Дракон распускает крылья (Диадема со звезд - 2)

- Дура!

Она фыркнула, снова сплюнула, голова начала проясняться, и мысль заработала намного четче.

- Черт побери, что я могу тут поделать? - Она несколько раз глубоко вздохнула и внимательно посмотрела на Тарнсиана.

- Ты хочешь отвезти меня назад, в Раксидан? - задала она вопрос, вертевшийся у нее на языке.

Мужчина усмехнулся и медленно провел взглядом вниз-вверх, словно обшаривая все тело Алейтис.

- Нет... назад я тебя не повезу, - сказал он тихо. - За прошедшее время очень многое изменилось... - Тарнсиан облизал губы.

- Это я вижу. - Она сложила губы в сладкую улыбку, намекающе шевельнувшись всем телом. - Зачем ты меня связал? Ведь я не собиралась тебе ничем навредить...

Он презрительно фыркнул:

- Дура, я тебя насквозь вижу, вместе с твоим глупым враньем!

Он щелкнул пальцами у нее перед носом.

- Я тебя буду держать связанной. Мне так больше нравится. До тех пор, пока ты не станешь ручной. Ха-ха!

Злость затмила страх. Несколько секунд она безуспешно старалась порвать веревки, потом ярость перешла в холодную ненависть, ту, что питает терпение гарба, притаившегося у мышиной норы. Она теперь спокойно наблюдала за Тарнсианом.

Он довольно ухмылялся.

- Вот так! Нет смысла тратить зря силы. Гриман знает, как вязать узлы... - Он захихикал. - И еще кое-что... Ты, наверное, поняла, что я связал тебя еще и внутри твоей головы. Ощущения других людей меня теперь не беспокоят. Наоборот, они приносят мне огромное удовольствие, нет, я бы сказал... удовлетворение, когда я того хочу!

Она внимательно всматривалась в его лицо. Когда-то худое, изможденное, теперь оно превратилось в лицо хорошо откормленного человека, круглее и пухлое. Нэкогда костлявое тело, довольно подвижное, обзавелось заметным брюшком - теперь этот человек выглядел, как об'евшийся паук. Чувствуя тошноту, она не захотела думать о том, чем он питается, этот наук...

Тарпсиан тихо свистнул. Из его рукава выполз красный лусук. уселся на большом пальце, глядя черными глазками на девушку. Потом ядовитое насекомое принялось топорщить крылья, издавая при этом сухой треск.

Тарнсиан смотрел на лусука с обожанием.

- Мой солдат! Один из моей армии! Видишь, я хорошо освопл то, что ты мне показала!

- Тогда почему бы тебе не отпустить меня? Ведь по всем законам ты должен меня отблагодарить за то, что стал таким могущественным! Ведь так, а?

Так как мужчина молчал, она продолжала: - Разве ты не должен мне услугу за услугу?

- А вот и нет! Ты принадлежишь мне! - Он медленно сжал кулак. -То, что мое, останется моим! - Он снова тихо свистнул, и лусук уполз обратно в рукав.

Оседлав коня, он подошел к ней. сжимая в ладони два куска веревки. Присев рядом, он коснулся острием ножа пут, стягивающих ноги Алейтис. Потом взглянул на нее и прошипел: - Только попробуй бежать, сука, и тогда я с тобой попираю вот этой штукой...

Он рассек две верхние завязки аббы и, отдернув лезвием ножа в сторону край, обнажил левую грудь. В cледующий момент он оцарапал острием гладкую упругую кожу, вырезая на ней свои инициалы, выдавливая тонкую нитку крови. После того, как его работа была закончена, нож коснулся соска.

- Ты понимаешь, что я могу тебе сделать?

- Да, - Алейтис кивнула, не доверяя своему дрожащему голосу.

Он перепилил ножом веревки, связывающие щиколотки, помог ей подняться на ноги и, показывая на коня, приказал:

- Садись!

- Как? Мне нужно держаться руками!

- Смотри, если побежишь...

Он приставил нож к ее щеке.

- Ахай! Я уже знаю! - Она протянула связанные руки вперед.

9

Алейтис лежала в темноте фургона караванщика, распятая на спине, привязанная к кровати веревками.

