Досье «ОДЕССА»

Глава 14

На первый взгляд Клаус Винцер на эсэсовца совсем не походил. Во-первых, он был гораздо ниже нужного для СС роста в 180 см, во-вторых, страдал близорукостью. Сейчас, в возрасте сорока лет, он был располневшим, невзрачным, робким человеком с пушистыми светлыми волосами.

И впрямь, не было среди носивших форму СС людей с более странной карьерой. Он родился в 1924 году в семье некоего Иоганна Винцера, мясника из Висбадена, крупного громогласного человека, с двадцатых годов преданного сторонника Адольфа Гитлера и национал-социалистов. С детства помнил Клаус, как отец приходил домой после уличных боев с коммунистами и социалистами.

Клаус пошел в мать, и отец с отвращением смотрел на невысокого, слабого, близорукого сына-тихоню. Тому претили насилие, спорт и «Гитлерюгенд». Лишь в одном Клаус преуспевал: еще мальчишкой он загорелся любовью к искусству каллиграфии и изготовления красочных рукописей, что отец считал занятием для девиц.

Когда нацисты пришли к власти, дела отца здорово поправились: за свою преданность партии он получил исключительное право снабжать мясом местное подразделение СС. Молодые парни в мундирах со сдвоенными молниями в петлицах ему очень нравились, и он тайно мечтал однажды увидеть в черно-серебряной форме и сына.

Клаус склонности к этому не выказывал, предпочитая корпеть над рукописями, экспериментировать с цветными чернилами и красивыми шрифтами.

Началась война, а весной 1942 года Клаус достиг восемнадцати лет – призывного возраста, но в армию его не взяли даже писарем – он не прошел медкомиссию.

Иоганн Винцер поехал в Берлин к старому товарищу по уличным боям, который теперь занимал видный пост в СС, в надежде, что тот вступится за сына и сумеет устроить его на службу империи. Эсэсовец, изо всех сил стараясь помочь, спросил, что у Клауса получается лучше всего. Покраснев от стыда, отец признался, что сын красиво оформляет рукописи.

Эсэсовец пообещал сделать все, что сможет, и спросил, сумеет ли Клаус изготовить на пергаменте красочную грамоту в честь некоего майора СС Фрица Зурена.

Клаус выполнил просьбу, и через несколько дней на торжественной встрече в Берлине эту грамоту Зурену преподнесли коллеги. Его, бывшего коменданта зловещего концлагеря Заксенхаузен, переводили в еще более зловещий лагерь – Равенсбрюк. В 1945 году Зурена казнили французы.

Красиво оформленная грамота понравилась всем на встрече в берлинском штабе РСХА, в том числе и лейтенанту СС Альфреду Найоксу, тому самому, что организовал в августе 1939 года провокационное «нападение» на радиостанцию в Глейвице на польско-германской границе, оставив там трупы двух переодетых в немецкую форму заключенных из концлагеря как «доказательство» агрессии Польши, ставшее предлогом для начала второй мировой войны. По его просьбе Винцера направили в Берлин.

Не успевшего опомниться Клауса приняли в СС без всякого предварительного обучения и послали работать над совершенно секретным проектом. Ошеломленный мясник из Висбадена был на седьмом небе.

За выполнение проекта отвечала секция «Ф» шестого отдела РСХА. В берлинской мастерской на Дельбрюкштрассе эсэсовцы занимались изготовлением поддельных купюр по пять фунтов и сто долларов. Бумагу делали на имперской денежной фабрике в Шпехтхаузене, что неподалеку от Берлина, а задача работавших на Дельбрюкштрассе состояла в нанесении на нее водяных знаков. Клаус Винцер понадобился там из-за знания красок и бумаги.

Смысл этой затеи состоял в том, чтобы наводнить Великобританию и США фальшивыми деньгами и таким образом подорвать экономику этих стран. В начале 1943 года, когда немцы разгадали секрет водяных знаков на английских пятерках, группу по изготовлению клише перевели в девятнадцатый блок концлагеря Заксекхаузеи, где каллиграфы и граверы из заключенных работали под руководством СС над изготовлением клише для долларов и фунтов. Винцер проверял качество этих клише: эсэсовцы считали, что заключенные могут нарочно в чем-нибудь ошибиться.

