Достойна счастья

15

После отъезда Браузе мир, в котором жила Елизавета, погрузился в сумеречную тень. До этого момента жила она смутной надеждой, что все как-то еще может устроиться. Рано или поздно Федор вернется в родной город, они встретятся, и она разделит с ним ответственность за судьбу сына. Но он погиб, исчез и не вернется к ней никогда. Никогда. Три дня после сего рокового известия пролежала Лиза в постели в оледенелом безразличии ко всему миру, отказываясь от еды и питья, не обращая внимания даже на маленького Феденьку, покуда не ворвалась к ней в комнату разгневанная Варвара Васильевна.

— Что ж ты это творишь, душа моя?! — решительно развернула она Лизу лицом к себе и уперла руки в бока. — Уморить себя решила? Сына во второй раз осиротить? Эк, как все складно придумала! Нет меня, и вся недолга, а вы тут на грешной земле телепайтесь как хотите! — От крайнего возбуждения Варвара Васильевна невольно перешла с Лизой на «ты» и начала употреблять в своей речи выражения, до сего момента ей крайне не свойственные.

— Ежели с тобой что случится, — Мамаева угрожающе нахмурила брови, глубоко вздохнула и выпалила, — так и знай, отдам Феденьку в сиротский приют. Я еще женщина не старая, могу и замуж выйти — кавалеры вон устали порог дома обивать! Не до него мне будет! Желаешь такой доли своему дитяте?!

От сего лихого кавалерийского натиска Лиза испуганно открыла глаза и приподнялась на локте. Такой рассерженной добрейшую Варвару Васильевну она не видела никогда.

— Что смотришь? Думаешь, тебе одной довелось близкого человека потерять? — Тень боли и горечи скользнула по лицу Мамаевой. — Грех вам, право, на судьбу сетовать да Всевышнего гневить, — уже спокойнее продолжила она, присела на постель, тихо прикоснулась к Лизиной руке. — Молодая, сильная, здоровая. Крыша над головой, слава Богу, есть, капитал кое-какой наличествует, сыночек подрастает. Чего ж вам еще? А боль сердечная… — уголки ее губ опять печально поползли вниз, — и с ней жить научишься. Время безжалостно, но мудро. Все проходит, пройдет и это.

Внутри Лизы будто что-то сломалось. Прорвав плотину ледяного отчаяния, пульсирующая горячая боль охватила душу и тело, взрывая их на тысячу ноющих осколков, но это был трепет и судороги возвращающейся жизни. Она уткнулась в коленки Варвары Васильевны и горько зарыдала, оплакивая свои наивные девические мечты, смерть двух самых близких ей людей: батюшки и Федора, — и раннее сиротство маленького сына. Через четверть часа Мамаева кликнула Наташку… и жизнь пошла своим чередом.

Варвара Васильевна жила, что называется, открытым домом, гостей привечала да и светскими развлечениями не брезговала. Посему вскоре вокруг ее компаньонки, молодой прелестной вдовы Елизаветы Толбузиной, образовался кружок преданных воздыхателей. И хотя Елизавета Петровна держалась с поклонниками несколько отстраненно, но загадочный взгляд ее фиалковых глаз, казалось, сулил им нечто такое, ради чего стоило пожертвовать и временем, и состоянием, а возможно, и самою жизнью.

Но нынешним трезвым матримониальным расчетам Елизаветы соответствовали только двое, ибо судьбу свою на этот раз решила она связать с человеком надежным и солидным. Девические грезы о романтическом герое, луне и тайных свиданиях были оставлены ею самым решительным образом. После всех трагических перипетий душа ее желала покоя и стабильности, а самое главное — хорошего отчима для маленького Феденьки. Посему выбор свой остановила Лиза на Петре Николаевиче Чегодаеве и Александре Ивановиче Де Траверсе. Оба они были уже не молоды, лет под сорок, и тот и другой обладали вполне приличным состоянием и имели незапятнанную репутацию в обществе. Князь Чегодаев был немногословен, могуч телосложением, черноволос и в лице имел нечто татарское, напоминавшее о вольном степном ветре, пламени костра в ночи и ударе лихого копья. Маркиз же Де Траверсе, председатель Казанской палаты уголовного суда, действительный статский советник и кавалер орденов Святого Владимира и Анны, был высок ростом, но тонок в кости, отличался изяществом движений и безупречным вкусом, а также славился проницательностью ума и деликатностью обращения не только с дамами. К его помощи не редко прибегал сам губернатор его превосходительство Иван Григорьевич Жеванов для разрешения каверзных или щекотливых ситуаций, кои в изобилии порождала провинциальная повседневность. До решительных объяснений с избранниками у Лизы еще не дошло, но она остро чувствовала, что не за горами тот роковой момент, когда придется предпочесть одного из них. Необходимо будет сделать выбор, а значит, открыть свою тайну постороннему человеку, который, может быть, отвергнет ее. Утаить же горькую правду, начиная новую жизнь со лжи, Лиза не хотела и не могла.

