Дорогой Леонид Ильич

Застой и закат

О последних годах и днях жизни главы Советского государства Леонида Ильича Брежнева вспоминать, а тем паче писать трудно и тяжело всякому российскому гражданину, любящему свою Родину. И напротив, охотно глумятся над ним наемные журналюги и пошлые эстрадники: «бровеносец в потемках», «сосиски ср…е» (вместо «социалистические страны»), всякое прочее в том же духе. Да, были и густые характерные брови, и очевидные, весьма неприятные недостатки речи. Но это не забава, а трагедия. Для него самого и страны.

…В Вене состоялось подписание поистине исторического договора об ограничении стратегических вооружений (ОСВ-2). Подписывали Брежнев и президент США Д. Картер. Громыко вспоминал о том:

«…18 июня 1979 года. Дворец Хофбург. Обстановка торжественная. Залы блестят. Они не раз становились свидетелями важных встреч, результаты которых накладывали определенный отпечаток на европейскую историю.

Приближается момент подписания договора. Юристы уже не раз проверили точки и запятые в документе. Упаси боже, чтобы какой-либо неположенный прыжок одной или другой из них исказил смысл важного документа. Ведь его ожидает весь мир.

Церемония происходит в Редутном зале дворца. Оба руководителя делегаций берут ручки, присаживаются поудобнее и ставят свои подписи.

Не успели они еще привстать, как я задаю министру обороны СССР Дмитрию Федоровичу Устинову — мы стоим чуть сбоку — вопрос:

— Как думаешь, расцелуются или нет?

— Нет, — слышу в ответ, — незачем целоваться.

— Не уверен, — ответил я. — Хотя согласен, необязательно прибегать к этому жесту.

Но нас обоих в общем приятно удивила инициатива, которую проявил Картер. Договор скрепился поцелуем — в зале раздались аплодисменты».

Как видно, даже близкие соратники Брежнева, по-доброму к нему относившиеся, посмеивались над его любовью к поцелуям в любых подходящих (и не очень подходящих) случаях. Но бывало и похуже.

Подписанию договора об ОСВ-2 предшествовали переговоры Брежнева и Картера один на один. Переводчик В. Суходрев приводит подробности:

«Тогда Брежнев уже без бумажки ничего не произносил. Беседа один на один заключалась в том, что Брежнев зачитывал подряд заранее приготовленные тексты, плохо воспринимая то, что говорил в ответ Картер. Для того чтобы отреагировать на возможные вопросы, несколько заготовок дали и мне. В случае необходимости я должен был передать их Брежневу. Среди бумаг одна была особой. Все зависело от того, как Картер поставит вопрос: или следовало читать всю заготовку ответа, или только половину. Когда Картер задал вопрос, я зачеркнул в тексте ненужную часть и передал листок Брежневу. Он начал читать и, добравшись до зачеркнутого, обернулся ко мне: «А дальше читать не надо?» — «Не надо», — ответил я и с ужасом посмотрел на Картера и его переводчика, которые внимательно наблюдали за этой сценой, прекрасно понимая, что происходит. Мне стало по-настоящему стыдно».

Тут только можно добавить известную фразу: за державу обидно… Эти «обиды», невольно наносимые дряхлеющим Генсеком своему терпеливому народу, со временем множились, вызывая раздражение.

Да, в памяти нашего народа об этом подписании ОСВ-2 осталось именно такое: нелепые целования, затруднения с чтением бумаг… Так, но объективно-исторически это совсем несправедливо к истинной оценке Брежнева-политика. Ведь договор об ограничении ядерных арсеналов двух сверхдержав был поистине крупным достижением советской дипломатии, более чем на два десятилетия он установил некую передышку в смертельной и уже совершенно ненужной гонке ядерных боезапасов. Это забыто, а память о поцелуях осталась. Ныне, когда Соединенные Штаты по-наглому «кинули» обрезанную Российскую Федерацию с этим самым ОСВ-2, впору бы задуматься над истинной, а не карикатурной оценкой Брежнева во внешней политике.

