Достоевский

Отец… Приют на Божедомке.

Пустырь, заросший сорняком.

Поводыри, слепцы, котомки,

Рука с зажатым пятаком.

Здесь всё запомнилось, и будет

Сынишкой желчного врача

Рассказано живущим людям,

Без лжи и шепота, — с плеча!

Рассказчик мал: ему лет восемь.

Но разве мало восемь лет,

Когда о том, что не выносят,

Он знает не один сюжет?

О чем не ведают в салонах

И даже слышать не хотят,

Там, где голубят пустозвонов,

Вдруг загудит его набат.

Он станет притчей во языцах,

Его услышат тьма и свет.

И он иуд увидет в лицах,

Но это будет в двадцать лет.

А нынче голос хриплый, резкий,

Опять клянёт его с крыльца.

И мальчик, Федька Достоевский,

Бежит за флигель от отца.

Карьера канцелярской крысы —

Зарыться в ворохе бумаг,

Жить исправлением описок,

Пугаться взглядов: «Что, не так?»

Не так, как надо, выступаешь

И кланяешься невпопад,

Не так на плане намечаешь

Карьеру, чин и цепь наград.

Трудись хоть до седьмого пота

Над циркулярною горой.

Нам всяких благ сулит работа,

В итоге плата — геморрой!

Очнувшись после перевода

Судьбы Евгении Гранде,

Он поднял взгляд на сырость свода,

На стены в серой наготе.

Но тяжесть нового сознанья

Заныла с рук уйти в тетрадь.

Он только начал воскресать,

Но захлестнуло мирозданье.

Уйти в отставку, как игрок,

Поставив ставку на талант?

А если подведет итог,

Сфальшивит в ноте музыкант?

Не будет денег и жилья,

Иль на худой конец — чердак,

И скажет Жизнь: «Ты — или я!

А вместе нам нельзя никак».

Уйти в отставку или жить,

Вычерчивая путь слуги?

Или туда, где рвется нить

С благополучьем и долги?

Но вот исписаны листы,

И дышит рукопись строкой.

Уйти в отставку, в век мечты

Укрыться и найти покой?

Читатели — народ капризный.

Прочтут, забудут, зашвырнут.

Им подавайте катаклизмы,

Убийства, страсти, но не труд.

Труд в канцеляриях приелся,

Рабочих выжал в куль костей,

И этот адский день терпелся

За том бульварных повестей.

Там было всё красивей, лучше,

И даже в царских кабаках

Читали книги о Гаркуше,

Парижских тайнах и ворах.

У Петрашевского в кругу

Юнцов и мудрецов

Не славословят и не лгут,

А говорят в лицо.

Здесь боль и истина одна:

Народу нужен хлеб!

Русь в кандалах, и в том вина

Душителя судеб.

Душитель — царь и свора псов,

Вцепившихся в народ.

Перетрясти бы до основ

Помещиков, Синод!..

Не повторить сенатский бунт,

А всё решить умом…

По пятницам здесь свечи жгут,

Дрожит от споров дом.

Чтоб не сойти с ума перед расстрелом,

За ночь до вознесенья в никуда,

Не спал писатель и перо скрипело —

То Достоевский торопил года.

В последний день, в пути на гильотину

Андрей Шенье заканчивал сонет,

Чтоб, если не пройти до половины,

То жизнь прожить до капли, как поэт.

Когда стрелялись, вешались и гибли,

Исхода и друзей не находя,

Когда кричали журавлям и хрипли

В молитвах, сочиненных загодя,

Тогда прощалась каждая ошибка

Не человеку, времени его,

И что казалось странным или зыбким,

Прочлось первопричиною всего.

Что значит минута, когда ты в тепле,

Когда есть в запасе другая?

Бумага и перья лежат на столе,

А мысли приходят и тают.

Минута — не время! Расчет на часы.

Душа полюбила уют.

Но странно, когда на земные весы

Бросаются двадцать минут.

Иссякнут минуты — погаснут миры.

Свинцовые точки над «и»

Серьезно, без шуток и детской игры,

Поставят печати свои.

Надели мешки, прикрутили к столбам.

До выстрела двадцать мгновений.

Погибших за правду причислим к Христам.

Когда же конец причислений?

Сейчас, вот сейчас… Но за что и зачем?

С ума бы сойти на краю.

Невинные — незащитимы никем,

Лишь волосы дыбом встают.

Минуты бегут, обращаясь в часы,

И в век двадцать первый растут.

Нам странно, когда на земные весы

Бросаются двадцать минут.

Совершено! Возврата нет

К вчерашним разговорам.

Что, если высший разум — бред

И Жизни нет повтора?

Тогда зачем, тогда к чему

Мучения и бденья?

Тогда уж сразу — не в тюрьму,

А в пропасть в час рожденья.

Сейчас на голову мешок

Набросят и прикрутят

К столбу. Минута… Залп… Ожог…

И постиженье сути.

Но за мгновенье перед тем,

Как смерть всё уничтожит,

Зажглась проблема из проблем:

«Век до конца не прожит!»

Кто не был сжат рукой беды,

Не трать на чтенье порох.

