Дракон. Книга 1. Наследники желтого императора

Эпизод 3 Внутренний Китай

Кот Шпунтик желал питания.

Это вовсе не означало, что он был голоден. Однако же за свою семилетнюю жизнь бывалый кот Шпунтик твердо усвоил простую и непреложную вещь: необходимость правил и традиций — они должны быть, и точка!

Куда ни погляди, вся окружающая действительность так или иначе подчиняется определенным правилам. Например, если толкнуть со стола лапой коробок спичек, то он упадет — и непременно вниз. Не вверх, не в сторону, а вниз, на пол. А если долго орать у закрытой форточки, то рано или поздно ее откроют, и Шпунтик сможет выбраться во внешний мир и заняться личной жизнью.

Все это — правила, согласно которым мир и существует именно так, а не иначе. Правильно то есть существует.

Сходным образом дело обстоит и с едой: еда должна быть. Еда должна поступать регулярно и в нужных количествах, а лучше — чуть больше надобного, даже если в данный момент есть совсем не хочется. А для того чтобы еда поступала, необходимо совершить некоторые предварительные действия, как в случае с падающим вниз коробком, который ведь никогда не падает сам по себе. С той только разницей, что смахнуть что-то со стола совсем легко, а вот подвигнуть хозяина на выдачу еды — да еще ранним утром! — намного сложнее.

И тем не менее еда должна быть. Настало утро — покорми кота! Это неотменимое правило.

И потому умудренный жизненным опытом кот Шпунтик подходил к делу утренней кормежки издалека и далеко не всегда по зову желудка. Подготовка к подаче в миску еды занимала в среднем от пяти до двадцати минут и проходила по традиционному сценарию: Шпунтик, кот крупный и увесистый, хотя и беспородный, являлся в хозяйскую спальню, единым махом взлетал на кровать, неторопливо взбирался хозяину на грудь и, улегшись там всей тушкой, принимался громко и вызывающе мурлыкать.

Хозяин, ясное дело, просыпаться не желал: он испускал звуки недовольства, дрыгал ногами, а иногда даже махал руками, сгоняя животное прочь. Но Шпунтик знал жизнь: дождавшись, пока хозяин успокоится и снова начнет посапывать, кот прежним порядком взбирался ему на грудь.

Далее события могли развиваться по двум сценариям. В первом случае хозяин разлеплял глаза, ссаживал Шпунтика на пол и, теряя тапки и сердито бурча на ходу (кот не вдавался в нюансы человеческого недовольства, справедливо полагая подобное поведение надуманным), шаркал в сторону кухни, где извлекал из недр холодильника чаемое питание и наполнял им кошачью миску. Во втором случае хозяин открывать глаза категорически отказывался и продолжал дрыхнуть, игнорируя действительность во всех ее проявлениях. Опытный Шпунтик хорошо знал, как тут следует поступить! Какой-нибудь другой, не столь сообразительный кот, быть может, и пришел бы в замешательство, но только не Шпунтик. Не прекращая трубного мява, кот осторожно, не выпуская когтей, начинал легонько бить лапой спящего хозяина по носу. Обычно после пятого или шестого удара наступало пробуждение, а дальше события развивались по сценарию номер один: тапки, бормотание, кухня, холодильник, миска.

Нынешнее утро, на взгляд мудрого Шпунтика, от любого другого ничем принципиально не отличалось. За окном стоял погожий майский день, в открытую форточку неслись одуряющие весенние запахи, на кухне были замечены четыре бойкие мухи и один одуревший от борьбы с оконным стеклом шмель… Разве что в это утро Шпунтику действительно хотелось есть: подрастерял кот силы во время ночных бдений на крыше, но это с каждым может случиться, дело житейское.

Изничтожив одну муху из четырех (остальные тут же взвились на потолок, а туда коту было никак не добраться) и оставив шмеля на потом, Шпунтик степенно прошествовал по длинному коридору прямиком в хозяйскую спальню, оглядывая попутно свои владения на предмет непорядка или нестроения. Основания для того имелись: в последнее время квартира пошаливала, и особенно — ночью. Шпунтик неоднократно слышал всякие подозрительные шумы и скрип паркета в абсолютно пустом коридоре, а еще были холодные сквозняки при закрытых окнах, а позавчера, ближе к утру, в кухонное окно заглянула совершенно омерзительная, с точки зрения кота, плоская рожа. Шпунтик успел вовремя: вспрыгнул на подоконник, глянул на рожу зорким кошачьим глазом, и та сразу куда-то испарилась.