Но, увы, Генсек порой и в самом деле выглядел почти карикатурно, что с огорчением подмечалось советскими патриотами и вызывало нескрываемое злорадство всех наших врагов. Сохранилось бесчисленное число свидетельств немощного состояния Генсека в его последние годы. Вот мнение сотрудника ЦК В. Печенева:

«Дело в том, что в последние годы жизни Брежнев (и это я видел собственными глазами) и физически, и интеллектуально был не в состоянии руководить партией и страной, тем более руководить единолично. Хотя и публично, и в кулуарах поддерживалась (да и сегодня пропагандируется некоторыми людьми) обратная версия, удобная кое-кому, поскольку снимает с них ответственность. Однако по мере ухудшения состояния здоровья Брежнева (очевидного для всей страны и всего мира) эта версия принимала все более анекдотичный вид. В то же время нельзя сказать, что кто-то вертел им, как хотел, а сам Брежнев вообще перестал играть какую-то роль. Ситуация была более сложной и запутанной, более драматичной для такой великой державы, как наша».

Вот еще свидетельство одного очень осведомленного лица — брежневского охранника В. Докучаева:

«Брежнев страдал недугом. Он плохо говорил и стеснялся этого дефекта, хотя жизнь и положение требовали от него выступлений с длинными докладами. Кроме этого, он еле передвигался и не мог подниматься по лестницам. Все это создавало массу проблем для сотрудников протокола и безопасности. Это видели иностранные представители, посещавшие Советский Союз с визитами, и особенно журналисты, которые буквально охотились за ним, фотографировали его и изучали, чтобы дать свой прогноз о возможной его смерти. Они понимали, что это событие может привести к серьезным переменам в жизни советского общества».

Даже А. Громыко, остававшийся соратником Брежнева и ему даже симпатизировавший, признался в позднейших своих мемуарах, написанных уже после кончины старого Генсека:

«Надо сказать, что в последние два-три года до кончины он фактически пребывал в нерабочем состоянии. Появлялся на несколько часов в кремлевском кабинете, но рассматривать назревшие вопросы не мог. Лишь по телефону обзванивал некоторых товарищей. Для большинства руководящих работников, особенно в Центре, становилось ясно, что силы его на исходе. Не смог он укрепиться в мысли о том, что пора честно сказать о невозможности для него занимать прежнее положение, что ему лучше уйти на отдых. Вполне возможно, что, избрав именно такой путь, он мог бы еще свою жизнь и продлить.

Состояние его было таким, что даже формальное заседание Политбюро с серьезным рассмотрением поставленных в повестке дня проблем было для него уже затруднительным, а то и вовсе не под силу».

Да, Брежнев был уже тяжело болен, да, он плохо контролировал порой свои поступки, да, некоторые из них казались уже тогда, и кажутся теперь, нелепыми и даже анекдотичными. Один из тогдашних брежневских помощников, весьма либеральный А. Черняев, деятель того же «разлива», что и более известные Иноземцев и Арбатов, описал в позднейших мемуарах вроде бы смешной, но весьма печальный случай:

«Александров рассказал такую «историю». Леонид Ильич очень любил смотреть многосерийку «Семнадцать мгновений весны». Смотрел раз двадцать. Однажды, когда в финале фильма Штирлицу сообщают, что ему присвоено звание Героя Советского Союза, Брежнев обернулся к окружающим и спросил: «А вручили уже? Я бы хотел сделать это сам». Рябенко (начальник охраны) стал хвалить актера Тихонова. Другие подхватили. Брежнев прервал их: «Так за чем же дело стало…» И через несколько дней лично вручил Звезду Героя Советского Союза и орден Ленина… артисту Тихонову в полной уверенности, что это и есть Штирлиц. Блатов (другой помощник Брежнева, а потом Андропова и Черненко) добавил: «Вы, Андрей Михайлович, при этом не присутствовали. А я там был сам, на вручении Звезды. И то, что при этом Леонид Ильич говорил, не оставляло сомнений в его уверенности, что все подвиги Штирлица совершил именно Тихонов!»

Мы никак не намерены сплетничать или тем паче злословить в отношении благодушного старца, впавшего в возрастную немощь, однако еще один случай нельзя не воспроизвести для полноты общей картины событий. Осенью 1981 года Брежнев приехал вручать награды в Баку:

«На торжественном республиканском заседании в Баку, посвященном 60-летию Азербайджана, многочисленная свита Брежнева переусердствовала и всучила ему текст выступления, которое он должен был произносить не в этом, а совсем в другом месте и только на следующий день.