- Ахай, Ай-Ашла! - Она повернула голову, рассматривая дом на колесах. "Похоже, я попала в передрягу",- мелькнула в голове мысль. Она протянула наружу невидимое щупальце своего сознания - теперь она имела небольшую ментальную свободу. Это было большим облегчением - тюрьма собственного черепа, в которой она до сих пор находилась по милости Тарпсиана, вызывала у нее приступы клаустрофобии, доходящие до кошмаров.

Кислые, гадкие испарения страха и ненависти вонючим облаком нависли над лагерем каравана, заставив Алейтис тут же убрать щупальце мысли, вернуться в себя.

Она заново прокрутила в памяти приезд в этот лагерь- тусклые злые глаза, изможденные лица, даже у детей - отвратительные маски вместо лиц. "Что же здесь произошло? - удивилась она. - Что произошло с Тарнcианом?"

Снаружи гулко застучали по ступспькпм чьи-то ноги.

Отворилась дверь, и в дом-фургон вошел Тарнсияи, с липкой довольной ухмылкой на лице. Алейтис снова почувствовала ледяную удушающую волну ментальной силы, накатившую на нее. Она задохнулась, нос у нее опять оказался заложенным, по это небольшое неудобство, к счастью, как раз и помогло ей выйти пз черноты.

Он молча осмотрел ее. Потом снял куртку, повесил на стул, за курткой последовал широкий черный пояс.

Алейтис отвернулась, стараясь показать свою заинтересованность стеной, находящейся у нее перед глазами.

Он кончил раздеваться и подошел к кровати. Остановился рядом. Она чувствовала его присутствие, но отказывалась повернуть голову. Зло расхохотавшись, он запустил пальцы в ее волосы и рывком повернул голову Алейтис к себе.

- Не надо отворачиваться! - почти крикнул он. Но тут же спокойно повторил: - Не надо отворачиваться. - И принялся поглаживать ее волосы. Когда-то я хотел тебя, но ты отказала мне, помнишь? - Он ущипнул ее за щеку. - Помнишь?

- Да, - произнесла она с трудом, сквозь затуманенные слезами глаза рассматривая его отвратительное пухлое лицо, трясущееся перед ней.

- Что - да?

- Я помню. - Она вздрогнула. - Я отказала тебе.

- Теперь мне никто ни в чем не может отказать. - Его пальцы поиграли с ее волосами, потом соскользнули низке, по изгибу щеки к влажной шее. Теперь надо мной уже никто никогда не смеется. - Его пальцы начали щекотать ей горло. - На следующее утро после того, как метеор... мронго Пауло пригрозил мне, что кастрирует, если я хотя бы одним глазком погляжу на его женщин-тайважек.- Его пальцы больно сжали горло девушки. Потом он засмеялся, отпустил горло Алейтис, и она судорожно вздохнула несколько раз. Не обращая внимания на ее страдания, Тарнсиан продолжал: - Теперь Пауло мертв. Укус лусука, понимаешь? И я могу выбирать среди всех женщин лагеря! Он был еще жив, а я уже спал с его женщиной, и она забеременела от меня. Его рука опустилась ниже, отыскивая сосок. Тихо захихикав, он сдавил его большим и указательным пальцами, вызвав этим тихий стон Алейтис сквозь сжатые зубы.

Он начал спокойно гладить и тискать ее груди. К стыду Алейтис, она почувствовала, как тело ее автоматически отвечает на действия его ладоней. Придя в ярость, она заставила свое сознание уйти в глубину, так глубоко, что ощущения снаружи стали нереальными, отдаленными. Оттуда, издалека, она почувствовала, как опускается на нее вес тела Тарнсиана, как он входит в ее тело в двигается там.

Потом он принялся бить ее бесчувственное тело. Со всего размаха наносить удары кулаком в лицо.

- Гесайя-яг, сука, а ну-ка возвращайся! Ты должна почувствовать это! Почувствуй! ПОЧУВСТВУЙ!!! - Его голос перешел на истерический вопль. Беспомощная, окаменевшая, она чувствовала, как течет кровь из разбитой губы, капает вниз с подбородка. Потом Тарнсиаы разбил ей нос, и боль погрузила Алейтис в глубокий обморок.

Ненависть... ужас... страх... страсть...

