Дражайший плут

Глава 1

Лондон, Англия

Июнь 1741 г.

Капитан Джеймс Тревельон, в недавнем прошлом служивший в Четвертом драгунском полку, был человеком неробкого десятка: выслеживал разбойников в трущобах прихода Сент-Джайлз, охотился на контрабандистов в скалах Дувра и охранял виселицы в Тайберне в самый разгар мятежа, — но до сегодняшнего дня никак не предполагал, что опасность может грозить прямо на Бонд-стрит.

Была среда, стоял солнечный полдень, и на Бонд-стрит съехался весь модный Лондон, желавший потратить состояние на наряды и побрякушки и пребывавший в блаженном неведении насчет возможного разбойного нападения.

Как, собственно, и подопечная Тревельона.

— Сверток от Фертлеби у вас? — спросила леди Феба Баттен.

Леди Феба, сестра герцога Уэйкфилда, пухленькая, обезоруживающе хорошенькая, была совершенно слепой, поэтому ее рука лежала сейчас на локте левой руки Тревельона. Задача капитана была охранять леди Фебу, помогать передвигаться в пространстве.

— Нет, миледи, — рассеянно ответил Тревельон, наблюдая за одним — нет, тремя — грозного вида верзилами, которые направлялись прямо к ним сквозь разодетую толпу.

Щеку одного из них уродовал шрам, второй щеголял огненно-рыжей шевелюрой, а у третьего, казалось, вовсе не было лба. Все трое, в одежде рабочих, были здесь явно не к месту, и это ничего хорошего не сулило — их алчущие взгляды были прикованы к его подопечной.

Интересно. До сегодняшнего дня его задачей было в основном не дать леди Фебе заблудиться. Более серьезные опасности ее драгоценной особе не грозили.

Тяжело опираясь на трость в правой руке, Тревельон бросил взгляд назад. Прекрасно. Вот и четвертый бандит.

Он почувствовал, что в нем нарастает мрачная решимость.

— Видите ли, кружево было исключительно тонкое, — продолжала леди Феба. — И по особой цене, которую я, несомненно, больше нигде не встречу, и, если я забыла его в одном из магазинов, куда мы с вами заходили, я буду очень расстроена, очень!

— В самом деле?

Ближайший бандит — тот, у которого не было лба, — прижимал к боку… что? Нож? Пистолет? Тревельон перехватил трость левой рукой, а в правой сжал собственный пистолет, один из тех двух, что покоились в кобурах на ремнях из черной кожи, препоясывавших крест-накрест его грудь. Его правая нога запротестовала, внезапно лишившись опоры.

Два выстрела, четверо мужчин. Шансы так себе.

— Да, — ответила леди Феба. — И мистер Фертлеби заботливо сообщил мне, что кружево было изготовлено кузнечиками, которые сплетают крылышки для бабочек на острове Мэн. Другого такого нет в целом свете!

— Я вас слушаю, миледи, — пробормотал Тревельон, когда первый бандит оттолкнул в сторону пожилого франта в громоздком белом парике.

С бранью франт потряс сморщенным кулачком, но бандит даже головы не повернул.

— В самом деле? — мило осведомилась она. — Потому что…

Бандит вскинул руку с пистолетом, и Тревельон выстрелил ему прямо в грудь. Леди Феба стиснула локоть Тревельона.

— Что?…

Две дамы и франт вскрикнули, трое остальных бандитов бросились бежать… в их сторону.

— Держитесь за меня, — посоветовал Тревельон, быстро оглядываясь вокруг: одному не одолеть троих, ведь у него в запасе остался всего один выстрел.

— А что, по-вашему, я делаю сейчас? — недовольно спросила леди Феба.

Краем глаза он заметил, что ее нижняя губа оттопырена, точно у малого дитяти, и едва сдержал улыбку.

— Налево. Быстро!

Он направил ее в указанном направлении, и его правую ногу пронзила адская боль. Еще не хватало, чтобы эта чертова нога его подвела! Он сунул первый пистолет в кобуру и вытащил второй.

— Вы в кого-то там стреляли? — спросила леди Феба, когда ее на бегу грубо толкнула какая-то визжащая матрона.

Она споткнулась и упала на Тревельона, и он левой рукой обхватил ее узенькие плечи, плотнее прижимая к себе. Охваченная паникой толпа так и напирала, отчего им было трудно продвигаться вперед.

— Да, миледи.

Ага. На дороге в паре шагов от них мальчишка держал поводья тощего мерина гнедой масти. Лошадь тревожно сверкала белками глаз, ноздри широко раздувались, но при звуке выстрела не понесла, что было добрым знаком.

— А зачем? — Ее лицо было обращено к Тревельону, и теплое дыхание обдавало подбородок.

— Мне показалось это забавным, — хмуро ответил Тревельон, оглянувшись назад.

Два бандита: тот, что со шрамом, и второй — не могли пробиться сквозь толпу вопящих светских дам, зато рыжеволосый решительно орудовал локтями, прокладывая себе путь — прямо в их сторону.

Мерзавцы. Но он не даст им до нее добраться.

— Вы его убили? — с живейшим интересом спросила леди Феба.

— Возможно.

Они добрались-таки до лошади и мальчишки. Мерин повел головой, когда Тревельон схватил стремя, но не взбрыкнул. Хорошая лошадка.

— Полезайте.

— Куда?

— На коня, — буркнул Тревельон и, подняв ее руку, хлопнул ладонью о седло.

— Ай! — воскликнул мальчишка.

Леди Феба была дамочкой сообразительной: нащупала стремя и сунула в него ножку. Тревельон решительно обхватил ее роскошный зад и толкнул вверх, забрасывая леди в седло.

— Уф! — Она крепко ухватилась за шею лошади, но испуганной отнюдь не казалась.

— Спасибо, — бросил Тревельон сквозь зубы мальчишке, который вытаращил глаза, заметив в его свободной руке пистолет.

Бросив трость, он неуклюже плюхнулся в седло позади своей подопечной, вырвал поводья из руки мальчишки и, с пистолетом в правой руке, левой обнял леди за талию и крепко прижал к своей груди.

Рыжеволосый бандит подскочил к лошади и протянул было руку, пытаясь ухватиться за узду: его губы сложились в омерзительную ухмылку, — но Тревельон выстрелил ему прямо в лицо.

В толпе завопили, лошадь едва не встала на дыбы, отчего леди Фебу опрокинуло прямо на Тревельона, однако он вонзил колени в бок животного, пуская в галоп, и заодно засунул пистолет назад в кобуру.

Пусть в пешем строю он калека, но в седле — сам дьявол.

— И этого вы тоже убили? — вскрикнула леди Феба, когда они увернулись от телеги.

Ее шляпка слетела, и светло-каштановые локоны щекотали губы.

Она была жива и невредима, вот что важно. Остальное пустяки.

— Да, миледи, — тихо сказал он ей на ухо, сухо и почти безразлично, ведь леди вовсе не обязательно знать, как он волнуется, когда держит ее в объятиях.

— Вот и хорошо.

Он подался вперед, вдыхая аромат розы, который источали ее волосы — аромат невинный и запретный, — и пришпорил коня, пуская галопом сквозь самое сердце Лондона.

И в этот момент леди Феба откинулась назад и рассмеялась навстречу ветру, уронив голову на плечо капитану Тревельону, — очень неприличная поза — чувствуя, как ветер обдает лицо и как ходит ходуном спина лошади. Она даже не отдавала себе отчета в том, что смеется, пока собственный смех — радостный и беззаботный — не поразил ее слух.

— Вы смеетесь над смертью, миледи?

От этого кислого тона даже легкокрылый эльф почувствовал бы себя так, будто у него на ногах кандалы, однако за последние полгода Феба привыкла к мрачному голосу капитана Тревельона и научилась игнорировать и голос, и самого капитана… то есть более или менее игнорировать.

— Я смеюсь, потому что последний раз скакала верхом много лет назад, — ответила Феба с легчайшим оттенком укоризны. Она всего лишь человеческое существо, если на то пошло. — И не позволю вам внушить мне чувство ложной вины и испортить впечатление: в конце концов, его убили вы, а не я.

Тревельон фыркнул, а конь тем временем обогнул угол и им с капитаном пришлось наклониться в едином порыве. Она чувствовала спиной, какая широкая и сильная у него грудь, а ремни с пистолетами служили напоминанием, что он не остановится ни перед чем, если понадобится. Феба услышала возмущенный крик — лошадь неслась, не разбирая дороги — и едва не рассмеялась. Да, вообще-то капитан действовал на нее раздражающе, зато не было сомнений: в обиду ее не даст, — хоть она ему не очень-то и нравится.

— Он хотел причинить вам вред, миледи, — ответил Тревельон сухим, как пыль, тоном, и его рука сильнее сжала ее талию, потому что в этот момент коню пришлось перепрыгивать через какое-то препятствие.

Ах, это мгновенное ощущение пустоты в животе, словно она вдруг сделалась невесомой, глухой стук копыт, снова коснувшихся земли, и движение мощных мускулов лошадиной спины! Феба не преувеличила, когда сказала капитану, что не наслаждалась скачкой долгие годы. Она не была слепа с рождения. Пока ей не исполнилось двенадцать, все было в порядке — она даже очков не носила! Сейчас она уже не помнила, когда это началось: просто однажды все стало расплываться перед глазами, а яркий свет начал причинять резкую боль. Тогда казалось, не из-за чего тревожиться, зато теперь, в возрасте двадцати одного года, она совершенно ничего не видела почти два года. То есть могла различить смутный силуэт против очень яркого света, однако в серый пасмурный день, как сегодня, ничего: ни птицы в небе, ни отдельного лепестка в цветке розы, ни ногтей на собственной руке — хоть тычь ею прямо в лицо. Ничего этого она больше не видела, лишившись заодно многих простых удовольствий жизни, — например, удовольствия от верховой езды.

Она держалась за жесткую гриву коня, наслаждаясь уверенными действиями капитана Тревельона. Его непринужденное мастерство обращения с лошадьми ее нисколько не удивляло: ведь он был драгуном, конным воином, и часто сопровождал свою подопечную в ее походах ни свет ни заря в конюшни Уэйкфилда.

Вокруг них гремела обычная, никогда не стихавшая какофония Лондона: стук колес карет и телег, топот тысяч ног, журчание голосов, набиравших громкость в песне или споре. Кто-то покупал или продавал, а кто-то воровал, торговцы расхваливали товар, вопили малые дети, звонко цокали копыта проносившихся мимо лошадей, колокола церквей отбивали часы, получасы, а иногда даже четверти часа.

Они продвигались вперед, и отовсюду раздавались раздраженные крики. Галоп — не слишком подходящий способ передвижения для Лондона, а судя по тому, как ходили под ними мускулы лошадиной спины и внезапно менялись направления, Тревельону то и дело приходилось уворачиваться от транспорта и прочих уличных препятствий.

Повернув голову, она вдохнула поглубже. От капитана ничем не пахло: разве что порой ей случалось уловить запах кофе или слабый лошадиный дух, но ничего больше.

Это было досадно.

— Где мы сейчас?

Должно быть, ее губы оказались в неприличной близости от его щеки, однако видеть его она решительно никак не могла. Она знала, что он хромает на правую ногу, что ее макушка достает ему до подбородка, что у него твердые мозоли между средним и безымянным пальцами левой руки, но вот как выглядит капитан, Феба и понятия не имела.

— Разве не поняли еще, чем пахнет, миледи?

Она слегка повела головой, принюхиваясь, и сразу же наморщила носик, ощутив вонь рыбы, сточной канавы и гнили.

— Темза? А почему вы выбрали эту дорогу?

— Хочу убедиться, что они нас не преследуют, миледи, — ответил он невозмутимо.

Иногда Феба задавалась вопросом: как отреагировал бы капитан Тревельон, если бы она залепила ему пощечину? Или, к примеру, вздумала поцеловать? Куда бы подевалась его выдержка, которая просто сводила ее с ума?

Не то чтобы она и правда хотела поцеловать этого типа. Вот ужас-то! Наверное, у него губы холодные, как у скумбрии.

— Неужели они побежали бы за нами так далеко? — засомневалась Феба.

Теперь, когда у нее было время подумать, все случившееся показалось ей совершенно невероятным: на них напали не где-нибудь, а на Бонд-стрит! Запоздало вспомнила она и о кружеве и опечалилась утратой замечательной покупки.

— Не знаю, миледи, — ответил капитан Тревельон, умудрившись казаться одновременно и снисходительным, и безразличным. — Вот почему я выбрал столь неожиданный маршрут.

Она крепче ухватилась за гриву лошади.

— Хорошо. А как они выглядели — те, которые на меня напали?

— Ничего необычного: разбойники, грабители, бандиты…

— Наверное, вот и объяснение, — не вполне уверенно предположила девушка. — То есть им все равно, кого грабить, не обязательно именно меня.

— На Бонд-стрит? Среди бела дня? — Его голос был лишен какой-либо интонации, но все-таки она услышала сомнение.

Феба с досадой вздохнула. Лошадь успела перейти с галопа на спокойный ход, и она погладила шею животного. Пальцы ощутили гладкость и маслянистый налет на шерстке, послышалось довольное фырканье.

— Я все равно не могу понять, чего они хотели.

— Похищение ради выкупа, ограбление — зачем долго думать, миледи? В конце концов, вы сестра одного из самых богатых и могущественных пэров Англии.

Феба наморщила носик.

— Капитан Тревельон, вам кто-нибудь говорил, что вы излишне прямолинейны?

— Только вы, миледи. — Похоже, он повернул голову: она почувствовала его дыхание, слегка отдававшее кофе, на своем виске. — По самым разным поводам.

— Что же, позвольте пополнить этот список. Где мы сейчас?

— Приближаемся к Уэйкфилд-хаусу, миледи.

Услышав его слова Феба вдруг осознала весь ужас положения: Максимус! — и тут же принялась причитать.

— О-о! Вы знаете, мой брат сегодня ужасно занят! Нужно же заручиться поддержкой, чтобы принять тот новый акт…

— Сейчас парламент не заседает.

— Иногда на это уходят месяцы, — заметила она с серьезным видом. — Это очень важно! И… и еще наводнение в йоркширском поместье. Не сомневаюсь, что из-за него брат лег спать лишь под утро. Это ведь в Йоркшире? Или в Нортамберленде? Никак не могу запомнить: они оба так далеко на севере. В любом случае, я думаю, нам нельзя его беспокоить.

— Миледи, — с типично мужским упрямством, не допускающим возражений, заявил капитан Тревельон, — я должен проводить вас до комнаты, где вы сможете прийти в себя…

— Я же не ребенок! — с вызовом воскликнула Феба.

— …и выпить чаю.

— Может, еще и каши поесть? Так я ее с детства ненавижу.

— А затем я предоставлю отчет о сегодняшних событиях его светлости, — закончил Тревельон, пропустив ее возражения мимо ушей.

Именно этому Феба и пыталась воспрепятствовать. Когда Максимус узнает о сегодняшнем приключении, у него будет повод ввести еще больше ограничений, и она сомневалась, что сумеет сохранить рассудок, если такое случится.

— Иногда я вас просто ненавижу, капитан Тревельон.

— Искренне рад, что не всегда, миледи, — сказал он спокойно и остановил коня, пробормотав что-то одобрительное послушному животному.

Беда! Должно быть, они уже в Уэйкфилд-хаусе.

В последней отчаянной попытке она схватила его руку, зажав между своими маленькими ладонями.

— Неужели так уж необходимо ему все рассказывать? Мне бы так не хотелось. Пожалуйста! Ради меня!

Глупо, конечно, его уговаривать: похоже, этому типу безразличны все вокруг, не только она, — но положение у нее было отчаянным.

— Прошу прощения, миледи, — сказал Тревельон совершенно спокойно, — но я работаю на вашего брата и не стану уклоняться от исполнения долга, утаивая от него столь важные сведения.

Он высвободил руку, и теперь ее пальцы хватали воздух.

— Ну что же, если это ваш долг, — начала Феба, не скрывая обиды в голосе, — тогда не стану вам препятствовать.

С самого начала глупо было на что-то надеяться. Ей следовало бы помнить, что капитан Тревельон черств как сухарь, чтобы тронуть его мольбами, взывая к состраданию, коего у него, похоже, вовсе не имелось.

Он не обратил внимания на ее обиду и велел, словно бестолковой собачонке:

— Оставайтесь здесь.

Она почувствовала отсутствие тепла его тела: значит, он спешился, — потом услышала запоздалое:

— Миледи.

Она фыркнула, однако подчинилась, поскольку не была такой уж дурочкой, каковой он ее, кажется, считал.

— Кэ-эп! — Голос принадлежал лакею Риду, которого взяли на работу совсем недавно: парень то и дело сбивался на акцент лондонского простонародья, когда спешил.

— Приведите Хатуэя и Грина, — приказал капитан Тревельон.

Феба услышала, как лакей куда-то помчался — вероятно, назад в Уэйкфилд-хаус, — потом раздались возбужденные мужские голоса и опять шаги то тут, то там. Все это сбивало с толку. Она сидела на лошади в весьма затруднительном положении, поскольку не могла спешиться, но вдруг поняла, что почему-то не слышит голоса Тревельона. Похоже, ее провожатый уже вошел в дом.

— Капитан?

Лошадь под ней переступила с ноги на ногу, пятясь назад, и Феба, чтобы не свалиться, вцепилась в гриву. Теперь ей стало страшно.

— Капитан?

— Я здесь, — раздался его голос откуда-то снизу, от ее колена. — И никуда не уходил, можете не волноваться, миледи.

Ее затопила волна облегчения, но тон ее был резким:

— Отлично, но я не могу вас видеть, поэтому должна ощущать ваш запах.

— Как вонь от Темзы? — Она почувствовала крупные руки Тревельона на своей талии, уверенные и осторожные, которые снимали ее с седла. — Вообще-то я бы предпочел не вонять рыбой ради того, чтобы вы могли меня унюхать.

— Не надо утрировать: речь о чем-то именно вашем — одеколон пришелся бы кстати.

— Я нахожу, что благоухать пачули столь же отвратительно, миледи, как вонять рыбой.

— Только не пачули. Это должно быть что-то более уместное для мужчины, — сказала Феба, обращаясь мыслями к духам и связанным с ними возможностям, едва очутившись на земле. — Может быть, что-то горьковатое, с ароматом дерева, кожи, дыма…

— Как скажете, миледи, — учтиво, но с некоторым сомнением согласился капитан.

Тревельон обнял ее за плечи одной рукой: наверное, в другой у него был один из этих ужасных огромных пистолетов, — и Феба почувствовала, как он слегка пошатнулся. Похоже, он потерял свою трость. Вот черт! Ему нельзя ходить без нее: нога причиняла ему ужасные страдания.

— Феба! Что случилось?

О боже! Кузина Батильда Пиклвуд.

Потом раздался пронзительный лай и топот лап, прежде чем Феба почувствовала, как Миньон, любимый крохотный спаниель кузины, повис на ее юбках.

— Миньон, назад! — окрикнула песика Батильда, потом раздался глубокий голос Тревельона:

— Если позволите, я провожу миледи в дом, мэм.

Чтобы кузина Батильда не тревожилась понапрасну, Феба сказала, когда они стали взбираться по ступеням парадной лестницы Уэйкфилд-хауса:

— Я в полном порядке, а вот капитан Тревельон потерял свою трость. Надо бы поскорее найти ей замену.

— Что… — вмешался было Рид, но капитан, не обращая внимания ни на Фебу, ни на ее кузину, рявкнул:

— Немедленно проводите леди Фебу в ее покои и оставайтесь с ней вплоть до моих дальнейших распоряжений. Это относится и к Хатуэю.

— Да, сэр.

— О-о, бога ради! — воскликнула Феба, когда они преодолели порог и Миньон вдруг начал возбужденно тявкать. — Вряд ли мне понадобятся двое слуг…

— Миледи! — суровым тоном оборвал ее Тревельон.

О, она хорошо знала этот тон! А потом посреди всеобщей суматохи раздался баритон, от которого по ее спине поползли ледяные мурашки ужаса.

— Какого черта здесь происходит? — поинтересовался ее брат, Максимус Баттен, герцог Уэйкфилд.

Высокий и худощавый, с длинным, изборожденным морщинами лицом, герцог Уэйкфилд нес свой титул, как кто-нибудь другой мог бы нести меч: вроде как игрушка в парадных ножнах, но готов к бою, с острым и смертоносным лезвием.

Тревельон поклонился хозяину.

— Леди Феба цела и невредима, ваша светлость, однако у меня есть важное сообщение.

Черная бровь Уэйкфилда под белым париком выгнулась дугой, но капитан выдержал взгляд хозяина. Пусть он и герцог, но Тревельон не из пугливых и ему не впервой сносить раздражение и гнев работодателя. Вот только бы нога не подвела, которая взрывалась залпами боли, отдающейся в бедро.

В передней, едва появился герцог, воцарилась тишина. Даже собачонка мисс Пиклвуд перестала лаять. Леди Феба поежилась под рукой капитана, прежде чем тяжело вздохнуть, нарушая тишину.

— Ничего не случилось, Максимус. Право же, нет необходимости…

— Феба! — положил конец ее попытке сгладить ситуацию голос Уэйкфилда.

Рука Тревельона на миг чуть сильнее сжала ее хрупкие плечи.

— Ступайте с мисс Пиклвуд, миледи.

Если бы его голос был способен обретать ноты нежности, то это произошло бы сейчас. Ее светло-каштановые волосы рассыпались по плечам, нежные щеки разрумянились после верховой езды, рот казался бутоном алой розы. Она выглядела юной и немного растерянной, хоть и находилась в отчем доме. Ему очень хотелось по-настоящему обнять ее, предложить помощь там, где о ней не просили и где в ней не было нужды. Что-то сжалось в его груди — только раз, мимолетом, — прежде чем он прогнал это чувство и похоронил под грудой резонов, доказывавших невозможность инстинктивных побуждений, потакать которым было глупо.

Он обратился к лакеям.

— Рид!

Когда-то Рид служил у него солдатом. Это был нескладный детина, высокий и такой худой, что ливрея висела мешком на его узкой груди. Руки и ноги были слишком велики по сравнению с телом, острые локти и колени придавали ему вид цапли, но глаза на некрасивом лице излучали ум и смекалку.

Рид кивнул, получив и поняв команду без дальнейших пояснений, дернул подбородком в сторону Хатуэя, юноши девятнадцати лет, и, когда мисс Пиклвуд повела Фебу прочь, оба парня двинулись за ними следом.

Подопечная капитана на ходу бросила что-то насчет мужского гнета, и Тревельон спрятал улыбку.

— Капитан… — Голос герцога заставил его спрятать улыбку подальше.

Уэйкфилд кивнул, предлагая пройти в глубь дома, где находился его кабинет, прежде чем повернуться и проследовать в указанном направлении. Тревельон последовал за хозяином.

Уэйкфилд-хаус относился к числу самых больших частных резиденций Лондона, и коридор, по которому они шли, был бесконечным. Нога Тревельона совсем разболелась, прежде чем они добрались до кабинета герцога, миновав по пути небольшую статую, двери малой библиотеки и гостиной. Кабинет был хоть и небольшой, но уютный и со вкусом отделанный: темное дерево и пушистый ковер, яркий, как россыпь драгоценных камней.

Уэйкфилд закрыл за ними дверь, прошел к огромному письменному столу и сел. В обычных обстоятельствах Тревельон не посмел бы сидеть перед его светлостью, но сегодня соблюдать табель о рангах не было возможности, поэтому неуклюже плюхнулся на один из стоявших перед письменным столом стульев. Как раз в этот момент в дверь постучали и вошел Крейвен.

Внешне слуга напоминал ходячее пугало: высокий, худой, неопределенного возраста — ему можно было дать и тридцать, и шестьдесят. Он числился камердинером герцога, но Тревельон очень скоро понял, что это далеко не просто камердинер.

— Ваша светлость, — произнес Крейвен.

Уэйкфилд кивнул вошедшему.

— Леди Феба.

— Понимаю. — Камердинер плотно закрыл за собой дверь и подошел к письменному столу, но не сел, а остался стоять.

Герцог и слуга воззрились на Тревельона.

— Четверо мужчин на Бонд-стрит, — сообщил тот.

Брови Крейвена поползли вверх так, что едва не скрылись под волосами. Уэйкфилд вполголоса выругался.

— Бонд-стрит?

— Да, ваша светлость. Я застрелил двоих, раздобыл лошадь и умчал леди Фебу прочь от опасности.

— Они что-нибудь говорили?

— Нет, ваша светлость.

— Проклятье!

Крейвен деликатно кашлянул.

— Мейвуд?

Уэйкфилд нахмурил брови.

— Разумеется, нет. Он же не лишился рассудка!

Слуга фыркнул.

— Его светлость проявил исключительную настойчивость в своем желании приобрести ваши земли в Ланкашире, ваша светлость. Не далее как вчера мы получили очередное письмо, составленное в весьма неучтивых выражениях.

— Этот болван думает, будто я не знаю, что у нас там залегает угольный пласт. — Уэйкфилд брезгливо скривился. — Никак не возьму в толк, почему он помешался на угле.

— Полагаю, он думает, что уголь может быть топливом для больших механических машин, — заметил Крейвен, внимательно разглядывая потолок.

— Вот как? — Похоже, Уэйкфилд даже на минуту растерялся.

— Кто такой Мейвуд? — спросил Тревельон.

Герцог взглянул на него.

— Виконт Мейвуд, мой сосед в Ланкашире и слегка не в себе. Несколько лет назад он прожужжал мне все уши — о чем бы вы думали? О репе.

— Чокнутый или нет, однако многие слышали от него угрозы в адрес вашей светлости, — осторожно напомнил Крейвен.

— Мне, угрозы адресовались мне, а не моей сестре, — возразил Уэйкфилд.

Тревельон, растирая правое бедро, пытался соображать.

— И как нападение на вашу сестру помогло бы ему в этой затее с углем?

Уэйкфилд махнул рукой.

— Да никак.

— Ваша светлость, нападение на леди Фебу ему бы не помогло, — тихо заметил Крейвен, — однако они могли похитить ее и удерживать до тех пор, пока вы не согласитесь продать землю, а что еще хуже, силой заставили бы ее выйти за его сына…

— Наследник Мейвуда уже женат! — рявкнул Уэйкфилд.

Крейвен покачал головой.

— Нет. Он хотел жениться на девице-католичке, но, как я понимаю, это не признается англиканской церковью. Под этим предлогом Мейвуд объявил брак недействительным.

При одной лишь мысли, что Фебу могут заставить выйти замуж без любви, Тревельон стиснул зубы.

— Неужели Мейвуд настолько безумен, чтобы предпринять нечто подобное, ваша светлость?

Глубоко погрузившись в размышления, Уэйкфилд откинулся на спинку стула, взгляд его был прикован к лежавшим на столе бумагам. Внезапно он хватил кулаком по столу, да так, что подпрыгнула чернильница.

— Да, да, вполне возможно, что Мейвуд окончательно выжил из ума — он вообще с головой не дружит. Проклятье, Крейвен, я не допущу, чтобы из-за меня Феба подвергалась опасности.

— Разумеется, ваша светлость, — спокойно согласился слуга. — Прикажете мне заняться этим делом?

— И немедленно! Мне нужны факты, прежде чем я начну принимать какие-то меры, — распорядился Уэйкфилд.

Тревельон осторожно вытянул ногу и заметил:

— Но нам не следует сбрасывать со счетов и других подозреваемых. Возможно, за попыткой нападения стоит вовсе не Мейвуд.

— Вы правы. Крейвен, обратитесь к Пинкертонам: потребуется провести расследование.

— Непременно, ваша светлость.

Уэйкфилд вдруг пронзил Тревельона взглядом.

— Благодарю вас, капитан, вы сегодня спасли мою сестру.

Тот кивнул.

— Это мои обязанности, ваша светлость.

— Да. — Герцог испытующе взглянул на его ногу. — Вы сможете продолжать их выполнять в таком состоянии?

Тревельон замер. У него имелись сомнения, но он опасался говорить о них вслух. Разумеется, он был недостаточно хорош, чтобы охранять леди Фебу.

— Да, ваша светлость.

— Вы так уверены?

Тревельон твердо взглянул герцогу в глаза. Почти двенадцать лет он командовал драгунами его величества и никогда ни перед кем не отступал.

— Как только я пойму, что не способен выполнять свои обязанности, подам в отставку прежде, чем вы мне об этом скажете, ваша светлость. Даю слово.

Уэйкфилд кивнул.

— Очень хорошо.

— С вашего позволения я хотел бы назначить Рида и Хатуэя на постоянное дежурство подле леди до тех пор, пока мы не установим, откуда исходит опасность, и не устраним ее.

— Здравая мысль. — Уэйкфилд встал, но тут раздался стук в дверь. — Войдите!

Дверь распахнулась, и вошла Пауэрс, горничная леди Фебы, миниатюрная брюнетка, любительница сооружать затейливые прически и носить яркие платья с вышивкой, надеть которые не погнушалась бы и принцесса.

Девушка профессионально присела в реверансе и заговорила превосходно поставленным голосом, в котором смутно проскальзывали нотки былого ирландского акцента.

— Прошу прощения, ваша светлость, но ее светлость прислала меня передать капитану Тревельону вот это.

Горничная протянула ему трость.

Тревельон почувствовал, как вспотела шея, однако встал, опираясь на спинку стула. Это стоило ему… боже, чего это ему стоило! Но попросил он совершенно спокойно:

— Не могли бы вы подать мне ее, мисс Пауэрс?

Горничная торопливо подошла и вручила ему трость.

Поблагодарив девушку, Тревельон заставил себя взглянуть в глаза хозяину.

— Это все, ваша светлость?

— Да.

Слава богу, Уэйкфилд был не из тех, кто пожалеет: ни следа сострадания не было в его глазах.

— Берегите мою сестру, капитан.

Тревельон кивнул и без всякого выражения пообещал:

— Пока будет биться мое сердце.

И с этими словами капитан, прихрамывая, покинул кабинет.

Глава 2

— Дорогая, просто не верится! — воскликнула леди Гера Ридинг. — Попытка похищения средь бела дня, и не где-нибудь, а на Бонд-стрит. Кто мог бы решиться на подобное?

При этих словах старшей сестры леди Феба лишь слабо улыбнулась.

— Не знаю, только Максимус никуда меня больше не выпускает — даже к тебе в гости. Можно подумать, что опасность грозит мне даже в доме собственной сестры!

— Он тревожится за тебя, дорогая, — раздался чуть хрипловатый голос Артемиды, их невестки. Три женщины были вынуждены собраться на еженедельное чаепитие в Уэйкфилд-хаусе, поскольку Феба оказалась в заточении в городском доме.

— Эта попытка нападения для него просто предлог, чтобы сделать то, чего он давно добивался: окончательно посадить меня под замок.

— О-о, Феба, — мягко произнесла Гера. — Ничего такого Максимус не хочет.

Феба и Гера уселись на диванчик с бархатной обивкой в Ахиллесовой гостиной, которую называли так потому, что на потолке были изображены кентавры, наставлявшие юного Ахиллеса. В детстве эти мифические создания внушали ей страх. У них были такие суровые лики! Теперь же Феба сомневалась, что помнит это.

Как печально.

Феба обратила лицо к сестре. Как хорошо пахнет фиалкой! Очень успокаивает.

— Ты же знаешь, что с того раза, как я сломала руку, Максимус стал просто невыносим в своем стремлении меня опекать.

Это произошло четырьмя годами ранее, когда Феба еще что-то видела. Она оступилась на крыльце магазина и полетела головой вперед, сильно повредив руку — потом пришлось целый месяц ходить в гипсе.

— Он просто заботится о тебе, — веско произнесла кузина Батильда, устроившаяся напротив Фебы и Геры, рядом с Артемидой.

Феба слышала хриплое дыхание сидевшего у нее на коленях Миньона. Кузина Батильда заменила сестрам мать после смерти их родителей, которые много лет назад, когда Феба была еще совсем крошкой, погибли от рук бандитов в Сент-Джайлзе. Кузина обычно вставала на сторону Максимуса, признавая тем самым его едва ли не патриархальную власть, восставать против которой редко решалась.

Сама же кузина Батильда ни разу не воспрепятствовала Максимусу в его стремлении наложить на нее тяжелую печать своей опеки.

Феба рассеянно поглаживала бархат обивки: в одном направлении — ворс мягкий и пушистый, в другом — погрубее.

— Я знаю, что он обо мне заботится; знаю, что беспокоится, но в результате — моя свобода жестоко ограничена. Даже до вчерашнего инцидента он не разрешал мне ходить ни на вечеринки, ни на ярмарку — вообще никуда, потому что ему всюду мерещится опасность. А теперь и вовсе, боюсь, завернет меня в вату и засунет в дальний угол шкафа для пущей сохранности. Я… просто не знаю, как жить в таких условиях!

Никакими словами не могла она передать растущего в ее душе страха — что, если брат ограничит ее еще больше? Ее руку накрыли, успокаивая, теплые пальцы.

— Дорогая, я знаю, — сказала Гера, — ты очень старалась его слушаться.

— Позволь, я поговорю с ним, — добавила Артемида. — Максимус всегда тверд как кремень, когда речь заходит о твоей безопасности, но, возможно, немного смягчится, если я сумею убедить его, что жить как в тюрьме тебе тоскливо.

— По крайней мере мог бы убрать этого типа, что следует за мной точно тень, — вполголоса заметила Феба.

— А вот это крайне маловероятно, — подала голос кузина Батильда. — И кроме того, капитана Тревельона сейчас с нами нет, не так ли?

— Лишь потому, что я в стенах Уэйкфилд-хауса. — Феба тяжело выдохнула. — Я бы нисколько не удивилась, если он торчит где-то за дверью, пока я пью чай. А вы видели Хатуэя и Рида?

— Да, — в замешательстве ответила Гера.

— Они так и стоят возле заднего окна, да? — Феба не ждала ответа, поскольку не сомневалась, что лакеи беспрекословно выполняют приказ и не сводят с нее глаз. — Максимус велел им тоже меня охранять.

Последовало долгое молчание, весьма неловкое, по ее мнению, прежде чем Артемида заговорила.

— Феба… — И затем внезапно перебила себя. — Нет, дорогой, только не чайную чашку. Боюсь, это не для малышей.

Последние слова были обращены к старшему сыну Геры, Уильяму, очаровательному малышу двух с половиной лет, который, судя по душераздирающему воплю, всерьез вознамерился добраться до чайной чашки.

— Ох, Уильям, — пробормотала расстроенная Гера, когда хныканье возвестило о пробуждении второго сынишки, который дремал у нее на коленях. — Вот разбудил Себастьяна.

— Простите, миледи.

Смарт, няня Уильяма, подошла к хозяйке, чтобы забрать своего подопечного, но Гера ее успокоила:

— Это не ваша вина: просто чайные предметы ужасно соблазнительны.

— Можно? — Феба протянула руки.

— Осторожно, он пускает слюни, — предупредила ее Гера.

— Все малыши такие, — успокоила ее кузина, почувствовав на коленях тяжесть извивающегося тельца племянника, и немедленно обхватила его руками, чтобы не свалился.

Себастьяну было всего три месяца от роду, он еще не умел сидеть, поэтому пришлось держать его вертикально. Ощутив сладкий молочный запах, исходивший от его кожи, она добавила:

— Не слушай маму, кроха: я просто обожаю, когда мужчины пускают слюни.

За свою опрометчивость Феба была вознаграждена радостным гуканьем, а через мгновение крошечные пальчики очутились у нее во рту.

— Ты сама напросилась, — напомнила сестра.

— Позвольте мне забрать Уильяма, миледи, — мягко вмешалась няня.

— Ну что, малыш, не хочешь ли пойти с няней Смарт посмотреть, что там, в саду? — поспешно подхватила Гера. — Можешь взять сахарное печеньице.

Когда дверь за ними закрылась, Батильда заметила:

— Мне нравится эта девушка. Очень воспитанная, вроде бы умелая, прекрасно ладит с нашим сладким Билли. Где ты ее нашла?

— Не поверишь, но Смарт нам рекомендовала бывшая экономка леди Маргарет. Очень расторопная и образованная, мне нравится. Сама экономка ни с того ни с сего заявила, что уходит от Марго: полагаю, нашла более выгодное место.

— Еще бы! Что может быть лучше места в доме дочери маркиза? — удивилась Артемида.

— Там дело не в этом! — выпалила кузина Батильда. — Я слышала, что та девица отправилась к Монтгомери, чтобы вести городской особняк герцога.

— Каким образом ты все это узнаешь? — спросила Гера с изрядной долей огорчения в голосе.

Феба могла ей только посочувствовать: кузина Батильда всегда первой узнавала самые горячие сплетни.

— А что, по-вашему, мы обсуждаем за чаем в кружке седовласых дам? — Пожала плечами кузина Батильда. — Вот, например, только вчера я узнала, что лорда Фезерстоуна видели в обществе леди Оппертайн в Гайд-парке, где они вместе любовались утками в пруду.

— И что же здесь скандального? — Гера была явно озадачена.

— Ничего, если не брать во внимание, что джентльмен был без штанов, — торжествующе произнесла кузина Батильда. — И вообще без белья.

Брови Фебы сами собой поползли на лоб.

— Зато подвязка леди Оппертайн была у него на…

— Может, хотите еще чаю? — поспешила предложить Гера, явно стараясь замять неловкость.

— Пожалуйста, — откликнулась Артемида.

Звякнул фарфор.

Феба самым вульгарным образом почмокала губами, и малыш засмеялся. Как ни щурилась, стараясь хоть что-нибудь рассмотреть, даже голову Себастьяна Феба не смогла увидеть, поэтому спросила у сестры:

— Какого цвета у него волосы?

Повисла пауза. Феба, конечно, не видела, но знала, что все смотрят на нее, и на миг пожелала — пожелала всем существом — стать такой, как все: не быть для семьи причиной тревог или, хуже того, обузой. Чтобы можно было просто взглянуть и, черт возьми, увидеть, как выглядит любимый племянник.

Сейчас это невозможно…

На столе что-то звякнуло.

— Ох, Феба, прости! — ахнула Гера. — Не верится, что я до сих пор не сказала тебе…

— Нет-нет. — Феба покачала головой, стараясь побороть отчаяние, потому что вовсе не хотела, чтобы они испытали чувство вины. — Вам не нужно извиняться, правда. Просто… просто мне захотелось узнать.

Гера глубоко вздохнула: похоже, едва сдерживала рыдания, — и Феба стиснула зубы.

Артемида откашлялась и заговорила — как всегда, тихо и уверенно:

— У него черные волосы. Разумеется, какими они станут, когда Себастьян подрастет, никто не знает, но он точно будет совершенно непохож на нашего сладкого Билли. Глаза у него темно-карие, кожа смуглая, тогда как у братца белоснежная. И мне кажется, у него будет баттеновский нос.

— Только не это! — воскликнула Феба и почувствовала, как ее губы сами собой сложились в улыбку, плечи облегченно обмякли.

Нос Максимуса был скромной пародией на нос Баттенов. Но если портреты предков действительно передавали жизненное сходство, носы эти иной раз бывали выдающихся размеров.

— Я считаю, крупный нос придает мужчине солидности, — вмешалась кузина Батильда с легкой ноткой неодобрения в голосе. — Даже у твоего капитана нос, можно сказать, немаленький, и, по моему мнению, именно потому у него такой уверенный вид.

— Он совсем не мой, — возмутилась Феба, но все же не удержалась и спросила: — Почему именно нос свидетельствует о каких-то особых качествах мужчины?

— Он довольно привлекателен, — начала кузина Батильда.

Артемида тут же подхватила:

— Ну а нос… чем больше, тем лучше!

— Да, именно! — Положил конец словесному потоку голос Геры.

Все замолчали, чтобы перевести дух, и в наступившей тишине захныкал малыш Себастьян.

— Наверное, проголодался, — предположила Гера, забирая малыша у сестры.

Феба слышала шорох одежды — ребенка прикладывали к груди. В своем желании кормить самой сестра шла наперекор моде, но Феба ей завидовала. Что может быть чудеснее, чем держать в руках маленькое теплое тельце; кормить и лелеять собственного ребенка…

Феба опустила голову в надежде, что печаль и тоска не отразились на ее лице. Что правда, то правда: у нее прискорбно мало шансов встретить подходящего джентльмена — даже если предположить, что кто-то вообще захочет взять в жены слепую.

— Так как же на самом деле выглядит капитан Тревельон? — спросила она, пытаясь отвлечься от грустных мыслей.

— Ну-у, — задумчиво начала Гера. — У него вытянутое лицо.

Феба рассмеялась.

— Это мне ни о чем не говорит.

— Худощавое, — добавила Артемида. — У него такие глубокие морщины возле рта. Губы довольно тонкие.

— А глаза голубые, — вмешалась кузина Батильда. — Довольно выразительные.

— Скорее пронзительные, — поправила ее Гера. — Да, и еще темные волосы. Думаю, он носил белый парик, когда служил в драгунах, но, выйдя в отставку, уже успел отрастить волосы и теперь заплетает их в довольно тугую косичку.

— И носит только черное, разумеется, — сказала Артемида.

— Вот как? — Феба наморщила нос: надо же, оказывается ее все это время сопровождало живое олицетворение самой смерти.

— Дамский клуб! — вдруг воскликнула кузина Батильда.

— Что с ним? — спросила Артемида.

— Да то, что мы завтра встречаемся.

— Разумеется, — кивнула Гера. — Но разрешит ли Максимус Фебе туда отправиться?

Дамское благотворительное общество, которое помогало приюту обездоленных и брошенных детей, было детищем Геры. Клуб беспризорных, членами которого являлись исключительно дамы — джентльмены не допускались, — был создан, чтобы помогать сиротскому приюту в трущобах Сент-Джайлза. Дамы встречались нерегулярно, однако Феба с нетерпением ждала заседаний клуба, поскольку это была редкая для нее возможность появиться в обществе, когда Максимус не возражал… или, по крайней мере, не возражал до сих пор.

— Он ее не отпустит, — тихо сказала Артемида. — После того, что случилось…

— Да, но мы как раз собирались рассмотреть кандидатуры участниц… — Гера, как могла, старалась не выдать огорчение. — Наверное, придется отложить заседание. Как вы думаете?

— Нет, — твердо сказала Феба. — Мне надоело прятаться и спрашивать, когда и куда я могу пойти.

— Но, дорогая, это может оказаться опасным… — начала Артемида.

— Заседание дамского клуба? — Феба не верила своим ушам. — Мы все знаем, что безопаснее места нет.

— Но это же в Сент-Джайлзе, — напомнила кузина Батильда.

— И все знатные дамы общества привозят с собой самых сильных лакеев. Я буду окружена защитниками, не говоря уж о моем капитане и двух слугах. Не уверена, что Рид вообще понимает, что его нанял Максимус, а вовсе не капитан Тревельон.

— Хорошо хоть ты признала, что он твой капитан, — ехидно заметила Гера, но вмиг стала серьезной, поскольку в другом конце гостиной открылась дверь. — Впрочем, не знаю, как ты сумеешь договориться с Максимусом.

— Я тоже не знаю, но попытаюсь, — объявила Феба. — Я человек, а не певчая канарейка в клетке.

Она почувствовала его присутствие лишь тогда, как услышала за спиной стук его каблуков. Черт! Если бы он пользовался одеколоном, она по крайней мере могла бы понять, что он поблизости.

— Миледи, — услышала она знакомый голос. — Его светлость сообщил мне, что человек, который пытался вас похитить, больше вам не угрожает, однако хотел бы напомнить, что вы пусть и не канарейка в клетке, но и не просто женщина, а драгоценная добыча. И пока есть желающие вас украсть, я всегда буду рядом.

Феба почувствовала, как щеки заливает жаркий румянец. Как только представится возможность остаться с капитаном наедине, она недвусмысленно даст ему понять, каково «добыче» слышать такие слова.

Тревельон наблюдал, как леди Гера уводит из гостиной остальных дам. Минутой ранее, когда они решительно взяли его подопечную в кольцо, он подумал, что не миновать бы ему выволочки, не будь они благовоспитанными леди.

И угроза не миновала, судя по нежному румянцу на щеках леди Фебы. Сегодня на девушке было небесно-голубое платье, а вместо привычной кружевной косынки корсаж украшало тонкое кружево, соблазнительно обрамлявшее и словно обнимавшее округлые груди. Капитан невольно подумал, что холодноватый тон платья делает ее губы похожими на спелые ягоды: мягкие, сладкие и сочные. Как бы ему хотелось впиться в них поцелуем…

Тревельон отвел взгляд, одергивая себя усилием воли.

— Я так рада, что ты сможешь поехать на заседание дамского общества, — пропела леди Гера, звонко чмокнув сестру в щеку, и послала стражу строгий взгляд, прежде чем выплыть из комнаты с гордо поднятой головой.

Тревельон раздраженно вздохнул, и в этот момент песик мисс Пиклвуд принялся вырываться из ее рук, так что даме пришлось наклониться, чтобы спустить его на пол.

— Полагаю, Миньон готова отправиться на дневную прогулку.

— Милашка, — сказала ее светлость с улыбкой, глядя, как крошечная собачка скачет среди дамских юбок. — Велю горничной принести Бон-Бон, и мы к вам присоединимся.

— Отлично, — возвестила мисс Пиклвуд. — Феба, ты тоже идешь?

— Мне, наверное, не мешало бы сделать круг по саду.

На лице девушки играла любезная улыбка, но Тревельон мог бы поклясться, что услышал нотку отчаяния в ее голосе.

И когда она, не сказав ему ни слова, вдруг развернулась и выбежала из гостиной, он укрепился в своем подозрении. Последовав за своей подопечной, он поймал сочувственный взгляд ее светлости; только сочувствие это было ему без надобности.

Гостиная венчала собой парадную лестницу, по которой можно было спуститься на главный этаж Уэйкфилд-хауса. Тревельон пристально наблюдал, как леди Феба преодолевает начищенные до блеска мраморные ступени. Она ни разу не оступилась — впрочем, как всегда, — но он все равно не спускал с нее глаз.

На нижней площадке лестницы леди Феба повернулась и пошла в глубь дома, скользя пальцами по стене. Он заковылял вслед за ней, куда как менее грациозно, стараясь не выпускать из виду колышущиеся ярко-голубые юбки. Она почти добежала до высоких дверей, ведущих в сад, когда он поравнялся с ней.

— Это очень некрасиво, миледи, заставлять бегать инвалида!

Она не обернулась, разве что расправила плечи.

— Боюсь, капитан, что мы, драгоценные добычи, обожаем вести себя не лучшим образом.

С этими словами Феба распахнула дверь и очутилась на широких гранитных ступенях, спускающихся в сад. Голубой цвет платья на сером фоне гранита и сочная зелень травы зажгли золотистые огоньки в ее светло-каштановых волосах. Она казалась живым воплощением весны, ангельским созданием в своей прелести.

Прекрасно! Если бы она еще не столь решительно пыталась от него убежать.

Капитан ускорил шаг и схватил ее за руку.

— С вашего позволения, миледи.

Тревельон предполагал вспышку раздражения, однако не стал дожидаться и просто положил ее ладонь на сгиб своей левой руки. В траве могли быть кочки; должно быть, Феба сообразила, что будет выглядеть глупо, если шлепнется и расквасит свой надменный нос.

— Вряд ли вас можно назвать инвалидом, — заявила она резко.

Сжав губы, Тревельон повел леди вниз по ступеням.

— Не знаю, миледи, как еще назвать того, кто не способен стоять, не опираясь на трость. Она фыркнула в ответ.

— Что ж, можете считать себя инвалидом — хоть я и убеждена, что это не так, но требую меня называть как угодно, только не добычей.

— Прошу прощения, если невольно оскорбил вас, миледи.

— В самом деле?

Он сдержал тяжелый вздох.

— Странно, что мои вполне обоснованные замечания показались вам оскорбительными, миледи.

— Право же, капитан, теперь я понимаю, отчего вы до сих пор не женаты.

— Серьезно?

— Да кому захочется, чтобы его считали добычей, особенно женщине.

Вероятно, разумнее сейчас отступить.

— Возможно, мое суждение показалось вам слишком категоричным, однако вы должны понимать, миледи, что исключительно дороги своему семейству.

— Должна? — Феба остановилась, заставив остановиться и капитана, поскольку он не хотел ее отпускать. — Отчего же? Родные любят меня — и я плачу им тем же, — но должна признаться, что испытываю дурноту, когда слышу, как меня называют вещью, пусть и драгоценной.

Тревельон с удивлением взглянул на нее.

— Многие мужчины видят в вас драгоценную добычу. Вы сестра герцога, наследница…

— И вы тоже? — перебила его Феба.

Он смотрел на нее, такую хорошенькую, страстную, способную свести с ума. Разумеется, для него она далеко не добыча: не будь слепой, увидела бы это давным-давно.

Он слишком замешкался с ответом, и, сложив руки на груди, леди раздраженно усмехнулась:

— Так что же, капитан Тревельон?

— Мой долг — охранять вас, миледи.

— Я спрашивала не об этом, капитан! Для вас я тоже просто ценный объект? Шкатулка с драгоценностями, которую нужно беречь от воров?

— Нет, — ответил он со всей серьезностью.

— Это радует.

Она положила ладонь на его руку, и ее прикосновение было как раскаленное клеймо на его коже, невзирая на слои ткани, которые их разделяли. Однажды он не выдержит, и когда это произойдет, она увидит, что он не каменный.

Ни в коем случае.

Но это случится не сегодня.

За последней ступенькой была травянистая лужайка, а за ней — сад леди Фебы, лабиринт выложенных гравием аккуратных дорожек, петляющих среди причудливых клумб с цветущими растениями. Тревельон никогда не видел подобных садов. Во-первых, тут росли исключительно белые цветы: розы, лилии, ромашки всех сортов и десятки других растений, названий которых он не знал, потому что никогда не интересовался ботаникой. Вторую особенность этого сада можно было заметить, только подойдя поближе: висевшее в воздухе густое благоухание. Тревельон никогда не спрашивал, но и без того было ясно, что каждый цветок, растущий в этом саду, источал собственный аромат. Каждому, кто входил в этот сад, могло бы показаться, что он вступает в будуар феи. В цветах лениво жужжали пчелы, а напоенный сладкими ароматами ветерок кружил голову.

Обернувшись, Тревельон заметил, как леди Феба буквально на глазах успокаивается: плечи расслабились, кулаки разжались, на сочных губах заиграла улыбка. Она подставила лицо ветерку, и он затаил дыхание. Здесь, в саду, наедине с леди Фебой, он мог смотреть на нее сколько душе угодно, ласкать взглядом нежный изгиб шеи, упрямый разлет бровей, влажные, полураскрытые губы.

Капитан отвел взгляд, язвительно усмехнувшись собственной слабости. Девушка была прямой ему противоположностью: молода, невинна, полна жизни. В ее жилах текла голубая кровь, наследие многих поколений аристократов. А он далеко не молод, бывший солдат, циник и скептик, и кровь у него самая обычная, красная.

— Кто он? — ворвался в его мысли ее голос.

Ему пришлось прочистить горло, прежде чем ответить.

— Вы о чем, миледи?

— Как вы недогадливы! Разумеется, о том, кто за мной охотится. — Ее выразительное лицо сложилось в гримасу. — Кто он?

— А-а… — Под ногами хрустнул гравий — они ступили на садовую дорожку. — Очевидно, это был сосед вашего брата из Ланкашира, некто Мейвуд.

При этих словах она остановилась, обернулась к нему и сделала большие глаза.

— Лорд Мейвуд? Правда? Но он же старый — лет шестьдесят, не меньше. Что ему от меня могло понадобиться?

— Его светлость не знает наверняка, — задумчиво ответил Тревельон. После сегодняшнего разговора с герцогом многие вопросы так и остались без ответа, и ему было тревожно. — Возможно, лорд Мейвуд хотел заставить вас выйти за его сына.

Феба задумалась, нахмурившись, и ему показалось, что ее глаза прикованы к пистолетам, притороченным к ремням на его теле.

— Но лорд Мейвуд виновен? Нашли доказательства его преступления?

— Не совсем. — Тревельон помолчал. — На прошлой неделе лорд Мейвуд прислал вашему брату письмо с угрозами, а один из тех, кого я застрелил, оказался уроженцем Ланкашира.

Ее темные брови сошлись на переносице.

— Что сказал лорд Мейвуд, когда его призвали к ответу?

— Ничего, миледи, — признался капитан. — Он неожиданно умер сегодня утром от апоплексического удара.

— Ох… — Феба растерянно заморгала, осторожно перебирая в пальцах лепестки розы, словно это могло ее успокоить. — Мне так жаль.

— А мне нет, — жестко сказал Тревельон. — Если это означает, что вы теперь в безопасности.

Она ничего не ответила, и они продолжили прогулку.

— Итак, Максимус полагает, что с этим делом покончено.

— Да, миледи.

Герцог, казалось, обрадовался, что дело уладилось столь простым образом, но Тревельон радовался бы куда больше, если бы лорд Мейвуд признал свою причастность к преступлению. Он пытался убедить хозяина, что расследование следует продолжить, дабы выявить, не стоит ли за этим кто-то другой, но Уэйкфилд был убежден, что дело можно закрыть.

В отсутствие признания Мейвуда в голову Тревельона по-прежнему закрадывались сомнения, но он не делился ими с леди Фебой: не стоило тревожить ее, не имея особых оснований. Кроме того, он всегда был начеку, как и прежде.

— Ага, а вот здесь образовалась завязь, — пробормотала Феба, теребя в пальцах цветок, с которого осыпались почти все лепестки. — Нет ли у вас корзинки?

Его брови поползли вверх. Откуда у него корзинка, зачем она ему?

— Нет, миледи.

— Как недальновидно с вашей стороны, капитан, — все так же вполголоса отозвалась она и, достав из маленькой сумочки на поясе ножнички, срезала увядший цветок и протянула ему. — Держите.

Тревельон взял цветок и сунул в карман, за неимением того, куда его выбросить.

— Не видно ли других, которые тоже нужно срезать? — спросила она его, в то время как рука порхала над цветами.

— Есть еще один. — Он поймал ее пальцы, прохладные и такие хрупкие в его большой ладони, и коснулся ими осыпавшейся розы.

— Ах, благодарю вас.

Он наклонил руку.

— Разве у вас нет садовника для подобной работы?

— Есть. — Она срезала головку цветка, и опять отдала ему, он вынужден был отправить и ее в карман. — Но зачем дожидаться?

Ее рука деловито принялась ощупывать розы.

— Ведь это нелегко, миледи.

Она рассмеялась, и этот смех вызвал в нем странное беспокойство, отдаваясь где-то в позвоночнике.

— Вы решительно ничего не смыслите в садоводстве, капитан Тревельон.

Она не стала вдаваться в объяснения, вновь принимаясь за работу, и его поразило, насколько ей было легко здесь, среди цветов, каким радостным, открытым было ее лицо.

— Жаль, что сегодня пасмурно, — рассеянно проговорила Феба.

Он не произнес ни звука, но она, должно быть что-то почувствовав, медленно выпрямилась и подняла к нему лицо — такое юное! — сжимая в руке ножницы.

— Капитан?

Раньше он не понимал, что имеется в виду, когда кто-то говорит, что у него разбито сердце, а теперь понял.

Спокойно. Он никогда не лгал ей раньше и не собирался и начинать.

— Сегодня солнечно.

Вокруг все было черно, хотя капитан Тревельон и сказал ей, что светит солнце.

Феба предполагала, что этот день наступит. Ее зрение неизменно продолжало ухудшаться год за годом. Только полный идиот не понял бы, к чему все идет.

Вот только… одно дело — понимать это умом, и совсем другое — принять. А оно, глупое, явно питало надежду на чудо.

От этой мысли она даже рассмеялась, только смех был скорее похож на плач.

И опять пришел на помощь он, ее верный капитан, суровый и лишенный чувства юмора, но неизменно оказывавшийся рядом.

— Миледи? — Тревельон взял ее руку в свою большую теплую ладонь и обнял за плечи, словно она могла упасть.

И было отчего.

— Как глупо, — сказала леди Феба и провела по лицу дрожащей ладошкой, потому что все-таки заплакала. — Развела сырость.

— Идемте. Вам нужно сесть.

Позволив опереться на свое надежное плечо, он подвел ее к каменной скамье и усадил. Она покачала головой.

— Простите.

— Не надо извиняться, хрипло проговорил капитан.

Она судорожно вздохнула, догадавшись, что он потрясен не меньше ее самой.

— Хотите знать, почему у меня только белые цветы?

Он если и был обескуражен, то никак этого не показал, просто ответив:

— Да.

— Три года назад, когда я только начала сажать свой сад, мое слабеющее зрение лучше всего различало белый цвет, — сказала Феба. — И, разумеется, еще потому, что белые цветы обычно пахнут сильнее других.

Он ничего не ответил: только крепче сжал ее плечи, — и она даже обрадовалась, что сейчас с ней именно капитан. Будь рядом Гера, Максимус или кузина Батильда, и ей пришлось бы сочувствовать их страданию — страданию из-за ее потери, — а капитан Тревельон просто давал ей ощущение своего надежного присутствия. Не станет же он рыдать от жалости к ней или придумывать слова утешения.

И это было по меньшей мере приятно.

— Это глупо, — продолжала Феба, — оплакивать неизбежное. Я знала, что лекарства нет, и сама настояла, чтобы Максимус прогнал всех этих докторов и чудотворцев. Я знала…

Она с трудом сдерживала рвавшиеся из груди рыдания и, закрыв ладонями рот, судорожно хватала воздух, дрожа всем телом.

Он погладил ее по волосам, привлек голову к себе на грудь, чтобы она могла вволю выплакаться, заливая слезами его рубашку. Один из его пистолетов больно врезался ей в щеку, но сейчас было не до этого. Феба плакала, пока мокрое лицо не стало красным, нос не забился, а в глаза словно насыпали песок. Потом, немного успокоившись, она слушала, как бьется его сердце, ровно и громко.

— Немного похоже на смерть, — прошептала она скорее самой себе. — Все мы знаем, что когда-нибудь умрем, но по-настоящему не верим.

На миг рука, по-прежнему лежавшая у нее на голове, болезненно напряглась, затем исчезла, переместившись на плечи.

— Вам рано говорить о смерти, миледи.

— Разве? — Она подняла к нему лицо. — Разве вот это не маленькая смерть? Я не вижу света. Я вообще ничего не вижу.

— Мне жаль, — сказал капитан Тревельон, и его голос был, словно гравий, шуршащий и скрипучий, но тем не менее подействовал успокаивающе. — Мне очень жаль.

Кажется, он действительно ей сочувствует.

Она нахмурилась, уже хотела было что-то спросить, но услышала, как открылась дверь дома.

— О-о боже! Кто там?

— Пауэрс. Идет сюда, чтобы увести вас, — ответил Тревельон.

Феба поспешно выпрямилась, обхватила ладонями голову, пытаясь привести в порядок волосы. Должно быть, у нее ужасный вид!

— Как я выгляжу?

— Как будто только что плакали.

Его невозмутимый ответ, как ни странно, вызвал у нее смешок.

— Знаю, что похожа на страшилище, но вы могли по крайней мере, солгать.

— Вы действительно хотите, чтобы я вам лгал? — спросил он устало.

Она нахмурилась, собираясь с ответом, и тут раздался голос Пауэрс, совсем близко.

— Миледи, пришла портниха.

— Черт! — пробормотала Феба. — Нам придется вернуться в дом.

— Конечно, миледи, — как всегда, невозмутимо сказал капитан.

Тем не менее она сжала его плечо, когда он вел ее к дому, и тихо сказала:

— Благодарю вас, капитан.

— За что, миледи?

— За то, что разрешили намочить вашу рубашку соленой водой. — Она улыбнулась, хотя это было труднее обычного. — За то, что не говорили банальности. И вы совершенно правы: я не хочу, чтобы вы мне лгали.

— Значит, я буду стараться говорить вам только правду.

Это было сказано очень почтительно, и все же она вздрогнула. Ей вдруг вспомнилось, что говорили о нем ее кузины: привлекательный, уверенный в себе. Странно, она никогда не думала о Тревельоне как о мужчине, который может нравиться. Он просто был рядом. Высокая фигура справа: на балу ли, на вечеринке — защита, через которую к ней не пробиться.

«Это не совсем справедливо», — виновато корила она себя, взбираясь на каменные ступени. Очень хорошо, что Тревельон был рядом, когда она расклеилась. Он повел себя как друг. Прежде она ни разу не подумала о своем телохранителе как о друге, и если она ошибалась настолько…

Прекрасно!

Глава 3

На следующий день, ближе к полудню, Феба стояла в парадном холле Уэйкфилд-хауса. Вручив Пауэрс записку и небольшой кошелек с монетами, девушка сказала:

— Предупреждаю, вы должны отдать это мистеру Хейнсуорту лично в руки, это важно.

— Да, миледи, — ответила Пауэрс звонким голосом.

Несмотря на неумеренное употребление духов с ароматом пачули, которому служанка излишне благоволила, от нее приятно пахло.

— Спасибо, Пауэрс, — сказала Феба, заслышав приближение капитана Тревельона, которого узнала по неровной поступи на лестнице.

— Миледи, вы по-прежнему намерены присутствовать на заседании дамского клуба? — спросил он своим хриплым голосом, в котором она уловила скептические нотки.

