Драгоценность

4

Когда я прихожу в себя, вокруг никого нет.

Яркий свет сияет у меня над головой – слишком яркий, он режет глаза. Я лежу на чем-то холодном и плоском. Мои руки и ноги связаны ремнями, и я с ужасом понимаю, что на мне нет одежды.

Инстинктивно я корчусь, пытаясь освободиться и в то же время чем-то прикрыть наготу. Крик собирается в горле, но, прежде чем я открываю рот, раздается мягкий голос:

– Не паникуй. Я сейчас сниму их. Они нужны для твоей же безопасности.

– Где я? – Вместо крика из моего горла вырывается лишь колючий шепот.

– Ты в подготовительной комнате. Успокойся, 197. Я не могу тебя развязать, пока ты не успокоишься. – Голос какой-то странный – слишком высокий для мужчины, но чересчур низкий для женщины. Моя грудь вздымается, и я стараюсь расслабить мышцы, дышать ровно и не думать о том, что я голая.

– Вот. Так-то лучше. – Голос приближается. – Обещаю, 197, последнее, чего мне хотелось бы, это хоть как-то тебя обидеть. – Я чувствую, как сдавливают мою руку, и что-то холодное прижимается к внутренней стороне локтя. Давление нарастает.

– Я просто измеряю твое артериальное давление, – спокойно произносит голос. Тиски ослабевают. Я слышу, как перо царапает бумагу. – Посмотри вверх, пожалуйста.

Больше все равно некуда смотреть, но вдруг яркий свет слепит в левый глаз, потом в правый. Я отчаянно моргаю, и кажется, будто мне обожгло сетчатку, потому что перед глазами лишь зеленое свечение. Снова скребет перо.

– Очень хорошо, 197. Почти готово. Сейчас я прикоснусь к тебе. Обещаю, что не сделаю тебе больно.

Все мои мышцы будто сжимаются в крошечные кулаки, и я моргаю еще чаще, но все равно ничего не вижу. И тут я чувствую мягкое надавливание на низ живота, сначала слева, затем справа.

– Вот и все, – успокаивает голос. – Мы закончили.

Зеленое свечение исчезает, и я уже могу различить лицо человека, которому принадлежит голос.

Это лицо мужчины, но какое-то странно-детское, с тонкими чертами, узким носом, изящным ртом и сливочной кожей. Голова обрита, только на макушке островок каштановых волос, завязанных в элегантный хохолок – эта прическа мне знакома по урокам культуры и этикета королевского двора. Она означает, что передо мной фрейлина.

Фрейлины стоят выше всех остальных слуг – они наперсницы и советчицы для своих хозяек. Их отбирают и тренируют с юных лет, фрейлиной может быть и мужчина – их кастрируют, так что они становятся «безопасными» для работы в тесном контакте с королевскими особами женского пола.

Мне ужасно стыдно лежать обнаженной перед мужчиной, и я извиваюсь в своих оковах. Он терпеливо ждет, глядя только на мое лицо, не обращая никакого внимания на тело, и что-то в его взгляде подсказывает мне, что ему понятны и мои чувства, и мои мысли. Я перестаю дергаться. Он улыбается.

– Здравствуй. Я Люсьен. Сейчас я развяжу тебя, хорошо?

У меня как будто пропал голос, но он и не ждет ответа. Когда он склоняется надо мной, чтобы снять ремни, я замечаю, что на нем длинное белое платье с высоким кружевным воротником и длинными рукавами. На его пальцах свежий маникюр, а тело у него грациозное, но мышцы под платьем проступают вялые, не накачанные.

– У тебя красивые глаза, – говорит он, расстегивая последний ремешок. – Почему бы тебе не сесть, и тогда я подам тебе одежду?

Он удаляется, а я неуклюже приподнимаюсь и сажусь, подтягивая колени к груди, чтобы хоть как-то прикрыться. Мои глаза все еще не могут привыкнуть к яркому освещению, и я прикрываю их рукой.

– Ах, да, надо что-то сделать со светом, – доносится откуда-то из темноты голос Люсьена. Свет гаснет. Сначала это пугает, но вскоре свет медленно просачивается обратно в комнату. Загораются разноцветные шары золотых светильников на стенах, их цвета смешиваются, и комната наполняется уютным розовато-желтым свечением.