Конечно, старые дома — они все такие, память многих судеб и жизней не дает им спокойно спать по ночам, вызывая к жизни тени прошлого. Однако две прошедшие недели заставили мудрого Шпунтика пристальнее вглядываться в домовладение, которое он разделял с хозяином на правах общей жилплощади, в поисках непорядков и тех самых нестроений. К счастью, странные вещи случались только ночью, а днем квартира затихала, не давая коту решительно никаких поводов для беспокойства. Но на всякий случай Шпунтик был настороже: мало ли что… Сначала ночами ходят, а потом и днем припрутся: квартира, ведь, лакомый кусочек, целых пять комнат и с коридором!

Вот и сейчас — непорядка не обнаружилось, а нестроением даже и не пахло, но кот бдительности не терял.

Он без приключений прибыл в спальню, обошел тапки в виде идиотских, на его просвещенный взгляд, глазастых мышей розового цвета, вскочил на кровать, забрался, подергивая хвостом, на широкую хозяйскую грудь и приступил к привычному процессу заклинания еды: замурлыкал.

Как обычно, хозяин не явил своему питомцу ни малейшей душевной чуткости: он нахально продолжал спать и даже похрапывал! Шпунтик всмотрелся в полуоткрытый хозяйский рот и поборол привычное желание запустить туда лапу, да еще с когтями: все же родной человек, пусть и заблуждающийся по поводу своей значительности… К тому же привычный и хорошо изученный за долгие годы совместной жизни. А кроме того, высокий и сильный, при случае может поймать и, подняв за шкирку, прочесть длинную лекцию на тему «что такое, брат кот, хорошо, а что такое, брат кот, плохо», будто не он сам и виноват, что забыл вычистить кошачий туалет! Лекции в жизни Шпунтика случались пару раз, и никогда еще кот не тратил время столь бездарно…

Жить с хозяином в мире и согласии было несложно. Главное, не злить его попусту — это знание кот вынес из младых лет, когда вел жизнь разгульную и местами непотребную. Именно тогда перед ним были нарисованы радужные перспективы: «а вот если я тебя веником?».

Долгими зимними вечерами Шпунтик приглядывался к венику и даже пробовал его на зуб, но более тесное знакомство нашел преждевременным и отягощающим кошачье существование, а потому стал вести себя скромнее и умерил требования к жизни.

Кстати, когда Шпунтик так и сяк дербенил и грыз веник, тот ни разу не возразил. Это вовсе не означало, будто между котом и веником установились если не теплые, то хотя бы понятные отношения, так что Шпунтик не позволял себе расслабиться.

Наконец, жилье, которое они делили с хозяином, Шпунтика более чем устраивало: пять комнат, выстроившихся вдоль коридора и выходивших окнами в типичный петербургский двор-колодец — не райское наслаждение, но для двоих недурно. В прежние времена это была часть большой дореволюционной барской квартиры, но при советской власти ее поделили надвое, и квартир стало две. Кому-то достались комнаты с окнами на улицу, а хозяин унаследовал комнаты с окнами во двор. Зато здесь карниз широкий, и к водосточным трубам подходит вплотную — удобно залезать на крышу и с крыши удобно слезать тоже.

Единственным, что слегка раздражало Шпунтика в квартире, были потолки — слишком высокие, а по занавескам лазать хозяин запретил настрого, чем нагло пользовались мухи и ночные бабочки. Еще волновали нынешние ночные неясности, но кот приписывал это возрасту: все же пожил дай Бог каждому! Да еще левое ухо изранено в боях за любовь, и слух не так чтобы…

Кот уповал на то, что все рано или поздно приходит в норму, а неправильное обязательно сменяется правильным. Надо только подождать.

Шпунтик вздохнул и увеличил градус мурлыкания. Ноль внимания. Поерзал по хозяйской груди задницей, встал, потоптался, не сводя пристального взора со спящего: никакой реакции. На крайний случай можно было, конечно, заорать от души, но Шпунтик не привык без особой необходимости прибегать к подлым приемчикам. Поэтому, потоптавшись, он улегся на место, осторожно вытянул лапу и мягко заехал хозяину по носу.

Хозяин всхрапнул и перестал свистеть носом. Кот ударил его по носу еще раз и, не ожидая реакции, тут же — еще. Хозяин испустил нутряной скрежет, глубоко выдохнул и приоткрыл глаза.