— Да, разумеется, и не пытайтесь меня отговорить — Максимус дал свое благословение.

Это было почти правдой: брат милостиво разрешил ей выезжать, — но она не стала сообщать ему, куда именно едет, а капитану знать об этом вовсе не обязательно.

Кажется, она услышала мужской вздох?

— Очень хорошо, миледи.

Теплые сильные пальцы взяли ее руку и опустили на мужской рукав. Забавно. Не будь она слепой, подобное прикосновение — обнаженная кожа рук, не прикрытая перчатками, — сочли бы скандальным. Да что говорить — то, что мужчина в самом расцвете сил следует за ней повсюду, иногда без других сопровождающих, и так верх неприличия! Однако, кажется, пока никому не пришло в голову упрекнуть в чем-нибудь капитана Тревельона, который вечно маячил у нее за спиной.

Слепота сделалась ее оправданием в глазах света.

Феба тяжело вздохнула, выходя на улицу. Должно быть, день был солнечный — она чувствовала тепло кожей.

— Миледи? — Услышала она голос капитана у себя над ухом.

— Ничего, капитан, — сказала она с едва уловимой досадой. Без сомнения, он тоже считал ее скорее ходячей куклой, чем женщиной из плоти и крови.

— Если вас что-то беспокоит…

— Иногда я задаюсь вопросом: что, если просто посадить меня в инвалидную коляску? — пробормотала Феба, спускаясь по ступенькам.

— Доброго вам утра, сэр, миледи, — поприветствовал их Рид.

— Рид, вместе с Хатуэем встаньте на запятках кареты, — распорядился Тревельон.

— Да, сэр.

— Неужели необходимо брать с собой еще и двух лакеев? — тихо спросила Феба.

— Полагаю, что да, миледи. Осторожно, лесенка.

Она вытянула носок, нащупав первую ступеньку, забралась в карету, уселась и расправила юбки.

— В клуб допускаются только дамы.

Послышался шорох — это Тревельон устроился напротив. Несмотря на трость, он производил в движении гораздо меньше шума, чем другие. И это было очень досадно.

— Дамы собираются в Сент-Джайлзе, миледи, одном из самых опасных районов Лондона.

— Но сейчас самый разгар дня.

— На Бонд-стрит на вас пытались напасть как раз в это время. — Голос капитана звучал ровно и уверенно, и Феба задумалась, найдется ли хоть что-нибудь, что выведет Тревельона из этого состояния спокойного безразличия. — Иногда мне кажется, что вам просто нравится спорить, миледи.

Она поджала губы.

— Но не с каждым же встречным, как вы понимаете: только с вами.

Ей показалось, что он усмехнулся, но тут загрохотали колеса — карета тронулась в путь.

— Я воистину польщен, миледи.

— Так вам и надо. — Она с трудом сдерживалась, чтобы не улыбаться. Феба была счастлива, если удавалось втянуть сурового капитана в шуточный спор. — Лучше скажите мне вот что. Я заметила, что вы относитесь к Риду как к старшему среди прочих лакеев. Почему же?

— Здесь все просто, миледи: Рид служил драгуном в моем полку. Когда он был демобилизован, я рекомендовал его вашему брату как человека порядочного, преданного и трудолюбивого. Его светлость был так добр, что прислушался к моим рекомендациям и взял его на работу.

— Он долго прослужил драгуном под вашим началом?

— С первого дня, как поступил на военную службу. Пять лет, насколько я помню.

— А сколько лет отслужили вы сами?

Он молчал, и Феба подумала — уже не в первый раз, — как плохо не видеть лица того, с кем разговариваешь. Ведь достаточно бросить взгляд, чтобы понять, удивлен человек, оскорблен или опечален.

— Почти двенадцать лет, миледи, — сказал наконец Тревельон.

Голос его звучал бесстрастно, и Феба поняла лишь одно: полное отсутствие эмоций не означает отсутствие чувств.

Она склонила голову набок, размышляя, потом спросила:

— Вам нравилась служба?

— Миледи?

О-о, кажется, капитан насторожился, пусть и самую малость? Это уже интересно! Почему она никогда раньше не задавала ему подобных вопросов?

— Служить драгуном, командовать людьми — ведь вы были капитаном, и у вас под командованием было много людей…

— В моем распоряжении было от двадцати до пятидесяти человек, в зависимости от выполняемой задачи.

А теперь он вынужден возиться с ней одной. Вдруг она осознала, как низко, по его представлениям, он пал в этой жизни!

Капитан, однако, продолжил:

— Я выполнял приказы моего короля.

На мгновение она решила, что больше он ничего не скажет о своих военных буднях, но он немного смягчился:

— Много лет мы охотились на контрабандистов по всему побережью, но потом мой полк перебросили в Лондон, чтобы выслеживать и ловить тех, кто занимался контрабандой джина, и прочих злоумышленников.

— Правда? — Феба нахмурилась, вдруг осознав, как мало знает об этом человеке. Боже правый! Она провела полгода, день за днем, в обществе капитана Тревельона, но не задала ни единого вопроса о его прошлом. Ей вдруг стало очень стыдно, и она немного подалась вперед, намереваясь загладить вину. — Очень своеобразный район для патрулирования.

— Да, — ответил он сухо, — но потом мы получили особый приказ — от одного из важных членов парламента.

— От… не от моего же брата?

— Именно от него, миледи.

— Значит, вы давно знаете Максимуса?

— Мы с его светлостью знакомы больше четырех лет.

— Я и не знала, что вы… друзья.

Заминка была недолгой, но красноречивой.

— Я бы не назвал так… наши отношения, миледи.

— Как? Дружбой? — уточнила Феба. — Уверяю, капитан, что не стала бы думать о вас хуже, поддайся вы такой слабости, как дружба.

— Миледи, ваш брат — герцог.

— Да, но он сморкается и справляет другие физиологические потребности, как все прочие люди.

— А я всего лишь бывший драгун из… — продолжил было капитан, но внезапно замолчал. Феба наклонилась вперед, сгорая от любопытства.

— Откуда же, капитан?

— Из Корнуолла, миледи. Но я вижу, что мы уже подъехали к приюту.

В этот момент карета, содрогнувшись всем корпусом, остановилась.

— Не думайте, что наш разговор окончен, — любезно сказала Феба, прежде чем покинуть карету. — У меня к вам много вопросов, капитан Тревельон!

Когда дверца кареты распахнулась, она услышала беспомощный вздох своего защитника и улыбнулась. Ей очень нравилось смущать этого стоика, драгунского капитана, однако она невольно задумалась: откуда эта заминка после вопроса о происхождении?

На первый взгляд детский приют был слишком неказист, чтобы послужить пропуском в высшее общество. Эва Динвуди вышла из кареты с помощью лакея, Жана-Мари Пепина, и оглядела улицу.

Дом стоял в самом сердце квартала Сент-Джайлз, в переулке, слишком узком, чтобы могли разъехаться две кареты: им пришлось останавливаться в дальнем конце переулка. Даже при свете дня крайняя нищета нависала над кварталом как мрачное облако. Попрошайка в лохмотьях, такой убогий, что было невозможно определить, мужчина это или женщина, сидел на углу, тяжело привалившись к стене. На другой стороне улицы шла, шаркая ногами, женщина с опущенной головой и спиной, сгорбленной под тяжестью огромной корзины с крышкой, в то время как одинокий ребенок, практически голый, стоял и с любопытством пялился на роскошную карету.

«Бедному мальчишке мы, наверное, кажемся богами, спустившимися с Олимпа», — с жалостью подумала Эва, поспешно сунула руку в карман, нащупала сумочку, спрятанную под юбкой, извлекла один пенсовик и протянула голому ребенку. Тот бросился к ней, выхватил монету и был таков.

Здание было новым, основательным, сложенным из кирпича, с широкой парадной лестницей. Тем не менее, судя по немногочисленным архитектурным деталям, обычно украшавшим благотворительные дома, это явно было работное заведение. Однако именно здесь собирался дамский клуб, куда входили даже весьма влиятельные дамы из высшего общества.

И среди них ее покровительница.

Обернувшись, Эва увидела, как из кареты выходит Амелия Хантингтон, баронесса Кэр. Пожилая леди готовилась разменять седьмой десяток, однако ее лицо почти не тронули морщины. Кажется, единственной приметой возраста были белые как снег волосы, хотя Эва слышала, что волосы у баронессы, как и у ее сына, поседели еще в молодости, а значит, вовсе не от старости. На леди было элегантное темно-синее платье — в точности под цвет глаз, — отделанное черным кружевом на рукавах, по квадратному вырезу и вдоль корсажа.

— Они тут живут, как крысы, — вполголоса и не без сострадания заметила леди Кэр, оглядываясь вокруг. — Вот почему я всегда беру с собой отряд дюжих лакеев. Было мудро с вашей стороны прихватить собственного. — Леди задумчиво взглянула на Жана-Мари. — У него очень экзотический вид.

Черная лоснящаяся кожа гиганта, в сочетании с белым париком и белой с серебром ливреей обеспечивало лакею вид просто сногсшибательный.

— Я больше не нахожу его таковым. — Эва не дала себе труда поправить леди Кэр в ее предположении, будто Жан-Мари ее лакей. Поравнявшись с пожилой дамой, она вместе с ней направилась по Мейден-лейн к дому. — Должна вас поблагодарить — вы были очень добры, согласившись представить меня дамам из клуба!

— Не стоит: я тоже была рада, — холодно протянула леди Кэр без улыбки, словно хотела напомнить, что просто была вынуждена привезти Эву на сегодняшнее заседание.

И ее подопечной не следовало об этом забывать. Здесь у нее не было друзей, да и не могло быть. Она изобразила скромную учтивую улыбку, и обе дамы стали подниматься по широким ступеням. Конец переулка уже запрудили кареты, что говорило о прибытии остальных участниц заседания клуба.

Когда перед ними распахнулись двери приюта, Эва сделала глубокий вдох и разгладила юбки цвета оперения голубя-сизаря. Скромная вышивка в виде черных и вишнево-розовых цветочков украшала плечи, низ рукавов, корсаж и подол широкой верхней юбки, прикрывавшей кремового цвета юбки — простые и элегантные. Несмотря на совершенно обыкновенную внешность — в общепринятом смысле этого слова, — одета она была по последней моде. В дверях стоял почтительного вида дворецкий, что было весьма необычно для дома призрения, но Изабел Мейкпис, жена управляющего, и до второго замужества была весьма богатой вдовушкой.

— Доброго дня, миледи, мисс, — приветствовал дам дворецкий, делая шаг в сторону.

Сидевший у его ног черный кот всем своим видом показывал, что тоже рад гостям, но ровно до тех пор, пока в глубине дома внезапно не возник лающий вихрь. Маленькая белая собачонка, щелкая оскаленными зубами, бросилась прямо на них. Эва не удержалась на ногах и, если бы не дворецкий, растянулась бы на полу. Жан-Мари загородил ее собой, подхватил гадкое создание и прижал к груди. Собака сразу же притихла и лизнула его в подбородок.

— Вы уж его простите! — воскликнул дворецкий. — Право же, Додо только лает громко, зато никогда не кусается, уверяю вас!

— Не стоит беспокойства, — пролепетала Эва, отчаянно пытаясь унять дрожь в голосе. — Я просто испугалась. — Разгладив юбки, она незаметно кивнула Жану-Мари, который продолжал крепко держать ужасное создание.

Леди Кэр наблюдала сцену, не произнося ни слова, потом заговорила:

— Баттермен, я полагаю, мы собираемся в гостиной?

— Разумеется, миледи, — кивнул дворецкий, принимая у леди перчатки и шляпу. — А слуги могут с удобством расположиться у нас на кухне.

Бросив взгляд на Эву, Жан-Мари по ее кивку направился вслед за лакеями в дом, не выпуская из рук вырывающегося песика.

Коридор вел в приемную, выдержанный в успокаивающих кремовых тонах, и там начиналась широкая лестница. Однако Эва и леди Кэр вошли в первую дверь справа, за которой находилась гостиная, где уже собрались дамы, члены дамского клуба. В углу комнаты имелся камин, сейчас пустой, и повсюду стояли небольшие диванчики и стулья с подушками. Центр гостиной занимал невысокий чайный столик, уставленный приборами, а примерно дюжина девочек с важным видом, под бдительным присмотром светловолосой горничной, предлагали дамам закуски.

— Очень рада видеть вас, миледи! — Стройная дама с роскошными рыжими волосами с раскрытыми объятиями бросилась им навстречу, и они с леди Кэр обменялись вежливыми поцелуями в щеку.

Пожилая дама обернулась, и Эва с облегчением увидела, что она заулыбалась.

— Гера, позвольте представить вам мисс Эву Динвуди. Мисс Динвуди, это леди Гера Ридинг.

— Для меня это большая честь, миледи. — Эва низко присела в реверансе, а пока леди Гера говорила что-то в знак приветствия, мысленно покопалась в своих досье.

Итак, Ридинг, Гера: старшая сестра герцога Уэйкфилда; супруга лорда Гриффина Ридинга. Это леди Гера вместе с леди Кэр основали дамский клуб. Важная знатная дама, знакомство с которой дорогого стоит.

Впрочем, они тут все такие.

Эва собралась с духом, когда леди Кэр повлекла ее в глубь комнаты, чтобы познакомить со всеми. В конце концов, для чего еще она сюда явилась? Среди прочих дам познакомиться с одной очень нужной особой. И неважно, что Эва терпеть не могла подобные сборища и чувствовала себя там не в своей тарелке: долг она выполнит.

Эва опять изобразила любезную улыбку, когда леди Кэр подвела ее к даме, стоявшей возле камина, и представила. Та оказалась ее невесткой, Темперанс Хантингтон, баронессой Кэр-младшей. Это была миловидная темноволосая леди с такими светло-карими глазами, что они казались золотистыми. Нельзя было сказать наверняка — и Эва, разумеется, ни за что не стала бы спрашивать, — но леди Кэр, похоже, ожидала ребенка.

Рядом с ней стояла Изабел Мейкпис, которая управляла приютом вместе с супругом, Уинтером Мейкписом. Из своих мысленных досье Эва знала, что миссис Мейкпис, в отличие от супруга, происходила из высших слоев общества. Несмотря на низкий статус смотрительницы сиротского приюта, на миссис Мейкпис было элегантное платье, скроенное по французской моде, в алую и желтую полоски. Обе дамы приветливо кивнули Эве, хоть она и отметила искру любопытства в их глазах: старшая леди Кэр не стала объяснять, откуда ее знает.

Герцогиня Уэйкфилд встала и произнесла:

— Рада познакомиться, мисс Динвуди.

Эва присела в реверансе.

На первый взгляд герцогиня производила впечатление ничем не примечательной, однако ее прекрасные серые глаза все меняли. Их взгляд был столь проницателен, что Эва не могла в них не смотреть, пока произносила положенные приветствия.

— Боюсь, вы не сможете познакомиться с ее светлостью, герцогиней Скарборо: сейчас она вроде бы путешествует с мужем по Европе, — сообщила леди Кэр, подводя Эву к последнему дивану. — Италия, знаете ли.

Эва не знала, поскольку никогда не бывала в Италии и не путешествовала ради развлечения, однако понимающе кивнула. Потом ее представили смуглой красавице экзотической внешности. Это была леди Ипполита Ройл, о которой судачили, будто она является самой богатой наследницей в Англии — теперь, после того как бывшая леди Пенелопа Чедвик вышла за герцога Скарборо. Мисс Ройл поднялась с дивана и присела в реверансе, зато ее собеседница так и осталась сидеть.

— А это леди Феба Баттен, сестра леди Геры, с которой вы уже знакомы, и, разумеется, герцога Уэйкфилда, — журчал голос леди Кэр, а Эву словно в сердце ударили.

— Очень рада с вами познакомиться, — сказала леди Феба, поворачиваясь к хорошенькой миниатюрной женщине с приветливым лицом. — Надеюсь, вы не обидитесь, если я останусь сидеть: боюсь, в незнакомой комнате обязательно споткнусь и упаду.

— Прошу вас, миледи, не беспокойтесь на этот счет. Если…

Ее слова потонули в шуме, источник которого был где-то в дверях. В гостиную впорхнула дама в платье чудесного персикового цвета, с кудрявыми волосами, живо рассыпанными по плечам, и ребенком на руках.

Новая гостья воскликнула, явно запыхавшись:

— Ах ты, боже мой! Простите, что опоздала.

Герцогиня Уэйкфилд едва не завопила:

— Марго, неужели это малышка София?

«Это леди Маргарет Сент-Джон», — подсказала Эве запись в ее мысленном досье.

Дама мило покраснела.

— Да. Надеюсь, никто не станет возражать, что я принесла ее сюда?

Судя по всеобщей суматохе, которая поднялась, когда дамы бросились к леди Маргарет с малышкой, возражать никто не собирался. Вокруг них столпились все за исключением Эвы и леди Фебы.

Повернувшись к гостье, Эва тихо спросила:

— Не возражаете, если я подсяду к вам? Похоже, мне не стоило сегодня выходить на этих каблуках.

— Конечно, прошу вас. — Феба похлопала по сиденью рядом с собой, которое только что покинула мисс Ройл.

На другом конце комнаты графиня Кэр быстро обернулась и бросила на нее пристальный взгляд, но Эва сделала вид, что не заметила, и прощебетала садясь:

— Благодарю вас. Тщеславие меня погубит. Я купила эти туфли только на прошлой неделе, для выхода в театр.

Феба повернулась к ней лицом.

— Куда именно?

— Давали «Гамлета» в «Ковент-Гардене». — Эва покачала головой. — Актер был староват — да еще с брюшком, — но вот голос у него зато волшебный.

— Голос — это все, что я способна воспринимать, — со вздохом сказала Феба. — Мне нравятся голоса, способные передавать оттенки чувств, а не просто громкие.

— Да, и мне тоже! Вы слышали Горация Пимсли?

— О да! — воскликнула Феба. — Из него получился прекрасный Макбет — по крайней мере что касается голоса. Мне, правда, не очень нравятся трагедии, но вот голос его я могла бы слушать целый вечер.

Беседа доставляла ей истинное удовольствие, но ведь она здесь с определенной целью.

— Возможно, миледи, вам было бы интересно…

Несколько дам, столпившихся вокруг молодой матери с ребенком, громко рассмеялись, и голос Эвы потонул в этом гвалте. Феба наклонилась к ней поближе.

— Вы не могли бы описать, как выглядит малышка София?

— Трудно сказать: отсюда плохо видно. — Пожала плечами Эва. — Кроме того, их окружает целая толпа. Все, что я вижу, — это пушок, который выбивается из-под чепчика. Кажется, у нее светло-каштановые волосики. — Она взглянула на собеседницу. — Почти как у вас, миледи.

— Правда? — Феба погладила свои волосы, будто так могла ощутить их цвет. — Я почти забыла.

Маргарет с малышкой на руках в сопровождении других дам подошла к ним.

— Не хочешь ее подержать, Феба?

Лицо девушки просияло.

— Можно? Только прошу, Марго, сядь рядом: боюсь ее уронить.

— Не бойся, не уронишь, — твердо сказала леди Маргарет, присела на диванчик и осторожно передала ребенка ей на руки.

— Она такая серьезная, — шепнула леди Гера.

— Правда? — Леди Маргарет разглядывала дочь, как будто это неизвестное насекомое, найденное под листом цветка. — Она хмурится, прямо как Годрик. Похоже, через пару лет из-за стола на меня будут взирать две недовольные моськи.

— Как он? — поинтересовалась леди Кэр-младшая.

— Совершенно одержим своей новорожденной, — ответила леди Маргарет. — Как-то ночью я застукала его в коридоре: ходил взад-вперед с Софией в одной руке и книгой — в другой. Он ей читал, по-гречески. Но что самое удивительное — она, кажется, слушала как завороженная.

— Могу понять почему. — Феба поднесла малышку к самому лицу, закрыла глаза и ласково коснулась носом ее щечки. — Какое же она чудо!

Наблюдая за ней, Эва проглотила ком в горле.

— Мы, кажется, незнакомы, — вдруг сказала леди Маргарет. — Нет, не вставайте! Я Маргарет Сент-Джон.

— Это мое упущение, — виновато заметила леди Кэр; и улыбка ее погасла. — Познакомьтесь с Эвой Динвуди. Она хотела бы вступить в наш клуб.

— В таком случае, полагаю, нам лучше начать, — весело проговорила леди Маргарет и протянула руки к дочери. — Иди ко мне, малышка.

Одна из девочек, рыжеволосая, с впечатляющей россыпью веснушек на носу, внесла блюдо криво нарезанных ломтей хлеба с маслом, и дамы стали усаживаться.

— Спасибо… — поблагодарила девочку Феба и взяла с блюда один кусок.

— Ханна, мэм.

Девочка попыталась сделать реверанс, не выпуская блюда из рук, и Эва едва успела подхватить его, чтобы не уронила.

Казалось, Феба была поражена:

— Не Мэри?

— Когда я сюда поступила, у меня уже было имя, мэм.

— И притом красивое, — серьезно добавила Феба. — Очень вкусный хлеб, Ханна.

Девочка покраснела, и леди улыбнулась ей, а Эва почувствовала болезненный укол в сердце. Она такая милая! Может быть, еще не поздно…

Феба обернулась к ней, все еще улыбаясь.

— Видите ли, всех этих девочек здесь зовут Мэри, а мальчиков — Джозефами. Разве что они уже достаточно взрослые, чтобы успеть получить имя, как Ханна. Ужасная путаница, даже если давать второе имя. Не знаю, кому принадлежит эта идея…

— Уинтеру, — в один голос воскликнули леди Кэр-младшая и миссис Мейкпис.

— Он решил, что так будет больше порядка, — продолжила леди Кэр, а миссис Мейкпис просто фыркнула.

Улыбнувшись, леди Феба снова обратилась к Эве:

— Вы что-то говорили, мисс Динвуди, как раз перед тем, как сюда принесли Софию…

— Да, миледи. — Эва сделала глубокий вдох. — Завтра днем у меня собираются любители театра, всего несколько человек, чтобы обсудить новейшие постановки. Вы окажете мне честь, если почтите нас своим присутствием.

— Буду очень рада, — улыбнулась Феба и сунула в рот последние крошки.

— Милые дамы, — начала леди Кэр, вставая, — нам надо решить некоторые проблемы…

Краем глаза Эва наблюдала за своей покровительницей, но слушала вполуха.

Как бы там ни было, но она уже добилась того, зачем пришла.

На следующий день Тревельон еще раз внимательно изучил письмо — уголком рта усмехнувшись при виде детского почерка, — прежде чем аккуратно сложить, потом подошел к комоду у дальней стены своей комнаты в Уэйкфилд-хаусе. В верхнем ящике была толстая пачка писем, и он сунул очередное к остальным, прежде чем задвинуть ящик, потом взглянул на часы. Близилось время сопровождать леди Фебу на послеобеденную встречу.

Тревельон проверил пистолеты, схватил трость и направился к лестнице. Ровно год назад он командовал десятками храбрых мужчин, которые шли за ним без сомнений и раздумий. Если они его и не любили, то уж уважали наверняка, все до единого, — уж в этом он имел возможность убедиться. Хорошая была жизнь, он ею был доволен, и даже весьма, и вот теперь под его началом было всего два лакея и дамочка из общества.

Тревельон тихонько фыркнул себе под нос, очутившись на первом этаже. Пусть нынешнее его положение и не столь почетно, но это не значит, что можно исполнять свой долг как придется: охранять леди Фебу от всяческих опасностей он намерен как можно лучше.

Пятью минутами позже Тревельон стоял на парадной лестнице Уэйкфилд-хауса и обозревал улицу. Небо сыпало мелким дождиком, что облегчало задачу: поблизости почти не было зевак. Пробежали трусцой двое носильщиков, подкованными башмаками шлепая по лужам, с крытой кабинкой, которая балансировала на жердях, лежавших на их плечах. Джентльмен внутри кабинки сидел в сухости, но тем не менее кривился, выглядывая наружу. Особняк Уэйкфилдов стоял на тихой площади, а через дорогу, почти у самых его дверей, торчал какой-то разносчик, пока из дома не вышел лакей и не погнал его прочь.

Ворча себе под нос, Тревельон обернулся и увидел леди Уэйкфилд, которая наблюдала за ним. Рядом с ней, тыкаясь носом в ее юбки, крутилась старая белая собачонка, которую леди, выходя замуж, захватила из родного дома. Насколько он помнил, кличка собачки была Бон-Бон.

— Мэм. — Он поклонился.

— Что заставляет вас, капитан Тревельон, стоять под дождем? — поинтересовалась ее светлость, в то время как собака осмелилась выйти на крыльцо, осмотрела моросящие небеса, чихнула и поспешно потрусила обратно в дом.

— Просто смотрю, ваша светлость.

— Наблюдаете? — Герцогиня выглянула на улицу поверх его плеча, и ее брови сошлись на переносице, когда она снова взглянула на него. — Высматриваете возможных похитителей, не правда ли?

Тревельон пожал плечами.

— Это моя работа — оберегать леди Фебу от опасности.

— Герцог сказал, что нападавший обезврежен, — заметила герцогиня. — У вас есть причины думать иначе?

Он колебался, тщательно подбирая слова.

— Я должен быть бдителен, ведь дело касается безопасности леди.

Герцогине не откажешь в проницательности.

— Вы говорили его светлости, что по-прежнему считаете, будто леди Фебе может что-то угрожать?

— Я почти каждый вечер встречаюсь с его светлостью и докладываю о своей работе.

— И что же?

Он спокойно встретил ее взгляд.

— Его светлость знает о моих опасениях, однако в данный момент их не разделяет.

Она отвернулась, кусая губу.

— Она ненавидит все это, знаете ли, то есть Феба. — Она указала на пистолеты на его груди. — Разумеется, вы сами понимаете: вас не назовешь непонятливым.

Тревельон ждал, немного озадаченный. Конечно, ему было известно, что леди Фебе не нравится, что ее охраняют: в самый первый день его работы леди прямо заявила, что ненавидит ограничения, которыми брат осложнил ее жизнь, — но он не допустит, чтобы неудовольствие подопечной отвлекло от исполнения долга.

Пусть ненавидит его, если хочет: лишь бы была в безопасности.

Герцогиня вздохнула.

— Если я надавлю на Максимуса, он, возможно, ограничит ее передвижения еще больше, и я не знаю — клянусь, действительно не знаю, — что она тогда сделает. Феба несчастна, хотя хорошо это скрывает. Не хочу, чтобы ее положение стало еще печальнее.

— Ваша светлость, — тихо сказал Тревельон, — пока я рядом, я сделаю все возможное, чтобы с леди ничего не случилось.

Голос герцогини вдруг сделался громче.

— Я не сомневаюсь, капитан Тревельон.

— Артемида? — позвала Феба, спускаясь по лестнице.

— Да. — Герцогиня быстро пересекла холл. — Я только что беседовала с капитаном Тревельоном.

Феба приняла руку ее светлости, и они направились к двери.

— Вы уже здесь, капитан?

Он кивнул, хотя она, конечно, не могла видеть.

— Вы говорили, что хотите выехать в два пополудни.

Она сморщила носик.

— Вы всегда поразительно пунктуальны. Не уверена, что это слишком хорошее качество.

— Уверяю вас, миледи, никакого отношения к моим личным качествам это служба не имеет.

— Гм. — Феба повернулась к невестке и раскинула руки. — Что скажешь о моем новом платье?

Платье, зеленое с голубым, с желтой нижней юбкой, придавало рыжеватый оттенок каштановым волосам леди Фебы. Если бы вопрос был адресован капитану, он бы сказал, что она прекрасна. Впрочем, она всегда прекрасна — в любом платье.

Только его никто не спрашивал.

К ступенькам подкатила карета, и Тревельон вышел вперед, чтобы подать подопечной руку.

— Ваша карета подана, миледи.

— Куда едешь? — спросила герцогиня.

— Мисс Динвуди пригласила меня на заседание небольшого кружка ее друзей поговорить о театре.

Брови ее светлости поползли вверх.

— Мисс Динвуди, та, что из нашего клуба?

— Да. — Феба улыбнулась невестке, и ее взгляд промахнулся лишь на пару-тройку дюймов. — Она кажется несколько замкнутой, однако мне понравилась.

— Мне тоже, — задумчиво произнесла герцогиня.

— Артемида?

Ее светлость покачала головой.

— Просто… мне кажется несколько странным, что леди Кэр так ничего и не сказала о семье мисс Динвуди.

— Я тоже заметила, — призналась Феба, — но подумала, что мы порой напрасно судим людей по их предкам. Может, лучше не знать, откуда она родом?

В душе Тревельона вдруг прозвенел тревожный звонок.

— Как же тогда судить о человеке, миледи?

Она обернулась на его голос, но ее чудесные ореховые глаза смотрели в никуда.

— Может, просто взглянуть на него повнимательнее? Как себя ведет? Что говорит? Как относится к окружающим?

Она слишком молода, не ведает жизненных невзгод.

— Но за всем этим чаще всего как раз и стоит прошлое человека, его семья, миледи.

— Согласна. Вот почему мне так интересно и ваше загадочное прошлое, и ваша семья, капитан! — Он нахмурился, однако прежде чем он успел ответить, она добавила: — С твоего разрешения, Артемида! Я не хочу опаздывать.

— Конечно, — ответила герцогиня. — Желаю хорошо повеселиться, дорогая.

Кивнув, Тревельон повел леди Фебу вниз по ступенькам.

— Я не догадался спросить, однако герцогиня, похоже, была удивлена, узнав, куда вы едете, так что мне, наверное, все-таки стоит спросить: вы действительно испросили дозволения вашего брата на сегодняшний день?

Феба забралась в карету, устроилась на сиденье, дождалась, пока сядет и он, потом стукнула в потолок кареты, давая знать кучеру, что готова ехать, и лишь затем соблаговолила ответить.

— Я сказала Максимусу, что собираюсь навестить сегодня подругу.

Карета тронулась.

— А имени вашей подруги вы ему не сообщили?

Она поджала губы.

— Он не спрашивал — был слишком занят какими-то юридическими бумагами.

— Миледи…

— Капитан, вам известно, сколько мне лет?

Он сухо ответил:

— Разумеется, двадцать один год.

Она кивнула.

— То есть я давно уже не дитя.

— Если вы…

— Послушайте, капитан, я ведь ни разу не спросила, сколько лет вам.

— Вы пытаетесь сменить тему! — воскликнул он. — Миледи!

— Ну да, так и есть. — Она обворожительно улыбнулась, как всегда, не стесняясь в проявлении чувств. Неужели она решила, что он чертов евнух? — Удивительно, капитан, как вы догадались.

Последовало недолгое молчание, потом он со вздохом сказал:

— Мне тридцать три.

Она немного подалась вперед.

— Вы такой молодой!

Тревельон против воли поморщился. Интересно, какой возраст она ему приписывала?

— Я на двенадцать лет старше вас, миледи, — возразил он, мысленно обозвав себя занудой. — Кстати, ровесник вашего брата.

Почему-то от этой мысли он помрачнел.

— И все-таки мне казалось, что вы гораздо старше. — Она наморщила носик. — Максимус очень строгий, но по крайней мере смеется, хотя бы иногда: раз или два в год. А вот вы, капитан, вообще никогда не смеетесь, да и улыбаться вряд ли умеете. Я думала, вам лет пятьдесят, не меньше…

Тревельон нахмурился.

— Миледи…

— Или даже пятьдесят пять!

— Феба!

Он осекся. Как он посмел назвать ее по имени? Надо же так потерять над собой контроль!

А леди просто улыбнулась, как довольная кошечка, полакомившаяся сметаной.

— Расскажите о своей семье и о вашем прошлом, Джеймс.

Тревельон буквально окаменел и испытующе взглянул на нее.

— Вовсе вы не думали, что мне пятьдесят пять.

Она покачала головой, и эта чертова улыбка продолжала играть на ее сочных губах.

— Нет.

Тревельон отвернулся, изо всех сил стараясь сохранить благоразумие, не потерять честь. Она на двенадцать лет моложе его, а уж чище и невиннее и вовсе на добрую сотню, дочь и сестра герцога, свежа, весела, прекрасна. А у него два заряженных пистолета, больная нога и нечто очень возбужденное. Если бы она знала, убежала бы от него в ужасе.

— Я из Корнуолла, миледи, — сказал Тревельон совершенно спокойно, полностью владея собой, без тени смущения. — Мой отец разводит лошадей, мать умерла. У меня есть сестра и племянница.

— Мне очень жаль, — сказала она тихо, и милое личико опечалилось.

— Благодарю. — Как хорошо, что можно выглянуть в окно, не опасаясь, что тебя сочтут трусом. — Полагаю, миледи, мы приехали.

Она притворно вздохнула.

— Вам повезло.

Он послал ей укоризненный взгляд — хотя много ли от него толку, если она его не видела? — первым вышел из кареты и кивнул Риду и Хатуэю, потом помог выйти леди Фебе.

Они стояли перед небольшим особняком. Квартал был вполне приличный, хоть и не самый фешенебельный. Опираясь на трость, он поднялся по ступенькам вместе с леди Фебой и постучал.

Через минуту дверь открыл огромный негр, кожа которого под белым париком казалась лоснящимся черным деревом.

— Леди Феба с визитом к мисс Динвуди, — доложил ему Тревельон.

Прежде чем отойти в сторону, пропуская их в дом, негр устремил долгий взгляд на пистолеты и лишь потом провел по лестнице полированного розового дерева на верхний этаж. За распахнутой дверью слышались голоса и смех.

— Леди Феба, — нараспев произнес дворецкий низким, богатым модуляциями голосом.

В комнате находились три женщины: красавица лет тридцати пяти, пожилая леди и некрасивая дама со светлыми волосами и чрезвычайно длинным носом, — а также один мужчина, который поспешил встать.

— Мисс Динвуди, что за чудесный сюрприз: я и не знал, что мы ожидаем леди Фебу!

Тревельон рассматривал Малколма Маклиша с неприязнью: молод, красив и полон жизни. Короче, прямая ему противоположность.

Глава 4

Феба обернулась на голос и протянула руку. Джентльмен принял ее, нагнулся и коснулся губами костяшек пальцев. Она уловила запах чернил и… да, розовой воды, и улыбнулась.

— Мистер Маклиш, клянусь, никак не думала, что снова увижу вас после нашей встречи в «Хартс-Фолли»!

От ее грудного смеха рука капитана Тревельона будто окаменела.

— Миледи, — сказал Маклиш, — да вы просто колдунья, если так легко догадались, кто я такой. Или вам сообщил дворецкий?

— Ничего подобного!

— Тогда как же?

Она покачала головой.

— О нет, оставьте мне хоть пару скромных секретов!

— Ну, вам ли скромничать, — отозвался он галантно. — Позвольте мне увести вас от этого грозного стража и познакомить с прочими гостями мисс Динвуди.

Капитан Тревельон не шелохнулся, и Феба решила было, что он откажется ее покинуть, но затем он отступил на шаг, его рука выскользнула из-под пальцев, и ее тут же пронзило ощущение потери.

— С вашего позволения, миледи, — проговорил он своим низким голосом, и ей невольно подумалось, как мрачно он звучит по сравнению с тенором мистера Маклиша. — Я буду ожидать внизу. Когда будете готовы ехать домой, отправьте ко мне горничную.

Феба обернулась на звук его удаляющихся шагов, словно собиралась бежать за ним, что было просто смехотворно.

— Идемте. Идемте же! — настаивал мистер Маклиш. — Если вы не против, я готов стать вашим проводником.

— Вовсе нет.

Она повернулась к нему лицом, и он бережно взял ее руку. У него была крупная рука с длинными пальцами и единственной мозолью возле первого сустава среднего пальца, оттого что нужно держать перо.

— Вы уже знакомы с мисс Динвуди, нашей хозяйкой, — проговорил он на ходу. — Она сидит здесь, справа от вас, лицом к местечку на диване, которое сейчас займете вы.

— Как я рада, что вы смогли приехать, — произнесла дама прохладным контральто.

— Сюда, миледи. Садитесь, — не умолкал мистер Маклиш, направляя ее руку к деревянной спинке. — Воистину лучшее место в этой прекрасной гостиной — уж мне ли не знать, поскольку именно здесь я сидел, когда появились вы.

Феба опустилась на мягкое сиденье.

— В таком случае благодарю, сэр, за то, что согрели для меня место.

— Готов услужить вам во всем, миледи, — ответил он с легким смешком. — Даже если для этого будет нужна самая неблагородная часть моего тела.

— Ах, мистер Маклиш! — воскликнул второй женский голос справа от Фебы. — Только без непристойностей!

— Вы знакомы с обворожительной миссис Памелой Джеллет? — спросил Маклиш. — Она сидит на диване рядом с вами.

— Сэр, вы проказник, — хихикнула миссис Джеллет. — Такая лесть, да в мои-то годы!

— Мы действительно знакомы, — сказала Феба. — Прошлой осенью мы обе были на званом обеде в загородном доме моего брата.

— Да, миледи, — живо откликнулась дама. — Кажется, именно тогда его светлость встретил свою будущую герцогиню.

— Именно так, — весело согласилась Феба.

Отношения Максимуса и Артемиды начинались со скандала, чего Фебе вроде бы знать не полагалось, но она все равно знала, потому что была слепой, но отнюдь не глухой. В любом случае она давно овладела искусством выпытывать маленькие секреты у таких светских сплетниц, как миссис Джеллет.

— А вот, — поспешил вмешаться Маклиш, — наша четвертая гостья, Энн, леди Геррик. Она сидит напротив вас.

— Очень приятно с вами познакомиться, — сказала леди Геррик своим высоким голосом и немного в нос.

— А я, — сказал Маклиш, — нескромно позволю себе занять место слева от вас: буду любоваться вашим профилем, безнадежно влюблюсь и умру от горя.

Феба рассмеялась.

— Если вам достаточно посмотреть на профиль, чтобы влюбиться, сэр, тогда вы, должно быть, так и ходите пьяным от любви.

— Вот прекрасный пример женского остроумия! — всплеснула руками миссис Джеллет. — Что вы на это скажете, мистер Маклиш?

— Только то, что меня окружили, превзошли числом и оружием, — со смехом отозвался Маклиш. — А не сделать ли мне из галстука белый флаг?

— Хм, а пока вы будете этим заниматься, — рассмеялась мисс Динвуди, — я, пожалуй, предложу леди Фебе закусить. Не угодно ли чаю, миледи?

— Да, с удовольствием! С сахаром, но без молока.

Она услышала стук серебра и звяканье фарфора.

— У меня есть тминное печенье и миндальные пирожные. Что вам предложить?

— Прошу вас, тминного печенья.

— Оно отменное, — сказала леди Геррик. — Вы должны дать мне рецепт, я покажу его моей кухарке.

— С огромным удовольствием, — улыбнулась мисс Динвуди. — Вот ваше печенье. — Феба почувствовала, как ей осторожно дали в руки небольшую тарелочку. — А чай прямо перед вами, чуть правее.

— Благодарю. — Протянув руку, Феба сначала нащупала край стола, затем блюдце, взяла чашку с чаем и сделала глоток. — То, что нужно.

— Перед вашим приходом мистер Маклиш как раз рассказывал нам, как продвигается восстановление «Хартс-Фолли», — сказала мисс Динвуди.

«Хартс-Фолли», излюбленный лондонцами парк развлечений, год назад сгорел дотла. Парк славился не только своим лабиринтом, где могли встречаться влюбленные, а также театром, где ставили не только пьесы, но и оперу, — все рассыпалось в прах, к величайшему огорчению Фебы.

— Вы полагаете, его можно восстановить?

— О, даже не сомневайтесь! — тут же откликнулся мистер Маклиш. — Работы прекрасно продвигаются под надзором лорда Килбурна. Вообразите, он сумел высадить взрослые деревья!

Дамы изумленно заахали, а он продолжил:

— И я закончил чертить планы новых зданий.

«Ну конечно! Он же архитектор «Хартс-Фолли», — подумала Феба. — Отсюда и мозоль на пальце, и запах чернил, от него неизменно исходящий».

— Мистер Харт подрядил меня строить величественное здание для театра, открытую музыкальную галерею с ложами — на летние месяцы, да еще всякие увеселительные павильоны, разбросанные по всему саду.

— Чудесно, — задумчиво отозвалась Феба.

Ведь как бы ни были хороши планы, строить-то до сих пор не начали, а это означает, что придется ждать по меньшей мере месяца два, пока парк подготовят к открытию.

Впервые с той минуты, как она появилась в гостиной, мистер Маклиш заговорил серьезно:

— Уверяю вас, миледи, это не просто чудесно. Мистер Харт планирует превратить «Хартс-Фолли» в величайший в мире парк развлечений. Он выписал кровельщиков из Италии, резчиков по камню из Франции, а резчиков по дереву из Богом забытого маленького королевства где-то на задворках Европы. Я не понимаю ни слова из того, что они говорят, но предметы, которые они изготавливают, просто изумительны. А теперь он говорит, что наймет десятки… нет, сотни рабочих, так что мои здания будут готовы уже к осеннему сезону.

— Так скоро? — ахнула миссис Джеллет. — Не верится, сэр! Это просто невозможно.

— Тем не менее он планирует именно так, — заверил дам мистер Маклиш. — К Рождеству вы все успеете насладиться потрясающими театральными постановками в «Хартс-Фолли». Даю слово!

— Это было бы замечательно! — сказала Феба. — Правда! Я так скучала по театру «Хартс-Фолли». Разумеется, мне нравятся и другие лондонские театры, но в них нет той сказочной атмосферы.

— Ах как я вас понимаю! — воскликнула леди Геррик. — Я люблю «Роял», но там внутри так темно, такая теснота! Вам не кажется?

— Его строили для лилипутов, честное слово, — презрительно фыркнула миссис Джеллет.

— Здание приглушает голоса актеров, — заметила Феба и повернулась к мистеру Маклишу. — Надеюсь, ваши новые здания позволят музыке и голосам актеров звучать в полную силу, сэр. Мне кажется, именно так и должны строиться самые лучшие театры.

— Обещаю, миледи, что так и будет, — сказал мистер Маклиш. — Если угодно… Не сочтите меня слишком самонадеянным, но, может быть, вам интересно туда съездить?

— Ого! — сдавленно рассмеялась миссис Джеллет. — Будьте начеку, миледи! Может быть, мистер Маклиш и выглядит смирной овечкой, но он такой же волк в овечьей шкуре, как и прочие джентльмены.

— Не такой уж он и злодей! — весело воскликнула леди Геррик. — Уверяю, мне встречались и похуже.

— Не беспокойтесь, дамы, — улыбнулась Феба. — Со мной по распоряжению брата всегда мой страж.

— Видимо, ваш брат вас очень любит, — проговорила мисс Динвуди.

— Да, похоже на то, — легко согласилась Феба, повернувшись туда, где, по ее предположениям, должен был сидеть мистер Маклиш. Она отлично понимала, что подумал бы Максимус насчет похода в заброшенный парк развлечений вскоре после случившегося, но также понимала, что сойдет с ума, если не воспользуется шансом побыть на свободе — хоть немного. — Мне бы очень хотелось снова побывать в «Хартс-Фолли»!

Тревельон поставил пустую чайную чашку на кухонный стол и кивнул кухарке, полногрудой розовощекой женщине с копной светлых рыжеватых волос.

— Спасибо.

Та смущенно присела в реверансе.

— Не стоит благодарности, сэр.

Бедняжка не знала, как вести себя с этим мужчиной, вторгшимся в ее святая святых.

Тревельон болезненно поморщился, с трудом поднимаясь на ноги с помощью трости. Миниатюрная горничная, которая за ним явилась, бросила на капитана неуверенный взгляд, прежде чем вести его наверх служебным коридором.

Ни рыба ни мясо, не правда ли? Ему платили за услуги, но ведь он не обычный лакей, отсюда и сложности: слуги не знали, как себя с ним вести, — поэтому он провел на кухне два неловких — не говоря уж о том, что скучных — часа. Зря он не захватил с собой книгу.

Горничная ловко едва ли не скакала по ступенькам, и Тревельон с трудом удержал тяжелый вздох. Дамы вышли на верхнюю площадку, прощаясь с хозяйкой. Мисс Динвуди, светловолосая леди лет двадцати с небольшим, была слишком молода, чтобы вести собственный дом. Любопытно. Тревельон не видел признаков присутствия в доме родственницы постарше, чтобы составить ей компанию. Она была привлекательна, но далеко не красавица — черты лица, особенно слишком длинный нос, были далеки от канонов красоты.

От возбуждения леди Феба мило порозовела и весело улыбалась, когда Малколм Маклиш склонился к ее руке.

Внезапно у Тревельона возникло яростное желание треснуть наглеца тростью по затылку, да посильнее.

— Значит, до завтра? — спросил Маклиш.

— Буду ждать с нетерпением, — ответила леди Феба.

— Миледи, — вмешался Тревельон.

Она обернулась, и ее улыбка чуть померкла. На его старом израненном сердце не появилось ни трещинки.

— Вы готовы, миледи?

— Конечно, капитан Тревельон. — Леди обернулась к проему двери гостиной, где толпились остальные дамы. — От души благодарю за приглашение, мисс Динвуди. Я получила огромное удовольствие.

На миг лицо мисс Динвуди приняло странное выражение — капитан не сумел его разгадать, — потом все исчезло.

— Благодарю, что почтили присутствием нашу маленькую компанию, миледи.

Тревельон подвел леди Фебу к лестнице и тихо подсказал:

— Осторожно, вот первая ступенька.

Она кивнула, и они молча стали спускаться. Тревельон был начеку. Лестницы всегда представляли собой опасное препятствие, и не только из-за его ноги. Если бы его подопечная оступилась, последствия могли быть катастрофическими, поэтому он боялся, что она упадет на лестнице и расшибется до смерти, хотя до сего дня ни разу даже не споткнулась, если он был рядом.

Когда они добрались до подножия лестницы, Тревельон кивнул дворецкому, и вскоре они вышли на крыльцо. Погода ухудшилась, и дождь лупил вовсю с неумолимой настойчивостью.

— Одну минуту, миледи. Идет дождь. — Он сделал знак Риду, дежурившему у кареты.

— Мм. Я слышу его шум, чувствую запах.

Феба запрокинула лицо на звук дождя, словно собиралась пить, и он улыбнулся. Ему не хотелось спешить, хотелось просто смотреть на нее.

Примчался лакей.

— Дай-ка твою куртку, Рид! — распорядился Тревельон.

— О нет… — начала леди Феба, но Рид уже стянул с себя куртку, чтобы растянуть над ее головой.

— Это его работа, миледи, — объяснил Тревельон, и одобрительно кивнув Риду, он осторожно повел леди Фебу вниз по ступенькам.

Остальные кареты выстроились вдоль тротуара дальше по улице. Не обошлось без некоторой суеты: лакеи выскакивали, чтобы прикрыть хозяек от дождя, а леди подхватывали юбки, вскрикивая под дождем.

С ярко-розовым сюртуком он столкнулся как раз в тот момент, как они торопились сесть в карету. Тревельон негодующе поднял глаза и тут же испытал небольшое потрясение, встретив взгляд знакомых голубых глаз.

— Капитан. — Джентльмен кивнул, губы его скривились в злобной усмешке.

— Ваша светлость…

Мужчина сверкнул ослепительной улыбкой и повернулся, намереваясь взбежать по ступенькам особняка мисс Динвуди. Леди Феба слегка повернула голову, принюхиваясь.

— Если не ошибаюсь, амбра и… жасмин. Кто это был?

Тревельон задумчиво сощурился, наблюдая, как ловко преодолевает ступеньки облаченная в розовый шелк спина.

— Герцог Монтгомери, миледи.

— Вот как? Хотела бы я знать, что ему понадобилось в этой части города.

Действительно, что?

— Идемте же. Ступенька лесенки прямо перед вами.

Рид взялся за ручку дверцы кареты, Тревельон крепко держал Фебу за локоть. Когда она взбиралась по лесенке, он оглянулся через плечо. Дверь особняка мисс Динвуди открылась, но на пороге оказался вовсе не чернокожий дворецкий, а Малколм Маклиш.

При виде Монтгомери он нахмурился.

— Что вы здесь делаете?

— Проверяю вложение своих денег, — протянул герцог. — Идет дождь, Маклиш. Впустите меня в дом и постарайтесь на время вспомнить умение выражаться прилично.

Мужчины исчезли в доме.

— Вы едете? — позвала из глубины кареты Феба. — А то меня заливает.

— Прошу прощения, миледи, — пробормотал он, усаживаясь, и постучал тростью в потолок кареты.

Они двинулись в путь.

— Вы совершенно несносный человек, знаете ли, — светским тоном произнесла Феба.

Тревельон рассеянно хмыкнул в ответ и потер икру больной ноги. В сырую холодную погоду она принималась ныть. Он мог бы привести сразу несколько причин, зачем Валентайну Нейпиру, герцогу Монтгомери, понадобилось навестить мисс Динвуди, но, к сожалению, ни одна не сулила ничего хорошего.

— Думаю, вы делаете это нарочно, — мрачно заключила Феба.

Ему пришлось оторваться от тревожных мыслей, чтобы заняться насущными вопросами.

— Прошу прощения, миледи, но я заметил, что вы сговаривались с мистером Маклишем. Могу я спросить, о чем?

Она наморщила носик — так восхитительно, что у него перехватило дыхание.

— Завтра после полудня я встречаюсь с ним в «Хартс-Фолли».

Ее ответ заставил его насторожиться.

— Не думаю…

— Если вы забыли, так именно в «Хартс-Фолли» я впервые встретила мистера Маклиша — несколько месяцев назад, когда вы сами привезли меня туда.

— Я был там по делу, и, если помните, это не я предложил, чтобы вы сопровождали меня туда, миледи.

Она беспечно взмахнула рукой.

— Чепуха! Мистер Маклиш сказал, что хочет показать мне новые растения и место, где собирается построить свой театр. Я поеду, и это окончательно.

— Нет! — прорычал капитан. — И я вынужден сообщить о ваших намерениях его светлости.

— Знаете, иногда я вас просто ненавижу! — выкрикнула Феба, и краска бросилась ей в лицо.

У него екнуло в груди.

— Да, миледи, знаю.

— Я не… — спохватилась Феба и покачала головой. — Это не так, Джеймс.

Зачем она то и дело называет его по имени? В прошлый раз, в карете, ей хотелось его подразнить, а сейчас… Тревельон понятия не имел, чего она добивается. Может, и ничего, а может, это просто очередной дамский каприз, на который не стоит обращать внимания. Вот только факт есть факт: каждый раз, когда она называет его по имени, у него екает в груди. Никто уже много лет не говорил ему «Джеймс».

Вероятно, поэтому следующие слова были сказаны особенно холодным тоном.

— Вряд ли имеет значение, миледи, что вы обо мне думаете: несмотря ни на что, я всегда буду вас охранять.

— Хорошо, — сказала она.

Странное дело: его гневная тирада почему-то заставила ее воспрянуть духом.

— Не будем об этом забывать, договорились?

В тот вечер Феба спустилась к обеду в сопровождении двух собак: слева к ней прижималась одна из борзых Максимуса, а у ног прыгала Бон-Бон, лохматая комнатная собачка Артемиды.

— Осторожно, миледи, — послышался из-за спины голос ее телохранителя.

Фебе показалось, что у нее оборвалось сердце — совсем чуть-чуть, как будто она оступилась и нога провалилась в пустоту, хоть она и не оступалась.

— Я всегда осторожна, — успокоила его девушка, крепче ухватившись за мраморные перила.

— Боюсь, не всегда, миледи. — Голос приблизился, и теперь стал слышен глухой стук трости о мрамор ступенек.

— Подумайте лучше о себе, капитан, — парировала Феба. — Ходьба по лестницам не для вашей ноги.

В те редкие мгновения, когда успевала подумать, прежде чем сказать, Феба не сообщала ему, что слышит, насколько сильнее становится его хромота после преодоления лестницы. Разумеется, Тревельон не ответил, но она услышала:

— Кыш! Кыш отсюда!

Феба слышала цоканье собачьих когтей по мрамору: обе собаки бежали впереди.

— Зачем вы их гоните? Я их люблю обеих.

— Они, конечно, вас тоже любят, но это не помешает им при случае попасть вам под ноги.

Вместо ответа она тяжело вздохнула и молча пошла дальше. Добравшись наконец до первого этажа, Феба протянула руку, и тут же у нее под пальцами оказалась его левая рука, теплая и сильная.

— Вы обедаете с нами сегодня, капитан? Полагаю, Максимус намерен отвлечься от дел, которыми как раз сейчас занимается, и тоже будет с нами. Ему понадобится ваша мужская поддержка.

— Да, миледи, — ответил Тревельон. — Я непременно буду.

— Чудесно! — Она радостно улыбнулась, и неизвестно отчего ее голова пошла кругом.

Пусть Тревельон обедал с ними нечасто, она каждый день проводила в его обществе, но с каких это пор от мысли, что он придет, ее охватывало такое возбуждение?

Он проводил ее в столовую, и Феба услышала голоса Артемиды и кузины Батильды.

— Максимус уже пришел?

— Да. Феба, я здесь, — долетел до нее из-за стола низкий голос.

— Вот и хорошо! — безмятежно воскликнула Артемида. — А то я уже подумывала поджечь твой кабинет.

— А я бы тебе помогла, — объявила кузина Батильда.

— Мир, дамы, — улыбнулся Максимус. В этот вечер брат, похоже, в превосходном настроении, подумала Феба, когда Тревельон помог ей занять место слева от него, а сам сел слева от нее. — Из угощений сегодня фазан и лосось. Давайте пировать.

Феба нащупала край столешницы, затем — тарелку, на которой стояла неглубокая чашка. Стало быть, суп уже подали.

— А что ты сегодня делала, женушка? — начал Максимус особым голосом, который Феба называла про себя голосом члена парламента.

— Прошлась по магазинам, а днем навестила Лили.

Лили — это новоиспеченная невестка Артемиды, жена ее брата-близнеца Аполлона, виконта Килбурна.

— И как она?

— Взялась за новую пьесу.

— О-о, правда? — вмешалась Феба. — Великолепно! И о чем же она?

— Секрет, — ответила Артемида, явно несколько раздраженная: мало кто осмеливался отказывать герцогине. — Но она писала, как одержимая. Когда я к ней зашла, у нее на лбу было чернильное пятно, а у их собаки — ты же помнишь Нарцисску? — и вовсе был испачкан хвост.

— О да!

Феба взяла суповую ложку: в чашке оказался превосходный суп из бычьих хвостов.

— Я скажу мисс Динвуди, что Лили пишет: сегодня мы как раз о ней говорили. Мистер Маклиш был очень огорчен, когда узнал, что Лили решила оставить сцену ради сочинительства.

Она съела еще ложку супа, настолько поглощенная вкусовыми ощущениями, что не сразу обратила внимание на воцарившуюся тишину за столом.

— Кто такие эти мистер Маклиш и мисс Динвуди? — едва не завопил Максимус, словно ему уже стукнуло по меньшей мере восемьдесят пять.

Феба осторожно положила ложку на стол и спокойно сказала:

— Это архитектор, который проектирует новые здания для «Хартс-Фолли». Он, как и я, был приглашен на чай к мисс Динвуди. Или, скорее, там собирался ее театральный кружок. У нас была очень интересная беседа о новейших пьесах и актерах, и о певице-сопрано, которой покровительствует герцог из королевской семьи, а она увлеклась своим театральным агентом.

Она умолкла, в надежде, что этого достаточно, но Максимус с расстановкой спросил:

— Ты не рассказала о мисс Динвуди.

Сердце Фебы упало, но тут поспешила вмешаться Артемида:

— Мы познакомились с ней на заседании дамского общества. Помнишь, я говорила тебе о даме, которая хотела бы стать участницей наших заседаний? Ее привела леди Кэр.

— Помню, но ты сказала, что никто ничего не знает ни о ее происхождении, ни о ее семье, — заметил Максимус.

Феба почувствовала тяжесть в груди.

— Какое кому дело? Зачем вам обязательно знать родословную каждого, с кем я встречаюсь?

— Это важно, — отрезал Максимус, — потому что ты моя сестра, а мисс Динвуди, насколько нам известно, находится на содержании.

— О нет, Максимус! — возмутилась кузина Батильда. — Конечно же, нет, раз ей покровительствует сама леди Кэр!

— Это ваша вина, Тревельон!

— О нет, только не это! — Феба уже дрожала всем телом. — Я не позволю тебе возлагать на капитана вину за мои поступки, как будто я умалишенная!

— Тогда, вероятно, не надо вести себя, как умалишенная!

— Пойти на чай к подруге теперь что, признак слабости ума?

— К подруге, которую мы не знаем!

— То есть ты не знаешь, — парировала Феба, побледнев от гнева.

— Какая разница?

— А знаешь, Максимус, мне все равно, черт возьми, кто такая и откуда взялась мисс Динвуди! — Она слышала, как кто-то изумленно ахнул, но остановиться уже не могла. Феба любила брата: будучи гораздо старше, он всегда заботился о ней, защищал, — однако создавшееся положение становилось просто невыносимым. Страх, отчаяние и гнев бушевали в ней и переливались через край, выжигая все на своем пути. Она вскочила, опрокинув что-то на столе, и фарфор разлетелся осколками. — Она моя подруга, не твоя, я не могу жить в изоляции и, как все, имею право бегать, спотыкаться и падать. Я не хочу, чтобы каждый мой шаг был предусмотрен и спланирован. Меня связали по рукам и ногам, чтобы снизить до минимума любой риск… А ведь жизнь — это тоже риск!

— Феба, ты же знаешь, что…

— Не перебивай меня! — Она кричала так, что громкие ужасные слова царапали ей горло. — Черт, у меня никогда не было даже сезона — ни друзей, ни поклонников. Ты мне не позволял. Ты держал меня взаперти, будто я слабоумная престарелая тетка. Удивительно, как это я не сошла с ума за все эти годы. — Она рассмеялась, бурно, некрасиво, желчь так и брызгала у нее изо рта. — Мне нечем дышать, понимаешь? Ты больше не можешь со мной так обращаться, Максимус, просто не можешь! Мне ненавистно мое положение, и скоро — очень скоро — я и тебя возненавижу тоже.

Ее грудь вздымалась, залитое слезами лицо стало красным, дыхание с хрипом вырывалось из горла. Некоторое время она продолжала стоять, словно в припадке безумия, но какая разница: она же все равно не видит.

При этой мысли ей даже сделалось смешно, и смех, похожий на рыдание, казался особенно громким в наступившей тишине.

— Феба, — шепнула Артемида.

Ей показалась, что мужские пальцы коснулись ее запястья — с левой стороны, не с правой. Тревельон. Но было поздно, слишком поздно. Она повернулась и выбежала из столовой.

Глава 5

Тревельон, когда леди Феба бросилась вон из столовой, с трудом подавил желание врезать как следует ее брату.

— Я пойду за ней, — сказала герцогиня, вставая.

— Нет. Прошу вас, ваша светлость. Пойду я.

Сидевшие за столом воззрились на него.

Некоторое время и ее серые глаза смотрели испытующе. Потом она села и кивнула.

— Хорошо, капитан, идите.

Герцог сжал в кулаки лежавшие на столе руки так, что побелели костяшки пальцев.

— Тревельон…

Герцогиня накрыла его кулак ладонями и просто взглянула в лицо. Между супругами явно существовала какая-то особая связь, поскольку через минуту герцог что-то проворчал, разжал кулаки и кивнул. Тревельон немедленно встал, и вскоре его трость застучала по полу — вслед за его подопечной.

В коридоре ее не было. Она могла убежать наверх, в свои покои, но капитан, однако, засомневался и повернул в глубь дома, а оттуда в сад.

Снаружи солнце давно село. Тревельон спустился по широким гранитным ступеням, еще мокрым после прошедшего днем дождя, вышел на травянистую лужайку перед цветущими клумбами. И увидел белый силуэт — кто-то стоял у входа в сад.

К обеду леди Феба надела белое платье.

— Миледи, — тихо позвал он, стараясь ее не напугать. Силуэт шевельнулся.

— Они послали вас за мной, капитан? — В ее голосе еще слышались рыдания.

У него сдавило в груди. Тревельон знал, что леди Феба считает его врагом, но все равно хотел — отчаянно хотел — попытаться ее утешить.

Нельзя, чтобы она чувствовала себя птицей в клетке.

— Нет, я пришел по собственному желанию.

Он подошел к ней ближе и теперь увидел ее бледное лицо, запрокинутое ему навстречу.

— Правда? — Она потерла щеку, точно маленькая девочка.

Беда в том, что, как ни старайся, он больше не мог так думать.

— Вы пойдете со мной?

— Конечно, миледи.

Вздохнув, Феба положила руку ему на локоть.

— Полагаю, я должна вернуться и извиниться перед Максимусом.

Он не ответил, но подумал, что с этим она могла бы не торопиться. Под его ногами хрустнул гравий, и она предупредила:

— Осторожно. Здесь крутой поворот.

Забавно, подумал он, что сейчас не он ее провожатый, а наоборот.

— Благодарю, миледи.

— Не за что, капитан.