– Держи. – Люсьен протягивает мне пеньюар из бледно-голубого шелка. Я быстро надеваю его, ощущая нежное прикосновение ткани, и пытаюсь внушить себе, что это мамин халат. Люсьен предлагает мне руку, но я отвергаю его помощь и спрыгиваю со стола, с трудом удерживаясь на дрожащих ногах.

– Будем делать все по порядку. Для начала избавимся от этого жуткого стола. – Он заговорщически улыбается мне, но мышцы моего лица будто одеревенели, и я могу только смотреть на него пустыми глазами. Он нажимает кнопку на стене, и пол под столом опускается, увлекая вниз столешницу, а потом выдвигаются половицы, закрывая зияющую прямоугольную дыру. Они идеально подогнаны друг к другу, так что на полу не видно и трещинки. – Полагаю, в Болоте тебе не приходилось видеть ложные полы?

Я моргаю, переводя взгляд с него на то место, где только что стоял стол, и обратно. У меня такое чувство, будто мне снова двенадцать лет, и я новенькая в Южных Воротах, где все кажется новым, ярким и необычным.

Люсьен вздыхает.

– Ты не слишком-то разговорчивая, правда, 197?

Я прочищаю горло.

– Меня зовут…

Он поднимает палец и качает головой.

– Извини, дорогая. Мне не положено знать твое имя.

Хотя я не испытываю привязанности к этому человеку и, вероятно, никогда не увижу его снова, одно то, что ему не позволено знать мое имя, мое имя, а не какой-то там присвоенный номер, вызывает у меня слезы. Сердце сжимается в груди.

– Не плачь, – Люсьен произносит это мягко, но в то же время требовательно. – Пожалуйста.

Я делаю глубокий вдох, пытаясь сдержать слезы, загнать их обратно, прочь с моих ресниц, в бездонный колодец внутри меня. В следующее мгновение мои глаза сухи.

Отныне плакать бесполезно.

– Хорошо, – мой голос звучит ровно. – Я не плачу.

Люсьен поднимает бровь.

– Действительно не плачешь. Умница. – Он произносит это отнюдь не снисходительно. Кажется, он впечатлен.

– Ну, и что теперь? – Я пытаюсь храбриться и надеюсь, что мой бодрый тон не выдаст того, что я чувствую на самом деле.

– А теперь, – говорит он, – ты посмотришь на себя в зеркало.

Мое сердце уходит в пятки, да так стремительно, что кружится голова. Я заставляю себя выровнять дыхание, хотя перед глазами все плывет.

Люсьен кладет руку на мое плечо.

– Все в порядке. Я обещаю, тебе понравится то, что ты увидишь.

Он подводит меня к какому-то объемному предмету, задрапированному тканью, который стоит на подиуме в углу. Люсьен жестом предлагает мне подняться на подиум. Мои ноги все еще дрожат.

– Может, ты хочешь сначала закрыть глаза? – спрашивает он.

– А это помогает?

– Иногда.

Я киваю и крепко зажмуриваюсь. В темноте опущенных век я вспоминаю, когда в последний раз видела собственное отражение. Мне было двенадцать. На комоде в комнате, которую мы делили с Хэзел, стояло зеркальце, и перед ним я расчесывала свои волосы. У меня было худое и невыразительное личико. Нос, щеки, брови, губы, кончик подбородка – все было каким-то маленьким и узким. Все, кроме моих глаз. Огромные, фиалкового цвета, они, казалось, занимали пол-лица. Но эти воспоминания слишком далекие; они как письмо, зачитанное до дыр, так что и слов уже не разобрать.

Легкий порыв воздуха, шелест ткани.

– Как только будешь готова, можешь открывать глаза, – говорит Люсьен.

Я задерживаю дыхание и прислушиваюсь к стуку своего сердца. Я справлюсь. Я не испугаюсь.

Я открываю глаза.

И оказываюсь в окружении трех одинаковых женщин. Одна смотрит прямо на меня, другие две стоят по обе стороны. Ее лицо не назовешь худым, разве что подбородок заострен. Щеки округлые, губы полные и слегка распахнуты от удивления. Черные волосы рассыпаны по плечам. Но ее глаза… они в точности такие, как я их помню.

Она незнакомка. И она – это я.