В течение нескольких минут Генеральный секретарь старательно, добросовестно, с расстановкой читал написанное, не реагируя на подаваемые из-за кулис реплики. В конце концов его помощник приблизился к трибуне и дернул его за рукав.

— А-а-а? — обернулся Брежнев и, получив комплект совсем другого доклада, улыбнулся в зал. — Я не виноват, товарищи!..

Все не только посмеялись, но даже поаплодировали этой шутке».

За этот случай, произошедший, так сказать, в своем кругу, можно было особенно не переживать. Но вот на Брежнева перед всей страной и миром посыпался непрерывный дождь наград. Начиналось это так:

«Особая волна вручения подарков пришлась на семидесятилетие Брежнева, в конце 1976 года. Иностранные представительства считали своим долгом, зная нравы Генсека, преподнести ему что-то нетленное. Не отставали и местные руководители. Не стану называть весь перечень картин, часов, кубков, дорогой видеотехники и прочих и прочих даров. Да всего я и не знаю. Но о судьбе одного подарка должен сказать. Речь идет о драгоценном чороне — якутском национальном сосуде для кумыса. Якуты решили преподнести Брежневу такой подарок, какой не мог сделать никто. Одновременно он должен был показать возможности Якутии, щедрость этого народа. Чорон изготовил народный художник РСФСР Т. Амосов. Работа над ним кипела не один месяц. Он выточил из редкого по величине бивня мамонта кубок, подготовил места, где должны быть вставлены бриллианты и другие драгоценные камни с серебряными оправами. Пять кристаллов природных алмазов редчайшей чистоты общим весом почти 12 каратов отправили на ювелирный завод для гранения и изготовили оправы. Работу эту вели московские гранильщики, и из пяти камней сделали шесть бриллиантов. Кроме того, из обрезков камней были выточены бриллианты для 12 роз. На московской ювелирной фабрике изготовили три ножки для кубка и пластинчатый обруч. Отлили из серебра шесть фигурных оправ, в которые было вставлено по бриллианту. В трех верхних оправах между бриллиантом и розами вставили по два альмандина — красных драгоценных камня. Чорон вручал Брежневу Г. Чиряев — первый секретарь Якутского обкома КПСС. На выставке подарков, как мне говорили, чорона не было. Брежнев отвез его домой».

Это свидетельствовал опытный в кремлевских делах В. Прибытков. А вот интересное сообщение сотрудника Президиума Верховного Совета Ю. Королева, когда Брежнев уже во второй раз сделался там Председателем:

«В обязанности Президента входило награждение. И раньше Леонид Ильич любил эту церемонию, а теперь она, по общему мнению, превращалась в чудовищную вакханалию. Награждали все, вся и всех и по любым поводам. За то, что задание выполнено, и за то, что оно перевыполнено; за начало выполнения задания, за то, что «проделан важный этап», за достигнутые «определенные» результаты и за то, что имеются успехи (тогда же появилось выражение «недоперевыполнение»). Любые формулировки подходили, чтобы отметить юбилеи, наградить руководителей партийных, советских органов, министров, зарубежных деятелей. Потрясающе выглядели миллионные награждения орденами и медалями в связи с окончанием первого года пятилетки, самой пятилетки, началом следующей пятилетки.

«Известия» печатали убористым шрифтом многостраничные списки; их присылали из министерств, из республик, краев и областей, согласовывая с местными «вождями». Общий список кандидатов бегло просматривался в отделах Центрального Комитета; пытались соблюсти баланс по регионам, отраслям, наградам. Наконец, бумаги приходили в наш Отдел наград.

Тут же начиналась работа (очень срочная и важная), мобилизовывались десятки специалистов из министерств и ведомств, которые прочитывали эти не поддающиеся нормальному восприятию списки, находили «двойников», «тройников», то есть людей по два-три раза представленных к награждению разными знаками отличия в разных разделах проекта. Вносились исправления, потом по уже принятым указам принимались новые поправки. Было это одной из главных функций аппарата в брежневский период.