Аромат роз был повсюду и кружил голову — Тревельон сразу понял, где они находятся. В дальнем углу сада, в зарослях дикой розы пряталась беседка: чудесное место, чтобы заглянуть сюда днем, ночью же оно, среди кустов, усыпанных роскошными тяжелыми цветами, и вовсе превращалось в сказку.

— Давайте сядем. — Голос Фебы был еще хриплым после недавней истерики.

Он опустился на каменную скамью внутри беседки и вытянул больную ногу, чтобы дать ей передышку. Феба села рядом, сохраняя благопристойное расстояние в несколько дюймов между ними. В темноте он уловил, как она откинула голову назад, подняв лицо к розам.

— Вы когда-нибудь чувствовали себя несвободным?

— Конечно, миледи.

— Правда? — Она повернулась к нему. — Вот странно! Я всегда думала, что мужчина вроде вас — талантливый, умный и наделенный силой воли — может поступать так, как хочет.

— Миледи, каждый из нас попадает порой в положение, когда решения за нас принимает кто-то другой, — мягко сказал Тревельон. — Наверное, лучше всех об этом знают те, кому не повезло родиться в семье герцога.

Она фыркнула.

— Должно быть, вы думаете, что я слишком наивна.

— Нет, миледи, просто молоды.

— А вы — дряхлый Мафусаил, умудренный тяжким жизненным опытом.

— Как вам не совестно смеяться над моими сединами, миледи.

— У вас ведь нет седых волос! — возмутилась Феба.

— Клянусь, что есть, миледи.

— Знаете, я завтра спрошу у Артемиды, и она мне скажет, есть или нет.

— Почему-то я не боюсь, что ее светлость меня разоблачит.

— Нет, разумеется, не боитесь. — Она сдавленно рассмеялась. — Я начинаю думать, что вы не боитесь ничего не свете.

— Тут вы ошибаетесь, миледи, — ответил он, вспоминая стыд, который испытал, когда в последний раз видел дом своего детства.

В разговоре вышла заминка, и он задумался, куда на этот раз нацелится ее быстрый ум.

Она прошептала в темноте:

— Когда-нибудь вам запрещали поступать так, как хочется, Джеймс?

Она вновь произнесла его имя, и он ощутил холодок на затылке… Потом, покорно вздохнув, он сам не заметил, как ответил без утайки:

— Много лет назад. Я хотел остаться в Корнуолле, но… обстоятельства были сильнее меня, и я был вынужден поступить в драгуны.

Она придвинулась ближе, их плечи соприкоснулись.

— Что за обстоятельства?

Он покачал головой. Старая трагедия была слишком личной и не оставила ничего, кроме болезненных воспоминаний.

Она не видела его жеста, но, должно быть, догадалась, что он не собирается отвечать.

— А вы не хотели идти в драгуны?

— Нет.

— Странно, — сказала она едва слышно. — Мне всегда казалось, что вам нравилось быть военным.

— Нравилось, но не вначале. — Тревельон помнил безумное отчаяние, твердую решимость сделать шаг, единственный из тех, что ему оставили. — Я никогда не хотел быть солдатом. Это был жестокий удар, но, в конце концов, я действительно научился любить военную службу.

Она откинулась на спинку скамьи.

— Ведь там были лошади. Наверное, это вам помогло.

Он бросил на нее пристальный взгляд, но темнота скрыла от него ее лицо. Как она догадалась, что он любит лошадей?

— Да, лошади, — задумчиво сказал Тревельон. — А еще люди. Они собрались со всей Англии, но объединяла нас борьба с беззаконием в Сент-Джайлзе.

— Вам их не хватает?

— Да. — Закрыв глаза, он упивался ароматом роз и воспоминаниями о былом. Но это пустые сантименты. Он не из тех, кто проводит жизнь, вздыхая о том, чего не вернешь. — Однако я могу ездить верхом, несмотря на хромоту, несмотря на боль. И за это я благодарен судьбе.

Она вздохнула.

— А у меня есть сад, несмотря на то что я больше не вижу. Неужели я тоже должна за это кого-то благодарить?

Он знал, что должен быть очень осторожен, однако в этом-то, возможно, и беда: другие держали ее в бархатных перчатках, отказываясь признавать тот факт, что она уже взрослая.

— Да. Я думаю, вы должны радоваться тому, что еще вам осталось, и тому новому, что, возможно, предстоит для себя открыть.

— Я радуюсь, — призналась она. — Но мне этого мало! Я хочу еще!

— Вернуть зрение.

— Нет. — Ее голос обрел страстность. — Я знаю, что зрение никогда ко мне не вернется, и нет смысла бесконечно горевать о нем — я горюю уже долгие годы. Максимус привозил докторов со всей Европы и не только. В меня вливали самые омерзительные снадобья, от которых я засыпала. Я закапывала едкие капли, принимала ванны с ледяной водой и горячими отварами и думала: может быть, на сей раз… может, зрение вернется ко мне, хоть чуть-чуть, и я — помоги мне, боже — смогу довольствоваться этим чуть-чуть. Только оно не вернулось. Даже на чуть-чуть.

Он проглотил ком в горле, мускулы напряглись — как будто он мог спасти ее от этой пытки давнего прошлого.

— А теперь?

— А теперь… — сказала она, и голос ее, приправленный благоуханием роз, пленял сладостью и чувственностью. — Теперь, Джеймс, я хочу жить. Снова скакать верхом. Ездить туда, куда захочется. Хочу встретить джентльмена, который будет за мной ухаживать и позовет замуж, а потом родить детей, много. Разве мне не дозволено хотя бы это?

Он вспомнил о Маклише: красавец с белозубой улыбкой, с ярко-рыжими, зачесанными назад волосами. И леди Фебе он явно понравился: она улыбалась, когда он пришел, чтобы везти ее домой.

Маклиш для нее идеальная пара.

— Да, — сказал он хриплым голосом. Грудь разрывалась от боли, будто пуля пронзила сердце. — Да, вы заслуживаете этого и много больше.

Феба вдыхала аромат роз, прислушиваясь к хриплому голосу капитана Тревельона. Что-то с ним было не так. Может, рассердился? Феба покачала головой. Как поймешь, не видя лица? Может, вопреки собственным словам, он вовсе не одобрял ее желаний?

— А вы, разве вы не хотите того же? — умоляющим тоном спросила она. — Жена? Дом? Семья?

Она почувствовала, как он напрягся.

— Я пока не думал об этом, миледи.

Он сказал это так пренебрежительно, что в ней вспыхнула искра… Чего? Может, гнева? Какая беззастенчивая ложь!

— Никогда? — спросила она с недоверием. — Капитан, вы мужчина в расцвете сил, но хотите, чтобы я поверила, будто вы никогда не мечтали об уютном доме и любящей жене?

— Миледи, многие годы мне было не до размышлений на подобные темы.

Ей вдруг пришла в голову совершенно крамольная мысль, и она выпалила:

— А может, вы из тех джентльменов, что предпочитают общество мужчин?

Последовало напряженное молчание.

И в самом деле: если подумать, она никогда не слышала, чтобы капитан Тревельон обращал внимание на дам, за исключением ее самой, разумеется.

— Нет, миледи, — сказал он спокойно, — я не из таких.

Удивительно, но она испытала облегчение от его слов. Казалось бы, ей-то какое дело. С другой стороны, за капитана можно порадоваться, не так ли? Жизнь мужчины, который предпочитает других мужчин, легкой не назовешь. Очевидно, это ее и тревожило, как друга…

— Ведь мы друзья, капитан?

— Я ваш телохранитель, работаю на вашего брата, следовательно — вы моя хозяйка.

Да уж, умеет он все расставить по местам…

— Друзья?

С тяжелым вздохом капитан пошел на попятную:

— Если вам угодно так думать, значит — да, мы с вами друзья, миледи.

— Я рада! — Феба поерзала, размышляя над следующим вопросом, но все же решилась: — Тогда скажите мне, как другу: вы раньше ухаживали за женщинами?

Может, он просто слишком стеснителен, бедняжка?

— Это, конечно, вас не касается, миледи, — ответил он тихо, но твердо, — и говорить об этом совершенно неприлично, однако — да, ухаживать за женщинами мне уже случалось.

Феба поджала губы. Ударение, которое капитан сделал на слове «ухаживать», наводило на мысль, что он имел в виду нечто совершенно другое. Возможно, те дамы не были леди, и ему неловко говорить об этом? Похоже, он думает, что она понятия не имеет о подобных вещах.

Порой очень раздражает, когда тебя считают чуть ли не ребенком.

— Видите ли, про дам полусвета мне известно, — любезно сообщила она капитану. — Знаю я и про покладистых вдовушек.

Тревельон чуть не поперхнулся.

— Миледи!..

— Лучше зовите меня по имени, — так проще общаться.

— Не могу.

— Однажды ведь назвали.

— Это вышло случайно, миледи.

— Ладно, как хотите. А сейчас у вас есть дама сердца?

— Полагаю, расспросы на эту тему пора прекращать, миледи.

Со вздохом покачав головой, Феба разгладила юбку и нащупала некий предмет в кармане.

— О-о, совсем забыла!

— Забыли что? — Он с подозрением уставился на нее.

Феба просунула руку в боковой разрез юбки и нащупала сумочку, свисавшую с талии. Внутри оказался флакон, запечатанный пробкой. Она торжественно протянула его капитану и пояснила:

— Это поможет вам в поисках.

— В поисках чего, миледи? Я ничего не ищу.

Пропустив его слова мимо ушей, она проворно вытащила пробку из флакона, и в воздухе поплыл аромат бергамота и сандала.

— Что это? — спросил он бесцветным голосом, хотя любой простак догадался бы, а капитан Тревельон — при всех своих недостатках — простаком уж точно не был.

— Одеколон. Для вас.

— Я не пользуюсь одеколоном.

— Знаю, и поэтому вас иногда непросто обнаружить, особенно если вы стоите, а не ходите. Кроме того, дамам нравятся такие ароматы.

Некоторое время он молчал, будто обдумывая ее слова, а она добавила:

— Это изготовлено по моему заказу мистером Хейнсуортом с Бонд-стрит. Он превосходно подбирает ароматы, и этот, как мне кажется, ему особенно удался: не сладкий и не цветочный. Очень мужской. Мне кажется, он вам должен понравиться, но если нет, можно попробовать другой. Ароматы с течением времени могут меняться.

— И что теперь?

— Просто сидите смирно.

— Вы что, собираетесь испробовать его на мне прямо сейчас?

Феба закусила губу, потому что могла бы поклясться, что слышит в голосе бравого капитана Тревельона, который никогда ничего не боялся, страх.

Она нанесла несколько капель душистой жидкости на пальцы и, протянув руку, дотронулась до его щеки, незащищенной кожи, и замерла, едва дыша. Интересно, был ли когда-нибудь в ее жизни мужчина, к которому довелось прикоснуться? Брат… вот, пожалуй, и все — больше никого не смогла вспомнить. Что-то голова медленно соображает.

Она повела пальцем вниз по щеке, ощущая, как колется, почти щекочет, щетина. Вот подбородок, скула. Она судорожно вздохнула и опять смочила палец одеколоном, головокружительный аромат которого уже висел в воздухе.

Тревельон затаил дыхание.

Она опять протянула руку, но на сей раз наткнулась на его губы!

— Простите.

Она спустилась к подбородку, где щетина росла гуще.

В третий раз смочив палец, она дотронулась до его шеи, медленно прочертила дорожку до адамова яблока, и оно дрогнуло, когда он сглотнул. Ее пальцы спустились ниже и наткнулись на шейный платок, ненужную преграду, и она обогнула его, чуть углубившись под ткань, но вдруг поняла, что перешла границы благопристойности.

Отдернув руку, она закрыла флакон.

— Вот и все.

К ее величайшему стыду, капитан молчал. Она протянула ему флакон, но целую вечность пришлось ждать, пока он его возьмет.

Теплая рука наконец сомкнулась вокруг ее пальцев, и она вдруг ощутила его влажное дыхание на своих губах. Он был рядом, так близко, что она уловила запах вина, который смешивался с ароматами бергамота, сандала и роз; головокружительный получился эликсир.

Замерев, она с надеждой ждала, но он отстранился, забрал флакон с одеколоном и встал — она слышала шорох одежды.

— Идемте, миледи, пора возвращаться в дом.

Право же, нет никаких причин для огорчения. Он ее телохранитель, и не более того.

Даже если для нее он перестал быть просто телохранителем.

На следующее утро яркое солнце озаряло зловонные воды Темзы, когда Тревельон, леди Феба и Рид с Хатуэем переправлялись на южный берег реки на длинной лодке-плоскодонке.

— Вашему брату это не понравится, миледи, — тихо заметил Тревельон.

Он уже дважды высказывал ей свои опасения, и вот пожалуйста, опять. Должно быть, ему стоит задуматься, все ли в порядке с его рассудком.

— Это всего лишь «Хартс-Фолли». — Феба подставила лицо ветру, обратившись к дальнему берегу реки, будто могла его видеть. В ярко-розовом, отделанном белым кружевом платье она казалась такой юной и невинной, а он чувствовал себя совсем старым и циничным. — Там никого не будет, кроме рабочих. А вы взяли с собой Рида и Хатуэя, причем с оружием, да и у вас тоже есть пистолет. Право же, капитан, причин для беспокойства нет.

Но он все равно тревожился.

— Бонд-стрит тоже казалась совершенно безопасной.

— Благодарю, что разрешили мне поехать. — Она накрыла его руку свой нежной ладонью. — Мне так хочется увидеть сад!

— И мистера Маклиша, миледи? — неожиданно для себя выпалил Тревельон.

Она обернулась к нему с сияющей улыбкой.

— Да, конечно. Мистер Маклиш рассказывает много интересного. Он мне очень нравится. Тревельон отнял у нее свою руку.

— В таком случае, миледи, надеюсь, что его забавные истории послужат оправданием нашей поездки. — «Напыщенный индюк, вот он кто».

— Очень любезно с вашей стороны, капитан, позволить мне эту маленькую слабость, — сказала она, окуная пальцы в воду. — Иначе, боюсь, я бы сошла с ума.

В том-то все и дело. Он допустил, чтобы она его уговорила на эту поездку, чтобы симпатия перевесила здравый смысл. Тревельон искоса бросил взгляд на Рида, гадая, не перестанет ли тот его уважать, но лакей упорно рассматривал берег. Рядом с ним Хатуэй то и дело хватался за пистолет. Лакей заверил, что умеет стрелять, но метко ли? Этого Тревельон не знал.

Ялик ткнулся носом в причал «Хартс-Фолли». Когда они были здесь в прошлый раз, причал едва не рассыпался под ногами. Теперь же возвели новый прочный док, где могли высаживать пассажиров несколько лодок одновременно.

— Прибыли, миледи, — сказал Тревельон, хотя она, наверное, догадалась, когда лодка ткнулась о причал. — Рид, выходи первым: поможешь ее светлости.

Лакей проворно вскарабкался по ступенькам причала и помог леди Фебе выйти из ялика. Затем высадился Хатуэй и последним — Тревельон, которому ужасно препятствовала больная нога. Сразу за причалом была лужайка, а дальше торчали спутанные ветви и стволы полуобгоревших деревьев и кустов.

— Мистер Маклиш сказал, что встретит меня на месте, где был старый театр, — сказала Феба. — Его, конечно, уже снесли.

Тревельон кивнул, подал ей руку, и они пошли по дорожке, углубляясь в чащу погибшего сада. Оба лакея шли за ними след в след.

— Расскажите, как это теперь выглядит, — попросила Феба.

Тревельон хмыкнул, оглядываясь по сторонам. По правде говоря, восстановительные работы в саду едва ли начались. Уцелевшие деревья и кусты покрылись зелеными листьями, однако ниже торчали почерневшие в огне стволы, и в воздухе пахло гарью и носились хлопья сажи.

— Дорожку уже расчистили от обгорелых обломков, — начал он осторожно, — выровняли и посыпали гравием, миледи. Вероятно, вы слышите, как гравий хрустит под ногами?

— Да, она стала гораздо ровнее, чем раньше.

Тревельон ни разу не был здесь до пожара, уничтожившего сад, но по сохранившимся признакам мог догадаться, каким он был, и представить, каким может стать в будущем.

— Вдоль дорожки что-то посадили, — продолжил капитан. — Думаю, какие-то кусты, в ряд.

— Живые изгороди, — подхватила Феба. — Раньше они шли вдоль тропинок, помогая гостям находить нужное направление.

— Именно. — Он поднял голову. — С прошлого раза, когда мы здесь были, высадили довольно большие деревья. Листопадные, полагаю.

Она заинтересованно склонила голову.

— Большие?

— По меньшей мере двадцать футов высотой, — сказал он с некоторым удивлением. — Интересно, как им удалось их посадить?

— Лорд Килбурн проводил опыты по пересадке молодых деревьев, — ответила Феба. — По крайней мере, так говорила Артемида.

— Насколько я могу видеть, миледи, он добился успеха.

— А цветы есть?

— Да, ромашки и какие-то синие, на длинных тонких ножках.

Девушка бросила на него такой взгляд, который мигом возымел эффект, даром что была слепой.

— Я хочу их потрогать.

Тревельон остановился и направил ее руку к цветку.

— Колокольчики? — пробормотала она себе под нос, осторожно касаясь цветов и стеблей. — Нет, наверное, дельфиниум. Красиво, хотя почти не пахнет. — Выпрямившись, она взглянула на него с улыбкой. — Я очень рада, что вы воспользовались одеколоном, который я вам вчера подарила.

— Благодарю, миледи. — Тревельон взглянул на лакеев, которые старательно смотрели в сторону. — Возможно, вам стоит одарить также и Рида с Хатуэем?

Рид вытаращил глаза, однако Феба не приняла шутку:

— Зачем? Мне нужно знать только о ваших передвижениях.

От этих слов у Тревельона потеплело в груди. Он растерянно заморгал и подумал: «Я больше не безликий телохранитель и не могу скрывать, что она мне небезразлична. Помоги мне Бог. Помоги ей Бог…»

Придется поговорить с герцогом, и поскорее. Он больше не сможет…

— Подите вы к черту, Маклиш! — прервал горькие размышления Тревельона гневный вопль. — Мне плевать, что сказал этот самодовольный хлыщ. Это мой парк, и мне принадлежит последнее слово, каким будет этот чертов театр!

Они обогнули одно из недавно высаженных деревьев и сразу же увидели источник крика.

Мистер Харт, хозяин «Хартс-Фолли», с багровым от гнева лицом, стоял, расставив ноги и уперев руки в бока, напротив Малколма Маклиша. Швы сюртука кричащего алого цвета, отделанного золотом, лопались на могучих плечах Харта, голова была непокрыта, и солнце золотило рыжеватые волосы, достававшие до плеч.

Маклиш стоял скрестив руки, будто принял боевую стойку, напротив хозяина, но при виде Фебы опустил руки и выпрямился. Обернулся и Харт. При виде леди Фебы свирепая гримаса мгновенно преобразилась в улыбку, но слишком уж любезную, чтобы быть искренней, однако стоило Харту увидеть Тревельона, как его улыбка померкла.

— Капитан, что привело вас в мой парк, — да еще в обществе столь приятной спутницы?

— Харт, — ответил Тревельон с кивком. Ему уже доводилось встречаться с хозяином парка пару раз, но не в самых счастливых обстоятельствах. — Это леди Феба Баттен, сестра герцога Уэйкфилда.

— Миледи, — сказал Харт, низко кланяясь. — Ваше присутствие делает честь моему парку, хотя, боюсь, он еще не готов к приему знатных леди.

— Значит, весьма кстати, что я ничего не вижу, — весело воскликнула леди Феба.

Минуту-другую Харт молчал, пытаясь скрыть смятение, но — надо отдать ему должное — быстро взял себя в руки.

— Я мог бы провести для вас экскурсию по парку, миледи, если желаете.

Маклиш кашлянул и сказал:

— Вообще-то это я пригласил леди Фебу взглянуть, как продвигается наша работа. Кроме того, разве вы сейчас не заняты? У вас ведь намечена встреча с новой актрисой.

— Ах да! — встревожился Харт. — Чуть не забыл. К сожалению, я действительно должен идти, миледи, но вы в надежных руках мистера Маклиша. Но с вами, Малколм, — Харт окинул молодого человека суровым взглядом, — мы продолжим этот разговор позже.

— Да, сэр, — ответил Маклиш, заметно нервничая.

Кивнув, Харт зашагал по дорожке к реке. Проводив хозяина взглядом, Маклиш вздохнул с видимым облегчением и повернулся к леди Фебе.

— Добро пожаловать, миледи. Я уж думал, что вы не придете. — Рыжие волосы молодого человека сверкали на солнце: цветение молодости, никакой седины.

Что б ему пусто было!

— Неужели вы думали, что я забуду про приглашение? — улыбнулась Феба, и в уголках сочного рта появились милые ямочки.

Девушка сняла руку с локтя Тревельона и протянула архитектору, а когда тот коснулся ее губами, капитану ужасно захотелось дать ему по физиономии. Сюртук Маклиша цвета зеленой травы прекрасно сочетался с темно-розовым платьем леди Фебы, и от этого Тревельону стало еще хуже. Леди Феба и этот франт Маклиш прекрасно смотрелись вместе.

— Я очень рад, что вы здесь, миледи, — проговорил Маклиш, кланяясь и глядя на нее снизу вверх. — Идемте же. Позвольте мне ознакомить вас с моими планами.

Феба взяла его под руку, и они двинулись вперед, а Тревельон за ними, соблюдая приличествующее расстояние. Архитектор низко склонился к леди Фебе, но капитан все равно услышал:

— Так ли необходимо, чтобы ваши телохранители шли за вами по пятам?

— Ну…

— Да, — сурово отрезал Тревельон, и неважно, нравится ей его присутствие или нет: ее охранять — его работа.

— В таком случае приветствую и ваших спутников, миледи! — весело воскликнул Маклиш. — А сейчас мы идем по дорожке, которая приведет к главному зданию театра. Справа декоративный пруд, который стоил таких трудов лорду Килбурну. Здесь он задумал перекинуть мост к островку в середине пруда, и когда все будет готово, я с радостью приглашу вас еще разок, чтобы вы могли по нему пройтись.

«Он говорит с ней, как с равной», — подумал Тревельон с невольным уважением: так, словно для него не может быть сомнений, что слепота не умственная неполноценность. Печально, но бывало и по-другому.

— О, это будет чудесно! — воскликнула Феба. — Но скажите, не хочет ли лорд Килбурн посадить в саду красиво цветущие и хорошо пахнущие деревья и кусты?

— Боюсь, это мне неизвестно, — с сожалением ответил Маклиш. — Непременно спрошу у него, когда увижу.

— Разве он сегодня не здесь?

— Нет. Кажется, поехал с семьей на ярмарку куда-то в пригород.

— Наверное, это будет чудесная прогулка, — грустно заметила Феба.

Маклиш подвел ее к декоративному пруду, и Тревельон усилил бдительность, глядя, как леди Феба наклоняется к воде. Стоит ей поскользнуться, и она упадет в пруд.

Наверное, поэтому он и заметил тех шестерых, что приближались к ним, лишь тогда, когда было слишком поздно.

Глава 6

Феба наклонилась, внимательно прислушиваясь: ей показалось, будто она слышит звонкое кваканье лягушек, — но это были быстрые шаги сразу нескольких человек, и они приближались.

Чей-то грубый голос заревел:

— Хватайте девку!

Феба выпрямилась, от страха по спине побежали ледяные мурашки. Рядом с ней что-то прокричал мистер Маклиш, но когда она протянула к нему руку, его рядом не оказалось.

Рядом вообще никого не было. Она была одна, сбитая с толку, не понимая, с какой стороны опасность. Кричали со всех сторон, отовсюду слышался шум драки и чмоканье вонзавшихся в живую плоть кулаков.

Выстрел!

Феба в страхе съежилась, ноги подкосились, протянутые вперед руки схватили воздух. Отчетливо пахло порохом. Тревельон? Это он стрелял? Она не чувствовала его запаха и не могла определить, где он.

— Джеймс!

Кто-то подбежал к ней, схватил за руку и больно сжал. Что-то прокричал мистер Маклиш, и сжимавшая предплечье рука исчезла, словно ее оторвали.

— Джеймс!

Выстрел!

Господи, только бы не лишиться рассудка! Надо бежать, но куда? Феба была так напугана, что не могла двинуться с места.

— Джеймс!

Вдруг ее окружил знакомый аромат бергамота и сандала, и страх исчез, а затем капитан Тревельон повалил ее на землю.

Она даже расплакалась от облегчения. Слава богу! Вокруг еще раздавались звуки борьбы, но он накрыл ее своим телом, окружил своим запахом. Он был сзади, и в спину ей врезались жесткие края ремней, крест-накрест на его груди, где он носил пистолеты, но их сейчас не было: видимо, оба в руках. Его горячая щека прижималась к ее щеке и слегка кололась.

Земля под ней была твердая и холодная, ладони саднило — ободрала, когда падала.

Феба слышала дыхание Тревельона, спокойное и размеренное, и не к месту задумалась, отчего оно могло бы участиться. Может, от ее близости?

— Миледи. — Услышала она его мягкий низкий уверенный голос, который прогонял ее страх. — Миледи…

Она услышала топот — кто-то убегал прочь от того места, где они были.

— Леди Феба. — Услышала она голос мистера Маклиша, совсем близко. — Вы целы?

— Они ушли? — спросила она у Тревельона.

— Да. — Его голос был сух и лишен жизни, и Феба вдруг поняла — все не так! — Вас спас мистер Маклиш.

— А что произошло?

Вдруг тепло его тела перестало согревать ей спину, и стало холодно, хотя он и помог ей подняться на ноги.

— Как вы, леди Феба? Вас не ранили? — взволнованно спросил Маклиш. — Вот негодяи! Попытались похитить благородную даму средь бела дня! Слава богу, я вовремя их заметил.

— Я… нет, со мной все хорошо. Капитан, что…

Опять послышался топот: кто-то приближался бегом, — и она замерла, но раздался голос Рида, явно запыхавшегося:

— Простите, капитан, мы упустили мерзавцев. Кажется, одного вы достали своим выстрелом: кровищи было — жуть! У них были лошади — вон за теми деревьями.

— Вы сделали что могли, — успокоил его Тревельон по-прежнему бесцветным голосом. — Как вы, Хатуэй?

— Ранили в плечо, сэр. — Голос молодого лакея дрожал. — Тут… тут все в крови.

— Сейчас посмотрим. Рид, держите его другую руку. — Через мгновение Тревельон вздохнул: — Хреново дело.

Феба, шокированная, ахнула. Что за вульгарное выражение! Никогда в ее присутствии Тревельон так не выражался. Должно быть, положение действительно серьезное.

Она протянула руку капитану, но взял ее мистер Маклиш: она уловила запах чернил. Это неправильно! Чернила никак не улучшали ее состояние, не внушали доверия.

— Идемте, миледи, — сказал мистер Маклиш. — Должно быть, для вас это было ударом. У меня тут поблизости временное пристанище: так себе, пристройка под навесом, — но там я смогу предложить вам чашку горячего чая.

— Нет, — коротко отрезал Тревельон, и ей захотелось опять до него дотронуться, вдохнуть пряный аромат бергамота и сандала. Чем он так опечален? Сейчас ей ничто не угрожает, похитители бежали. — Мы отвезем леди Фебу домой, подальше от опасности.

— Тогда я с вами, — с вызовом заявил Маклиш.

Странно, но Тревельон спорить не стал.

— Очень хорошо.

Феба услышала отчетливые шаги, сопровождаемые стуком трости, и поняла — к великому огорчению, — что он не собирается вести ее к лодке.

— Сюда, миледи, — сказал Маклиш с нежной заботой, но ей-то нужен был Тревельон, только тот удалялся.

Ее сердце сжалось от страха — даже сильнее, чем при нападении на них.

Тогда она была в надежных руках Тревельона!

— Не бойтесь, я сумею вас защитить, — хвастливо заявил мистер Маклиш.

— Для этого у меня есть капитан Тревельон, — язвительно заметила Феба. Да и что он возомнил о себе, этот мистер Маклиш?

— Тем не менее, спас вас именно мистер Маклиш, миледи, — холодно заметил Тревельон, который шел где-то впереди.

— Что? — воскликнула она раздраженно. — Вы закрыли меня своим телом, капитан. Не думаю, что мне это привиделось.

— Действительно, миледи, я закрыл вас собой. — Его голос больше не звучал безжизненно, напротив: в нем звучали новые ноты… чего? Она не могла определить. — Однако именно мистер Маклиш, вооруженный лишь ножом, обратил негодяев в бегство, хоть они и были с пистолетами. Это он заслужил вашу благодарность… и мою.

— Послушайте, — засмущался Маклиш, — так поступил бы любой джентльмен на моем месте.

— Возможно, — кивнул Тревельон, — но я все равно благодарю вас: спасли жизнь миледи.

Неужели он переживает? Она ясно услышала в его голосе страдание.

Сердце Фебы ушло в пятки.

К горлу подступала тошнота. Карету ритмично покачивало, и Тревельон высунулся в окно, отчаянно пытаясь придать лицу безразличное выражение.

Он потерпел поражение — опять! Нельзя было соглашаться на эту поездку в «Хартс-Фолли»! Он осознал, что позволил себе слишком приблизиться к ней, и потому расчувствовался и дал согласие на эту вылазку. Он всего лишь хотел сделать ее счастливой, и это стало почти смертельной ошибкой.

Закрыв глаза, Тревельон снова переживал тот кошмарный момент. Он лежал сверху на Фебе, закрыв собой ее хрупкое тело. Он уже разрядил оба своих пистолета, но так и не сумел ни в кого попасть: его опередили Рид и Хатуэй, — поскольку на него и его подопечную надвигались сразу двое и стрелять в разных направлениях он бы не смог, не поранив своих. Хуже того, в одном из нападающих он узнал бандита с Бонд-стрит. Потом вперед бросился Маклиш, размахивая ножом, и каким-то образом сумел обратить обоих бандитов в бегство.

Не будь с ними Маклиша, они бы схватили Фебу, и тогда…

Нет, об этом даже думать нельзя, иначе можно просто сойти с ума.

Феба и Маклиш сидели на скамье напротив, и капитан с неудовольствием увидел, что Маклиш так и не отпустил ее руку. «Этот франт, похоже, влюблен по уши», — бесстрастно отметил он где-то в дальнем уголке сознания.

Тем хуже. Маклиш не принадлежал к ее кругу, а в отсутствие соответствующей родословной было крайне сомнительно, что герцог позволит архитектору водить дружбу с его сестрой. Особенно после сегодняшней стычки.

Тревельон едва не поморщился от боли. Нога причиняла ему адские страдания. Он приземлился как раз на нее, когда бросился вперед, чтобы закрыть собой леди Фебу. В следующие несколько дней его ждет расплата. И все-таки, хотя желание растереть больные мышцы становилось все сильнее, Тревельон сумел сдержаться. Кажется, у него еще сохранились остатки гордости.

Карета остановилась, и он очнулся от горестных мыслей. Они прибыли. Теперь его обязанностью было благополучно завести леди Фебу в дом.

— Не оставляйте ее, — велел он Маклишу.

К счастью, молодой человек даже не намеревался возмущаться: с чего это им командуют? — а просто кивнул и стал дожидаться, пока Тревельон выйдет из кареты.

Улучив минуту, капитан оглядел улицу в обе стороны. Должно быть, за ними следили до «Хартс-Фолли», иначе как еще похитители могли догадаться, что они отправятся именно туда? Но он не заметил, чтобы их преследовали, не говоря уже о том, что ожидали с лошадьми наготове. Не переправлялись же они через Темзу верхом на лошадях? Нет, бандиты точно знали, что леди Феба будет в «Хартс-Фолли» и когда.

Возможно, проболтался кто-то из гостей на чаепитии у мисс Динвуди? Тревельон поморщился, потому что знал: сплетен не избежать, — но каким бы образом ни прознали похитители об их поездке в «Хартс-Фолли», сейчас он не заметил никаких соглядатаев — ни одной подозрительной кареты, или каких-то слонявшихся поблизости личностей. Тревельон вернулся к карете.

Рид и Хатуэй уже спустились с запяток. Лицо раненого приняло зеленоватый оттенок, кровь из раны промочила его ливрею, несмотря на перевязку, которую Тревельон наспех соорудил в «Хартс-Фолли».

— Немедленно иди на кухню, — велел он лакею, — и пусть там займутся раной. Рид, встань возле двери.

Рид поспешил занять пост, а Хатуэй скрылся в доме. Тревельон тем временем достал пистолет, хоть теперь и бесполезный, но если кто-то за ними наблюдает, то пусть думает, что он вооружен.

Маклиш старательно помогал леди Фебе выйти из кареты.

— Идите прямо в дом. Не останавливайтесь.

Девушка обернулась.

— Я здесь, между прочим.

— Миледи, мы поговорим в доме.

Архитектор в точности выполнил его приказ: не говоря ни слова, торопливо вошел в дом вместе с леди Фебой. Тревельон захлопнул дверь Уэйкфилд-хауса и велел Риду проводить мистера Маклиша и леди Фебу в гостиную и распорядиться насчет чая.

Феба нахмурилась.

— А вы куда?

— Я обязан доложить вашему брату о случившемся.

Она сумела найти и схватить его руку.

— Вы сказали, что мы поговорим!

— Разумеется, поговорим, миледи. — Тревельон мягко и с сожалением освободил руку. — После того, как я доложу герцогу.

— Джеймс…

Капитан, не слушая ее возражений, направился в кабинет герцога. Дверь была закрыта, но он вошел не постучав. Герцог сидел, склонившись над столом, внимательно изучая какую-то огромную карту, которую он разложил перед собой. Рядом с его светлостью стоял камердинер Крейвен.

Оба подняли головы, уставившись на вошедшего, и взгляд Уэйкфилда пронзил его насквозь.

— В чем дело?

— На леди Фебу снова напали, — доложил Тревельон, — но все обошлось: она цела и невредима.

— Слава тебе господи! — тихо воскликнул Крейвен.

— Когда это произошло? — сурово спросил герцог.

— В «Хартс-Фолли», ваша светлость, всего час назад. Сейчас она уже здесь.

— Что моя сестра делала в «Хартс-Фолли»? — грозно вопросил герцог.

Тревельон потупился, зная, что виноват: это он решил, что ей можно поехать, — но теперь, оглядываясь назад, понимал, что свалял дурака.

— Ее пригласил туда архитектор, проектирующий строительство, некто Малколм Маклиш.

Уэйкфилд взглянул на Крейвена.

— Выясните, кто это.

— Да, ваша светлость. — Камердинер вынул из кармана записную книжку и что-то записал.

— Что вам известно об этом человеке?

Тревельон покачал головой.

— Почти ничего помимо того факта, что он нравится вашей сестре. Он как-то связан с герцогом Монтгомери, что требует дальнейшего расследования, но, похоже, человек достойный.

Взгляд Уэйкфилда наполнился гневом, но капитан стойко выдержал этот взгляд.

— Она могла сделать и более неудачный выбор, ваша светлость.

Герцог не желал слушать.

— Фебе не место в «Хартс-Фолли»!

— Да, ваша светлость. Я несу полную ответственность за происшедшее.

— И поделом! Какого черта вы позволили сестре ехать в это безлюдное место? Там можно встретить кого угодно.

Тревельон стиснул зубы. Да и что здесь скажешь? Что подверг Фебу опасности лишь потому, что думал сердцем, а не умом?

Уэйкфилд раздраженно нахмурился.

— Как это возможно? Мейвуд мертв. В голове не укладывается, как это возможно, чтобы на нее напали дважды за неделю разные люди?

— Не разные.

Уэйкфилд замер.

— Поясните.

— Это не Мейвуд, — сказал Тревельон. — Он вообще ни при чем. Я узнал одного из нападавших — человека со шрамом на лице, видел на Бонд-стрит. За сегодняшним происшествием стоят те же люди.

Уэйкфилд выругался.

— Вы были правы с самого начала, Тревельон! Я должен перед вами извиниться.

— Благодарю, ваша светлость, но сейчас это вряд ли имеет значение. — Капитан стиснул кулаки. — Вам необходимо не только разыскать человека со шрамом, но и расширить круг расследования. Приглядитесь к своим врагам и деловым партнерам: узнайте, не точит ли на вас кто-нибудь зуб, не задумал ли кто подсидеть вас в парламенте, захватив в заложницы сестру. Может, какой-то авантюрист имеет виды на ее приданое? Или питал к ней особый интерес в прошлом?

Уэйкфилд с мрачным и усталым видом кивнул, взглянув на Крейвена.

— Разумеется.

Камердинер деловито записывал все, о чем говорил капитан, потом, сложив листок, объявил:

— Займусь этим немедленно, ваша светлость.

Поклонившись, Крейвен исчез.

— Ваша светлость, я должен сообщить вам еще кое-что. — Тревельон стиснул кулаки так, что ногти впились в ладони. — Если бы не мистер Малколм Маклиш, ее бы похитили.

— Что вы хотите этим сказать? — с расстановкой произнес герцог, но капитан смело встретил его взгляд.

— Только то, что сказал. На этот раз их было шестеро, а нас трое, все с пистолетами. По выстрелу на каждого, но все мимо, даже я, хотя Рид говорил потом, будто, возможно, и задел одного. Меня сбили с ног, и один из негодяев успел даже схватить леди Фебу за руку, когда я к ней пробился. Двое целились в нас, когда я прикрывал ее, безоружный, и Маклиш сумел нагнать страху на обоих. Короче говоря, если бы у Маклиша не оказалось в сапоге ножа, если бы ему не хватило отваги наброситься на бандитов, ваша сестра оказалась бы у них в руках.

— Зачем вы мне все это говорите? — медленно произнес Уэйкфилд.

— Я больше не могу охранять леди Фебу, — твердо ответил Тревельон. — И прошу освободить меня от обязанности ее телохранителя.

Уже час как Тревельон отправился с докладом к Максимусу, но Феба до сих пор не знала, чем закончилась их беседа.

— Еще чаю? — заботливо предложил мистер Маклиш.

Они сидели в Ахиллесовой гостиной, здесь же был и Рид, охранял. Слава богу, к тому времени как они вернулись, Артемида с кузиной Батильдой уже отправились за покупками, иначе ее давно бы уложили в постель с полотенцем, смоченным лавандовой водой, на лбу.

— А хотите кекс? Они, правда, какого-то странного цвета, — продолжал архитектор, явно не замечая, что Феба сидит как на иголках. — Но, возможно, на вкус они лучше, чем на вид.

— Не сомневаюсь, что так и есть, — ответила она рассеянно. — Интересно, почему так долго нет Максимуса?

— Ах он… Полагаю, они обсуждают, как лучше вас охранять, миледи. — Должно быть не заметив, какую она скорчила гримасу, Маклиш продолжил: — Признаюсь, я и сам очень тревожусь. Невыносимо думать, миледи, что с вами может опять случиться что-то подобное! Если… если угодно, я скажу: вы стали очень дороги моему сердцу. Когда увидел сегодня, как эти негодяи вам угрожают, я просто потерял голову от ярости!

— Вы проявили чудеса храбрости, защищая меня, — рассеянно отозвалась Феба.

За дверями гостиной послышались шаги, и она вскинулась, повернув голову на их звук, но это просто кто-то прошел мимо, и плечи ее поникли.

— Почту за счастье защищать вас, миледи, — говорил тем временем мистер Маклиш. — Я даже надеюсь, что вы будете считать меня… другом? Возможно, даже добрым другом…

— Конечно. — Феба слабо улыбнулась.

Ей было трудно следить за нитью разговора. Максимус разгневается, когда Тревельон сообщит ему новость, а когда брат гневался, от него можно было ожидать самых суровых мер. Что, если он решит отправить ее в деревню, а Тревельона отстранит, и она его потеряет?

Разумеется, он не совершит подобной глупости.

Феба прикусила губу. Очень мило, что мистер Маклиш решил посидеть с ней, занять ее встревоженный ум разговорами, однако, по правде говоря, уже начинал действовать ей на нервы. И еще она умирала от желания узнать, о чем сейчас говорят Тревельон и Максимус.

— Простите, мистер Маклиш, — резко сказала Феба, подымаясь. — Наверное, мне все-таки следует пойти прилечь.

— Разумеется, миледи. Должно быть, треволнения сегодняшнего утра слишком сильны для вашей деликатной душевной организации.

— Хм… именно. — Тревельон бы глупо рассмеялся, приди ему в голову подобная мысль… при условии, что он вообще умеет глупо смеяться. — Хорошо, что вы это понимаете.

— Разумеется, миледи. Я только жалею, что не сообразил раньше.

Маклиш склонился к ее руке, произнес слова прощания — несколько раз — и, наконец, отбыл восвояси.

Дверь за ним закрылась.

Феба сидела, сунув ладони под колени, и считала про себя. Бедный Рид, наблюдая за ней, наверняка решит, будто она рехнулась окончательно. Она успела досчитать до ста пятидесяти — хотя подобные чудеса терпения были не в ее характере, — появился дворецкий Пандерс.

— Мистер Маклиш уехал, миледи. Не желаете ли…

— Сейчас мне ничего не нужно, Пандерс! — Феба вскочила. — Мой брат все еще у себя в кабинете?

— Да, миледи, — ответил Пандерс и едва успел отойти в сторону, когда девушка молнией пронеслась мимо него и выскочила за дверь. — Могу ли я…

Она махнула рукой.

— Спасибо, не нужно!

В мгновение ока Феба очутилась на главной лестнице и торопливо спустилась в холл, скользя пальцами по стене, чтобы не упасть.

Дверь кабинета Максимуса была закрыта, и это означало, что брат не желает, чтобы его беспокоили, но к черту! Феба ворвалась в кабинет.

— Капитан Тревельон, я, право же, не думаю…

— Его здесь нет, Феба.

Она нахмурилась, из нее словно воздух выпустили. Они не виделись с Максимусом со вчерашнего вечера, и сейчас ей следовало собирать камни — или хотя бы не разбрасывать новых, — но было не до того.

— Тогда где же он?

— Подозреваю, что у себя в комнате.

— Почему?

— Феба!

К подобным интонациям — герцогским — брат редко прибегал в разговоре с ней, но уж если такое случалось, ей оставалось только, закрыв рот, слушать, но не сегодня.

— Это я во всем виновата: обманула его, что ты разрешил, и уговорила отвезти в «Хартс-Фолли», и я до сих пор не считаю, что ничего особенного в этом не было. То есть кто бы мог предполагать? Уж во всяком случае не я. Но главное не это. Максимус, ты не можешь осуждать капитана Тревельона. Он мой телохранитель, а не тюремщик. Нечестно поручать ему работу, с которой ему заведомо не справиться, потому что я ему не позволю.

Она замолчала, набирая в грудь побольше воздуха, а брат заговорил, очень быстро — наверняка отточил этот навык в парламенте.

— Способность капитана Тревельона выполнять свою работу нас больше не волнует.

Она едва не задохнулась.

— Максимус! Не может быть! Немедленно верни его, или я пойду к Артемиде! Вряд ли это тебе понравится!

Угроза, конечно, надуманная, поскольку Артемида, как правило, брала сторону мужа или сохраняла нейтралитет, но Феба чувствовала, что в данном случае невестка могла ее поддержать.

— Это зависит не от меня, — ответил Максимус. — Я не давал отставку капитану Тревельону, он отказался от места сам.

Отказался от места?

Она почувствовала, как сердце ушло в пятки. Нет, этого не может быть. Невероятно, чтобы он оказался настолько благороден и глуп. Уж точно не из-за ее настойчивого желания посетить сгоревший парк развлечений.

Феба вихрем развернулась, выбежала из кабинета и закрыла дверь за собой, в то время как брат продолжал что-то ей втолковывать, но у нее не было времени с ним спорить.

— Пандерс! — крикнула она, выскакивая в переднюю. — Пандерс, мне все-таки нужна ваша помощь.

— Миледи? — Дворецкий вскочил, как всегда, когда кто-нибудь из хозяев требовал его к себе.

— Кажется, я передумала, — задыхаясь, произнесла Феба. — Мне нужно, чтобы лакей проводил меня в комнату капитана Тревельона.

И вот тут-то Пандерс доказал, что он лучший дворецкий в Лондоне. Никаких комментариев или возражений относительно того, что она собирается отправиться в комнату холостяка — а это ужасно неприлично, — не последовало: он просто щелкнул пальцами и позвал:

— Грин!

Пятью минутами позже Феба уже стучала в дверь капитана Тревельона, которая оказалась в задней части дома, по соседству — слава богу, не вместе — со слугами.

— Войдите! — послышалось изнутри.

— Грин, вы можете идти, — сказала Феба, открывая дверь.

— Миледи? — Если раньше Тревельон мог бы разозлиться, то теперь просто насторожился.

— Вы, кажется, не очень-то рады меня видеть, капитан, — весело воскликнула Феба, пытаясь не выдать своей обиды. К черту, в конце концов, она сама виновата.

— Вероятно, вы правы, — ответил он. — Где Маклиш?

— Маклиш? — Она в замешательстве покачала головой. — Полагаю, уже добрался до дома, хотя я не расспрашивала его относительно дальнейших планов на сегодняшний день. Насколько я знаю, он собирался предпринять поездку в Инвернесс.

— Понятно, миледи, — проворчал капитан.

Ей было странно слышать этот ворчливый тон, так ему несвойственный, и, улыбнувшись, она заметила:

— Джентльмен предложил бы даме сесть, — сообщила она.

Капитан вздохнул, и она услышала, как что-то передвинули.

— Прошу вас, но все, что у меня есть, это стул с прямой спинкой.

— Сойдет. — Феба уселась и, расправляя юбки, воспользовалась передышкой, чтобы подобрать нужные слова. — Так вот. Вы не можете взять и просто бросить меня на произвол судьбы.

— Я уже принял решение, миледи, и начал паковать свои пожитки.

Этого она и боялась. Феба расправила плечи и нервно облизнула губы.

— Джеймс, я отказываюсь принимать ваше решение. Вы должны пойти к Максимусу и объяснить, что события сегодняшнего утра повлияли на ваш рассудок и вынудили совершить глупость.

— Нет.

Панический страх уже овладевал ее сердцем.

— Да, Джеймс! Я не дам вам уйти из-за моего упрямства: это я настояла обманом отвезти меня в «Хартс-Фолли». Разве вы не видите, что я сожалею? Мне правда очень жаль. Больше такое не повторится.

— Это не ваша вина. Вы имеете право хоть куда-то поехать, — возразил он мягко, и от этого она встревожилась еще больше, и не без оснований. — Это я должен был проявить твердость и сказать вам «нет».

— Это просто смешно! — выпалила Феба. — Только скажите Максимусу, что передумали и что намерены остаться. Прошу вас.

— Миледи. — Он вдруг очутился рядом с ней, судя по аромату бергамота и сандала, которым на нее повеяло. — У вас есть собаки, лошади и красивые платья, — вот ими и распоряжайтесь, но я не ваша собственность, а свободный человек, который волен поступать в соответствии со своими желаниями. И сейчас я больше всего хочу покинуть этот дом.

Она встала и, протянув руку, ухватила его за сюртук, провела пальцами по ремням портупеи, ощупала пуговицы и льняную ткань шейного платка. Он поймал ее руку прежде, чем она успела коснуться кожи.

Тем не менее она склонилась к нему настолько, что лишь считанные дюймы отделяли ее лицо от его лица.

— Вы нужны мне, Джеймс.

— Это невозможно, — прошептал он. — Я старый, хромой, изуродован шрамом. Сегодня утром я вас подвел. Я не могу…

— Неправда! — гневно перебила его Феба. — Вы ни разу меня не подвели!

— Подвел, еще как подвел! — Тревельон заговорил с такой страстью, с таким страданием в голосе, что она онемела. — Неужели вы не понимаете? Не окажись там Маклиша, вы оказались бы у них в руках. Они бы вас увезли бог знает куда, сделали, даже не знаю что. — Казалось, он даже задохнулся, до боли стискивая ее руки, и она ждала, вслушиваясь в этот наполненный мукой голос. — Боже, Феба, они могли учинить над вами насилие, убить, а я не смог бы их остановить.

— Нет, это не так! — в отчаянии воскликнула она. — Вы справились бы с ними и сами, без мистера Маклиша!

— Я бы давно ушел, но меня держала подле вас гордость. Я уговорил его светлость позволить мне остаться в качестве вашего телохранителя, и вследствие собственной самонадеянности едва вас не потерял. Это моя вина. На моей совести уже есть погубленные. Я не могу поступить так с вами. Мне здесь не место. Я должен уйти.

Нет! Нет-нет-нет-нет!

Феба не понимала, о каких жизнях он говорил, да это сейчас и не имело значения. Она не могла допустить, чтобы он ушел, поэтому бросилась вперед, ткнулась носом в его шейный платок, в отчаянии вырвавшись из его рук и хватаясь то за лацканы сюртука, то за ухо — за что угодно, что было им. Она понимала, какой смешной, неуклюжей — слепой — наверняка сейчас выглядит, но это не имело значения. Каким-то образом ее губы нашли его щеку, она вдохнула аромат сандала, и, не успел он произнести ее имя, впилась в его губы. Это ни в коем случае не был поцелуй как таковой — она еще никогда не целовалась с мужчиной, — все равно ее душа расцветала. Она почувствовала, как его губы завладели ее ртом, и тонула в бурлящем бездонном колодце, где смешались радость и надежда, аромат сандала и бергамота, пороха и… Джеймса.

Из его груди вырвался стон, и на минуту она вообразила себя победительницей, но он взял ее руки в свои и, буквально оторвав ее от себя, оттолкнул, повернул, как куклу, и то ли отнес, то ли вытолкнул за дверь, в коридор.

Дверь захлопнулась за ее спиной: Феба отчетливо услышала, как щелкнул язычок замка.

Глава 7

Вечером того же дня Тревельон бросил свой мешок на пол и оглядел крошечную комнату, которую ему удалось снять: узкая постель, умывальник, колченогий стул и камин, над которым висело небольшое круглое зеркало, мутное и засиженное мухами. Конечно, не роскошное пристанище, но по крайней мере тут было чисто. Он скопил небольшую сумму, которой должно хватить, чтобы прожить пару месяцев, прежде чем приступить к поиску нового места.

А за это время он собирался найти и устранить бандитов, что охотились за Фебой.

Уэйкфилд отрядил для ее охраны пятерых вооруженных лакеев. Но пока похитители разгуливают где-то рядом, она все равно в опасности. И пока ситуация такова, он не уедет из Лондона.

Некоторое время он стоял, перебирая в памяти те головокружительные секунды в его комнате в Уэйкфилд-хаусе. Девушка была так настойчива — хотя и невинна в своей страсти, — что ему пришлось выставить ее за дверь, чтобы совладать с собственными страстями, отнюдь не невинными.

В дверь постучали.

Распахнув ее, он обнаружил худого, как тростина, юношу. Бросив взгляд в оба конца коридора, Тревельон жестом велел ему войти, запер дверь и обернулся, чтобы как следует рассмотреть гостя.

Девушку, переодетую беспризорником, он не видел больше года, но за это время она почти не изменилась. Слишком малого роста для юноши своего возраста, она состояла из одних коленок и локтей и была облачена в грязно-коричневый, слишком просторный для нее сюртук и порыжевшую черную жилетку. Каштановые волосы были небрежно стянуты в хвост обрывком бечевки, но основная их масса космами обрамляла овальное лицо. Что ж, маскарад отлично удался. Некогда, встретив ее в трущобах Сент-Джайлза, Тревельон лишь с третьего взгляда догадался, что перед ним девушка. Впрочем, о своей догадке он ей не сообщил, не было нужды — она явно предпочитала выглядеть мальчишкой, и люди, как правило, этим довольствовались. Она придумала себе имя Алф, а как ее звали на самом деле, никто не знал.

Оно и к лучшему. В Сент-Джайлзе одинокая молодая девушка представляла собой желанную добычу, поэтому в мужской одежде ей жилось легче. Тревельон от души надеялся, что она сумеет поддерживать маскарад, и когда повзрослеет и обретет женственные формы.

В данный же момент она деловито осмотрела комнату, ощупала тонкими пальцами пустую каминную полку и взглянула на него из-под давно не стриженной светлой челки.

— Мне шепнули, что вы хотите со мной поговорить, кэп.

— Да. — Тревельон плюхнулся на кровать и указал ей на сиротливо стоявший стул. — Хочу, чтобы ты для меня кое-что разузнал.

Девушка осталась стоять.

— Это обойдется недешево, знаете ли.

Тревельон повел бровью.

— Я и не думал, что ты работаешь бесплатно.

— Да уж. — Она сложила руки на худенькой груди и качнулась на каблуках. — Но ведь никто в Лондоне не разнюхает, что к чему, лучше меня!

Тревельон скептически усмехнулся, выслушав эту браваду, но от комментариев воздержался.

— Мне нужно знать, кто пытался похитить леди Фебу.

— Ага, — задумчиво протянула девушка, глядя в потолок. — Работы уйма, знаете ли. — И назвала сумму, совершенно возмутительную, но покачав головой, Тревельон спорить не стал и, лишь извлек из кармана кошелек и вытряс шесть серебряных монет.

— Получишь еще столько же, когда добудешь нужные мне сведения.

— Договорились. — Проворная, как обезьянка, она выхватила у него монеты и спрятала в карман. — Дам знать, как будут новости.

С этими словами юная нахалка выскользнула за дверь и была такова.

Тревельон еще с минуту размышлял, потом вскочил: что ж, дело зовет, — зарядил пистолеты, сунул в кобуры на груди и быстро покинул свои апартаменты.

С наступлением темноты Лондон становился другим городом. На стенах приличных домов висели фонари, свет которых отражался в мокрых булыжниках мостовой и освещал путь Тревельона. Из ближайшей таверны доносились звуки скрипки и трубы, и навстречу ему попалась троица пьянчуг, которые еле держались на ногах и от избытка веселья чуть не свалились на мостовую.

Тревельон старался по возможности держаться в темноте. В том, что сумеет защититься, он не сомневался: вооружен, в конце концов, — однако уличная стычка в его планы не входила.

Пятнадцать минут спустя он набрел на довольно приличный пансион — куда лучше того, где поселился сам. Пусть Маклиш и не аристократ, однако его финансовое положение явно благополучнее, нежели его собственное. Опять же, он архитектор — то есть имеет университетское образование, — что по сравнению с бывшим военным значительно выше на социальной лестнице.

Тревельон уже собирался подойти к двери, когда заметил знакомую фигуру. В этот вечер герцог Монтгомери облачился в шафранно-желтое, и его костюм мерцал в бледном свете молодой луны.

Герцог поднялся на крыльцо и заговорил с Маклишем, который показался в дверях.

— Смотри: сделай как велено, дорогой Малколм, — или сам знаешь, что будет. Догадываешься?

Лицо Маклиша залила краска, что было отчетливо видно даже в тусклом свете фонаря над дверью.

— Да, ваша светлость.

— Чудесно, — протянул герцог, нахлобучивая на голову отделанную серебряным кружевом треуголку. — Обожаю, когда мы все приходим к согласию.

С этими словами он пошел прочь, размахивая на ходу тростью черного дерева.

Тревельон не верил собственным глазам: чтобы аристократ разгуливал пешком в столь поздний час ночи? — однако это облегчало ему задачу. Он поспешил вслед герцогу, преодолев, хромая, целый квартал, прежде чем Монтгомери неожиданно обернулся и, выхватив из трости меч, улыбнулся, обнажив белоснежные зубы, зажав меч в свободной руке. Блеснуло золотое кольцо на указательном пальце, почти скрытом под водопадом серебряного кружева, ниспадавшего с запястий.

— Мог бы и показаться, кто бы ты ни был.

Он явно забавлялся, и Тревельон понял, что герцог, несмотря на пижонскую манеру держать меч, прекрасно с ним обращается.

— Ваша светлость. — Тревельон вышел из тени, подставив лицо свету ближайшего фонаря.

— А, капитан Тревельон. Мне следовало догадаться, что это вы, по стуку трости, — усмехнулся герцог, однако меч не опустил. — Счастливая встреча в эту темную и мрачную ночь, однако умоляю, скажите: зачем вы меня преследуете?

Тревельон внимательно вгляделся в его лицо. Он был знаком с герцогом лишь поверхностно, но даже при беглом знакомстве составил о нем мнение как о человеке неуравновешенном. Герцог Монтгомери был красив, обладая почти женскими чертами лица: точеным носом, высокими скулами и чувственным ртом. Ростом он уступал Тревельону, зато мог похвастаться копной вьющихся золотистых волос, собранных в хвост на затылке. Выглядел он фривольным денди, но Тревельон не заблуждался насчет возможности маневра в такой близости от острия его меча.

Несколько месяцев назад он был свидетелем хладнокровного убийства, совершенного герцогом.

— Хотелось бы знать, что у вас за дела с Маклишем, — сказал Тревельон.

— В самом деле? — Герцог повел бровью. — А какое дело вам до моих дел с этим молодым человеком?

Тревельон, не удостоив герцога ответом, просто ждал.

— Ах, полагаю, вы преследуете меня по всему Лондону, как зловещее предзнаменование, пока я вам что-нибудь не расскажу? Как банально! — Монтгомери нетерпеливо вздохнул. — Я ему покровительствую, если вам так необходимо знать, хотя никак не возьму в толк, какое вам до этого дело.

Тревельон пропустил насмешку мимо ушей.

— Покровительствуете? Скорее угрожаете.

Монтгомери лениво взмахнул мечом.

— Я нахожу, что некоторые становятся сговорчивее, если на них надавить. Угроза служит стимулом, так сказать.

Капитан подошел ближе.

— У вас что-то есть на этого мальчишку.

— Мальчишка? Вряд ли: ему не меньше двадцати пяти, — то есть достаточно, чтобы иметь неприятности взрослого мужчины. — Монтгомери усмехнулся. — Мужчины определенного сорта, я хочу сказать.

Тревельон вынул пистолет, и Монтгомери замер.

— Вы больше не будете шантажировать Маклиша, ваша светлость. Вам ясно?

— Так же ясно, как мутные воды Темзы. — Монтгомери склонил голову набок, и в его голубых глазах отразился свет фонаря. — Но откуда, хотел бы я знать, этот интерес к красавчику Малколму Маклишу? Вас покорила его белая кожа? Или восхитительные каштановые локоны?

Пистолет Тревельона не дрогнул.

— Вот, значит, что вам от него нужно?

— Вовсе нет. — На губах Монтгомери по-прежнему блуждала коварная улыбка. — Боюсь, наши отношения не столь интимного свойства.

— Тогда отчего вы держите его в кулаке, ваша светлость? — спросил Тревельон, заинтригованный. — И что вам от него нужно?

— В мире полно тайн, — отрезал Монтгомери.

— Что это значит, черт возьми?

Герцог повел точеными плечами.

— Не следует задавать вопрос, если не в силах понять ответ.

— Возможно, до меня скорее бы дошло, если бы вы перестали говорить загадками. — Тревельон угрожающе шагнул вперед.

Взгляд герцога заметался, и он воздел руки к голове, с ослепительной улыбкой на чувственных губах.

— Спокойно, капитан. Послушайте, да уймитесь вы! Давайте сегодня расстанемся друзьями. Даю слово джентльмена, что отныне я не побеспокою вашего шотландца.

Тревельон нахмурился. Герцог сдался слишком быстро, чтобы можно было поверить искренности его намерений. Неизвестно, зачем ему Маклиш, только он явно не собирался выпускать беднягу из своих цепких рук.

Интересно.

Однако если Монтгомери решительно настроен скрыть правду, что ему остается делать? Как бы Тревельон ни угрожал его светлости, не станет же он стрелять в герцога посреди улицы.

— Очень хорошо. — Тревельон опустил пистолет.

— Скрепим наш договор рукопожатием? — Монтгомери протянул руку, закутанную в серебряные кружева.

Капитан взглянул ему в лицо, и по его спине пробежал холодный пот. Он не верил герцогу ни на йоту — слишком уж тот выглядел довольным собой. Это был игрок до мозга костей.

— Вы дали мне слово, ваша светлость. Этого мне более чем достаточно.

— Отлично. — Монтгомери приподнял свою дурацкую шляпу и продолжил, переходя на шотландский акцент: — Да будешь ты огражден на эту ночь от злых духов, да упырей, да трехлапых созданий!

С этими словами герцог продолжил свой путь вниз по улице.

Тревельон дождался, пока стихнут его шаги, и отправился обратно, к пансиону Маклиша, постучал тростью в дверь, выждал минуту, постучал снова. Пришлось долго ждать, прежде чем ему открыли. Хмурая хозяйка пансиона в огромном чепце куталась в шаль, наброшенную поверх ночной рубашки.

— Ломиться в такой час! Здесь не публичный дом, скажу я вам! Так что вам понадобилось здесь средь ночи?

— Я хотел бы видеть мистера Маклиша, — сказал Тревельон.

— Он сегодня прям нарасхват, — буркнула хозяйка, не потрудившись пригласить его войти. — Сначала тот джентльмен, весь расфуфыренный, а теперь еще вы. Говорила ему, что тут приличный тихий дом. Не потерплю никакого сброда, так и знайте!

— Может быть, это вознаградит вас за труды, — сухо сказал Тревельон, всовывая монету в руку старой карги.

Она сощурилась, сжала монету и кивнула в сторону лестницы.

— К нему туда, наверх.