Я пытаюсь примирить эти две мысли, и, поднимая руку, чтобы коснуться своего лица, начинаю смеяться. Я ничего не могу с собой поделать. Девушка в зеркале повторяет мои движения, и почему-то я нахожу это забавным.

– Необычная реакция, – говорит Люсьен, – но это лучше, чем крик.

Я вздрагиваю.

– Некоторые девушки кричат?

Он поджимает губы.

– Что ж, у нас не так много времени. Давай готовиться. Пожалуйста, садись.

Он жестом указывает мне на кресло возле столика для макияжа. Я бросаю последний взгляд на незнакомку в зеркале, спускаюсь с подиума и присаживаюсь за туалетный столик. Здесь столько всяких тюбиков, кремов, пудры, и я ума не приложу, для чего все это нужно, и не многовато ли этого для одного человека. На маленькой полочке над столом стоят три фигурки песочных часов, все разных размеров и с песком разных цветов.

Люсьен опускает руки в тазик с душистой водой, потом обтирает их пушистым белым полотенцем. Очень осторожно, он переворачивает первые песочные часы, самые большие, с бледно-зеленым песком.

– Что ж, приступим, – говорит он.

Всякий раз, когда я представляла себе подготовительный процесс, мне казалось, что это единственная радость на Аукционе. Подумать только, кто-то будет делать тебе прическу, макияж и все такое – ну не здорово ли?

На самом деле это невероятно скучно.

Я не вижу ничего из того, что делает Люсьен, за исключением маникюра и полировки ногтей на ногах, или когда он покрывает меня с головы до ног мельчайшей серебряной пылью – для этого я должна раздеться, но, как только процедура заканчивается, я быстро накидываю пеньюар. По большей части, я просто сижу в кресле. Мне интересно, как дела у Рейвен, кто готовит ее. Должно быть, она уже закипает от злости.

– А где же другие подготовительные комнаты? – спрашиваю я, пока Люсьен наносит тонкий слой полупрозрачной пудры на мои шею и плечи.

– Все на этом этаже или этажом ниже, – отвечает он и хмурится, замечая какой-то изъян на ключице.

– А когда откроется Аукцион? – Я надеюсь, что мой вопрос звучит непринужденно.

– Он уже начался.

Для меня это как удар под дых. Я не знаю, как долго я была без сознания, и понятия не имею, сколько сейчас времени.

– И давно?

Люсьен смешивает какие-то порошки на маленькой палитре.

– Давно, – спокойно отвечает он.

Мои пальцы впиваются в кожаные подлокотники кресла, и я стараюсь не морщиться, но в голове бьется настойчивая мысль: Лили уже продана.

Лили ушла.

– Сейчас я буду работать с твоим лицом, – говорит Люсьен. – Постарайся не шевелиться. И закрой глаза.

Он словно делает мне маленький подарок – возможность закрыться от мира и побыть в темноте. Я думаю о своей матери, о Хэзел и Охре. Я вижу наш дом и маму, которая вяжет у огня. Охра на работе. Хэзел в школе. Интересно, нашла ли она мой лимон.

Я думаю о Рейвен, вспоминаю, как мы впервые встретились. Ей было тринадцать, и она уже год как находилась в Южных Воротах, но все проваливала экзамен по Заклинаниям (нарочно, как она потом призналась). Я училась первому Заклинанию, на цвет, и она была в моем классе. Я безуспешно пыталась превратить свой голубой кубик в желтый – обучение начинают с одного кубика, и ты не можешь перейти на другой уровень, пока не справишься с первым заданием. Я никак не могла понять, чего от меня хотят. И не представляла, как я должна изменить цвет. Рейвен помогла мне. Она научила меня управлять сознанием, видеть результат раньше, чем он будет достигнут, и это она держала для меня ведерко, когда я кашляла кровью. Она давала мне свой платок, чтобы остановить носовое кровотечение, и показывала, как надо ущипнуть горбинку носа, чтобы не текла кровь, подбадривала меня, уверяя, что скоро станет легче. У меня кружилась голова, и ломило все тело, но к концу дня мой кубик стал желтым.

Я не знаю, что Люсьен делает с моим лицом, и надеюсь только, что после всего этого смогу себя узнать. Слой за слоем он наносит краски и пудры на мои щеки, губы, глаза и брови, даже на уши. Особенно долго он колдует над моими глазами, используя мягкие порошки и холодные кремы и что-то толстое и твердое, как карандаш.