Особое значение придавалось процедуре вручения орденов, дипломов. Церемония была пышной, торжественной. Награды получали герои — космонавты, писатели, ученые, секретари обкомов. Присутствовал и «народ»: уже рано утром работники аппарата наполняли зал, готовились аплодировать. Все снимала кинохроника, показывали по телевидению.

Раскрою немного «кухню» изготовления речей при вручении орденов и медалей. Вообще-то «болванки» приветственных речей на все случаи жизни были уже заготовлены и размножены и даже заведена на них небольшая картотека. И все же…

— Что-то такое я где-то уже говорил. И о волжских богатырях, и о героях целины, или я ошибаюсь? — интересовался Председатель.

Но никто не решался сказать, что речи эти в одно ухо входят, а в другое выходят, не оставляя следа (только, может, у самого Председателя). Поверьте, подготовка таких текстов была поистине сизифовым трудом — изо дня в день одно и то же, но с обязательной новизной».

Если бы «президент» Брежнев только награждал других! Нет, он сам до страсти любил получать награды — любые, всякие. Вскоре, не встречая противодействия или даже возражений, это превратилось у него в нечто болезненное, почти маниакальное. Сильно раздражало народ, а Вооруженные Силы особенно, его пристрастие к высшим воинским званиям и военным наградам. И это в сугубо мирное время?

В мае 1976 года Министерство обороны направляет представление в ЦК КПСС о присвоении Генеральному секретарю ЦК КПСС, Верховному Главнокомандующему звания Маршала Советского Союза. Естественно, Брежнев тут же им становится… Но маршальский мундир украшают ордена… И они посыпались как из сказочной корзины. Брежнев не чувствовал и не понимал сомнительности своего положения, а ему о том не говорили.

К маршальскому мундиру одна за другой прикреплялись Звезды Героя Советского Союза — высшей награды страны. В 1966, 1976, 1978, 1981 годах он был «удостоен» звания Героя Советского Союза и еще раньше, при Хрущеве, стал Героем Социалистического Труда. Звездопад орденов на старческую грудь больного Генсека продолжался до последних дней жизни.

Немаловажен тут вопрос, а что товарищи Брежнева по Политбюро, ответственные руководители государства, они что, не видели пагубности подобного поведения Генсека? Несомненно видели, но все они помнили о судьбе не только брежневского соперника Шелепина, но и близких ему когда-то Полянского и Подгорного. И помалкивали, блюдя свои личный покой и властное положение, которое так ценили.

Впрочем, отдельные осторожные попытки предпринимались. Помощник В.В. Щербицкого Я. Врублевский поведал такую историю про своего шефа. Он «однажды рассказал о том, что во время пребывания в Варшаве (Брежнев возглавлял делегацию КПСС на съезде ПОРП) в неофициальной обстановке, в резиденции, где они разместились, состоялась необычная беседа.

— Я деликатно, — подчеркнул В.В., — завел разговор о том, что годы идут, сил не прибавляется, пора, видимо, подумать о переходе на покой.

— Да ты что, Володя, — обиделся на меня Леонид Ильич, даже слезы на глазах выступили. — Не ожидал я этого от тебя…

— Больше, — вспоминал В.В., — к этому вопросу я не возвращался. Брежнев в отставку уходить явно не собирался».

Совершенно немыслимая вакханалия началась вокруг вышедших в конце семидесятых годов воспоминаний Брежнева. Очень выразительно рассказал о том В. Чазов:

«В принципе нет ничего зазорного в том, что руководитель такого ранга, как Брежнев, издает мемуары — он многое видел, встречался со многими интересными людьми, он непосредственный свидетель важнейших событий в жизни страны и мира. Вопрос только в том, как создаются эти мемуары, какой характер они носят и как они воспринимаются. Мемуары Брежнева создавались в период, когда у него в значительной степени отсутствовала способность к критической самооценке и когда карьеристы и подхалимы внушили ему веру в его величие и непогрешимость.