Она онова выплыла в обожженную белую действительность. Алейтис судорожно вздрогнула, ощущая насыщенную гадкими эмоциями атмосферу. Она почувствовала эту невидимую атмосферу так же ясно, как и вонь, повисшую в спертом воздухе, которым ей приходилось дышать.

Она была брошена в угол караванной повозки, избитая, измаранная соками страстных выделений Тарнсиана.

В маленькое окошко едва сочился лунный свет, и Алептис видела сплетающиеся на кровати фигуры. Отвернувшись, она постаралась отключить звук и зрение - тошнотворное сплетение страха, ненависти, похоти, наслаждения - все это, словно вихрь энергии, кружило над кроватью; она скорчилась в углу, ее стошнило, потом еще и еще раз... измученная телом и душой, она снова отступила в теплую черноту обморока.

Она ничего не чувствовала, не знала, ни о чем не думала... Казалось, ее тело повисло в какой-то чернойчерной глубине, но внезапно в этой темноте загорелась небольшая звездочка света. Через мгновение эта звездочка уже превратилась в изображение человека, шагавшего вдоль дороги. Белый песок дороги призрачно светился в свете двух лун. Это был Тарнсиан. На нем были сандалии и абба вместо обычной одежды караванщика.

Пассивно наблюдая за ним, Алейтис удивилась такой перемене в его одеянии.

Человек топнул ногой по песку, поднял ступню и посмотрел на оставшийся отпечаток. Засмеялся, покачал головой и зашагал дальше. Дорога вилгсь среди грозных уступов, обрывов, холмов, потом пошла вдоль реки - и перед его взором открылась долина. Спутанные заросли раушани сменились хоранами. Тарнсиан тихо выругался - он не привык к длинным полам аббы, которые оплетали на ходу его щиколотки.

Удрученный, опустился на корень хорана, голова упала на колени, он глубоко вздохнул и откинулся на ствол дерева, с измученным, несчастным лицом.

- Я сделал наконец что-то, - хрипло прошептал он. - Я совершил наконец-то поступок!

Беспокойные черные глаза блуждали, бросая взгляд то в одну, то в другую, сторону. Вокруг все спало. Потом он слабо улыбнулся. Сев прямо, он призвал к себе еще не уснувшего лусука, который оказался поблизости. Потрескивая крыльями, насекомое пулей вылетело из темноты, послушно опустилось на протянутый указательный палец. Лунные лучи мерцали в радужных полупрозрачных крыльях, блестели на панцире. Подняв палец на один уровень с глазами, Тарнсиан радостно засмеялся.

- Маленький мой друг. Приносящий смерть... - Он отвел руку, готовый швырнуть насекомое на землю и раздавить при малейшей опасности. Но лусук не проявлял агрессивности.

- Это не твоя вина, малыш. Ты делаешь только то, что естественно для твоей природы.

Держа лусука в неподвижности, он вдруг резко поднялся и зашагал по дороге.

- Первый раз в жизни, фаренти лусук, я был тем, кто наносит удар, а не тем, кто получает его. Ай-йаг, лусук, да ведь такое очень приятно ощущать. Да, да, это очень приятно ощущать, что ты в силах убить того, кого пожелаешь!

Он остановился, сам немного удивленный тем черным варевом, которое начало вскипать у него внутри.

- Сколько лет, - пробормотал он, подбрасывая носком камешии, лежащие на дороге. - О, сколько времени они все презирали меня. Сделай это, сделай то. Женщины для тебя слишком хороши, слизняк. Не прикасайся к моей еде, иди, жри вместе с лошадьми. Твоя мать была дыркой. Да, да, она всем давала... Иди сюда! Сделай это и это!

Он вдруг улыбнулся, глаза его сверкнули в свете двух лун, словно хитиновый панцирь насекомого, замершего на его вытянутом пальце.

- Паулло... парочка чигра в его постели... - Он захихикал, посмотрел на лусука и прошептал: - Фарента лусук - как тебе это понравилось бы ужалить хвостом этого Паулло прямо в рожу, а?

Заблудившееся облачко на несколько секунд закры-ло вдруг его лицо. Ночь стала темнее. Он вздохнул: - Талл перг, лусук. - Он поднял руку и щелчком стряхнул насекомое прочь.