Хозяйка поковыляла вверх по лестнице, со свечой в руке, и Тревельон пошел следом. На верхнем этаже женщина бесцеремонно постучала в первую дверь справа и окликнула:

— Маклиш! К вам еще один гость.

Когда шотландец открыл, вид у него был настороженный, но увидев перед собой Тревельона, явно испытал облегчение, что отразилось в его глазах.

— Прошу вас, капитан, входите.

— У меня не заведено подавать чай по ночам, — предупредила хозяйка.

— Не стоит беспокойства, миссис Честер, — сухо заверил ее Маклиш. — Мы как-нибудь обойдемся.

Тревельон шагнул в комнату и огляделся, пока Маклиш запирал дверь. Как и в его пансионе, обстановка здесь была спартанская: узкая кровать, стул, умывальник и камин, — однако, в отличие от его апартаментов, перед камином стоял большой прямоугольный стол, заваленный огромными листами бумаги. Имелись здесь также красивый комод и мягкий стул, а на стенах висело несколько небольших картин, — явно личные вещи обитателя комнаты.

— Кстати, это мое наследство, — указав на картины, подтвердил предположение гостя Маклиш и улыбнулся.

— Мой дед был младшим сыном барона. На момент смерти у него почти не осталось ничего ценного, но он знал, что я разбираюсь в искусстве, вот и оставил мне картины, которые собирал. Жаль, что лучшие из них мне пришлось продать, чтобы заплатить за обучение, но те, что остались, мне очень даже нравятся. — Он пожал плечами. — Не желаете выпить? У меня есть полбутылки вина.

— Нет, спасибо. — Тревельон сел на казенный стул. — Надеюсь, я к вам ненадолго.

Маклиш кивнул, настороженно взглянув на Тревельона.

— Я хотел задать вам несколько вопросов насчет сегодняшнего происшествия, — начал Тревельон. — Они вряд ли могли следовать за нами до «Хартс-Фолли» через Темзу — иначе откуда взялись на другом берегу лошади?

— И вы думаете, они знали, что леди Феба туда приедет, — сказал Маклиш.

— Именно.

— И решили, что это я дал им знать?

— А это не так?

Маклиш вытаращил глаза — вопрос был задан в лоб.

— Нет. Нет, я… — Он отвернулся, ероша свои рыжие волосы. — Я и сам задавался этим вопросом, и дело в том, что предупредить мог кто-то из тех, кто был на том чаепитии, не говоря уж об обитателях Уэйкфилд-хауса.

Тревельон нахмурился.

— Вы полагаете, что среди домочадцев Уэйкфилд-хауса завелся шпион?

— Возможно, проболтался кто-то из слуг. — Маклиш пожал плечами.

Некоторое время Тревельон обдумывал его слова, рассеянно потирая ногу, затем взглянул на хозяина.

— Я толком и не поблагодарил вас за спасение леди Фебы.

— А-а. — Казалось, Маклиш смутился. — Не стоит, право же, не стоит.

— Тем не менее, если бы не вы, она, возможно, сейчас была бы бог знает где, а не в уюте и безопасности собственного дома, — проговорил Тревельон так, словно слова жгли ему язык, точно кислота. — Примите мою искреннюю благодарность!

Покраснев, Маклиш опустил голову, а капитан безразличным тоном продолжил:

— Скажите, вы всегда носите с собой нож?

Архитектор резко вскинул голову.

— Я… гм, да. Всегда. Завел такую привычку, когда путешествовал на континенте и изучал античные руины. Там есть совершенно дикие места, где иностранец — желанная добыча.

Тревельон кивнул: объяснение казалось вполне правдоподобным.

— Я видел, как из этого дома выходил герцог Монтгомери.

Маклиш побледнел.

— Капитан, вы следите за мной?

— А надо?

Молодой человек усмехнулся.

— Вы узнали бы много интересного. Герцог мне покровительствует.

— Мне показалось, он вам угрожал.

— В самом деле? — Маклиш прикусил верхнюю губу и вдруг словно постарел на несколько лет. — Иногда его поступки ставят в тупик, но уверяю вас: это как раз тот случай, когда собака много лает, но редко кусает.

— Странно. — Взгляд капитана стал испытующим. — Я бы сказал — как раз наоборот.

— Он аристократ. А они привыкли повелевать миром, не правда ли?

Ну, с этим не поспоришь. Тревельон встал. Усталость брала свое, да и, похоже, ничего нового ему тут не узнать.

— Если у вас есть основания сожалеть о… связи с герцогом, можете обратиться ко мне.

— К вам? — Маклиш был озадачен. — Не то чтобы Монтгомери доставлял мне особые неприятности, но что вы можете против герцога?

Тревельон мрачно усмехнулся, открывая дверь.

— Все, что захочу.

И тихо вышел.

На следующий день Феба стояла в саду и, поглаживая цветок розы, наслаждалась его благоуханием. Обычно прогулка по саду доставляла девушке удовольствие, но сегодня ею овладела мрачная меланхолия. Вчера вечером Тревельон покинул Уэйкфилд-хаус, не сказав ей ни слова. Можно подумать, ему были столь отвратительны ее прикосновения, что он сбежал, не желая больше ее видеть!

А ей понравилось целоваться.

Странно. Полгода назад она бы только радовалась, избавившись от постоянного присутствия телохранителя, а теперь он стал для нее значительно большим: собеседником, соперником в словесных перепалках… другом. И вдруг она поняла, что не только другом, но слишком поздно.

Феба смяла цветок в ладони, и по воздуху поплыл сильный аромат. Ей сразу вспомнился тот вечер, когда она в последний раз была в саду… с Тревельоном. Горький вкус сожаления! Зачем только она настояла на поездке в «Хартс-Фолли»! Следовало смириться со своей клеткой.

Феба сорвала цветок с куста и стала медленно обрывать лепестки.

Беда в том, что ей хотелось и того и другого: быть свободной и вернуть капитана — вопиющее противоречие. Ведь он телохранитель, с ним она несвободна, но и без него не будет по-настоящему счастлива.

Вздохнув, Феба пошла дальше по тропинке, и гравий хрустел под каблуками ее туфель.

Разумеется, Максимус отрядил стеречь ее целую толпу крепких молодых лакеев, в том числе и Рида с Хатуэем, рана которого оказалась не так уж и опасна. Брат отказался даже обсуждать с ней, кто именно будет ее охранять. Давешняя сцена в столовой могла бы вовсе не случиться. Максимус обращался с ней с исключительной учтивостью… но отворачивался, когда она пыталась поговорить серьезно.

С тем же успехом она могла бы быть не только слепой, но и немой.

Даже сейчас Феба слышала шаги своих стражей, которые ходили недодалеку, несомненно, вооруженные до зубов. Почти все время она была у них на глазах, и когда требовалось справить нужду, чувствовала себя исключительно неловко.

— Миледи.

Она обернулась на голос — явно один из лакеев, но кто именно? Определенно не Рид с его выговором типичного кокни, но кроме него… черт. Тревельон нашел бы тактичный способ ее предупредить, но ведь его больше нет… Она сама его прогнала, в своем упрямом стремлении к свободе.

Лакей кашлянул, напоминая о себе, и Феба тяжко вздохнула.

— Что вам нужно?

— К вам с визитом мистер Маклиш, миледи. Не угодно ли его принять в гостиной?

— Да, я готова с ним встретиться, только не в гостиной. Проводите его сюда, пожалуйста, такая погода прекрасная.

— Меня зовут Грин, миледи.

— Ну конечно. Грин. Может, попросите кухарку подать закуски в сад?

— Сейчас же иду, миледи.

Трава заглушала шаги, поэтому было трудно сказать с уверенностью, куда именно пошел лакей, но уже в следующий момент услышала голос мистера Маклиша.

— Леди Феба! Добрый день! Говорил ли вам кто-нибудь, что вы восхитительны и прекрасны, точно ваши розы?

— Вы мне льстите, мистер Маклиш, — ответила Феба, и уголки ее губ печально опустились. — Во всяком случае, сегодня все не так.

— Ужасное упущение с моей стороны.

Следующие слова предназначались кому-то другому, предположительно — одному из ее телохранителей:

— Послушайте, добрый человек, я здесь для того, чтобы просто поболтать с вашей хозяйкой. Уверяю, что не строю гнусных планов на ее счет.

Феба улыбнулась: впервые за сегодняшний день, да и кто бы устоял перед юмором мистера Маклиша, — и протянула ему руку.

— Боюсь, в суматохе вчерашнего дня я слишком скупо поблагодарила вас. Позвольте мне попытаться еще раз: огромное спасибо за то, что защитили меня.

Она почувствовала, как он нежно взял ее за руку, потом — легкое прикосновение губ к пальцам, теплое дыхание на тыльной стороне ладони.

— Это было делом чести, миледи.

Это было сказано едва слышно, необычно серьезным тоном, и она опустила голову, гадая, что могло вызвать в нем такую перемену настроения. Не выпуская ее руки, он спросил:

— А где же ваш верный Тревельон? Или, волею случая, у него выходной?

— Он больше не работает у моего брата, — ответила Феба, и уголки ее губ опустились.

— Вот как? — удивился мистер Маклиш. — Однако… меня удивляет его поступок. Я-то полагал, что забота о вашей безопасности отвечает самому горячему желанию капитана Тревельона.

Она смутилась. Его небрежное замечание невольно задело ее чувства, хотя Феба не сомневалась: мистер Маклиш вовсе не хотел ее оскорбить.

— Но так оно и есть. В его голову засела мысль, что он не может больше меня охранять из-за своей хромоты.

— Ну да.

— Ну да? — насторожилась Феба. — Вы о чем?

— Ему и правда лучше знать, на что он способен, — весьма рассудительно заявил мистер Маклиш. — В каком-то смысле это храбрый поступок — признать свою вину и честно отойти в сторону.

— Храбрый! — фыркнула Феба. — Если так вы называете слабоумие — тогда конечно.

Он весело рассмеялся.

— Вижу, что в этом сражении мне не завоевать очков, миледи, поэтому я отступаю: у капитана Тревельона действительно что-то с головой, и этот мужлан покинул вас просто потому, что волновался за вашу безопасность.

Слабо улыбнувшись, Феба повернулась и пошла по садовой дорожке, не забывая о присутствии архитектора, который шел рядом.

— Должна, однако, заметить, мистер Маклиш, что у вас есть один серьезный недостаток.

— Ваши слова наполняют ужасом мое сердце, миледи, — ответил он со смешком. — И что же это за недостаток?

— На вас очень трудно сердиться, сэр: я, например, не могу.

— Может быть, если постараться, я научусь вызывать к себе вашу неприязнь, миледи; может, если практиковаться каждый день, я сумею стать просто отвратительным.

— Прошу вас в конце каждой недели приходить ко мне с докладом о своих успехах.

Они дошли до скамьи, на которой совсем недавно Феба сидела с Джеймсом, и она остановилась, почувствовав, как от воспоминаний у нее сжимается сердце.

— Леди Феба. — Мистер Маклиш вдруг с жаром схватил ее руки, усаживая на скамью. — Простите, миледи. Я надеялся, что у меня будет больше времени: хотел написать речь, которая была бы достойна вас, — но, боюсь, просто не могу. Ваша храбрость, ваш ум и, главное, ваше очарование…

Он прижался губами к ее пальцам — это был страстный поцелуй, а не жест вежливости, — и у Фебы вдруг возникло страшное подозрение насчет того, куда он клонит. Ее охватило ужасное смятение. Неужели она что-то упустила? Неужели слепота помешала ей с самого начала неверно истолковать его намерения?

— Мистер Маклиш, — начала она и вдруг замолчала, осознав, что он ей нравится. Если бы не… Боже правый, если бы не Джеймс Тревельон, она могла бы отнестись к нему серьезно.

Однако жаль, что этот господин не набросился на нее ни с того ни с сего.

Впрочем, мистер Маклиш не обратил внимания на ее слова.

— Разумеется, я небогат. Но если вы позволите, Феба — если вы окажете мне высочайшую честь, согласившись стать моей женой, — прошу вас, знайте, что я с радостью буду трудиться каждый день, вложу все свое сердце, чтобы вы ни в чем не нуждались. Клянусь всем, что почитаю святым, что буду собственным телом защищать вас и от каждодневных невзгод, и от величайших опасностей в жизни. Вас всегда будет сопровождать телохранитель и супруг в одном лице. Я буду гнать прочь все, что может вас потревожить. Любые неприятности будут обходить вас стороной. Клянусь, я посвящу вам жизнь — прямо с сегодняшнего дня.

— Но, — сказала Феба, потому что, как ни прискорбно, даже в такие моменты имела обыкновение подмечать несуразное, — я не хочу брать в мужья телохранителя!

— Разумеется, нет, любовь моя. Просто я неудачно выразился. Я имел в виду…

— Да нет же, — перебила его Феба. — Вы как раз были очень красноречивы. Вы хотите беречь меня от любой кочки или неверного шага, от всего докучного, от всего неприятного. Но, видите ли, я думаю, что так нельзя жить — завернутой в одеяло излишней заботы. Нужно время от времени набивать себе шишки, чтобы знать, что живешь. Не так ли?

— Вы изысканная дама, — начал мистер Маклиш озадаченным тоном, который, как ни грустно, был для нее достаточным ответом. — Вы нуждаетесь в защите от грубых сторон жизни!

— На самом деле это не так, — ответила она как можно мягче. — И боюсь — хотя вы и оказали мне большую честь, — я не могу принять ваше предложение.

— Миледи, — с деланой невозмутимостью произнес голос одного из лакеев: кажется, Грин? — Ваш чай.

— Прекрасно, — ответила Феба с немалым облегчением, осторожно нащупала поднос, обнаружила чайник и горку каких-то пирожных с глазурью. — Не хотите ли чашечку, мистер Маклиш?

— К сожалению, мне пора: назначена встреча, — довольно сухо отозвался мистер Маклиш. — С вашего позволения, миледи.

Он стремительно удалился, и Феба почувствовала себя виноватой: отчего ей его совсем не жаль? Ей нравился мистер Маклиш, право же, нравился, но его предложение было полной неожиданностью, как снег на голову. И разве воспитание не подсказывало ему, что для начала следует спросить Максимуса — разрешит ли за ней ухаживать.

Феба покачала головой, пытаясь осознать, что произошло. Хотя, в конце концов, какая разница? Допустим, мистер Маклиш и предпринял бы верные шаги, да только она все равно бы ему отказала.

Маклиш не Джеймс Тревельон и никогда им не будет.

Или Тревельон стал идеалом, с которым она сравнивала всех остальных мужчин? Вот странно! До сего дня она даже не догадывалась об этом. Вдруг нахлынуло осознание, что без этого человека она не может жить, что тоскует, лишившись его постоянного присутствия рядом.

А он взял и ушел.

С этой мыслью она окликнула Рида.

— Миледи?

— Вы знаете, куда перебрался капитан Тревельон?

— Нет, миледи.

— Что ж, тогда выясните это для меня, пожалуйста.

— Да, миледи.

Феба слышала, как удаляются шаги лакея. Она снова осталась одна — или одинока, что уже входило у нее в привычку.

Странно: вас окружают телохранители, но вы ощущаете себя отделенной от всего мира. С Тревельоном такого никогда не было. Он частенько сердил ее и портил настроение, иногда веселил своим сдержанным юмором, редко — бесил до белого каления, а в последнее время заставил томиться смутными желаниями. И с ним ей никогда не было одиноко.

Феба заставила себя встряхнуться. Рид узнает, куда переехал Джеймс, и тогда она его навестит — с охраной и всем прочим — и убедит, что жизнь без него изменилась не в лучшую сторону.

Право же, он обязан ее охранять.

Приняв такое решение, Феба отдала должное лимонному пирожному.

Позже в тот же день Эва Динвуди, склонившись над письменным столом, смотрела через большое, в медной оправе, увеличительное стекло на подставке, потом задержав дыхание, осторожно коснулась тончайшей — из соболиных волосков — кисточкой розовой щеки мужчины, над миниатюрным портретом которого трудилась.

— Мэм? — позвал от дверей Жан-Мари. — К вам с визитом ваша светлость.

— Прошу вас, проводите его сюда.

Через минуту его светлость Валентайн Нейпир, герцог Монтгомери, впорхнул в личный кабинет Эвы. В руках у него был прямоугольной формы предмет, завернутый в кусок ткани. Сегодня герцог надел желто-зеленый костюм, отделанный черной и золотой вышивкой. На любом другом подобный наряд выглядел бы дико, зато герцогу был очень даже к лицу, оживляя тускло-соломенный цвет его волос.

— Дражайшая Эва, немедленно бросайте работу, а то каждодневные занятия живописью приведут вас к косоглазию; кроме того, я принес вам подарок.

— В самом деле? — Она выпрямилась, затем окунула кисточку в розовую акварель, прежде чем вновь приняться за работу. — И это не очередная коробка марципана? Ведь я же вам сказала, что терпеть его не могу.

— Чепуха! — живо воскликнул герцог. — Все любят марципан.

— Вы не любите.

— Я не такой, как все, — заявил Монтгомери, и она ощутила его тяжелое дыхание над ее плечом. — Это ведь не мой портрет?

— С какой стати мне изображать вас?

— Ну как же. — Валентайн поставил коробку на стол — чуть ли не в ее краски — и принялся порхать по кабинету, по пути с места на место переставляя ее книги. — Я слыву воплощением красоты.

— Разве мужчина может быть воплощением красоты? — удивилась Эва, подозрительно глядя на сверток.

— В моем случае да, — ответил он с такой непоколебимой уверенностью, что это показалось даже забавным.

— В таком случае мне действительно следует написать вас. — Откинувшись на спинку стула, Эва взглянула на свое произведение. Получилось неплохо, так что и, пожалуй, можно устроить перерыв. В присутствии герцога все равно работать невозможно: он слишком действовал ей на нервы, — и она вымыла и промокнула кисточку. — Разумеется, вам придется мне позировать и не один час сидеть смирно.

Валентайн издал непристойный звук.

— Позировать ради портрета — это очень утомительно. Знаете ли, с меня писали портрет аккурат этой зимой. Клянусь, болван пририсовал мне двойной подбородок!

— Это потому, что вы все время вертелись, — едко заметила Эва, сняла тканый покров с коробки и обнаружила белого голубя, который, опасливо моргая, смотрел на нее из деревянной клетки. — Что это?

— Голубь, — как-то сдавленно прозвучал его голос из дальнего угла комнаты. — Вы уже успели испортить себе глаза? Я увидел его на рынке по пути сюда и велел носильщикам остановиться, чтобы купить его для вас.

Эва в недоумении смотрела то на голубя, то на герцога.

— И что мне делать с ним?

Герцог выпрямился. На полу у его ног в беспорядке валялось несколько ее книг.

— Ворковать с ним, кормить его, петь ему песни — не знаю. Что обычно делают с голубем в клетке?

— Понятия не имею.

Он пожал плечами и продолжил складывать ее книги в башню, которая уже грозила обвалиться.

— Если он вам не нравится, можете отдать его кухарке — пусть запечет в пироге.

Эва устало покачала головой.

— Я не могу есть ручного голубя.

— Почему? — искренне удивился маркиз. — Уверен, на вкус он ничуть не хуже мясных. Я так очень люблю пирог с голубиной начинкой.

— Да потому…

К счастью, в кабинет вошла горничная, и Эве не пришлось объяснять герцогу, что безнравственно убивать птицу, которая предназначена в домашние питомцы. На огромном подносе стоял чайник, лежали бисквитные пирожные в апельсиновой глазури. Тесс, ее кухарка, знала предпочтения Валентайна!

Феба кивком головы велела горничной поставить поднос на низенький столик, затем подошла к кушетке, перед которой он стоял.

— Садитесь, выпьем чаю.

Он раскинулся в кресле напротив и, осмотревшись, нахмурился.

— Кушетка совсем выцвела. Позвольте, я куплю вам новую?

— Нет, — ответила Эва спокойно, но твердо.

В обращении с Нейпиром твердость была необходима, иначе завалит неожиданными — и зачастую странными — дарами.

Он обиженно развел руками.

— Что же… Продолжайте любоваться этим уродством.

Она наблюдала за ним, передавая чашку.

— Вы не в настроении.

Он вдруг одарил ее одной из своих искренних улыбок — мальчишеской, от уха до уха, с ямочками на обеих щеках — улыбкой, от которой щемило сердце, а ее в особенности.

— Неужели я замучил вас своими злыми шутками, моя дорогая Эва? Умоляю, простите меня.

Она сделала глоток чаю.

— Хорошо, но только если вы расскажете, что вас беспокоит.

Он поставил свою трость-меч сбоку от кресла.

— Мои механизмы и труды уже должны вовсю приносить чудесные спелые плоды, а ничего и нет.

— Иногда я думаю, что для вас же было бы лучше, если бы не все делалось по-вашему, — воскликнула она весело.

— Правда? — Он бросил на нее мрачный взгляд. — Но, дорогая, меня это просто приводит в бешенство. А вы знаете, каков я в гневе.

Она отвела взгляд. Ее бил озноб, хотя в комнате было тепло. Валентайн мог изображать кого угодно: денди или недотепу, если ему было угодно, — однако те, кто недооценивал герцога вследствие его манер, весьма рисковали. И потом весьма сожалели.

— Это из-за того одолжения, которое я вам сделала? — осторожно поинтересовалась она.

— Возможно. — Он резко придвинулся к столу и схватил бисквитное пирожное. — Шестеренки стучат, колесики крутятся, часики тикают. Однажды, моя дорогая Эва, я буду править этим городом… нет, этим самым островом. И попомните мои слова — не найдется в мире правителя мудрее!

С этими словами он сунул пирожное в рот и улыбнулся.

Кому-нибудь могло бы показаться, что у него смешной вид — с крошками апельсиновой глазури в уголках рта — и что он строит воздушные замки. Но Эва-то знала, потому что видела истинную силу воли герцога Монтгомери. И от этого видения едва уцелела.

Глава 8

Назавтра, с утра пораньше, Феба кралась коридорами Уэйкфилд-хауса. Проходя мимо гостиной, слышала, как горничная выметала золу из камина, но за этим исключением поблизости не было ни души. Что ей и было нужно.

Днем от нее ни на шаг не отходила охрана, приставленная Максимусом, а ей всего лишь хотелось улучить момент побыть одной. Наедине с собой она чувствовала себя свободной, как когда-то.

Вспомнив, что стремление к свободе стоило ей Тревельона, она остановилась. Не лучше ли теперь, когда полностью ослепла, ей научиться принимать свою несвободу — свою клетку? Вероятно, она по глупости отказывалась принимать простой факт: слепота накладывает на человека определенные ограничения, — но сейчас уже почти смирилась. Ничего не поделаешь — она вынуждена на кого-то полагаться, выбирая себе наряды или пытаясь сориентироваться в незнакомой обстановке. Ей требуется помощь, чтобы отыскать еду на столе и не ткнуться пальцами в чью-нибудь тарелку. Она больше не может читать сама, не видит игру актеров на сцене театра, не может любоваться живописью, а только слышит восторженные отклики.

А еще она никогда не увидит улыбку Тревельона.

Неужели ей придется насовсем отказаться и от прогулок?

Разве стремление к свободе не нормальное явление? Разве не рвется на свободу каждое человеческое существо независимо от обстоятельств?

В прошлом Максимус держал ее в клетке — пусть так, зато теперь, поняла она, ее решимость покончить с ограничениями сделалась сильна, как никогда, вероятно потому, что за это время она стала взрослой.

Вероятно, просто натерпелась по горло.

Покачав головой, Феба продолжила путь по коридору, натолкнулась на стол — его что, передвинули? — но удержалась на ногах, сумела-таки добраться до двери черного хода и открыла ее. Птицы громко приветствовали новый день. Воздух был свеж, еще хранил прохладу едва отступившей ночи, а стоило Фебе ступить в траву, как подол платья вымок от утренней росы.

Феба радостно вздохнула. Целая вечность прошла с того дня, как она совершила паломничество в конюшни. Пусть верховая езда теперь не для нее, но даже хотя бы побывать в конюшне: услышать глухой перестук копыт в сене, тихое ржание, почувствовать запах лошадей и навоза — для нее было счастьем.

Разумеется, Тревельон не одобрил ее затею отправиться в одиночку — пусть даже в столь прозаическое место, как конюшни Уэйкфилд-хауса, — и настоял на том, чтобы ее сопровождать, чему в начале их истории она яростно противилась, но потом…

Феба вздохнула, порхая среди своих цветов, касаясь ладонью влажных бутонов, и капли росы осыпали ее словно дождем. В утреннем воздухе аромат роз был сладок и свеж. Совсем недавно она радовалась обществу Тревельона: он, кажется, любил лошадей не меньше, чем она сама, — а теперь, без него, ей было одиноко, и чего скрывать? — не хватало его. Кто бы мог подумать? Когда он только появился в ее жизни, она сочла его суровым, застегнутым на все пуговицы и совершенно непреклонным в том, что касалось ее безопасности. Что же, по правде говоря, таким он и был, и в те дни ей казалось, что его постоянное присутствие сведет ее с ума, а теперь отчаянно хотелось вернуть назад.

Она покачала головой, прогоняя эту мысль. К этому времени Феба успела пройти сад насквозь. Гравийная дорожка вела к дальней стене и калитке, за которой располагались конюшни. Засов немного заржавел, и ей пришлось повозиться, прежде чем стержень подался, скользнув в пазах. Облегченно вздохнув, она распахнула калитку, но едва ступила на конюшенный двор, как ее грубо схватили чьи-то огромные руки.

Тревельон едва успел проглотить пару ложек комковатой каши, любезно предложенной хозяйкой пансиона, когда в дверь забарабанили что было сил.

Он встал и схватил с каминной полки один из пистолетов, прежде чем открыть дверь. В коридоре стоял Рид: с вытаращенными глазами, по лбу градом катил пот.

— Леди Феба!

Тревельон стиснул зубы, пытаясь не поддаться гневу и страху, вернулся в комнату и, пристегивая пистолеты к ремням на груди, потребовал:

— Докладывайте, Рид.

— Сэр! — Похоже, повелительный тон успокоил лакея, и судорожно сглотнув, он выпалил: — Леди Феба пропала, кэп. Задняя калитка, что ведет к конюшням, сегодня с раннего утра стояла нараспашку, и кто-то видел, как леди заталкивали в карету.

Тревельон выругался.

— Она любила сбегать на конюшню с утра пораньше.

— Да, сэр, — кивнул Рид. — Герцог думает, что леди, должно быть, и пошла туда, а ее похитили.

— Ясно. — Тревельон сунул оба пистолета в кобуры и вышел из комнаты, сделав Риду знак следовать за ним. — Какие меры предпринимаются?

Они с громким топотом спускались по лестнице, и Рид на бегу рассказывал:

— Герцог созвал всех слуг, в том числе и конюхов, и учинил допрос.

— Он знает, что вы поехали за мной? — спросил Тревельон, когда они вышли на улицу, где их ожидали две лошади — весьма вероятно, из конюшен Уэйкфилд-хауса.

— Нет, сэр.

Тревельон взглянул на Рида: этот поступок мог стоить молодому человеку места.

— Молодец, парень!

Капитан вскочил в седло и протянул руку за тростью, которую держал Рид, и вдруг спросил, прежде чем тот успел сесть на коня:

— Помните Алфа из Сент-Джайлза?

— Да, сэр.

— Сможете его разыскать и привести в Уэйкфилд-хаус?

— Попробую, сэр. Есть местечко, где можно навести о нем справки.

— Отлично. Скажите ему, это насчет того дела, о котором мы толковали вчера вечером. И еще, Рид… Передайте, что все сведения, которые удалось добыть, мне нужны немедленно.

— Да, сэр.

Вскочив в седло, Рид повернул коня в сторону предместья Сент-Джайлз. Сам же Тревельон поскакал в противоположном направлении.

Было еще рано — не пробило и восьми часов, — однако улицы Лондона уже наполнились народом, и тем не менее почти весь путь до Уэйкфилд-хауса он проделал рысью и выиграл немало времени.

Тревельон спешился, подошел, хромая, к двери парадного и постучал. Ему открыл дворецкий Пандерс, окинул испытующим взглядом и произнес:

— Прошу вас, сэр.

Дворецкий проводил его в кабинет герцога, где творилось неописуемое: Уэйкфилд перед камином, точь-в-точь тигр в клетке, за письменным столом сидел Крейвен и яростно что-то писал, герцогиня наблюдала за супругом глазами, полными тревоги, а посреди кабинета стояли три горничные и рыдали в голос.

Ее светлость взглянула в сторону двери, поднялась с кресла и воскликнула:

— Капитан Тревельон, слава богу! На вас вся надежда. Герцог едва не повредился рассудком!

Да уж! Если герцогиня прибегает к помощи постороннего, чтобы успокоить мужа, плохо дело.

— Сделаю что смогу, ваша светлость.

Герцогиня стиснула его руку.

— Даже не знаю, что с ним будет, если похитители принудят Фебу к насильственному браку! Она его сестра, он ее искренне любит. Эти люди могут поставить на кон ее счастье и жизнь — например, для того, чтобы заставить его голосовать в парламенте так, как им нужно. — Глаза ее светлости были полны ужаса. — Капитан, вы даже не представляете, какую они могут взять власть над ним, удерживая в своих руках Фебу!

Тревельон похолодел при мысли, что Фебу могут принудить к браку, принудить к…

Он даже прикрыл на миг глаза, чтобы успокоиться, затем все же взглянул на герцогиню.

— Позвольте мне.

Она в ответ кивнула, пропуская его в кабинет, и окликнула мужа:

— Максимус!

Герцог резко обернулся.

— Тревельон!

— Ваша светлость, — коротко кивнул капитан. — Что произошло?

— Вопиющее пренебрежение обязанностями, вот что, — прорычал герцог с такой яростью, что горничные зарыдали с новой силой, страшась хозяйского гнева.

Крейвен поднял глаза от своих записей и жестом подозвал Тревельона. Чтобы расслышать слова камердинера — такой стоял шум, — ему пришлось наклониться.

— В шесть утра его светлость разбудил Бобби, помощник конюха, и сообщил, что видел, как леди Фебу заталкивают в карету в дальнем конце двора. На голову ей накинули что-то вроде мешка, и она не произнесла ни звука.

— Где сейчас этот Бобби? — спросил Тревельон.

— Несомненно, на кухне, приходит в себя, — сухо ответил Крейвен, бросив взгляд на хозяина. — Полагаю, мы вытрясли из парня все, что можно.

Этого было слишком мало, чтобы приступить к действиям: какая-то карета без маломальских примет.

— Он заметил, сколько было похитителей?

— Боюсь, он и до трех-то считает с трудом, — вздохнул Крейвен. — Насколько я понял из слов старшего конюха, этот малый превосходно управляется с лошадьми, но во всем остальном придурковат.

— Что еще было предпринято?

— Расспросили всех, кто работает на конюшне. — Крейвен развел руками. — Больше никто ничего не видел и не слышал.

— А расследование что дало после прошлой попытки?

Уэйкфилд так хватил кулаком по столу, что все предметы подскочили едва не до потолка.

— Ничего. Нам даже не удалось выяснить, кто такой этот человек со шрамом.

— В высшей степени прискорбно, но расследование зашло в тупик, — заметил Крейвен. Действительно прискорбно, черт его подери!

— А что сейчас?

— Его светлость как раз начал допрашивать домашнюю прислугу. — Крейвен кивнул в сторону трех рыдающих горничных. — Тут-то вы и вошли.

Тревельон обернулся. Две служанки: одна пожилая, седовласая, другая — миниатюрная рыжеволосая девушка — явно выполняли работы по дому, а третья, Пауэрс, прислуживала лично леди Фебе. Все три служанки рыдали, прижимая к лицу носовой платок, только вот у Пауэрс глаза оставались сухими, даже не покраснели.

В душе Тревельона вспыхнул гнев, подобный всепожирающему огню, и он рявкнул так, что все, кто был в кабинете, замерли и воззрились на него:

— Ты пойдешь со мной! Шевелись!

Феба осторожно приподняла голову и прислушалась. Накидку с ее головы сняли — действительно, зачем возиться с ней, если пленница слепая, — но руки так и остались связанными. Она сидела на деревянной скамье с подлокотниками в какой-то, похоже, пустой комнате.

— Эй, кто-нибудь?

Собственный голос эхом вернулся к ней — значит, комната маленькая. И голосов похитителей она не слышала. В карете она насчитала их четыре: один очень юный, один с ирландским акцентом и два лондонских выговора, но один немного шепелявил. Кучер был вроде бы один. Итак, самое малое пять человек.

Зачем ее похитили? Несколько запоздалый вопрос, решила Феба. Однако неудачи Тревельона заслонили все остальное. А ведь ее пытались похитить аж три раза — завидная настойчивость. Максимус сухо сообщил ей, не вдаваясь в подробности, что бедный, выживший из ума лорд Мейвуд к первой попытке отношения не имеет.

Погруженная в размышления Феба подняла связанные руки, чтобы почесать нос. Они явно знали, кто она такая; возможно, надеются получить за нее выкуп? Карета далеко не уехала, поэтому она, скорее всего, еще в Лондоне. Кроме того, чувствовалась вонь сточных канав и гнили, когда ее вели в помещение, где она сейчас сидела. Значит, рассудила Феба, она где-то в ближнем пригороде.

Когда прошли первые минуты совершенного ужаса, она попробовала зубами веревку, стягивавшую запястья, но уже через пару минут пришла к выводу, что скорее стешет зубы до десен, чем сумеет разгрызть узел или разжевать отвратительные на вкус волокна.

В смежной комнате то и дело раздавались взрывы смеха: похоже, ее похитители, подогрев себя дешевым пойлом, веселились от души.

Феба осторожно встала, продвигая дюйм за дюймом сначала одну, потом вторую ногу, опасаясь препятствий на полу, и обнаружила стену — случайно, просто больно задев ее локтем. Подавив вскрик, она затаила дыхание: малейший звук мог всполошить похитителей, — но им, похоже, было не до нее.

Выдохнув с облегчением, она продолжила путь вдоль стены и наконец наткнулась на дверь. Приложив к ней ухо, Феба прислушалась. До нее долетали отдельные слова.

— …притащились сюда. Ни черта не понимаю, — ворчал один из лондонцев.

— Он прискачет сюда, теперь уже недолго, и нам заплатят остальное, — отчетливо произнес тот, что с ирландским акцентом.

Молодой голос что-то ответил, но так тихо, что было невозможно разобрать.

— С ним ведь священник, какой-нибудь старый хрыч, — добавил ирландец, и сердце Фебы ухнуло в пропасть.

Если Максимус не поспешит на помощь, ее насильно выдадут замуж — в этом теперь не было сомнения.

— Рассказывай все, что знаешь, — потребовал Тревельон тихим и ровным, но не предвещавшим ничего хорошего голосом. — И тогда, возможно, не отправишься на виселицу.

— Я… За что? Ничего такого я не делала! — выкрикнула Пауэрс, съежившись на стуле.

Ее привели в одну из пустых комнат в задней части дома, и они с капитаном остались вдвоем, с глазу на глаз. И хотя Тревельону ни разу в жизни не приходило в голову ударить женщину, сейчас у него чесались руки.

Горничной явно что-то было известно, и эта бравада — в то время, как Феба в опасности, когда, быть может, в эту самую минуту даже подвергается худшему из бесчестий, что может выпасть на долю женщины… — его бесила.

Тревельон с такой силой сжал подлокотники, нагнувшись к самому лицу горничной, что побелели костяшки пальцев.

— Не пытайся мне лгать. Если хоть волос упадет с головы твоей хозяйки, то я положу собственную жизнь на то, чтобы превратить в кошмар твою!

— Пощадите! — вскричала горничная. — Я не знала, что они пойдут на такое! Клянусь, не знала! Не надо говорить герцогу!

Тревельон встряхнул стул, так что зубы Пауэрс клацнули.

— Кто? Говори, паршивка!

— Он не назвался! — От страха ее глаза едва не вылезали из орбит. В другое время Тревельон устыдился бы, что довел женщину до такого состояния, но не сейчас. — Правда! Он… похоже, он ирландец.

Десять минут спустя Тревельон вошел в кабинет герцога. Уэйкфилд по-прежнему ходил взад-вперед, как будто не мог допустить и мысли, чтобы сесть, пока сестра в опасности.

— Что вы узнали?

— Ее подкупил некто с ирландским акцентом, и сумма была довольно внушительной. Пауэрс сообщила этому человеку, что леди Феба любит бывать на конюшне ранним утром. Она заметила только, что у него темные волосы, одежда чистая, хоть и поношенная, и он явно из простонародья. Она встречалась с ним дважды; единственное, что она смогла добавить, так это что он упомянул, будто снимает комнаты неподалеку от Ковент-Гардена.

Уэйкфилд тут же приказал Крейвену:

— Немедленно разошлите людей, чтобы прочесали все пансионы в этом районе и прилегающих кварталах.

— Слушаюсь, ваша светлость!

Камердинер спешно покинул кабинет, а Тревельон молча смотрел на Уэйкфилда, прекрасно понимая, что говорить герцогу о бессмысленности поставленной перед своими людьми задачи бесполезно. Ковент-Гарден и прилегающие кварталы — слишком обширный район для поисков.

Герцог продолжал расхаживать перед камином, словно зверь в клетке, пока не вернулся Крейвен и кивком не сообщил, что вся мужская прислуга Уэйкфилд-хауса отправилась на поиски.

— А это кто? — вдруг спросил его светлость, и обернувшись, Тревельон увидел в дверях Рида и Алфа.

— Лучший в Лондоне поставщик сведений, — представил Тревельон девушку. — Рид сказал, зачем ты нам?

Она утвердительно мотнула головой.

— Что можешь сообщить?

Девушка мяла в грязных руках бесформенную шляпу, глядя хоть и с вызовом, но в то же время испуганно. Вероятно, ей еще не приходилось бывать в таком богатом доме.

— Слыхала, что к Мод привезли новенькую, только волосы у нее черные.

Тревельон покачал головой.

— Не то.

— А еще час назад из Темзы выловили женский труп, — добавила девица.

— Боже сохрани! — воскликнула герцогиня, и Уэйкфилд поспешил к жене и взял ее за руку.

— И это мимо, — раздраженно сказал Тревельон, в душе моля Бога, чтобы так оно и было. Нет, не стали бы они похищать Фебу лишь для того, чтобы убить: живая, она стоила гораздо дороже. — Что еще?

— Разве что вот еще: какую-то женщину вытащили из кареты с мешком на голове, — сообщила девица, нахмурив брови.

Тревельон встрепенулся, весь напрягся.

— Где?

— Узкий переулок с южной стороны Ковент-Гардена. Там еще рядом сапожник живет.

— Знаешь это место? — спросил Тревельон.

Она кивнула.

— Тогда веди меня туда.

— И меня!

Герцог попытался вырваться из объятий жены, но та не отпускала:

— Максимус, ты должен остаться здесь на тот случай, если будут известия.

Герцог непонимающе уставился на нее, но на лице леди Уэйкфилд была написана непреклонность.

— На случай, если они потребуют выкуп. Только ты можешь достать деньги — или решить, что делать.

— Ваша светлость, — позволил себе высказаться и Крейвен, — герцогиня права: ваше место здесь.

— С ним только Рид! Вы что, смеетесь: двое против… бог его знает, сколько их там!

— Я отправлю Боба за нашими, — предложил Крейвен. — Пусть мчится в Ковент-Гарден — может, успеет их догнать…

— Ваша светлость, — решительно перебил его Тревельон, — нет времени дожидаться подмоги. Я все сделаю сам, клянусь!

Герцог взглянул на него безумными глазами, словно хотел понять, о чем он думает, потом коротко кивнул.

— Идите. Бог в помощь!

Хромая, Тревельон вышел из кабинета, а следом за ним — Рид и Алф.

— Есть оружие? — спросил он лакея.

— Да, сэр.

Тревельон кивнул в сторону девы.

— А что-нибудь для него найдется?

— Сейчас принесу.

Рид умчался, а капитан заметил, пока они шли по коридору:

— Ты только покажи место, а дальше как знаешь.

— Я, знаете ли, не уважаю тех, кто похищает женщин, да еще таких…

Она вовремя осеклась, но Тревельон предпочел этого не заметить.

Они вышли в переднюю, где уже дожидался Рид с пистолетом в руке. Сунув оружие в руку девицы, он предупредил:

— Поосторожнее с этой штукой, парень!

— Себе скажи! — дерзко ответила та. — Я что, по-твоему, стрелять не умею?

— А ездить верхом? — спросил Рид, когда они вышли на улицу, где стояла наготове пара лошадей, на которых они сюда и прискакали.

Девушка слегка побледнела.

— Алф может сесть ко мне, — предложил Тревельон.

Он взлетел в седло и протянул руку. Девушка боязливо взглянула на лошадь, но, упрямо стиснув зубы, схватила руку и неуклюже плюхнулась позади капитана.

— Держись! — велел Тревельон, дав коню шпоры и пускаясь легким галопом.

Ветер хлестал по лицу, когда они понеслись по булыжной мостовой, выскочив наперерез телеге пивовара. Возница сыпал проклятиями им вслед, но всадникам некогда было оглядываться. Прохожие бросались врассыпную, уворачиваясь от копыт, но посреди улицы застряла двухколесная пролетка.

— Держись крепче! — крикнул он девушке, и конь взлетел, перепрыгивая препятствие.

Ее тонкие руки тугим обручем обхватили его талию, ему показалось, что прямо над ухом раздался сдавленный крик. Они приближались к Ковент-Гардену.

— Куда теперь?

— Направо! Вон туда! — указала на узкий переулок, уходивший на юг, к Сент-Джайлзу, ее тонкая рука.

Тревельон пригнулся к шее коня, переходя на медленную рысь.

— Куда?

— Там еще переулок, отходит от этого. Она там, в доме.

Тревельон кивнул, останавливаясь на перекрестке. Район находился неподалеку от Сент-Джайлза, и дома стояли так плотно, что громоздились один над другим. Верхние этажи и карнизы нависали над узкими переулками, так что солнечный свет сюда почти не проникал. По центру переулка проходил желоб для стока нечистот, и воздух вокруг был наполнен жуткой вонью.

Спешившись, Тревельон помог девушке спуститься на землю, поскольку знал: как бы она ни хорохорилась, это всего лишь юное нежное создание.

— Оставайся здесь и карауль лошадей. Возможно, нам придется убегать в спешке.

Она открыла было рот, чтобы возмутиться, но он поспешно сунул поводья ей в руку, затем обернулся к Риду, который тоже спешился и уже достал пистолет.

— Держитесь рядом, но не стреляйте, если не видите, в кого целитесь. Мы же не хотим попасть в леди Фебу.

— Да, кэп.

Тревельон взял на изготовку оба пистолета и двинулся вдоль переулка, Рид — за ним. Конец переулка тонул в тени, однако Тревельон успел заметить, что им навстречу идут двое. Одна из фигур была закутана в плащ.

Капитан и лакей поравнялись с домом, на который указала Алф. Это было ветхое, накренившееся над переулком строение. В стене зияли пустоты: кирпичи либо сами вывалились, либо были вынуты. Дверь находилась ниже уровня мостовой, и в подвал шли ступеньки. Тревельон осмотрел дверь, затем повернулся к Риду. Фигуры, замеченные в конце переулка, теперь исчезли, и здесь было совершенно безлюдно — это в разгар-то дня! Те, кто обитал в подобных местах, явно знали, когда лучше залечь на дно.

Тревельон сделал знак Риду.

Сбежав по ступенькам, Рид вышиб дверь, ворвался в дом и выстрелил без промедления. Стоявший за дверью караульный упал, окутанный облаком дыма и пороховой вонью. Тревельон шагнул за порог, косясь по сторонам. Вокруг стола сидели трое, занятые карточной игрой. Они попытались было вскочить, но самый грозный с виду получил пулю, а двое других просто онемели, вытаращив глаза.

— Для того, кто дернется, найдется еще пуля, — сообщил Тревельон.

— Джеймс! — раздался крик из смежной комнаты.

Капитан отдал второй пистолет Риду.

— Можете стрелять без предупреждения. — А сам бросился к смежной комнате.

Засов представлял собой простое устройство, с которым он быстро справился за пару минут.

Феба едва не упала в его объятия.

— Ох! Это вы?

На ней было старое голубое платье, которое она обычно надевала, когда ходила на конюшню. Девушка ткнулась носом ему в шею и всхлипнула, судорожно вздохнув.

Тут же лопнул обруч, сжимавший грудь Тревельона, и он едва не отдался всепоглощающему желанию завладеть дрожащими губами леди Фебы, но здравый смысл возобладал над чувствами, и, кашлянув, он сказал:

— Позвольте, миледи, я вас развяжу.

— О, благодарю вас! — воскликнула Феба, когда капитан, достав из сапога нож, осторожно разрезал веревку, стягивавшую ее запястья.

— Эй, ты, — обернувшись через плечо, крикнул он одному из похитителей, — есть еще веревка?

Тот перевел взгляд с Тревельона на пистолет в руках Рида, прежде чем кивнуть.

— Вот и отлично. Свяжи-ка своих приятелей, да покрепче. Я проверю.

Освободив леди Фебу от пут, капитан осмотрел следы, которые веревка оставила на ее коже.

— А ежели я не могу пошевелиться! — взвыл один из троицы.

Тревельон вздохнул.

— Связать своих приятелей ты точно сможешь.

Он вынул из кармана носовой платок и, разорвав пополам, осторожно перевязал запястья леди Фебы.

— Спасибо, — тихо поблагодарила она. — Я знала, что вы придете за мной.

— В самом деле?

— Не могу поверить…

Она беспечно улыбнулась.

— И вы здесь, не так ли?

Он смотрел на нее, не в силах поверить тому, что услышал. Разве она не понимает, что все это случилось по его вине? Он не должен был уходить. Следовало оставаться рядом с ней днем и ночью, пока похитители не будут найдены и обезврежены.

Слава богу, все обошлось. Больше он не совершит подобной ошибки.

Капитан обернулся. Рид связал и уложил второго похитителя на пол рядом с первым, поднял голову и кивнул.

— Поспешим, — сказал Тревельон, подталкивая леди Фебу к двери.

— Бросите нас здесь? — крикнул один из похитителей.

Тревельон обернулся.

— Лучше заткнуть им рты. Пусть полежат здесь, пока не приедет его светлость, чтобы их допросить.

Сделав, как было велено, Рид вместе с Тревельоном и леди Фебой покинул дом, закрыв за ними дверь.

— Лошади ожидают вон там, — сказал Тревельон и повел леди Фебу вниз по переулку.

— Как хорошо, — обрадовалась она.

Алф стояла в том же положении, в каком ее оставили. Поводья были зажаты в ее руках так крепко, что костяшки пальцев побелели. У Тревельона мелькнула мысль, что девушка, похоже, даже не пошевелилась за время их отсутствия, и он похвалил ее:

— Молодец, но у меня к тебе еще одно дело. Можешь передать кое-что герцогу Уэйкфилду?

— Конечно.

Наклонившись, капитан что-то сказал ей на ухо, отчего глаза у нее стали как блюдца.

— И смотри: никому! А еще продолжай работать по тому делу, о котором мы толковали вчера вечером.

— Да, сэр! — улыбнулась девушка и тут же убежала.

— Рид, — повернулся к лакею Тревельон, — у меня есть дело и для вас. Только вам придется оставить службу у герцога и временно поступить в мое распоряжение. Не могу обещать, что потом он возьмет вас обратно.

— Я с вами, — твердо сказал Рид. — Как всегда буду. Можете на меня положиться, кэп. Тревильон улыбнулся.

— Благодарю.

Выслушав указания капитана, Рид вскочил в седло и был таков.

— Капитан, вас прямо не узнать, — заметила Феба. — Секретничаете, шушукаетесь.

Усмехнувшись, он коснулся ее руки, чтобы помочь сесть в седло.

— А мы что, опять поедем вместе?

— Если вы не против, миледи.

— После того, как вы спасли меня от похитителей, я на все согласна, — рассмеялась Феба. — Не очень-то радостно, когда тебя замуж насильно отдают.

— Так вот в чем дело…

Тревельон спокойно сел на коня позади Фебы, хотя внутри все кипело от бешенства.

— Думаю, так оно и есть: я подслушала.

— Тогда знайте, миледи: пока я рядом, этого не будет, — твердо сказал Тревельон.

Больше никаких случайностей! Все, что касалось безопасности леди Фебы, он мог доверить только себе.

Глава 9

Пока они неслись по улицам Лондона, голова Фебы уютно покоилась на широкой груди капитана, и ее совершенно не волновало, что такое поведение могли бы счесть неприличным. Ведь он нашел ее и спас, когда положение было отчаянным. Вокруг витал его аромат — тот, что она ему подарила, — и ей было очень приятно ощущать его. Отныне сандал и бергамот стали для нее гарантией безопасности… и, возможно, не только.

Она почувствовала, как напряглись его мышцы, понуждая лошадь перейти на галоп, а рука крепче обхватила ее талию. Через несколько минут, когда конь сбавил темп, Тревельон спросил:

— Что произошло? Каким образом вас похитили?

Она тяжело вздохнула, приподнимая голову.

— Сегодня утром я пошла на конюшню, как обычно, но как только открыла калитку, меня схватили, что-то набросили на голову и затолкали в экипаж.

От воспоминаний Феба содрогнулась, и лежавшая на талии рука напряглась.

— Мерзавцы, — прошептал Тревельон, едва не коснувшись губами уха.

— Они вообще обращались со мной хорошо, — поспешила успокоить его Феба. — Почти ничего не говорили, и, разумеется, даже намека не было на… непристойные прикосновения.

Склонив голову, она прислушалась. Что это? У капитана в горле что-то клокотало. Боже правый! Неужели он рычит?

— Не могли бы вы сказать, сколько их было? — спросил Тревельон.

— Четверо. Как раз те, которых вы нашли там, где меня держали. Да, и еще кучер. — Протянув руку, Феба коснулась гривы лошади, ощутив под пальцами жесткий конский волос. — Но перед тем, как появились вы с Ридом, мне удалось кое-что подслушать из их разговора. Они кого-то ждали — и этот человек должен был привезти священника.

— Чтобы насильно с кем-то вас обвенчать, — хриплым голосом заметил Тревельон.

Она положила ладонь поверх руки, обнимавшей ее талию, и ощутила твердые, как сталь, мышцы.

— Джеймс, вам известно, кто хочет обманом на мне жениться?

Его рука беспокойно шевельнулась.

— Нет, но это пока. В «Хартс-Фолли» я узнал одного… он и на Бонд-стрит был.

Она обернула к нему лицо.

— Почему же вы мне раньше не сказали?

— Не хотел пугать.

— И просто взяли и бросили меня, буквально в потемках? — с притворной любезностью осведомилась Феба.

— Теперь я понимаю, что поступил необдуманно. Сейчас мы с его светлостью проводим расследование, но пока ничего определенного.

— Это, знаете, как-то обескураживает, — спокойно заметила Феба. Неужели, пока негодяй не будет пойман, ей так и придется жить в страхе, что ее могут в любой момент похитить?

— Действительно, — вынужден был согласиться Тревельон. — Может, похитители говорили еще что-то про человека, которого ждали?

Феба покачала головой.

— Если и говорили, то я не слышала.

— Н-да… — Тревельон тихо выругался. — Это может быть кто угодно. Любой, кому нужно через девушку-инвалида воздействовать на ее брата.

— Я и не обольщалась на своё счет: откуда у меня целая толпа поклонников.

— Не понял?

— Только вчера мистер Маклиш сделал мне предложение, — весело пояснила Феба.

Рука на ее талии напряглась так, что ей стало трудно дышать, потом так же внезапно расслабилась.

— Поздравляю, — проговорил капитан сухо.

Право же, ужасно жаль, что нельзя просто взять и треснуть его по голове. Все стало бы гораздо проще!

— Я ему отказала, — сообщила она не без доли сарказма.

— Почему же? — спросил он, изобразив недоумение.

Феба обернулась к нему, выгнув шею, хотя и не могла его видеть.

— А что вас удивляет?

Он хмыкнул.

— Малколм Маклиш — молодой джентльмен прекрасной наружности…

— И какое мне дело до его наружности, если я не могу видеть?

— К тому же образован, наделен живым умом и совершенно очарован вами. Каждый раз, когда видит вас, его лицо озаряет улыбка.

— Да, я тоже улыбаюсь, когда пахнет вишневым пирогом, — хмыкнула Феба.

— Это не одно и то же, — укоризненно заметил Тревельон. — Не понимаю, чем он плох.

— Вы прямо как старая нянька-ворчунья: браните детей за то, что бегают по дому.

— Я старше вас и опытнее, — сухо заметил он.

Ее поразила ужасная мысль.

— Вы толкаете меня в объятия мистера Маклиша из-за того, что я вас поцеловала?

— Я… — Он аж задохнулся.

— Это был мой первый в жизни поцелуй, знаете ли, — выпалила Феба, решив, что лучше высказаться поскорее, чем мямлить и сгорать со стыда. — Я, конечно, научусь целоваться, не сомневайтесь: научиться можно чему угодно, если больше практиковаться. Вы как считаете? Право же, если бы вы чуть-чуть мне помогли, то в следующий раз…

— Никакого следующего раза не будет! — отрезал Тревельон с суровостью судьи.

— Почему нет? — наивно поинтересовалась Феба.

— Вы прекрасно знаете почему.

— Не-е-е-т, — протянула она удивленно. — Нет, не знаю, честно. То есть я знаю, почему вы решили, что нам не следует целоваться: вы старый, ниже меня по положению, я слишком молода и легкомысленна, а вы такой серьезный… и так далее и тому подобное. Но, если честно, я не вижу причин, почему мне нельзя вас поцеловать. — Она замолчала, подумала и добавила: — Ну, разве что, если вы убийца, скрывающийся от правосудия, или же многоженец.

— Вы же знаете, что это не так. — Тревельон уже терял терпение: может, и хорошо, что она такая прямолинейная, но подобное поведение ввергало его в ступор.

— Значит, и у вас нет причин не целовать меня.

Она сложила руки на коленях и улыбнулась, а Тревельон резко осадил коня.

— Приехали.

— Уф! Но… это же не Уэйкфилд-хаус!

— Да, вы правы. Вам нельзя в Уэйкфилд-хаус до тех пор, пока его светлость не отыщет похитителей.

Она снова обратилась к нему лицом, так что губы касались его волос.

— А Максимус об этом знает?

— Узнает, когда Алф передаст ему то, что я просил. — Его голос в своей стальной твердости показался ей чужим.

— А заранее вы это с ним не обсудили? — уточнила Феба, поскольку знала: ее брат вряд ли потерпит, чтобы вместо него принимал решения кто-то другой.

— Нет, не было времени.

Ее внезапно пронзила дрожь. Тревельон по-своему не уступал в упрямстве ее брату, а может, даже превосходил его. Неужели она за свою жизнь не натерпелась от мужского деспотизма? Неужели всерьез намерена сблизиться с Тревельоном? Что, если он еще больший тиран, чем ее брат?

И что, если еще хуже?

Однако Тревельон еще не закончил.

— Это ваша горничная Пауэрс за деньги сообщила им, что вы любите ходить на конюшню по утрам.

Это заставило Фебу изменить ход мыслей.

— Что? Быть этого не может!

— Боюсь, что это так, миледи, — возразил он сурово.

Среди треволнений сегодняшнего дня именно это сообщение больше всего ее расстроило. Пауэрс прослужила у нее недолго, но ведь она казалась такой милой! Только вчера Феба обсуждала с ней животрепещущий вопрос уместной высоты каблука.

— Мне очень жаль, — прервал ее мысли Тревельон, спешиваясь. — Но если смогли купить Пауэрс, найдутся в доме и другие. Я думаю, что в доме брата вам по-прежнему грозит опасность — пока мы не поймаем похитителя. И поскольку мы не знаем, кому можно доверять, а кому нет, я и решил, что единственный, кому я могу верить безоговорочно, это я сам.

— В каком смысле? — прошептала Феба.

Он обхватил ладонями ее талию: крепко, уверенно, — и тихим голосом ответил:

— Я увезу вас прочь из Лондона, и никто, даже ваш брат, не будет знать куда.

Пока ладони сжимали теплую узкую талию леди Фебы, их обладатель ждал, что девушка поступит разумно: то есть возмутится в ответ на его странное заявление, но напротив, она просияла так, словно ей предложили исключительно забавное приключение.

— Правда? И куда же в таком случае вы меня повезете?

— Скажу, как только мы отправимся в путь. Идемте, сначала нам надо зайти сюда.

Он привез леди Фебу в маленькую гостиницу на окраине Лондона, которую по счастливой случайности держал бывший солдат, некогда служивший под его началом. Предполагалось, что их встретит Рид, но следов его присутствия Тревельон не заметил. Он, впрочем, не встревожился, учитывая, какими поручениями сам же его и нагрузил.

Капитан бережно снял леди Фебу с коня, и когда ее ноги коснулись земли, отпустил, собрав волю в кулак.

— Где мы? — спросила она, и губы цвета спелой ягоды улыбнулись.

— Это почтовая гостиница «Дудочник» на окраине Лондона.

Тревельон отдал поводья мальчишке-прислужнику и повел свою подопечную к парадному.

После залитого солнцем двора помещение казалось мрачным: балки потолка нависали едва ли не над головой. В общем зале, возле камина, в котором полыхал огонь, стояло несколько круглых столов, за которыми обедали с десяток путешественников. Тревельон, не теряя времени даром, потребовал отдельную комнату в задней части дома. Чем скорее леди Феба скроется с глаз публики, тем меньше вероятность, что ее узнают.

— Садитесь, — сказал капитан, когда девушка, которая проводила их наверх, отправилась на поиски хозяина гостиницы. Комната была маленькая, мебель — самая простая: стол, шесть стульев и кровать. — Я распорядился, чтобы вам принесли поесть.

— И пиво? — с надеждой вскинулась леди Феба. — Я никогда не пила пиво.

— Нет. — Он усмехнулся. Женщины низкого происхождения пили пиво, но леди — никогда. — Яичница с ветчиной и чай.

— Ну, хорошо, — сказала она, нежными пальцами ощупывая деревянную столешницу. — Надеюсь, у меня еще будет возможность попробовать пиво, во время нашего путешествия. Ведь мы отправляемся в путешествие?

— Так и есть.

Она вдруг задумалась.

— Но вы все-таки отправили весточку Максимусу, чтобы знал, что я в безопасности?

— К нему отправился Алф: если герцог вдруг воспылает гневом, тот успеет сбежать, — сухо ответил Тревельон. — Парень знает также, куда мы направляемся, но ваш брат сможет послать вам весточку потом, когда минует опасность.

— Но что, если Максимус силой заставит его сказать, где мы? — с сомнением спросила Феба.

— Вряд ли. Если Алф не желает, чтобы его отыскали, его и не найдут. Я велел ему затаиться, пока похититель не будет обезврежен, а заодно кое-что разузнать — для меня.

Тревельон прибавил девчонке работы, когда отдавал указания насчет весточки к Уэйкфилду. Теперь ей предстояло узнать все, что можно, и о похищении, и о связи герцога Монтгомери с Малколмом Маклишем. На первый взгляд второе никак не было связано с первым, но ведь архитектор сделал леди Фебе предложение! Уже этого было достаточно, чтобы выяснить всю его подноготную.

Феба сделала большие глаза.

— Кажется, вы все предусмотрели?

Но прежде, чем Тревельон успел ответить, дверь комнаты распахнулась. Он инстинктивно схватился за кобуру пистолета, однако вошедший не представлял никакой угрозы.

— Капитан, сэр! — Хозяин гостиницы заключил Тревельона в медвежьи объятия, но потом, словно опомнившись, отскочил и, вытянувшись во весь рост, отдал честь. — Бен Вустер к вашим услугам, сэр!

Бывший сержант Четвертого драгунского полка, дюжий мужчина — грудь колесом — с огненно-рыжей шевелюрой, массивным носом, однажды сломанным, и деревянной ногой — в память об орудийном выстреле, который разнес ему большую берцовую кость, — был верным служакой. Ранение положило конец его военной карьере. К счастью, у Вустера имелся старший брат, владевший гостиницей. Выйдя в отставку, Вустер стал работать у него, а потом, когда брат решил поселиться в деревне, и вовсе выкупил гостиницу.

— Рад тебя видеть, Вустер! И сразу буду просить об одолжении, коль скоро ты желаешь мне помочь.

— Все, что угодно! — пообещал хозяин гостиницы. — Ведь в ту ночь, когда меня подстрелили, я потерял только ногу, а мог бы и вовсе Богу душу отдать, если б не вы.

— Леди, которую ты видел, я оберегаю от нечестивцев, которые замыслили причинить ей зло. Не стану называть ее имени, поскольку это не в наших с тобой интересах. Если кто-то будет расспрашивать о ней, не следует даже вспоминать, что мы тут были.

Веселое лицо Вустера посуровело.

— Будьте покойны, капитан.

— Далее. Мне нужна карета и кучер, а еще перемена платья для леди, — продолжил Тревельон. — Разумеется я за все заплачу.

— Да, есть карета, только, боюсь, старая совсем.

— Ничего, — с облегчением сказал Тревельон. Его больше всего тревожила именно карета — где ее добудешь вот так сразу?