Жил Достоевский, но не ты.

Жил человек — не шорох!

Снег замирает на плацу.

«Ружье на взвод!» — Взвели…

По обнаженному лицу

И петрашевцам…

— Стой! Не пли!

Ни от сумы, ни от тюрьмы…

За правду, за рывок из тьмы,

За то, что в рабстве жить не смог,

Одно убежище — острог.

Где хлеб — с червями пополам.

Где жизнь — копейка, совесть — хлам.

Но здесь надеждою живут,

Что дальше смерти не сошлют.

Случайность или же везенье

Найти знакомого в аду?

Он ждет в военном облаченье:

— Мой друг, кого я узнаю!

Вы — Достоевский, петербуржец?!

Писатель, автор повестей?

Не может быть! В оковах… Ужас!

Пять лет о вас уж нет вестей.

Какой удар же рок отвесил —

От молодости ни следа!

Я был присяжным на процессе

И вам сочувствовал тогда.

Вас бросили в дыру такую,

Чтоб не поднялись никогда.

Я вам свободу отвоюю

И буду другом навсегда.

Не бойтесь ничего, нас двое.

Сегодня же пишу друзьям.

Пойдемте же ко мне!.. Такое

Лишь отнесешь к волшебным снам.

Лежала впереди дорога,

Спасающая дух и плоть.

Но если кто-то верит в Бога,

То он поймет, что спас Господь.

В море выдвинутый форт

На болотах, на костях.

Балтику швыряет норд

По каналам, по гостям.

Волны-гостьи на Неве

Разбегаются, дробясь.

Люди голубых кровей

Шествуют, не торопясь.

Кто верхом, а кто в коляске

По булыжнику-граниту…

Точно в гоголевской сказке,

Город тайнами пропитан.

За фасадами домов,

За соборами, церквями

Щели проходных дворов

Смотрят страшными глазами.

Белые ночи — черные реки,

Улицы, фонари и аптеки.

Свет над мостом еле-еле теплился:

Здесь Свидригайлов вчера застрелился.

Мышкин к Рогожину шёл, торопясь.

Здесь обрывалась случайная связь.

За поворотом есть выход на Невский —

Тут иногда проходил Достоевский.

Вот и сейчас слышу чьи-то шаги…

Память и рифма, не трусь, помоги!

Контракт подписан. Кабала!

И меньше месяца в запасе.

Теперь сгибаться у стола,

Теперь ты — раб, а раб безгласен.

Тихонько перышком скрипи,

Следи за оборотом слова.

Из неизвестности лепи

Роман для критики Каткова.

«Ах, если б сделать миллион!» —

Мечтал с досадой Достоевский.

И вдруг смятенный Родион

Раскольников пошёл на Невский.

Откуда, как и почему

Студент в оборванной шинели

Вдруг накрепко припал к тому,

Кто даже другом не был в «деле»?!

Ещё процентщица жива,

Ещё сюжет мелькает тенью,

Ещё не созданы слова

Для оправданья преступленью.

Но ясен нервный персонаж:

Таким он будет до признанья,

Пока тюремный экипаж

Не скроется в казенном зданье.

Иностранцам мерещатся тайны:

Им Россию века не понять.

Так и Федор Михайлыч случайно

Стал загадкой, хоть мог и не стать.

Неошеллинги, Фрейды и Ницше

Толковали в своих сочиненьях:

Был ли он проявлением высших,

Тайных сил, или псих, к сожаленью?

Эпилепсию брали на знамя,

Обвиняли в ужасных грехах:

«Кровь сосал у младенцев ночами

И отца придушил!..» — Чепуха.

Он не Фауст, не черт, не Дракула

И не тема бульварных статей.

Это в вас било меткое дуло

Из романов и повестей.

День передышки. Как нечасто

Он выпадает нам, несчастным!

Он точно ангелом с небес

Нам посылается в спасенье,

Но мы идем на преступленье,

Которое подскажет бес.

Вчера триумф и душ сиянье,

О Пушкине высокий слог,

А нынче скука на порог.

Пропала трубка, наказанье!

Вот так и есть! За этажеркой.

Как бы теперь её достать?

Напрягся — боль. Лег на кровать.

Кровь изо рта — и не унять,

Глупец — вот мудрости проверка!

Весь день пытались кровь унять,

Врачи качали головами.

Ещё он не успел понять

Своей беды, хотел читать,

Привстал, но кровь пошла опять,

Разбужена его словами.

И только к ночи он сказал:

— Открой Евангелие, Аня.

Я знаю, ждет нас расставанье.

Прочти мне вслух…

Прикрыл глаза.

Свечи тают, ярче свет

От камина и жаровни.

Человека больше нет,

Только слабый звон в часовне.

Тишина. Одна жена

Плачет. Слезы — это малость!

Чья вина? Ничья вина.

Смерти неизвестна жалость.

Только томик от Луки

Стынет, надвое разломлен.

Стихли звуки и шаги,

Гаснут звоны колоколен.

Улыбнувшись, он ушел,

Муки променяв на муку.

Неизвестное из зол

Взял в незнании за руку.