Вернее, он собирался его стряхнуть. Но в последний миг из темноты вдруг вылетел камешек, больно ударив его в плечо. Тарпоиаи быстро повернулся.

Чарах выскочил из черной тени деревьев. Остановившись посреди дороги, он засмеялся прямо в лицо Тарнсиану.

- Шеман! - кривил он в злобной усмешке свое лицо. - Шеман в юбке! Вот погоди, расскажу всем...

Сквозь эмпатическую скорлупу Тарнсиана прошла волна паники. На нем все еще были абба и сандалии, выдававшие его соучастие в организации побега певцагрезителя, устроенного Заваром. Не раздумывая ни секунды, он тряхнул указательным пальцем, швыряя насекомое прямо в лицо Чараха, и, задыхаясь, мысленно завопил:

- УБЕЙ!

Маленькие шипы на ножках лусука глубоко вонзились в лицо мальчика. Чарах вопил, но лусук раз за разом погружал свое жало, расположенное на конце гибкого хвоста, в его щеку. Потом, рывком, он выдернул все свои шесть ножек из плоти ребенка, освободился и, треща крыльями, улетел в ночь.

Когда жало укололо мальчика в первый раз, он закричал, а потом, корчась упал на песок. Тарнсиан смотрел на ребенка, потрясенный смесью чувств - страха, ненависти, триумфа. Одновременно боль, раздиравшая несчастного мальчика, наполняла и его, словно это была вода теплой благостной реки, словно это был сок из куска вареного мяса, вызывающий солоноватый привкус во рту.

Его сознание постепенно наполнялось животной ревущей радостью...

Вскрикнув в последний раз, мальчик затих, вытянувшись словно металлический прут. Несколько секунд - и напряженность тела исчезла. Теперь он лежал на песке, как кукла, из которой вытащили всю ватную набивку.

Кукла... Предмет, уже не человек... Уже!..

Тарнсиан почувствовал, как напряжение, охватившее и его, рассасывается, идет на убыль. Плечи его опустились, позвоночник изогнулся, черты дща обмякли. "Кукла,- подумал он. - Предмет. Не человек более". Он коснулся этого предмета, бывшего только что человеком.

Коснулся кончиком сандалии.

Облизав пересохшие губы, он присел на колени рядом с телом. Лицо умершего уже начало распухать.

Тарнсиан с отвращением коснулся холодной кожи. Тронул плечо - все равно, что твердое дерево. Потом вздрогнул, вытер о полу аббы вспотевшие ладони.

- Нужно отнести его назад, нельзя оставлять так...Рукой, которая не касалась тела умершего мальчика, он провел по волосам. - Нельзя касаться... Паулло!.. - Имя это произвело впечатление взрыва. - Он мeня убьет...

От страха закружилась голова. Прижав ладони к глазам, он напрягся, стараясь совладать с наплывом противоборствующих эмоций. Потом, тяжело дыша, опустил руки на колени, облизнул еще раз губы. Глядя на лежащий перед ним труп, он мысленно воспроизвел все, что пришлось пережить по вине этого жестокого мальчишки - издевательства, мелкие пакости и все такое. Где-то глубоко внутри ночным холодным цветком начало распускаться удовлетворение мощное, наполняющее его энергией. Постепенно, как будто черные крылья, взметнулась у него внутри уверенность в своей силе и власти над другими людьми. Тарнсиан поднялся и быстро зашагал прочь, взмахивая полами аббы, поднимая легкие облачка сухого песка...

Потом картина исчезла, словно смытая наплывом темноты, и пассивное сознание зрителя сменилось приятной пустотой забытья...

10

Когда она проснулась, солнца уже стояли высоко.

В караванный домик вошел Тарнсиан с ведром воды и какими-то тряпками. Он разрезал путы и сунул ей в руки эти тряпки.

- Вымой здесь все, чтобы блестело! - приказал он.

Приостановившись в дверях, он добавил: - Мы трогаемся через три минуты. Когда все сделаешь, вылей воду за дверь.

Она проводила его взглядом, потом, в первую очередь, умылась сама.

- Ай-Ашла, - ахнула она, когда пальцы коснулись изуродованного лица. Превозмогая боль, она добралась до противоположной стены домика и постаралась заглянуть в небольшое оконце.

