… Когда мне больно, я предаюсь одному долбанутому занятию — селфхарму.

Все это несерьезно, понарошку, лишь игра.

Потому что если попытаюсь осмыслить то, что делаю, непременно возненавижу себя еще больше и не смогу без рвотных позывов смотреть себе в глаза.

Я знаю, что это гребаное дно, и каждый раз честно борюсь с собой, но неизменно проигрываю.

Вот сейчас я достаю из ящика тупое лезвие и, прикусив губу, провожу им по внутренней стороне плеча. Ноющая, доводящая до тошноты боль тут же заменяет собой боль душевную, заполняет гулкую пустоту в сердце, разгоняет по венам дурной адреналин.

В ушах гудит, стены качаются и уплывают, но я лишь сильнее надавливаю на сталь. Наворачивается первая алая капля.

Реальность наотмашь отвешивает оплеуху, я вздрагиваю, трясу головой и с омерзением забрасываю лезвие обратно в ящик.

Родители, так и не приведшие в действие свои угрозы, на кухне тихонько делятся впечатлениями прошедшего дня. Тикают часы в гостиной. На моем столе остывает душистый чай.

И сейчас я, кажется, даже немного счастлива.

Глава 3

4 марта, суббота

Сегодня выходной, но я не могу усидеть на месте и увязываюсь за папой в торговый центр. Не потому, что хочу быть в курсе его бизнеса, и не ради пересоленной картошки в промасленном пакете, которую обычно не ем. Просто путь в ТЦ пролегает мимо Политеха.

Я во все глаза всматриваюсь в людей на остановке и на подходах к ней, но высокого, умопомрачительного парня ожидаемо не нахожу. В очередной раз уличив себя в глупости и ненормальности, разочарованно отлипаю от окна и прибавляю звук радио.

Папа бросает на меня быстрый сконфуженный взгляд и вновь сосредоточивается на дороге. Но молчание напрягает обоих, и он вздыхает:

— Эль, ты… не обижайся на мать. Она очень за тебя переживает.

— Знаю, — бурчу под нос и пониже натягиваю рукав парки. Под ним зудит и дергает заживающий порез.

Мой молодой, красивый и понимающий папа даже не догадывается, какая глубокая и непреодолимая пропасть пролегает между нами.

Особенно остро я ощущаю это в момент, когда папа возвращается к машине с шикарным букетом белых роз для мамы. Традиционным, еженедельным букетом — символом его любви и преданности.

Получив такой подарок, мама придет в бурный восторг, а я надолго перестану для нее существовать.

Но это не ревность, нет. Это сопоставление фактов и осознание своего места в жизни.

Меня никто никогда не полюбит вот так.

Меня не за что любить.

***

Как и предполагалось, букет действует на маму магически: она кидается к папе на шею, ревет, утирает слезы счастья и лезет целоваться, и мое присутствие становится явно лишним — не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы это понять.

Отваливаю в комнату, переодеваюсь в пижаму, но заняться решительно нечем, и навязчивые мысли о выходках Альки и презрительном взгляде Паши вскрывают на сердце старые раны.

Я слишком явно ищу внимания, и Мамедова, хоть и тупица, интуитивно считала мою уязвимость. А вечно находящийся в центре внимания Паша не станет сочувствовать мне настоящей — до него наконец дошло, что моя прежняя ангельская внешность не соответствовала содержанию.

Что ж, плевать. На них и их мнение.

Задираю фланелевый рукав и удовлетворенно рассматриваю тонкую полоску запекшейся крови на коже.

Но дверь без стука распахивается, и я едва успеваю убрать руку.

В проем вплывает мама с подносом в руках. На нем виднеется окутанная паром тарелка с ужином и книга в потертой обложке.

— Эля. — Мама останавливается у стола и сверлит меня своими жуткими глазами. — Ты прости мне мою бурную реакцию. Ты же знаешь, я тоже была любительницей поэкспериментировать над внешностью, и это принесло мне немало проблем.

Поднос опускается прямо на дневник, и тот остается незамеченным, а во взгляде мамы проступают умиление и ностальгия.

— Я не говорю, что бунт — это плохо. В конце концов, на его почве мы сблизились с твоим отцом. Но тебе я желаю спокойной и правильной жизни без падений и непреодолимых препятствий. Ты же хорошая девочка. Поэтому… ну не усложняй, а?

Ее слова отзываются болью в затылке, и я скриплю зубами. Она настаивает на той самой мимикрии, на двуличии и смирении, а я на дух это не переношу!

— И, вот еще что, — не унимается мать. — Принесла тебе книгу, которую очень любила в юности. Давай заново налаживать контакты?

Мама ободряюще улыбается, но я понимаю намек: хорошо бы мне посидеть в комнате и не портить родителям романтические посиделки за просмотром старого фильма.

— Спасибо, мам. — Забираю тарелку и книгу и тоже изображаю улыбку. — Можешь выйти? Я кое-чем занята.

— Ох, когда же ты успела вырасти… — Она в шутку хватается за голову и, подмигнув, оставляет меня одну.

«Когда ты успела вырасти… — продолжаю я мысленно и в бессилии сжимаю кулаки, — и превратиться в пугало с мешком секретов, которые никогда никому не поведаешь, хотя жаждешь вывалить их наружу и освободиться. И ты будешь вечно прятать свою истинную сущность, чтобы еще сильнее не огорчать родителей.

Ведь ты же, блин, хорошая девочка».

Заваливаюсь на диван и от нечего делать листаю принесенную мамой книгу.

«Сто лет одиночества»^[2].

Ну, круто. Мама знает толк в постиронии.

Цепляюсь за первые строки текста и читаю, читаю, читаю… И вдруг понимаю, что тоскливое, бессмысленное, завернутое в спираль существование героев книги очень напоминает мое.

***

5 марта, воскресенье

Вечер субботы и все воскресенье я живу в странной, серой, тягучей реальности книги, благо домашние по воскресеньям наносят визит тете Лене, и компанию мне составляет только старичок Марс — наш толстый полосатый кот.

Предки возвращаются подшофе, что-то роняют, хихикают и стараются ходить на цыпочках, но в прихожей звонит телефон.

— Да. Да. А что случилось? — раздается папин встревоженный голос, и мама, предвосхищая трагедию, охает.

Окончив разговор, отец сообщает, что в соседнем городе умер Иван Петрович — его двоюродный дядя, о существовании которого я узнаю только сейчас.

Не то чтобы мне не пофиг на неведомого Ивана Петровича — он все равно уже в лучшем из миров, но начинается такая суета, что потревоженный курятник отдыхает.

Мама тут же вживается в роль жены декабриста и, разбудив поздним звонком начальство, просит недельный отпуск за свой счет, папа заказывает билеты на поезд, орет на кого-то в трубку и с грохотом достает с антресолей чемоданы.

Ближе к полуночи родители вспоминают и обо мне: врываются в комнату и заставляют записать их наказы на листочек.

— Эля, ты все поняла? Повтори. Молодец. Мы всего на пять дней.

Аллилуйя! Меня оставляют одну на пять дней!

***

Квартира погружается в темноту и тишину только в половине третьего, но я не могу уснуть.

Включаю настольную лампу и пробую рисовать: без сюжета, по наитию.

Получается занятно. Получается тот самый пятничный попутчик, и, глядя в его нарисованные глаза, я почти забываю, что завтра снова придется переться в гимназию и заставлять себя жить.

Глава 4

6 марта, понедельник, конец второго урока

«Дорогой дневник!

Снег в этом году начал таять в середине февраля и с наступлением марта почти исчез. Естественно, я поверила синоптикам, пообещавшим аномально раннюю весну, и вытащила из кладовки любимые конверсы.

Но с утра на улице подстерегал такой мороз, что уши свернулись в трубочку, а кеды в секунду промерзли насквозь.

Литр черного кофе натощак тут же аукнулся болью в желудке, да еще и радостное, невыносимо яркое солнышко резануло глаза».

— Фригидная, поэму пишешь? — орет Алька со второго ряда, и я от души демонстрирую ей фак.

Слышала, что где-то существуют уникумы, у которых по утрам исключительно хорошее настроение, энергия ключом и миллионы планов. Эти счастливцы с удовольствием бегут на работу, в универ или в школу, и там у них тоже все круто: отличный коллектив, взаимоуважение, важность и нужность.

А я никак не могу справиться с желанием плеваться и убивать.

Мой коллектив, демонстративно игнорируя учителя, занимается своими делами: кто-то шепчется, кто-то в голос ржет, кто-то рисует непристойности на парте. Каюсь: я тоже не в теме урока, но учебник прочитала на десять параграфов вперед и на лабораторке точно не ударю в грязь лицом.

— Литвинова, вы записываете? — Физичка грозно поправляет очки, и я, кивнув, снова хватаюсь за ручку.

От страшного азарта, томления и желания выговориться подрагивают пальцы.

«Да, мой рассказ начался с нытья, но дальше будет такое…

Поскольку родители, гремя чемоданами, в дикую рань умотали на вокзал, мне пришлось добираться до школы на автобусе.

Хотя в надежде еще хоть одним глазком взглянуть на то “чудо” в наушниках, я бы в любом случае поехала на автобусе: мне вдруг стало крайне важно сравнить настоящего незнакомца с его темным, прекрасным образом, застрявшим на подкорке. Успокоиться, выздороветь или окончательно сойти с ума.

В сто сорок пятом было подозрительно немноголюдно — я даже умудрилась занять место у окна и порадоваться удаче, подспудно готовясь к грядущим испытаниям и представляя перекошенную злобой физиономию Аллочки.

Но на следующей остановке, пропустив вперед нескольких бабушек, мое “чудо” нарисовалось в средней двери.

Я не сразу осознала, что вижу его, а когда осознала — задохнулась от восторга. Потом заметила, что парень тоже в конверсах, а еще он, кажется, жутко замерз: нос и уши были трогательно красными. Я пялилась, будто узрела старого друга, бро или божество с крылышками, и улыбалась как помешанная.

Парень поднял глаза, увидел меня и направился прямиком в мою сторону. Сел рядом со мной, а я, в приступе дикой паники, чуть не выпрыгнула в окно.

— Привет, Эльф! — Он широко и светло улыбнулся, и мне показалось, что он тоже рад встрече. Он, черт возьми, меня вспомнил!

А его глаза на солнце сияли таким нереальным, спокойным, не поддающимся определению оттенком моря, что мне захотелось кричать.

Я вспыхнула, потупилась, шумно проглотила слюну и проскрипела в ответ:

— Привет».

Со мной только так и бывает: когда позволяю себе чем-нибудь увлечься, не спать ночами и мечтать о шансе, шанс возникает внезапно и тут же пролетает мимо. А я, все прохлопав, заставляю себя поверить, что возможности не было изначально.

«— Что слушаешь? — Парень кивнул на мои наушники, и я неловко протянула ему один.

“Take me away everyone”^[3] — донеслось из динамика, когда тот поднес его к уху. Символично.

Парень как-то странно на меня посмотрел, вернул наушник и вдруг начал расстегивать свою черную парку. Сначала я не догнала, что он делает, и лишь сильнее вжалась в спинку сиденья.

Но под паркой у него оказалась черная футболка с логотипом Joy Division…

Мать твою, жизнь, что ты творишь! Я бы все отдала за пару часов общения с фанатом этой группы. Мое первое впечатление было верным: у нас синхронно настроены мозги!

Я выругалась и выдохнула:

— Чтоб меня… Нет!

— Да! — Парень снова выдал широченную роскошную улыбку, а я, справляясь с головокружением, намертво вцепилась в ободранный поручень. — Так и знал, что ты любишь хорошую музыку. Респектище тебе от меня лично! Кстати, я Баг. — Он бесцеремонно отцепил мои пальцы от поручня, сжал теплой рукой, но тут же убрал руку в карман, оставив их мерзнуть. — Я играю в кавер-бэнде, и у нас в девять вечера концерт в “Боксе”. Как раз посвященный Кертису^[4]. Ты придешь.