– Готово, – говорит он, наконец. – У тебя невероятное терпение, 197.

– Что дальше?

– Волосы.

Я смотрю на песочные часы. Крошечные струйки зеленого песка постепенно заполняют нижнюю колбу. Пальцы у Люсьена нежные и ловкие; горячими щипцами и паровыми бигуди он пытается укротить мои волосы. Хорошо бы не увидеть себя лысой после таких экзекуций. А может, мне и не придется смотреться в зеркало. Может, меня сразу отправят на Аукцион.

От этой мысли мне становится не по себе.

– Могу я задать тебе вопрос, 197? – тихо говорит Люсьен. Я злюсь оттого, что он называет меня по номеру.

– Конечно.

Пауза длится так долго, что я начинаю думать, не забыл ли он, о чем хотел спросить. Но вот, голосом чуть громче шепота, он произносит:

– Ты хочешь такую жизнь?

Я цепенею. Чутье подсказывает, что этот вопрос под запретом в Жемчужине, его не то что вслух, даже в мыслях задавать опасно. Кого волнует, чего хотят суррогаты? Но Люсьен спрашивает меня. И я думаю, что, возможно, ему было бы интересно узнать и мое имя.

– Нет, – шепчу я в ответ.

Он заканчивает укладку в тишине.

Вторые песочные часы меньшего размера и наполнены бледно-фиолетовым песком.

Я стою перед одним из трех шкафов, откуда Люсьен достает платья на вешалках, и я с трудом втискиваюсь в них. Он выбирает чересчур обтягивающие модели, объясняя это желанием «подчеркнуть мои изгибы». Некоторые наряды просто вопиющие – как, например, костюмы с крыльями или накладками в виде плавников. К счастью, Люсьен довольно быстро их отвергает.

– Определенно не твой стиль, – говорит он. Я не знаю, какой стиль мой, но рада, что хотя бы не такой.

Я примеряю платья из тяжелой парчи и вздыхаю с облегчением, когда Люсьен отвергает и их тоже – в них я чувствую себя глыбой весом в тонну. В гардеробе платья на любой вкус – с пышными юбками, короткими юбками, длинным рукавом, без рукавов, из шелка, дамаста, тафты, кружева, а разнообразие цветов и узоров просто поражает. Люсьен хмурит брови, пока я меряю одно платье за другим, и гора непригодного барахла растет все выше и выше. Бусины пота выступают на его лбу, и он поглядывает на песочные часы – фиолетовый песок почти заполнил нижнюю колбу. У нас совсем мало времени.

И вдруг он улыбается, а его взгляд заставляет меня насторожиться.

– Знаешь что? – говорит он, отбрасывая в сторону длинное платье из красного бархата. – Выбирай сама.

Я в недоумении.

– Что?

– Ты будешь выбирать. Просто поройся в шкафах и возьми то, что тебе понравится.

Я настолько ошеломлена, что даже не могу двинуться с места. Разве это не важно, в чем я предстану на Аукционе? Наверное, это влияет на мнение покупателей? И разве это не его работа?

Но тут я снова задаюсь вопросом, не хочет ли он опять сделать мне приятное, как это уже было, когда он разрешил закрыть глаза перед макияжем. Я помню, как Рейвен говорила вчера, что больше у нас никогда не будет возможности выбирать себе наряды. И вот Люсьен дарит мне еще один шанс.

– Хорошо, – говорю я и направляюсь прямиком ко второму шкафу. Я провожу рукой по вешалкам с платьями, оценивая качество ткани на ощупь. Чем дальше я продвигаюсь, тем проще становятся фасоны платьев.

Как только я прикасаюсь к одному из них, я понимаю, что это оно.

Платье из бледно-фиолетового муслина, и этот оттенок напоминает мне вчерашний восход солнца, когда небо еще не взорвалось буйством цвета. С завышенной талией, платье струится чистыми линиями вниз, ниспадая до самого пола. На нем нет никаких узоров. Оно даже не выглядит дорого.

И оно мне нравится.

Люсьен смеется, когда видит мой выбор.

– Примерь, – говорит он, и, когда я надеваю платье, он снова хохочет и хлопает в ладоши. – Кажется, это платье надевают впервые за всю историю Аукциона, – говорит он. – Но, дорогая, оно сидит на тебе как влитое.