— А… Это ты, мой хвостатый друг… Что, жрать хочешь?

Хозяин звался Константином Чижиковым, а для друзей — Котей. Он совершенно единолично, не считая кота, проживал в огромной квартире на втором этаже дома номер восемнадцать по Моховой улице. У кота Шпунтика было свое мнение на предмет владения жилплощадью и кто здесь на самом деле главный, но Константину не приходило в голову этим мнением интересоваться, а кот во избежание проблем не особенно на нем настаивал — лишь изредка давал понять, что он тут не гость и не приживала какой-нибудь.

Чижиков жил один, потому что все его родные уже умерли. Родители Константина погибли, когда ему было всего четыре года, и с тех пор мальчика растил и опекал дед по отцу, Вилен Иванович, однако два года назад и он покинул этот мир. Так что по сути кот был единственным родственником Чижикова, о чем ему Шпунтик и напомнил очередным ударом лапы по носу.

— Встаю, встаю… — пробормотал Чижиков, вынул руку из-под одеяла и спихнул тушку Шпунтика на пол. — Что ты за зверь такой дремучий, поспать не даешь… По виду никак не скажешь, что ты в голодный обморок рухнешь. Все бы ты жрал да жрал!..

Привычно обличая кота, Чижиков поднялся, нашарил тапочки и как был, в одних трусах, направился на кухню, протирая рукой глаза. Шпунтик шествовал перед ним.

— На, ешь! — Чижиков поставил перед котом миску, куда накрошил вареной рыбы пикши. — Ешь! И не говори, что я тебе никогда ничего не давал.

Шпунтик посмотрел на хозяина недоуменно: когда это я такое говорил? А если ты намекаешь на того воробья, так его сам Бог послал! Но Чижиков уже от кота отвернулся и включил чайник.

Начинался обычный, ничем не примечательный день — из тех, что шли сплошной чередой в нынешней жизни Чижикова. Был он ныне безработный, поскольку так называемый «глобальный кризис», быть может, и не забушевал как следует в российский экономике, но уж точно пустил корни в сознании многих и многих собственников и предпринимателей. Один из таких предпринимателей бесчувственно сократил Чижикова, мотивируя свой поступок отчаянным положением мировой экономики. Чижиков не очень удивился, он вообще был спокойный от природы. Чижиков даже не слишком огорчился, потому как не мог считать венцом карьеры пост менеджера в строительной фирме средней руки.

Константин, насвистывая, вернулся домой и сообщил своей подруге Тамаре, что он уволен и теперь безработный. Тамара среагировала в лучших традициях бушующего на дворе кризиса: стремительно собрала вещи и в тот же вечер покинула неудачливого возлюбленного. Одни только розовые тапочки в виде глазастых мышей оставила — позабыла, видимо. Чижиков опять же не слишком удивился: их отношения с Тамарой, девушкой яркой и с запросами, в последние пару месяцев дали ощутимую трещину. Исход Тамары был вполне ожидаем, но как всегда «случился неожиданно». И потому Котя, закрыв за девой сердца дверь, позвонил приятелю Сереге, потом сгонял в магазин и… Сколько они за вечер усидели водки, страшно было вспоминать.

Если бы разочарованной в лучших чувствах Тамаре в тот вечер случилось заглянуть на просторную чижиковскую кухню, то она вопреки ожиданиям и надеждам не застала бы там коллективных рыданий по лучшим загубленным годам, а напротив — услышала бы радостное, хотя и нестройное пение. Особенным успехом в этот день пользовалась песня «Ну-ка, мечи стаканы на стол». Но оно и понятно.

Однако оптимизм оптимизмом, а деньги откуда-то брать надо. Это только коту Шпунтику с хозяином повезло, хотя у самого кота наверняка имелось на сей предмет иное мнение, — но даже элементарное содержание столь обширной квартиры обходилось, прямо скажем, недешево, не говоря уже о ежедневных потребностях здорового тридцатилетнего организма, до недавнего времени два раза в неделю посещавшего спортзал. Поэтому, проснувшись поутру и проводив Серегу, Чижиков задал корма коту, а сам, сварив себе мозголомного кофе, уселся с сигаретой на кухне и, глядя на глухую серую стену дома напротив, задумался о дальнейшем житье-бытье. Работать ему не хотелось, причем — совсем. «Менеджер — это не специальность», — говорил его дед, и был прав.

И тогда стихийный оптимист Чижиков придумал выход: дедова Коллекция!