— Нет! — опять проблеяла я. Получилось жалко, и теперь он точно думает, что я идиотка.

Но признаться, что в свои семнадцать я ни разу не была в клубе, потому что не имею единомышленников и друзей, тоже так себе вариант.

— Возражения не принимаются! — Баг кивнул, застегнул парку и проворно поднялся с места. — “Политех” следующая, я выхожу. Ты придешь, Эльф. Поняла? Ты придешь».

Вот черт…

Я была настолько офигевшей, что даже не помню, как ноги пролетели над обледеневшим тротуаром и внесли меня в школу.

Я и сейчас едва дышу, рассматриваю бледные пальцы, вступившие в первый контакт с Багом, и дергаюсь, словно на стул подложили канцелярскую кнопку.

Все складывается просто отлично. Предков нет дома, зато есть деньги, оставленные ими на продукты.

Я знаю, где находится «Бокс». И у меня впервые в жизни появился единомышленник и… друг.

Глава 5

6 марта, вечер

«Может, я сейчас выдам избитую фразу, но жизнь и вправду редкостное дерьмо.

Сегодняшний гребаный день — отличное тому подтверждение.

Ведь я опять замечталась и сдуру поверила, что в кои-то веки мне может повезти.

Да ни фига!..

В преддверии праздника 8 Марта учительница истории подготовила презентацию, посвященную политическим деятелям — женщинам. Вообще-то, презентацию сделала я — вызвалась добровольно, чтобы получить пятерку и закрепить средний балл по предмету. Но об этом, естественно, никто не знал.

Нашу историчку — пожилую и интеллигентную Тамару Ивановну — я очень уважаю. И всегда слушаю раскрыв рот.

Она преподает с тех древних времен, когда школа еще была обычной — советской, общеобразовательной.

Как большинство пожилых людей, Тамара Ивановна плохо владеет компьютером. Зато выбивается из рядов здешних учителей порядочностью, блестящими знаниями предмета и принципиальностью.

Тут надо немного рассказать о скандале.

У Альки Мамедовой есть хорошая подруга Надя Зверева, та еще звезда. Тоже размалеванная, разодетая, наглая и тупая как пробка, но в их тандеме — ведомая. Надя забивала на учебу с самого начала года, то есть с момента, когда я впервые ее увидела, хотя, скорее всего, это началось задолго до нашего знакомства.

Не то чтобы мне не наплевать на Надю и ее прилежание, просто рассказываю, из-за чего весь сыр-бор.

Родители Нади щедро спонсируют школу и взамен ждут особого отношения к доченьке, но Тамара Ивановна наотрез отказалась завышать Надины оценки. И наш зверинец под предводительством Аллочки почти в полном составе ополчился на учительницу.

Перед третьим уроком эти идиоты куда-то спрятали пульт от проектора и чуть не сорвали занятие.

— Ребятушки, верните. Мы с Элиной подготовили для вас чудесный материал, — тихо сказала Тамара Ивановна, и я в очередной раз на собственной шкуре убедилась, что благими намерениями вымощена дорога в ад.

До конца урока в меня летели бумажки, жвачки и оскорбления, а я лишь отстраненно смотрела в окно.

Утренний мороз сменился сильным ветром, наползли густые тучи, пошел мерзостный дождь. Мне хотелось домой. Не в свою пустую бетонную коробку, а туда, где станет легче. Где рядом будет тот, кто понимает, искренне любит и разделяет мои интересы. Где не страшно раскрывать душу. Где весело и легко…

На перемене Надя с Алькой прикопались ко мне по ничтожному поводу, толкнули в угол кабинета и завопили что-то про попутавшую рамсы историчку и мою помощь ей, но я глядела поверх их голов, все в то же окно. А потом устала слушать кудахтанье и просто послала неумных девиц на три буквы.

От удара кулака защипало в носу, пахнуло ржавым железом, заслезились глаза, что-то теплое легко и радостно закапало на темно-синюю толстовку.

Надя и Алька испуганно отшатнулись и юркнули на свои места, а мне пришлось подставить под нос ладонь и в изумлении наблюдать, как она переполняется, и с нее капает теперь уже на пол. Класс молча смотрел на меня.

Паша молча смотрел, и его серые глаза ничего не выражали.

Я сплюнула кровь под ноги, одной рукой поправила рюкзак и вышла.

В туалете сунула голову под струю холодной воды, долго зажимала нос, извела пачку салфеток».

Кошусь в овальное зеркальце возле настольной лампы — в нем отражается двойник вечно опухшего, разукрашенного фингалами алкаша из пятой квартиры.

Переносица отекла, сверху проступил еле заметный синяк.

Круто. Если это перелом, синяки проявятся и под глазами.

Отстиранная от крови толстовка сушится на батарее.

От злости и жалости к себе сводит скулы, душат слезы, но я, стиснув зубы, рычу:

— Не дождетесь! Плакать из-за вас, уродов, я никогда не стану!

***

Встаю, разминаю затекшие конечности и выдвигаюсь на кухню. Не включая свет, выворачиваю кран и выпиваю три стакана воняющей хлоркой воды.

Промзона за окном окутана мраком и точками белых огоньков, по далекому шоссе бегут вереницы автомобилей.

Концерт в «Боксе» вот-вот начнется.

Тишина и одиночество вязнут в ушах.

Бегом возвращаюсь в комнату, к иллюзорному уюту, создаваемому настольной лампой, глажу дремлющего на диване кота, набираю родителям короткое сообщение, что у меня все в порядке, и с ногами взбираюсь на скрипящий стул.

«На чем я остановилась?

Ах да…

Я свалила с занятий.

Пока шла до остановки, парка вымокла под дождем, в кедах хлюпало, капюшон не спасал — с волос потоками лилась вода.

Представляю, какую красоту наблюдали прохожие: синеголовое пугало с окровавленной салфеткой в распухшем носу чешет на остановку, стараясь не наступить в повсеместно вылезшее из-под протухшего снега говно. Собачье и человеческое.

Я думала, что дерьмовее уже и быть не может, но…

В автобусе я забилась в самый дальний угол салона, плюхнулась на отгороженное от всех местечко, этакое “место для хикки”, и даже мокрый капюшон снимать не стала.

Протерла запотевшие очки, засунула в ухо наушник.

В башке не было ни единой мысли: я частенько отключаюсь от мира, когда не могу разобраться в себе.

У “Политеха” двери открылись, и на среднюю площадку ввалились студенты: два парня, высокий и пониже, и девушка, которую высокий бережно обнимал.

И угадайте-ка с трех раз, кем оказался этот высокий парень?!!

Бинго! Это Баг!»

Под нажимом стержня рвется бумага, я матерюсь, переносица нежно похрустывает. Мне не больно. Мне — никак.

«Я наблюдала за происходящим, словно усталый зритель, втыкающий в фильм не с начала.

Ну уж если совсем начистоту, глядя на умопомрачительного Бага и его девчонку, я испытывала глубокое удовлетворение. Вот же оно! Что и требовалось доказать!

— Баг, перед концертом нам нужен допинг! — торжественно возвестил низкий, и пассажиры раздраженно оглянулись. — Предлагаю подбухнуть на базе.

— А бабло есть? — заинтересованно прищурился Баг, на что низкий ухмыльнулся:

— Бабла нет. Но есть баба Лида!

— О, это совсем другой расклад! Дай ей бог здоровья. Значит, Холодос проставляется! — завопил мой красавчик на весь автобус, а девчонка — невысокая, но до зубовного скрежета милая — прильнула к нему всем телом и округлила преданные, щенячьи глазки.

— Зая, поверь, тебе не нужно этого делать.

— Мы слегка, — подмигнул ей Баг.

— Да уж конечно. Опять нажретесь и…

Он не дал ей договорить, наклонился и поцеловал в губы. Долго. Красиво.

Врежьте мне, но…

Когда парень с острыми скулами закрывает глаза с длиннющими ресницами и засасывает кого-то французским поцелуем, художник во мне ловит чистый кайф.

Я смотрела, не в силах отвести глаза…

“…Он скрашивает и заполняет собой чью-то жизнь. Не мою. Но так, как мечтаю я”, — осознание обожгло крутым кипятком.

“But I'm a creep, I'm a weirdo. What the hell am I doing here? I don't belong here” («Но я слизняк, я извращенец. Какого черта я здесь делаю? Мне здесь не место» — цитата из песни «Creep» группы Radiohead), — надрывался Том Йорк^[5] в моем наушнике.

Умирающий от неловкости Холодос все же решился прервать голубков и прочистил горло:

— Ну че, Баг, во сколько встречаемся?

— Созвонимся, — отмахнулся тот и продолжил лизаться со своей девушкой.

Низкий подорвался к спасительной двери, и я — тоже, потому что чуть было не проехала свою остановку».

Тренькает оповещение о входящем эсэмэс — мама и папа желают мне спокойной ночи.

Кисло улыбаюсь изуродованному отражению в зеркальце, и вязкая, ноющая, отравляющая все живое боль подступает к горлу.

Пальцы тянутся к ящичку в столе и, вопреки воплям разума, намертво вцепляются в холодный металл лезвия.

Выливаю в ванну остатки фруктовой пены, пускаю воду, сажусь на пол и прислоняюсь лопатками к прохладному жесткому кафелю.

Задираю рукав, заношу остро наточенную сталь над затянувшейся раной и вызываю новую, мерзкую, жгучую боль.

Из глаз летят искры, тошнота и слабость накатывают волной.

Отщелкиваю лезвие — оно с нежным звоном приземляется в угол и больше не представляет опасности.

Закусив губу, я пялюсь в идеально ровный, белый потолок и часто дышу.

— Жизнь такое тупое дерьмо. Девять вечера. Счастливо выступить, Баг.

Глава 6

7 марта, вторник

Марс как дурной орет за дверью, хотя давно и успешно наловчился ее открывать.

С трудом оторвав от подушки больную голову, водружаю на нос очки и сверяюсь со временем.

Семь утра…

Смиренно выпутываюсь из одеяла, бреду на душераздирающие вопли кота и, обнаружив, что у миски виднеется дно, хрипло сочувствую хитрой скотине:

— Да, шерстяной, это беда…

Насыпаю корм с горкой и, сшибая плечами углы, возвращаюсь в комнату, но в прихожей застываю перед огромным зеркалом и озадаченно чешу репу.

Лицо распухло еще сильнее, переносица посинела. Если это не перелом, то уж точно трещина. Смысл идти в школу?

Чтобы предоставить Альке шикарный повод поржать, а Зорину — состряпать недовольную физиономию?

Там бесполезно искать справедливость: сваливая, я намеренно избегала камер. Если учителя начнут задавать вопросы по поводу моего внешнего вида, одноклассники стопроцентно озвучат версию Мамедовой, что никто меня пальцем не трогал и они не ведают, где я получила по щам.

Моим словам не поверят.

А Зорин, как водится, промолчит.

Вчерашние воспоминания валуном давят на сердце, порез саднит.

Обильно заливаю его папиным одеколоном, заклеиваю пластырем и прячу под рукавом пижамы.

Мой краш, загадочный Баг, влюблен в другую, у меня в очередной раз разбились надежды на лучшее будущее, и дебильных шуточек Мамедовой я точно не выдержу.

Ныряю в теплую кровать, подношу к глазам телефон и пишу нашей классной, Полине Викторовне, что приболела и пару дней отлежусь дома.

***

8 марта, среда

Если не смотреть в зеркало, не оставаться надолго в тишине и ровнее дышать, можно на какое-то время справиться с болью, загнав ее в глубины черной души.

Я вполне весело провожу выходные: сижу на кухне, хохочу над советскими комедиями и ем «Нутеллу» прямо из банки.

В миллионный раз заверяю маму, что все хорошо: я нормально питаюсь, высыпаюсь, и поводов для беспокойства нет.

Глажу Марса, выключаю свет и завороженно смотрю на звезды в темном небе над промзоной.