За два года подчиненные обучили Винцера всему, что знали сами, и он стал блестящим фальшивомонетчиком. К концу 1944 года в девятнадцатом блоке изготовляли и поддельные удостоверения личности, которые пригодились бы эсэсовцам после падения Третьего рейха.

Ранней весной 1945 года маленькому мирку девятнадцатого блока, жившему по сравнению с опустошенной Германией в относительном благополучии, пришел конец. Всей группе во главе с капитаном Бернхардом Крюгером приказали покинуть Заксенхаузен и переехать для продолжения работ в дальний горный район Австрии. Фальшивомонетчики перебрались в заброшенную пивоварню Редль-Ципф в Верхней Австрии. За несколько дней до окончания войны Винцер стоял на берегу озера и плакал, глядя, как тонут миллионы идеально подделанных фунтов и долларов.

Он вернулся домой в Висбаден и с изумлением обнаружил, что мирное население страны голодало. Висбаден был в зоне американской оккупации, и, хотя сами янки кормились до отвала, немцам оставались крохи. В лавке отца на месте окороков с блестящих крюков свешивалась лишь жалкая нитка сосисок. Мать объяснила Клаусу, что продукты теперь выдаются по карточкам, которые печатают американцы. Клаус с недоумением поглядел на карточки, сообразил, что сделаны они кустарно и на дешевой бумаге, взял пригоршню и на несколько дней заперся у себя в комнате. А когда вышел, то протянул ошеломленной матери столько карточек, что их хватило бы семье на полгода.

– Но они же фальшивые! – ахнула мать.

Клаус терпеливо объяснил ей то, во что свято верил сам: они не фальшивые, просто отпечатаны на другой машине. Да и отец заступился за сына, рявкнул: «Ты хочешь сказать, глупая женщина, что карточки нашего сына хуже американских?» С таким доводом трудно было спорить, если учесть, что уже в тот же день семья Винцеров съела обед из четырех блюд.

Через месяц Клаус познакомился с Отто Клопсом, «королем» висбаденского «черного рынка», и они стали работать вместе. Винцер безотказно снабжал Клопса продовольственными карточками, талонами на бензин, капроновые чулки, мыло, одежду и косметику, пропусками в чужие оккупационные зоны, водительскими правами; Клопс их отоваривал. За тридцать месяцев, к лету 1948 года, Клаус Винцер разбогател. На его счету в банке лежало пять миллионов рейхсмарок.

Насмерть перепуганной матери он внушал: «Документы не бывают настоящими или поддельными. Они бывают действующие или не действующие. Если пропуск позволяет пройти туда, куда „посторонним вход воспрещен“, это хороший документ».

В октябре 1948 года судьба сыграла с Клаусом Винцером вторую злую шутку. Власти Германии провели денежную реформу, заменили рейхсмарку новой дойчмаркой. Но вместо того чтобы поменять их один к одному, правительство просто отменило рейхсмарки и выдало всем по тысяче новых марок. Винцер прогорел. Вновь его состояние исчезло.

С появлением товаров в магазинах «черный рынок» стал не нужен. На Клопса кто-то донес, и Винцеру пришлось бежать. Прихватив изготовленный для себя зональный пропуск, он поехал в штаб британской зоны в Ганновере и устроился на работу в паспортном столе Британского военного правительства. Его рекомендательное письмо от оккупационных властей США в Висбадене за подписью полковника ВВС характеризовало Винцера превосходно. Еще бы, ведь Винцер написал его сам.

Удача нашла Винцера через два месяца. К нему в пивном баре подсел человек, представившийся Гербертом Мольдерсом. Он признался Клаусу, что скрывался от англичан, разыскивавших его за военные преступления, и ему нужно было бежать из Германии. А без паспорта, который можно было выхлопотать опять-таки только у англичан, далеко не уйдешь. Винцер пробормотал, что сможет ему помочь, но не бесплатно. К его изумлению, Мольдерс вытащил бриллиантовое ожерелье и сказал, что служил в концлагере; где один из заключенных – еврей – пытался выкупить себя и семью за фамильные драгоценности. Мольдерс драгоценности взял, проследил, чтобы еврей попал в газовую камеру с первой же партией, а добро прикарманил.