— А вот платья, что подойдет такой важной леди, у меня нет, — сказал Вустер, почесывая голову. — Разве что у жены взять… Но если вы не против подождать, могу отправить кого-нибудь из девчонок…

— Не нужно, — перебил Тревельон. — Нам отлично подойдет платье твоей жены.

Вустер широко улыбнулся, обнаружив отсутствие нескольких зубов.

— В таком случае, сэр, я сейчас же пришлю к вам мою женушку со всем, что вам требуется.

— Спасибо, друг мой. — Тревельон горячо пожал руку бывшему сослуживцу, и тот вышел. Тотчас явилась служанка с подносом.

— О-о, как вкусно пахнет, — заметила Феба, когда блюда были выставлены на стол. — Вы разделите со мной трапезу, капитан?

Обедать наедине с леди Фебой казалось ему слишком дерзким: несмотря на недавние события, она по-прежнему оставалась его подопечной, — но утром он не успел толком позавтракать.

— Если вы не против.

— Конечно, нет! Право же, капитан, я всегда рада вашему обществу.

Он бросил на подопечную подозрительный взгляд, но она, казалось, была всецело поглощена яйцами пашот.

— Может, налить чаю, миледи? — предложил он смущенно.

— О да, пожалуйста. У меня без конца в горле пересыхает — после того как едва не задушили.

— Они что, кляп вам вставили?

Тревельон замер с заварочным чайником в руке и вдруг понял, что не сводит с нее глаз. Рука от ярости дрожала. Будь его воля, он отрубил бы негодяям пальцы за то, что осмелились до нее дотронуться.

Феба, как будто почувствовав клокотавшую в нем ярость, обернулась, хмуря брови.

— Один из них зажал мне рот ладонью, однако кляпа не было. Можно сказать, они обращались со мной довольно бережно, учитывая все обстоятельства, так что жаловаться не на что.

Он налил чаю — молча, опасаясь, как бы не сказать лишнего, — добавил сахару и пододвинул ей чашку.

— Ваш чай, миледи, справа от тарелки.

Феба взяла чашку и сделала глоток.

— Прекрасно! Как раз так, как я люблю: с сахаром. Но откуда вы знаете?

Каков бы ни был его ответ, он все равно выдал бы его с головой, поэтому Тревельон молча положил яиц и в свою тарелку.

Раздался стук в дверь, и в комнату вошла невысокая улыбающаяся женщина в чепце и фартуке, с охапкой одежды в руках.

— Я миссис Вустер. Вот принесла кое-что из вещей, как муж приказал, а заодно помочь даме одеться.

— Благодарю вас, миссис Вустер. — Тревельон встал. — Я подожду в соседней комнате.

— Это вам спасибо, сэр. — Миссис Вустер поклонилась. — Муж и какой-то ваш человек, насколько я поняла, ждут вас.

Кивнув, Тревельон вышел и после непродолжительных поисков обнаружил Рида и Вустера во дворе. Они рассматривали карету, которая явно знавала лучшие времена. При его появлении хозяин гостиницы обернулся.

— Понятно, что без слез не взглянешь, но она на ходу и вполне способна довезти вас туда, куда понадобится, сэр.

— Не сомневаюсь. — Капитан взглянул на Рида. — Ты выполнил мое распоряжение?

— Да, сэр. — Рид поднял саквояж Тревельона. — К тому же принес ваши пожитки из пансиона.

— Отлично. — Пошарив в саквояже, он вытащил кошелек и отсчитал несколько золотых. — Этого хватит? — обратился он к Вустеру.

— Думаю, с лихвой, сэр. А теперь давайте посмотрим на лошадей: как я знаю, вы любите сами выбирать.

Тревельон кивнул, достал из кошелька еще одну монету, и сунув ее в карман, затолкал саквояж в карету.

Еще пятнадцать минут ушло у него на то, чтобы выбрать в конюшне Вустера четверку крепких коней. Он повернулся к Риду.

— Думаешь, что справишься с этой каретой? Если нет, могу попытаться и я, но, полагаю, будет правильнее мне ехать вместе с миледи.

— Мне не раз приходилось править упряжкой, сэр, — успокоил его Рид.

Тревельон похлопал парня по плечу.

— Тогда готовь карету — и в путь. Я приведу миледи, а ты проследи, чтобы правильно запрягли лошадей. — Он взглянул на Вустера. — Я ваш должник, сержант!

— Пустяки, капитан! Был рад услужить вам, сэр. Лучше вас офицера у драгун не было, тут и говорить нечего.

Поблагодарив его улыбкой, Тревельон вернулся в гостиницу. Дверь ему открыла сама миссис Вустер.

— Ваша дама готова. Какая жалость, что ей пришлось менять шелка на простую бумазею!

— Так будет лучше, — успокоил ее Тревельон. — И благодарю вас за доброту, миссис Вустер.

— Она уже меня отблагодарила, да: отдала мне свое платье. — Миссис Вустер вдруг просияла. — Вот уж удивится старик Вустер, когда увидит свою женушку в шелках в воскресенье утром!

С этими словами добрая женщина поспешила удалиться, а Тревельон, обернувшись, увидел, что Феба стоит у него за спиной и ждет.

— Ну как? — спросила она, нервно заламывая руки. — Что скажете?

На леди Фебе было темно-синее платье с корсажем более светлого оттенка и аккуратным белым фартуком. Наряд довершала белая шейная косынка и белый же чепчик. Щеки девушки вспыхнули нежным розовым румянцем, а насыщенный цвет платья придавал ее ореховым глазам зеленый оттенок.

— Вы прекрасны, — выдавил Тревельон с трудом: в горле перехватило так, что пришлось откашляться. — Но придется дополнить ваш наряд одной деталью.

Она чуть склонила голову.

— Что вы имеете в виду?

Он шагнул к ней, взял ее левую руку и надел на палец простое золотое колечко.

— Обручальное кольцо, миссис Тревельон.

Прошли долгие часы, прежде чем Феба осмелилась тайком изучить кольцо. Оно было гладким, с закругленными краями, и не говорило ей ровным счетом ничего. Вот если бы она могла его рассмотреть…

Она со вздохом уронила руки на колени. Путешествие в карете оказалось ужасно тоскливым и однообразным, особенно если ничего не видишь за окном. Часть дня она проспала: урывками, между толчками, когда карета подпрыгивала, словно преодолевала поле, борозду за бороздой, — а теперь, когда совершенно проснулась, ей было невероятно скучно.

— Чье это кольцо? — спросила она наконец.

Тревельон до последней остановки сидел на облучке вместе с Ридом, но потом пересел к ней в карету. Она знала, что он тревожится, не преследуют ли их и не грозит ли ей опасность, однако, по ее представлениям, к этому времени они, должно быть, успели отъехать от Лондона на приличное расстояние.

— Кольцо. — Она подняла руку: вдруг он смотрит на нее? Карета налетела на дорожный ухаб, и Феба подпрыгнула на своем сиденье. — Ох! Кому оно принадлежит?

— Никому, миледи. — По тону капитана ей стало ясно, что он предпочел бы не обсуждать сей предмет. — Во всяком случае теперь.

Феба ждала, но Тревельон, очевидно, считал тему исчерпанной, хотя она так не считала.

— Вы же понимаете, — начала Феба как можно мягче, — нельзя же просто надеть кольцо на палец женщине, объявить ее своей женой и не ответить хотя бы на пару вопросов.

— Я же сказал вам, что это всего лишь для конспирации, пока не доберемся до надежного места. Супружеская пара не вызовет столько кривотолков в отличие от одиноких мужчины и женщины, которые не являются родственниками.

— Да, вы правы, — согласилась Феба. — Наверное, это такая удача, что у вас случайно оказалось при себе обручальное кольцо: просто лежало в кармане и ждало своего часа.

— Оно принадлежало моей матери, — резко парировал Тревельон.

В карете было тесно, и капитан сидел напротив, судя по слабому аромату сандала и бергамота. В физическом смысле он был так близко, но вот тон его голоса…

С тем же успехом он мог находиться на другом континенте.

— Простите, я сказала не подумав. Она умерла?

— Да, от лихорадки, когда мне было всего четыре, — ответил он бесцветным голосом. — Кажется, ее подхватили все, но умерла только она.

Феба тоже потеряла родителей, но когда была еще младенцем, поэтому совсем их не помнила, а вот четырехлетний мальчик наверняка все хорошо помнил и страдал без матери.

Только вот Тревельон был не из тех, кто признался бы в этом.

— Должно быть, вам всем было очень тяжело.

Он не ответил, и Феба попыталась зайти с другой стороны:

— Какая она была?

Он по-прежнему молчал, и она решила, что ее вопросы могли показаться слишком навязчивыми, но вдруг услышала:

— Мягкая. Я помню, что она казалась мне очень мягкой. Ее руки, колени, щеки. И я считал ее очень красивой — самой красивой женщиной на свете, — хотя от других слышал, что она была просто миловидной, как все. А еще она любила рассказывать мне всякие истории.

Тревельон вдруг замолчал, и Феба тихо, словно боялась разрушить чары, спросила:

— Какие истории?

— О великанах, убийцах и рыцарях, сражающихся с драконами, — сказал Тревельон. — Еще она рассказывала про морских русалок, пения которых следует остерегаться… Похоже, мы останавливаемся.

— Уже? — огорчилась Феба: она хоть и сумела наконец заставить его заговорить о своей семье, но узнала так мало.

— Уже восемь, миледи, и совсем стемнело. Я бы продолжил путь, но мы с Ридом условились, что это неосмотрительно: путешествовать после захода солнца, — особенно потому, что едем мы не по главной дороге.

— Но где мы? — спросила она.

— Полагаю, — послышался шорох: Тревельон явно выглянул в окно, — мы возле какой-то гостиницы, очень маленькой.

Дверца кареты распахнулась.

— Сэр, у них есть комната, — объявил Рид. — Я посплю в карете.

— Очень хорошо. — Феба почувствовала, что Тревельон легко дотронулся до ее руки. — Вы готовы?

Вздохнув, она улыбнулась.

— Разумеется.

Они уже договорились ранее: она его жена, и должна молчать, а он — вести все переговоры. Если повезет, никто и не заметит, что она слепая.

Тревельон взял ее за руку и вывел из кареты. Она слышала неподалеку собачий лай и тихое ржание лошадей, под ногами была мягкая земля: они явно шли по двору, — а потом Тревельон ввел ее в дом.

Тут было теплее, из общего зала доносился тихий ропот голосов, в которых слышался деревенский акцент. Она чувствовала запах дыма и готовящегося на огне мяса. Тревельон с кем-то заговорил — предположительно с хозяином гостиницы — и повел ее по коридору. Шум общего зала постепенно затихал у нее за спиной, и он наконец открыл перед Фебой дверь.

— Вот мы и на месте. Заведение явно старинное. Отдельная комната, закопченный сажей потолок, слева от вас стоит стул.

Она нащупала подлокотник стула и села. Стул стоял возле стола, и Феба принялась ощупывать столешницу: местами дерево испещряли глубокие царапины, а на краю были вырезаны какие-то буквы.

Дверь снова открылась, и женщина с писклявым голосом внесла какое-то благоухающее пряностями блюдо и вышла. Феба услышала скрип стула — Тревельон тоже сел, предположительно напротив нее. Ложка звякнула об оловянное блюдо.

— Ага. Тут, кажется, тушеное мясо. Может, баранина? С капустой, много моркови и горошка. Могу я вам предложить?

— Прошу вас, дорогой супруг.

Ложка на некоторое время застыла в воздухе, затем Феба услышала хлюпающий звук — содержимое ложки опрокинулось в ее тарелку. Край стола чуть вздрогнул под ее пальцами.

— Ложка справа, а хлеб слева, дорогая женушка!

Она едва не рассмеялась.

— И особо для вас — вместо вина я заказал слабого эля.

— Вот как?

— Вопреки собственному здравому смыслу. Это простонародное питье, миле… гм, жена. И, боюсь, оно не придется вам по вкусу. Хотя, — добавил он вполголоса, — учитывая, где мы находимся, уж лучше пиво, чем вино.

Она просияла при мысли о новом опыте.

— Тогда я должна попробовать его как можно скорее!

— Оно прямо перед вами. — Он взял ее ладонь и положил на бок оловянной кружки.

— Ваше здоровье, муженек, — провозгласила Феба и сделала глоток… точнее, хотела сделать, потому что ее нос утонул в пене. Она попыталась вдохнуть — не самое разумное решение! — но тут же закашлялась, а потом чихнула.

— Прошу прощения, — сказал капитан Тревельон, и она невольно отметила, что его голос звучит как-то невнятно.

Феба опять чихнула — теперь уже что есть силы — и промокнула глаза, и вытерла нос носовым платком, а отдышавшись, немедленно призвала его к ответу:

— Вы смеетесь надо мной?

— Ни за что… жена. Ничего подобного! — заверил он ее дрожащим голосом.

Он смеялся. Конечно же, он смеялся!

Феба выпрямилась, расправила плечи и опять поднесла кружку к губам, но на этот раз подняла нос повыше, чтобы не окунуть в пену. Пиво оказалось кислым, язык странно щипало. Некоторое время Феба удерживала жидкость во рту, раздумывая, затем все-таки проглотила.

— Ну и как?

Она подняла палец и отпила еще. Кисло. Дрожжи. Что-то землистое. Да еще это забавное покалывание. Феба сделала еще один глоток. Нравится ли ей запах? Она знала его всю жизнь: почти все в Лондоне пили пиво — у простого люда оно было вместо воды. Резкий кислый вкус, теплый и сильный. Она поставила кружку на стол.

— Кажется… мне кажется, я не распробовала. Надо выпить еще.

— Зачем? — удивился Тревельон. — Если вам не нравится, выпейте вина.

— Я не сказала, что не нравится.

— Но и восторга не выразили, — заметил он сухо.

— Это… другое. Очень отличается от того, что мне доводилось пробовать раньше, — сказала Феба, проводя пальцем по холодному металлу пивной кружки. — Я бы выпила еще.

— Если так вам угодно, я, разумеется, буду заказывать пиво к вашей трапезе, пока мы путешествуем. Но все-таки непонятно: зачем заставлять себя пить то, что не нравится?

— Так я и не заставляю. Разве вы не понимаете? Я хочу узнать как можно больше нового — новая еда, новые места, новые люди. Если после нескольких попыток я пойму, что пиво не для моего желудка, то не стану его больше пить. Часто ведь как бывает: пробуешь что-то в первый раз — и оно не нравится, кажется чужим, странным, сбивает с толку. И только после нескольких попыток понимаешь, что это вовсе не новое, а давно тебе знакомое, привыкаешь к нему и даже любишь. — Феба вздохнула, стараясь выровнять дыхание: слишком уже двусмысленные выходили выводы. — Попробовать один-единственный раз и объявить, что не нравится… по-моему, это слишком поспешно.

Она почувствовала тепло руки Тревельона — его пальцы коснулись ее пальцев на ободке кружки — и улыбнулась. Ей казалось, что это тепло поднимается вверх по руке к шее, проникает прямо в сердце.

Деликатно кашлянув, она спросила:

— Мы ехали целый день. Может, скажете, куда мы направляемся?

Он убрал руку.

— В самое безопасное для вас место.

Феба задумалась: что послышалось в его голосе? Покорность неизбежному, будто это место не особенно ему нравилось, даже скорее наоборот.

— Это место… — Феба облизнула губы. — Вы ведь не слишком рады, что придется увидеть его вновь?

Капитан глубоко вздохнул.

— Нет, но это неважно. Главное сейчас — уберечь вас от опасности.

Глава 10

И только позже вечером, когда одышливый хозяин гостиницы проводил их в номер, Феба полностью осознала, что значит путешествовать с Тревельоном как муж и жена.

Супружеской чете полагалась одна комната, в которой стояла одна постель.

Она целый день тряслась в карете, и, похоже, от бесконечных кочек да ухабов на дороге у нее сделалось размягчение мозгов, потому что это соображение ни разу не пришло ей в голову.

Она услышала тихий скрип сапог — это Тревельон отошел в противоположный угол комнаты, всего в каких-то десяти футах от нее, и хмыкнул:

— Кровать маловата для двоих взрослых, но ничего не поделаешь. Разумеется, посредине мы положим подушку или что-нибудь в этом роде.

Феба чуть склонила голову.

— А тут что, не две подушки, а больше?

— Нет.

— Тогда что же одному из нас положить под голову?

— Я что-нибудь придумаю. А теперь: прямо, справа от вас, умывальник и таз. — Она услышала шаги и звук льющейся воды. — Вполне хватит, чтобы умыться, хотя, к сожалению, вода холодная. И, простите, ночной горшок стоит под кроватью, с той стороны, что ближе к вам. Я пойду проверю, как там Рид: нужно убедиться, что он устроился. Вернусь через полчаса.

И он вышел из комнаты, предоставив ей возможность краснеть сколько угодно из-за упоминания о ночном горшке.

Вздохнув, Феба шагнула вправо, выставив вперед руку, и сразу же наткнулась на умывальный столик. Пальцы прошлись по столешнице, нащупали небольшой кувшин — оловянный — и фарфоровый таз с отбитым краем. Возле умывальника стоял стул, куда можно было положить вещи.

Кивнув самой себе, она распустила ленты чепчика. К счастью, одежда миссис Вустер, в отличие от ее собственной, легко снималась без помощи горничной. Феба горько вздохнула, вспомнив Пауэрс. Где сейчас эта девушка? Максимус, самое малое, выгнал ее, не дав рекомендаций. Вот уж никак не подумала бы, что горничная ее ненавидела. Впрочем, кто знает, что слуги думают о своих хозяевах… Пауэрс, должно быть, оказалась в отчаянном положении, если рискнула таким местом — еще бы, горничная сестры герцога! И Феба дала себе зарок: как только вернется в Лондон, обязательно наведет справки о Пауэрс и узнает, не нужна ли ей помощь.

Феба по очереди сняла косынку, фартук, юбку и корсаж и аккуратно сложила на стуле, оставшись в чулках, туфлях и сорочке, и умылась. Бррр! Тревельон не преувеличил: вода оказалась холодной.

Подстегиваемая мыслью о его возможном возвращении, пока она стоит тут в нижнем белье, Феба распустила шнуровку корсета, и тут вдруг сообразила, что вряд ли сможет сама все это потом надеть.

На миг она застыла. Что будет, если он увидит ее тело: сочтет распущенной девицей? И как она чувствовала бы себя, зная, что он на нее смотрит?

Странно: ее совершенно не заботило ни собственное тело, ни собственное лицо: она же их не видела, не могла крутиться перед зеркалом, отыскивая недостатки или достоинства, которыми могла бы особенно гордиться, — зато заботило, как отреагирует на него он.

Предавшись мечтам, что будет, если в один прекрасный день она отдастся его ласкам, Феба медленно распускала шнуровку, чувствуя, как ночной воздух холодит тело, как тянет вниз освобожденные от корсажа груди. Она обхватила их ладонями сквозь ткань сорочки, ее собственной, из тончайшего льна, легкой как перышко и скользящей под пальцами. У нее были полные груди и в ладонь не помещались. Впрочем, в ней всего было немного чересчур: округлый живот, крутые бедра, пышные ягодицы. Интересно, нравятся ли Тревельону невысокие пухленькие женщины или его больше привлекают высокие и стройные, с длинными ногами и лебединой шеей?

Она медленно провела руками вниз по телу, ощущая его теплую мягкость. На коже выступили мурашки, но вовсе не от холода: что-то звякнуло за дверью. Феба так и подскочила. Ох, нельзя, чтобы он застукал ее такой… размечтавшейся. Вряд ли это привлекательное зрелище. Сняв туфли и чулки, она занялась волосами.

С утра ее волосы были стянуты в простой узел, а потом собраны заново с помощью миссис Вустер. Феба вытащила шпильки и аккуратно сложила на умывальном столике. Может, заменить их удастся еще не скоро. Но тут возникла новая проблема: у нее не было ни гребня, ни щетки для волос. Вот растяпа! Надо было попросить у миссис Вустер.

Ее самобичевание прервал стук в дверь.

Пискнув, Феба бросилась к кровати и ударилась голенью о ее край — пребольно! — прежде чем нырнуть под одеяло. Стараясь придать голосу спокойствие, она сказала:

— Войдите.

Дверь открылась, и Тревельон спросил:

— У вас все в порядке?

— Да. — Она услышала, как что-то с глухим стуком упало на пол. Его сумка? — То есть нет: не найдется ли у вас гребешка?

— Конечно.

Она слышала, как он копается в сумке, затем приближающиеся шаги.

Фебу охватило наряду со смущением странное возбуждение: на ней ничего, кроме сорочки, не было. Волосы рассыпались по плечам. Она никогда прежде не оказывалась в столь двусмысленной близости от мужчины.

Задержав дыхание, она протянула руку и почувствовала, как в ладонь вложили гребень. Потом он отошел, а она принялась расчесывать волосы, начав с концов и поднимаясь вверх, по мере того, как распутывались пряди. Одеяло прикрывало грудь, но то и дело сползало: неудобно удерживать его на месте и одновременно причесываться.

Она облизнула почему-то пересохшие губы.

— Как там Рид?

— Вполне приемлемо. Наелся тушеной баранины и устроился на ночлег рядом с лошадью в стойле.

Она услышала стук: похоже, сапога об пол — и поняла, что Тревельон раздевается. Прямо перед ней.

Должно быть, она издала какой-то звук; он замер, а потом спросил:

— Простите, что-то не так?

— Нет-нет, все в порядке. — Она перебросила массу волос на левое плечо, и одеяло соскользнуло до середины груди.

Он кашлянул, и Феба поинтересовалась:

— Вам не кажется, что у вас начинается простуда?

— Нет.

Опять шорох. Что именно он сейчас снимает? Интересно, что на нем надето? Неужели он ляжет в постель голым?

— Вы уверены? А вот мне кажется, что вечер сегодня довольно прохладный. Вам бы выпить горячего молока с бренди. Плохо, если вы сляжете с лихорадкой.

— Я вполне здоров, — заверил ее Тревельон неожиданно очень близко: без сапог он передвигался совершенно бесшумно. — Ведь это не я сижу на холоде в одной сорочке.

Ох, так он заметил! И ей было приятно.

Сначала она почувствовала аромат бергамота и сандала, а потом услышала над самым ухом мурлычущий раскат его голоса:

— Вы закончили?

Скорее всего он имел в виду, что пора вернуть гребень.

— Гм… да. — Она протянула руку.

— Благодарю.

Гребень вынули из ее пальцев. Кровать накренилась, и Феба в ужасе ухватилась за матрас, чтобы не скатиться на средину.

— Я тушу свечу, — сообщил Тревельон. — И еще, на всякий случай я положил между нами свой сюртук.

Осторожно повернувшись на бок, она протянула руку и нащупала грубую ткань сюртука, который он свернул наподобие ковра и уложил между ними.

Собственно, в этом нет необходимости.

— Спокойной ночи, Феба.

Она улыбнулась, хотя он вряд ли мог это увидеть в темноте.

— Спокойной ночи, Джеймс.

Некоторое время она лежала, нежась в тепле и тишине, в полудреме, пока вдруг не вспомнила…

— Если мой брат не знает, куда мы направляемся, тогда как же он будет вам платить?

— Платить? — Он был явно озадачен.

— Ваше жалованье.

— Миледи, ни о каком жалованье речь не идет: я больше не состою на службе у вашего брата.

Феба была совершенно сбита с толку.

— То есть это не брат взял вас обратно, чтобы меня спасти?

— Нет.

— Но если Максимус не посылал вас… — Она пыталась обдумать ситуацию своей сонной головой. — Тогда почему вы здесь?

Но отвечать было некому: он крепко спал, — а вскоре и Феба провалилась в сон.

На следующее утро Тревельон проснулся, как всегда, ровно в шесть, но на сей раз в твердокаменно-возбужденном состоянии, потому что его шею обдавало теплое дыхание, нежная ручка покоилась на груди, лицо прижималось к плечу. Свернутый сюртук явно проиграл схватку с леди Фебой и ее сонным упрямством.

Некоторое время он лежал, прислушиваясь к ее дыханию, ощущая тепло ее мягкой груди. Каким-то образом он сумел обхватить свою подопечную одной рукой, так что она лежала в его объятиях. Любому, кто вошел бы в комнату, они с леди Фебой показались бы самыми что ни есть любовниками. Тревельон закрыл глаза. Будь они женаты, таким могло бы быть каждое их пробуждение: сладким и неспешным, исполненным предвкушения.

Но он не супруг леди Фебы, уж конечно, не любовник, и никогда им не будет. Эта мысль была как горькая пилюля, которую трудно проглотить: эта женщина не для него.

Тревельон попытался осторожно вынуть руку из-под шеи леди Фебы, вот только, пробормотав что-то, она свернулась калачиком, как еж, который не хочет, чтобы его тревожили. Приподняв голову, он взглянул на нее: как мило она сморщила носик! Светло-каштановые волосы разметались по подушке, закрыв пол-лица, одна прядка застряла между сочными розовыми губами.

Безнадежно вздохнув, он уронил голову на подушку. Похоже, она взяла его в плен. Хорошо, однако возбуждение не проходило: он чувствовал, как стучит его сердце и шумит кровь, жарко и настойчиво. Будь он в постели один, запустил бы руку в жесткую поросль внизу плоского живота и добился облегчения. Как раз в этот момент Феба пошевелилась и протянула руку к лицу, решив почесать нос, а потом выдохнула ему в шею:

— Что?

Он проглотил ком в горле, прежде чем ответить, но голос все равно остался хриплым. — Доброе утро, миледи.

Похоже, она еще не осознала, где находится, поэтому он дождался, когда девушка полностью проснется, и позвал по имени. Она вздохнула и отозвалась:

— Джеймс?

— Да?

— Что на вас надето? — Ее проворные пальцы уже ощупывали ткань его рубашки, потом на миг замерли. — А что еще? — Голос был со сна хрипловатый.

Он хмыкнул.

— Брюки.

Слава богу!

— Джеймс?

— Думаю, вам не стоит обращаться ко мне по имени, миледи, — сказал он чопорно и показался самому себе девственником лет восьмидесяти.

Какая ирония: как раз в этот момент девственница запускала руку в раскрытый ворот его рубашки, и Тревельон задержал дыхание, когда ее пальцы добрались до ключицы.

— Почему? Мне нравится ваше имя. Я всегда считала, что на мужчину по имени Джеймс можно положиться. Ведь я же могу на вас положиться?

Он проглотил ком в горле, стараясь не терять нить разговора.

— Да, но…

— У вас там волосы! — воскликнула Феба так будто обнаружила у него крылья. — Как это, должно быть, неудобно! Они не цепляются за рубашку?

Тревельон ойкнул, когда любопытные пальцы ухватили несколько волосков.

— Нет. Разве что я вздумаю надеть кольчугу на голое тело.

— Они очень густые. А что, на животе тоже растут?

Тревельон пулей вылетел из постели, впервые порадовавшись, что она не видит. Ей сейчас бы было на что посмотреть: мужское достоинство с такой охотой откликнулось на ее любопытство, что он понятия не имел, как будет надевать брюки.

Она села, что вовсе не улучшило ситуацию: ее сорочка — как он уже заметил вчера — была такой тонкой, что виднелись соски, ярко-розовые, воинственно торчавшие и венчавшие прекрасные округлые груди.

Тревельон отстранился и начал одеваться.

— Что такое? — удивилась Феба.

— Вы отлично знаете, в чем дело, черт возьми!

Не следовало бы разговаривать таким тоном с леди, сестрой его нанимателя, но увы…

— Нет, не понимаю. Почему бы вам не вернуться в кровать? Мы могли бы поупражняться в поцелуях…

— Вы слишком молоды, — зарычал Тревельон, — и слишком беспечны в вопросе собственной безопасности. Прекратите! Хватит меня искушать, хватит со мной играть как с игрушкой! Оттого что я вас охраняю, я не перестал быть мужчиной.

— Я никогда так и не думала, — сказала она тихо. — Я знаю, Джеймс, что вы мужчина. И мне не нужна игрушка, мне нужны вы.

— Миледи, мы слишком разные. Прошу прощения.

Он вышел из комнаты прежде, чем она смогла хоть что-то возразить.

— Но вы же наверняка слышали, моя дорогая? — На красиво очерченных губах леди Геррик играла улыбка, свидетельствовавшая о том, что она намерена выложить какую-то пикантную сплетню.

Эва сделала глоток чаю, учтиво качая головой.

— Как я уже говорила, миледи, не уверена, что понимаю, на что вы намекаете.

Они обе сидели в гостиной леди Геррик, отделанной в голубом, розовом и золотистом тонах. На чайном столе стопкой были сложены крошечные позолоченные ложечки, стояло блюдо с печеньем, щедро украшенным розовой глазурью, но на вкус напоминавшем мел. Эва только что отдала леди Геррик миниатюрный портрет некоего джентльмена, который написала для нее.

— Ну как же? Я о похищении леди Фебы, — сказала леди Геррик, явно смакуя новость. — Дорогая, да ее выкрали прямо из дому, из особняка герцога Уэйкфилда, в центре Лондона. Правда, говорят, что ее уже освободили, но если и так, то ее никто не видел. — Сплетница повела плечами. — Кто знает, что могли сделать с бедной девушкой, к тому же слепой, беспринципные негодяи.

И она принялась пить чай, злорадно улыбаясь поверх чайной чашки.

Эва решила, что с нее достаточно и чая, и общества омерзительной сплетницы.

— Вы довольны портретом, миледи?

Леди Геррик взяла миниатюру в руки. Овальный портрет, написанный на тонкой пластинке слоновой кости, можно было использовать для украшения табакерки или просто вставить в рамку.

— О да! Вам удалось добиться полного сходства, мисс Динвуди. Вы чрезвычайно талантливы.

— Благодарю, миледи. — Эва осторожно поставила чашку на стол. — Надеюсь, вы не станете особо возражать, если я уеду? У меня сегодня назначена встреча, которую никак нельзя пропустить.

— В самом деле? — Эве казалось, что она видит, как напряженно работает мозг леди Геррик, пытаясь сообразить, с кем бы могла быть эта встреча. — Что же, в таком случае не стану вас задерживать. Еще раз спасибо за портрет.

— Миледи. — Эва встала и сделала реверанс, не забыв прихватить мешочек с монетами, который дала ей леди Геррик.

Лакей вывел ее из гостиной и проводил вниз по лестнице в переднюю, где уже дожидался Жан-Мари, рассматривая довольно безвкусную, из черного мрамора, статую мальчика-мавра в тюрбане и набедренной повязке. Серьги, глаза и губы статуи были позолоченными.

— Мэм. — Жан-Мари склонил голову при появлении Эвы и распахнул перед ней входную дверь. — Я вот что подумал: может, и мне нацепить золотые серьги?

— Я думаю, — сказала Эва, подходя к карете, — что Тесс перестанет со мной разговаривать, если я скажу «да».

Жан-Мари усмехнулся, распахивая дверцу и спуская лесенку.

Тесс, жена Жана-Мари, была чрезвычайно искусной кухаркой, и в интересах Эвы — хотя бы ради собственного желудка — не расстраивайте ее. Она забралась в карету, и Жан-Мари — следом.

— Домой? — Он поднял руку, чтобы стукнуть в потолок — дать знать кучеру.

— Нет, хочу навестить Валентайна.

Жан-Мари задумчиво посмотрел на нее, потом крикнул кучеру:

— В особняк герцога Монтгомери!

Устроившись поудобнее, Жан-Мари поинтересовался:

— Есть ли какая-то пр-ричина поездки к его светлости? — Иногда — когда очень уставал, или был слишком взбудоражен, или под влиянием сильных чувств — в его речи слышался франко-креольский акцент.

— Я узнала от леди Геррик нечто весьма… — Эва замолчала, тщательно подбирая слова. — … нечто огорчительное.

— И что же это?

— Некто похитил леди Фебу Баттен. — Она почувствовала, как ее лицо исказила гримаса — всего на миг — страха и на секунду заставила потерять контроль над собой. Пальцы вонзились в ладони, сжатые в кулаки руки задрожали, но она сумела прогнать старые воспоминания и — усилием воли — былой страх.

Она крепко зажмурилась, приказав себе не бояться. Она сильная. Она — Эва Динвуди, взрослая женщина, у которой есть и собственный дом, и собственные слуги.

И главное, у нее есть Жан-Мари — терпеливый, сильный и, если потребуется, безжалостный.

Она в безопасности, чего не скажешь о Фебе, бедной незрячей девушке, которую похитили.

Должно быть, ей очень страшно.

— Эва, друг мой, — окликнул ее Жан-Мари с глубокой печалью в голосе.

Она открыла глаза и улыбнулась.

— Все хорошо. Я в порядке.

Кофейного цвета глаза смотрели с тревогой, но карета остановилась прежде, чем он успел подвергнуть сомнению ее слова. Жан-Мари немедленно спрыгнул на землю, подставил для нее лесенку и помог спуститься.

— Жди здесь.

Эва видела: верному слуге, который давно стал ей другом, не понравилось это распоряжение, но он мрачно кивнул. Они стояли перед огромным особняком, с массивными колоннами, на фронтоне которого красовался барельеф: ухмыляющийся Гермес в дорожном плаще и шапке, с мечом-кадуцеем в руках. В чертах бога — покровителя торговли, а значит, воров и обманщиков — просматривалось явное сходство с самим герцогом.

Эва презрительно фыркнула, поднялась по ступеням и взялась за массивный позолоченный дверной молоток.

Почти сразу же дверь распахнулась, однако вместо дворецкого на пороге стояла молодая женщина, довольно высокая, прямая как палка, облаченная сплошь в черное, за исключением фартука, косынки и огромного чепца, аккуратно завязанного.

— Да?

Эва, растерянно похлопав глазами, выпалила, сбитая столку:

— Кто вы?

Казалось, женщину нисколько не смутил ее вопрос.

— Я миссис Крамб, экономка герцога Монтгомери. Чем могу служить?

— Я хочу повидать Валентайна, — сказала Эва, хмурясь. — А где дворецкий?

Этот вопрос миссис Крамб пропустила мимо ушей.

— Как мне о вас доложить?

Эва оглядела женщину с головы до ног. Возможно, миссис Крамб и экономка, только вид у нее как у хозяйки: похоже, с ней так просто не сладишь.

— Я Эва Динвуди. Герцог меня примет.

На долю секунды взгляд миссис Крамб сделался пронизывающим, затем она, по-видимому, приняв решение, сухо кивнула и решительно отступила на шаг, впуская ее в дом.

— Его светлость в данный момент в библиотеке.

— Благодарю. Я знаю дорогу.

За дверью открывался огромный холл с полом из розового в серых прожилках мрамора. Стены покрывали позолоченные виноградные плети, завитушки и цветы, образуя арки и медальоны. Высоко над головой куполообразный потолок был выкрашен в голубой, как яйца малиновки, цвет, с многочисленными медальонами. Из центра свисала огромная хрустальная люстра.

Гулко простучав по розовому мрамору каблучками, Эва пересекла холл. В дальнем его конце изящным полукружием взмывала вверх парадная лестница, и она поднялась по ней на второй этаж, миновала еще один холл и остановилась перед первой дверью справа. Библиотека герцога представляла собой вытянутый в длину зал, выдержанный в цвете морской волны. Вдоль стен тянулись позолоченные колонны, в ниши между которыми были встроены книжные шкафы полированного дерева. И дерево было, несомненно, баснословно дорогим. Вступая во владения герцога, Эва иногда представляла, что переносится в восточную сказку.

Герцог собственной персоной восседал, скрестив ноги, на мягкой подушке перед камином. На нем был пурпурный халат с вышитым на спине зеленым с золотом драконом. При ее появлении он поднял взгляд от крошечной, усыпанной драгоценными камнями книжечки.

— Эва!

— Что ты наделал, Валентайн? — воскликнула она, надвигаясь на него. — Что ты наделал?

Глава 11

Дождь шел стеной, словно разверзлись хляби небесные, а день тем временем катился к вечеру.

Тревельон ежился, промокший до нитки, на козлах рядом с Ридом, который наверняка решил, что капитан лишился рассудка, если предпочел ехать под дождем. Но больше такого соблазна ему не вынести. Недели, а может, и месяцы промучился он в безнадежном и безответном томлении, а теперь Феба сама предложила ему себя, как спелое сочное яблоко — изголодавшемуся.

Вот только Феба не понимала, что именно предлагает. Она вела жизнь затворницы, под охраной брата и собственной слепоты. Что знала она про мужчин с их низменными страстями? Ей нужен кто-то помоложе, без ран на теле и в душе, способный смотреть на мир свежим взглядом, а не как старый циник.

Таким человеком был Маклиш, но Феба его отвергла. Тревельон не знал, как это понимать, но ему очень хотелось думать, что она могла выбрать кого-то вроде него самого, но это же безумие.

Он должен зарубить себе на носу, что не пара ей: слишком они разные.

— Вижу свет впереди, — крикнул Рид.

Тревельон всмотрелся в темноту, в то время как потоки воды стекали с его треуголки.

— Если это постоялый двор, остановимся там на ночь.

— Да, сэр.

Лошади выбивались из сил, еле переступая ногами. Дорога превратилась в топкое месиво, карета раскачивалась из стороны в сторону, но огни приближались.

Это действительно оказалась гостиница, если можно так назвать древнее каменное строение с бедным подворьем и покосившейся конюшней. Карета въехала во двор и остановилась, и Рид соскочил с козел и побежал в дом. Через минуту он вернулся — в сопровождении двоих мужчин и с известием, что комнаты на ночь имеются.

Тревельон слезая с козел, едва не упал на колени, когда его нога угодила в жидкое месиво. От холода ногу свело жестокой судорогой. Вполголоса выругавшись, он потянулся к дверце кареты, а когда сумел ее открыть, объявил:

— Мы остановимся здесь на ночь.

Феба подняла голову от подушки сиденья. В карете было тепло и сухо. Каким-то образом ей удалось уснуть, и сейчас она выглядела свежей и отдохнувшей.

Вот бы донести ее до двери гостиницы на руках, но нога вряд ли выдержит.

— Идемте. — Он взял ее за руку. — Слава богу, тут недалеко.

— Ох! — воскликнула Феба, когда в лицо хлестанул первый же порыв ветра с дождем. — Ох как же холодно!

— И сыро.

Тревельон помог ей добраться до двери гостиницы, пытаясь прикрыть от потоков дождя, но все рано она промокла до нитки, не успев добраться до спасительного укрытия.

— Моей жене нужно согреться возле огня, — сказал он хозяину гостиницы — плотному коротышке с венчиком седеющих волос на затылке.

— Слушаюсь, сэр, — ответил тот. — Прошу вас сюда.

По узкой лестнице они поднялись в спальню — крошечную, но на удивление чистую, с кроватью под балдахином, где лежала гора одеял.

— Садитесь. — Тревельон помог Фебе, которая уже дрожала от холода, сесть на одиноко стоявший возле потухшего камина стул. Необходимо срочно ее согреть.

— Сию минуту займусь, — сказал хозяин гостиницы, намереваясь разжечь камин.

— Нет, я справлюсь сам, — остановил его Тревельон. — Лучше принесите моей жене горячей воды и что-нибудь поесть — что найдется.

— И пива, — сказала Феба, выбивая зубами дробь.

— Принесу сейчас же, — пообещал коротышка. — У меня оно превосходное, сварил самолично. Такое ядреное, вот увидите.

— Превосходно.

Хозяин вышел, а Тревельон неуклюже склонился над холодным очагом.

— У вас болит нога, — сказала Феба, обхватив себя руками.

— Болит, — согласился он равнодушно, поджигая древесную кору от свечи, оставленной хозяином. К счастью, пламя быстро разгорелось.

— О-о, так гораздо лучше.

Феба протянула руки к огню, но он видел, что она по-прежнему дрожит. Какая же она хрупкая! Что, если у нее начнется жар?

Когда он начал расстегивать пряжки ее туфель, она удивилась:

— Что вы делаете? Зачем?

— Принимаю меры к тому, чтобы вы не простудились.

Вернулся хозяин с большим тазом горячей воды и несколькими полотенцами, перекинутыми через руку.

— Ставьте сюда. — Тревельон указал на пол возле ног Фебы.

— Слушаюсь, сэр! Еду и пиво принесу через минуту.

Тревельон кивнул, и когда хозяин гостиницы вышел, внезапно охрипшим голосом сказал:

— Нам лучше успеть снять с вас чулки до его возвращения.

Он потянулся к ее маленькой изящной ножке, положил себе на колено, провел руками вверх по голени, скрытой под ворохом юбок. Его руки ощущали гладкость шелка и тепло кожи. Вот и подвязка поверх колена, а выше — обнаженная кожа, нежная и взывающая к ласке.

Развязывая ленту, он поднял глаза.

Феба сидела, откинув голову. На губах порхала улыбка, щеки порозовели. Тревельон замер, боясь дышать. Что он делает? Это же безумие: нельзя запускать руки под юбки леди. Пусть сама снимает свои чулки.

Но вместо этого он дрожащими руками скатал чулок: колено, икра, тонкая щиколотка — и положил на стул возле ее бедра.

Набрав в грудь воздуха, он взялся за второй чулок, внезапно представив себе то, что находится выше ленты, скрытое между бедрами, и по спине побежали капли пота.

Гладкий шелк, теплая плоть. Он нашел ленту и сжал эту изящную штучку своей большой, шершавой ладонью. Под его взглядом Феба судорожно вздохнула, язычок проворно облизнул губы. Он судорожно сглотнул и потянул ленту, уронил на пол, взялся пальцами за край чулка и медленно скатал с ноги.

За дверью что-то звякнуло, заставив его очнуться от запретных мечтаний. Ему следовало бы радоваться, но он выругался вполголоса, поспешно поднялся и поставил таз с горячей водой перед Фебой.

— Опустите ноги в воду — это вас согреет.

Дверь распахнулась, возвещая о новом пришествии хозяина гостиницы. Он принес поднос с едой и питьем. За ним шла женщина — вероятно, жена — со вторым тазом горячей воды, а за ней два мальчика: один нес столик, второй — стул.

Тревельон поспешно отступил, наблюдая, как под руководством хозяина предметы занимают положенные места. В результате перед камином встал стол с прекрасно сервированным ужином.

— Что-нибудь еще для вас или вашей супруги, сэр? — с улыбкой обратился к Тревельону хозяин.

— Нет, благодарю вас, этого достаточно. Получив несколько монет, хозяин поклонился и вышел, а Тревельон, прихрамывая, подошел к столу, сел и сообщил:

— Кажется, здесь рагу из курицы и клецки.

Собственный голос показался ему оглушительным.

— Чудесно. — Феба сняла намокший чепец.

Похоже, она и не догадывалась, какие чувства обуревают мужчиной, руки которого только что побывали под женскими юбками?

— Когда-нибудь вы мне расскажете, как стали хромым? — спросила вдруг девушка.

Он пристально взглянул на нее. Она сидела, касаясь столешницы подушечками пальцев и пытаясь на ощупь определить, что стояло перед ней на столе. И его поразила мысль — какая же она храбрая! Изо дня в день жить со своей слепотой, доверчиво следовать за ним и встречать нелегкие испытания их путешествия в веселом расположении духа и с неиссякаемым любопытством!

Тревельон невольно улыбнулся.

— Кружка с пивом стоит чуть правее вашей правой руки.

— Вот здорово! — Феба оживилась, придвигая к себе кружку, сделала осторожный глоток, однако нос все равно сморщила.

Он невольно рассмеялся:

— Слишком крепко?

— Крепко, но, кажется, мне даже нравится. Почему бы и нет?

— Но вы не уверены, — заметил он, наполняя ее тарелку.

— Я же говорила: прежде чем отказаться, надо несколько раз попробовать.

— Сильно сказано, — пробормотал Тревельон, слишком уж нежно, и придвинул к ней тарелку. — Ложка справа, хлеб слева.

— Благодарю вас. Пахнет действительно аппетитно!

Он начал задумчиво жевать, наблюдая, как она справляется с содержимым своей тарелки: осторожно помогая себе кусочком хлеба набрать в ложку рагу и аккуратно отправляя себе в рот.

— Это все моя лошадь, — сказал вдруг Тревельон.

Она подняла глаза — точнее, подняла лицо, — но не сказала ни слова в ответ на его туманное заявление.

— Ее звали Фиалка. Глупое прозвище для лошади драгунского полка, но ведь не я ее так назвал. Красивая была кобылка: быстрая, сильная, с большим добрым сердцем.

— Что же произошло? — Феба провела пальцем по ободку кружки.

— Это случилось больше двух лет назад, — начал Тревельон, припоминая события той темной ночи. — Мы патрулировали улицы Сент-Джайлза, и когда обнаружили одного весьма известного бандита, погнались за ним. Он, загнанный в угол, выстрелил в мою Фиалку.

Брови нахмурились над ореховыми глазами.

Какой ужас!

— Да. — Ему никогда не забыть криков боли, но Фебе лучше об этом не знать. — Она завалилась на меня, а это было крупное сильное животное.

Вспомнилась агония… Хруст кости. Белое лицо Уэйкфилда…

— А из-под лошади вытащил меня ваш брат. А потом…

— Что? — Ее лицо было таким юным, таким невинным, и отблески огня камина подсвечивали его сбоку, загораясь ореолом в волосах.

— Уэйкфилду пришлось пристрелить Фиалку.

Тревельон схватил кружку и сделал жадный глоток. Едкий вкус той ночи до сих пор разъедал ему язык.

Феба поежилась.

— Могу представить, какой это был ужас — и для вас, и для Максимуса.

Тревельон смотрел на нее во все глаза. Откуда у столь юной девушки такое умение сопереживать? Она была так естественна в своем сострадании! Нельзя, чтобы жизнь легла на нее тяжким бременем, заставляя с цинизмом воспринимать боль или любовь. Впрочем, она больше не ребенок, чтобы жить завернутой в вату. Она стала взрослой. Она имеет право знать.

Он не годится для нее.

— В ту ночь ваш брат спас мне жизнь, — сказал Тревельон. — Он привез меня в ваш дом и послал за врачом. Я уже ломал эту ногу, и второй перелом осложнил ситуацию. Не прими герцог своевременных мер, я, возможно, остался бы вовсе без ноги.

— Я и не догадывалась, что ранение было столь ужасным, — тихо сказала Феба. — Наверное, вам было очень больно.

— Доктор держал меня на обезболивающих.

Феба была права: от мучительной боли он не спал ночами, а разные снотворные, которые доктор оставлял возле постели, помогали мало.

— Я знала только, что вы были ранены и лежали у нас в доме. — Феба нахмурилась. — Почему Максимус оказался в ту ночь в квартале Сент-Джайлз? Очень странное для него место.

— Вы же знаете, что ваших родителей убили в Сент-Джайлзе, — произнес он задумчиво. — Это сильно повлияло на вашего брата, поэтому иногда он помогал мне ловить там преступников.

Феба кивнула, поджав губы.

— Это в духе Максимуса. Раньше, пока не появилась Артемида, его все раздражало. А что, он ездит в Сент-Джайлз?

— Нет. — Он со вздохом начал намазывать маслом хлеб. — Полагаю, эта страница его жизни закрыта. Как и моя. Я тоже не гоняюсь больше за ворами и самогонщиками.

— Я рада. Нет, не тому, как закончилась ваша карьера. Но ведь это очень опасно — преследовать вооруженных преступников и других негодяев. Слава богу, вы оставили это занятие.

И впервые с того дня, как его ранили, он тоже порадовался этому обстоятельству.

«Для слепых пробуждение сродни игре в «угадайку», — подумала Феба на следующее утро. Как узнать, уже утро или все еще ночь, если ничего не видишь? Если в жизни нет никакого света, только вечная тьма?

Она лежала, прислонившись щекой к теплой груди Джеймса, почти в том же положении, что и прошлым утром, и прислушивалась. Он дышал глубоко и ровно — значит, еще спал. Потому ли, что утро еще не наступило? Или просто потому, что вчера выбился из сил, да и боль в ноге не давала покоя?

С нижнего этажа гостиницы слышались звуки, похожие на голоса. Значит, сейчас все-таки утро. Может, завести петуха? Тогда будешь точно знать, что наступило утро. Но петух может оказаться сумасбродом: начнет кукарекать, когда придется, и запутает все на свете.

Вдыхая запах Джеймса, Феба счастливо вздохнула. Сегодня утром, после мытарств под дождем и несмотря на второй таз горячей воды, который принесла жена хозяина гостиницы, этот аромат ощущался особенно сильно. К запаху одеколона примешивался какой-то еще, неистребимый: наверное, мужского пота. Леди не следует наслаждаться подобными ароматами, но она не такая, как все, с какой стороны ни погляди.

И, разумеется, ей бы не понравился запах пота другого мужчины.

Странно, что Максимус не принял Джеймса обратно на службу, что он охранял ее по собственному почину. Интересно, зачем ему это? Неужели из благодарности брату? Или она что-то для него значит?

Ее ладонь покоилась у него на груди, в раскрытом вороте рубашки из самой простой ткани — не грубой, но, конечно, не столь изысканно выделанной, как у брата. Феба осторожно погладила пальцами его обнаженную кожу и опять почувствовала щекочущее прикосновение волосков. Она знала, что делать этого не следует, но ведь несправедливо, когда он может ее видеть, а она знает о его внешности лишь то, что рассказали другие. Под волосками кожа казалась горячей, а волоски сами собой накручивались на пальцы. Ее ладонь двинулась дальше, и этот участок кожи был совсем другой. Она рассеянно гладила его, пока не осознала, что это сосок.

Разумеется, у мужчин были соски: конечно, не такие большие, как у нее. Сосок затвердел под ее пальцами, и Феба лениво задумалась, производят ли ее прикосновения ощущения, подобные тем, что могла бы испытывать она сама: ее соски были весьма чувствительными.

Она хотела было убрать руку, но его ладонь накрыла ее и не позволила, удерживая там, где она была.

— Феба, — произнес он глухо, вдруг обхватил другой ладонью ее затылок и завладел губами.

Это было… чудесно.

Его губы, такие горячие, подвижные и настойчивые, добились своего, а язык не преминул вонзиться в глубь ее рта весьма недвусмысленно, отчего сердце едва не выпрыгнуло из груди.

Джеймс перекатился на бок, забрасывая на нее ногу, и Феба оказалась пригвожденной к матрасу. Опять завладев ее губами, он стал целовать ее все настойчивее, словно заявлял свои права, показывал, что такое мужская страсть: не вежливое приветствие джентльмена, а объятие, исполненное низменного, животного желания. Его пальцы запутались в ее волосах, губы терзали рот. Она чувствовала его мускулистое тело и ту самую, твердую мужскую его часть, которая упиралась в ее мягкость. Ей почему-то захотелось раздвинуть ноги, ринуться ему навстречу и позволить делать с ней все, что ему заблагорассудится.

Из горла сам собой вырвался странный звук, похожий на тихий стон. Тревельон поднял голову и хрипло произнес ее имя.

— Нет-нет, — поспешила успокоить его она и обеими ладонями обхватила его лицо. — Нет, не останавливайтесь, прошу вас.

Неумело, но страстно Феба принялась сама целовать его, он со стоном перехватил у нее инициативу и впился в губы, одновременно раздвигая коленом ноги.

Она подчинилась, задыхаясь, он прижал всем телом ее к матрасу, и его напор стал еще ощутимее даже сквозь ткань брюк и ее сорочки. Она попыталась выгнуться ему навстречу, но не смогла одолеть тяжесть его тела и с жалобным стоном сдалась.

Джеймс коснулся ее подбородка, приподнимая лицо, не спеша поцеловал, словно хотел успокоить, и приподнялся.

Дышать стало легче, и тогда он опять принялся терзать ее рот. Поцелуй был страстным, жарким, а она училась принимать его язык: посасывать, покусывать. Его бедра тем временем вжимались в нее все сильнее, двигались точно по кругу, и явно добиваясь отклика ее тела.

Она уже чувствовала, что готова раздвинуть ноги, впустить его в свое лоно, ощущала соприкосновение плоти сквозь сорочку, смоченную ее собственной влагой. Это было… чудесно!

Он окружал ее собой, такой большой и уютный, и в то же время сводил с ума умелыми движениями губ, рук и бедер. Наверняка у него было множество женщин, которым он доставлял удовольствие. Едва эта мысль пришла ей в голову, Феба ощутила что-то похожее на ревность, но тут он обхватил ее грудь своей горячей ладонью, и все мысли вмиг улетучились.

Ну почему ее собственная ладонь, когда она касалась груди, не производила такого эффекта? В то время как от его легчайшего прикосновения спина сама выгибалась дугой, а из горла вырвался стон.

Он втянул в рот ее нижнюю губу, медленно обводя сосок большим пальцем, и судорога свела низ ее живота. Желание — вот что это было, нечто запретное, то, что она так жаждала познать именно с ним, с Джеймсом.

Ее пальцы погрузившись в его густые волосы, нежно перебирали их, гладили кожу, ощупывали сильную шею. Феба хватала ртом воздух, металась под ним в каком-то ожидании.

Он легонько сжал пальцами ее сосок, и все тело пронзила дрожь, а внизу живота, напротив, разлилось восхитительное тепло. Она еще посасывала его язык, но он вдруг застыл на пугающе долгую минуту, а потом медленно скатился с нее, сорвав с ее губ недовольный стон: утрата казалась невыносимой! Его руки обняли ее и повернули на бок. Последнее, что она слышала, проваливаясь в сон, было ее имя на его губах.

Поздним вечером того же дня Тревельон наблюдал за леди Фебой в свете сумерек, проникавших внутрь кареты, и на ее сочных губах играла слабая улыбка. Карету плавно покачивало из стороны в строну, и от этого клонило в сон. Они опять были в пути целый день — долгий утомительный день. Пока было светло, он читал ей вслух ту единственную книгу, что взял с собой: про англичанина, который в детстве попал в плен и был продан в рабство турками. Хоть книга и не предназначалась для дамского чтения, Фебе было интересно. Ей, конечно, хотелось поговорить о том, что произошло утром, но он вел себя так, будто ничего особенного и не было.

Джеймс же, поглаживая пальцами выпуклые «крестики» вышивки, понимал, чего она ждет, но что он мог ей сказать? Что поддался соблазну, не совладал с похотью, дал волю низменным страстям?

Господи, какое же он чудовище!

Даже сейчас, проклиная себя за невоздержанность, он сгорал от желания снова прикоснуться к ней, услышать ее тихие вскрики и страстные стоны, почувствовать тяжесть грудей в своих ладонях, ощутить мягкость бедер, — выпить эту сладкую радость до дна. Она была как родниковая вода в иссохшей пустыне его души.

Настоящий джентльмен оставил бы ее в покое, и до сего утра он как раз считал себя таковым.

Тревельон отвел взгляд как раз в тот момент, когда карета вдруг резко накренилась и Феба подняла голову.

— Где мы?

— На краю света, — отозвался он сухо, всматриваясь в темноту за окном.

Ему и в голову не приходило, что когда-нибудь вернется сюда, да и сейчас он не был до конца уверен, что радуется возвращению… или страшится воспоминаний о собственном поражении.

Что касается Фебы, она, похоже, вовсе не испугалась — скорее напротив: предвкушала приключение.

Тревельон опустил занавеску.

— Мы в Корнуолле — уже давно, примерно с полудня. И если я не ошибаюсь, приближаемся к конечной цели нашего путешествия.

— А где это? — уточнила Феба, и в этот момент карету сильно тряхнуло, и она резко остановилась, кренясь под угрожающим углом.

— Вот черт! — буркнул Тревельон себе под нос. Дурной знак — уж он-то сразу это чувствовал.

Дверца распахнулась, и появилось лицо Рида. Волосы, обычно аккуратно собранные в хвост, теперь растрепались.

— Кэп, дальше никак не проехать! Карета увязла в грязи по ось, а дорога — вообще не дорога, о сплошное дерьмо, прошу прощения у миледи.

— Ничего страшного, учитывая обстоятельства, — махнула рукой Феба.

— Дальше придется идти пешком, — заключил Тревельон и взял подопечную за руку. Рид озабоченно нахмурил лоб.

— Как же вы станете разбирать дорогу? Темно как в гробу, и нигде ни огонька.

— К сожалению, эту дорогу я знаю слишком хорошо, — успокоил его Тревельон. — Дайте мне один из фонарей, а второй оставьте себе. Я пришлю кого-нибудь, чтобы позаботились о лошадях.

Он помог Фебе выбраться из кареты, пока Рид ходил снять фонарь с козел, а когда вернулся, сказал:

— Если держаться обочины, то будет не так грязно.

Тревельон взял фонарь, и Феба уцепилась за его руку повыше локтя, чтобы не загораживать свет.

— Осторожно, сэр. — Рид поежился, беспокойно озираясь по сторонам. — Место какое-то дикое!

— Буду смотреть в оба! — заверил его Тревельон, хотя уединенность и безлюдность места его как раз не пугали. По собственному опыту он знал, что бояться стоило как раз людей.

Феба подставила лицо ветру, запрокинув голову.

— Здесь даже воздух пахнет как-то по-другому.

— Это же не зловоние города, миледи, — заметил Тревельон, глядя под ноги, чтобы не упасть, а то, не приведи господь, упадет и леди Феба.

— Нет, не это. Мне приходилось бывать за городом, но здесь пахнет еще чем-то.

— Должно быть, соль, водоросли, рыба — мы недалеко от берега океана, — предположил Тревельон.

Дорога в этом месте делала поворот, и вот перед ними замаячила темная громада дома: крепкий, упорно сопротивляющийся непогоде кирпич; внутри ни огонька.

Из темноты выскочила стремительная тень и запоздало залаяла при их приближении.

— Ах, собака! — воскликнула Феба.

— Да. Раньше тут собак не было.

Пес остановился в нескольких шагах, и теперь лай перемежался с рычанием. Собака была достаточно крупной: капитану по колено — и вступать с ней в схватку он желания не испытывал.

Дверь дома неожиданно открылась, наружу вырвался сноп света, и вперед выступил высокий силуэт с длинноствольным ружьем на плече.

— Кого там принесло? Назови свое имя, или я снесу тебе башку ко всем чертям!

— И я рад тебя видеть. Здравствуй, отец, — сухо сказал Тревельон.

Глава 12

На следующее утро Феба проснулась от цоканья собачьих когтей по деревянному полу, — потом раздался детский шепот:

— Тише, Тоби!

Феба лежала с закрытыми глазами, прислушиваясь к шагам за дверью, и вспоминала их странное прибытие предыдущей ночью. Очевидно, ее сопровождающий не подумал дать знать отцу, что намерен его навестить, да не один, а с гостьей. Отсюда и неловкость — если не сказать больше — встречи, хотя, судя по сухим приветствиям, которыми обменялись отец и сын, заранее высланное уведомление мало что бы изменило.

В любом случае обмен приветствиями был сух и краток, тут же явилась служанка и проводила Фебу в комнату. У нее едва хватило сил сбросить платье и умыться: рухнув на кровать, она тут же провалилась в сон.

— Вы проснулись? — послышался тот же голосок — вроде бы девчачий. Собака тяжело пыхтела рядом. — Леди?

— Доброе утро, — сказала Феба, и собака от неожиданности залаяла. Она ждала, сев в постели, но девочка не издала больше ни слова. Кажется, даже дыхание задержала. — Кто ты? — Вчера ночью этой девочки в дверях не было. Разве что она держалась так тихо и незаметно, что никто не подумал представить ее гостям.

— Я Агнес, — ответила девочка, как будто это все объясняло. — Дедушка велел вам передать, что пора завтракать.

— Спасибо! — сказала Феба. — Не знаешь, случайно, где бы взять воды, чтобы умыться?

— Я принесла. Она вон там, — сказала Агнес.

Феба склонила голову, прикидывая, сколько лет может быть девочке. Конечно, не совсем ребенок, если смогла принести тяжелый кувшин с водой.

— Не могла бы ты мне помочь? Я слепая. — И она протянула руку к девочке.

— Ох! Так вы совсем не видите?

— Нет, — просто сказала Феба и улыбнулась, чтобы не вызывать жалости.

— Тогда я вас отведу. — Феба почувствовала прикосновение маленькой руки с тонкими, но крепкими пальцами, и, откинув одеяло, спустила ноги с кровати. И тут же влажный нос обнюхал ее пальцы.

— Назад, Тоби! — строго сказала Агнес, а потом тише, доверительным голосом добавила для Фебы: — Не бойтесь его — он сует нос повсюду, куда дотянется. А уж лает ужас как громко, у меня даже уши болят. Я уж его просила, просила не лаять, да он не слушает. Деда говорит, собаку нельзя отучить не лаять, ведь Бог устроил так, чтобы они лаяли. Ведь правда?

— Кажется, это Тоби встретил нас вчера ночью, — сказала Феба, осторожно опуская руку.

Пес тщательно обнюхал ее пальцы, а затем лизнул ладонь влажным языком. Она погладила собачью голову: морда вытянутая, большие уши торчком и густая короткая шерсть, в которой запутались ее пальцы. Среднего размера собака, довольно коренастая. Пока Феба ощупывала пса, он лизнул ее руку еще раз.

— Ага, это он на вас лаял, — согласилась Агнес, по-прежнему не отпуская руку Фебы. — И нас всех разбудил, но деда сказал, чтобы мы сидели наверху. Да только я подглядывала сквозь перила и видела вас с ним.