Несмотря на хлопоты и проживание не в самой лучшей гостинице, папа наверняка подарил маме шикарный букет и трогательно поздравил с Международным женским днем.

Меня с 8 Марта не поздравил никто, кроме родителей.

Вздыхаю, прислушиваюсь к себе и смиряюсь: может, я не такая красивая, как девушка Бага, но я тоже имею право на счастье.

Я упрямо верю, я чувствую, что в мире под этими звездами есть кто-то невероятный и прекрасный… Тот, кто тоже терпит боль, сражается с обстоятельствами и ждет, ждет, ждет… И однажды мы встретимся, чтобы никогда не расстаться.

Я помогу ему все преодолеть, никогда не предам, а он полюбит меня такой, какая я есть.

Сердце сладко сжимается, но в следующий миг за шиворот помоями заливается отчаяние.

— Ты даже себе помочь не можешь, ненормальная.

А мечты — это самообман, не имеющий ничего общего с реальностью.

Глава 7

9 марта, четверг, утро

Мама с папой вспоминают обо мне раньше обычного — звонят в шесть пятьдесят, чем до судорог пугают.

Продираю глаза, отвечаю на звонок, и они набрасываются с поздравлениями:

— Эля, учись на пятерки, не подведи стариков! И пусть в этот день сбудутся все твои мечты! — на фоне маминой болтовни выкрикивает папа, а я молча офигеваю.

Ну да, я же хорошая девочка, ученица выпускного класса, а им принято желать отличных оценок и поступления в вуз, но не в чертову рань…

И тут же припоминаю, что у меня сегодня днюха.

Праздник, который никогда не радовал и, наравне с Новым годом, лишь заставлял острее чувствовать одиночество.

Как любят повторять родители, я — мамин запоздалый подарок на 8 Марта. Довольно хреновый подарочек: депрессивное нечто с синими волосами. Надо было выбросить меня на помойку еще до того, как мне сравнялось шесть лет и я впервые ощутила что-то похожее на вселенскую тоску.

А сегодня мне уже восемнадцать. Клево. Детство закончилось.

Велком ту взрослая жизнь.

Но папа ошибся: ни черта хорошего меня не ждет даже в этот день.

***

9 марта, вечер

«Дорогой дневник!

А у меня есть для тебя занятная история.

Короче, из чувства протеста я все же решила поехать в школу.

Послонялась по сумрачной квартире, собралась с мыслями, зачесала на лицо челку и прикрыла безобразие очками. Побросала в рюкзак учебники и поскакала к автобусу через все то же весеннее дерьмо.

Если кто-то из учителей все же пристанет с расспросами, скажу, что упала вчера во дворе. Благо перед нашим подъездом действительно оборудован лежачий полицейский, через который в потемках падают прохожие и разбивают носы.

В автобусе я встала в середину салона и отвернулась к окну, чтобы никто не пялился на мое разбитое лицо. Егор Летов затянул в наушнике “Вечную весну”, а я, созерцая мерзостные серые пейзажи, проплывающие снаружи, погрузилась в коматоз.

Но ненадолго: через пару строчек песни кто-то легонько пихнул меня в плечо.

— Эльф, привет!

Эмоции взорвались фейерверком прежде, чем я осознала, что это Баг.

Я собиралась улыбнуться, но, подняв глаза, по инерции отшатнулась. Его фотогеничность оказалась изрядно подпорченной: на идеальной губе сочилась кровью подживающая трещина, вокруг одного из нереальных зеленых глаз ровнехонько пролег фиолетовый фингал.

Баг с неменьшим ужасом оценивал повреждения на моем лице, и я начала ржать — давненько мне не было настолько весело.

— Привет! Ты сделал мой день!

Тот нахмурился:

— Кто тебя так отделал?

— О дверь ударилась. А тебя?

— Упал.

Мы замолчали, прекрасно понимая, что сказанные дежурные фразы — гребаная ложь. Подошла кондукторша, и Баг передал ей сотку:

— На два. Ты куда сейчас?

Я пожала плечами и скорбно прохрипела:

— В школу.

— Только не говори, что в сто двенадцатую! Не поверю. Я ее в прошлом году закончил и тебя там никогда не видел.

— Ну, так меня тогда там и не было. Я новенькая…

— Попала ты. — Баг протянул руку с разбитыми костяшками и осторожно убрал с моего лица голубую челку. — Двери там опасные.

Этот жест, наполненный сочувствием, доверием и теплом, стал для меня потрясением.

Вот же он, тот самый человек из моей мечты! Тот, кто терпит боль, сражается с обстоятельствами и ждет, ждет, ждет…

В закружившейся голове смешались все мысли:

“Я хочу доверять именно тебе. Возьми мою жизнь и придай ей смысл. Может, ты тоже этого хочешь?

Пожалуйста, пусть будет так…

Да вот только кого я обманываю? Развидеть его поцелуй с той девочкой и полную зависимость от нее я не смогу никогда”.

— Давай прогуляем? — предложил он, и я все равно задохнулась от иррационального восторга.

Никогда не пропускала школу без уважительных причин, но вдруг захотела соблюсти традицию и хоть раз сделать это. Да и лицо мое… Чтобы не прослыть побежденной, нельзя демонстрировать синяки недругам.

В общем, я согласилась.

***

Мы шли по грязи и выщербленному асфальту, не разбирая дороги и пряча руки в карманах, и разговаривали о любимых группах: с упоением обсуждали песни и факты из биографии кумиров, и я ощущала чистейшее счастье. Еще бы: не каждый день сбываются самые сокровенные мечты!

Я бы все отдала, лишь бы Алька увидела меня рядом с этим парнем и навечно захлопнулась, но ее не заносит в эти края.

Мы набрели на какой-то затерянный во дворах магазин с пошлым названием “Алла”, и я поморщилась от лютого испанского стыда. Однако оказалось, что в нем, забив на распоряжение властей, круглосуточно продают спиртное.

Обворожительно улыбнувшись продавщице, Баг купил две бутылки красного вина и шоколадку “для дамы”. А потом мы подошли к подъезду элитной многоэтажки, подпирающей небеса, и Баг поднес к домофону ключ.

— На Новый год нашел связку в снегу во дворе этого дома, — пояснил Баг, считав мой немой вопрос. — Тут не закрывают служебные люки, и теперь у меня всегда есть место, где можно уединиться, повтыкать сверху на дерьмовую жизнь, помедитировать и тихо набухаться.

В общем, мы поднялись на лифте на последний этаж и вылезли на крышу.

И оттуда было видно весь город, реально весь. Серый, урчащий, вылезающий из слякоти и грязи город: трубы промзон, вышки ЛЭП, домишки спальных районов и даже моя девятиэтажка, отсюда похожая на фишку домино. И на все это безобразие навалилось гнилое серое небо.

Я посмотрела на Бага — он молча стоял рядом. Такой темный и нереально красивый, ну точно — баг.

Потому что посреди этой мерзости он улыбался, и его светлая улыбка никак не вязалась с полумертвым мартовским утром.

А еще потом, что он вообще появился в моей жизни.

Он достал из рюкзака выкидной ножик, ввинтил узкое лезвие в пробку и потянул. Откупорил бутылки, протянул мне одну, подмигнул и чокнулся:

— За тебя!

— За тебя, — быстро произнесла я и сделала огромный глоток.

Вино я пила и раньше: полбокала на Новый год, в компании своих сумасшедших родителей. Но утром на крыше, да еще и с почти незнакомым, слишком крутым для меня парнем — никогда.

Красное полусладкое оказалось клевым, только ноги вмиг ослабели, а Баг отчего-то стал совсем идеальным, ослепительным. У него даже фингал на лице смотрелся красиво — на сей раз без всяких шуток.

Я кинула рюкзак под задницу и села на него. Баг проделал то же самое со своим рюкзаком. И внезапно выдал:

— Зря ты не пришла в “Бокс”. Я ждал.

Я вздрогнула и чуть не захлебнулась от неприлично огромного глотка вина.

— Сам видишь… Дверь. — Его слова выбили меня из равновесия, но причину выдумывать не пришлось: расквашенный нос никуда не делся.

— Ага. А я после выступления тоже “упал”, — засмеялся Баг. — В “Бокс” иногда захаживают очень странные ребята. Словно своих злачных мест им мало. Их телки хотели медляков, а там мы со своим “love… love will tear us apart again…” («Любовь, любовь разорвет нас на куски снова» — цитата из одноименной песни группы Joy Division). Ну вот драка и оформилась. Ох, как жена на меня потом орала…

Шок вдарил в солнечное сплетение, я прищурилась, но мозг тут же любезно подсказал: “Тебе послышалось…”

Баг все также задумчиво взирал вдаль и, запрокидывая голову, глушил вино. Порывшись в кармане, достал мятую пачку и, щелкнув зажигалкой, прикурил сигарету.

И тут я увидела не его пальце кольцо.

Меня мгновенно развезло, руки-ноги вышли из-под контроля, пространство стало призрачным и закачалось, как лодка в шторм. Язык распух и начал жить своей жизнью, голос пропал.

— Баг, эй! Ты чего? Ты реально женат, что ли?! — то ли прошипела, то ли просипела я.

Баг щедро отхлебнул из горлышка, спокойно выдержал мой умоляющий взгляд и кивнул:

— Ну да. Я два месяца как женат. И еще через два стану папашей.

Видимо, я не смогла скрыть глубины своего офигевания, потому что он продолжил:

— Что? Мне восемнадцать, и причина была охренеть какой уважительной. Вот тебе уже есть восемнадцать? Тогда ты тоже можешь хоть курить, хоть спиваться, хоть вступать в брак.

— Фу! Нет!.. — Я попыталась улыбнуться, но, по правде, чувствовала себя выброшенной на берег рыбой.

Вот подстава. Что я вообще здесь делаю?..

— Скажешь, что нужно было думать головой, а не другим местом. Отчасти согласен. Но у нас с женой залет, подкрепленный обязательствами: мы знаем друг друга с раннего детства, вместе учились. Наши предки дружат, и свадьба была только вопросом времени, так что…»

Вот так. Кто-то всегда, всю жизнь одинок. А кто-то уже с рождения чей-то…

Грустно. И привычно.

Он не будет моим. Никогда.

«На глаза навернулись слезы безысходности, принятия и смирения.

Пора завязывать с мечтами, спускаться вниз, и мутный поток привычной серой жизни подхватит меня и понесет через пустоту к забвению.

— Знаешь, а ведь ты прав. Если бы я нашла, как это ни заезженно звучит, родственную душу, я бы тоже не стала ждать. Дай-ка. — Напоследок я протянула руку и забрала у него сигарету. Затянулась, и легкие взорвались от дыма, но мысль, что его губы только что прикасались к фильтру, не дала закашляться. — Мне уже есть восемнадцать. Исполнилось сегодня.

Услышав это, Баг оживился и решил сделать мне подарок. По-моему, он тоже надрался — суетился и настаивал, но подарить ему было нечего. И тогда он задрал рукав своей парки и снял с запястья один из потертых кожаных ремешков, обвивающих все его предплечье.

Мой взгляд на миг зацепился за бледно-розовые продольные шрамы и татуировки, но они быстро спрятались под черной тканью парки.

Баг бережно взял меня за руку и обмотал ремешок вокруг моего тонкого запястья. Его пальцы были холодными и замерзшими, в моих ушах звенело.

Он заметил на моей коже следы застарелых порезов и глухо пробормотал:

— Это нужно делать не так.

Я мгновенно ощетинилась:

— Знаю! Но я пока не собиралась. Честно. Мне просто надо было причинить себе боль. Только не говори мне, что это ненормально, ладно?..

Парень посмотрел на меня так странно — с невыносимой тоской и отчаянием, — что я заткнулась на полуслове.

Он не осудил. Даже не удивился. Немыслимо.

— Ну и как у тебя и такого загруженного придурка, как я, может быть столько общего? — тихо прошептал Баг, и я впала в оцепенение.

Его взгляд прожигал во мне дыры, утягивал в глубины несбыточных надежд, сожалений, боли…

“…Возьми мою жизнь и придай ей смысл.