Дед у Чижикова был замечательный, и всю жизнь проживший с ним Котя тяжело и долго переживал его смерть. Дед был тем единственным звеном, которое связывало Котю с давно погибшими родителями, дед был при нем с малых лет, воспитывал его, учил, делился своими воспоминаниями и житейской мудростью.

Дедовы воспоминания были яркими и необыкновенными и никогда не наскучивали Коте. Они были пестрокрылой бабочкой в скучной действительности его школьного детства, незаметно, но ежедневно влияли на мальчика, предопределив в итоге и круг его интересов, и неизбывную мечту, ради которой, впрочем, Котя не слишком старался, потому что жизнь — жизнью, а мечты — мечтами. Зачем ловить бабочку из сна? В этом смысле Котя был не то чтобы пофигист, но скорее — даос[4].

Сокровенной мечтой Коти был Китай.

И виноват в этом был именно дед.

В пятидесятые годы XX века, во времена «великой дружбы», когда Советский Союз активно и щедро помогал становлению нового Китая, Вилен Иванович Чижиков, как и многие другие советские специалисты, был послан партией и правительством работать на благо братского народа, только что провозгласившего создание независимого государства и испытывавшего трудности и нехватку буквально во всем.

Нужно было прокладывать дороги и мосты, возводить жилые дома, а также фабрики и заводы. Вилену Ивановичу повезло трудиться на строительстве некоторых металлургических гигантов, что и по сей день играют важную роль в китайской тяжелой промышленности. Дед строил домны и мартены в Баотоу, что во Внутренней Монголии, и в Аньшани, что в северо-восточной провинции Ляонин. Годы, проведенные в городах и весях Китайской Народной Республики, стали самыми памятными для Вилена Ивановича, человека простого, бесхитростного и не вдруг приноровившегося к иному жизненному укладу, обычаям и традициям. Дед оказался в китайской народной гуще, и был этим поражен в самое сердце.

Детство Коти было пронизано бесчисленными рассказами деда про Китай. Котя жил и взрослел среди удивительных вещей, которые дед Вилен в изобилии привез из Поднебесной и которые он называл волшебным и емким словом «Коллекция». В прятки играли, хоронясь за тяжелой лаковой ширмой с изображением восьми бессмертных. Вместе с оловянными солдатиками в детских игрушечных сражениях участвовали маленькие фигурки животных, вырезанные из мыльного камня. Даже первая разбитая Котей чашка и та оказалась китайской! Ее одинокая, расписанная синими цветами крышка и поныне лежала на рабочем столе Чижикова, между пепельницей в виде свернувшегося дракона и бамбуковым толстостенным стаканом, из которого торчали всякие ручки и карандаши.

С раннего детства у Чижикова был свой собственный Китай. Китай, при виде которого самые шумные и озорные одноклассники, приходившие в их с дедом квартиру, враз становились тихими и задумчивыми — все эти ширмы, вазы и картины на стенах, бывшие для Коти радостной обыденностью, создавали у них впечатление, что они в музее на экскурсии.

Котя не уставал рассказывать о своем Китае, нещадно при этом выдумывая и привирая, хотя, как выразился бы Чижиков нынешний, и основываясь на подлинных рассказах деда Вилена. Котя был в бесспорном авторитете вплоть до восьмого класса средней школы, когда вдруг выяснилось, что на китайскую тему есть и другие источники информации помимо Чижикова. Последнее Котю неприятно поразило, но, как ни странно, не послужило стимулом зарыться в книги. Котя легко смирился с таким положением вещей, ведь у него был свой Китай — внутренний. Как Внутренняя Монголия.

На восточный факультет большого университета Чижиков, против многих ожиданий, документов подавать не стал. В знатоки сокровенных азиатских учений, как прочили некоторые, не подался. И даже языка не выучил, хотя появилась такая возможность.

Чижиков без особых проблем поступил в строительный институт, который некогда закончил дед, и без каких-либо потрясений отучился там пять лет, по счастью избежав армии. Потом начал работать — много где и много кем, но все больше на подхвате и не по специальности.

Внутренний его Китай держался теперь на трех безусловных китах: первым были китайские фильмы (особенно с Джеки Чаном и Джетом Ли); вторым — восточные единоборства, в коих Чижиков несколько лет не без успеха подвизался под руководством китайского наставника Чэня, прибывшего в Петербург в послеперестроечное время, да так здесь и осевшего; а третьим, самым мощным и непотопляемым китом была Коллекция.