Над мемуарами трудилась группа журналистов, среди которых я знал В.И. Ардаматского и В.Н. Игнатенко, работавшего затем помощником президента М.С. Горбачева по связям с прессой. Воспоминания, может быть, представляющие интерес с точки зрения оценки истории, в литературном отношении оказались серенькими и скучными. Но и это было бы полбеды, если бы не созданная ответственными работниками ЦК обстановка своеобразной истерии вокруг книги, вызвавшей обратную реакцию в народе. Воспоминания читались по радио и телевидению, изучались в школах и институтах, в системе партийного просвещения. Те, кто заронил в сознание больного Брежнева мысль об издании мемуаров в том виде, в котором они были опубликованы, сыграли с ним злую шутку. Брежнев воспринимал весь ажиотаж как истинное признание его литературных заслуг. Да и как было иначе воспринимать человеку с пониженной самокритикой высказывания, например, секретаря правления Союза писателей СССР В.А. Коротича, являющегося сегодня редактором журнала «Огонек», опубликованные в журнале «Политическое самообразование»:

«Воспоминания» Леонида Ильича Брежнева — книга удивительно своевременная. Впервые изданная в дни, когда вокруг советской страны особенно энергично возбуждали целый океан недружелюбия, когда все те силы, что до сих пор еще не простили нам Октябрь, стремились в очередной раз скомпрометировать и унизить завоевания Революции, вышла честная и точно адресованная книга Леонида Ильича Брежнева, сразу же прозвучавшая на весь мир!..

…На наших рабочих столах лежит новая, очень злободневная и точная книга Леонида Ильича Брежнева. Адресованная нам с вами, она не случайно вызвала такой интерес во всем мире. Глава наших государства и партии с самого начала вспоминает свой жизненный путь; уроки этого пути поучительны и незаурядны».

Очень интересное сообщение! Брежневскую страсть к славословию поддерживали вовсе не Суслов с Кириленко и Андроповым (те, кстати, насчет чинов и наград вели себя весьма сдержанно). Вовсю зато кадили больному старику карьерные писателишки, в особенности из будущих перестройщиков. Услужливый советский стихотворец Коротич из их числа. И проклиная потом Советскую власть, его вскормившую, хоть бы словечком покаялся: грешен, восхвалял Брежнева… Книгу толстую выпустил о себе, но там места для таких слов нет.

Да что там мелкий поэт и сомнительный украинец Коротич, кто его сейчас помнит! Молчат о своих околобрежневских грешках личности куда более известные. Осведомленный партработник В. Печенев сообщил недавно, что именно любимейший помощник Брежнева — Александр Бовин, не слезавший в недавнее время с московского телеэкрана, являлся автором «наиболее ярких лозунгов брежневского времени: «Экономика должна быть экономной!», «Мы встали на этот путь и с него не свернем!» и т. д. и т. п. Во всяком случае, находясь в минуты отдыха в веселом, бодром состоянии духа и своего мощного тела, Саша любил говорить, показывая на зеленое, многотомное собрание сочинений Л.И. Брежнева: «Это — не его, а мои лозунги читает по вечерам советский народ на сверкающих огнем рекламах наших городов!» Это, правда, не мешало ему же позднее, во времена перестройки и гласности, упрекать Брежнева (!) в том, что тот в последние годы жизни склонен был к сооружению себе пьедесталов и т. п. Побойся Бога, Александр Евгеньевич, ведь мы с тобой знаем, кто и как их сооружал?!

Что ж, теперь все о том знают. Вся страна и весь народ. Но бывший посол в братском Израиле тоже повиниться в грехах своих не торопился. Или думал, мы об этом не вспомним? Зря…

Мы здесь описали и даже упомянули малую часть наградных и подарочных потоков, коими был отмечен Брежнев. Эту тему любили размазывать желтые журналюги, мы этим заниматься не станем. Да, это бросалось в глаза, раздражало в равной мере и народ, и советский правящий слой, именуемый тогда как «партийный актив». Люди чуть ли не открыто смеялись над главой государства и Верховным Главнокомандующим по Конституции. И напомним еще раз — многочисленные Арбатовы — Бовины помалкивали. Им не нужно было укрепление и развитие могучей Советской державы, скорее наоборот.

И в семье, которую так любил Леонид Ильич, все оказалось не слава Богу. Виктория занималась только домашними делами, дочь и сын лишь огорчали отца, тесть и брат тоже, племянница тоже… И друзей не осталось, только приближенные царедворцы.