Но ты же не можешь. Ты не можешь…”

В глазах защипало, я моргнула. Баг отвел взгляд и уставился в далекие серые дали за моей спиной.

А в следующую минуту подался вперед и прижал мою голову к своей груди.

Над нами возвышались выходы лифтовых шахт, телеантенны и мокрые провода, на которых отдыхали голуби и вороны. Баг грел мои руки в холодных разбитых руках, от него пахло чем-то неземным: ноябрем или мартом, сигаретами и морем, и дождем.

Время остановилось. Одиночество отцепилось от меня.

В его кармане зажужжал телефон, но я не реагировала до тех пор, пока его грудь под моим ухом не завибрировала от голоса:

— Да, Машуль. Привет. У нас пар не было. Да, я здесь, недалеко.

Я отпрыгнула от него в одно мгновение, честно. Схватила рюкзак, сказала, что мне пора. А он остался сидеть на крыше с бутылкой и сигаретой. Он только помахал мне и крикнул: “С днем рождения!”»

***

Вернувшись домой, я выпила мамины капли на травах и завалилась спать, а когда проснулась — начала убеждать себя в том, что утреннее происшествие мне просто приснилось.

Но теплый ремешок все еще обвивает мое запястье. Вот он.

Единственный и самый лучший подарок на мое восемнадцатилетие.

Глава 8

10 марта, пятница

Будильник бесцеремонно вторгается в беспокойный сон, тот теряет стройность и норовит отлететь, но я до последнего цепляюсь за невнятные образы и не желаю просыпаться.

За окном все та же серость, клочья туч и вороны, и грудную клетку переполняют сожаления и грусть, похожая на скорбь.

«Баг… Ну почему… Почему?..» — скулит внутренний голос, и горло сводит.

Но вместе с отчаянием по телу разливается едва ощутимое облегчение, заставляющее потянуться до разноцветных искорок в глазах.

Баг женат. Больше нет смысла ковырять эту рану. Сдохните, глупые мечты.

Пора вытирать сопли и возвращаться к своим баранам — в прямом и переносном смысле.

Подношу к носу зеркальце и с пристрастием изучаю отражение: синяки побледнели и подернулись нежной желтизной, отек почти сошел.

И это открытие вызывает бурную радость.

Пожалуй, даже хорошо, что я нахожусь в состоянии вялотекущей войны с одноклассниками: до конца занятий не будет возможности распустить нюни и начать себя жалеть.

Замазываю синяки крутым маминым консилером, надеваю очки, зачесываю вперед челку — если не приглядываться, заметить неладное невозможно. А приглядываться ко мне точно никто не станет.

Надеваю узкие черные джинсы, дурацкую клетчатую форму и парку, и вешаю на плечо рюкзак. Разрушая ботинками небо в лужах, топаю на остановку и намеренно сажусь в автобус другого маршрута — не хочу больше видеть Бага и тревожить больную душу тем, что не может сбыться.

Лучше уж лишних пятнадцать минут прогуляться по Центру.

***

В стенах опостылевшей гимназии ничего не изменилось, у меня же за дни отсутствия в очередной раз рухнул мир.

Вваливаюсь в сумрачный холодный класс, занимаю свой стул и устраиваю рюкзак на соседний. Я нарочно создаю неимоверный грохот, снова ловлю пристальный взгляд Паши и закипаю от раздражения.

Пялиться, посылать явные сигналы, но не предпринимать ничего из того, что могло бы нанести ущерб имиджу… Да катись-ка ты к черту, Зорин!

Алла и Наденька, оглушительно цокая высоченными шпильками и распространяя приторный запах духов, входят следом и тут же подваливают к моей парте:

— Эй, ну че, жива? В следующий раз мы тебя вообще уроем! — Девочки храбрятся перед свитой, но, судя по их бегающим глазкам, капитально обделались в понедельник. Им позарез нужно убедиться, что я не настучала на них кому-нибудь из взрослых, а еще — оценить степень повреждений и масштабы грозящих проблем.

Должно быть, в мое отсутствие сучки дергались от каждого шороха.

И я держу интригу: молчу, не поднимаю голову и вообще не реагирую на их присутствие. Раскрываю учебник и про себя повторяю параграф.

— Ты говорить разучилась, психичка? Или человеческую речь понимать? Кстати, клевый браслетик. Для лесбухи в самый раз, — цедит Алька и ржет как лошадь.

— Рада, что ты в теме! — улыбаюсь и картинно перелистываю страницу.

Серые бездонные глаза Паши вот-вот прожгут во мне дыру, но сегодня это уже не трогает.

***

11 марта, суббота

Ранним утром звонко щелкает замок, раскрывается входная дверь, раздаются грохот чемоданов и ор ошалевшего от счастья Марсика, завидевшего свою настоящую хозяйку.

Попытка уснуть в таких условиях не имеет перспектив, и я водружаю на нос очки. Зевая и щурясь, выползаю из комнаты и тут же оказываюсь в клубке крепких, пахнущих морозом объятий.

Мама и папа поздравляют меня с прошедшей днюхой, вручают букет белых лилий, порываются оттаскать за уши, но я уворачиваюсь. В тупой, детсадовской кутерьме, устроенной родителями в мою честь, я вдруг вспоминаю, как сильно их люблю, и на ресницах выступают слезы. А еще до меня доходит, какие страшные моменты я прожила в одиночестве, и мне хочется рассказать обо всем, что гложет, но я вовремя прикусываю язык.

Мама и папа не замечают мой потрепанный вид. И слава богу.

Квартира оживает: из ноутбука вещает папин любимый политик, мама печет торт, готовит праздничный обед и практикуется в вокале, и Марс восторженно дерет глотку, подпевая ей.

Предварительно замаскировав фингалы, являюсь к столу, и родители наперебой рассказывают о своих приключениях: о почившем дядюшке, обнаглевших, непонятно откуда выискавшихся претендентах на наследство, о безобразной сцене с дележом квартиры усопшего прямо на поминках.

— Зай, ни за что им не уступай! — напутствует отца мама. — У нас вон Эля. Квартира нужнее ей!

Ее слова вызывают первобытный ужас. Одна, в чужом городе, без родной души и без поддержки я ни за что не справлюсь!

— Мам, а если я не собираюсь никуда уезжать? — задаю резонный вопрос, и мама округляет глаза.

— Эль, зря. Там вуз с крутой научной программой, там больше возможностей…

Она смотрит мне прямо в лицо и не видит, что по нему прилетело кулаком. Она никогда меня не видит…

— То же самое вы говорили про гимназию! — Я не унимаюсь, но папа кашляет в кулак, лезет в карман за бумажником и отстегивает мне пятнадцать тысяч тремя оранжевыми банкнотами.

— Девочки, ну не ссорьтесь. Как насчет пополнения гардероба именинницы, м?

Мама с воодушевлением подхватывает идею и вызывается сопроводить меня в торговый центр, но там, к ее пущему расстройству, я выбираю темные мешковатые худи и толстовки, пару джинсов и кеды.

После такого унылого шоппинга мама пьет в кафешке ягодный латте и возмущается:

— Эль, ну почему у тебя такой херовый вкус? Ну хоть раз в жизни оденься как девочка! Я была такой же, как ты, и всего лишь хочу облегчить тебе жизнь…

Я только морщусь.

Мою жизнь никто не облегчит.

А если начну притворяться той, кем не являюсь, окончательно возненавижу себя.

***

12 марта, воскресенье

«Дорогой дневник, знаешь, чего мне отчаянно, до крика, хочется?

Самой малости — найти друзей.

Я мечтаю делиться с ними мыслями, впечатлениями от просмотренных фильмов и прочитанных книг, музыкой и секретами. Мотаться по летним рок-фестивалям и пикникам с ночевкой, напиваться и петь песни, смотреть на звезды и смеяться от души… Но друзей у меня нет.

Ник моей странички “ВКонтакте” — “Lonely alien” (Одинокий инопланетянин), в подписчиках висят фейки, удаленные пользователи или всякие шизики, которые ничего не могут написать мне в личку из-за настроек приватности. Этот аккаунт нужен мне лишь для прослушивания аудиозаписей, коих накопилось больше двух тысяч».

Я достаю из папки чистые листки и начинаю рисовать.

Эта веселая девчонка могла бы быть моей лучшей подружкой — мы бы ночевали друг у друга, гадали на картах таро, обсуждали парней и сериалы и объедались испеченными ею печеньками. Шлялись по кофейням, салонам красоты и магазинам, и она наконец привила бы мне хороший вкус в одежде.

А этот парень был бы моим парнем — надежно стоял за спиной на концертах, защищал от слэмящейся нечисти, спасал от неприятностей и с полуслова понимал. Вечерами мы бы делились наболевшим, новостями и планами, а ночи напролет до одури целовались и умирали друг в друге.

Но этой девчонки нет.

А у нарисованного парня вдруг угадываются знакомые черты, и я с досадой разрываю рисунок на мелкие кусочки.

Этот уже занят. Я схожу с ума, вот незадача.

***

Папа рано лег спать, и мама настойчиво предлагает мне на сон грядущий посмотреть какую-то муть.

Вздохнув, прихожу в гостиную, залезаю в кресло и выключаю свет, но на поверку «муть» оказывается охренестическим фильмом «История странного подростка»^[6].

Временами я подозреваю, что родители специально подсовывают мне фильмы и книжки такого рода — чтобы я училась на чужих ошибках и делала верные выводы.

После финальных титров я чувствую, что из меня вынули душу, и грузиться о своей никчемной жизни сил попросту не остается.

Глава 9

14 марта, вторник

До начала весенних каникул одиннадцатиклассникам предстоит организовать в школе день открытых дверей и отчетный концерт самых талантливых представителей параллели — это ежегодное мероприятие все ненавидят и вечно запарывают, но директор и завучи продолжают упорно настаивать на его проведении.

Поскольку я неплохо рисую, меня, не без сопротивления с моей стороны, подрядили оформлять декорации. Но лучше уж так, чем, обливаясь потом, лажать на сцене и шокировать гостей.

Два дня подряд я с самого утра стою на стремянке и малюю весенние пейзажи.

Ну, естественно, не те, реальные, с плывущим по дорогам дерьмом, а тошнотворно-радостные, солнечные, каких в марте и не бывает.

Остальные однокласснички тоже загружены нашей класснухой так, что доставать меня возможности у них попросту нет.

Они даже начали испытывать ко мне нечто сродни уважению — с блеском в глазах рассматривают мои художества и наблюдают за процессом создания. Исподтишка, пока Мамедова не видит.

Сама она о чем-то перешептывается с верной Наденькой и тычет ей в лицо флешкой.

Мне неинтересно, что они там решают, но за время пребывания в этом зверинце у меня выработался рефлекс быть начеку, и я напрягаю слух.

Оказывается, наши звезды будут дуэтом петь песню собственного сочинения. И называется она «Как прекрасен этот мир».

С этим я бы поспорила, но лишь невесело усмехаюсь.

Для Альки мир, определенно, прекрасен. Ведь ее примитивный мозг не способен на глубокий анализ. Да о чем я — она им вообще не пользуется…

Девочки перемещаются к пульту, их шепот становится громче и превращается в визг, потому что ботаник, исполняющий обязанности звукача, обнаруживает, что флешка с минусовкой не открывается.

На душе становится тепло и радостно.

Неужели раз в жизни карма сработала так, как надо? Получайте расплату за мой нос, тупые овцы!

— Мы ни черта не успеем! — сокрушается красная как рак Зверева. — Мне запись сразу на флешке передали, я больше нигде ее не сохранила… Новый заказ стоит денег. А у меня их пока нет, Аль…

— Надь, тихо, — пытается разрулить ситуацию Алька. — У меня же сеструха в консерватории учится. Она нам поможет. Сбацаем и без минусовки.

— Ну и? — откуда-то снизу раздается печальный голос.

Отвлекаюсь от созерцания благостной картины, свешиваюсь со стремянки и тут же проглатываю язык.