Незадолго до кануна Рождества, она сидела в детской, играя с Феденькой и пыталась представить рядом с собой и сыном то князя Чегодаева, то маркиза Де Траверсе, но все получалось как-то не очень убедительно. От размышлений оторвал ее приход Варвары Васильевны, чем-то изрядно взволнованной.

— Как Феденька? — спросила она, усаживаясь в кресло напротив Лизы.

— Да все, слава Богу, хорошо, — ответила та и, поймав задумчивый взгляд Мамаевой, устремленный на сына, обеспокоенно добавила: — Что-то случилось?

— Как вам сказать… — Варвара Васильевна отвела взгляд и стала старательно разглаживать кружево скатерти, покрывавшей стол. — С визитами я ездила… К родне… — и замолчала.

— Да говорите же, не томите меня, Варвара Васильевна, — взмолилась Лиза и вдруг охнула. — Обо мне узнали?

— Да что вы! Что вы! Спаси Бог! — замахала руками Мамаева.

— Так в чем же дело?

— С визитами, говорю, была у родственников… у Екатерины Васильевны Нератовой… в девичестве Дивовой, она на днях от сестры из Петербурга вернулась.

— И? — оцепенела Лиза.

— Что «и»? Соболезнование ей выразила. Так неловко получилось. Оконфузилась, как дурища. — Мамаева встала, подошла к окошку чуть помолчала. — Жив он, Лиза.

— Кто? — послышался за ее спиной сдавленный возглас.

— Федор твой жив. Наврал нам этот проходимец барон. Ранения сильные получил Федор, почитай год слишком по лазаретам маялся. На святках все дивовское семейство здесь в Казани собирается. Его тоже ждут.

За этими словами последовало продолжительное молчание. Варвара Васильевна не выдержала, оглянулась. Лиза сидела бледная как полотно, прижав к груди сына, пытавшегося вырваться из ее объятий, и уставившись невидящим взором в пол.

— Не молчите, дорогая, скажите же что-нибудь, — тихо произнесла Мамаева. — Это же для нас всех радостное известие.

— Радостное, — с трудом разлепила губы Лиза. — Только ко мне и моему сыну она не имеет никого отношения.

Мамаева молчала.

— Он нас бросил и за все годы ни разу не дал знать, что помнит. Посему наша жизнь теперь его не касаема.

— Ну, как знаете, — вздохнула Варвара Васильевна и, уже выходя из детской, добавила: — Только я бы на вашем месте еще чуток подумала. Все же это его сын…

А что тут было думать?! После первого мига ослепительной, взметнувшейся, как птица, радости, мутные волны гнева и горечи захлестнули Елизавету. Он жив и снова, того и гляди, появится в ее жизни, чтобы разрушить хрупкое, с таким трудом и муками достигнутое равновесие. Три года назад в Архангельске он обманул и разбил вдребезги ее мечты о романтической любви и страсти, а ныне его появление грозит уничтожить надежды на тихую и безопасную жизнь. Но вполне возможно, что этот негодяй даже не узнает ее! Кем она была в его жизни? Милым эпизодом? Необременительным флиртом? Случайной вспышкой страсти? Ни одно из сих определений не могло быть лестным для Лизаветы. Она металась между желанием сей же час собрать вещи, взять сына и уехать, куда глаза глядят, лишь бы не встретиться с Федором и острой потребностью швырнуть ему в лицо самые страшные проклятия за свою загубленную судьбу.

Но не сделала ни того ни другого.

Наступило Рождество, светская жизнь оживилась и забурлила балами и маскарадами, театральными представлениями и концертами заезжих знаменитостей. Не остался в стороне и дом Варвары Васильевны. Устраивать балы ей было не по средствам, а вот маленькие вечера для «своих» она вполне могла себе позволить. На один из таких приемов было по-родственному приглашено и семейство Дивовых, о чем Варвара Васильевна загодя предупредила Елизавету.