Это выразительное «с ним» явно относилось к Тревельону. Кто он этой малышке?

— Прошу прощения за то, что мы разбудили вас средь ночи. — Феба встала, и девочка повела ее к умывальнику.

— Осторожно, тут стул, — предупредила Агнес. — А тут умывальник. — Она положила руку Фебы на край широкой фарфоровой чаши. — Полить вам?

— Да, пожалуйста. Агнес, ты все время говоришь «мы». Кто еще тут живет?

— Ну… — Потом был плеск воды, и Феба почувствовала, как льется вода сквозь пальцы. — Тут еще деда и мама, потом Бетти главная по дому, она спит возле кухни. А на конюшне старый Оуэн и еще Том — они занимаются лошадьми.

— Лошади? И много? — Феба взяла из рук Агнес полотенце и вытерла шею и лицо.

Ей очень хотелось принять настоящую ванну, однако с этим придется подождать. Здесь так мало слуг — будет затруднительно натаскать столько воды. Возможно, позже она попросит Агнес помочь ей вымыть голову.

— У нас прорва лошадей, — заявила девочка, гордо и со всей серьезностью в голосе. — Лошади Тревельона самые лучшие в Корнуолле! Деда говорит, что лондонские господа лопнули бы от зависти, вздумай он привезти их туда на продажу.

Феба была поражена.

— Правда? Значит, твой дедушка разводит лошадей? — Интересно, почему Тревельон ничего не говорил об этом?

— Все знают дедушкиных лошадок, — сказала Агнес с гордостью и в то же время чуть снисходительно.

— Тогда я непременно должна их навестить, — улыбнулась Феба. — После завтрака, разумеется. Ты не против? Сейчас мне нужно воспользоваться горшком, а потом ты не поможешь мне уложить волосы?

Агнес вместе с Тоби послушно вышла из комнаты, чтобы Феба смогла справить нужду, а потом вернулись, чтобы помочь закончить утренние сборы.

— У тебя здорово получается управляться с волосами, — заметила Феба.

— Я укладываю волосы маме, — ответила Агнес, и Феба задумалась: девочка упомянула деда, мать, но ни словом не обмолвилась об отце. Возможно, ее мать вдова? Или отец уехал по делам? — Вот так. Готово.

Феба встала и покружилась на месте.

— Ну как, можно выйти на люди?

— О да, — тихо сказала Агнес. — Вы словно принцесса, миледи.

Улыбнувшись, девушка протянула руку.

— Зови меня Фебой. Ну что, идем на завтрак? Жутко хочется есть.

— Да, пойдемте.

Тонкие сильные пальцы опять сжали ее ладонь. Феба осторожно потянула носом воздух и обнаружила тот же запах, который накануне принес ветер: море и соль, — и еще немного пахло собакой и лошадьми. Наверное, Агнес много времени проводит вне стен дома.

Когда они вышли из комнаты — Тоби трусил следом, — Феба услышала гневные мужские голоса.

— Он кричит совсем как деда, — заметила Агнес.

— Ты хочешь сказать — Тревельон? — Они шли по тому коридору, который запомнился Фебе с прошлой ночи.

— Да. Он велел называть его дядей Джеймсом — утром, когда я его увидела, — но он совсем не такой, как я думала.

— А каким ты его представляла? — спросила Феба.

— Не знаю… но так громко говорит и так сердито хмурится… А такие добрые письма.

— Письма… — Феба сдвинула брови. — А ты что, познакомилась с дядей Джеймсом только сегодня?

— Да, он уехал раньше, чем я родилась, — так сказал дедушка, — ответила Агнес и, прежде чем Феба успела спросить что-то еще, сообщила: — Вот здесь мы завтракаем.

— Какого черта, Джейми? Разве ты не знаешь, что тебя до сих пор разыскивают?… — услышали они крик мистера Тревельона, но он тут же оборвался — вероятно, их появление было замечено.

«За что это его разыскивают?» — задумалась Феба, совсем сбитая с толку.

Раздался звук отодвигаемого стула, и Джеймс совершенно невыразительным голосом произнес:

— Доброе утро, миледи.

Феба поморщилась: грустно начинать день со скандала — и постаралась весело улыбнуться.

— Агнес сказала, что здесь завтракают.

— Овсянка на столе, — раздалось ворчание. — А собаке здесь не место, Агнес. Ты это знаешь, девочка.

— Да, сэр, — тихо проговорила Агнес, и Феба услышала щелчок пальцев, затем удаляющиеся шаги девочки и цокот коготков собаки.

— Тоби, — раздался женский голос, какой-то глуховатый, словно у той, что говорила, были дефекты речи.

— Идемте. — Тревельон был рядом, судя по успокаивающему аромату сандала и бергамота, который ласкал ноздри. — Садитесь и позвольте вам представить моего отца, Артура Тревельона. Он сидит во главе стола слева от вас. Я сижу рядом с вами справа. Напротив вас моя сестра Дороти, хотя мы ее зовем Долли.

Феба опустилась на стул и провела пальцами по столешнице. Перед ней стояла тарелка с широкими краями.

— Я очень рада познакомиться с вами, мистер Тревельон, Долли.

— Долли, — проворчал хозяин дома, — поздоровайся с леди Фебой.

— Здравствуйте, — неуверенно произнесла та.

Феба озадаченно нахмурилась и открыла было рот, но в дверях послышались шаги.

— А вот и Агнес вернулась, — сказал Тревельон-старший. — А с ней наша Бетти, которая готовит и заботится о доме, в котором мы все живем.

Феба кивнула.

— Здравствуйте, Бетти.

— Приятно познакомиться, миледи, — проговорила низким голосом служанка, и Феба уловила какой-то странный акцент. — Садись-ка, Агнес, детка. Твоя каша остывает.

— А что с Ридом? — поинтересовалась Феба.

— Устроился на ночь на конюшне, — ответил Тревельон. — Не сомневаюсь, что дел ему на сегодня хватит: займется лошадьми.

С того места, где сидел мистер Тревельон-старший, послышалось хмыканье.

— Налить вам чаю? — спросил Джеймс, и от бархатных ноток в его голосе ее бросило в жар.

— Да, будьте добры.

Прошлой ночью ей так его не хватало! Странно: ведь они всего две ночи спали рядом, но поди ж ты! И всего остального ей не хватало тоже. На миг нахлынуло — тяжесть его тела, упоительные движения бедер и ощущения, которые они ей дарили. Вспоминал ли он? Повторил бы, если бы она его попросила?

При этой мысли Феба вздрогнула, от души надеясь, что остальные не заметили, если она покраснела.

Вот что странно: с Тревельоном ей хотелось не только проводить время в постели, хотя это восхитительно, — но и разговаривать наедине. У нее накопилось столько вопросов! Почему он не вернулся в отчий дом, который покинул еще до рождения Агнес? Всегда ли его называли здесь «Джейми»? Почему они спорили с отцом и, главное, почему он старательно избегал рассказывать о своей семье?

Ей хотелось знать о нем все, и хотя ее просто распирало любопытство, с расспросами придется подождать, пока не представится случай поговорить без свидетелей.

Феба с улыбкой повернулась к хозяину дома.

— Агнес сказала, что вы разводите лошадей.

— Да.

Феба ждала более развернутого ответа, но, очевидно, напрасно: похоже, капитан унаследовал свое красноречие от отца.

С другого конца стола раздался звон посуды: что-то упало, — а следом плаксивый глуховатый голос Долли:

— О-о, я опрокинула кашу. Простите. Простите. Простите меня!

И тут Феба поняла, что именно ее так насторожило в голосе Долли: женщина была слаба рассудком.

Прошло почти двенадцать лет с тех пор, как Тревельон в последний раз переступал порог этих конюшен, но здесь по-прежнему пахло домом, что странно.

— О-о, как же я люблю этот запах: лошадей, сбруи, сена, ваксы, — тихо проговорила Феба, блаженно запрокидывая голову. — Почему вы никогда не говорили, что ваша семья разводит лошадей?

— Не знал, что вам это интересно, — буркнул Джеймс. — Коневодство, в конце концов, всего лишь ремесло, способ заработать на жизнь. Разве дамы из высшего общества не смотрят свысока на тех, кто пачкает руки ремеслом?

Она обернулась к нему, всем своим видом выражая презрение.

— Вы же знаете: я вообще ни на кого никак не смотрю, — а лошадей я люблю!

Тревельон смутился и пошел на попятную:

— Тогда вам там понравится.

Конюшни располагались в старинном здании, сложенном из серого тесаного камня. Булыжник, которым был вымощен главный проход, за долгие годы стерся и ощущался под ногами как гладкий пол. Рядом с ними трусила забавная собачонка, которая вроде бы принадлежала отцу, но демонстрировала преданность племяннице.

И этому псу явно понравилась Феба: он то и дело заглядывал ей в лицо, свесив набок длинный язык и без конца прядая смешными, слишком большими для него ушами, отгоняя мух.

— Я слышу, как лошади стучат копытами, — сказала Феба. — Как думаете, Максимус не узнает, что мы здесь?

Тревельон покачал головой.

— Я никогда не говорил его светлости, откуда родом, — и никто в Лондоне об этом не знает.

Подумав немного, Феба спросила:

— Почему вы скрыли от меня, что мы едем к вам на родину, туда, где прошло ваше детство?

Он смущенно пожал плечами.

— Не подумал, что вас может интересовать семья своего телохранителя.

Феба молчала, пока Тревельон вел ее в глубь здания, где царила прохлада. Все лошади сейчас были на пастбище, и только одно стойло было занято.

— Признаю, было время, когда я не стала бы слушать, вздумайте вы рассказать мне о своей семье, — начала она неуверенно. — Когда вас только назначили моим телохранителем, я вовсе не испытала восторга…

Он усмехнулся, а она продолжила:

— Но с тех пор я узнала вас лучше, и мы теперь с вами друзья, не так ли?

Друзья? Это вряд ли: для него она была не просто друг, а гораздо больше… Она ждала ответа, но он не мог сказать правду, поэтому мягко согласился:

— Да, миледи, мы с вами друзья.

Она подняла голову и улыбнулась, и лицо ее просияло.

— Джейми! — окликнул его старый Оуэн из дальнего стойла. — Мальчик мой, неужто ты? Я чуть в обморок не хлопнулся, когда сам сказал, что ты вернулся!

— Да, Оуэн, это я. — Тревельон переложил трость в левую руку, чтобы правой поздороваться со стариком. — А что там с моим парнем по имени Рид?

На лице старика появилась злорадная ухмылка.

— Послал его на дальнее пастбище. Поглядим, сумеет ли он изловить Дикарку Кейт: пусть испытает свою сноровку. Дикаркой-то ее кличут не просто так.

Тревельон не смог удержаться от смеха.

Старый Оуэн поступил на службу к отцу, когда Джеймс был еще ребенком. Теперь согбенный старик мучился от боли в пояснице и старых ранах, полученных тут же, в конюшне. Редко когда хороший конюх доживал до седых волос, не заработав травму-другую от удара копытом. Однако голубые глаза смотрели все так же проницательно из-под редких седых волос.

— А кто эта прекрасная дама? — спросил старик.

— Миледи, позвольте представить вам Оуэна Поули, лучшего конюха во всем Корнуолле, который посадил меня в седло и был моим первым учителем. Оуэн, а это леди Феба Баттен, которую я должен охранять по долгу службы.

— Рада с вами познакомиться, мистер Поули, — сказала Феба.

— Зовите меня Оуэн, миледи, тут все меня так зовут. И правильно: я так редко слышу собственную фамилию, что могу и не сообразить, кого кличут.

— Значит, Оуэн, — с улыбкой кивнула Феба.

— А этот юноша — Том Поули, — представил старик молодого парня. — Он, значится, приходится мне внучатным племянником, а лет через десять или около того станет хорошим конюхом. — Оуэн расхохотался, но совершенно беззлобно.

Молодой человек покраснел. Жилистый, как и его двоюродный дед, но в отличие от него еще не согбенный, откинув непослушную прядь со лба, он громко поздоровался:

— Миледи!

— Эй, Том, ты что орешь? Миледи не видит, но слышит очень хорошо, — проворчал Оуэн.

Переминаясь с ноги на ногу, Том пробормотал извинения.

— Значит, вы пришли посмотреть нашу королеву? — Оуэн кивком указал на стойло у себя за спиной, где стояла белоснежная кобылка, явно на сносях, и, опустив голову на дверь, с любопытством взирала на людей. — Вот она, наша Джиневра. Самолично купил ее прошлой осенью. Красотка, ничего не скажешь, и ожеребится не сегодня завтра, насколько я понимаю.

Джиневра тихо заржала, будто понимала, что говорят о ней.

— У нее такой красивый голос, — заметила Феба, но лицо ее было грустно.

Тревельон бросил взгляд на старика Оуэна, но и он почему-то опечалился.

— Не желаете ли ее погладить, миледи? Она ласковая, точно ягненок, даю слово.

— Если можно!

— Она прямо перед вами, — сказал Тревельон, снимая ее тонкие пальцы со своего рукава, потом положил их на морду лошади и убрал свою руку.

Феба погладила изящную голову и провела пальцами вниз, к мягкому бархатистому носу. Кобылка с интересом обнюхала ее ладонь, и девушка рассмеялась, оглянувшись на Тревельона.

— Она и вправду красавица!

— Это уж точно, миледи, — сказал старый Оуэн, сияя гордой улыбкой.

— Дайте ей морковки, — предложил Том, подавая Фебе овощ. — Очень уж она ее любит! Тревельон отошел в сторону, наблюдая, как Феба гладит лошадь и разговаривает с ней.

— Она редкая штучка, — заговорщицки прошептал Оуэн. — И красавица, и милашка. Тревельон замер.

— Она сестра герцога, я не ее поля ягода.

— Ага. — Оуэн покачнулся на каблуках. — Думается мне, насчет этого следовало бы сначала спросить у леди.

Феба обернулась в их сторону, и Тревельон мысленно проклял Оуэна с его всепроникающим шепотом.

Но она вроде бы не поняла, о чем они говорили, и попросила:

— Вы покажете мне и других лошадок, капитан Тревельон?

— Разумеется. — Он, хромая, поспешил подойти к ней, чтобы предложить руку.

Удерживая пальцами его рукав, Феба обратилась к конюхам:

— Спасибо, мистер Оуэн, что показали мне свою королеву. И вам, Том, спасибо за морковку.

— Всегда к вашим услугам, миледи, — жизнерадостно воскликнул старик, а Том стал красным, как свекла.

Тревельон повел Фебу к противоположному выходу из конюшни, откуда можно было попасть в небольшой загон, за которым открывалось поле, принадлежащее его отцу. Непосредственно в загоне никого не было, зато в дальнем конце возле плетня, огораживающего пастбище, паслись четыре лошади. Тоби трусил впереди и с важным видом облаивал невозмутимых с виду животных.

— Нам повезло, — сказал Тревельон. — На пастбище возле ограды аж четыре лошади: прямо как деревенские кумушки, которые собрались почесать языками.

Феба рассмеялась и спросила, пока они шли к изгороди:

— Ваша семья всегда разводила лошадей?

— Насколько помнится здешним старожилам, с незапамятных времен.

Она обернула к нему лицо. Легкий ветерок разрумянил щеки девушки, и ему нестерпимо захотелось ее поцеловать, еще раз испытать эту радость жизни.

— Однако вы предпочли сделаться армейским офицером. Почему?

Он отвернулся.

— В то время у меня почти не было выбора.

— Не понимаю…

— А вот и Бесс, — не пожелал он продолжать разговор, протягивая руку к старой кобыле. — Ей, должно быть, лет пятнадцать. Кажется, она меня помнит.

И в самом деле: кобылка любовно ухватила губами рукав его сюртука. Когда сам был молод и жил дома, Джеймс всегда приносил ей яблоки и морковь. На минуту воспоминания едва не накрыли его с головой. Как же много он потерял, сделав одну-единственную роковую ошибку, когда так жестоко подвел их всех!

— Которая из них? — спросила Феба, вырывая его из мрачной задумчивости.

Он взял ее руку и медленно вытянул вперед, чтобы кобыла видела их приближение.

— Это Бесс. Она почти целиком белая, с темными чулками. — Он ждал, пока Феба ощупает мягкие серые ноздри. — А дальше, рядом с ней, молодая кобылка, ростом пониже и совершенно белая. Не знаю ее кличку, но, если не ошибаюсь, она жеребая. — Он медленно протянул руку Фебы ко второй лошади, но та фыркнула и попятилась. — И, кажется, довольно норовистая.

— Что ж, этого следовало ожидать, — тихо сказала Феба. — Ведь мы для нее чужие.

— Действительно. — Тревельон протянул их сомкнутые руки к третьей кобыле, и та вытянула вперед шею — ей не терпелось их обнюхать.

Феба рассмеялась.

— Вот она не робкого десятка.

— Да уж, — сказал с улыбкой Джеймс, наблюдая, как Феба трогает лошадиный нос. — Это Присси. Когда я видел ее в прошлый раз, ей было два года, а теперь вот готовится произвести на свет жеребенка. У нее отличная прямая спина и сильные ноги.

— А последняя? — спросила Феба.

— Ее кличку тоже не знаю, но у нее выгнутая дугой шея и чудесная голова настоящей принцессы. — Он тихо рассмеялся. — Должно быть, лучшая подруга Присси, судя по тому, что та положила голову ей на шею.

— Как сестры, которые поверяют друг другу свои секреты, — заметила Феба.

— Гм… Она немного дичится, потому и держится на расстоянии от ограды. Но, может, если мы…

Он встал за спиной у Фебы и взял ее левую руку в свою. Их пальцы переплелись; протянув ее руку вперед, он медленно перевернул ее ладонью вверх, чуть покачивая в своей ладони, словно совершал подношение красавице кобыле. Они молчали. Каждый выдох щекотал ему грудь и живот, отражаясь от ее спины. Ее макушка приходилась ему как раз по подбородок. Правой рукой Тревельон опирался об ограду возле ее бедра. И пока они выжидали, Феба вдруг положила свою ладонь поверх его руки. Она была теплая и нежная — как напоминание о том, что леди не утруждала себя физическим трудом. Ведь она аристократка, а он из простонародья, черная кость, и между ними пропасть. Однако здесь, в этом тихом загоне, где слышались лишь звуки конских копыт в траве, они с Фебой были просто мужчина и женщина. Так просто!

И так сложно…

Наконец кобыла осмелилась: с любопытством вытянула шею, шумно обнюхала ладонь Фебы и позволила себя погладить.

— Благодарю, — прошептала девушка, и Джеймс сначала подумал было, что она разговаривает с белой лошадкой. Но она вдруг обернулась к нему.

— За что? — спросил он глухо.

— За то, что привели меня сюда. За то, что показали своих лошадей.

— Это лошади моего отца, не мои.

Но она покачала головой и улыбнулась.

— Здесь так хорошо! Нельзя ли нам прогуляться по вересковой пустоши? Мне никогда не приходилось бывать так далеко на западе, и я не видела вересковых болот.

Тревельон со вздохом взял ее руку, поворачиваясь назад к дому.

— На вересковой пустоши красиво, но земля — сплошь кочки. Как бы ногу не подвернуть.

— Но лошади же там пасутся. — Ее пухлые губы сложились в упрямую гримаску.

— Они привыкли, и у них четыре ноги, — возразил Тревельон. — Там небезопасно.

Он почувствовал, как ее пальцы сжали его руку.

— А что, если мне надоело думать о безопасности?

— Моя работа заключается…

Она резко остановилась, и ему тоже пришлось. Посмотрев на нее сверху вниз, он видел, как брови сошлись на переносице над незрячими глазами, как грустно опустились уголки рта.

— Отныне я не желаю быть объектом вашей работы и тем самым отменяю ваши обязательства меня охранять. И прежде, чем вы скажете, что вашим нанимателем является мой брат, позвольте напомнить, что вы больше на него не работаете. Вы больше не мой телохранитель; с того самого дня, как меня похитили. Вы делаете все это не ради каких-то обязательств, и мне надоело…

У него было единственное средство остановить этот словестный поток — накрыть ее рот своим.

Трость повалилась на землю, когда он рывком привлек девушку к себе, вынудив откинуть голову под напором его губ. Ее нежные губы раздвинулись, и в его груди пробудился первобытный инстинкт, когда язык ринулся в бархатные глубины ее рта. Он упивался вкусом ее губ, сокрушительно прижимал к себе, отчаянно желая повалить на землю и утолить желание плоти. Вот только ему хотелось получить больше, чем она могла дать ему прямо здесь.

И лишь когда она судорожно вздохнула между поцелуями, в знак покорности, он прошептал:

— Ну сколько можно меня соблазнять?

— Даже не думала, — прошептала она в ответ, чуть касаясь его губ своими влажными.

В наказание Тревельон слегка прикусил ее нижнюю губу.

— В самом деле?

— Да, потому что вы уже уступили.

Он со стоном отчаяния опять обнял ее, забываясь в ее нежности и упиваясь ее надеждой. И оторвался от нее лишь тогда, когда услышал тихое покашливание за спиной, а потом увидел, что на них пристально смотрит отец.

Феба была очень довольна собой, отправляясь вечером того же дня обедать с Агнес, а перед этим приняв ванну. Это мероприятие оказало ей двойную услугу: удалось наконец-то как следует вымыться и найти предлог спрятаться от глаз старого мистера Тревельона. Ей было стыдно: еще бы, целовалась с его сыном прямо на конюшенном дворе.

И пока она пряталась в источавшей ароматный пар ванне, лениво растирая коленки и постепенно приобретая цвет сливы, Бетти высушила и вычистила ее единственное платье. И если добавить к этому позаимствованную у Долли сорочку, то она обрела достаточно презентабельный вид, так что вовсю предвкушала возможность снова увидеться с Джеймсом, в компании Агнес и Тоби приближаясь к дверям столовой, пока не услышала крики. Опять!

— Неужели твой дедушка затевает ссору за каждой трапезой? — спросила она у Агнес, которая, как тут же выяснилось, была кладезем полезных сведений.

— За ним такого раньше не водилось, — вздохнула девочка. — А дядя Джеймс?

— Тоже не замечала. — Феба прислушалась. Кажется, они спорят из-за… соседа? Как странно. — У них очень похожие голоса, правда?

— Да, — с жаром подхватила Агнес. — Хоть бы они перестали! Маме это не нравится.

Феба даже не вспомнила про Долли и не подумала, как все это подействует на нее, и ей стало стыдно. Разумеется, из-за скандалов в доме бедная женщина будет волноваться. За этой мыслью явилась следующая: а кто, собственно, отец Агнес? Никто не упомянул о нем хотя бы словечком.

Послышался грохот, отчего Фебе пришлось вернуться к действительности, и она, принимая решение, воскликнула:

— Право же, мы должны их остановить!

Вместе с Агнес она решительно вошла в столовую.

Мужчины немедленно прекратили кричать, хотя, судя по тяжелому дыханию, успокаиваться не думали.

— Где твоя мама, Агнес? — спросила Феба.

— Уже сидит за столом.

Словно и в подтверждение ее слов в дальнем конце столовой раздалось жалобное бормотание, и Феба вскинула голову. Мужчинам должно быть стыдно, если они расстроили Долли. Правда, стыдно.

— Что же, давай сядем рядом с ней, хорошо?

Девочка потащила ее за собой. Джеймс, уже ожидавший со стулом наготове, объявил:

— Вы сидите между Долли и мной.

— Как мило, — едко заметила Феба, усаживаясь.

В ноги ей что-то ткнулось, и она поняла, что это Тоби тайком забрался под стол и пытается пристроить свою морду ей на колени!

— Чем нас угощают? — нарочито бодро спросила Феба и попыталась ощупать стол перед собой, но нашла только руку Долли справа. Рука была крупная и мягкая и немного дрожала. Феба ободряюще сжала ее палец.

— Ростбиф, — пророкотал голос мистера Тревельона, сидевшего во главе стола. — Тушеные овощи и хлеб, который испекла Долли.

— Я пеку хлеб, да, — сообщила тихим голосом соседка Фебы.

И только сейчас она догадалась, чем пахло от Долли, — дрожжами.

— Правда? Как интересно! А я никогда не пекла хлеб.

— Мама печет хлеб для всех нас, — вмешалась Агнес. — Она умеет.

— А еще маленькие пирожные, да, и пироги, — несмело добавила Долли. — Но больше хлеб.

— Пообещайте меня научить, — попросила Феба.

— А еще варить пиво, — сказал ей на ухо Джеймс. — Горький эль.

— Кто же предлагает девушке пиво? — раздраженно воскликнул мистер Тревельон. — Леди полагается пить вино.

— Я люблю пиво, — возразила Феба.

— Правда? — удивился Джеймс, но услышала это только она и так же тихо ответила:

— Ну… почти уверена, что люблю.

— Если ей не понравится пиво, отец, мы всегда можем предложить вина.

Мистер Тревельон буркнул:

— Точно ненормальный.

— Сегодня Джеймс показывал мне ваших лошадей, — сообщила Феба, обнаружив перед собой тарелку. — Такое это было удовольствие! Они очень красивые.

— Откуда вам знать? — резко спросил хозяин дома.

Феба услышала стук вилки о тарелку Джеймса и поняла — скажи она сейчас хоть слово, и поесть им уже не удастся.

— Потому что я это чувствую. Если я лишилась зрения, это не значит, что потеряла рассудок и все остальные чувства. — Она нащупала руку Джеймса, сжатую в кулак, и осторожно накрыла ладонью. — Интересно, мистер Тревельон, кто придумывал клички вашим лошадям. Джиневра! Весьма чудное имя.

— Это я, — раздался тоненький голосок Агнес.

Стараясь сохранять приветливое выражение лица, вопреки дурному настроению мистера Тревельона, как можно спокойнее Феба спросила:

— И скольким лошадкам ты дала имена?

— Почти всем. — Судя по голосу, Агнес немного успокоилась, когда заговорили на ее любимую тему. — Я даю прозвище жеребенку, когда он родится, а иногда новой лошади, которую покупают, но коня по прозвищу Октавиан называла не я. Красивое, правда?

Теперь Феба улыбнулась вполне искренне.

— А какие ты придумывала для них клички?

— Ну-у, во-первых, Джиневра — это вы уже знаете. Когда дедушка ее купил, у нее была кличка Известка. Ужасно! Потом были Чайка, Русалка, Жемчужинка и Волшебник Мерлин — этого месяц назад продали младшему сыну графа Маркема.

— Отвалил за него кучу денег, — заметил мистер Тревельон, явно довольный, впервые с того момента, как Феба вошла в столовую. — Мерлин был добрый конь.

— И кобылу дяди Джеймса тоже назвала я, — заявила Агнес, почему-то опять оробев. — Ту самую, что была у него в Лондоне.

Фиалка, вспомнила Феба. Рассказал ли Тревельон своей племяннице, что случилось с бедной лошадкой?

— А вы, мистер Тревельон, не против? — деликатно поинтересовалась Феба.

— Да ради бога, пусть придумывает. Почему нет? Когда я умру, все ей достанется.

Феба почувствовала, как Джеймс стиснул кулак.

— Ну а как же ваш…

— Джейми сбежал от нас, хотя был очень нужен здесь, — сурово отрезал Тревельон-старший.

— Отец, вы сами прекрасно знаете, почему мне пришлось уносить ноги, — тихо, убийственным тоном возразил Тревельон. — За мою голову была назначена награда. Вы сами мне это сказали.

— Разве я велел тебе исчезать на целых десять лет?

— Вы писали, что мне тут слишком опасно. Что Фэйр все еще ищет меня. — В отличие от отца Джеймс говорил тихо, стараясь держать себя в руках. — Я посылал вам все деньги, что удавалось заработать.

— Ты вернулся калекой! — Жестокими были слова старшего Тревельона, но в них явственно слышалась боль. — Какой мне прок от калеки? Отвечай, мальчишка!

Феба не сумела сдержаться и ахнула. Она-то знала, как страдает Тревельон из-за своей немощной ноги. Как мог отец…

Стул Джеймса шаркнул по полу — его отодвинули от стола.

— Прекратите меня так называть! Я уже лет десять как не мальчишка. — Он вскочил, его кулак выскользнул, и Феба услышала быстро удаляющиеся шаги.

Рядом захныкала Долли, а под столом к ее коленям прижался Тоби, дрожа всем своим телом.

Фебе хотелось броситься за ним следом, как однажды Тревельон — за ней, когда она, поссорившись с Максимусом, в гневе выскочила из столовой. Но то было в ее родном доме, который Феба знала в мельчайших подробностях — что внутри, что снаружи.

Здесь же все было чужое — она только пыталась изучить тропинки и расстояния. Не может она побежать за Джеймсом, не может спросить, отчего же, бога ради, за его голову была назначена награда, не может его успокоить, или поспорить с ним, или, может, заняться любовью, потому что она слепая.

И останется такой навсегда.

Глава 13

Незадолго до рассвета Тревельон распахнул дверь спальни Фебы и, подняв свечу над головой, подошел к постели и целую долгую минуту просто смотрел на спящую девушку. Ее каштановые волосы разметались по подушке, словно спутанная шелковая пряжа, пухлые губы приоткрылись, ладонь устроилась под щекой.

Казалось, ей лет двенадцать, не больше.

А он негодяй и распутник — что еще скажешь? Только нельзя больше отрицать ту силу притяжения, которой она его искушает, силу естественную, как дыхание.

Гореть ему в аду! Но еще хуже то, что Тревельон знал: их время в Корнуолле неизбежно подойдет к концу. Похитителя найдут, и Уэйкфилд потребует сестру к себе. Им придется вернуться в Лондон.

Найдет ли он в себе силы уйти от Фебы, когда это произойдет?

Джеймс покачал головой. Он что, забыл, зачем пришел?

— Феба, — позвал он громко и осторожно погладил розовую щечку. — Проснитесь!

Она пошевелилась, пробормотав что-то во сне. Незрячие глаза орехового цвета открылись и уставились прямо на пламя свечи.

— Джеймс?

— Там у Джиневры началось, вот я и подумал, что вам, возможно, это интересно.

— О-о! — Феба села на постели, даже не догадываясь, какое впечатление на него производят ее округлые груди. — Есть у меня время, чтобы одеться?

Он заставил себя оторвать от нее взгляд.

— Да. Я подожду в коридоре.

Выйдя в коридор, Тревельон прислонился к стене возле двери, прислушиваясь к доносившимся из-за двери звукам: шорох у одежды, неясным словам и — время от времени — тихим восклицаниям. В этом доме он родился и вырос и никогда не мог даже помыслить, что уедет отсюда, до того момента двенадцать лет назад, когда все разлетелось вдребезги. Странно! Какой была бы его жизнь, не соверши он той роковой ошибки? Вероятно, остался бы в Корнуолле, не пошел в драгуны и не усвоил науку командовать людьми.

И никогда бы не повстречал Фебу… Вот об этом он сожалеть не мог.

Через минуту дверь приоткрылась, и Феба выглянула в коридор.

— Джеймс?

— Я здесь. — Он отделился от стены и коснулся ее. — Цепляйтесь за эту — в левой руке у меня свеча.

Они медленно пошли по коридору, обшитому панелями темного дерева. Вот и лестница: никаких украшений, но старинное дерево натерто старательной Бетти до блеска. Из дома они вышли через дверь кухни, откуда было легче попасть в конюшни.

— Я слышу птицу, — сказала Феба, пока они пересекали двор.

— Рассвет уже близится. — Джеймс бросил взгляд на восток. — Горизонт уже розовеет.

— Да-а. — Запрокинув голову, Феба втянула носом воздух. — Я чувствую запах моря и вереска с пустоши. Как вам кажется, каким будет день?

— Думаю, чудесным, — ответил Джеймс, посмотрев на нее.

В конюшне стояла необычная тишина. Джиневра находилась в самом просторном стойле в дальнем конце, и за ней наблюдали пять человек, бросая взгляды поверх двери. Тревельон подвел Фебу к стойлу. При их приближении Агнес обернулась и поспешила навстречу, а потом шепотом сказала Фебе:

— Деда говорит, что шуметь нельзя, так будет для Джиневры лучше. Мне пришлось запереть бедного Тоби в комнате, чтобы не лаял.

Феба протянула руку девочке.

— Потом мы чем-нибудь угостим Тоби, хорошо?

Агнес кивнула и потянула Фебу за руку.

— Пошли, посмотрим… Ой! Прости…

Феба улыбнулась.

— Ничего страшного — ты будешь моими глазами.

Тревельон смотрел, как племянница ведет Фебу к дверце стойла. Ей удалось завоевать доверие Агнес, а вот его самого девочка по-прежнему дичилась, хотя он и писал ей регулярно с тех пор, как она научилась читать. Вздохнув, он последовал за ними. У самых перил стояли отец и Оуэн, позади маячили Рид и Том. Оуэн приходился отцу ровесником, но отец возвышался над стариком точно башня. Обычно отец надевал белый парик, но в столь ранний час его голова была непокрыта, и Тревельон отметил, что коротко стриженные отцовские волосы совсем побелели. Когда он уезжал в Лондон, они были лишь с проседью.

Оуэн поднял голову и подвинулся, уступая ему место возле перил. Кобыла лежала на свежей соломе. У нее шли схватки, бока лоснились от пота.

— Как идет дело? — спросил Тревельон.

— Уже скоро, — вынес вердикт Оуэн, который за свою жизнь принял несколько десятков жеребят. — Это у нее впервые, но она сильная, так что справится — я так думаю.

Агнес шепотом комментировала происходящее для Фебы, а та прижалась к перилам лицом, чтобы лучше слышать. Джеймс заметил, что отец искоса наблюдает за обеими, и вопросительно взглянул на Оуэна. Старик перевел взгляд на Фебу и утвердительно кивнул. Тревельон подошел к подопечной и предложил:

— Не хотите ее потрогать?

Она обернулась к нему.

— А можно?

— Думаю, ее это не потревожит. Она лежит у самой двери.

Тревельон взял девушку за руку, осторожно приоткрыл дверь стойла и протиснулся внутрь. Джиневра повела глазами в их сторону, но ей явно было не до людей — перед ней стояла задача поважнее.

Тревельон положил ее ладонь на раздутый лошадиный живот, и глаза у Фебы стали огромными, как блюдца.

— Я чувствую жеребенка… и ее схватки. О, она такая сильная! Такая красивая!

Вдруг Джиневра вскочила на ноги, и Тревельон едва успел оттащить Фебу назад.

— Она тужится изо всех сил. Вот-вот…

В этот момент, как извержение, пролетело что-то скользкое — и жеребенок появился на свет, мокрый и дрожащий.

— Ой! — воскликнула Феба, сжимая руки Тревельона. — Он здесь? И живой?

— Да и да, — ответил Джеймс, радуясь ее живому интересу. — Оуэн пошел взглянуть поближе.

— Это девочка! — крикнул Оуэн. — Красивая и здоровая! И как же вы ее назовете, мисс Агнес?

— Дайте подумать… — Девочка наморщила лоб, лихорадочно соображая. — Ласточка! Дедушка, это хорошее имя, правда?

— Красивое имя для красивой лошадки, — изрек старик.

— Какая она? — спросила Феба.

— Изящная, — сказал Тревельон, разглядывая новорожденную. — Колени слишком крупные для таких тонких ног, но потом все придет в норму. Она сейчас темно-серая, но когда подрастет, будет белой, как Джинерва.

Феба восхищенно вздохнула:

— Вот и чудесно.

Жеребенок тем временем неуклюже поднялся на ноги и, пошатываясь, заковылял к матери.

— Ну надо же! Только появился на свет — и сразу решил подкрепиться. Кстати, не пора ли и нам позавтракать?

— Умираю с голоду! — воскликнула Агнес. — И Тоби, должно быть, очень грустно.

— Тогда, девочка, нам лучше вернуться в дом, — громогласно произнес мистер Тревельон. Агнес взяла Фебу за руку, и обе направились в сторону дома.

Джеймс, хромая, немного отстал, и старик, пытаясь приноровиться к его небыстрому шагу, заметил:

— Она прекрасная женщина.

Тревельон бросил на него удивленный взгляд. До этой минуты отец не выказывал к Фебе ничего, кроме равнодушия и легкого презрения.

Старик поднял голову и, словно в ответ на его удивление, сказал:

— Что смотришь? Я же не идиот какой-нибудь, чтобы не заметить. Только что слепая, а так хорошая: ласковая с Агнес и Долли, любит лошадей, почтительная.

Тревельон ничего не сказал, только кашлянул, а старик добавил:

— Значит, поэтому она носит кольцо твоей матери?

Джеймс мысленно чертыхнулся: ну как он мог забыть попросить Фебу вернуть кольцо?

— Так было проще путешествовать: под видом семейной пары. Для этого и понадобилось обручальное кольцо.

— И что, другого не нашлось? Обязательно надо было брать именно это?

— Приобрести другое не было времени, — буркнул Тревельон, понимая, что оправдание весьма неубедительное. На самом же деле ему хотелось надеть на палец Фебы именно это кольцо, и чем чаще он видел его у нее на пальце, тем больше ему это нравилось.

— Твоя мать тоже была очень хорошей, — вдруг сказал старик.

От этих слов Джеймс буквально застыл.

— Твоя мать была слишком молода и беспечна, и для кого-то, возможно, могла стать хорошей женой, но только не для меня. — Старик остановился и посмотрел сыну в глаза — такие же ярко-голубые. — Вот и леди Феба тоже хорошая, но не для тебя.

Долгую минуту Джеймс смотрел на отца, понимая, что старик прав: так же думал и он сам.

— Я знаю.

Позже в то же утро Феба сидела на кухне, где восхитительно пахло мукой, дрожжами и чаем, и слушала, как Долли месит тесто для хлеба и вслух комментирует свои действия. Каждый раз она брала ком теста и с такой силой бросала на стол, что раздавался звонкий шлепок.

— Долли, зачем вы это делаете? — поинтересовалась Феба.

В Уэйкфилд-хаусе из трех кухарок одна занималась исключительно выпечкой, но у Фебы ни разу не возникало желания посетить кухню, и она понятия не имела, как пекут хлеб.

Долли что-то буркнула, а Бетти, которая деловито нарезала овощи, пояснила:

— После этого тесто лучше поднимается.

— Долли, — продолжила расспросы Феба, — Джеймс старше вас или младше?

— Я старше Джейми, — ответила та с гордостью. — Это мой брат. Он читает мне книги. Правда, не сейчас.

— Может, он опять будет вам читать, раз вернулся домой из Лондона, — предположила Феба.

— И письма, — прибавила Долли. — Они все целы.

— Письма?

— Все время писал, — вмешалась Бетти. — Аж из самого Лондона! И присылал подарочки, и для мисс Агнес тоже.

Как странно: все это время у Тревельона была своя жизнь, а она ничего не знала, ни разу даже не догадалась спросить. Но, в конце концов, почти у каждого человека имеются секреты — особенно если дело касается родственников.

— Феба! — с топотом ворвалась в кухню Агнес в сопровождении тяжело дышавшего Тоби. — Дядя Джейми велел вас привести!

— Прямо так и сказал: «привести»? — удивленно переспросила Феба. — Я что, заблудившееся животное?

Агнес смутилась и захихикала.

— Идемте!

— Ну, раз ты настаиваешь. — Феба быстро допила свой чай, кивнула Долли и Бетти и подала Агнес руку.

— Куда мы идем?

— Это сюрприз! — взволнованно воскликнула Агнес, и Тоби, который трусил рядом, словно в знак согласия, тявкнул.

За стенами дома Феба почувствовала, что день сегодня великолепный: солнце согревало лицо. Они шли конюшням, и она гадала, не хочет ли Агнес еще раз показать ей Ласточку, и, словно в подтверждение своих мыслей, услышала тихое ржание. Агнес тихо засмеялась.

— Что ты задумала? — спросила Феба.

— Я подумал, а не покататься ли нам верхом? — раздался голос Джеймса где-то неподалеку. — То есть спокойно прогуляться, без преследователей, которые наступают на пятки. Вам придется сесть на лошадь вместе со мной. Подходит?

— О да! — воскликнула Феба в предвкушении удовольствия: мало того что покатается верхом, так еще и в объятиях Джеймса!

Тревельон взял ее за руку.

— Это Риган. Оуэн подержит узду, пока мы будем садиться.

— У нее отличный аллюр, у нашей Риган, — сообщил старик.

— Это одна из самых крупных и выносливых лошадей, — добавил Тревельон. — Так что можно не переживать. А вот и ступенька.

Нащупав ступеньку рукой, Феба, утвердив ногу в стремени, забралась в седло. Лошадь мотнула головой и попятилась, но девушка потрепала ее по шее, а потом почувствовала, как в седло позади нее сел Джеймс.

— Я держу ее, Оуэн. Спасибо.

И они тронулись. Обвив руками талию Фебы, Джеймс пустил лошадь шагом. Как это было чудесно: свежий воздух, лошадь, теплые сильные объятия Тревельона.

— Куда мы поедем?

— Куда угодно, но я знаю одно место, которое вам наверняка понравится.

— Тогда выбор за вами. — Феба чуть откинула голову назад, стараясь коснуться его шеи, и втянула носом воздух, с радостью ощущая запах лошади и аромат сандала и бергамота.

Сначала она просто наслаждалась прогулкой и свежим воздухом, но потом вспомнила, что хотела кое о чем его расспросить.

В кои-то веки он казался довольным и умиротворенным, и Феба даже подумала: «А стоит ли ворошить прошлое?» Однако оно не давало ей покоя. Если не сейчас, то когда?

— Джеймс, вы вчера вскользь упомянули, что за вашу голову была назначена награда, поэтому вам было опасно оставаться в Корнуолле. Не расскажете почему?

Его рука словно окаменела, и она это почувствовала.

— Вы действительно хотите знать?

— Да! — Она обернулась в кольце его рук, словно хотела посмотреть в глаза. — Какая-то тайна, гнев, боль стоят между вами и вашим отцом. Неужели не понятно, почему мне хочется узнать, что так изменило вашу жизнь?

— Господи, Феба, ведь изменило-то не в лучшую сторону — как раз наоборот!

Она вздохнула, собираясь с силами.

— И даже если так.

Тревельон вздохнул.

— Что ж, ладно… Я избил до полусмерти сына местного мирового судьи Джеффри Фэйра, и он потребовал, чтобы меня наказали. По настоянию отца я бежал из Корнуолла, а потом завербовался в драгуны.

Феба нахмурила брови, размышляя.

— Но из-за чего произошла драка?

— Я был очень зол на Фэйра, — ответил Тревельон после паузы.

Он не пожелал сказать правду, и это ее взбесило.

— Я вам не верю! Вы бы не стали бить человека без веской причины! Даже в молодости!

— Напрасно вы так обо мне думаете, миледи: не очень-то я и благороден.

Ее начинало злить это его «миледи» вместо просто «Феба», но внезапно ее поразила новая мысль.

— И лорд Фэйр преследует вас и по сей день?

— Несомненно.

— Тогда мы должны немедленно уехать! — воскликнула Феба. — Джеймс, нам не следовало сюда приезжать, если вам здесь опасно!

— Опасность мне не грозит! — возразил Джеймс. — Фэйр и не догадывается, что я здесь.

— А если узнает?

— Откуда? Более безопасного для вас места просто не найти. Мы почти на краю света — на краю Англии точно.

Ей захотелось схватить его и хорошенько встряхнуть. О чем он думал? Что будет, если его арестуют? Каково придется Агнес, Долли и мистеру Тревельону? Ей невыносимо было думать, на какие жертвы ему приходится идти, чтобы ее защитить.

Но если уж Тревельон принял решение, отговорить его было делом почти безнадежным. Может, он образумится, если она сумеет заручиться помощью мистера Тревельона или даже Агнес?

— Давайте не будем спорить, — заключил Джеймс. — Хотите, поскачем галопом?

Ее сердце подскочило.

— А можно?

Вместо ответа он крепче прижал ее к своей груди, чуть наклонился вперед и дал лошади шпоры.

Феба вскрикнула, когда ветер ударил ей в лицо. Под ней ходили ходуном мускулы лошади, за спиной — крепкая грудь Тревельона. Ей казалось, что она вырвалась на свободу. Вот это жизнь!

Когда Тревельон натянул поводья, понукая Риган перейти на легкий галоп, а затем снова на рысь, Феба поняла, что слышит рокот морских волн.

— Где мы?

Ее сердце громко стучало — она еще не отошла от скачки.

— На пляже, — сказал он ей на ухо. — Мне показалось, что вам захочется походить по песку.

— Наверное, раньше вы часто приезжали сюда? — спросила Феба, когда лошадь начала спуск с холма. — Как, должно быть, тут красиво!

— Красиво, — просто согласился Джеймс. — И мальчиком я действительно часто бывал здесь. Говорят, по вечерам тут можно увидеть русалку, которая плещется в волнах.

— И что, вам доводилось видеть?

— Нет, но уверяю вас: я смотрел во все глаза, — а если что и видел в волнах, так разве что контрабандистов, которые везли французский коньяк.

— Контрабандистов?

Тревельон усмехнулся.

— В здешних краях их немало. Получи мой драгунский полк назначение сюда, в Корнуолл, и мне пришлось бы торчать здесь по ночам во время прилива.

Риган ступила копытами на ровную поверхность, и Феба услышала шум прилива и почувствовала запах моря. Ей не случалось бывать на морском берегу со времен далекого детства, с тех пор, как она перестала видеть.

— Нельзя ли остановиться здесь?

Тревельон остановил лошадь, спешился и Феба почувствовала его руки на своей талии.

— Пойдемте.

Она скользнула в его объятия, на минуту он задержал ее на весу, и она чувствовала тепло его жесткой и сильной груди. С моря дул ветерок, и она ощущала его запах: соленой воды, рыбы и неукротимой стихии.

— Здесь песок, — сказал Тревельон ей на ухо. — Может, хотите снять туфли и походить босиком?

— Да, было бы здорово, — прошептала Феба, не понимая, отчего не решается говорить громче и почему немного дрожит.

Тревельон подвел ее к валуну, и она села, чтобы сбросить туфли и снять чулки, потом приподняв юбки, осторожно потрогала песок пальцами. Здесь он был прохладным и сухим — должно быть, валун был в тени. Феба встала, придерживая юбки.

— Можно зайти в воду?

— Да, волны сегодня невысокие, — послышался его голос совсем рядом. — Хотите взять меня за руку?

— Нет. — Феба повернула голову в его сторону, надеясь, что он поймет. — Только скажите, куда идти, или идите рядом со мной.

— Лучше пойду рядом.

— Вы тоже босиком? — спросила она с любопытством.

Он держался скованно и, как всегда, официально, особенно с ней.

— Разумеется, — почему-то рассмеялся Джеймс. Развеселился, как мальчишка! — На пляже это обязательно. Идемте, нам туда.

Она и пошла, наслаждаясь ощущением песка под ступнями и ветра, который прибивал юбку к ногам. Они вышли на самый берег. Плеск волн стал громче — и Феба услышала также грозный рокот прибоя. Песок здесь был мокрый, теплый и мягкий. Странное ощущение, но какое же приятное!

А потом ее по ногам хлестнула волна, прохладная и внезапная, и от неожиданности Феба вскрикнула, на минуту встала как вкопанная, чувствуя, как вода омывает лодыжки, и тут же отступает, увлекая за собой песок, забившийся между пальцами.

Она сделала шаг вперед, вода накрыла ее ступни, пальцы погрузились в песок, внезапно сделавшийся текучим, а затем волна снова отступила, оставив ощущение холода и влаги.

Феба громко рассмеялась, задыхаясь от радости. Солнце грело спину, Тревельон был рядом. Она запрокинула голову, глубоко погрузив в песок пальцы босых ног. Волны ласкали, как прикосновение нежных рук, теплые, живые и почти родные, дарили ощущение вечности.

Должно быть, со стороны она могла показаться умалишенной, ну и пусть: ей было совершенно все равно.

И за все это время Тревельон не произнес ни слова: просто стоял рядом, на случай если ей понадобится помощь, — а Фебе казалось, что она могла бы воспарить над землей. Много лет она не знала такого ощущения свободы.

Тревельон наблюдал за встречей Фебы с морем: волны плескались у ее ног, и девушка смеялась, подняв юбки к самым коленям, а лицо — к солнцу. Жаль, он не может запечатлеть эту сцену на бумаге! Что ж, зато оно навеки останется в его памяти.

Где-то, в какой-то роковой момент он пересек мост, который за его спиной обратился в прах. Пути назад не было. Леди Феба Баттен теперь самое дорогое, что есть у него в жизни: дороже, чем семья, дороже, чем честь.

И дороже, чем свобода, если на то пошло. Он готов был на все — лишь бы доставить ей радость.

Осознание этого факта принесло своего рода облегчение. Разум его мог протестовать сколько угодно, приводя избитые доводы: что он слишком стар для нее, такой молодой, что они принадлежат к разным классам общества, — но какое все это имеет значение? Сердце одержало сокрушительную победу над разумом, совершив некий переворот со всем его существом. И с этим ничего не поделаешь. Он полюбил Фебу Баттен, окончательно и бесповоротно.

Девушка вдруг обернулась, словно услышала разговор, который он мысленно вел сам с собой.

— Тут на пляже есть ракушки?

— Иногда попадаются. — Нагнувшись, Тревельон поднял несколько небольших раковин и подошел к ней. — Дайте руку.

Она повиновалась, глядя в пустоту незрячими глазами, на губах ее играла слабая улыбка. Ветер разрумянил ей щеки, выдернул несколько прядей из прически, и Тревельон осознал, что не видел в жизни ничего прекраснее.

Он взял руку Фебы и положил раковины ей на ладонь, как подношение богине.

Бросив юбки, она принялась ощупывать раковины пальцами.

— Опишите мне их.

Он подставил ладонь под руку, державшую ракушки, и стал водить по ним ее любопытными пальчиками.

— Вот эта, — Джеймс коснулся ее указательным пальцем маленькой гладкой раковины, — темно-синяя снаружи и бледно-голубая внутри. Эта, — он направил ее палец на ребристую поверхность открытой раковины гребешка, — нежно-розовая.

Такого же оттенка, что и ее разрумянившиеся щеки, хотя вслух он этого не сказал.

Она подняла голову, словно взглянула ему в лицо. Ветер бросил ей выбившуюся прядь поперек сочного рта, и она улыбнулась — именно ему. Тревельону захотелось задержать эту улыбку, навеки сохранить в своем сердце, но вместо того он хрипло сказал:

— Бетти собрала нам корзинку для пикника.

Феба просияла.

— Вот и чудесно!

— Пойдемте.

Взяв за руку, свободную от ракушек, он повел ее вверх по пляжу, туда, где Риган щипала скудную травку, отстегнул от седла корзину и старое одеяло. Отыскав местечко, где песок был сухим, он расстелил одеяло, и Феба села, а потом воскликнула:

— Ой, я намочила юбки!

Он взглянул на мокрые юбки, закрывавшие ее босые ноги, и посоветовал:

— Закатайте их наверх. Тут некому смотреть, кроме Риган, но я сомневаюсь, что ей будет интересно.

— А если кто-нибудь придет?

Тревельон пожал плечами.

— Зачем кому-то сюда приходить? Разве что на пикник.

Улыбнувшись, Феба подняла юбки, обнажив ноги по колено.

Оторвав взгляд от этого восхитительного зрелища, Тревельон открыл корзинку.

— Бетти положила нам хлеба, сыру, несколько яблок и бутылку вина. — Он поднял голову. — Понимаю, вы разочарованы — ведь здесь нет пива!

— Не говорите глупости. — Феба протянула ему раковины. — Можете положить их куда-нибудь в надежное место?

Усмехнувшись, Тревельон стал упаковывать обыкновенные ракушки так тщательно, словно это были жемчужины, потом налил в фаянсовую кружку вина, гадая, доводилось ли ей когда-нибудь пить из столь грубой посудины. Но Феба, похоже, не возражала, попивая вино и аккуратно откусывая от ломтика сыра, который он ей дал.

Внезапно она повернулась к нему, и лицо ее было необыкновенно серьезным.

— Скажите, Долли всегда была такой?

— Слабоумной, хотите сказать? — Его слова были суровыми, но тон голоса — совсем другим. — Да, или, во всяком случае, мне так сказали. У нашей матери были трудные роды, и сначала все думали, что девочка умрет, но она выжила и росла очень болезненной. — Тревельон отломил кусок хлеба, но, похоже, не знал, что с ним делать. — У нее любящее сердце, вы это знаете. Всюду ходила за мной по пятам, когда мы были еще детьми. И хотя я младше ее на четыре года, была на моем попечении, сколько себя помню.

— Что вы хотите сказать?

— Ну… — Он положил кусочек хлеба в рот и прожевал, прежде чем ответить. — Как вы знаете, наша мать умерла, когда мне было четыре, так что у нас остался только отец. Ему нужно было заниматься лошадьми. Конечно, у нас были слуги: Бетти поступила к нам, когда мне исполнилось десять или около того — но отец приказал мне присматривать за Долли, чтобы она себе как-нибудь не навредила — не сунулась в огонь, например, или не заблудилась на пустоши. Ну, всякое такое.

Брови Фебы сошлись на переносице.

— Но это же большая ответственность для ребенка!

Тревельон пожал плечами, хотя Феба не могла этого видеть, и горько усмехнулся.

— Отец мне доверял. Кто-то же должен был присматривать за Долли, пока он занят. А потом мы оба стали взрослыми, и мне полагалось беречь ее от беды иного рода.

Феба в недоумении нахмурилась.

— Иного рода?

Джеймс догадался.

— А-а, вы же не знаете. Долли очень хорошенькая, несмотря на… обстоятельства. У нее темные волосы — теперь уже седеющие, конечно же — и отцовские голубые глаза. В юности… — Он резко вздохнул, припоминая тот день: страшную тревогу за Долли, как нашел ее наконец. Волосы и одежда в беспорядке. Замешательство на милом детском лице. Свою ярость — и стыд, когда пришлось рассказать отцу. — В общем, я не оправдал доверие, и все это закончилось… так как закончилось.

— Так… так появилась на свет Агнес?

— Да. И простите: мне не следовало рассказывать о таких ужасах.

Она вскинула подбородок.

— Да нет, что вы: извиняться следовало бы мне, ведь это я заставила вас вспоминать.

На это он ничего не ответил.

— Расскажите, как выглядит Агнес.

— Хорошенькая. Темноволосая, как ее мать, как все Тревельоны, только глаза не наши. У Агнес они зеленые. — Тревельон раздраженно швырнул хлебную корку в стаю чаек, что крутились неподалеку.

— А у вас глаза не зеленые, правда? — Феба придвинулась ближе. — Они голубые.

Джеймс замер, увидев, как она наклоняется к нему.

— Да. Откуда вы знаете?

— Гера и Артемида описали мне вас, — призналась Феба, и лукавая улыбка заиграла на ее губах. — Мне было любопытно, вот я и спросила.

Тревельон растерянно заморгал, воображая, каким он мог предстать в описании леди Геры и герцогини. Интересно, когда Феба могла заинтересоваться его внешностью?

Теперь она сидела перед ним на коленях с протянутой рукой, ожидая, когда коснется его щеки.

Прикосновение ее пальцев было легким, как взмах крыльев бабочки. Указательный палец коснулся переносицы, и потом проследовал вниз, к губам, и медленно обвел их контур.

Они оба не осмеливались дышать.

— Высокие скулы, прямой нос, крупный рот с четко очерченными губами, — прошептала, наконец, Феба, наклоняясь вперед.

Она не для него — так сказал отец, и он признал его правоту.

Но в этот момент Тревельон знал только одно: ему плевать, что он не сможет быть с ней всегда. Сейчас она с ним — и это главное. А потом, когда она отвернется от него, он будет лелеять в памяти это драгоценное воспоминание.

Больше не мучаясь угрызениями совести, он склонился и поцеловал ее.

Глава 14

Феба вздрогнула, почувствовав прикосновение его губ. Он был настроен так решительно! Без малейшего колебания схватил ее в объятия, и она поняла: что-то изменилось. На этот раз он не остановится.

При этой мысли Феба невольно вздрогнула.

Над головой кричали чайки. Волны продолжали разбиваться о берег, и она чувствовала соль — на его и своих губах. Она гладила пальцами его лицо, касаясь так, словно хотела запомнить каждую клеточку этого мужчины в самый мозг своих костей, ладонями трогала зачесанные назад волосы и ощущала бархат его языка у себя во рту.

Оторвавшись от его губ, она судорожно вздохнула и попросила:

— Распустите волосы. Дайте мне их потрогать.

Его руки пришли в движение, мускулы напряглись, зашуршала одежда — это он снял сюртук, а затем и жилет, прежде чем поднять руки и заняться волосами. Она повторила движение его рук и ощутила, как рассыпаются его волосы. Обычно он заплетал их в тугую косу, поэтому сейчас волосы под ее пальцами ложились волнами. Феба поднесла прядь к лицу, поглаживая, а он тем временем поцеловал ее в висок, пробежал губами вниз по щеке, приподнял ее подбородок и поцеловал в шею.

И опять по телу пробежала дрожь предвкушения.

— Вам холодно? — спросил он хриплым голосом.

— Нет, — прошептала Феба. — Нисколько.

Разве могла она признаться, что его прикосновения едва не сводят ее с ума, хотя он добрался только до шеи? Но Тревельон, кажется, все знал сам. Мрачно усмехнувшись, он потянул кружевную косынку, заправленную в край корсажа и тонкая ткань скользнула по напрягшимся соскам, как мимолетная ласка.

А он нагнулся и припал губами — влажными, жаркими — к ее ключице.

Ахнув, Феба вцепилась в его волосы, пытаясь удержать равновесие, потому что мир вокруг нее закружился.

— Дайте мне знать, когда остановиться, — прошептал Джеймс, целуя ее в уголок рта.

Она облизнула губы, и он прикусил кончик ее языка, отчего она снова ахнула.

— Я не… — Она проглотила комок в горле. — Я не хочу, чтобы вы останавливались.

— Значит, не буду.

Теперь его пальцы занялись корсажем, ловко распуская шнуровку.

— Поднимите руки. — Он не просил — повелевал, и Феба подчинилась, давая ему возможность снять с нее корсаж, а потом и корсет.

Вдруг он остановился. Феба ждала, судорожно втягивая и выдыхая воздух, а потом спросила:

— Что-то не так?

Он еле слышно простонал, почти беззвучно.

— Вы знаете, что творилось со мной каждый вечер, когда на вас оставалась только сорочка?

Его пальцы прошлись по вырезу сорочки, очень простой, совсем не такой изысканной, как те, что она обычно носила. Вырез был отделан простым декоративным стежком, никаких кружев или вышивки. Но Фебе казалось, что на ней сплошь шелк да золотое шитье, — с таким благоговением скользили по ней пальцы Джеймса. Кожа ее стала чувствительной, груди отяжелели, низ живота ныл.

— А вам известно, что я вижу ваши соски? — спросил он почему-то сердито.

Но Феба знала: вовсе не гнев он сейчас испытывает, — поэтому ответила смело, точно падшая девица из Ковент-Гардена:

— Конечно, знаю — как не знать.

Он фыркнул — наверное, это означало смех.

— Они идеальной формы, аппетитные, с темно-розовыми сосками, которые встают торчком каждый раз, когда я на них смотрю, вроде как жаждут моего внимания, моих рук и губ. Вот как сейчас.

Она едва сдержала стон, а он взял в ладони ее груди, не касаясь сосков.

— Вы этого хотите, Феба? Чтобы я целовал их до тех пор, пока вы не закричите?

О господи!..

— Д-да, — даже не выдавила она, а скорее пропищала, но ей было все равно, потому что он сделал именно то, о чем говорил: нагнулся к ее груди и взял сосок жаждущими горячими губами — прямо через тонкую ткань сорочки.

Ощущение было ошеломительным — никогда не испытывала она ничего подобного! Томительная сладость сокрушала ее, едва не причиняя боль. Она хватала ртом воздух, и Джеймс обнял ее, не давая упасть, хотя сам же и сводил с ума: покусывал, посасывал, втягивал в рот. Поласкав одну грудь, он прильнул к другой, уделяя ей не меньше внимания. Перед ее сорочки намок, да еще ветер облепил ткань на сосках, вынуждая ее прижиматься к нему сильнее.

Джеймс потянул ленту, удерживавшую сорочку, и, развязав узел, стянул ее вниз, обнажив груди. Теперь она была голая по пояс.

— Какая сладкая, — прошептал Джеймс, проложив дорожку поцелуев у нее между грудями, совсем не там, где ей бы хотелось. — И какая красивая.

Похоже, он решил свести ее с ума!

— Умоляю! — воскликнула Феба — возможно, слишком требовательно, благовоспитанной леди так не пристало. — Джеймс!

— Что такое, миледи? — спросил он невинным тоном, словно не понимал, о чем речь. — Что не так?

— Вы знаете.

Он погладил пальцами контуры грудей, избегая прикасаться к соскам.

— Вот этого вы хотите?

— Н-нет, не только! — в нетерпении воскликнула Феба.

— Да? — прошептал Джеймс ей на ухо, и от его жаркого дыхания ее бросило в дрожь. — Скажите же мне, Феба! Скажите, чего вы от меня ждете?

— О-о, прошу вас, — простонала она. — Пожалуйста, дотроньтесь до меня!

— Как? Скажите как. — Он уже не просил — приказывал.