Скромный работник с Украины с горечью писал о той поре:

«Я вспоминаю две фотографии. Первая — во время Парада Победы на Красной площади, здесь генерал-майор Брежнев вместе с командующим во главе сводной колонны своего фронта. На груди молодого политработника гораздо меньше наград, чем у других генералов: два ордена Красного Знамени, орден Красной Звезды, орден Богдана Хмельницкого и две медали. Уж не в этом ли кроется загадка синдрома орденомании позднего Брежнева? И вторая — дряхлая фигура Брежнева в маршальском парадном мундире, увешанном, точно иконостас, многими десятками орденов и медалей. Всего их насчитывалось около 200».

Тяжелое телесное и духовное состояние Брежнева усугубилось различными несчастиями, которые с ним случались со зловещей постоянностью. Об одном таком случае расскажем подробно со слов его охраны.

«Весной 1982 года произошли события, которые оказались для Леонида Ильича роковыми. Он отправился в Ташкент на празднества, посвященные вручению Узбекской ССР ордена Ленина.

23 марта по программе визита мы должны были посетить несколько объектов, в том числе авиационный завод. С утра, после завтрака, состоялся обмен мнениями с местным руководством. Все вместе решили, что программа достаточно насыщена, посещение завода будет утомительным для Леонида Ильича. Договорились туда не ехать, охрану сняли и перебросили на другой объект.

С утра поехали на фабрику по изготовлению тканей, на тракторный завод имени 50-летия СССР, где Леонид Ильич сделал запись в книге посетителей. Управились довольно быстро, и у нас оставалось свободное время. Возвращаясь в резиденцию, Леонид Ильич, посмотрев на часы, обратился к Рашидову:

— Время до обеда еще есть. Мы обещали посетить завод. Люди готовились к встрече, собрались, ждут нас, нехорошо… Возникнут вопросы… Пойдут разговоры… Давай съездим…

…Мы знали, что принять меры безопасности за такой короткий срок невозможно. Что делают в таких случаях умные руководители? Просят всех оставаться на рабочих местах. Пусть бы работали в обычном режиме, и можно было никого не предупреждать, что мы снова передумали и высокий гость все-таки прибудет. Здесь же по внутренней заводской трансляции объявили: едут, встреча — в цехе сборки. Все бросили работу, кинулись встречать.

Мы все-таки надеялись на местные органы безопасности: хоть какие-то меры принять успеют. Но оказалось, что наша, московская, охрана успела вернуться на завод, а местная — нет. Когда стали подъезжать к заводу, увидели море людей. Возникло неприятное чувство опасности. Рябенко попросил:

— Давайте вернемся?

— Да ты что!

Основная машина с Генеральным с трудом подошла к подъезду, следующая за ней — оперативная — пробраться не сумела и остановилась чуть в стороне. Мы не открывали дверцы машины, пока не подбежала личная охрана.

Выйдя из машины, двинулись к цеху сборки. Ворота ангара были распахнуты, и вся масса людей также хлынула в цех. Кто-то из сотрудников охраны с опозданием закрыл ворота. Тысячи рабочих карабкались на леса, которыми были окружены строящиеся самолеты, и расползались наверху повсюду, как муравьи. Охрана с трудом сдерживала огромную толпу. Чувство тревоги не покидало. И Рябенко, и мы, его заместители, настаивали немедленно вернуться, но Леонид Ильич даже слушать об этом не хотел.

Мы проходили под крылом самолета, народ, наполнивший леса, также стал перемещаться. Кольцо рабочих вокруг нас сжималось, и охрана взялась за руки, чтобы сдержать натиск толпы. Леонид Ильич уже почти вышел из-под самолета, когда вдруг раздался скрежет. Стропила не выдержали, и большая деревянная площадка — во всю длину самолета и шириной метра четыре — под неравномерной тяжестью перемещавшихся людей рухнула!.. Люди по наклонной покатились на нас. Леса придавили многих. Я оглянулся и не увидел ни Брежнева, ни Рашидова, вместе с сопровождавшими они были накрыты рухнувшей площадкой. Мы, человека четыре из охраны, с трудом подняли ее, подскочили еще местные охранники, и, испытывая огромное напряжение, мы минуты две держали на весу площадку с людьми.

Люди сыпались на нас сверху, как горох.

…Леонид Ильич лежал на спине, рядом с ним — Володя Собаченков, с разбитой головой. Тяжелая площадка, слава Богу, не успела никого раздавить».