Кто на этой бренной земле может разгадать или предугадать все подводные течения капризного женского настроения, внезапную смену желаний, странную и лишь для нее самой очевидную логику поступков? Почему, извольте спросить, приуготовляясь к встрече с ненавистным и презираемым ею мужчиной, женщина тщательнейшим образом обдумывает наряд, придирчиво выбирает милые пустячки, способные расставить акценты в ее облике, как то: изящный веер или роскошная шаль, воздушный кружевной платок или маленький букет? Как скульптор, вылепляет она некий образ, по ее расчетам, способный сразить на повал даже самого стойкого и равнодушного из мужчин.

Накануне суаре Елизавета Петровна почти три часа провела у зеркала. Она остановила свой выбор на воздушном платье из темно-синей дымки, расшитой серебряной битью и так идущей к цвету ее глаз, с пышными рукавами и глубоким декольте, соблазнительно подчеркнув его газовым вышитым эшарпом. Белые длинные перчатки, сапфировые серьги и фероньерка, маленький веер из слоновой кости — скромно и изысканно. Когда Елизавета взглянула на себя в зеркало, ей на миг показалось, что в нем отразилась не прелестная молодая женщина, а сосредоточенный и вооруженный до зубов маленький рыцарь, вполне готовый к встрече с вражеской ратью.

Перед тем как выйти к гостям, она зашла в детскую, поцеловала в румяную щечку сладко посапывавшего Феденьку, перекрестила и, глубоко вздохнув, направилась на встречу с неведомым. Едва оказавшись в белой бальной зале Мамаевых, Елизавета тотчас была окружена кольцом поклонников, но того, встречи с кем она так жаждала и опасалась, среди них не было. Каждый миг этого нескончаемого приема она чувствовала себя как натянутая тетива и все же пропустила тот момент, когда Дивов появился среди гостей. А посему неожиданно и страшно, как звук труб Страшного Суда, позвучал для нее голос Варвары Васильевны:

— Позволь представить вам, душа моя, моего родственника. Дивов Федор Васильевич.

«Позволь представить… вам… тебе… душа моя… нашего нового сослуживца… моего родственника…» — эхом прозвучало в голове. На миг настоящее слилось с прошлым, и она, как во сне, увидела склоненную к ее руке русую голову.

— Мадам Толобузина Елизавета Петровна, — будто сквозь вату услышала она поясняющий голос Варвары Васильевны.

Русая голова на миг застыла, затем Федор поднял глаза и невольно крепко до боли стиснул ее пальчики. Буря чувств колыхнула зеленую глубину его взора, он чуть прикрыл веки и отпустил ее руку.

— Польщен нашим знакомством, Елизавета Петровна, — ровно произнес Федор. — Могу ли я быть представлен вашему супругу?

— Что за неучтивость, Теодор, — тихо прошипела Варвара Васильевна. — Елизавета Петровна — вдова.

— Простите великодушно мою дерзость, Елизавета Петровна. Мне показалось знакомой ваша фамилия… или, возможно, ваше лицо, поэтому невольно и допустил бестактность.

— Раненько вас стала память подводить, Федор Васильевич, — съязвила Елизавета. — Но я вас вполне понимаю, разве упомнишь все мимолетные знакомства. Вот и ваше лицо показалось мне знакомым. Где бы мы могли встречаться?

— Может быть… в Архангельске? — вскинул русую бровь Федор.

— Быть может… — равнодушно ответила она. — Ах да, кажется, вы служили под началом моего батюшки. Что-то вроде… разжалованный из мичманов. Но теперь, я вижу, вы получили повышение, — она окинула взглядом его эполеты, — и вполне благополучны.

— Вполне.

— Весьма рада за вас.

— А я за вас.

— Отчего ж за меня?

— Оттого что вы тоже вполне прилично устроились.

— Но не вашими молитвами…

Варвара Васильевна, до сего момента слушавшая сей странный диалог с все возраставшей тревогой, поняла, что может грянуть буря, и, ухватив Федора под руку, почти поволокла его в другой конец залы, втиснула за рояль и зловещим шепотом приказала что-нибудь сыграть, в противном случае: «Я тебе голову снесу канделябром». Федор меланхолично покосился на тяжеленный бронзовый канделябр, украшавший рояль, пошелестел нотами и заиграл одну из прелестных сонат Скарлатти, снова входивших в моду. Он в течение уже нескольких дней усердно разучивал их, памятуя о том, что во многих домах его непременно попросят что-нибудь сыграть.