Через неделю, вооруженный фотографией Мольдерса, Винцер выправил ему паспорт. Его даже подделывать не пришлось.

Порядок работы в паспортном столе был прост. Написав прошение на получение паспорта, просители приходили в Первое отделение со всеми необходимыми бумагами и оставляли их для изучения. Во Втором отделении их свидетельство о рождении, водительские права, удостоверения личности и прочее проверялись на подлинность, фамилии просителей сверялись со списками разыскиваемых военных преступников, и, если разрешение на выдачу паспорта давалось, документы вместе с письменным распоряжением начальника службы перекочевывали в Третье отделение. Там из сейфа вынимались чистые паспорта, заполнялись и передавались просителю, который приходил через неделю.

Винцер добился перевода в Третье отделение. Он заполнил бланк прошения для получения паспорта на новое имя Мольдерса, почерком главы Второго отделения написал положительную резолюцию. Потом пошел во Второе отделение, взял девятнадцать накопившихся за день «разрешенных» прошений, вложил между ними свое и принес их начальнику. Тот пересчитал прошения, вынул из сейфа двадцать чистых паспортов и отдал Винцеру. Клаус заполнил их и девятнадцать отдал просителям, а двадцатый положил в карман. В тот же вечер он передал его Мольдерсу, а взамен получил бриллиантовое ожерелье. Так Клаус Винцер нашел новую кормушку.

В мае 1949 года была основана ФРГ, и паспортный стол передали правительству земли Нижняя Саксония. Клиентов у Винцера больше не было, да он в них и не нуждался. Каждую неделю, запасшись купленным у фотографа портретом в фас какого-нибудь никому не известного человека, он заполнял прошение, прикладывал к нему снимок, подделывал резолюцию начальника Второго отделения и шел к своему шефу получать бланки паспортов. «Лишние» он прикарманивал. Кроме этого, Винцеру нужна была официальная печать. Украсть ее значило навлечь подозрения, поэтому он однажды взял ее на ночь и к утру изготовил превосходный дубликат.

За шестьдесят недель Винцер обзавелся шестьюдесятью паспортами и попросил отставки. Краснея, он выслушал благодарность начальства за хорошую работу, уехал из Ганновера, продал ожерелье и открыл небольшую печатню в Оснабрюке.

Если бы Мольдерс держал язык за зубами, Винцер никогда не связался бы с «Одессой». Но, приехав в Мадрид, Герберт разболтал дружкам, что знает человека, способного выхлопотать западногерманский паспорт любому, кто попросит.

В пятидесятом году к Винцеру в Оснабрюк приехал «друг». Клаусу ничего не оставалось, кроме как принять его предложение. И с тех пор, если человек «ОДЕССЫ» попадал в беду, Винцер снабжал его новым паспортом.

Система была чрезвычайно надежна. Винцеру нужно было лишь знать возраст человека и иметь его фото. Копии хранившихся в Ганновере прошений, написанных в свое время Винцером для получения чистых паспортов, Клаус хранил у себя. Он брал бланк паспорта, вписывал в него из такой копии вымышленное имя, фамилию, дату и место рождения, ставил печать паспортного стола Нижней Саксонии. Получателю оставалось лишь расписаться в паспорте своей новой фамилией. Продлить паспорт тоже было несложно. Следовало лишь зайти в паспортный стол любой земли, кроме Нижней Саксонии. И паспортист, скажем в Баварии, звонил в Ганновер с вопросом: «Был ли в сорок девятом году вами выдан Вальтеру Гуману, родившемуся тогда-то и там-то, паспорт номер такой-то?» В Ганновере другой паспортист, порывшись в архивах, отвечал утвердительно. Клерк из Баварии, уверенный, что паспорт настоящий, продлевал его.