Мечта Чижикова с годами преобразилась в неосознанное толком желание уехать в Китай и остаться там навсегда. Вовсе не потому, что его не устраивали Россия в целом и Петербург в частности — просто Китай долгое время был краем чудес, недостижимой счастливой страной, куда Чижикову попасть не суждено, но ведь никто не может запретить ему мечтать на эту тему? И хотя, повзрослев, Котя при первой же возможности отправился в Пекин, неделя, проведенная в столице Поднебесной, никак не повлияла на «его» Китай. Парки и храмы были великолепными, но в детских мечтах Чижикова они были еще прекраснее. Кухня оказалась отменной, но далеко уступала тем сказочным блюдам, что подавали на стол в его фантазиях. Котя даже рад был, что пробыл в реальном Китае всего неделю, потому что боялся разочароваться, но нет, не успел.

Зато Коллекция всегда была при нем, и разочароваться в ней было невозможно! Котя мог часами переставлять резные статуэтки на книжных полках, вытаскивать из лакового сундука и складывать обратно роскошную шелковую одежду, шитую драконами и другими невиданными зверьми, перекладывать с места на место узорчатые сандаловые веера, перебирать в пальцах буддийские четки, пересчитывать связки потемневших от времени монет с дырками посередине и даже разглядывать дедово собрание бюстиков Мао Цзэ-дуна.

Чижиков выучил Коллекцию наизусть, он принял ее после смерти деда и продолжал хранить, заботясь о собрании по мере сил и возможностей и строго выговаривая коту Шпунтику за малейшие поползновения покуситься на любую составляющую Коллекции. Впрочем, основная ее часть была сосредоточена в отдельных двух комнатах, одна из которых была дедовым кабинетом, и кот Шпунтик туда, как правило, не допускался, хотя и не раз пробовал проникнуть, находя любые запреты ущемляющими его права и свободы.

При этом Чижиков вовсе не отличался щепетильностью музейного хранителя и при случае, в наплыве прекраснодушия, мог запросто подарить понравившемуся человеку какую-нибудь безделушку — Котя не цеплялся за вещи, а вещи не липли к нему. И поэтому, едва возник вопрос о содержании и финансовом обеспечении квартиры, себя любимого и кота Шпунтика, Чижиков легко и просто согласился в душе с тем, что для решения этого вопроса придется из Коллекции что-нибудь продать.

Коллекция была достаточно обширна, а в глазах Чижикова — неисчерпаема.

— Ну что, мой хвостатый друг, — обратился Чижиков к коту Шпунтику, сидевшему на кухонном столе напротив него и строго следившему за тем, как хозяин пьет кофе. — Пора нам с тобой навестить Вениамина Борисыча?

Шпунтик медленно смежил веки, а затем недоуменно уставился на Котю круглыми холодными глазами: «Кому это нам?»

— И нечего со мною в гляделки играть, — отвел Чижиков воображаемый протест. — Между прочим, сегодня пятнадцатое число, квитанция за свет у нас уже сколько кукует неоплаченная? То-то же!

Кот Шпунтик ничего против квитанции не имел, она ему ни в чем не препятствовала. Утолив первичный голод, Шпунтик снисходительно созерцал хозяина и размышлял о том, как провести предстоящий день. Хорошей идеей было поваляться на диване в библиотеке, однако впереди ждала работа: следовало заняться давешним шмелем, уже который час пытавшимся пробить своей тупой башкою оконное стекло. Так что никакой Вениамин Борисыч в планах Шпунтика не значился.

— Ну, значит, ты тут выруливай, а я пошел!

Чижиков раздавил окурок в пепельнице и решительно поднялся.

— Всех впускать, никого не выпускать. Ну, ты понял!

И Котя шагнул к входной двери.

А Шпунтик метнулся к шмелю.

— Заходите, заходите, молодой человек!

Вениамин Борисович, уютный, почти лысый старичок в неизменной коричневой вязаной кофте с отвисшими карманами и сдвинутыми на самый кончик длинного носа очками, приветливо смотрел на Котю из-за прилавка, потирая по привычке сухие ладошки.