Брежневу шел семьдесят шестой год, последний год его жизни. И нельзя не отметить его мужество и хладнокровие во время всей той ужасающей передряги. И еще немаловажное: обычно в подобных случаях начальники ужасно раздражаются на своих подчиненных, ища среди них якобы виновников, щедро раздавая наказания и взбучки. У Леонида Ильича — ничего даже отдаленно похожего. Он мужественно пережил этот тяжелый случай, проявив достойную выдержку и спокойствие.

19 января 1982 года у себя на даче вдруг застрелился давний приближенный Брежнева Семен Цвигун, зампред КГБ. Был он здоров и крепок, не пил и прочими слабостями не отличался. Почему — до сих пор точно не ясно, однако понятно и то, что кадровые сотрудники органов от несчастной любви не кончают с собой. Отметим другое: в официальном некрологе подписи Брежнева не было… Серьезный знак. Видимо, Цвигун чем-то провинился перед Генсеком, а ведь долгие годы был на Лубянке его доверенным лицом. Изменил, запутался?..

29 января того же 1982 года похоронили на Красной площади Суслова. Несмотря на мороз и ветер, Брежнев всю долгую траурную церемонию отстоял на трибуне, даже прощальное слово сказал. У него с покойным никогда не возникало близких отношений, но доверял он ему полностью. Кого теперь поставить на руководство идеологией? Решение Брежнева в этом важнейшем вопросе выглядело неожиданным: преемником Суслова стал Андропов, освобожденный от обязанностей главы КГБ.

Здесь надо затронуть такой немаловажный вопрос: задумывался ли Брежнев о своем наследнике? Есть сведения, что да, думал и решил.

Почему-то распространено мнение, что именно волею Брежнева наследником его в Кремле сделался Андропов. Скажем сразу, такое никак не подтверждено документально, а наблюдения и свидетельства имеются самого противоположного толка. На майском (1982 г.) Пленуме ЦК Андропов снова был избран секретарем — якобы на место покойного Суслова, хоть это нигде не объяснялось. Пост главы КГБ он оставил, а назначен туда был глава КГБ Украины В. Федорчук — кадровый офицер, потом генерал органов. Это был не человек Андропова, тот держал киевского начальника в тени, зато Брежнев его хорошо знал, часто отдыхая в Крыму, где Федорчук его по должности опекал. Андропов возглавил все идеологические отделы ЦК, как было при Суслове, но власть над охраной Кремля, спецсвязью и прочим утратил.

Теперь приведем сведения, сообщаемые словоохотливым М. Горбачевым в его очередных воспоминаниях, опубликованных уже в 1995 году. Там он как раз касается вопроса о «престолонаследии»:

«Один из работников, помогавших Брежневу, поведал мне однажды следующий эпизод. Приехал в очередной раз к Леониду Ильичу Щербицкий. Долго рассказывал об успехах Украины, а когда стали расставаться, довольный услышанной информацией, Брежнев расчувствовался и, указав на свое кресло, сказал:

— Володя, вот место, которое ты займешь после меня. Шел тогда 1978 год, Щербицкому исполнилось 60 лет. Это была не шутка или минутная слабость. Леонид Ильич действительно питал к нему давнюю привязанность и, как только пришел к власти, сразу вытащил Щербицкого из Днепропетровска, куда его отправил Хрущев, добился назначения Председателем Совмина Украины, а потом и избрания членом Политбюро — в пику Шелесту и для уже предрешенной его замены».

Да, конечно, Горбачеву можно верить весьма условно, да, он никогда не был близок к Брежневу, почему и ссылается не на него самого, а на кого-то, ему «помогавшего». Так, но Горбачев был внимательный собиратель кремлевских сплетен и что-то мог услышать. А писалось все это, когда и Брежнев, и Андропов, и Щербицкий уже скончались, а сам «воспоминатель» давно пребывал в полной отставке.