Конечно, стоило сравнить приложенную к прошению фотографию со снимком на паспорте, и обман сразу же раскрылся бы. Но бюрократы больше полагаются на правильно составленные документы и совпадающие номера, чем на портретное сходство.

Словом, в 1964 году из шестидесяти паспортов Винцера сорок восемь перекочевало к бывшим эсэсовцам. Но хитрый Клаус решил обезопасить и себя. Понимая, что в один прекрасный день «ОДЕССА», возможно, пожелает избавиться как от его услуг, так и от него самого, он завел досье, куда вклеивал копии каждой присланной ему для паспорта фотографии, под которой писал новое имя, адрес и номер нового паспорта. Это досье было пожизненной страховкой Клауса. Один экземпляр хранился у него дома, а второй – у адвоката в Цюрихе. Если бы «ОДЕССА» начала угрожать Винцеру, он рассказал бы фашистам о досье и предупредил, что запросто может отправить его властям. А те сравнят фотографии со снимками разыскиваемых военных преступников и по номерам паспортов быстро их разыщут. Так Винцер думал оградить себя от неприятностей.

Таков был человек, который сидел, не спеша пил кофе с бутербродом, просматривая первую страницу «Оснабрюк цайтунг», когда зазвонил телефон. Зазвучавший из трубки голос сначала приказал, а потом стал успокаивать: «Не подумайте, что в этом виноваты мы, – заверял Вервольф. – Все дело в журналисте. Меня предупредили, что он направляется к вам. За ним следует наш человек и не позже чем через сутки все уладит. Но вы должны немедленно уехать».

Через полчаса перепуганный Клаус собрал чемодан, бросил нерешительный взгляд на сейф, где хранилось досье, решил, что оно не понадобится, и объяснил ошеломленной домработнице Барбаре, что на работу не пойдет, а на несколько дней уедет в Баварские Альпы подышать свежим воздухом.

Барбара стояла на пороге, провожала «опель-кадет» Винцера изумленным взглядом. В десять минут десятого Клаус доехал до развилки в шести километрах западнее города, где шоссе вливается в автобан. В тот самый миг, когда «кадет» выезжал на автостраду, на нее свернул, направляясь в Оснабрюк, черный «ягуар» Миллера.

Миллер остановил машину у бензозаправки на Заар-плац, что на западном въезде в Оснабрюк, и вышел. Мышцы ныли, шея затекла, во рту стоял поганый привкус выпитого с Байером вина.

– Залейте в бак «супер», – сказал он заправщику и спросил: – Телефон здесь есть?

– На углу.

По пути Миллер заметил кофейный автомат, купил стаканчик обжигающего напитка и взял с собой в будку. Пролистав лежавшую там телефонную книгу, он нашел в ней нескольких Винцеров, лишь одного Клауса, его рабочий и домашний телефоны. Взглянув на часы, Миллер позвонил в печатню. Ответил, видимо, дежурный.

– Извините, его нет. Обычно он приходит к девяти. Скоро, думаю, будет. Перезвоните через полчаса.

Миллер поблагодарил его и подумал, не позвонить ли Винцеру домой, но решил, что не стоит. Лучше сразу заехать. Петер запомнил указанный в книге адрес и вышел из будки.

Дом печатника был ухоженный, да и все окружение говорило, что здесь жили те, кто в деньгах не нуждался. Миллер оставил «ягуар» у аллеи и подошел к парадному.

Домработница, открывшая дверь, была красивой, совсем молоденькой девушкой. Она широко улыбнулась Миллеру.

– Доброе утро, – сказал Петер. – Мне бы хотелось видеть господина Винцера.

– А он уехал, – вздохнула девушка. – Вы с ним на двадцать минут разминулись.

– Как жаль. А я надеялся застать его до того, как он уедет на службу.

– Он не на службу поехал. Он уехал отдыхать.

– Отдыхать? – Миллер унял поднимавшуюся внутри волну страха. – Странное время он выбрал. Кроме того, – быстро присочинил журналист, – мы договаривались встретиться именно сегодня.