Паша Зорин протягивает мне ведерко с красной акриловой краской и терпеливо ждет, пока я отдуплюсь.

Он только что заговорил со мной! Впервые с тех пор, как я появилась в этой школе.

Спускаюсь, принимаю у него подношение и сдуваю челку со вспотевшего лба.

Я в замешательстве. Недавние грезы о нем еще слишком свежи в памяти, но его бездействие рассказало обо всем намного громче слов. Ему, как и всем остальным, просто плевать на меня, а все эти «гляделки» — не больше чем интерес исследователя к неведомой науке форме жизни.

Мне очень хочется ему нагрубить, сказать, что он обыкновенный трус, но я сдерживаюсь и даже изображаю искреннее желание разобраться с его вопросом.

— В смысле — «ну и»?

— Ты сейчас скалишься, потому что у девчонок проблемы с минусовкой, так? — уточняет он с плохо скрываемой яростью, и я теряюсь.

Явный наезд в его исполнении вынуждает отступить, и от иррациональной обиды щиплет глаза.

Он никогда не собирался становиться мне другом.

Ну почему я такая дура?..

— Э-э… Ты ошибаешься, — отвечаю осторожно, и голос подводит: срывается на хрип. — Мне просто название песни показалось забавным.

Я даю понять, что разговор окончен: отворачиваюсь и старательно малюю цветы уже на уровне лица, но Паша не отваливает — возвышается рядом холодной стеной и сражает ледяным парфюмом.

— А что не так с названием?

Вот черт. Привязался. Не стану же я рассказывать этому идеальному с виду существу о дерьме, плывущем по улицам нашего распрекрасного мира.

— С названием все нормально. Видимо, это со мной что-то не так.

Паша подходит ближе, обхватывает пальцами мое плечо, и я напрягаюсь.

— Я все время смотрю на тебя, Литвинова, и никак не пойму твоей проблемы. Симпатичная девочка, отличница, а постоянно нарываешься, выделываешься, ищешь неприятностей. Всех ненавидишь. Думаешь, что все вокруг уроды, да?

— А это не так? — Я позволяю себе на него посмотреть. Он не знает, куда деть руки и развязно засовывает их в карманы брюк. Неужели весь его апломб лишь для того, чтобы прикрыть волнение?

— Нет, не так… — тихо произносит Паша и отводит бездонные серые глаза.

На секунду мое сердце екает, но я тут же в красках припоминаю, как кровь лилась на пол из моей ладони, а Паша просто смотрел. Бездействовал. И не высовывался, как и прочие, хотя мог помочь.

— Нет. Это так! И ты такой же урод, как и все, — громко и четко произношу я и отхожу от этого так похожего на принца ничтожества.

Глава 10

15 марта, среда, вечер

«Дорогой дневник!

Сегодня меня ожидало настоящее потрясение.

Нет, это даже не потрясение. Это шок, ступор, нокаут и полная отключка…

В общем, нас сняли с двух последних уроков и снова отправили батрачить в актовый зал.

Под саундтрек из любимого мрачного аниме, звучащий в наушниках, я начала рисовать цветущую сакуру. Может, остальные декорации я и украшала из-под палки, но в эту вложу свою душу. Эта будет моей мечтой о весне: о смерти и освобождении, об обновлении и другой жизни…

На периферии слуха угадывалась возня Аллы, Нади и их приспешниц: девочки репетировали и завывали а-капелла какую-то муть:

“Как прекрасен этот мир, ты его мне подари,

Здесь весна и пенье птиц, и звенящие ручьи…”

Ну, кому как.

“Весна уходит. Плачут птицы.

Глаза у рыб

Полны слезами…”^[7] — размашисто написала я под веткой сакуры, и класснуха тут же на форсаже прибежала с противоположного конца зала и одернула меня:

— Литвинова, что за упаднические настроения?.. У нас праздник, если ты забыла.

— Полина Викторовна, это Мацуо Басе!

— Закрась. Это нам не подойдет, — решительно отрезала она, и тут ее лицо озарила душевнейшая, похожая на паралич улыбка. Я даже не подозревала, что классная может так возрадоваться чьему-то присутствию. — Машенька, добрый день!!!

— Здравствуйте!

Я оглянулась, чтобы тоже узреть чудо — обладательницу хрустального голоска, и моя кисточка со шлепком упала на пол из ослабевшей руки.

В дверях стояла та самая низенькая девочка из автобуса, с довольно объемным животом, который я не разглядела тогда под ее свободной курткой, а за ней — Баг.

Прекрасный, расслабленный, сияющий Баг.

Мои мозги закоротило.

Я разглядывала происходящее из-за декорации, словно растерянный зритель, безнадежно опоздавший на начало сеанса.

“Машенька” ангельски улыбалась присутствующим, но Алька в два прыжка подскочила к ней и бесцеремонно утянула к сцене:

— Машут, короче, такие дела: у нас минусовка потерлась. Такую же качественную нам не найти. Мы споем, а ты на слух подбери музыку и подыграй, ладно?

— Здравствуй, Женя! — закудахтала пришедшая в себя Полина Викторовна, направляясь к Багу.

— Жень, а ты нам не подыграешь? — подобострастно пропищала со сцены Алька.

— Здравствуйте, уважаемая Полина Викторовна! Аль, я что, похож на клоуна? — с милой улыбочкой ответил всем сразу Баг.

Оставив попытки осмыслить происходящее, я подняла многострадальную кисточку, поспешно отвернулась к своей сакуре и тихонько взмолилась: “Господи, прошу, пусть он меня не заметит!”

Сколько ни сопротивляйся очевидному, картина в моей тупой голове медленно, но верно сложилась воедино.

Маша — старшая сестра Альки Мамедовой — тоже дочка нашего директора. Женя — он же Баг — муж Маши».

Я не знаю, почему в ту же секунду не умерла.

«Судя по звукам, доносящимся из социума, Маша придвинула к пианино крутящийся стул и принялась наигрывать “Сюиту для фортепиано” Дебюсси, от которой моя мама растекается лужицей. Мама всегда выговаривала мне за то, что в музыкалке я выбрала флейту, а не фортепиано.

Но так, как Маша, это произведение я бы все равно никогда не исполнила, поэтому не следовало даже и начинать.

Алька с Надей тут же завыли:

— Ну Ма-а-аш! Хватит выделываться. Ты нашу песню послушай, у нас времени на репетиции совсем не остается!

Тревожная музыка Дебюсси смолкла, на миг повисла звенящая тишина, и вдруг чересчур близко, прямо над ухом, раздался голос Бага:

— Ух ты, как здорово! Твой рисунок впечатляет!

Я тут же сделала неверный штрих.

— Спасибо…

— Привет, Эльф.

— Привет.

Между нами растеклось опьяняющее молчание. Баг просто смотрел на меня, как на самое дорогое сокровище, и крыша едва не уехала.

— Ну, Женя, рассказывай, как ваши дела? — встряла невесть как оказавшаяся за декорацией Полина Викторовна. — Машенька как? Кстати, это Элина, наша новая ученица. А это Женя Ковалев, наш выпускник.

— Очень приятно, Элина. — Баг протянул мне руку, и я протянула тоже. Мы же вроде как и вправду в тот момент знакомились: раньше я не знала, что у него есть нормальное человеческое имя. Даже не думала об этом.

Он пожал ее и задержал в своей чуть дольше, чем следовало бы. От прикосновения теплых пальцев к запястью пробежал легкий, приятный ток. Его взгляд любовался так явно и искренне, что я едва не увязла в нем намертво.

“Нет. Нельзя. Не вздумай!” — я в ужасе выдернула онемевшую ладонь и опять схватилась за кисть.

— Все нормально, Полина Викторовна, — продолжил Баг как ни в чем не бывало. — Я в “Политехе” учусь, на прикладной математике и электронике, Маня в “консерве”. В консерватории то есть.

Они еще долго трещали с Полиной о том о сем, классная повизгивала и брызгала слюной от восторга, а я намеренно отошла подальше и старалась не слушать их милую беседу. Нет мне никакого дела до семейной идиллии Маши и Женечки…

У меня своих проблем навалом.

Наконец училка вспомнила о манерах и под предлогом подготовки к мероприятию удалилась к сцене послушать Машину версию новостей.

И Баг снова прилип ко мне с непонятными намерениями.

— Значит, Элина? По-моему, родители над тобой жестоко стебанулись, Элина. — Он подавил идиотский смешок. — Лучше оставайся Эльфом!

— Сгинь! — злобно прошипела я.

— Басе цитируешь? Сильно! — все никак не унимался он. Его познания в поэзии отчего-то даже не удивили. Подумаешь, еще одна сближающая нас черта. Жизнь — она та еще садистка.

Девочки на сцене, фальшивя и путая слова, завыли песню про свой прекрасный мир, Маша, импровизируя, довольно легко попала в незатейливый мотив.

Я все надеялась, что Баг отвалит, но он вдруг стал пугающе серьезным.

— Слушай, Эльф, надо поговорить. — Он аккуратно обхватил мои плечи, подтолкнул к нише за декорацией, где воняло сыростью и пылью, и увязался следом.

— Ты совсем с башкой не дружишь, да?! — Я рефлекторно скрестила на груди руки, посильнее нажимая на ребра, под которыми как ненормальное колотилось сердце. — И что же тебе нужно? Я не разбираюсь в колясках, кроватках и подгузниках, если ты об этом…

Баг замялся, посмотрел куда-то сквозь меня и выдохнул:

— Ты есть “ВКонтакте”? Как тебя найти?

Видит бог, я собиралась выйти из-за декорации и прервать наше странное общение, но Баг отступил на шаг и примирительно зашептал:

— Нет-нет-нет, подожди. Мне правда нужно это знать! Очень…

Маша на сцене старательно била по клавишам, сквозь прореху в портьере я видела ее отечное, бледное, немного удивленное лицо. Такое выражение бывает только у беременных и неизменно вызывает желание уступить им нагретое задницей место.

— Нет, Баг. Просто уйди отсюда, ладно? — огрызнулась я, оттолкнув его с пути, и Баг, забив на конспирацию, крикнул:

— Эльф, да подожди ты!.. Пожалуйста!

Я стремглав вылетела из ниши и подбежала к класснухе:

— Полина Викторовна, я все закончила. Могу идти?»

***

Тикают часы, скоро вернется мама.

Уроки сделаны, но я не могу успокоиться и все чаще поглядываю на проклятый ящичек, скрывающий мою грязную тайну.

Мерзкая и аморальная ситуация. Я знаю.

Но продолжаю злиться на Машу просто за то, что она есть.

Я злюсь на ее живот, злюсь на Бага — за смешанные сигналы, за непорядочность, за тупую неосторожность, приведшую его к статусу, до которого нормальные парни созревают годам к тридцати.

Но больше всего я злюсь на себя. Я себя просто ненавижу.

Глава 11

17 марта, пятница

Я словно чем-то серьезно болею — и на сей раз это не красивая метафора.

У меня реально нет сил, нет радости, нет интереса к жизни.

Прихожу домой, валюсь на диван и до наступления сумерек смотрю в потолок с отсветами далеких фонарей.

Сколько ни вдыхай, легкие никак не хотят наполняться воздухом, а ноющая, тупая, вызывающая дурноту боль давит и давит на грудь.

Я не могу забыть его взгляд.

На меня так никто никогда не смотрел.

В двадцать ноль-ноль возвращаются родители, и мне снова приходится проделывать невозможное: изображать «хорошую девочку». Я выхожу к ужину, односложно отвечаю на вопросы о том, как прошел день, старательно пережевываю пищу, киваю и улыбаюсь.

Маме и папе все еще не нравится мой внешний вид, но они почти смирились: не заостряют на нем внимание и прячут глаза. Наверное, винят себя за то, что поговорка про яблочко и яблоню воплотилась в реальность, и они ни черта не смогли с этим сделать.

По утрам я старательно избегаю сто сорок пятый автобус. Папа занят: мотается по точкам и активно пополняет оскудевший за праздники ассортимент цветов и сувениров, и я добираюсь до школы с двумя пересадками.