— Губами, — прошептала Феба. — Поцелуйте мои соски.

Джеймса не нужно было уговаривать: он тут же повиновался, захватив сосок в жаркую глубину своего рта. Насколько лучше стало сейчас, когда не мешала сорочка! Его язык прикасался к обнаженной коже, дразнил, возбуждал, отчего она не в силах усидеть на месте, принялась беспокойно ерзать.

— Какие они красивые, — шептал Джеймс, — и какие чувствительные, влажные от моих поцелуев. Я мог бы целый день предаваться этому занятию. Держать вас в объятиях и целовать ваши груди.

Она выгнула спину дугой, предлагая ему себя, и услышала, как он вполголоса выругался: ведь это он дразнил и соблазнял ее! Значит, не так уж он владеет собой, как пытается ей показать.

При этой мысли Феба улыбнулась, загадочно и лукаво, и тоже дала волю рукам: обхватив его голову, принялась перебирать опять волосы, — а он тем временем опять занялся ноющими сосками. Она ухватилась за его рубашку в безмолвной просьбе, и он ее понял: через мгновение его грудь тоже была обнажена. Какую радость доставило ей его обнаженное тело! Феба положила ладони ему на грудь, медленными круговыми движениями добралась до сильной шеи, потом спустилась к тугим мускулистым плечам и вернулась к поросшей волосами груди, которую так любила гладить. Она упивалась гладкостью и упругостью его кожи, трогала соски, дразнила большими пальцами.

А его язык продолжал творить чудеса с ее сосками. Неожиданно Феба подумала, не повторить ли ей его движения. Понравится ли это ему так, как нравится ей? Ее голова невольно клонилась назад, открывая шею, — пусть видит, как она беззащитна перед ним, перед его силой и обаянием, его чарами, увлекающими в грехопадение.

— Джеймс, — простонала Феба, обнимая его за талию и привлекая к себе. — Я хочу… хочу…

— Чего именно? Скажите, и любое ваше желание будет исполнено.

— Снимите все это! — храбро приказала Феба, дергая его за брюки. — Позвольте почувствовать вас целиком.

Ей должно было бы быть стыдно за такое распутство: требовать от мужчины раздеться догола, чтобы насладиться его телом, — но… не было даже намека на стыд. Пусть он только позволит — она готова общупать его с головы до пят, узнать наконец, что такое мужчина…

Джеймс отодвинулся от нее, и она пожалела — боже, в который уже раз! — что не может наблюдать за его действиями: как расстегивает брюки и стягивает с бедер, как выглядит в этих нижних штанишках (или как они называются?) в обтяжку, а потом и без них…

Она могла бы отдать свою правую руку, лишь бы увидеть Джеймса Тревельона обнаженным, при свете солнца! Хотя бы одним глазком, на единый миг, который она могла бы лелеять в памяти всю оставшуюся жизнь.

Но увы, это невозможно… Поэтому, когда Джеймс вернулся к ней — с теплой гладкой кожей, запахом моря и неба, ароматом бергамота и сандала — ей пришлось призвать на помощь всю свою волю, чтобы не вцепиться в него жаждущими руками.

— Можно мне… — Феба сглотнула комок в горле. Во рту пересохло. — Можно мне вас потрогать?

— Я к вашим услугам, — прошептал он ей прямо в раскрытые губы.

И Феба протянула к нему руки. Волоски на его ногах, стройные бедра, мускулистые ягодицы, поросль жестких волос…

Фебе почему-то стало смешно. Может, это нервное? У нее никогда не было мужчины, никто не пытался бедром раздвинуть ей ноги, а потом заняться с ней любовью.

— Снимите с меня юбки, — попросила она неожиданно, навалившись на его широкую грудь. — Я хочу чувствовать вас всем телом.

И вдруг она осталась одна, ибо слепота означает страшную пустоту. Ты можешь слышать звуки, чувствовать, когда что-то тебя касается, а без прикосновений — это все равно что повиснуть в пустоте.

Слава богу, одиночество продолжалось недолго: она опять оказалась в объятиях сильных рук, с ней Джеймс.

Он помогал ей, а она извивалась, ахала и даже чертыхалась, освобождаясь от юбок, а потом, обнаженная, как и он, легла на грубое одеяло на песке под солнцем Корнуолла. Джеймс чуть придавил ее своей тяжестью: могучий, властный, — но ей было приятно. И вообще все чудесно: только они вдвоем, чайки да кобыла Риган, щипавшая травку где-то поблизости.

— Войдите же в меня! — воскликнула Феба, теряя терпение. — Пусть это наконец произойдет. Сейчас. Хочу почувствовать вас внутри.

Он тихо рассмеялся, просовывая руку между их телами, и тут она ощутила его мужскую плоть: твердый и толстый, гораздо больше, чем она предполагала. К ее удивлению, ему пришлось взять его в руку, чтобы поместить между ее влажными складками, и он начал толкаться, нажимать, но у нее, похоже, там было слишком узко. Феба ощутила нараставшую боль и испугалась, что Джеймс может остановиться. Вдруг он передумает, решит, что не подходит ей? Но нет, он нажал сильнее, ее пронзила острая боль, а потом… потом он проник внутрь.

Она вскрикнула, хватая ртом воздух. Как странно! Он был с ней едва ли не груб: никакой осторожности, нежности, благоговения — прямо как у животных спаривание.

Он слегка сдал назад, что-то проворчав себе под нос, и она почувствовала запах пота и возбужденной плоти, но тут он буквально ворвался в нее, соединяясь с ней, двигаясь внутри ее. Она сжимала руками его ягодицы, которые ходили ходуном, чувствовала движение его тела, и томилась по чему-то такому… чего не знала, но очень хотела.

Повернув голову, он впился в ее губы, проник в рот языком. Она чувствовала аромат вина, которое они только что пили, и его желание. Она выгнула спину дугой, не понимая, что надо делать: двигаться с ним вместе или лежать спокойно, — и пошире раздвинула ноги, чтобы ему было удобнее. Он входил в нее медленно и уверенно глубоко, и неотвратимость этого ритма сводила ее с ума, обещая… что?

— Умоляю, — рыдала Феба. — Умоляю…

О чем она просит его? Чего ждет? Бог весть…

Его тело было скользким от пота, поросшая щетиной щека терлась о ее щеку, и вдруг она почувствовала, как его тело пронзила дрожь, он застонал, замер и обмяк… Она же задыхалась, судорожно шаря по его спине. И вдруг он вышел из нее, перекатился на бок. «Неужели это все?» — подумала Феба. Между ног у нее струилась горячая влага.

А потом он положил ладонь ей на живот, такую большую и теплую, и поцеловал в губы. Это было очень нежное прикосновение его губ, ласка языка… Она беспокойно ерзала, ноги не находили покоя. Она жаждала испытать то, что уже испытывала, когда была с ним в постели в гостинице, тот ослепительный взрыв.

И он как будто понял ее желание. Рука его двинулась вниз, к пушистому холмику, палец пробрался между складками к скользкому напряженному бугорку.

Феба расслабилась и полностью отдалась ощущениям.

Его сильные пальцы трогали ее в самом сокровенном местечке, поглаживая, нажимая и лаская. Джеймс завладел ее ртом, и теперь пальцы и язык двигались в одном ритме, пока Фебе не показалось, что она сейчас взорвется.

И взрыв действительно случился.

Он сокрушил ее, как разбивающаяся о берег волна. А потом волна схлынула, и унесла с собой все, что Феба когда-либо таила в себе. В этот миг она принадлежала Джеймсу, целиком и полностью, однако пришло осознание, что и он принадлежит ей.

Эва Динвуди, рассматривая белую голубку, которую преподнес ей Валентайн, думала, что из всех его бесполезных и весьма экстравагантных даров этот был, пожалуй, самым бесполезным. Голубка даже петь не умела.

— Вам следует как-то ее назвать, — подсказал стоявший в дверях Жан-Мари.

— Если у нее будет имя, то я не смогу отдать ее Тесс, чтобы зажарила на ужин, — кисло возразила Эва.

— Вы все равно не позволите отправить ее на кухню, — заметил великан.

«И, вероятно, он прав», — подумала Эва, а голубка, продолжая ворковать, склевала зернышко со дна клетки.

— А следовало бы, право же, хотя бы просто для того, чтобы его проучить.

— Ему безразлично, что с ней будет, — мягко заметил Жан-Мари. — И вы прекрасно это знаете.

И опять он прав: Валентайну Нейпиру, герцогу Монтгомери, было на все и всех плевать. Возможно, действительно, и на нее тоже, хотя этого Эва не могла сказать с уверенностью. Чем еще объяснить, что из-за него она оказалась замешанной в деле, которое сразу показалось ей подозрительным, если не сказать — гнусным? Он еще и врал, когда она подступилась к нему с упреками, казался прямо-таки воплощением честности, когда сидел у камина, угощал ее турецкими сладостями и уверял, что вообще не понимает, в чем дело.

Эва усмехнулась: чего еще можно ожидать от Монтгомери?

В дверь постучали. Жан-Мари вопросительно поднял бровь, но она лишь пожала плечами.

Ее верный охранник и друг, храня на лице выражение, достойное настоящего дворецкого, сообщил:

— Мистер Малколм Маклиш желает засвидетельствовать вам свое почтение, мадам. Неожиданно.

— Пригласи его.

Войдя в гостиную, мистер Маклиш заметно нервничал, несмотря на беззаботную улыбку, которая стоила ему многих усилий. На нем был светло-коричневый костюм, в руке он мял черную треуголку.

— Благодарю, мисс Динвуди, что согласились меня принять!

Эва кивнула и указала на один из обитых розовым шелком стульев.

— Не за что, мистер Маклиш. Приятно скоротать время до вечера в компании. Прошу вас, присаживайтесь.

Маклиш примостился на самом краешке и бросил настороженный взгляд на Жана-Мари, который занял свой пост у входа гостиной.

— Я подумал… гм. Знаете, я хотел бы с вами поговорить.

Эва доброжелательно улыбнулась, а Маклиш кашлянул и добавил:

— С глазу на глаз.

Эва задумалась. Обычно она старалась не оставаться наедине с мужчинами — за исключением герцога и Жана-Мари, — но тут взыграло любопытство.

Она кивнула своему стражу, и тот, ни слова не говоря, вышел из гостиной, плотно закрыв за собой дверь, но Эва знала, что волноваться не стоит: он никуда не ушел: стоит за дверью и, если что, быстро придет на помощь.

— Итак, слушаю вас.

— Это насчет герцога Монтгомери, — выпалил гость. — Кажется, у вас с ним особые отношения.

Эва невозмутимо смотрела на него, не опровергая и не подтверждая этого заявления, и, похоже, ее молчание вывело его из равновесия.

— То есть я хочу сказать: я надеюсь, что вы его доверенное лицо. Ведь он меня шантажирует.

На это она не могла не откликнуться.

— Боюсь, он кого только не шантажировал! Это его любимое занятие, знаете ли.

Маклиш сухо рассмеялся.

— Вы так говорите, словно шантаж — это хобби, нечто вроде разведения борзых собак или коллекционирования табакерок.

— Уверяю вас: у меня и в мыслях не было шутить, — заметила Эва. — Лично я не одобряю его действий: они причиняют людям страдания.

— Да уж… Вот я и пришел к вам: не могли бы вы замолвить за меня словечко? Может, он оставит меня в покое…

— У меня нет влияния на герцога: он поступает как хочет — так было всегда. — Эва бросила взгляд на голубку — та задремала в своей клетке, спрятав клюв в перьях.

Маклиш закатил глаза.

— Тогда я погиб!..

— Разве вы не можете просто игнорировать его? Какими бы сведениями о вас он ни располагал, не надо позволять ему вас приманивать.

Молодой человек покачал головой, и лившийся из окон солнечный свет заиграл огоньками в его рыжей шевелюре, но на свету стали заметнее и морщины вокруг глаз.

— Я не могу: тут замешаны другие люди.

Эва ждала продолжения, с сочувствием глядя на него, и, наконец, он заговорил:

— Я был… нескромен в отношении одной состоящей в супружестве особы, и есть письма… вот они-то и попали в руки герцога.

— Ясно. Что ж, это неприятно, конечно, но если бы вы предупредили эту даму, то, возможно…

Он энергично замотал головой.

— Это не женщина.

— О-о… — наморщила лоб Эва. Связь между мужчинами считалась не просто скандальным событием: за такое можно и на виселицу отправиться. — В таком случае мне очень жаль.

— Да. — Его губы сложились в горестную ухмылку. — И Монтгомери просит — требует, — от меня такого, что я сделать просто… не в состоянии, понимаете?

Конечно же, она не понимала, поскольку не знала, чего именно Валентайн требовал от мистера Маклиша, но видела, что он на грани нервного срыва, и не в первый уже раз мысленно прокляла герцога Монтгомери.

Эва порывисто склонилась к Маклишу.

— Тогда бегите за границу: в колонии или еще куда-нибудь. Он хоть и герцог, но его могущество не безгранично. Если уедете, он вас не достанет.

— А мой… друг? — Мистер Маклиш горько улыбнулся. — Вы же понимаете, он-то уехать не сможет. У него здесь семья. Супруга. Если Монтгомери опубликует эти письма… — Он покачал головой.

— И вы готовы ради друга прозакладывать свою душу?

— Да. — Мистер Маклиш грустно рассмеялся. — Я почитаю это делом чести: не допустить, чтобы письма когда-нибудь были опубликованы, — но Монтгомери требует от меня вовсе презренного поступка. Возможно, я покрою себя еще большим позором, если соглашусь.

— Мне очень жаль! — искренне воскликнула Эва. — Даю слово, что поговорю с ним, но не хочу, чтобы вы питали напрасные надежды. Скорее всего, он вообще не станет меня слушать.

Мистер Маклиш кивнул и встал, продолжая мять в руках шляпу, не решаясь спросить.

— Благодарю за сочувствие и откровенность, мисс Динвуди. Знаю, что с моей стороны это дерзость, но позвольте задать вопрос: чем Монтгомери может шантажировать вас?

— Ах, мистер Маклиш, ему незачем меня шантажировать, — печально улыбнулась Эва. — Он держит меня на куда более строгом поводке: это любовь.

Тревельон лежал на одеяле с закрытыми глазами: солнце слепило. Голова Фебы покоилась на его обнаженном плече. Сейчас ему придется встать и полюбоваться на содеянное, а потом принять решение, но пока просто хотелось лежать и наслаждаться моментом.

Феба, перебирая пальцами волоски на его груди: похоже, они ее очень занимали, — спросила:

— Сколько раз вы это делали?

Он в некотором недоумении открыл один глаз.

— Об этом джентльмены, как правило, не говорят.

— Я не прошу подробностей. — Феба сморщила носик. — Мне просто хочется знать… как много их было?

— Вы воображаете меня этаким повесой, вроде Лотарио? — спросил Джеймс, явно забавляясь.

— Не-е-ет. Просто… — Феба вздохнула. — Слишком хорошо вы это делаете.

— Спасибо, конечно, — сказал он, несколько озадаченный. Неужели она предпочла бы, чтобы он оказался девственником, наивным юнцом, невинным, лишенным цинизма?

— Наверное, с опытными женщинами лучше? — спросила Феба, словно угадав его мысли. Он повернулся на бок, и теперь они лежали лицом друг к другу.

— Я хочу любить вас, Феба! Не какую-то женщину, опытную или не очень, а именно — вас. Когда-то, в молодости, я, может, и выбирал партнершу по определенным параметрам: большая грудь, или рыжие волосы, или еще что, — поскольку за их так называемую «любовь» приходилось платить, и мне было важно, какие они, эти женщины, а не кто они. Но теперь я стал старше и, надеюсь, умнее, мне больше не интересно спать с определенным набором признаков. Я хочу именно вас, Феба, и никого больше. И то, что мы делаем здесь, касается лишь нас двоих. Что было прежде, что может произойти потом — не важно: сейчас существуем только мы, и только наши желания имеют значение.

Она усмехнулась.

— Знаете, ни за что бы не догадалась, что вы такой умный, когда вы не баловали меня красноречием: «Да, миледи. Как вам будет угодно, миледи», — тогда вы были само благоразумие!

— А вы сделали из меня легкомысленного типа, — рассмеялся Джеймс.

— Ну, не совсем так, но по крайней мере я услышала, как вы смеетесь. И мне это понравилось.

— Вы вогнали меня в краску, — изобразив скромность, пробормотал Джеймс и поцеловал ее. — Однако солнце уже клонится к горизонту. Идемте, нам нужно искупаться и одеться, не то за нами вышлют поисковую партию!

Тоненько вскрикнув, она села.

Тревельон подвел ее к кромке воды, намочил носовой платок и тщательно обтер ее бедра. На белой ткани осталось розовое пятно — немного крови. Он понимал, что должен был испытывать стыд: ведь обесчестил свою подопечную! — но испытывал только гордость. Все, что он ей сказал, было правдой. Сейчас, здесь, на этом пустынном пляже, Феба больше не была сестрой самого могущественного в Англии человека, а он, вероятно, бедолагой, что носит клеймо ошибочных решений: они просто любовники, он и она.

Вот бы так было всегда!

Но день клонился к закату, возвращая их к действительности, поэтому они оделись, упаковали корзинку, а потом Тревельон помог Фебе сесть в седло, подставив под ноги валун.

Они ехали не торопясь и почти не разговаривая, так что Феба даже задремала, привалившись к его плечу, но вот показался отцовский дом, и Тревельон увидел отца со старым Оуэном. Он помахал им рукой, но отец сказал что-то Оуэну и остался на месте, ждать их приближения, а старик конюх скрылся в конюшне.

Лицо отца было суровым. Морщины еще яснее обозначились на иссушенных непогодой щеках.

— Что-то случилось? — встревожился Тревельон, останавливая лошадь.

Отец поймал поводья и, взглянув на сына, жестко произнес:

— Джеффри Фэйр вернулся. И Агнес пропала.

Глава 15

Мистер Тревильон, казалось постарел на десяток лет и выглядел глубоким стариком.

— Агнес, должно быть, подслушала, как Том и Оуэн говорили о возвращении Фэйра. Вот она и взяла лошадь, задумав повидать этого мерзавца…

По коже Фебы поползли мурашки страха, стоило подумать о том, что может случиться с Агнес, а еще о том, что может предпринять Тревельон: ведь за его голову обещана награда.

— Вам обоим нужно оставаться здесь, — приказал Джеймс, внезапно жестко; исчезли легкость и смех, исчез тот Тревельон, который только что подарил ей сладость любви. — Идемте.

Он спешился и, прежде чем Феба успела сказать хоть слово, схватил ее за талию и поднял с седла.

— Джеймс… — начала было она, пытаясь придумать слова, которые могли бы его остановить. Но что она могла сказать? Кто-то же должен вернуть Агнес домой: ей опасно встречаться с этим человеком, который был ее отцом!

— Джейми, тебе нельзя! — вскричал мистер Тревельон, и голос его осекся. — Они закуют тебя в кандалы!

— Я должен, — ответил тот сухо. — Присмотри за ней.

Феба услышала удаляющийся стук копыт и, дрожа от страха, протянула руку вперед.

— Он уехал? Бросил меня?

— Да, но он вернется, — заверил ее мистер Тревельон, но ей показалось, что сам не верил собственным словам.

Что, если Джеймса арестуют? О господи!

— Мы должны его догнать! — взмолилась Феба.

— Без толку и пытаться, — отмахнулся старик. — Никто не догонит моего Джейми, если он на коне!

— Но…

Она почувствовала, как к ее руке прикасается чужая рука: мужская шершавая, с мозолистой ладонью. Ей совсем не хотелось, чтобы за ней «присматривали», и уж тем более чтобы делал это суровый мистер Тревельон.

— Идем, девочка, — сказал старик.

В его голосе слышалась такая усталость, что у нее не хватило духу противиться. Феба ухватилась за его за руку, и вместе с мистером Тревельоном они пересекли двор и вошли в дом.

— Посидим-ка мы там. — Старик повел Фебу по коридору в дальний конец дома, где ей еще не приходилось бывать.

— Где мы?

— В библиотеке.

Она удивленно повела бровью.

— У вас есть библиотека?

— Есть, конечно.

Она налетела на что-то твердое правым бедром.

— Здесь стул.

— Благодарю, — сухо сказала Феба и села. — Вы знаете, что сделает Джеймс, если Джеффри Фэйр хоть пальцем тронет Агнес?

В библиотеке пахло кожей и пылью. Мистер Тревельон, явно не настроенный на приятную беседу, судя по голосу, мерил шагами дальний конец комнаты.

— Не ваше это дело, миледи.

Феба поерзала на мягком, но неудобном сиденье, не в настроении терпеть обычный сварливый тон мистера Тревельона. После того, что было днем, интимное местечко немного саднило, к тому же новоиспеченный любовник только что бросил ее, причем самым бесцеремонным образом, и, что еще хуже, как раз в этот момент мчался навстречу аресту или гибели.

— Нет, очень даже мое! Поскольку живу в вашем доме и испытываю глубокую привязанность и к Агнес, и к вашему сыну, я имею право вмешаться. Что касается его, касается и меня.

— Я не хотел бы, чтобы мой сын… — начал было старик, но Феба перебила его с интонациями дочери герцога в голосе:

— Мистер Тревельон, прошу вас не уклоняться от темы разговора.

Этот прием она использовала редко, но в эффективности его не сомневалась.

Воцарилось тяжелое молчание, а потом старик Тревельон вдруг рассмеялся. Это было так неожиданно, что она даже вздрогнула. Невеселый это был смех, натужный какой-то. Было понятно, что очень давно он не смеялся, и, должно быть, разучился.

— Вот ведь напасть: так просто не отвяжешься, — проговорил он едва ли не восхищенно.

— Благодарю, — скромно проговорила Феба. — А теперь, будьте так добры, расскажите все, что вам известно, или мне придется обратиться с расспросами к старому Оуэну. Думаю, это изрядно смутит беднягу.

— Оно так, — вздохнул старик и подошел ближе. — Не желаете ли глоток французского коньяка, мадам? Мне бы точно не помешало.

Феба припомнила, как Джеймс упоминал о контрабандистах, и решила, что не стоит спрашивать, каким образом напиток попал в дом.

— Да, пожалуйста.

Она услышала звук вынимаемой из графина пробки, бульканье жидкости, а потом ей в руку дали стакан.

— Лучше пейте маленькими глотками, — предупредил мистер Тревельон. — Это не пиво и даже не вино.

Феба осторожно понюхала содержимое стакана: аромат был головокружительным, — сделала маленький глоток и едва не поперхнулась: горло будто огнем охватило.

Мистер Тревельон рассмеялся, но совсем не зло.

— Ну и как?

— У меня правило: не судить о напитке по одному-единственному глотку, — храбро заявила Феба.

— Мудро, — согласился старик.

Она сделала еще глоток, совсем крошечный, но на этот раз задержала напиток на языке, пытаясь распробовать вкус. Ощущение было ни с чем не сравнимое.

— Как вы поняли, наша Долли не такая, как все, — начал мистер Тревельон.

Феба обернулась в его сторону и приготовилась слушать.

— Да. Джеймс рассказал, что с ней произошло… — Как бы выразиться поделикатнее? — В общем, я знаю тайну рождения Агнес.

Последовала недолгая пауза, потом послышался тяжелый вздох, а когда он заговорил опять, голос его звучал ровно.

— Мать Долли очень мучилась родами. Повивальная бабка думала, что младенец не переживет первой же ночи, но девочка выжила. И вы, возможно, подумаете — напрасно.

Фебу передернуло. Она вовсе так не считала, но разве кому-то интересно ее мнение?

— А вы?

— Нет! — прозвучало резко и страстно. — Когда Долли стала старше, когда стало ясно, что она никогда не будет такой, как другие девочки, мои соседи и викарий стали твердить, что было бы лучше, если бы она не выжила. Я всех их гнал прочь. Видели бы вы лицо викария! Он был в ярости оттого, что ему указали на дверь!

Феба услышала, как он пьет, и тоже сделала маленький глоток коньяку, понемногу осваиваясь с ощущением разливающегося по горлу огня. Мистер Тревельон мог грубить сколько угодно, но она знала, как он любит Долли, и от всей души сочувствовала ему.

— Для моей жены она была лучиком света в жизни, — добавил он еле слышно. — Марта очень болела после рождения Долли, но любила девочку, прямо обожала. А потом, четыре года спустя, у нас родился Джеймс. Мы старались держать Долли поближе к дому. Марта и Бетти кое-чему учили ее понемногу — например, печь хлеб. Думаю, ей это нравилось… да и сейчас…

Он умолк, не решаясь продолжать, и Феба мягко заметила:

— Мне тоже показалось, что она очень собой гордится. Сегодня утром она была такая деловитая, пока ставила хлеб.

— Да. — Мистер Тревельон вздохнул. — Ну так вот: она выросла хорошенькой, хотя голова у нее не работала, как должно. К тому времени я уже потерял свою Марту, хотя она была гораздо младше меня, аж на десять лет.

Феба подняла голову: об этом она не знала, — и в его голосе ей почудилось некое предостережение.

— И после первых лет брака не очень-то и счастлива: я был для нее слишком стар, слишком закоснел в своих привычках. Она даже говорила, что я выпил из нее жизнь, из-за меня она состарилась раньше срока.

Феба даже не догадывалась, насколько безрадостным было супружество родителей Джеймса, поэтому лишь вздохнула.

— Как бы то ни было, после ее смерти дел у меня прибавилось. Лошади требовали заботы, а Долли иногда просилась в город, купить то да се, чтобы печь хлеб. Ходить по магазинам одна, как другие девушки, она не могла: было небезопасно, — и я отправлял ее с Джеймсом. Я говорил ему… — Он сглотнул ком в горле. — Я говорил, что жизнь сестры в его руках, что нельзя спускать с нее глаз, даже на минуту.

Феба понимала, куда он клонит, и чувствовала, как по спине ползут мурашки.

— Сколько ему было?

— В город она начала выезжать лет с четырнадцати, наверное. Она была старше его на четыре года, но по уму — малое дитя.

— А когда это случилось?

— Когда это случилось, ему было двадцать два: мужчина.

Да, и от этого Джеймсу было еще горше. Он был достаточно взрослым, чтобы нести груз ответственности, но не справился…

— А сделал это с Долли мистер Фэйр?

— Джеффри Фэйр. — Тревельон произнес это имя так, словно оно жгло язык и ему не терпелось его выплюнуть. — Средний сын барона Фэйра, которому принадлежат все шахты в здешних краях, сама земля и люди. С богатством и титулом отца его сын никогда ни в чем не знал отказа и мог бы получить любую женщину в округе, — любую! — но его взгляд упал на мою Долли.

Феба проглотила комок в горле, почувствовав дурноту.

— Он пообещал моей девочке, что будет ее сердечным другом, если она… Ладно. По крайней мере он ее не бил, не насиловал, просто уговорил, и я благодарю Бога за это, — дрожащим голосом произнес мистер Тревельон. — Джеймс нашел Долли и привел домой. Мы расспросили ее. Она сказала, что он был очень добрый и дал ей леденец на палочке.

Что-то с грохотом ударилось о стол, и Феба в испуге подскочила.

— Он купил мою дочь, мою Долли, за леденец! — Крик старика вырвался из самого сердца, разбитого надорванного горем, гневом и попранной гордостью. — Будь проклято это чудовище! Клянусь, я хотел его убить, но с кем бы тогда осталась Долли… Лорд Фэйр обладает властью и неограниченными возможностями: я ничего не мог ему сделать, — но Джеймс…

— Джеймс сказал, что избил негодяя чуть не до смерти, — заметила Феба.

— Да, Джейми нашел негодяя в ту же ночь и едва не вытряс из него душу, — продолжил мистер Тревельон, и хоть голос его был мрачен, было ясно, что он гордится сыном. — Кроме того, пригрозил искалечить, если он не покинет Корнуолл. И Джеффри Фэйр сбежал, несмотря на сломанные ребра, — по крайней мере мне говорили.

Феба нахмурилась.

— Но лорд Фэйр…

— Барон, исполнявший здесь обязанности мирового судьи, приказал арестовать Джейми. Тогда ему пришлось срочно бежать в Лондон… и больше он не возвращался.

— Но ведь они оба вернулись: Джеймс и этой мерзавец Джеффри. Вы действительно думаете, что он способен обидеть Агнес?

— Трудно сказать. Он никогда не казался мне способным на насилие — зачем ему это? — устало сказал мистер Тревельон.

Феба проглотила ком в горле.

— Что может произойти между Джеймсом и Джеффри?

Мистер Тревельон тяжело вздохнул.

— Не знаю, девочка: это одному Богу известно, — но Джейми предостерег Джеффри, что, если тот только сунется в Корнуолл, убьет его.

Старинное уродливое здание особняка барона Фэйра возвышалось над окружающим ландшафтом неким подобием тюрьмы: мрачный серый камень и осыпающиеся зубчатые стены. Предки лорда обитали на этой земле с незапамятных времен, и никто не смел становиться им поперек дороги за исключением его — Тревельона. Так думал Джеймс, пока лошадь несла его по гравийной подъездной аллее.

Двенадцать лет назад его кулаки превратили смазливое лицо Джеффри Фэйра в кровавое месиво — скандальное происшествие, о котором в здешних краях будут судачить еще многие годы. Он запретил мерзавцу, который совратил Долли, появляться здесь впредь под страхом смерти, но похоже, он решил, что уже можно ничего не опасаться.

Очень неразумно с его стороны.

Джеймс огляделся, но отцовской лошади не увидел. Спешившись возле парадного крыльца, он набросил поводья на декоративную каменную вазу и, прихрамывая, стал подниматься по ступенькам. Пусть он и калека, но способности пристрелить того, кто не внемлет голосу разума, не утратил. Тревельон не собирался убивать Джеффри, но допустить, чтобы негодяй жил неподалеку от Долли и Агнес, он не мог.

Пока он с трудом поднимался по ступеням, из-за угла показался сам лорд Фэйр, разменявший седьмой десяток. Это был высокий поджарый старик с седеющими волосами, в сапогах и широкополой шляпе — вероятно, возвращался с прогулки по вересковой пустоши. Все знали, что барон любит каждый день подолгу гулять пешком. У его ног крутились два спаниеля, которые при виде чужака немедленно залились лаем.

Джеймс обернулся.

— Где ваш сын?

Фэйр поднял голову и прикрикнул на собак, а когда те замолчали, грозно вопросил:

— Джеймс Тревельон! Как ты посмел явиться сюда? Полагаешь, раз прошло двенадцать лет, я забыл, что ты сделал с моим сыном?

Тревельона передернуло.

— Советую подождать и посмотреть, что я собираюсь сделать с ним сейчас.

— О чем это ты? — вскричал лорд Фэйр, и тут за спиной Тревельона распахнулась дверь особняка.

— Отец!

Джеймс обернулся и едва сдержал возглас удивления.

Прошедшие годы произвели разрушительные перемены во внешности Джеффри Фэйра. В свои тридцать с небольшим, он уже обзавелся и брюшком, и двойным подбородком, и одутловатым лицом. Некоторое время он удивленно смотрел на гостя, словно не узнавал, затем его зеленые глаза сузились.

— Ты!

— Да, я! — Тревельон угрожающе положил руки на свои пистолеты. — Если ты меня вспомнил, то, полагаю, не забыл, зачем я здесь.

— Коснись моего сына хоть пальцем, и я отправлю тебя на виселицу! — выкрикнул за его спиной лорд Фэйр.

В дверях за спиной Джеффри толпились лакеи, и Тревельон слышал топот — это из расположенных поблизости конюшен бежала подмога. Джеймс поднял один из пистолетов, щелкнул курком и грозно вопросил:

— Ну? Где она?

Глаза Джеффри полезли на лоб: изобразил недоумение он очень искусно.

— Кто?

За спиной послышался топот копыт, а потом голос Агнес:

— Остановитесь!

Джеймс обернулся, и у него отлегло от сердца. Слава богу! Агнес уже осадила коня, Тоби бежал рядом. И тут краем глаза он успел заметить, как бросился на него Джеффри, но уже в следующее мгновение лохматое существо молнией пролетело мимо, миновало ступеньки и вцепилось Джеффри в ногу.

Выругавшись, тот пнул собаку, угодив в живот, и Тоби, пронзительно завизжав, кувырком покатился по каменным ступеням вниз.

Закричав, Агнес бросилась к собачке, неподвижно лежавшей у подножия лестницы, и упала на колени.

Некоторое время все молча смотрели, затем лорд Фэйр в замешательстве позвал:

— Агнес?

Тревельон бросил на него пристальный взгляд.

— Агнес? — повторил Джеффри. — Тебе известно имя этой маленькой сучки? Кто эта девчонка?

— Твоя дочь, — сурово сказал Джеймс.

Джеффри презрительно скривился.

— Отец, хватит откладывать в долгий ящик. Пусть его арестуют, а эту девицу вышвырнут из поместья.

Агнес вскочила. Ее лицо было мокрым от слез и красным от гнева. Темные волосы растрепались, руки сжались в кулаки. Ненавидящим взглядом она уставилась на того, кому была обязана появлением на свет, и выкрикнула:

— Ты ударил слабое существо! Ты, злобный жирный дурак!

У Джеффри отвисла челюсть.

— Как смеешь ты, маленькая…

— Марш в дом! — резко оборвал его лорд Фэйр.

Джеффри, с искаженным от злости лицом, обернулся к отцу, но тот кивком указал ему на дверь особняка.

— Ты меня слышал? В дом! Или я велю лакеям увести тебя силой.

Джеффри, совершенно ошеломленный, не говоря ни слова больше, стал подниматься по ступеням.

Джеймс сунул пистолет в кобуру и бросился к Агнес, стоявшей возле Тоби. Слезы струились по ее щекам ручьем.

— Дядя Джейми, ты ему поможешь? Он не умрет?

Он опустился на землю возле собаки, то же, к его удивлению, сделал и барон, и Джеймс бросил на него испытующий взгляд, прежде чем осмотреть Тоби. Песик тихо и жалобно поскуливал. Джеймс осторожно ощупал его бок, проверяя, целы ли кости, и заключил:

— Вроде бы все цело.

— Похоже, нашему Тоби просто стыдно, — хихикнул барон, еще больше поразив Джеймса.

— Ты правда так думаешь, деда?

Тревельон и вовсе вытаращил глаза.

— Агнес, ты что, знаешь?…

Девочка, похоже, совсем не чувствовала своей вины, поскольку ответила даже с вызовом:

— Что он мой дед? Да. И он вовсе не злой, хотя таким кажется.

— Спасибо, дорогая, — сухо сказал лорд Фэйр и настороженно взглянул на Тревельона. — Мы с Агнес познакомились два года назад во время одной из прогулок на пустоши. Насколько я понимаю, ей не разрешается гулять в одиночестве, но она, очевидно… гм. Научилась убегать тайком.

— Агнес! — Тревельон сурово уставился на племянницу. — Ты знаешь, что случилось с твоей мамой и почему дед запретил тебе выходить за пределы наших земель без сопровождения.

— Да, дядя Джейми. — Опустила голову Агнес, но тут Тоби, словно вдруг учуял, что хозяйке нужна поддержка, вдруг волшебным образом исцелился, вскочил и подпрыгнул, пытаясь ее лизнуть.

— Вот видите, — сказал лорд Фэйр, — как я и думал, наш Тоби здоровее всех!

Джеймс кашлянул, привлекая к себе внимание, потом сказал:

— Агнес, возьми Тоби, иди к лошади и жди меня.

Но племянница, вздернув подбородок, заявила:

— Только если пообещаешь не драться с дедушкой.

Тревельон бросил на нее строгий взгляд, но согласно кивнул, и они с лордом Фэйром проводили взглядом Агнес с Тоби туда, где стояла ее лошадь.

— Прямо амазонка, вся в бабку, — тихо заметил барон.

Тревельон удивленно вскинул брови.

— Моя покойная жена, — пояснил лорд Фэйр, закашлявшись. — У нее тоже были зеленые глаза. Надеюсь, вы не станете наказывать девочку за то, что встречалась со мной на пустоши. Я сразу догадался, кто она такая, с первого же взгляда, и ничего не мог с собой поделать — вот и попросил ее встретиться снова.

— Ваш сын обесчестил мою сестру! — резко выкрикнул Тревельон.

У старика гневно раздулись ноздри, и Джеймс было подумал, что ему придется нарушить данное племяннице обещание, но барон только вздохнул:

— Джеффри всегда… был моим разочарованием. Ему неведомо понятие чести, которое пристало бы джентльмену.

Тревельон стиснул зубы, но ничего не сказал, а лорд Фэйр продолжил:

— Я не только не одобрил его поступок в отношении твоей сестры, но и, если угодно, пришел в ужас, когда узнал правду.

— И все же отдал приказ меня арестовать!

Барон бросил на него пронзительный взгляд.

— Но ты действительно его избил! Что бы он ни совершил, это мой сын, в конце концов.

— А Долли — моя сестра, — с деланым спокойствием возразил Тревельон.

— Это так. — Фэйр обернулся и, взглянув на девочку, которая возилась с Тоби, пообещал: — Поскольку в Агнес течет кровь обоих наших семейств, я не стану тебя арестовывать, хотя бы ради нее.

Тревельон с удивлением наблюдал за стариком. Он десять лет провел в изгнании, вдали от дома. А искупление, оказывается, было буквально под рукой.

— Послушай меня, Тревельон, — продолжил барон. — Я уже потерял Джеффри. Он вернулся домой лишь для того, чтобы забрать кое-какие мелочи, которые дороги ему как память. Он недавно женился и на приданое жены приобрел плантацию в Вест-Индии, куда и отправится в конце недели. Сомневаюсь, что его нога еще раз ступит на землю Англии. Вест-Индия — это другой конец света. Если у него там будут дети, я, скорее всего, никогда их не увижу, но здесь у него остается дочь.

Джеймс замер и медленно проговорил:

— У вашего сына нет никаких прав на Агнес, ведь он ее даже не признал.

Фэйр склонил голову.

— Да, это так: у нас нет никаких прав, и вы можете запретить мне с ней видеться, но я все равно прошу…

— Зачем вам это?

Барон поднял голову.

— В ее жилах течет моя кровь… и я ее люблю.

Лежа в постели, Феба прислушивалась к шумам и скрипам, которые производил в ту ночь старый дом. Снаружи выл ветер, сотрясая ставни на ее окне. Где-то пробили часы, стены и половицы заскрипели в такт, будто кто-то прошел по коридору мимо ее спальни.

Она стиснула кулаки поверх одеяла, но потом усилием воли расслабила пальцы и разгладила покрывало. Тревельон до сих пор не вернулся, зато появилась Агнес с Тоби. Она казалась веселой и сообщила, что дядя Джеймс очень мило побеседовал с лордом Фэйром.

Феба решила, что мистер Тревельон не наказал внучку за побег лишь потому, что обрадовался ее благополучному возвращению, но как бы там ни было, они спокойно пообедали и рано отправились спать, измученные треволнениями тяжелого дня.

Однако спать Феба не могла, несмотря на то что мистер Тревельон сказал, что для тревоги нет причин, и это соответствовало рассказу Агнес. Будь Джеймс арестован или… или случись еще что-нибудь не менее ужасное, весть об этом давно разнеслась бы по округе.

Но Фебе все равно мерещилось самое страшное. Вдруг лорд Фэйр и Джеймс опять сцепились? Или лорд Фэйр просто дожидался, пока Агнес уедет, чтобы его арестовать? Что, если Тревельон в эту самую минуту томится в промозглом подземелье или сражается не на жизнь, а на смерть с…

Дверь ее спальни распахнулась. Значит, ей не показалось: кто-то действительно шел по коридору.

— Феба, — шепотом позвал Джеймс, и ее охватила радость.

— Где вы были? — воскликнула она, садясь. — Что произошло? Как…

— Тише, — прошипел он, подходя ближе. — Вы перебудите весь дом, и вряд ли вам понравится, когда меня обнаружат в вашей спальне.

Она хотела было возразить, что сейчас это волнует ее меньше всего, но он оказался с ней рядом и она почувствовала, как его губы коснулись ее губ, горячие и требовательные.

Феба протянула к нему руки, обвила шею. Лицо Джеймса, только что вошедшего с холода в дом, было прохладным.

— Что произошло? — спросила она шепотом. — Я с ума сходила от тревоги!

— И напрасно. — Феба услышала шорох, словно он снимал сюртук. — Джеффри Фэйр уезжает в Вест-Индию. Надеюсь, больше мы о нем не услышим.

— Ну слава богу! — Послышался стук сброшенного на пол сапога, и она подняла брови.

— Зато старый лорд Фэйр хочет официально признать Агнес своей внучкой.

— Что?

— Наша малышка Агнес забыла нам рассказать, как пару лет назад познакомилась с бароном на пустоши и с тех пор тайком видится с ним раз-два в месяц.

— О господи! А мистер Тревельон знает об этом?

— Думаю, что нет. — Феба почувствовала, как прогнулся матрас: это Джеймс сел на край постели, — и подвинулась, уступая ему место. — Но утром я предоставлю Агнес возможность самой все рассказать отцу.

Феба поморщилась, подумав о том, как будет уязвлена гордость мистера Тревельона.

— Не думаю, что он обрадуется.

— Сначала, может, он и рассердится, — согласился Джеймс, — но она уже достаточно взрослая, чтобы объяснить свои поступки. К тому же вряд ли отец будет гневаться не нее долго.

— Вы думаете, что мистер Тревельон позволит ей видеться с лордом Фэйром?

— Не знаю. Барон ему никогда особенно не нравился.

Феба задумалась.

— Как по-вашему — лорд Фэйр может желать ей зла?

— Нет, ни в коем случае. Похоже, он просто хочет с ней подружиться, узнать получше. Джеймс со вздохом откинул одеяло и лег рядом. В постели сразу же стало тесно.

Феба нашла его руку, чтобы обнял. Он так и не снял рубашку.

— Наверное, до сегодняшнего дня он просто не знал, как подступиться к вашему отцу.

— Может быть, но я думаю — просто до Фэйра дошло, что он может лишиться Агнес, если я прекращу их встречи. А он этого не хочет. — В его голосе звучали металлические нотки. — Все это моя вина: нужно было лучше смотреть за Долли.

— Кто мог подумать! — возразила Феба. — К тому же вы были так молоды!

— Двадцать два — не так уж и мало! Больше, чем вам.

Феба крепко сжала его руку, чтобы хоть немного утешить.

— Мне стало скучно, — тихим и печальным голосом продолжил Джеймс. — Долли пошла в лавку купить конфет. Я оставил ее всего на пару минут, чтобы взглянуть на новую книгу по коневодству, которую торговец получил по случаю, а когда вернулся, сестры уже не было. Я нашел ее часа через два — на кладбище позади церкви.

Феба успокаивающе гладила его руку, пытаясь найти правильные слова, чтобы смягчить застарелую боль.

— И тогда вы бежали от закона, чтобы встать на службу короне. Вы понимали, что рискуете?

Она почувствовала движение — Джеймс пожал плечами.

— А у меня что, был выбор после того, как я избил Джеффри? Мне пришлось бежать в ту же ночь. А в лошадях я разбираюсь, как мало в чем еще. Драгуны — это кавалерийский полк, самое подходящее для меня место.

— Наверное, вам было очень одиноко: тосковали по дому. Подумать только: изгнанник, лишенный отчего дома!

— Я писал длинные письма, хотя отец отвечал редко и скупо, — тихо продолжал Джеймс. — Долли не умеет ни читать, ни писать, поэтому от нее весточек не было. Письма из дому я стал получать, когда Агнес обучилась грамоте.

Феба села, не отпуская его руки.

— И что говорилось в этих письмах?

— Обо всем понемногу. Агнес писала почти каждую неделю. — Голос Джеймса потеплел. — Сначала в ее письмах было полно ошибок, зато она рассказывала мне и про лошадей, и про Долли, и про отца. Смешно, но в этих письмах она изображала его добрым и любящим! В жизни я его таким не помнил.

— Дедушки-бабушки, как правило, обожают внуков, — улыбнулась Феба, погладила его руку, положила ладонь на широкое плечо, а потом ее пальцы пробрались к вороту его рубашки и начали ее расстегивать. — Вы же знаете: она вас стесняется, — вот и не писала об этом.

— Вот этого я и не могу понять, — возразил Джеймс. — В своих письмах она рассказывала мне обо всем, даже небольшую вышивку прислала. Я пользовался ею, как закладкой для книг.

— Я бы возразила на это, что в жизни вы действительно способны внушить робость, не то что в письмах. Вам следует проводить с ней больше времени.

Она помогла ему снять рубашку.

— И о чем мне с ней говорить?

Она бы закатила глаза, если бы точно знала, что он это увидит.

— Поговорите с ней о лошадях, о Тоби, о дедушке. Расскажите, какой была Долли в детстве, и о том, какой вы помните свою маму. Право же, это ничуть не хуже, чем письма, а Агнес говорила, что письма у вас были замечательные.

— Разумеется, — проговорил он обиженным голосом.

— Вот и хорошо.

— Просто отлично. Наверное, вы смеетесь надо мной, миледи.

— Разве что чуть-чуть. — Феба нагнулась, коснулась губами его соска и почувствовала, как он вздрогнул, услышала судорожный вздох.

Правильно ли это? Может, леди не полагается так себя вести? Но именно этого ей хотелось с самого полудня.

Язык ощутил слабый привкус соли и чего-то еще. Она обвела пальцем маленькую бусинку, коснулась языком и опять услышала его вздох. Когда он уехал, она сходила с ума от страха. Боялась не только за него, но и за себя тоже, — вот эгоистка! Она не хотела терять Джеймса: он стал ее спутником, другом, любовником, самым важным человеком жизни, где было так много всяких «нельзя», — хотя даже не знала наверняка, как он относится к ней. С жадностью — да, в этом Феба не сомневалась, но было ли что-то еще? Да, еще долг — как же она ненавидела это слово!

Может ли одно лишь чувство долга привязывать его к ней? Ах как ей не хотелось, чтобы было так! Она мечтала, чтобы Джеймс Тревельон стал для нее всем, хотела прожить с ним до конца своих дней.

С этой мыслью она села и погладила его грудь — тугие мускулы под гладкой кожей, жесткие волоски. Ее охватило жгучее нетерпение, желание узнать его полностью, пока он с ней, и руки решительно двинулись вниз. Днем у нее не было возможности изучить эту часть его тела.

— Что… — начал было он хрипло.

Она замерла.

— Я хочу вас потрогать. Везде. Можно?

Он с несказанной нежностью погладил ее щеку.

— Конечно, Феба.

От этой нежности ее безумная тревога немного улеглась. Феба улыбнулась и вернулась к своему увлекательному исследованию. Волоски росли вокруг сосков, покрывали треугольником грудь и узкой полоской спускались вниз по животу.

— Какого цвета здесь ваша кожа? — спросила Феба и обвела пальцем пупок. — Она такая нежная!

Его живот напрягся под ее пальцами.

— Бледная.

Феба покачала головой.

— Нет, я хочу знать: вы от природы светлокожий или смугловатый?

— Ну, пожалуй, смугловатый.

Феба кивнула и взялась за пояс его брюк, но его рука сжала ее пальцы.

— Я хочу сама. Вы позволите?

— Ну, если вы просите, да еще так вежливо… — Джеймс убрал руку.

Феба принялась ощупывать в поисках пуговиц, которые — она знала — должны быть где-то здесь. Под тканью брюк угадывались очертания его тела — мускулистые бедра и между ними мужское естество. Ее ищущие пальцы оценили его величину и твердость. Наконец она нашла пуговицы, и быстро справившись с ними, попросила, дергая штанину:

— Снимите это.

Приподнявшись на постели, он вместе с брюками стянул и подштанники. Феба положила ладонь на его бедро и почувствовала жесткую поросль — более редкую, нежели на груди, но все равно густую — потом провела ладонью вверх, спустилась вниз, вслушиваясь в судорожные вздохи Джеймса, пока не добралась до густых зарослей. Завитки пружинили, был велик соблазн поиграть с ними, но то, что гордо восставало из них, интриговало куда сильнее.

Феба погладила пальцами гладкую, горячую плоть, почувствовала, какая она набухшая, твердая и эластичная, с утолщением и складкой кожи ближе к концу. Она потрогала утолщение пальцем, удивляясь: такой нежный на ощупь, этот орган умел проникать так глубоко внутрь ее тела. Ее собственная плоть была куда податливее. На кончике она ощутила влагу, а коснувшись его подушечкой пальца, обнаружила маленькое отверстие.

Пока она его трогала, орган вроде бы еще увеличился в размерах и напрягся, а еще она ощутила запах: острый, мускусный, от которого закружилась голова.

Погладив его еще раз и ощутив, как он вздрогнул, Феба спросила:

— Вам больно? Когда он становится таким.

— Твердым? — глухо выдохнул Джеймс. — Нет, не больно, однако некоторый дискомфорт определенно присутствует.

— И как от этого избавиться? — Она замерла в ожидании ответа.

— Просто войти в вас.

И Джеймс привлек Фебу к себе, завладел губами, она же одной рукой продолжала гладить его естество, пока он целовал ее — горячо и требовательно. У нее ныли соски, наливался тяжестью низ живота. Он оторвался от ее губ и велел снять сорочку.

Наконец-то и она оказалась нагой, как и он. Он обхватил ладонями ее талию и усадил на себя верхом. Феба оседлала его, широко раздвинув ноги, а он сказал:

— Можете скакать на мне, если хотите.

— Скакать? — Она лукаво улыбнулась. — Как на коне?

— Да, теперь у вас есть собственный жеребец, — сказал он со смехом.

Странно, почему ей раньше казалось, что у него нет чувства юмора?

— А что я теперь должна сделать?

— Приподнимитесь немного, а теперь, медленно садитесь на меня.

Она опустила ягодицы, чувствуя его прикосновение, и обнаружила, что он помогает ей, рукой приподнимая свое естество, чтобы ей было удобнее. Она сжала его руку своей ладонью и на мгновение представила всю непристойность своей позы: на коленях, его орган частично внутри ее, она вся открыта, а он лежит, ноги в стороны, точно султан.

От этой мысли в ее лоне стало горячо и влажно. Феба не могла больше терпеть и полностью опустилась, издав глубокий стон.

— Все хорошо? — спросил Джеймс и приподнял ее, задавая нужный ритм.

Феба быстро поняла, что от нее требуется, и, закрыв глаза, упершись руками в его грудь, чуть наклонившись вперед, сжав бедра, пустилась галопом.

Восхитительное ощущение! Его твердая плоть то почти выскальзывала из нее, то вонзалась с новой силой. Его тяжелое дыхание говорило ей, что он в полной ее власти, и осознание этого наполняло ее силой и ощущением собственного могущества.

— Иди сюда, моя маленькая амазонка, — прохрипел Джеймс и, пригнув ее к себе, захватил губами сосок.

И вот эта одна-единственная точечка, крошечный бутончик доставил такое наслаждение, что она упала ему на грудь, содрогаясь, забыв себя, забыв обо всем на свете, взлетая к небесам. Кровь вскипела в жилах, и Феба закричала, взрываясь, точно огненная звезда.

Крепко обняв, Джеймс привлек ее к себе, и она обвила его руками, уткнувшись лицом в подушку и задыхаясь от сокрушительной силы нахлынувшего наслаждения. Он же, обхватив обеими руками ее ягодицы, вошел в нее одним мощным ударом и застонал, а потом хрипло зарычал и, содрогаясь, замер под ней. Ее плоть сомкнулась вокруг него, и она почувствовала, как горячий поток его семени изливается в нее.

Глава 16

На следующее утро, ближе к полудню, Джеймс на залитом солнцем конюшенном дворе скреб бока одной из лошадок отца. Рид обычно выполнял эту утомительную работу, но Тревельон любил ухаживать за лошадьми, и старый Оуэн, понимающе улыбнувшись, предоставил эту возможность ему. Сам же он разговаривал с Фебой, которая сидела на камне неподалеку.

Раздался собачий лай, из дома вылетел Тоби и сразу же понесся к Фебе. Хоть пес и не походил на комнатную собачку, все же забрался ей на колени, перепачкав юбки, и принялась лизать лицо. Феба смеялась и, казалось, нисколько не возражала.

Как странно чувствовать себя влюбленным! Прожить тридцать три года и даже не подозревать, что где-то есть такое чудо, хоть и упрямое до невозможности.

Интересно, понимает ли она, какую власть над ним забрала в свои маленькие ручки?

— Тоби никогда не научится вести себя прилично, если Феба будет разрешать ему забираться к ней на колени, — пожаловалась Агнес, подходя к Тревельону. В эту минуту она до ужаса напоминала своего деда.

Джеймс бросил взгляд на племянницу. Ростом она едва доставала ему до плеча, но если и дальше будет расти с такой скоростью, то скоро перерастет Фебу. Ему вдруг сделалось горько. Жаль, его здесь не будет, когда она станет взрослой!

— Дядя Джеймс? — окликнула его Агнес, наверное, решив, что он не в своем уме.

— Ну да, конечно. По какой-то причине леди Фебе нравится, чтобы собака прыгала ей на колени.

Агнес взглянула на него с сомнением.

— А она точно дочь герцога?

Он улыбнулся.

— Даже не сомневайся.

— Деда сказал, что тебе нельзя жениться на дочери герцога, — покачав головой, сказал Агнес.

Тревельон отвернулся, стиснув зубы, потому что запретил себе об этом думать.

— Полагаю, он прав.

— Знаешь, иногда и он ошибается, — заверила его девочка. — Он думал, что у Джиневры будет жеребенок-сын, а родилась Ласточка. — Немного помолчав, она вдруг расправила плечи и выпалила: — А ведь ты ей нравишься, то есть Фебе, даже очень.

Джеймс не стал ей говорить, что аристократические браки устраиваются отнюдь не потому, что кто-то кому-то «нравится»: некоторые иллюзии не стоит разрушать.

Феба осторожно встала, и Тоби кубарем скатился с ее колен. Тревельон тут же подскочил к ней и взял за руку, чтобы не упала.

— Агнес здесь? Мы ведь не все еще осмотрели.

Агнес вызвалась показать ей поместье, которое Тревельон и так знал как свои пять пальцев, однако стоило ему заикнуться об этом, как Феба больно толкнула его локтем в ребро.

Он взглянул на племянницу.

— И что же у нас осталось?

— Камень на пустоши, — с жаром воскликнула Агнес. — С него видно на многие мили вокруг, а ветер просто сбивает с ног!

— Я сам займусь лошадкой, — бодро сказал старый Оуэн, немедленно приступая к делу.

Тревельон мрачно посмотрел ему вслед. Не хотелось огорчать Агнес, однако почва на пустоши была неровной, с травянистыми кочками и куртинами жесткой травы. Не лучшее место для пешей прогулки.

— Леди Феба там может упасть. Лучше найти другое место для прогулки.

Агнес выпятила нижнюю губу.

— Да, но…

— Джеймс, все-таки позвольте мне! — попросила Феба, дотронувшись до его руки. Впервые она назвала его по имени в присутствии посторонних. — Я хочу узнать, что такое вересковая пустошь.

— А я хочу, чтобы вы оставались целой и невредимой, — проворчал Тревельон.

— Даже если и упаду — это же не конец света! — Феба ослепительно улыбнулась. — Ну что это за жизнь, если время от времени не падать?

Даже сама мысль, что она может пораниться, казалась ему невыносимой. Он скорее отрубил бы себе палец.

— Пожалуйста!

Одно-единственное слово и умоляющий взгляд, точно стрела пронзили его сердце.

— Ну ладно, пойдемте.

— Ура! — крикнула Агнес, а Тоби залаял как сумасшедший. — Тогда нам туда.

Тревельон пошел следом за племянницей, одной рукой тяжело налегая на трость, другую руку протягивая Фебе. Не очень-то надежный из него спутник на болоте: того и гляди сам рухнет.

Агнес вывела их за калитку на пастбище, а затем и на вересковую пустошь. Трава здесь была по колено и вся покрыта крошечными желтыми цветочками.

Ветер принес запах соли и моря. Агнес не преувеличила — видно было на многие мили вокруг. Голубое небо казалось бесконечным куполом, который обнимал весь мир. Тревельон вдохнул полной грудью и улыбнулся, глядя на Фебу, которая запрокинула лицо навстречу солнцу. Они продолжали карабкаться вверх, пока не вышли на обширную плоскую площадку, где из земли там и сям торчали серые валуны.

Феба обернулась к Джеймсу.

— Можно, я немного пройду сама? Хотя бы несколько шагов? Я знаю, что вам не всегда нравится то, чего хочется мне, но я буду очень осторожна.

Тревельон хотел было возразить, но не смог. Он прекрасно знал, что Феба мечтает о свободе, а его работа заключалась в том, чтобы держать ее в клетке.

Но ведь герцога здесь нет, а кроме того, Тревельон больше не считал, что единственный способ оградить Фебу от опасности — это не давать ступить ей ни шага самостоятельно.

Возможно, Феба права и время от времени просто необходимо спотыкаться и падать, чтобы чувствовать себя живым.

Он хотел, чтобы Феба жила, поэтому, глубоко вздохнув, кивнул:

— Хорошо.

И тогда Феба осторожно отпустила его руку и сделала шаг, остановилась, глубоко вздохнула, подставила лицо солнцу и широко развела руки, как парящая в небе чайка, прежде чем решиться на следующий, а потом на еще один… Но тут она споткнулась и упала.

Тревельон в ужасе застыл. Феба стояла на четвереньках — наверняка содрала кожу на ладонях, по меньшей мере.

— Ох, позвольте, я вам помогу! — воскликнула Агнес, но Джеймс выставил руку, преграждая ее путь, а когда обрел способность говорить, спросил:

— Феба, вам нужна помощь?

— Нет-нет! — весело воскликнула она, и Тревельон понял, что она смеется. — Я справлюсь сама.

И Феба действительно смогла встать, пошарила мыском туфельки перед собой, пока не нащупала тропинку, и двинулась по ней.

Тревельон держался за ее спиной, с трудом справляясь с желанием помочь: схватить за руку и вести. Не дай бог, опять упадет и поранится! Но он понимал, насколько важно беречь ее от беды, настолько же важно дать ей ощущение свободы.

Ей хотелось справляться самой, без помощи, без ограничений, поэтому он шел сзади, просто наблюдая за ней, точно ястреб, и не мешал падать: один раз, два, три… И каждый раз он еле сдерживался, чтобы не вскрикнуть, не броситься к ней, чтобы поддержать или помочь подняться.

Но она лишь смеялась и вставала сама. Какая сила духа!

Но к тому времени, как они добрались до голой скалы, его терпение лопнуло. Он поймал ее за руку и, развернув лицом к себе, прошептал:

— Я вас люблю! Вы слышите, леди Феба Баттен? Я люблю вас!

И, когда она затаила дыхание, изумленно вскинув брови, он нагнулся и поцеловал ее в сочные розовые губы. В этом поцелуе не было страсти, — только драгоценный дар и торжественный зарок.

Именно в этот момент их и увидел Том Поули, который доставил письмо от герцога Уэйкфилда.

Феба стояла в конюшне и прислушивалась, как Джиневра тихо жевала отруби, а Ласточка, причмокивая, сосала материнское молоко. В конюшне было тепло и тихо, а лошадиный дух всегда действовал на Фебу успокаивающе.

Тишину конюшни нарушил знакомый лай — это к ней, тяжело дыша, примчался Тоби, и чьи-то шаги вторили цоканью собачьих когтей. Феба опустила руку, и тут же влажный шершавый язык облизал ее пальцы.

— Тебе обязательно возвращаться? — раздался тихий голос Агнес, и Феба почувствовала, как прижимается к ней детское тельце.

Тоби плюхнулся на пол, навалившись на ее ногу с другой стороны. Некоторое время они молчали, только слышно было, как Ласточка неуверенно бегает по своему стойлу.

— Я живу в Лондоне, — сказала наконец Феба, и как ни старалась, прозвучало это уныло и безнадежно.

Как хорошо было там, на пустоши! Она чувствовала себя свободной, как никогда, а потом Тревельон поцеловал ее и сказал, что любит. Ей казалось, что блаженству не будет предела…

Это был счастливейший момент ее жизни.

Она всерьез подумывала, не предложить ли Джеймсу остаться, вопреки полученному письму. Конечно, оно было от брата, но послал-то он его через Алфа, таинственного шпиона Тревельона в трущобах Сент-Джайлза. Похоже, он хранил их местонахождение в тайне, и Максимус до сих пор не знал, где они. Невольно Феба даже посочувствовала брату: как обидно, должно быть, ему полагаться на оборванца из трущоб для того, чтобы сообщаться с родной сестрой!

Если они останутся, Максимус вряд ли ее отыщет…

Вот только она сама понимала, что это трусость. Феба любила брата — искренне любила, — и стала бы тосковать по нему и прочим родственникам, зная, что никогда не увидит их вновь. Кроме того, ей было невыносимо думать, что семья сходит с ума от тревоги за нее.

Значит, нужно просто вернуться в Лондон, к прошлой жизни, но можно ли добровольно вернуться в клетку, если дверь была однажды открыта?

— Ты могла бы жить здесь, — сказала Агнес. — У нас полно комнат.

Феба положила руки на дверь стойла и уронила на них голову.

— Как бы мне этого хотелось!