– Как нехорошо получилось. – Девушка явно встревожилась. – Он уехал так неожиданно. Ему позвонили, он поднялся на второй этаж и сказал: «Барбара – это меня так зовут – Барбара, я уезжаю в отпуск в Австрию. Вернусь через неделю». Я и не знала, что он собирался в отпуск. Он попросил меня позвонить в печатню и сказать, что его неделю не будет. И сразу уехал. Очень все это на него не похоже. Он обычно такой тихоня.

Теряя последнюю надежду, Миллер спросил:

– А он не сказал, куда именно поедет?

– Нет. Только пробормотал что-то об Австрийских Альпах.

– Значит, адреса он не оставил и связаться с ним нельзя?

– В том-то и загвоздка, что не оставил. Как же без него печатня будет работать? Я туда только что звонила, и там очень озабочены его поспешным отъездом.

Миллер быстро прикинул в уме. Винцер отбыл полчаса назад. За это время можно проехать километров сорок. Значит, раньше чем через два часа его даже на «ягуаре» не догнать. А за два часа Винцер может уехать куда угодно. К тому же Миллер совершенно не был уверен, что Клаус двинулся на юг, в Австрию.

– Тогда нельзя ли поговорить с фрау Винцер? – спросил Петер.

– Ее нет и никогда не было, – усмехнулась Барбара и лукаво посмотрела на журналиста. – Вы что, совсем господина Клауса не знаете?

– Нет, мы с ним никогда не встречались.

– Он холостяк. Очень хороший человек, но женщинами не интересуется.

– Значит, он живет один?

– Да, если не считать меня. Я тоже здесь живу. И совершенно спокойна. В известном смысле, конечно. – Она хихикнула.

– Понятно. Спасибо, – сказал Миллер и пошел.

– Пожалуйста, – ответила горничная, глядя, как он сел в «ягуар» – машину, которая уже привлекает внимание.

«Может быть, – подумала Барбара, – сейчас, когда хозяина нет, стоило пригласить этого приятного молодого мужчину на чашку кофе, а после…» Она посмотрела, как «ягуар», зарычав, рванулся с места, вздохнула о том, что могло быть «после», и закрыла дверь.

Миллер чувствовал, как на него наваливается усталость, усиленная последним и, видимо, окончательным разочарованием. Очевидно, думал Петер, Байер освободился и позвонил Винцеру прямо из гостиницы. А он, Миллер, был почти у цели…

Петер миновал старую крепостную стену, проехал, следуя купленной на бензозаправке карте, до Теодор Гойсс-плац, оставил машину у вокзала и зашел в отель «Гогенцоллерн» на другой стороне площади. Ему повезло – свободный номер нашелся сразу. Петер тут же прошел к себе, разделся и лег. В голове свербила какая-то мысль, пустяк, им не учтенный, вопрос, им незаданный. Так и не додумав ее до, конца, журналист в половине девятого уснул.

В половине первого до Оснабрюка добрался Маккензен. Проехал мимо дома Винцера, но «ягуара» не заметил. Потом решил позвонить Вервольфу, узнать, нет ли новостей.

А почтамт в Оснабрюке выходит как раз на Теодор Гойсс-плац. Вторую сторону площади занимает вокзал, а третью – отель «Гогенцоллерн». Когда Маккензен остановился у почтамта, его губы расплылись в улыбке – у вокзала стоял черный «ягуар» с желтой полосой.

Настроение поднялось и у Вервольфа.

– Все в порядке, – сказал он убийце. – Нам повезло. Я успел предупредить печатника, и он убрался из города. Только что я звонил ему еще раз. Горничная сказала, что через двадцать минут после отъезда хозяина приезжал молодой мужчина на черной спортивной машине.

– У меня тоже хорошие новости, – заявил Маккензен. – «Ягуар» стоит на площади, совсем рядом. Миллер, видимо, отсыпается в отеле. Можно ликвидировать его прямо в номере. Застрелить из пистолета с глушителем.