Дождь сменяется морозом, мороз — оттепелью, оттепель — тучами, и природа за грязным окном вместе со мной офигевает от неопределенности.

Чем дольше я запрещаю себе думать о Баге, тем сильнее немеет под ребрами, ощутимее не хватает воздуха, заметнее дрожат пальцы.

Декорации разукрашены цветами и пейзажами, и в актовый зал меня сегодня не погнали. Но мне все равно приходится зависать в гимназии до пяти вечера: я рассекретила свои способности к рисованию и теперь должна оформить еще и пригласительные для гостей.

Но я даже рада: все лучше, чем выть от бессилия и одиночества в своей пустой комнате.

***

Когда, отбыв повинность, я выхожу на школьное крыльцо, рыжее солнце на темно-коричневом небе уже заваливается к закату.

Я стою и наблюдаю за его очередной смертью сквозь черные ветки деревьев.

Я уже восемнадцать лет из вечера в вечер вижу это и буду видеть до скончания дней. Созерцание заката — единственное, что для меня предопределено…

В спину прилетает грязный снежок, я оборачиваюсь, но вижу только резвящихся малолеток у детской площадки.

— Панк! — верещат они, демонстрируя мне средние пальцы и полное отсутствие мозгов.

Ничего, скоро я покину эту школу и, возможно, этот город.

Мама наседает: настоятельно советует подумать о будущей профессии. По идее, сейчас я должна заниматься предметами, по которым собираюсь сдавать ЕГЭ, а мне плевать. Хочется лишь стоять под умирающим солнцем и перестать существовать вместе с его заходом.

Оно гаснет за крышами домов, и я остаюсь одна в оглушающей тишине.

Завтра все начнется заново. И легче не станет.

Мне под силу сойти с этой адской карусели. Сейчас я пойду домой и помогу себе исчезнуть навсегда. Все просто, и способов сделать это — превеликое множество.

Осознание пробирает до костей ужасом, эйфорией и принятием. Меня некому удержать.

Ну а если так, я пойду до конца.

Эти серые кирпичные стены я вижу в последний раз. Как и этот ржавеющий железный забор, как и эти деревья, как и это небо… Как и эту весну и эту реальность.

Не жалко. Я даже не буду по ним скучать.

Прячу руки в карманы парки и выдвигаюсь в сторону остановки, но тут на крыльце нарисовывается Баг. В джинсах с драными коленями и в расстегнутой куртке, вечно замерзший, с красным носом, едва сошедшим синяком и дурной улыбочкой. Вот что мне делать, а?

— Привет! — обреченно вздыхаю я, и воздух наконец наполняет легкие, провоцируя головокружение.

— Привет. — Баг протягивает мне что-то, что при ближайшем рассмотрении оказывается коротеньким желтым цветочком мать-и-мачехи. — Вот. Дарю.

— Спасибо. — Я принимаю цветочек, словно он — чья-то нежная маленькая душа, и к глазам подступают горячие слезы. — Машу ждешь?

— Вообще-то тебя.

Дыхание снова сбивается:

— Зачем?

— Ну… Допустим, чтобы проводить до остановки.

Он не ждет, что я буду возражать: обхватывает мое предплечье и устраивает на своем. Дальше мы идем под ручку.

Сумерки, тишина, под ногами хрустят скованные вечерним морозцем лужи. Мы шагаем по темной голой аллейке, и дорога ведет нас прямиком в никуда.

Прочищаю горло, но все равно заговариваю не своим голосом:

— Баг, а если серьезно, зачем ты пришел?

Он пожимает плечами:

— Не знаю. Просто хотел погулять с тобой вот так.

Каждое его слово обжигает крутым кипятком, и я взываю к здравому смыслу:

— Баг, ты в своем уме? У тебя беременная жена, а тебе приспичило погулять со мной?

— Да, у меня беременная жена. Все никак не свыкнусь с этим.

— А пора бы.

— Знаю.

Мы подходим к концу аллеи, яркие фары и шум моторов проезжающих машин окончательно нарушают уединение. Баг останавливается и смотрит мне в глаза — долго и пристально, словно пытаясь навсегда сохранить в памяти. Он намного выше и смотрит сверху вниз — из-за моего роста мало у кого из окружающих есть такая возможность. У Бага она есть и вызвала бы у меня привычный дискомфорт, если бы не ощущение, что за его плечами я становлюсь невидимой для всех бед и проблем…

В коконе доверия и уюта отключаются все звуки, кроме громкого стука сердца, и с губ Бага вместе с паром срывается:

— Если скажу, что я с Манькой не по своей воле — совру, как последнее чмо. Я сам настоял на свадьбе, «взял на себя ответственность», так что всю серьезность ситуации осознаю. Прости, Эльф, сам не понимаю, какого хрена нарезаю вокруг тебя круги. Мне просто кажется, что ты держишься за воздух и вот-вот улетишь. В последнее время я из-за этого спать не могу. Мне нужно знать, что ты в норме. Каждую минуту нужно это знать. Ты, главное, не косячь, ладно? Давай будем на связи.

И вот тут-то меня начинает трясти.

Как он догадался? Как сумел выхватить из эфира мой немой крик о помощи?

Слезы горячими ручьями текут по щекам.

Баг подходит ближе и обнимает мои худые плечи, а меня колотит, или это мир трясется и рушится, и земля уезжает из-под ослабевших ног. И даже когда этот приступ сменяется тихим блаженством, тянущим и теплым, Баг все еще не отпускает меня. Я и не вырываюсь.

— Одинокий инопланетянин, — шиплю еле слышно.

— Что?

— Одинокий инопланетянин. Я.

***

17 марта, ночь

«Дорогой дневник! Я не помню, как вывернулась из объятий и убежала из аллеи, как ехала домой, как пролетела мимо родителей, дискутирующих на кухне о политике.

Я хотела сразу включить ноутбук и выйти в “ВК”, но весь вечер просидела рядом с ним, крепко обхватив себя руками и разглядывая черный мертвый экран.

По этой подсказке Баг ни за что меня не найдет. Может, даже и искать не станет.

Но теперь мне хочется узнать, какие еще сюрпризы припасла для меня жизнь.

Ладно, выражусь яснее: я хочу еще немного в ней задержаться».

В красках описав на страницах дневника весь сегодняшний день, откладываю ручку и любуюсь мятым, полуживым цветочком в стакане. Он кажется мне самым совершенным и нежным созданием на земле. Он намного красивее орхидей и роз из папиных магазинов.

Ноутбук я так и не включила. И до утра этого не сделаю.

Глава 12

18 марта, суббота

Мама с отцом с утра пораньше предались традиционному семейному развлечению: делают пельмени и при этом орут друг на друга. От их воплей я просыпаюсь в половине десятого с нарождающейся мигренью и прямо в пижаме шлепаю на кухню.

— Нет, ребенок, ты посмотри, какого размера пельмешечки лепит наша мама? — завидев меня в проеме, вопрошает папа и заговорщицки подмигивает.

— Н-да… — сонно хриплю я, склоняясь над столом и прищуриваясь. — Их даже в очках сложновато разглядеть, мам.

— Оба заткнитесь! Это сибирские пельмени, бестолочи. Бабушкин рецепт. Они и должны быть такого размера! — вопит мама, резкими движениями начиняя фаршем очередной кружочек из теста.

Поняв, что, возможно, переборщил с шуточками и задел мамины чувства, папа тут же вскакивает и целует маму в макушку. Та оттаивает.

Мотаю больной головой и лезу в шкафчик за стаканом.

Интересно, откуда у этих счастливых людей взялось нечто вроде меня? Может, все же имело место усыновление? Это вполне возможно, если не брать в расчет наши с мамой одинаковые жуткие глаза.

Пью ледяную воду из-под крана, тяжко вздыхаю и возвращаюсь под свое уютное одеяло.

***

20.00

«Дорогой дневник!

Родители налили мне пива и отсыпали чипсов.

Не поверишь, они затарились крафтовым пивом и всякими вредными закусками, нашли в Интернете запись финала чемпионата мира по футболу 1998 года и тупо ее смотрят.

Спорят до посинения, звонко чокаются кружками, негодуют и хохочут.

Семейная легенда гласит, что папа всю юность был неформалом — мотался по фестам и концертам, ездил автостопом по городам и весям и вместе с друзьями-музыкантами выступал на улицах. Правда, его обязанности заключались в том, чтобы обойти толпу зевак с шапкой в руках и нааскать денег на пропитание и бухло.

Мама, несмотря на обучение в консерватории, тоже западала на рок-музыкантов и больших оригиналов и вот…

В один из дней судьба свела моих родителей на чьей-то вписке.

Они пришли с разными компаниями, выпивали, общались и смотрели прямую трансляцию этого самого матча. Отец болел за бразильцев, мама — за французов. Болели они очень рьяно, так, что в процессе сцепились языками и даже подрались. А заодно познакомились и влюбились.

Их лавстори продолжается больше двадцати лет. Честно, меня от них просто тошнит.

Но за пиво им респект, его я залпом прикончила.

Кстати, цветочек мой я засушила между страницами дневника, вот он, видите?

“Ку-ку, это я, цветочек…”

Фу, я, кажется, опьянела.

А чем занимаются пьяные одинокие женщины? Ну конечно же, сталкерят, разыскивая своих крашей в соцсетях.

Почему бы и мне не найти страничку Бага?»

***

23.00

«Короче, отчет.

Бага в соцсетях нет. Вообще.

Я выпросила у предков еще пива и, потягивая его, методично просмотрела тысячи страниц Жень, Женьков и Евгениев Ковалевых. Мониторила даже “Одноклассники” с маминого аккаунта (боже, на какую муть она подписана!), но никого подходящего не нашла.

Зато Машеньки Мамедовой и Машеньки Мамедовой-Ковалевой в интернете хватает с избытком. Только в “ВК” целых три странички: старые и действующая. В аудиозаписях у нее легкая музыка, на стене — репосты розовых соплей из женских сообществ, картинки с котятами и толстыми слюнявыми младенцами, в открытых альбомах — фотки на фоне морей, заграничных достопримечательностей и метелок из ненормального количества роз.

Наша Машенька — этакий нежный полевой цветочек: голубые глаза в пол-лица, светлые волосы, идеальная фигура. Была. Сейчас на фотографиях и “сторис”, отмеченных сотнями лайков и восторженных комментариев, она, стоя вполоборота, демонстрирует подписчикам округлившийся живот.

Я захлопываю гребаный ноутбук. Да пошел этот Баг на хрен! Почему я ведусь на его подкаты?»

***

19 марта, воскресенье

Ночью на телефон пришло оповещение:

«Пользователь Yato/Yaboku^[8] хочет добавить вас в друзья».

Страница пуста, на превьюшке — анимешный герой с пронзительными глазами: «Бездомный бог».

Все понятно: очередной фрик. Не забыть бы закинуть его в черный список.

***

Несмотря на дерьмовейший расклад, после прогулки с Багом я чувствую себя легче.

Его слова, пусть даже лживые или сказанные под воздействием каких-либо веществ, все равно вселяют робкую уверенность, что я круче стереотипной красотки Маши и ее тупой сестрицы.

Я знаю, что это меня не красит, но губы растягиваются в довольной улыбочке, а перед глазами неизменно возникает его спокойный, как море, взгляд.

А еще я сшибаю в квартире углы, проливаю чай, роняю ложки и не слышу, что говорит мама — мысли далеко, они все еще там, в темной аллее, в теплых надежных объятиях Бага…

— Элин, ты чего такая рассеянная? — Мама вылавливает меня на кухне и приступает к допросу с пристрастием, но я пожимаю плечами:

— Все в норме. Тебе показалось.

— Не расхолаживайся, ради бога. Включи мозги. Осталась пара месяцев, потом — взрослая жизнь!