— Тогда оставайся. Дом огромный — в половину комнат мы даже не заходим! Дед сказал, что ты не можешь выйти за дядю Джеймса. Но если все-таки выйдешь, вы станете мужем и женой и сможете оба жить здесь. Когда вы с дядей Джеймсом приехали, стало лучше.

Феба грустно улыбнулась — в голосе девочки было столько надежды!

— Если мы все постоянно будем жить вместе, в доме станет слишком шумно: кому это понравится.

— До того, как вы приехали, у нас стояла просто мертвая тишина, — рассудительно заметила Агнес. — А сейчас, если кому-то не понравится шум, за ужином мы могли бы затыкать ватой уши.

Феба устало рассмеялась.

— Я была бы рада остаться, но ты же видишь — решаю не я. Брат хочет, чтобы я вернулась в Лондон, а наш мир так уж устроен, что право решать принадлежит джентльменам.

— И очень глупо! — провозгласила Агнес.

— Согласна, — сказала Феба. — Он, конечно, может приказать мне вернуться, но, наверное, я в любом случае должна это сделать, ведь у меня там друзья, семья.

— Правда? — Казалось, Агнес удивило, что у Фебы есть другая жизнь, за пределами Корнуолла.

— Да. У меня двое маленьких племянников, и мне, конечно же, хочется их увидеть.

— А не могли бы они… не могли бы они навещать тебя здесь, как ты думаешь? — с надеждой в голосе спросила Агнес. — Я люблю малышей, и мы могли бы показать им лошадок.

Феба грустно улыбнулась.

— Для малышей это слишком долгое путешествие, дорогая.

— Но ты ведь будешь приезжать к нам в гости? — наконец сдалась Агнес.

— Не знаю, — едва ли не с отчаянием в голосе сказала Феба, заметив, что рядом кто-то подозрительно шмыгает носом.

— О-о, — прошептала Агнес. — Ласточка подошла к самой двери!

Феба медленно протянула руку, и в следующее мгновение мягкий бархатный нос коснулся ее пальцев, обдав теплом. Она боялась шелохнуться, чтобы не напугать жеребенка, и с трудом сдерживала слезы — ей так хотелось остаться в Корнуолле навсегда.

— Его светлость пишет, что похититель признался и благополучно заключен в Ньюгейтскую тюрьму в ожидании суда, — сообщил Тревельон, опираясь на трость. — И просит меня как можно скорее вернуться с леди Фебой в Лондон. Мы выезжаем немедленно.

Отец стоял возле окна, старательно изображая, что любуется видом, который ему открылся.

— Итак, ты намерен ее вернуть.

— Там ее дом, — безжизненным тоном ответил Тревельон.

Топор опустился так неожиданно, и удар был страшен — к нему следовало бы подготовиться заранее. В конце концов, он же знал, что Уэйкфилд поймает похитителя — рано или поздно, и что Фебу придется вернуть в родную семью, тоже знал.

Только вот безумно жаль, что этот день наступил так скоро!

— А ты? — Мистер Тревельон не обернулся, только застыл, прямой как палка. — Твой дом тоже в Лондоне?

— Хочешь спросить, собираюсь ли я там остаться? — осторожно поинтересовался Джеймс.

Вопрос отца застал его врасплох. В последнее время он не думал ни о чем, кроме их с Фебой будущего, а подумать, разумеется, следовало бы; что, если придется жить дальше без нее? Да и в любом случае ему нужна работа.

— Ты мог бы остаться, — предложил отец. — Теперь Фэйр больше тебя не станет преследовать, чтобы засадить в тюрьму, ведь нет необходимости подаваться в бега.

Джеймс ждал, затаив дыхание, но больше отец ничего не добавил.

— Не очень-то похоже на приглашение.

Старик наконец соизволил обернуться.

— Вот, значит, что тебе нужно, Джейми? Приглашение, чтобы вернуться домой?

Тревельон посмотрел отцу в глаза.

— Почему бы и нет?

Отец отвел глаза, сурово сжав губы на изборожденном морщинами лице, потом выдавил:

— Я никогда не винил тебя, Джейми. Знаю: когда это произошло, я накричал на тебя и наговорил всякого, но то был гнев, растерянность, страх.

Джеймс опустил взгляд: неужели? Может, у старика плохо с памятью?

Отец с глубоким вздохом опустился на стул.

— В своей жизни мы совершаем немало ошибок: какие-то незначительные и остаются без особых последствий, зато другие меняют ход всей жизни. Главное — научиться оставлять их в прошлом и идти дальше. Ведь если застрянешь в том, чего уже не изменить, ты конченый человек.

Тревельон усмехнулся уголком рта.

— Кажется, только дожив до седых волос, ты поумнел. Правда, па?

— Что есть, то есть, — ответил с усмешкой отец.

Джеймс задумчиво кивнул.

— Тогда я, может, и вернусь.

Старший Тревельон опустил глаза, разглядывая собственные руки.

— Оно и к лучшему, Джейми, если ты вернешь ее семье. Твоя мать… — Он поморщился. — Да. Ее красота покорила меня, и я ничего не мог с собой поделать, хотя она была для меня слишком молода. Но после того, как мы поженились, ее одолела тоска. Ей нужен был мужчина не такой старый и угрюмый, как я. Не повторяй моих ошибок, сын. Несчастная жена и мужа сделает несчастным.

— Не беспокойся, па. Если я и наделаю ошибок, то они будут моими собственными. Кроме того, я не ты, а Феба не моя мать.

Полчаса спустя Тревельон поднял занавеску окошка кареты, чтобы помахать на прощание Агнес, рыдающей Долли, отцу, старому Оуэну, Бетти и юному Тому. Тоби лаял и бежал за каретой, рискуя угодить под колеса, до тех пор, пока несли короткие лапы.

И лишь тогда, как отцовский дом скрылся из виду, он опустил занавеску.

Феба сидела напротив с красными заплаканными глазами. Тревельон смотрел на нее и сердцем своим понимал: все его будущие ошибки — хорошие или дурные, незначительные или такие, от которых перевернется мир, — связаны с этой девушкой.

Глава 17

Феба не могла сказать, ночь сейчас или день, но знала, что они ехали долгие часы, прежде чем наконец сделать остановку на постоялом дворе.

Измученная, она вышла из кареты, держась за руку Тревельона. Они больше не скрывались и ни от кого не бежали, поэтому Джеймс сказал, что больше нет причины делать вид, будто они муж и жена, но обручальное кольцо своей матери почему-то у нее не забрал.

Феба к нему так привыкла, что и сейчас потрогала большим пальцем, тайком потерла, как талисман. Благовоспитанная леди все-таки вернула бы кольцо, а вот она не вернула.

Эта придорожная гостиница была больше, чем те, в которых они ночевали по пути в Корнуолл. Феба слышала, как переговариваются мужчины, впрягая в кареты свежих лошадей, лай собак, недовольные возгласы усталых путешественников.

— Простите, сэр, — послышался рядом голос Рида, когда они шли к гостинице. — Отдельные обеденные комнаты все заняты!

— Значит, мы поедим в общем зале, — решил Тревельон. — Или вам, миледи, угодно, чтобы ужин принесли прямо в наши комнаты?

Комнаты? Он имеет в виду, что этой ночью спать они будут раздельно? И почему он опять называет ее «леди»? По правде говоря, она терпеть не могла, когда к ней так обращались.

— Нет-нет, давайте поужинаем в общем зале.

В гостинице их встретили и аромат жареной говядины, и гул людских голосов. Тревельон подвел Фебу к столу, и она села, опустив пальцы на щербатую деревянную поверхность перед собой.

— Что будете? — спросил грубый женский голос.

— Пива и две порции говядины, — распорядился Тревельон.

— Сию минуту, дорогуша, — послышался тот же голос, и раздались удаляющиеся шаги.

Феба повернула голову, принюхиваясь, и, кроме запаха дыма из камина, почувствовала запах табака: джентльмены с наслаждением курили свои трубки, — а кто-то из сидящих поблизости явно не мылся ни разу за всю жизнь.

Перед ней с грохотом поставили высокую пивную кружку, и женский голос буркнул:

— Держите. А она что, слепая?

Феба улыбнулась, но ничего сказать не успела.

— Вот ведь обуза! — с сочувствием проговорила девушка-официантка. — Слепая жена! Благослови вас Господь, сэр!

Служанка удалилась, а Феба, так и осталась сидеть с открытым ртом, вдруг осознав, что все смотрят на нее и думают то же самое, что эта девица: обуза!

— Да пошла она! — буркнул Джеймс. — Не обращайте внимания. Вы прекрасно знаете, что не можете быть обузой. Любой мужчина — любой! — был бы счастлив назвать вас своей женой.

Феба улыбнулась, хотя губы у нее немного дрожали.

— А вы?

— Я самый первый.

Ее охватил жар — таким твердым, без малейших колебаний, был его ответ. Она наклонилась к Тревельону:

— Тогда почему вы сняли две комнаты? Не хотите, чтобы мы спали вместе?

— Попробуйте здешнее пиво, — проигнорировал Джеймс ее вопрос. — Оно цвета дуба. Думаю, вам понравится.

Ах вот как! Не на ту напал!

— Джеймс…

— Вот и мясо! — Та же официантка поставила на стол тарелки с ужином.

Феба нащупала оловянные блюда и теплое мясо в густой подливке.

Сердобольная девица ахнула и с сожалением причмокнула языком.

— Ну как малое дитя! Сунула пальцы прямо в тарелку.

Феба застыла. Тревельон что-то проворчал, а потом послышался звон монет и его раздраженный голос:

— Сегодня нам ваша помощь больше не понадобится. Вы свободны.

Девица фыркнула и потопала прочь. Феба же, хоть и чувствовала, как горят щеки, облизнула пальцы, расправила плечи, взяла вилку и аккуратно наколола кусочек мяса.

Тревельон тихо рассмеялся, Феба замерла, а потом услышала его голос, такой бархатный, проникновенный:

— Вы же принцесса. Вы знали об этом? Я поражен, как у нее хватило смелости вообще при вас сказать хоть слово. Впрочем, она просто не успела вас рассмотреть, потому что, стоит взглянуть на вас повнимательнее, и любой скажет: маленькая принцесса-амазонка.

Ее губы сложились в улыбку — понятно, что он хотел ее успокоить, но все равно приятно. — Уверена, вы преувеличиваете.

— Ничего подобного! Где бы вы ни появились, все мужчины смотрят только на вас, и ваша слепота здесь ни при чем: просто они видят, какая вы красивая, видят лицо и роскошную фигуру.

О-о, как же загорелись щеки!

— Но если кто взглянет пристальнее, увидит и другое: отважную девушку, которая сражается со своим недугом каждый день, но делает это с улыбкой, без нытья и отчаяния. А теперь забудьте все неприятности и пейте пиво.

Феба выпила, слизнула пену с губ, а Джеймс, накрыв ее руку своей большой теплой ладонью, спросил:

— Ну как?

— Мне нравится, очень нравится! Кажется, придется просить Максимуса, чтобы в Уэйкфилд-хаусе мне подавали пиво каждый раз, как сяду за стол.

Тревельон поперхнулся.

— Хотел бы я видеть лицо Уэйкфилда, когда станете говорить ему об этом.

Феба вздернула подбородок, явно довольна собой.

— Ничего, пусть привыкает!

Тревельон же громко рассмеялся.

Еда хоть и не отличалась изысканностью, зато была вкусной и сытной. Когда ужин подошел к концу, Тревельон отошел о чем-то переговорить с хозяином, а она осталась сидеть.

— Идемте. — Джеймс, вернувшись, помог ей встать. — Позвольте проводить вас в вашу комнату.

Феба молча кивнула. Через день-другой они будут в Лондоне, и ночевать в разных комнатах сейчас, когда это еще возможно, — непростительное расточительство.

Они преодолели лестничный марш по скрипевшим под ногами деревянным ступенькам. Гомон голосов из общего зала почти не долетал до их ушей, поскольку они направлялись в заднюю часть дома.

— Без роскоши, конечно, — заметил Джеймс, открывая дверь, — но хозяин уверяет, что это лучшая комната в гостинице.

Он провел ее внутрь, по-прежнему держа за руку, а когда закрыл дверь, Феба обернулась к нему.

— Мне показалось, что вы сняли себе отдельный номер.

Его трость с громким стуком упала на пол, а он взял Фебу за другую руку и привлек к себе.

— Я сказал хозяину, что произошла ошибка и вторая комната нам не нужна.

— Ах, как я рада!

Феба обхватила ладонями его лицо и чуть пригнула голову, чтобы добраться до губ. В этот поцелуй она вложила всю страсть, все отчаяние. Она так его хотела — сейчас и навсегда.

— Феба, — со стоном произнес он, едва отдышавшись от поцелуя.

Она никогда не слышала, чтобы у него был такой низкий голос! А когда он внезапно подхватил ее на руки и мир закружился, Феба обняла его за плечи. Вот он и опустил ее на мягкую поверхность — она догадалась, что это, должно быть, кровать, — и она села на самый край, свесив ноги.

— Джеймс? — гадая, что он задумал, окликнула Феба.

Джеймс начал было расшнуровывать ее корсаж, но терпение ему, по-видимому, изменило, и он ухватился за юбки, обеими руками провел вверх по ее ногам, по шелковым чулкам и голой коже бедер.

— Знаете, что я чувствовал, когда в ту ночь снимал с вас туфли и чулки? — спросил он вкрадчиво.

Феба, расстегивая крючки корсажа, замерла при звуке его голоса, а его руки тем временем добрались до развилки бедер, пальцы пробрались к пушистому кудрявому холмику.

— Я был так близко от этого, но не мог увидеть, не мог потрогать.

— О-о! — Феба осознала, что теперь-то он отлично видит ее всю, раскинувшуюся перед ним, как подношение языческому богу.

— Расстегните корсаж и корсет: хочу видеть все.

Ахнув, она подчинилась. Мысль, что он смотрит на нее, обнаженную, странно волновала ее. Она развела в стороны половинки корсажа и корсета, распустила завязки сорочки и спустила ее под грудь. От прохладного воздуха соски напряглись и затвердели, его настойчивые руки опрокинули ее на спину, широко раздвинув ноги.

— Какая ты красивая! — промурлыкал Джеймс, и Феба почувствовала, как его пальцы начали осторожно поглаживать ее складки. — Вам нравится? Так хорошо? — Услышала она его шепот.

— Да, очень.

Его палец принялся описывать круги, продвигаясь ко входу в ее тело.

— Здесь влажно и скользко. Вы готовы принять меня.

Его руки оставили ее тело, и Феба замерла, затаив дыхание. От ночного воздуха обнаженная кожа покрылась мурашками. Она услышала шорох одежды — и вдруг он оказался на ней и без предисловий вонзился в нее.

От неожиданности Феба вскрикнула, а он медленно вышел из нее и вонзился еще раз, потом так же еще — и вдруг остановился, прошептав ей на ухо:

— Я мечтал об этом весь день в этой чертовой карете.

Она почувствовала, как его губы, горячие и влажные, смыкаются вокруг ее соска, язык касается твердой бусинки, и он начинает яростно сосать. Она застонала от удовольствия, запуская пальцы в его волосы, которые он, как всегда, заплел в косичку. К ее удивлению, он ничего не снял: ни сюртук, ни жилет.

Потом, когда он взялся за вторую грудь, ладонью, ее мысли стали путаться, и Феба прикусила губу, чтобы не закричать. То, что Джеймс заставил ее почувствовать, было волшебно, и только сейчас, пока он ласкал ее груди, она осознала, что он по-прежнему внутри ее: твердый, жаждущий, тяжелый, огромный.

Он чуть отстранился, погладил соски большими пальцами, и она взмолилась:

— Пожалуйста!

Джеймс загадочно усмехнулся.

— Вы должны знать, что у вас самые красивые на свете груди: полные, округлые, с крупными розовыми сосками. Я мечтал о вашей груди, пока не увидел воочию, а чтобы прийти в себя, не раз пускал в ход руки.

Феба представила, как он проделывает такое, мечтая о ней, и ее опять бросило в жар.

— Господи!

Не могла она больше ждать: набухшая плоть изливалась влагой и пульсировала в жажде его действий. Чтобы поскорее испытать эти восхитительные ощущения, Феба обхватила его талию ногами и беспокойно поерзала, отчего он застонал и, оторвавшись от ее груди, оперся руками о матрас, отступил, а затем обрушился вновь с такой мощью, что она закричала.

Ей так хотелось схватить его за плечи, прикоснуться к обнаженной коже, но мешала рубашка.

Он с такой мощью входил в нее, что кровать ходила ходуном. Феба судорожно гладила его по лицу, ощущая, как колется щетина, как пот стекает по лбу и вискам. Дыхание с хрипом вырывалось из полуоткрытого рта. А он все ускорял и ускорял темп, и она сжимала его в объятиях, едва не подскакивая под ним.

И когда его губы завладели ее ртом — жадные, горячие и торжествующие, — Феба почувствовала, как дрожь пронзила тело, ощутила последний могучий толчок и жаркий поток семени вместе с ним.

И она тоже отдалась во власть его тела, наполняя собой и наполняясь сама, содрогаясь от восторга и наслаждения.

На следующий день Тревельон смотрел на Фебу, которая дремала напротив него в карете, и понимал, что не сможет ее оставить, не сможет без нее жить. Главное — уговорить ее стать его женой.

Это решение принесло ему некоторое облегчение, а вместе с ним и бесчисленные проблемы, самой неприятной из которых был герцог Уэйкфилд. Тревельон прекрасно понимал, что он ни за что не даст согласия на этот брак.

Если им просто сбежать, общество отвергнет Фебу, а он не собирался лишать родной семьи бедняжку. Такого Тревельон допустить не мог: ведь он видел, как Феба счастлива, когда смеется и болтает с сестрой и друзьями. Каким-то образом ему придется получить дозволение у его светлости ухаживать за его сестрой.

Задумавшись, Тревельон смотрел в окно. Сейчас они ехали гораздо быстрее, поскольку больше не нужно было скрываться и пробираться окольными путями. К тому же можно было менять лошадей на постоялых дворах, поэтому Рид их не жалел.

Письмо Уэйкфилда огорчило: в нем герцог не сообщил ни имени похитителя, ни даже способа его обнаружения и задержания.

Тревельон нахмурился, качая головой. Дело казалось ему незаконченным. Возможно, он успокоится, когда лично расспросит герцога. Не далее как завтра они будут в Лондоне, и тогда… он вручит леди Фебу ее брату, а на его голову обрушится праведный гнев герцога.

Боже правый, он поставил себе невыполнимую задачу.

Феба пробормотала что-то, зевнула и позвала его:

— Джеймс?

— Я здесь, — поспешил он успокоить ее.

— Долго нам ехать до остановки на ночь? — спросила Феба, откидываясь на спинку сиденья.

Тревельон сверился по солнцу.

— Еще несколько часов.

Феба молча кивнула, а Джеймс вдруг спросил:

— Могу ли навещать вас в Лондоне… если вы этого, конечно, хотите?

Ослепительная улыбка озарила лицо Фебы.

— Я была бы только счастлива.

Он невольно ответил ей улыбкой, хоть она и не могла ее видеть, а Феба подразнила:

— А как же, капитан Тревельон, герцог Уэйкфилд? Вам не кажется, что нужно спросить его разрешения?

— Мне показалось важным заручиться вашим согласием, прежде чем забираться в логово ко льву.

— Очень разумно с вашей стороны. — Феба кивнула и опять зевнула. — Ах ты боже мой, как же я хочу спать! Ну почему в этой карете такие жесткие подушки?

— Это мы сейчас исправим. — Джеймс пересел к ней и предложил: — Обопритесь на мое плечо.

— Гм… — пробормотала она сонно. — Тоже не очень-то мягко, но хотя бы удобно.

И Тревельон подумал, что это можно счесть за комплимент.

Наконец-то добрались до постоялого двора. Целый день сидеть, оказывается, очень утомительно. Феба вышла из кареты и незаметно потянулась.

Здесь оказалось ничуть не лучше, чем в той гостинице, где они останавливались вчера вечером: полно народу, во дворе пахнет лошадьми и навозом, а внутри стоит теплый аромат готовящегося ужина. Они уселись друг напротив друга за очередной видавший виды деревянный стол, и она подумала: «А что, если это наша последняя ночь?» Даже если Максимус позволит Джеймсу ухаживать за ней, пройдет немало времени, прежде чем они смогут остаться наедине. А потому — после того как она попробовала еще один сорт пива, после того как Тревельон убедился, что Рид удобно устроился на ночь, после того как он проводил ее в комнату и указал, где кровать и где камин, — Феба схватила его за руку и буквально потребовала:

— Любите меня! Сейчас же!

Встав на цыпочки, она заставила Джеймса пригнуть голову и впилась в его губы сокрушительным поцелуем. За последнюю неделю у Фебы прибавилось опыта по этой части, но такие поцелуи были отнюдь не изысканным удовольствием, а скорее признаком отчаяния.

«Что, если это наша последняя ночь?… Наша последняя ночь?… Последняя?…»

Эта страшная мысль никак не желала покидать ее голову. Каким-то образом они потеряли счет времени, а теперь вдруг вернулись к действительности. Она не была к этому готова: сама мысль расстаться с Тревельоном казалась ей невыносимой. Лондон, Максимус… не хотелось даже думать, что ждет ее по возвращении.

Завтра приближалось слишком уж быстро.

Отбросив деликатность и нежность, она неуклюже шарила по его телу, пытаясь расстегнуть ширинку, хотя рука Джеймса пыталась ее остановить. И чего уж он точно никак не ожидал, что она упадет перед ним на колени, рванет ширинку, что потянется рукой, а потом и лицом к…

— Феба, бога ради, нет!

Больше он ничего сказать не смог: из его горла вырвался стон. Феба добралась до его естества и прижалась к нему лицом, вдыхая запах, его запах, запах мужчины, который принадлежал ей.

Этот орган пульсировал, прижатый к ее щеке, и Феба взяла его в руку и поцеловала, ощутив, как могучий ствол растет, наливается силой. Ей захотелось почувствовать его на вкус, и она взяла его в рот.

Раздался стон.

Феба решила продолжить исследования и провела языком снизу вверх. Джеймс покачнулся, и его рука легла ей на макушку — не тяжело, но крепко. Чтобы держать ее? Или чтобы самому удержать равновесие? Она не знала, да и не хотела знать.

Ее губы сомкнулись на головке, и она принялась сосать.

— Феба, бог мой, Феба!.. — выкрикнул он хрипло, а она работала языком, ощущая солоноватый вкус жидкости, что просачивалась из скользкого кончика.

Когда Джеймс зарычал и едва не вдавил ее в пол, она поняла, что своим неприличным поступком подчинила его, и ее существо наполнилось гордостью: этот сильный, храбрый мужчина стонет и кричит лишь оттого, что она ласкает его ртом.

Через мгновение ей стало не до размышлений. Схватив за руки, он рывком поднял ее, и на один ужасный миг ей показалось, что сейчас он оттолкнет ее и швырнет в дальний угол комнаты, не стерпев ее безрассудной выходки, но он подтащил ее к постели и, опрокинув на матрас, коленом раздвинул ноги.

— Феба, дорогая, что вы со мной творите? Где вы этому научились, черт возьми? Нет, не говорите, иначе мне вообще не уснуть сегодня. — Он схватил ее юбки и задрал вверх, обнажив ее до талии. — Не знаю, отчего я вообразил, что сумею вам противостоять, выпутаться целым и невредимым.

Феба открыла было рот что-то сказать, но в этот момент его пальцы вторглись в ее лоно, а потом там оказались и горячие губы, прямо у средоточия ее страсти.

Ах! Такого она не могла даже вообразить. Это была сладкая пытка плоти, слишком чувствительной к любому прикосновению. Она изогнулась дугой, бедра заходили ходуном, но Джеймс положил ладони ей на живот, заставляя лежать спокойно. Прижимая ее к матрасу, он совершал молебен, губами и языком лаская дрожащую плоть. Неделю назад она умерла бы от стыда при одной только мысли о чем-то подобном, а теперь наслаждалась.

Ее дыхание сделалось прерывистым, легким явно не хватало воздуха, и она стиснула кулаки, вцепившись в собственные волосы. Хоть бы он остановился! Нет, только не это! Пусть продолжает, пока ее не поглотит огонь…

Он ласкал ее набухший бугорок нежными движениями языка, в то же время терзая плоть пальцами. И вдруг яркие огни вспыхнули на дне ее незрячих глаз, рассыпавшись искрами и воспламенив ее существо. Она все еще хватала ртом воздух, сотрясаясь всем телом, когда он оседлал ее, с силой вонзаясь в нежную плоть. Повинуясь ему, она крепко обхватила его ногами…

— Феба! — рычал он ей на ухо. — Феба! Вы сводите меня с ума, я одержим вами. Я не могу…

Он был так возбужден, что, едва вонзился в нее, изогнулся в сладкой судороге и вздрогнул всем своим сильным телом.

Она вцепилась ему в плечи и впилась ртом в его рот, принимая в себя и его стон, и пролитое семя.

Когда все было кончено, его голова упала на подушку, а из горла вырвался хриплый шепот:

— Вы меня… погубили. Как теперь дышать без вас? Как вообще жить?…

— И не надо, — прошептала Феба в вечную темноту. — Без меня не надо…

Они оба оказались в ловушке, и она это знала, как знала и то, что любит Джеймса Тревельона и душой, и телом.

Глава 18

Ближе к вечеру следующего дня Тревельон, как у него уже вошло в привычку за последние несколько месяцев, стоял навытяжку перед герцогом Уэйкфилдом в его кабинете. Странно. Неужели это действительно случилось — их с Фебой совместное путешествие в Корнуолл, не говоря уж о том, что он занимался с ней любовью, любил ее, собирался за нее сражаться!

— О чем вы думали, когда увозили мою сестру, прятали от меня? — мертвенно-спокойным голосом начал герцог, сцепив руки на столе перед собой. — Почему открыли тайну своего местопребывания исключительно тому уличному оборванцу?

— Мне казалось, так безопаснее для нее, — ответил Тревельон, смело глядя на герцога.

— То есть защищали ее от родных? От меня? — гневно воскликнул Уэйкфилд. — Да вы наглец, любезный!

— Если горничная сообщала похитителям о ее передвижениях, — сказал Тревельон, стараясь сохранять спокойствие, — то в стенах Уэйкфилд-хауса могли обнаружиться и другие соглядатаи!

Стоявший позади кресла герцога, Крейвен громко кашлянул, а лицо Уэйкфилда перекосила сердитая гримаса.

— По крайней мере здесь вы были правы: мы действительно поймали в доме еще одного шпиона. Один из мальчишек-конюшенных признался, что ему платит мистер Фредерик Уинстон, — полагаю, имя вам знакомо?

Тревельон покачал головой.

— Младший сын графа Спока, по уши в долгах. Он во всем признался, стоило нам его немного поприжать. Он собирался заставить Фебу выйти за него — ради приданого, разумеется. Он до сих пор сидит в Ньюгейтской тюрьме, а отец тем временем вопит и сыплет угрозами. Я поставил Уинстона перед выбором: покинуть страну или болтаться на виселице. Полагаю, скоро мы увидим, как сверкают его пятки.

Герцог хлопнул по столу обеими ладонями.

— Однако вас это не извиняет.

— Разве? — Тревельон повел бровью. — Останься леди Феба в Лондоне, и ее могли бы похитить опять. Я защищал ее…

— Погубив ее репутацию! — заорал Уэйкфилд, хватив по столу кулаком. — О чем ты думал, приятель? О моей сестре судачит полгорода!

— Я думал, что жизнь Фебы гораздо важнее, чем репутация, — сухо возразил Тревельон и тут же осознал свою оплошность.

— Феба? — Глаза Уэйкфилда сузились. — Как ты смеешь…

— Смею, потому что это я позаботился о ее безопасности, — сказал Тревельон, тоже повышая голос. — Это моими стараниями ей ничто не угрожало, пока…

Уэйкфилд вскочил, на сей раз игнорируя покашливание Крейвена.

— Вы уволены!

— Нет, — проговорил Тревельон сквозь стиснутые зубы. — Мы с Фебой поняли друг друга. Завтра я нанесу ей визит и…

— Ты чертов охотник за приданым! — взревел Уэйкфилд. — Я не желаю тебя больше видеть!

«К черту! Все к черту!» — решил Тревельон и завопил так, что задрожали стекла:

— Впредь никогда не смейте клеветать на сестру! Я люблю Фебу не ради ее денег, а потому что лучше ее нет на свете! И не вздумайте пугать ее, что лишите приданого: будьте уверены, что я сумею о ней позаботиться!

— Убирайтесь! Я не стану лишать ее приданого, но вы никогда больше ее не увидите.

— Скажите мне правду, Уэйкфилд, чего вы боитесь: за сестру или за собственную репутацию? — спокойно спросил Тревельон. — Фебе ничто не угрожает лишь благодаря мне! Что такое по сравнению с этим досужие языки сплетников?

Уэйкфилд сверлил его гневным взглядом, а Тревельон продолжил:

— Однажды она сказала мне, что не хочет, чтобы ее считали драгоценной вещью. Почему бы вам не поразмыслить над ее словами?

Он развернулся и, прихрамывая, вышел из кабинета.

Фебу уже отправили в ее комнату: вероятно, чтобы отдохнула и привела себя в порядок, — но теперь Тревельон задумался, уж не собирается ли Уэйкфилд посадить сестру под замок? Он никогда не считал герцога деспотом, но у аристократов чего только не случается.

Он шел по коридору, направляясь к выходу из особняка, но увидел, что в дверях одной из малых гостиных стоит герцогиня.

— Ваша светлость.

— Мистер Тревельон. — Ее серые глаза были печальны. — Я слышала крики.

— Действительно, ваша светлость. Ваш супруг не одобрил мои методы охранять леди Фебу.

— Он очень тревожился за нее! — возразила герцогиня.

Тревельон склонил голову.

— Ваш муж уже уволил меня и велел больше не возвращаться.

— Исключительно глупо с его стороны, — пожала плечами герцогиня, а дворецкий Пандерс шумно вздохнул. Бросив на него быстрый взгляд, ее светлость добавила: — Только не говорите мне, что вам это тоже не пришло в голову.

Дворецкий растерянно заморгал.

— Как можно, ваша светлость!

Герцогиня фыркнула.

— Нет, конечно, куда вам. Никто из вас не может этого сказать, зато могу я. Феба оживает в вашем присутствии, мистер Тревельон! Я вижу это, и видят все остальные, включая моего упрямого супруга. Не забывайте об этом, капитан. Прошу вас.

— Благодарю, ваша светлость. — Тревельон поклонился и решительно направился к выходу. Итак, герцогиня на его стороне. Уже что-то, хотя вряд ли это поможет: без разрешения Уэйкфилда он может считать, что уже потерял Фебу навеки.

Вечером Феба сидела в своей спальне, сложив руки на коленях, и размышляла о Тревельоне, вернее, о том, какая жизнь ждет ее без него.

Феба слышала доносившиеся снизу крики; слышала, как перешептывались горничные, которые принесли воду для ванны, когда наступило время мыться. Печально, однако она не удивилась. Тревельон был храбр и упрям, однако Максимуса она знала всю жизнь, поэтому — при всей любви к брату — не питала иллюзий на его счет.

Он примет в штыки любого, кто вздумает к ней свататься, не говоря уж о бывшем драгуне отнюдь не аристократического происхождения.

Кажется, Максимус так и не осознал, в каком она положении. Такие проблемы, как общественное положение и возраст, почти не занимали ее. Она не видела, как мужчина выглядит, во что одет или как себя держит. Да, она носила шелка и драгоценности, но шерсть и лен были ничуть не хуже, а в некоторых случаях гораздо лучше. Так не все ли равно? Нет, она была решительно не такая, как прочие дамы, равные ей по положению. Тогда почему ей нельзя выбрать мужчину, который тоже не будет таким, как мужья этих самых дам?

В дверь постучали.

— Войдите! — крикнула Феба.

Дверь открылась, и она услышала уверенные шаги Максимуса, который явился, чтобы нарушить ее уединение.

— Феба, я составил список джентльменов, которых мог бы нанять для твоей охраны. Мне тут… гм… подсказали, что было бы правильнее позволить тебе выбрать самой.

Ее брови поползли вверх.

— Телохранитель? Но разве не ты говорил, что опасность миновала?

— На данный момент — да, — раздраженно ответил Максимус. — Но завтра все может измениться. И, разумеется, остаются бытовые опасности — разбойники, толпа и тому подобное.

Феба сникла. Неужели впереди ее ждут годы с безликими мужчинами, которые будут следовать за ней по пятам ради ее же собственного блага, защиты?

И в этот момент в голове у нее словно что-то щелкнуло. Максимус опять все решил за нее. И честно говоря, ей это надоело, черт возьми!

— Нет.

— Так вот, номер первый… — начал Максимус и тут же осекся: до него наконец дошло, что она сказала. — Прошу прощения?

— Я сказала — «нет», — очень спокойно повторила Феба и в ответ на ее удивленный взгляд пояснила: — Нет, — повторила она, на сей раз с некоторым нажимом. — Нет, Максимус, я не стану выбирать для себя тюремного надзирателя. И вообще мне не нужна охрана. Я не хочу, чтобы за моей спиной постоянно кто-то топтался и указывал, куда можно пойти, а куда нет. И тебе я тоже больше не позволю указывать мне, что можно и чего нельзя!

Феба задыхалась от собственной смелости, но голову кружило ощущение свободы — ведь она высказала брату все, что думает!

Максимус опять попытался внять к ее благоразумию, но она продолжила:

— Да, вполне вероятно, что я буду падать, но это ничего: поднимусь и пойду дальше. Я буду танцевать и спотыкаться, буду разговаривать с неподходящими мужчинами и женщинами, буду посещать гостиные, где беседуют о театре и смакуют скандалы, ходить в магазины на самых оживленных улицах — и пусть меня там толкают. А, если захочется, я буду пить пиво. И наслаждаться всем этим!

Феба встала — и пусть ноги у нее немного подкашивались, но она стояла на собственных ногах, без поддержки.

— Не слепота делает меня немощной, а все те, кто решил, что я не могу наслаждаться жизнью из-за слепоты. Если споткнусь, если наткнусь на что-нибудь, упаду или ударюсь, так это сделаю я сама. Если ты опять отнимешь у меня свободу, то я превращусь в глупое, скованное по рукам и ногам существо. Я перестану быть женщиной, живым существом, просто перестану быть!

Феба пошла к двери, проводя пальцами по спинкам знакомых стульев, и все это в гробовом молчании. Кажется, ее слова так поразили Максимуса, что он онемел.

Добравшись, наконец до двери, она открыла ее пошире — с явным умыслом, чтобы все слышали ее последние слова:

— И еще одно: я собираюсь выйти замуж за капитана Джеймса Тревельона, с твоего разрешения или без него. Я люблю его, а он любит меня. Сообщая о своих планах, я оказываю тебе любезность — так у тебя будет время свыкнуться с этой мыслью.

И в первый раз в жизни герцог Уэйкфилд был вынужден выйти из комнаты, не оставив за собой последнего слова.

В ту же самую ночь Тревельон сидел у себя в съемной комнате за тарелкой супа из трески, и тосковал по Фебе, когда в дверь постучали.

Он настороженно поднял голову. Знакомых в Лондоне у него почти не было — не обзавелся за двенадцать лет жизни здесь. Разумеется, Уэйкфилд вскоре опомнится и придумает для него кару, но сейчас для этого слишком рано. Он ушел от герцога всего несколько часов назад.

Сжав в руке пистолет, Тревельон встал из-за стола и здорово удивился, когда на пороге приоткрытой двери увидел герцога Уэйкфилда.

Целую долгую минуту Джеймс мерил его взглядом, пока герцог не спросил:

— Могу я войти?

Тревельон жестом пригласил его в комнату.

С любопытством оглядев комнату, Уэйкфилд, не спрашивая разрешения, уселся на кровать. Тревельон подумал было чего-нибудь предложить герцогу, да кроме остывшего супа из трески и весьма посредственного вина у него ничего не было.

— Я пришел… — начал герцог своим обычным надменным тоном… и вдруг замолчал.

Пришел черед Тревельона удивляться.

— Ваша светлость?

— Максимус.

— Прошу прощения? — не понял Джеймс.

— Меня зовут Максимус, — устало пояснил герцог, сняв треуголку, бросил на кровать. — А вас Джеймс.

Тревельон растерянно хлопал глазами.

— Да, но никто так меня не называет. — Ну, разве что родные и… Феба.

Максимус усмехнулся уголком рта.

— Значит, пусть будет Тревельон. — Он вздохнул. — Знаете, что мне сегодня пришлось выслушать?

Вопрос был риторический, поэтому Джеймс просто сел, а герцог продолжил:

— Не повышая голоса, произнесла длинную речь о своих правах и в заключение заявила, что намерена выйти за вас замуж. Вы в курсе?

Тревельон усмехнулся и кивнул.

— Да, это так, ваша светлость, но надеюсь, с вашего благословения.

— Максимус. Зовите меня так, — рассеянно повторил герцог. — Кстати, не уверен, что ей так уж требуется мое благословение, однако я здесь именно для этого.

Тревельон вытаращил глаза от изумления. Что именно сказала Феба брату? Он открыл было рот, намереваясь спросить, но тут дверь распахнулась, едва не слетев с петель.

Тревельон вскочил, узнав двух лакеев из Уэйкфилд-хауса.

— Ваша светлость, — крикнул Хатуэй, — леди Фебу похитили!

Глава 19

«Право же, пора бы к этому привыкнуть», — мрачно размышляла Феба в очередной карете в окружении мужчин исключительно сомнительной репутации. А она всего только и хотела, что навестить Геру и в сестринское ухо излить все, что накопилось, но не успела она спуститься с крыльца Уэйкфилд-хауса, как ее схватили.

Опять ее куда-то тащили, но на сей раз похитители не потрудились набросить ей ничего на голову, за что Феба была им очень благодарна. А во-вторых, с ней в карете сидел мистер Малколм Маклиш. Впрочем, ничего хорошего в этом не было, поскольку он, похоже, решил, что она должна выйти за него замуж, и всю дорогу приговаривал:

— Прошу вас, леди Феба! Поверьте, это к лучшему! Я готов посвятить остаток жизни тому, чтобы загладить свою вину перед вами. Поймите, мы не можем пойти против него! Его власть простирается так далеко, что вы не можете себе вообразить!

Феба вырвала свои пальцы из его руки и потребовала:

— Перестаньте говорить загадками! Кто этот человек, которого вы так боитесь? А эти люди, что держат на мушке и вас, мистер Маклиш?

Один из похитителей грубо рассмеялся.

— В каком-то смысле да, — не очень уверенно ответил тот. — Я тоже жертва, как и вы.

— Позвольте, сэр, вам не поверить, — парировала Феба. — Кто именно заставляет вас на мне жениться и, ради всего святого, зачем?

— Я буду о вас заботиться, — повторил Маклиш, делая вид, что не слышал ее вопросов. — Вы ни в чем не будете испытывать нужды.

— Моя самая большая нужда — это самостоятельно принимать решения! — отрезала Феба, а карета тем временем остановилась.

Она прикинула, не пуститься ли наутек, но, помимо очевидного затруднения, было и другое: те, кто ее держал, внушали страх: они начали палить из пистолетов, перед тем как ее схватить, и еще не известно, живы ли Хатуэй и Пандерс.

— Давайте вылазьте, дамочка, — велел один из похитителей. — Да не вздумайте поднимать шум.

Феба отметила, что мистер Маклиш такого предостережения не удостоился.

Кажется, в прошлый раз ее привозили в какое-то другое место. Принюхавшись, Феба уловила вонь гнилых овощей и спиртного, причем совсем рядом, а потом ее куда-то втолкнули — похоже в подвал.

— Ага, вот и вы, наконец, — протянул кто-то голосом, явно принадлежавшим представителю высшего общества.

Феба не узнала его, но зато вспомнила аромат, к этому голосу прилагающийся: жасмин и амбра, аромат экзотический и редкий, — а потом память подсказала, где именно ей довелось его унюхать — возле дома мисс Динвуди.

— Это не ваша вина, — пытался успокоить подопечную Жан-Мари, когда они с Эвой катили в карете через весь Лондон. — Вы не можете предугадать его поступки.

— Он опять воспользовался мною! — воскликнула Эва, с тревогой разглядывая улицы. — В который уже раз! Он солгал мне, что оставил эту безумную затею, а я попалась на его удочку! Как же я глупа! Надо что-то делать, иначе вина ляжет на меня.

В этот момент карета остановилась, и Эва выскочила наружу с неподобающей даме поспешностью. Жан-Мари опередил ее, подошел к двери пансиона и поднял было кулак, чтобы выбить ее, но остановился, оглянулся через плечо на Эву и просто толкнул дверь. Она оказалась незапертой и распахнулась.

Эва бросилась вперед вверх по лестнице, откуда раздавались громкие мужские голоса. Жан-Мари, не отставал от хозяйки, ни на шаг.

— Проклятье! Вы вроде бы говорили, будто теперь ей ничто не угрожает, раз похититель сидит в Ньюгейте!

Добравшись до площадки второго этажа, Эва поняла, что голос принадлежит телохранителю леди Фебы, а вот увидеть здесь герцога Уэйкфилда было для нее неожиданностью.

Уэйкфилд обернулся раньше, чем она успела ретироваться, и властно вопросил:

— Кто вы?

— Мисс Динвуди? — шагнул к ней капитан Тревельон. — Зачем вы здесь?

— Он похитил леди Фебу, и я не собираюсь его покрывать. Прошу вас, поверьте: знай я заранее, что он задумал, непременно предупредила бы вас!

— Кто? — в один голос воскликнули герцог и капитан.

— Валентайн Нейпир, герцог Монтгомери. — Эва гордо вскинула голову, хотя губы у нее дрожали: ведь она предала собственного брата.

Тревельон несся галопом по темным улицам, пригнувшись к шее коня, понукая животное увеличить скорость. Герцог остался далеко позади. Джеймсу пришлось взять лошадь одного из лакеев леди Фебы, и вот теперь они с герцогом неслись сломя голову через весь Лондон в отчаянном стремлении добраться до нее прежде, чем будет слишком поздно.

У него в голове не укладывалось то, что рассказала мисс Динвуди. Оказывается, за всеми попытками похищения стоял герцог Монтгомери. Ему вздумалось выдать Фебу замуж за мистера Малколма Маклиша, который был из-за чего-то в его власти, и Монтгомери шантажом заставил человека, которого подозревал Уэйкфилд, признать себя виновным в похищении, к которому не имел никакого отношения.

Сама Эва Динвуди понятия не имела, зачем все это ее брату и почему он избрал своей мишенью Фебу.

Будь они прокляты, безумный Монтгомери и трус Маклиш! Тревельона распирало от гнева при мысли, что для достижения своих грязных целей негодяи решили воспользоваться Фебой, ее беспомощностью!

Он еще ниже пригнулся к шее лошади, сжимая ногами бока: перед ними поперек улицы были навалены бочки. За его спиной герцог что-то крикнул, но Тревельон не обернулся. Фебу отвезли не куда-нибудь, а в трущобы Сент-Джайлза — средоточие порока в этом мрачном городе.

Когда он доберется до этого двуличного негодяя Монтгомери, то свернет ему шею — невзирая на герцогский титул.

Чуть наклонившись в сторону, Тревельон заставил лошадь нырнуть в один из узких переулков, что вели прямо в гадючник под названием «Сент-Джайлз». При патрулировании этих улиц в составе драгунского полка он изучил их лучше, чем линии на собственной ладони.

Мисс Динвуди дала им адрес: где Монтгомери уже держал своих жертв. Возможно, он и Фебу привез именно туда!

Но если она ошиблась… Не дай бог!

Завернув за угол, Тревельон увидел карету: слишком щегольскую для Сент-Джайлза, — а поравнявшись с ней, заметил, как из соседнего кирпичного дома вышел мужчина. Не успел он понять, откуда раздался цокот копыт, как почувствовал приставленное к его голове дуло пистолета и застыл.

— Где леди Феба? — грозно прошипел Тревельон, но тот оказался проворнее и нырнул обратно в дом.

Проклятье! Штурмовать наверняка охраняемое здание было бы самоубийством.

Тревельон соскочил с лошади с пистолетами в руках, встал сбоку от двери и потребовал:

— Откройте немедленно!

Выстрел разнес деревянную дверь, так что щепки полетели во все стороны, и Тревельон бросился в образовавшийся проем, расшвыривая обломки и не обращая внимания на жуткую боль в многострадальной правой ноге. Внутри было темно, но он успел заметить, что в руке у мужчины пистолет. Тревельон успел выстрелить первым, и тот упал.

— Не стрелять! — крикнул кто-то из темноты, и в следующее мгновение в дом ворвался герцог Уэйкфилд, работая кулачищами, расшвыривая тех, кто попадался на пути, точно кегли.

Тревельон увидел, как Маклиш пытается спрятаться за столом, и ударил его наотмашь по лицу рукоятью пистолета.

Из носа архитектора брызнула кровь.

— Где леди Феба?

Маклиш ничего не смог сказать — лишь вытаращил глаза, указывая в дальний угол комнаты. Приглядевшись, Тревельон увидел дверь, бросился к ней и навалился плечом, но за ней обнаружил пустую комнату.

Вдруг из угла кто-то метнулся к нему и попытался проскочить в открытую дверь, но Тревельон успел схватить его за волосы, соломенно-желтые, и дернул, приставив дуло второго, заряженного, пистолета к виску.

— Где она?

— Сдаюсь! — вскричал Монтгомери, выставив руки перед собой и ехидно улыбаясь. — Сказал же: сдаюсь.

— Я спросил, где леди Феба.

— Понятия не имею!

— Лжец! — крикнул герцог Уэйкфилд, гневно сверкая глазами. — Ты похитил мою сестру! Монтгомери сузил глаза и мгновенно преобразился — теперь это был смертельный враг.

— Да, похитил. Считаю, что это справедливое возмездие за то зло, что ты мне причинил.

— Какое зло? Ты о чем? — удивился герцог.

— А кто прикрыл винокурню в Сент-Джайлзе? Это… — Монтгомери обвел руками пространство, — когда-то было очень прибыльным предприятием, а теперь просто груда кирпича. Ты забрал это, ну а я отнял у тебя кое-что… то есть кое-кого. — Ухмылка белокурого херувима походила на хищный оскал. — Я дал себе зарок никогда и никому ничего не спускать, даже самой малости, вот и эта не останется неотмщенной.

— Безумец! — презрительно скривил губы герцог.

Монтгомери надменно вскинул подбородок, глаза его холодно блеснули в свете фонаря.

— Что одному смысл жизни, то другому сумасшествие.

Тревельон приставил дуло пистолета к его виску.

— Можешь выть на луну, мне плевать. Говори, где Феба, или я вышибу тебе мозги. Монтгомери открыл было рот, но в углу плаксиво подал голос Маклиш.

— Тот ирландец…

Все повернулись в его сторону.

— Что? Ты о чем? — спросил Монтгомери.

— Один из ваших подручных, — Маклиш пытался, без особого, впрочем, успеха, остановить кровь из носа своим шейным платком. — Сейчас его тут нет. Я видел, как он бросился в подвал, где находится леди Феба, едва они сюда вломились.

Герцог, выругавшись, схватил свечу и поднял повыше. Круг света выхватил из темноты дыру в задней стене, которую, видно, прикрывал обшарпанный комод, сейчас отодвинутый. Монтгомери мерзко захихикал, и на один жуткий миг Тревельону показалось, что он действительно сошел с ума, но то, что он сказал, едва не лишило его чувств:

— Похоже, она приглянулась не только капитану!

Сердце Джеймса сковал ледяной страх: Феба в зловонной клоаке Сент-Джайлза, один на один с каким-то отморозком! Боже милостивый!

— Ничего не поделаешь: приходится экономить, — продолжил Монтгомери, — а наемная сила обходится дешевле.

И вот тут-то у герцога Уэйкфилда сдали нервы: он с такой силой врезал ему кулаком челюсть, что Нейпир растянулся на полу и, казалось, перестал дышать.

Только Тревельону было на него наплевать.

Главное — Феба, слепая, наедине с преступником, и наступала ночь.

Глава 20

— Шевели ногами, или я поволоку тебя за волосы! — рявкнул гнусный тип, в руках которого оказалась Феба.

Бедняжка отчаянно сопротивлялась, не страшась угроз. Он выволок ее из логова, куда затащили ее похитители, однако это, конечно, не было долгожданным спасением: Фебу как раз страшила мысль, что он может с ней сделать. Негодяй вроде бы не отличался высоким ростом, но был силен как бык, в чем она имела возможность убедиться. Больно сжав запястье, он тащил ее за собой по улице, и Феба понятия не имела, где находится. Под ногами была неровная булыжная мостовая — она уже дважды падала, — и посреди улицы шла зловонная сточная канава. Феба слышала чей-то смех, им вслед неслись мерзкие замечания, грубые голоса о чем-то спорили, даже кричали… Вдруг ей показалось, что кто-то произнес ее имя. Позвать на помощь Феба не решалась — неизвестно еще, кто явится на зов.

Гнусный тип тем временем пробормотал себе под нос:

— Хорошенькая штучка! Можно неплохо заработать, а позабавиться я могу и с кем попроще. Эй, ты, у тебя небось богатые родственнички?

— Я сестра герцога Уэйкфилда, — громко и внятно произнесла Феба. — Он щедро заплатит, если вы меня отпустите!

Похититель остановился так резко, что она налетела на него. На минуту ей даже показалось, что его заинтересовало ее предложение, но он вдруг обхватил ее ручищами и прижал к своему дурно пахнущему телу.

— Не-е-е… У меня еще ни разу не было аристократки.

И вот тут-то Феба решила, что самое время закричать.

Тревельон, хромая, выбрался из подвала на улицу, за ним следом — Уэйкфилд. Фебы нигде видно не было. Стемнело, и фонари, которые обычно зажигают над дверями жилых домов и лавочек, были тусклыми и встречались редко — ведь это Сент-Джайлз!

Трость Джеймс оставил в пансионе, только один его пистолет был заряжен, и он не имел ни малейшего понятия, в какую сторону идти.

— Он мог утащить ее куда угодно, — заметил Уэйкфилд, подтверждая его опасения.

Тревельона охватил панический страх, но он пытался его побороть. Он солдат. Ему случалось бывать в разных ситуациях, но он выходил из них победителем.

— Давайте вы в тот переулок, — Тревельон указал направо, — а я пойду сюда.

Уэйкфилд даже не думал спорить или возмущаться, что Тревельон взял командование на себя, — просто развернулся и шагнул в темноту.

Тревельон пошел налево, не переставая кричать:

— Феба!

Похититель наверняка уже скрылся со своей жертвой где-нибудь в другом районе.

— Феба!

Что, если он бросил ее где-нибудь в переулке, и она беспомощная лежит там? Как найти ее в лабиринте улиц, да еще в темноте?

— Феба!

Что, если она мертва?

Носок сапога зацепился за расшатанный булыжник. Тревельон покачнулся и упал на колени, проклиная ногу, проклиная Монтгомери, проклиная собственную гордость: ну почему он оставил Фебу в доме Уэйкфилда? Надо было послать герцога к черту, забрать девушку с собой и немедленно на ней жениться. И лежала бы она сейчас в его постели, в тепле объятий, и ничто бы ей не угрожало.

Опираясь о мостовую ладонями, Тревельон с трудом поднялся и чуть не взвыл от боли: похоже, он заново сломал ногу. И в этот самый миг ночную тишину разорвал крик — высокий, пронзительный, исполненный ужаса. Крик Фебы.

Тревельон, забыв про боль, побежал. Страх за Фебу бился в его жилах и гнал вперед. Вглядываясь в темноту, он пересек улицу, и опять услышал крик, а завернув за угол, увидел ее. Бедная девушка кричала, отчаянно вырываясь из лап негодяя, а тот, видимо, потеряв терпение, уже поднял руку, намереваясь ее ударить.

Тревельон успел перехватить эту руку, резко завернуть негодяю за спину, и вместе с хрустом ночную тишину разорвал уже другой крик, совершенно дикий.

— Это тебе за нее, ублюдок! — рявкнул Джеймс ему в самое ухо.

Феба, оказавшись на свободе, на всякий случай пнула негодяя ногой, а Тревельон ударил по затылку. Тот рухнул на землю, лишившись чувств, а Феба, с бледным и напуганным лицом, простирая вперед руки, позвала:

— Джеймс, это вы?

— Да, дорогая, я здесь.

Она бросилась к нему, и Джеймс, прижав ее к сердцу, с тревогой спросил:

— Вы не ранены? Они не причинили вам вреда?

— Нет. — Она чуть отстранилась и обхватила ладонями его лицо. — Этот хотел, но вы подоспели вовремя.

— Слава богу! — воскликнул Джеймс, покрывая поцелуями милое лицо, вдыхая такой родной запах волос. — Слава богу. Я так боялся, что потерял вас навеки!

— Но этого не случилось! Это вы спасли меня, Джеймс! Вы!

— Все, больше я вас никуда не отпущу. — Он поднял голову. — Прошу вас, Феба, выходите за меня. К черту ухаживания! Я не хочу ждать, не могу… Да я дышать не могу, когда вас нет рядом. Я люблю вас всем своим зачерствевшим сердцем. Так будьте моей женой! Научите меня смеяться. Позвольте покупать вам пиво, сажать вас в седло и вместе с вами отдыхать на корнуолльском пляже. Будьте моей — отныне и навсегда.

— Я выйду за вас, — прошептала Феба. — Да, Джеймс, так и будет.

Эпилог

Две недели спустя…

Сидя в постели, Эва Динвуди читала книгу о жуках. Ее не особо интересовали насекомые, но эту книгу подарил ей Валентайн еще несколько лет назад, вот и захотелось посмотреть картинки. Хоть и раскрашенные от руки, рисунки были очень красивые.

Она вздохнула, перевернув очередную страницу. Вероятно, книга эта стоила целое состояние.

Пламя свечей, стоявших на столике у постели, задрожало и вспыхнуло ярче. Эва подняла голову и увидела в изножье постели Валентайна.

Она не спеша захлопнула книгу и вопросительно посмотрела на него.

— Я должен покинуть Англию, — сообщил герцог, и выпятил нижнюю губу — и так вдвое больше обычной, — что придавало его лицу до крайности разобиженное выражение.

Эва поморщилась. Кровоподтеки на его щеках уже начали бледнеть, но под глазом все еще красовался внушительный синяк как доказательство, что герцогу Уэйкфилду очень не понравилась попытка похитить его сестру!

— Как тебе в голову-то пришло такое! Если бы он захотел, тебя сгноили бы в тюрьме или вообще повесили, а так ты дешево отделался: всего лишь ссылка, да и то по личному приказу герцога.

Монтгомери раздраженно плюхнулся на кровать, отчего Эва подскочила чуть не к потолку.

— Ничего подобного! Я и сам аристократ, это не принято.

— Но и леди похищать тоже не принято. — Эва вздохнула. — Господи, ну зачем ты это сделал? Леди Феба такая милая! Ты бы разбил ей жизнь.

— Да при чем тут она? — воскликнул герцог, постучав пальцем по оттопыренной губе. — Моей целью был ее братец. Кто же знал, что он так любит сестру. — Опустив голову, он взглянул на нее исподлобья — жутковатое зрелище, учитывая, в каком состоянии было сейчас его лицо. — Но ты-то знаешь, почему я это сделал. Никто не смеет меня злить, иначе месть моя будет ужасна. Простое правило! И пусть его запомнит каждый.

— Но он даже не догадывался, что обидел тебя! — в отчаянии воскликнула Эва.

— Это уже не имеет значения, — со скучающим видом заключил герцог. — В любом случае с этим покончено.

Эва насторожилась.

— Так ты оставил эту затею с герцогом Уэйкфилдом и его сестрой?

— С его сестрой определенно да, — снисходительно кивнул герцог. — Она сбежала в Корнуолл, чтобы выйти за того вояку, бывшего драгуна. А я туда не поеду ни за какие деньги.

— А герцог?

— Он пока тоже меня не интересует. — Вздохнув, он проворно соскочил с кровати, да с такой прытью, что никто бы не сказал, будто всего две недели назад его избили до полусмерти. — Однако, дорогая сестра, я здесь не за этим. Вынужден просить тебя об одолжении.

Эва тотчас насторожилась. Последнее одолжение, о котором просил брат, закончилось похищением леди Фебы.

— Что такое?

— Полно, не стоит так пугаться, дорогая! Речь о сущем пустяке. Может быть, тебе даже понравится.

Тот факт, что Валентайн улыбался самым очаровательным образом, отнюдь не умалял ее опасений: брат был исключительно опасен именно тогда, когда старался очаровать.

— Ладно, говори, — вздохнула Эва.

— Год назад я вложил немалую сумму в «Хартс-Фолли», — сообщил герцог. — И я хочу, чтобы ты взяла на себя надзор.

— Но почему я? Какой из меня надзиратель?

— Ты будешь просто считать деньги, чтобы знать точно, правильно ли Харт их расходует. Ты же любишь бухгалтерские книги и аккуратные ряды цифр!

Печально, но это действительно было так. Эва с детства обожала математику именно за то, что там все строго подчиняется правилам.

— А что до того, почему именно ты… так ведь ты моя сестра, единственный человек, кому я могу полностью доверять, — сказал Валентайн, просто и отчасти даже обезоруживающе. — А еще я не хочу, чтобы об этом маленьком дельце пронюхали мои деловые партнеры.

— Почему? Это незаконно?

— Что-то ты слишком подозрительна! Не знай я тебя как облупленную, мог бы задуматься, кто это так на тебя повлиял?

— Вэл!

Внезапно он оказался прямо перед ней и взял за руки, а это для Валентайна означало, что дело исключительно для него важное: обычно брат избегал чужих прикосновений.

— Ты нужна мне, Эва! Ты сделаешь это для меня? Пожалуйста!

Право же, все было ясно уже в тот момент, как он появился в ее спальне.

— Да…

Тем временем в Корнуолле…

— Вот уж не знаю, — сказала Феба и, раскинув руки, самым бесцеремонным образом плюхнулась на постель, — насколько удачной была идея познакомить моего брата и твоего отца?

— Почему ты так говоришь, моя дорогая женушка? — спросил Джеймс.

Ах как же ей нравилось слышать, как он произносит это своим низким, рокочущим голосом: «жена», «женушка»! И поскольку они сочетались браком только нынешним утром, это Фебе было еще непривычно и очень волнительно.

Но, слава богу, наконец-то наступил вечер. День прошел в треволнениях и торжествах, в присутствии ее родных и всего семейства Тревельон, и устала она смертельно! Они решили пожениться в Корнуолле, в городке близ фамильного дома Тревельонов, в котором имелась неотапливаемая церквушка в нормандском стиле. Весь город высыпал полюбоваться свадебными торжествами — не таким уж частым событием у местных жителей. Что уж говорить про свадьбу, где присутствовали настоящие герцог и герцогиня — такое случается вообще раз в сто лет!

— Я слышала, как Максимус и мистер Тревельон говорили о лошадях, уединившись в укромном уголке, сразу после свадебного завтрака. И вот что я тебе скажу: такой голос бывает у Максимуса, когда он что-то затевает, — неодобрительно заметила Феба.

— И что это может быть? — спросил Джеймс, каким-то образом оказавшись почти без одежды, когда начал покрывать поцелуями ее шею.

Феба запрокинула голову, чтобы ему было удобнее.

— Думаю, решил покупать лошадей у твоего отца, или тоже заняться их разведением, или еще куда-нибудь сунуть свой нос. Ты же знаешь: Максимус мастер строить планы.

— Знаю, — принимаясь расшнуровывать ее подвенечное платье, ответил Джеймс. — Однако мне кажется, что на сегодня о Максимусе достаточно. В нашу брачную ночь можно заняться чем-нибудь поинтереснее.

— Чем же? Может, стоит прогуляться на болота?

— Феба!

— Нет, лучше прокатиться верхом до пляжа! А еще можно пойти почистить скребком лошадей.

Единственный способ пресечь этот словесный поток — это закрыть ей рот поцелуем, что он и сделал. Феба и не думала возражать: она обожала его поцелуи.

Он проник к ней в рот: осторожно, нежно, — она ответила: страстно, с готовностью.

Когда он оторвался от ее губ, Феба ощутила, как вздымается его грудь.

— Вы счастливы, миссис Тревельон? — спросил Джеймс.

— Безумно! — прошептала Феба.

— Даже если у меня нет дворца, золотого трона и толпы слуг?

— У тебя, — взяв в ладони его лицо, сказала она, — есть любящие отец, сестра и племянница, которую я обожаю, да и слуг как раз столько, сколько нужно. А что до золота… так ведь я все равно его не увижу, поэтому выбираю вересковые пустоши, ветер с моря и быстроногих лошадей. И конечно, вас, мистер Тревельон. Я бы отдала все, что угодно, лишь бы жить всегда рядом с тобой.

Она почувствовала, что он проглотил ком в горле, а потом его губы опять коснулись ее губ, горячие и влажные.

— Как я счастлив, что ты со мной, что вышла за меня, моя Феба, моя жена и моя любовь! Ты, как солнце, озарила мою серую жизнь, и я больше не одинок.

— Нет, я всегда буду рядом…

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.