В этот небольшой антикварный салон на улице Чайковского Чижиков, приняв однажды судьбоносное решение покуситься на Коллекцию, стал заглядывать регулярно. Котя приносил в салон кое-какие китайские вещицы и предлагал Вениамину Борисовичу для продажи, а тот с удовольствием брал их и каждый раз выгодно пристраивал, обеспечивая Коте относительно безбедное существование. Конечно, улыбчивый антиквар благотворителем не был и, реализуя очередную статуэтку или картину, ни разу не забыл о собственных интересах, зарабатывая на Коте подчас вполне прилично. Однако, будучи человеком расчетливым, Вениамин Борисович помнил о справедливости. Занимаясь торговлей антиквариатом давно и прочно, он не пытался сорвать большой куш единовременно, предпочитая сделки равномерные и стабильные. Старательно обхаживал постоянных клиентов, заводил с ними дружеские отношения. Ибо, как говорила покойная бабушка Вениамина Борисовича, «курочка по зернышку клювает и тем довольная бывает». Не всем же быть баловнями судьбы подобно Степану, младшему брату Вениамина Борисовича, известному миллиардеру, давно осевшему в Москве и ворочавшему крупными делами в корпорации Андрея Гумилева.

Вениамин Борисович всегда шел своим путем, на брата не равняясь, да и к чему, если тот посвятил себя науке, а Вениамину Борисовичу всегда были милы картины да статуэтки, общество которых доставляло ему куда больше удовольствия, нежели общество людей? У каждого своя судьба: кто-то всю жизнь лезет на вершину, а кто-то довольствуется малым. Старые вещи и чудаковатые люди — разве этого недостаточно, чтобы ощутить жизнь полной? Тем более, что и там, наверху, нет-нет да и возникнет нужда в нас, в простых и незамысловатых людях — вот вчера младший брат Степан смирил гордыню (а то все нос воротил!) и позвонил с просьбой: так, мол, и так, спроси своих поставщиков… Слово-то какое: поставщики!

С некоторых пор в число «поставщиков» антиквара попал и Чижиков. Вениамин Борисович держался с ним неизменно ровно и любезно, был внимателен и дружелюбен. Он сразу понял, что Котя — не разовый продавец, и при известном старании может стать постоянным. Когда антиквар увидел первую же принесенную Чижиковым вещицу, он сразу сообразил, что молодой человек, скорее всего, распродает доставшееся от предков имущество, поскольку вещица оказалась штучной, не ровня современному китайскому ширпотребу. Подобные вещицы делали в прежние времена и в те же времена из Китая привозили — в годы, когда такое еще было возможно. Привозили как сувениры, не понимая истинной ценности простеньких, казалось бы, поделок.

Антиквар увидел перспективу. Оттого, услышав треньканье дверного колокольчика и завидев Котю, Вениамин Борисович неизменно расплывался в улыбке.

— Добрый день, Вениамин Борисыч! — приветствовал его Чижиков. — Как дела, как здоровье?

— Спасибо, молодой человек, все благополучно.

Котя симпатизировал маленькому антиквару. Было в Вениамине Борисовиче нечто удивительно располагающее, с ним хотелось болтать просто так, ни о чем, часами сидеть на кухне и пить чай с вареньем и сушками. До сушек у Чижикова и антиквара пока не доходило, но поболтать им случалось. Журчание тихого голоса Вениамина Борисовича действовало на Котю умиротворяюще. И Чижиков с удовольствием разговаривал со старичком, особенно в такие дни, как сегодня, когда в салоне почти не было других посетителей: лишь какой-то высокий молодой человек в синем вельветовом пиджаке и с длинными волосами, собранными на затылке в хвост, изучал в дальнем углу старинные миниатюры. Несмотря на царивший в салоне полумрак посетитель был в черных очках, чему Котя мимолетно удивился и тут же забыл об этом.

— А про вашу монетку, Константин, я таки выяснил, — с торжеством сообщил Чижикову антиквар. — И вот что я вам скажу, молодой человек. Знающие люди объяснили мне, что она отнюдь не китайская, да-с. А вовсе даже корейская.

— Это из чего следует, Вениамин Борисыч? — заинтересовался Котя.

— А следует это из надписи, молодой человек, из надписи!

Антиквар открыл ящик и достал оттуда прозрачный пакетик с монетой, которую Чижиков оставил ему на прошлой неделе:

— Посмотрите сами.

Вениамин Борисович положил монетку на бархатную подушечку, щелкнул выключателем лампы и вооружился лупой.

— Вот, видите два иероглифа? Чтобы вы знали, Константин, это девиз правления. А девиз правления — это хронологические, если так можно выразиться, координаты. У каждого китайского императора был свой девиз правления, а у некоторых и не один. Что-нибудь красивое, возвышенное… например, «Великое процветание». Да-с. Так вот, когда чеканили монеты, то на них всегда писали девиз правления, чтобы обозначить, когда это произошло, понимаете меня?