— Угу. — Я пытаюсь уйти, но мама усаживает меня за стол, ставит под нос тарелку с завтраком и чашку с капучино и по секрету признается, что квартира, которую делят непонятно откуда взявшиеся наследники почившего дядюшки, на самом деле завещана папе. Видимо, нам предстоит куча судов, но родители намерены вцепиться в нее мертвой хваткой.

— Возможно, ребенок. — Она заводит старую песню. — Что ты, ну, гипотетически, все же захочешь поступать в вуз в другом городе? Жилье придется очень кстати.

Предложение категорически не заходит: в другом городе не будет Бага. Там вообще ничего не будет…

— Не вариант. Я никого там не знаю. Не найду занятия по душе, не найду друзей.

— А здесь они у тебя есть? — Мама давит на больное, и я рычу:

— Есть. Один точно есть!

— Не стоит жертвовать будущим ради одного человека. Только если он не готов сделать то же самое ради тебя.

Я вчистую проигрываю дуэль наших отмороженных, прозрачных взглядов, забираю чашку и отваливаю в комнату.

Влезаю на подоконник, прислоняюсь спиной к холодному откосу и крепко задумываюсь.

Этот город мал, в нем нет ничего, что могло бы изменить мои взгляды на людей и устройство мира. А центром моего мира вот-вот станет Баг — парень, который мне не принадлежит.

Глотаю терпкий кофе, задницу греет тепло батареи.

Промзону вдалеке тихо накрывает идущий стеной снег. Я застряла, у меня нет никаких мыслей о будущем. Только страшное, глухое, немое, слепое предчувствие, что никакого будущего не будет.

Глава 13

20 марта, понедельник, 6.00

Та-дам! Я умираю от похмелья. Такого со мной еще не случалось, но, если в голове грохает кувалда, руки трясутся и чувство вины накатывает вместе с тошнотой — это ведь похмелье, да?

Всего через час настанет пора вставать и собираться в школу, а я даже проспаться не успела.

Положив поверх одеяла учебник, а на него — дневник, грызу кончик ручки и с трудом соображаю, с чего бы начать рассказ о бурно проведенном воскресенье.

Пока воспоминания свежи, я хочу сохранить на этих мятых страницах все до мельчайших подробностей.

***

«Дорогой дневник!

Вчера, сразу после завтрака, я сунулась в “ВК” и обнаружила, что странный незнакомец Yato/Yaboku вместе с заявкой оставил сообщение:

“Эльф, это я”.

В глазах мгновенно потемнело, и сердце подпрыгнуло к горлу. Баг.

Он все-таки меня разыскал! Душа наполнилась мистическим ужасом и ничем не замутненной, детской радостью.

“Оставить в подписчиках”, — первая кнопка подсказывала единственно правильное решение, но я выбрала вторую.

“Добавить в друзья”. Клик.

Как только я произвела эту манипуляцию, Баг появился в сети».

Потягиваюсь до разноцветных звездочек перед глазами и беру телефон. Я все еще не до конца верю в реальность произошедшего и, чтобы снова воочию убедиться, что мне ничего не приснилось, раскрываю наш самый первый виртуальный диалог и внимательно его перечитываю.

«“Привет, Эльф, что делаешь?”

“В окно смотрю. Как ты догадался, что это я?”

“А кто же еще это может быть? С таким-то плэйлистом)))”.

“:)))”.

“Эльф смеется! Офигеть! Хочу посмотреть на это!”

“Обойдешься)))”.

А дальше я чуть не словила инфаркт — потому что Баг опять зашел на запретную территорию:

“Приезжай. Я тебя встречу”.

“Эм… Чего?”

“Мы тут репаем. Гаражи за Политехом. Давай к нам, я тебя на остановке встречу”.

“Думаешь, это будет нормально?”

“Думаю, да. Тут мой друг Холодос, друг Лось — оба клевые чуваки. А еще тут их девчонки”.

Машу он не упомянул, и я поплыла:

“Баг, я не знаю даже…”

“И еще тут пивасик. Много пивасика. Давай, Эльф, прямо сейчас. Жду тебя на остановке”.

Я побольнее ущипнула себя и приготовилась протестовать, но зеленый кружок возле аватарки Yato/Yaboku сделался серым. Баг вышел из сети, и мое “Нет, я не смогу” так и осталось непрочитанным.

Вот черт!

К зеркалу я метнулась на запредельной скорости.

Как всегда, густо подвела глаза черным карандашом, замазала проступающую на месте синяков желтизну и попутно расписалась в собственном бессилии: надо было смотреть уроки макияжа модных блогеров и следить за имиджем признанных икон стиля. Ну да ладно. Ярко-синяя оправа очков и голубая челка все равно скрывают половину моей физиономии.

— Дите! Куда тебя понесло в такой снег! — Мама выглянула из кухни, когда я, ломясь к выходу, нечаянно уронила с полки флаконы с духами, муссами и лаками для волос.

— Я с друзьями гулять иду!

— М-м-м-м… Да?.. — ошарашенно пробормотала она. — Хорошо. Только вернись не позже одиннадцати!

Представляю, сколько раз мама репетировала эту дежурную фразу перед зеркалом. Наконец-то ей выпала возможность ее произнести.

Однако на расспросы о неведомых друзьях маминого участия уже не хватило.

Я же “хорошая девочка” и никогда не доставлю проблем.

***

У подъезда я тут же попала в разгул стихии: дикий мартовский снег закрутился вокруг меня вихрем. Пришлось нахлобучить капюшон, спрятать руки в карманы и ковылять на остановку, нещадно зачерпывая ледяную кашу кедами.

Выбравшись из автобуса, я первым делом увидела полуживого окоченевшего Бага: съежившись, тот стоял под пластиковым навесом с вывеской “Политехнический институт”. Как всегда, нараспашку и без головного убора. Он тоже сразу заметил меня: в два прыжка оказался слишком близко и светло улыбнулся:

— Эльф! Я так рад тебя видеть!

Мне стоило бы ответить, что это взаимно, но все слова разом вылетели из головы и земля закачалась. Впрочем, Баг не принял мое молчание за холодность — мило оскалился, махнул рукой и скомандовал:

— Тут недалеко. Пошли!

Еще пару минут мы, как герои-полярники, бок о бок продирались через снежные завихрения, и неловкость росла вместе с сугробами.

— По-твоему, что я там забыла, Баг? — Я попыталась перекричать налетевший ветер и получила порцию колючих снежинок в лицо.

— Развеешься. Не парься, нет ничего предосудительного в том, что ты по-дружески потусишь с нами, — бодро заверил Баг, стуча зубами.

— Баг, застегнись и надень капюшон! Менингит подхватишь! — взмолилась я, но он искренне развеселился:

— Важным условием для возникновения менингита является наличие мозгов. Мне это не грозит! Мы на месте, Эльф.

Из-за снежной шторы показался кирпичный гараж с полуоткрытой дверцей в железных воротах. Оттуда доносился смех и барабанный ритм. Я замешкалась, и Баг настойчиво подтолкнул меня в спину:

— Там все свои. Обещаю, будет классно.

Как только глаза привыкли к тусклому свету, внутри обнаружилась ударная установка, две гитары, примочка, колонки, микрофон на стойке, старый диван у стены и масляный обогреватель. Обоями в помещении служили решетки из-под яиц. Свисающая с потолка лампочка Ильича освещала присутствующих: мелкого шкета за барабанами — уже знакомого мне Холодоса, парня с тоннелями в ушах, сидящего на подлокотнике дивана, — видимо, Лося и двух девчонок рядом с ним.

Баг завел меня внутрь, закрыл за нами дверь и громогласно объявил:

— Короче, народ, это Эльф. Прошу любить и жаловать.

Знакомство с чужой компанией всегда представлялось мне труднейшим испытанием, но Баг обошелся без церемоний.

Он перешагнул провода и направился к ящику с пивом, девчонки одновременно подвинулись и освободили для меня место на диване.

— Привет! Яна.

— Лада, — представились они, улыбаясь.

— Лось, — махнул мне вышеозначенный, подходя к импровизированной сцене и вешая на плечо бас.

— Хай! Я Ваня, — крикнул из-за барабанов Холодос.

— Привет! Меня зовут Эли… Эльф, — промямлила я и присела на самый краешек.

Баг ударом ладони открыл пиво о подоконник, отдал мне бутылку и снова объявил:

— Ну, хватит х*и пинать! К станку!

Схватил гитару, провел медиатором по струнам и вдруг выдал в микрофон на удивление чистым голосом:

“One baby to another says

I'm lucky to have met you!”

Он пнул примочку, Лось и Холодос одновременно вступили на басу и ударных:

“I don't care what you think

Unless it is about me”^[9].

Во время исполнения песни Баг остервенело бил по струнам, хрипел и еле держался на ногах, его штормило и мотало во все стороны, но музыка, вылетающая из-под его медиатора, звучала завораживающе круто и профессионально.

У меня отвисла челюсть, а в животе затрепетали мотыльки.

На глазах исполнялась моя мечта о красивом и безбашенном парне-бунтаре, о единомышленниках, о тусовке в хорошей компании, где всем пофиг на мой внешний вид и странности. Однако в полной мере осознать происходящее не получалось — сердце колотилось как сумасшедшее, ладони потели.

Пока парни доводили до автоматизма несколько отрывков, девчонки, перекрикивая рев гитар, оживленно общались со мной.

Они пояснили, что в “Боксе” планируется вечер, посвященный группе Nirvana, на котором ребята снова будут выступать. Оказывается, группа Бага отжигает там еженедельно, и чаще всего без происшествий, но, вообще-то, бывает всякое. Рассказали о недавней драке и побеге от ментов, припомнили еще несколько стремных эпизодов из жизни, шутили и смеялись. Я внимательно слушала их, глотала пиво и кивала, как собачка, установленная на торпедо папиной машины. Такой приятный, ненапряжный, приятельский разговор тоже случился со мной впервые.

— Эльф, пей, чего сидишь? — Яна дотронулась до моего плеча. — Смотри, ударник — Холодов Ваня — это парень Лады. У него всегда с собой стремянка. Угадай зачем?

— Зачем? — Пиво брало свое, и я яростно тормозила.

— Чтобы залезать на лесенку, когда они с Ладкой целуются. Иначе не дотягивается! — расхохоталась Яна, и Лада ткнула ее локтем в ребра.

— Заткнись, Яныч! Может, оно и так, зато вы с Лосевым друг другу одинаковые говнодавы покупаете!

Я посмотрела на тяжелые ботинки Лося и точно такие же — на ногах Яны и придвинула свои ноги в черных кедах поближе к дивану. Не хватало еще, чтобы меня тоже начали высмеивать за нашу с Багом одинаковую обувь. Снова приложилась к пиву, и чувство сопричастности теплой волной согрело грудь.

— Ну а Бага ты знаешь, — продолжила Яна. — Баг — он просто ходячее недоразумение. Вымерший вид.

— Ошибка природы, — поддакнула Лада.

“Ошибка природы” в это время сидел на полу и, согнувшись в три погибели над гитарой, менял лопнувшую струну. Он сосредоточился на своем занятии и был так прекрасен, что я невольно залипла. От острого сожаления подступили слезы.

Как по наитию, Баг поднял голову, заметил мой взгляд и подмигнул. Я вздрогнула и густо, позорно покраснела.

— Девчонки, — прошептала я, как только смущение схлынуло. — А что вы думаете про его Машу?

Девочки многозначительно и хмуро переглянулись.

Яна порылась в кармане, выудила оттуда сигареты и закурила.

— А про нее вообще можно что-то думать? Это Баг в ней что-то этакое выискал. Неведомое больше никому.

— Баг — он и есть баг. — Лада тоже потянулась к пачке и щелкнула зажигалкой.

***

В общем, напились мы знатно. Я — так вообще напилась в первый раз.

Господи, как же стыдно. А-А-А-А-А!!!!

Если честно, целостную картину вчерашних событий я пока еще до конца не восстановила: в голове возникают только разрозненные яркие картинки.