– Не торопитесь, – осадил его Вервольф. – Вот что я подумал. Лучше убрать Миллера за городом. Ведь его и «ягуар» видела горничная, и при случае она может заявить в полицию. Это привлечет внимание к нашему печатнику, а он из тех, кто легко паникует. Не стоит впутывать его в это дело. Показания горничной могут бросить на него подозрения. Посудите сами: сначала ему звонят, и он исчезает, потом к нему приезжает молодой человек, которого вскоре убивают. Это чересчур.

Маккензен нахмурился.

– Вы правы. Я возьму его, когда он будет уезжать.

– Думаю, Миллер пошатается по городу еще несколько часов в поисках следов печатника. Но ничего не обнаружит. И еще одно. Есть ли у Миллера чемоданчик с документами?

– Да, – ответил Маккензен. – Вчера, когда он выходил из кабаре, был. Миллер даже брал его с собой в гостиницу.

– А почему он не оставил его в багажнике? Или в номере отеля? Потому что он для него очень важен. Понимаете?

– Да.

– Дело в том, что Миллер видел меня, знает мое имя и адрес. Кроме того, ему известно о связи Байера с печатником. А журналисты имеют обыкновение все записывать. Словом, если Миллер погибнет, чемоданчик не должен попасть в полицию. Нужно выкрасть его или уничтожить вместе с журналистом.

Маккензен призадумался.

– Тогда, – сказал он наконец, – лучше всего заложить в «ягуар» бомбу. Соединить ее с подвеской, чтобы она взорвалась, когда машина на большой скорости попадет в колдобину на шоссе.

– Превосходно, – согласился Вервольф. – А чемоданчик?

– Я сделаю такую бомбу, взрыв которой уничтожит и Миллера, и машину, и чемодан. Кроме того, на шоссе это будет выглядеть как несчастный случай. Свидетели покажут, что у «ягуара» взорвался бензобак.

– А вы сможете это организовать?

Маккензен усмехнулся. В багажнике его «мерседеса» лежал саквояж, о котором профессиональный убийца может только мечтать. В нем было около полукилограмма пластиковой взрывчатки и два детонатора.

– Конечно. Без труда. Но придется подождать до темноты.

Маккензен вдруг замолк, выглянул из окна почтамта, буркнул: «Я перезвоню» – и бросил трубку. Объявился он уже через пять минут: «Извините, но я увидел, как Миллер с „дипломатом“ в руках садится в машину. Он уехал, но из гостиницы не выписался – я проверил у дежурного. Да и чемоданы он не взял, так что вернется. Словом, не беспокойтесь, бомбу я подложу сегодня же вечером».

Миллер проснулся около часа посвежевшим и несколько взбудораженным. Во сне он понял, что за мысль его мучила. Петер оделся и поехал обратно к Винцеру.

Горничная ему явно обрадовалась.

– Привет, – радостно улыбнулась она. – Это опять вы?

– Я просто мимо проезжал, – объяснил Миллер, – и решил зайти узнать, давно ли вы здесь служите?

– Около года. А что?

– Раз герр Винцер закоренелый холостяк, а вы так молоды, я подумал – кто же ухаживал за ним раньше?

– Ах, вот вы о чем! За ним ухаживала его домоправительница, фройляйн Вендель.

– Где она теперь?

– В больнице, – вздохнула Барбара, – и, наверное, скоро умрет. У нее, знаете, рак груди. Какой ужас! Тем более странно, что герр Винцер уехал в такой спешке. Он во фройляйн Вендель души не чаял, навещал ее каждый день. Не то чтобы между ними – ну, знаете, – что-то такое было, просто она служила у него, по-моему, с пятидесятого года, и он ее очень уважает. Не раз он поучал меня словами: «А вот фройляйн Вендель делала это не так».

– В какую больницу ее положили? – спросил Миллер.

– Забыла. Хотя погодите. Ее название записано в блокноте у телефона. Я сейчас.

Через две минуты Барбара назвала Петеру больницу, где лежала бывшая домоправительница Клауса. Это оказалась дорогая частная клиника на окраине города.

Разобравшись по карте, как туда проехать, Миллер добрался до больницы в четвертом часу дня.