— То есть по иероглифам, — ткнул пальцем Чижиков, — мы можем точно определить возраст монеты?

— Можем, молодой человек, — улыбнулся Вениамин Борисович. — Но не точно. Точно мы можем сказать лишь, в какой период она была сделана. Потому что девиз правления охватывал разное количество лет, от года до полувека, понимаете?

— Все равно здорово! — Чижиков взял монету и повертел в пальцах. — Молодцы китайцы.

— Да, молодцы. Но здесь мы с вами имеем не китайцев, как я вам уже сказал, а корейцев. У них были свои девизы правления, и на этой монете указан корейский, да-с, — тут антиквар скорбно вздохнул. — Восемнадцатый век. Только должен вас огорчить, Константин. Стоит сия монетка сущие гроши.

— Понятно…

Чижиков убрал пакетик в карман.

Собственно, все, что сказал ему Вениамин Борисович, он и без того знал: выяснил заранее у своего бывшего одноклассника и давнего друга Федора Сумкина, который, увлекшись детскими экскурсиями по квартире Чижиковых, поступил-таки, в отличие от Коти, на восточный факультет и стал дипломированным китаистом, со знанием языка и тому подобного. Монетку антиквару Чижиков принес скорей из озорства: проверить квалификацию Вениамина Борисовича. Ну что ж, антиквар экзамен выдержал с блеском.

— Ну и славненько, — увидев, что Котя совершенно не огорчился, антиквар заулыбался. — Однако я вижу, вы принесли мне что-то новое?

— Да, Вениамин Борисыч, — Чижиков выставил на прилавок небольшую статуэтку. — Вот такую штучку хочу вам предложить.

— А! Какая миленькая штучка!

Старичок аккуратно, двумя пальцами переставил статуэтку на бархатную подушечку, в свет лампы. Внимательно осмотрел, только что не обнюхал:

— Авалокитешвара!

— Я думал, Гуаньинь… — разочарованно протянул Чижиков, возлагавший на статуэтку определенные финансовые надежды.

— Это одно и то же, Константин, одно и то же, да-с. В Индии — Авалокитешвара, в Китае — Гуаньинь. Богиня милосердия, — пояснил Вениамин Борисович. — Поздравляю вас. Кажется, это настоящая слоновая кость. Надо, конечно, проверить, но на первый взгляд… Хорошая вещь, старая. И сколько вы за нее просите, молодой человек?

— Ну… я даже не знаю… — замялся Котя. — Хотелось, конечно, побольше. Ну — попросить побольше. В смысле, денег.

Антиквар проницательно посмотрел на Чижикова поверх очков.

— Вот что я вам скажу… Прямо сейчас могу дать вам… скажем, шесть тысяч рублей, но если вы подождете с недельку, я найду хорошего покупателя и получится больше, понимаете меня?

Котя понимал, но деньги нужны были срочно.

— Может, хотя бы тысяч десять, а, Вениамин Борисыч?

— Только из расположения к вам, Константин… восемь! В другое время я бы мог сразу дать больше, но теперь… — антиквар поморщился. — Вы же лучше меня знаете, что все на каждом углу твердят про кризис. Я не знаю, как там с этим кризисом обстоит дело на производстве, но в головах кризис случился определенно! Все хотят сэкономить, никто не хочет дать справедливую цену… Из расположения к вам: восемь, да-с.

— Согласен… — махнул рукой Котя.

— Кстати, про деньги. Знаете что… — отсчитав восемь тысячных бумажек и прибрав статуэтку, антиквар поманил Чижикова пальцем: просьбочку брата Степана он не забыл. — У меня появился один клиент, такой… ну вы понимаете… из весьма состоятельных. И вот он, представьте, интересуется одной китайской вещицей… — Вениамин Борисович заговорщицки подмигнул Коте. — Я вам почему рассказываю? Потому как давно заметил, что вы человек понимающий, с интересом, да-с. Так вот, вещь, о которой я говорю…

Вениамин Борисович сделал паузу и оглядел салон.

— Мой… э-э-э… клиент очень хочет старый китайский сундучок, такой небольшой, полметра на полметра, красный, лаковый, а на крышке… — антиквар понизил голос, — а на крышке у него вот такой узор изображен. Смотрите, молодой человек.