К счастью, имеется еще одно, гораздо более надежное свидетельство — от столичного первого секретаря и члена Политбюро В. Гришина. В отличие от провинциала Горбачева он-то отлично был осведомлен о всех кремлевских планах и слухах о них. Андропов, готовя себя в «наследники» Брежнева, заблаговременно начал тайное наступление на московского градоначальника. Тот был деятель положительный (его подчиненные не совсем) и очень авторитетный. Позже Гришин писал об Андропове:

«Повысилась роль, место КГБ в системе государства. Они стали активнее проявлять себя в делах охраны страны, в выработке ее внутренней и внешней политики. Однако в партии и народе повышение их роли и влияния в значительной мере воспринималось со страхом, боязнью попасть в поле зрения органов госбезопасности и, следовательно, с возможными осложнениями по службе, ущемлением некоторых прав (поездки за границу, продвижение по работе и др.) и даже привлечением к уголовной ответственности, ссылкой и высылкой из страны с лишением советского гражданства».

В свете вышесказанного перемещение Андропова убедительнее выглядит как устранение его с ключевого поста в государстве. И назначение председателем КГБ Федорчука это подтверждает. Оно было чрезвычайно многозначительным. Вернемся к книге В.В. Гришина:

«В. Федорчук был переведен с должности председателя КГБ Украинской СССР. Наверняка по рекомендации В.В. Щербицкого, наиболее, пожалуй, близкого человека к Л.И. Брежневу, который, по слухам, хотел на ближайшем Пленуме ЦК рекомендовать Щербицкого Генеральным секретарем ЦК

332

КПСС, а самому перейти на должность Председателя ЦК партии».

В.В. Гришин пишет: «по слухам». Но вот свидетельство более определенное. Иван Васильевич Капитонов (при Брежневе он был секретарем ЦК КПСС и занимался партийными кадрами):

«В середине октября 1982 года Брежнев позвал меня к себе.

— Видишь это кресло? — спросил он, указывая на свое рабочее место. — Через месяц в нем будет сидеть Щербицкий. Все кадровые вопросы решай с учетом этого.

Вскоре на заседании Политбюро было принято решение о созыве Пленума ЦК КПСС. Первым был поставлен вопрос об ускорении научно-технического прогресса. Вторым, закрытым — организационный вопрос. Но Брежнев внезапно умер, и «организационный вопрос» поставлен не был…»

Также неясно было, изменилось ли положение Черненко. Вся Москва говорила, что после кончины Суслова он самовольно занял его кабинет. Он стал вмешиваться в идеологию, хоть и по второстепенным вопросам. Словом, густой туман опустился тогда над Москвой, а реальных обстоятельств мы не ведаем и по сию пору. Тогда, как и сейчас, я полагаю (как многие мои товарищи), что Брежнев переиграл Андропова, дав ему огромное аппаратное поле в ЦК, но… оставив ли ему КГБ?.. Теперь ясно, что в планах Брежнева просматривается именно осторожное отстранение Андропова от мощного лубянского ведомства. Но не прошло и полгода, как самого Леонида Ильича не стало. И Щербицкий не успел стать его наследником. Теперь можно твердо сказать — к великому несчастью для всего нашего народа.

Здесь необходимо еще раз вернуться к роли Константина Устиновича Черненко в последние годы деятельности Брежнева. Нет, он не предполагался в его наследники, у Генерального, как уже говорилось, были иные тут намерения, да и сам Черненко, лишенный властолюбия, в верховную должность не рвался. Бесспорно одно: он был не только соратником своего давнего шефа, но и его верным другим. Впоследствии судьба все же вынесла его на пост Генсека — у наследников Брежнева после кончины нелюбимого ими Андропова просто не оказалось тогда иной кандидатуры. В историческом смысле Черненко тут явно не повезло. Он очевидно не подходил на роль главы великой всемирной империи, был уже стар, дряхл и болен. Однако о нем, как о ближайшем соратнике Брежнева тут следует кратко рассказать.

.. Опять-таки для полной объективности нашего рассказа вернемся в то минувшее время. В пору правления Черненко автор этих строк продолжал (еще по воле покойного Андропова) досиживать под неким «домашним арестом» и вынужден был, как тогда выражались, «писать в стол». Тогда же я составил для себя некую памятную записку о правлении Черненко. Показал ее узкому кругу соратников, они в общем и целом с моими тогдашними оценками согласились. Ныне полный текст записок хранится в Рукописном отделе Государственной библиотеки (фонд 887), а здесь мы процитируем основное содержание этого теперь уже исторического свидетельства.