Ребята репетировали, мы пили, пели и ржали. Время исказилось, вытянулось и ускорилось. Незаметно все стали родными и близкими, хохотали до слез, братались…

Я крикнула, что жизнь — дерьмо, но мы в тельняшках, задрала толстовку, показала всем свой спортивный лифчик в бело-синюю полоску, и ребята по очереди дали мне “пять”.

Лада пыталась изображать танец живота, но Ваня сгреб ее в охапку и зажал в углу.

Помню, как Баг сидел на полу, прислонившись спиной к радиатору, и пел под гитару красивым голосом:

— …Только шепни: “Пожалуйста”…

Ты — волшебный свет…

И запретов нет…

Только с утра не плачь. — И смотрел на меня. У меня сбивалось дыхание и щипало глаза.

— …Время ушло…

Но, снова пытаясь повторить

Опыты первых фраз,

Я снова тяну за нить.

Трудно смотреть глазам.

Щурясь, ловлю улыбки тех,

Не доверяющих тормозам,

Но кто всех в итоге вытянет

В тот волшебный свет,

Где запретов нет…

Только с утра не плачь.

Веди меня

Дорогой мягких снежных троп,

А цвет седой, такой же белый,

Только уставший.

Держи меня…

Хотя я вряд ли уже побегу.

Нас время трет песком,

И даже куклы становятся старше…^[10]

Просто я знаю эту песню, и Баг, когда ее пел, был таким… Таким… Уставшим, одиноким, потерянным, любящим… Невероятным. Он мне буквально душу вывернул.

А потом он отложил гитару, подсел ко мне, осторожно взял за подбородок и…

Господи, увы мне, увы… Мы лизались с ним на том самом диване несколько часов кряду. Да так увлеченно, что до сих пор болят челюсти. Пристрелите меня, пожалуйста. Просто прибейте меня. А-А-А-А-А!!!»

***

Срабатывает будильник, и мама тихонько стучится снаружи. Быстро прячу тетрадь под подушку, но не успеваю изобразить глубокий сон и рассекречиваюсь.

— Во сколько вчера вернулась? — заглянув, скорее для порядка осведомляется она.

Скрыв одеялом половину лица и возможный перегар, вдохновенно вру:

— В половине двенадцатого, мам. Мы с одноклассниками гуляли по площади. Разошлись в двадцать два пятьдесят, но я не успела: пришлось очень долго ждать такси.

На самом деле мое возвращение состоялось гораздо позже. Было темно, родители спали.

Однако мама верит моей версии событий — улыбается, спрашивает, чего бы я хотела на завтрак, кивает и притворяет за собой дверь.

А я пялюсь в серый потолок, проглатываю огромный ком вины и едва дышу.

В час ребята отправились ночевать к Холодосу, а нас с Багом понесло на прогулку по ночному городу.

Мы шли, крепко держась за ручки, как пара влюбленных подростков. Болтали о разном, заговаривая в один голос, валялись в сугробах, делали «снежных ангелов» и смотрели на звездное небо. Какое-то время, видимо. Потому что в один из моментов Баг заслонил обзор, и мы снова самозабвенно присосались друг к другу. Я порхала среди этих самых звезд.

Господи-и-и-и!!!

Мы целовались даже перед открытой дверью такси — долго и увлеченно, и водитель начал забористо материться.

Я и сейчас пребываю в полном раздрае и состоянии измененного сознания, но в двух вещах уверена на все сто.

Баг — тот, кого я так упорно и безнадежно искала, блуждая в одиночестве и пустоте. И вчера между нами не было никакой Маши.

Глава 14

20 марта, понедельник, 7.20

Дописав до точки, нехотя выпутываюсь из одеяла и ковыляю в ванную, но, проходя мимо настенного зеркала в прихожей, подпрыгиваю от испуга: оттуда на меня взирает такое ужасное нечто, что над головой трубят ангелы апокалипсиса.

Шлепаю себя по лбу и тяжко вздыхаю: увы, это «нечто» — с мешками под глазами, губами, как у жертвы налетевших пчел или неудачной пластики и ярким смачным засосом на шее — всего лишь я.

А бонусом к отпечаткам вчерашнего порока идут головная боль, слабость и тошнота.

Просто блеск.

С трудом проталкиваю в себя завтрак, скрываюсь в комнате, напяливаю форму и куртку, в два слоя наматываю шарф.

К счастью, нам с папой сегодня по пути, и он вызывается подкинуть меня до школы.

Всю дорогу мы слушаем громкую музыку и оживленно болтаем ни о чем, но на прощание папа протягивает мне жвачку и кривится:

— Дитятко, восемнадцать — это золотое время. Но… от тебя так разит!.. Если и одноклассники в той же кондиции, вы уморите бедных учителей.

***

8.00

Мое появление в классе выходит эпичным: охнув, сажусь на стул, грохаю рюкзаком о соседний, разматываю шарф и все отчего-то затыкаются.

— Чего пялитесь? — хриплю и слишком поздно понимаю, что на моей лебединой шее сияет засос. Плевать.

Зато не плевать занозе Мамедовой…

— Внимание, дамы и господа! У нашей психички Литвиновой появился половой партнер! — Ну конечно, она не может упустить шикарный повод поиздеваться: уперев руки в бока, нависает надо мной и прищуривается как змея. — Кто же он? Бомж, алкоголик или такой же забитый ботаник?

Она не подозревает, что говорит про своего новоиспеченного и горячо любимого родственничка, а я впервые ощущаю тайное превосходство и посмеиваюсь про себя. Она больше никогда меня не достанет.

Я вообще частенько задумываюсь, почему Мамедовой так нужно казаться крутой. Наверное, за счет несчастных школьных фриков она компенсирует свое незавидное положение дома. Еще бы: старшая сестра успешнее, умнее, «румяней и белее», положение отца обязывает быть звездой, а еще у них очень влиятельная и строгая мать, и нашего директора в приватных беседах частенько называют подкаблучником.

Что среди этих ужасных людей забыл Баг?..

— Спорим, даже у него на тебя не встало, и бурная ночь прошла за чтением томика Шекспира, да?

— Ага, — рассеянно отвечаю ожидающей реакции Альке и без суеты выкладываю из рюкзака учебник.

Черт, а вот тетрадь я, кажется, забыла…

— И кто же этот несчастный? — продолжает досаждать Мамедова. — Поведай же миру!

У меня сейчас мозг взорвется, а она лезет со своими космически остроумными шутками. Медленно разворачиваюсь к раскрашенной идиотке и невинно улыбаюсь:

— А что, Аль, ревнуешь?

Алька брезгливо кривит темно-вишневые губы и отваливает восвояси.

Краем глаза замечаю, как Паша отворачивается и раскрывает книгу, впрочем, иного от него ожидать не приходится.

***

А на уроках начинаются флешбэки.

…Вот в самый разгар вчерашней пьянки Баг втихаря выключает телефон и не замечает, что я спалила его. И мне радостно оттого, что он сделал это.

…Вот мы сидим на диване в обнимку и вполуха слушаем разговоры ребят. Баг задумчиво теребит подаренный им ремешок и разглядывает мои запястья:

— Я видел твои шрамы — вот эти, а еще — на животе, когда ты поднимала толстовку. Говори, где еще?

Я не собираюсь ничего от него скрывать. Смиренно задираю рукава как можно выше, чтобы он смог лицезреть, чем я занимаюсь в минуты ненависти, позора и слабости.

— Вот. Еще на ногах… Только не надо меня лечить: я осознаю, что это гребаное дно. Но так я переношу жизнь, поэтому просто не лезь…

— Да понимаю я тебя, Эльф! — перебивает Баг, и в его взгляде читается тупая обреченность, хотя лицо остается безмятежным.

— Понимаешь?

Он молча закатывает рукав своей толстовки и отодвигает ремешки, обвивающие предплечье. Кожа под ними искромсана.

«Что же ты делаешь с собой, идиот?»

Я тихонько дую на его шрамы.

…Вот мы валяемся в снегу на каких-то задворках, ночь и тишина укутали мир, все вокруг похоже на сон или сказку, и я признаюсь:

— Баг, я подумываю сдаться: рассказать о своих странностях родителям и показаться психологу. Только вот ума не приложу, как буду сидеть перед ним и на серьезных щах объяснять, что не справляюсь. Да и родителей… расстраивать не хочется. У нас в семье все слишком хорошо, и я не могу не оправдать возложенные на меня надежды.

— А я много раз был у специалистов. — Баг протягивает руку к небу и гладит ладонью далекие звезды.

— И?

— Залог любого успешного лечения — желание самого пациента. Мне не нужен врач. Мне нужен кто-то любящий и понимающий рядом.

Баг странно растягивает слова, он тоже в стельку пьян, значит, завтра не будет стыдно…

— Это могу быть я? — еле слышно шепчу, завороженно разглядывая его темный профиль, и он прикрывает глаза:

— Это могла бы быть ты…

От его фатального тона меня сражает тихая бессильная истерика:

— Баг, вот зачем ты женился? Мы могли бы помочь друг другу! Ну почему ты так со мной поступил?!!

— Эльф! Прости! Но в те дни я тебя не знал.

— А если бы узнал, что тогда? Сбежал бы со свадьбы?

Он задумывается.

— Нет… Нам нужно было познакомиться хотя бы прошлым летом, когда все еще не пошло по…

Его ответ разрывает сердце, но я лишь констатирую факт:

— Понятно. Я опоздала.

— Ты опоздала. А я придурок.

Мы молчим и долго смотрим в бездонное черное небо с холодными точками звезд.

***

Загорается дисплей лежащего на парте смартфона, и я выныриваю из волн своей памяти. Прячу его за учебник и быстро читаю сообщение от Yato/Yaboku:

«Эльф, со мной что-то не так. Я постоянно думаю о тебе».

Кровь приливает к голове и оглушительно шумит в ушах.

— Литвинова! — сквозь густой туман доносится голос физички. — Литвинова, вы с нами? Расскажите собравшимся, как звучит второй закон термодинамики?

Я знаю это чертово правило, но прямо сейчас не могу ухватиться за главную мысль, моргаю и глупо пялюсь на училку.

Класс гогочет. Впервые в жизни мне ставят двойку.

***

Однако чудеса на этом не кончаются: после шестого урока меня нехило удивляет Паша Зорин.

Мирно сижу на подоконнике и жду, когда в гардеробе рассосется толпа, и рядом вдруг возникает наш принц собственной персоной!

Он пристально разглядывает меня дождливыми глазами, мнется, будто на что-то решаясь, и я не выдерживаю:

— Чего тебе, Паш?

— Схлопотала пару? — издевательски блеет он и как-то гаденько улыбается, провоцируя на взаимную агрессию.

— И что? Это вообще не твое дело! — Мой голос осип от вчерашних песнопений, губы распухли, а челюсть болит. Я слегка не в форме, и чистоплюй этим пользуется:

— Ты деградируешь. Сказать, на кого ты сейчас похожа?

Я вперяю в него офигевший взгляд:

— На кого, Зорин?

— На шлюху.

Кровь вскипает в венах. Хочется врезать ему по морде, но это уже ни в какие ворота не влезет. Он — краса и гордость школы, а я — проблемная новенькая. Крайней сделают меня.

Мысленно считаю до десяти, но мамина методика не срабатывает.

— Ты и правда мужика себе нашла? — Паша плотоядно смотрит на мой засос, приоткрывает рот и тяжело дышит.

Повожу плечами, стряхивая неприятное оцепенение, и усмехаюсь:

— Ты лучше у Мамедовой об этом спроси, она держит руку на пульсе и все тебе расскажет.

Его губы растягиваются в самодовольной улыбке, но он не отлипает:

— Слушай, Литвинова, не буду больше ходить вокруг да около. Я могу оказать тебе кое-какую услугу.

— А? — Не понимаю намека, и он возводит очи к потолку.

— Ну… Стараниями Мамедовой все думают, что ты фригидная и больная на голову. Пусть, как ты выразилась, я и урод, но я могу поднять тебя на свой уровень. Замолвлю за тебя словечко, и Мамедова отстанет.