И Вениамин Борисович выложил перед Котей факс с грубым карандашным наброском: круг и в том круге — равномерно расположенные изображения пяти существ, из которых опознать можно было разве что тигра и дракона. Три другие были какие-то странные: одно напоминало оленя, но таковым без сомнения не являлось, другое было похоже на черепаху, перевитую змеей, а третье походило на птицу.

— Такой вот весьма необычный рисуночек… — потер ладошки антиквар. — Я прожил долгую жизнь и много чего в ней видел, но прежде ничего подобного мне встречать не приходилось, да-с. Я даже спросил своего клиента: а ты… гм… вы уверены, что это Китай? Потому что у меня такой уверенности не возникло. И он ответил: да, совершенно. Я тогда спросил: а вы уверены, что это не новодел какой, а действительно старая вещь? И он ответил: да, совершенно. Удивительно, правда? — Вениамин Борисович подпер щеку рукой. — Я, конечно, не специалист, но когда за вещь предлагают такие деньги… — Тут старичок шепотом назвал сумму, и Котя от удивления непроизвольно вытаращил глаза. — Вы же знаете, молодой человек, что к таким вещам понимающие люди относятся со всей серьезностью. И если вы действительно хотите иметь деньги, а не бегать в скупку каждую неделю, то я вас душевно прошу, поспрашивайте знакомых, не знает ли кто из них, где такой сундучок может сейчас находиться, а я вас щедро отблагодарю. Понимаете меня?

Чижиков кивнул на автомате, потому что душа его пребывала в совершеннейшем смятении. Сумма, названная Вениамином Борисовичем, была по его представлениям куда как велика, а сундучок с очень похожим узором на крышке входил в состав Коллекции и пребывал в настоящее время в одном из шкафов в дедовском кабинете. Перед мысленным взором Чижикова мгновенно встала заманчивая картина беззаботной обеспеченной жизни, когда не надо будет думать о том, на что сегодня купить еды себе и коту Шпунтику и чем завтра заплатить за свет и газ. Черт, да вообще ни о чем не надо будет думать!

— Уже вижу, что вам, Константин, стало любопытно, — кивнул Вениамин Борисович, глядя на Котю, на лице которого непроизвольно расцвела счастливая улыбка. — И я вам даже скажу больше: цифра, которую я назвал, — чистые деньги, которые мой… гм… клиент согласен уплатить за этот сундучок. Моего интереса здесь нет, мой интерес учитывается отдельно, понимаете, молодой человек?

— Да-а-а… — протянул Чижиков, с трудом взяв себя в руки. — Еще бы знать, где этот чертов сундучок обретается! И кстати, что в нем такого особенного? Ведь сумма-то, извините…

— Для меня это тоже загадка! — развел руками антиквар. — Я даже спросил моего клиента, не сошел ли он случайно с ума, но клиент заверил меня, что очень хорошо понимает, что делает и за что платит. Москва-с!

— Вольному воля, — согласился Котя. — Тем более что этот сундучок может быть вообще где угодно, в той же самой Москве или вообще в Новосибирске.

— Мой клиент сказал, что имеет верные сведения: сундучок точно в Питере! — улыбнулся Вениамин Борисович. — Так что, могу я на вас рассчитывать?

— Можете, конечно, — кивнул Чижиков. И из природной осторожности добавил. — Сделаю, что смогу, поспрашиваю. Деньги мне сейчас очень нужны.

— Ну вот и славненько, — уютно потер ладошки антиквар. — Вот и ладненько, да-с.

Засунув полученные восемь тысяч в карман джинсовой куртки, Котя улыбнулся Вениамину Борисовичу на прощание и направился к двери. Взялся за ручку — привычно звякнул колокольчик — и нос к носу столкнулся с тем самым человеком в вельветовом пиджаке, что совсем недавно разглядывал в салоне старинные миниатюры: тот как раз собирался войти и уже протянул руку, чтобы открыть дверь.

— Извините, — машинально произнес Котя, глядя в непроницаемые черные очки, уродовавшие непристойно бледное лицо. — Простите.

— Ничего, — буркнул человек, нервно дернув краем рта, и боком протиснулся в дверь.

Было в этой ничем непримечательной встрече что-то настолько несуразное, что, оказавшись на улице, Чижиков непроизвольно оглянулся и пару минут наблюдал за салоном через витрину: вошедший, не снимая очков, без задержки пошел к миниатюрам, которые незадолго до этого уже разглядывал.

— Странно… — пробормотал Котя. — А когда же он вышел? Я и не заметил…