Но тут дверь распахнулась, и на пороге возник Тарнспяц. Он шагнул вперед. Алейтис попятилась, прижалась спиной к стене, глядя на пего с гадким предчувствием.

- На кропать! - коротко приказал он.

Она не сразу подчинилась, и он кулаком ткнул ей в живот. Волна боли разбежалась по всему телу. Дрожа, она лежала на постели, ожидая, пока он разденется. Он овладел ею без подготовки и прелюдий, но Алейтис успела отступить в теплую черноту, где не существовало ничего, что могло бы быть материальным. Она позволила ему насиловать ее тело, пустую куклу, лишенную души.

Он щипал и тискал ее, хрипло дыша и отвратительно ругаясь. Но чем больше он ее терзал руками и мысленно, тем глубже отступала она. Когда он кончил истязание, она на много фатамов погрузилась в самый центр своего существа, где не было ничего и откуда достать ее было невозможно.

День миновал. Потом другой. И так без числа. День следовал за днем, почь приходила на смену дню. Алейтис была как бы в тумане полубессознательного забытья.

Когда приходил Тарнсиан, она без борьбы позволяла ему овладевать собой, вернее, не собой, а своим телом. Сама же она отступала в темноту, и под Тарнсианом оказывалось не тело человека, а набитая тряпками безжизненная кукла. Наконец ему надоело это, и он вышвырнул ее из своего дома-фургона, но даже после этого не отпустил из лагеря.

В одном из фургонов Алейтис украла несколько одеял и кусок туфана. Из другого - блузу и пару штано:В. Из третьего - подходящие ей под ногу сапоги. Потом она присоединилась к общим женщинам, которые сидят у отдельного костра и ждут какого-нибудь мужчину. Они поделились своей едой и отвели ей место для спанья. Она расстелила туфан под каким-то фургоном и блаженно уснула.

Члены каравана никогда не смотрели па нее прямо, даже когда проходили рядом... Они не разговаривали с ней и не замечали ее присутствия. Женщины-рабыни делали рога из пальцев, отгоняя несчастье, но не имели храбрости на то, чтобы воспрепятствовать ее присутствию среди них.

Сначала она садилась на ступеньках домика-фургона, где жили рабы и в котором они ехали со всем караваном по дневному этапу, от лагеря до лагеря. Потом она осмелела, выделила из общего табуна своего черного коня Мулака, открыто его оседлала и надела уздечку. Но каждый раз, когда она опускалась в седло, оказывалось, что Тарнсиан не забыл о ней. Черные крылья взмахивали над ее головой и не отпускали до тех пор, пока она не спрыгивала с коня на землю. Он - Тарнсиан - не был намерен отпускать ее с миром.

После нескольких дней переходов караван остановился в лагере, на большой поляне у широкой реки, самой широкой, какую она видела в своей жизни.

Алейтис взяла в одном из фургонов полотенце и мыло и отошла подальше от лагеря для того, чтобы как следует вымыться. Она сняла блузу и штаны, бросила их на берег и со всего размаха побежала в воду. Вволю поплавав, она принялась соскребать со своего тела многодневную грязь. Хотя Тарнсиан какое-то время не прикасался к ней, она чувствовала, что стала нечистой. Песком и мылом она с ожесточением скребла свою кожу, пока та не стала красной. Потом намылила голову и прополоскала.

И только после этого начала весело плескаться.

Со вздохом удовольствия она выбралась на берег, села на траву и принялась вытирать полотенцем волосы, чтобы они стали как можно суше, а сделать это было отнюдь нелегко, так как по длине и пышности волосы Алейтис могли соперничать со многими, и не только в этом караване. Насморк ее вылечился сам по себе, вместе с синяками, но она больше не хотела рисковать. Она посмотрела в сторону скрытого за скалой лагеря. Бежать было бессмысленно. И куда?..

Она снова натянула штаны и блузу, положила рядом полотенце, чтобы оно высохло. Сцепив руки вокруг колен, положив на колени подбородок и рассыпав волосы по плечам, чтобы окончательно высушить их, она молча смотрела, как течет река у самых ее ног, и вспоминала давно прошедшие дни.

"Похоже, у меня есть умение выживать. Мамочка моя, где бы ты сейчас ни была, ты родила меня с прочной шкуркой, и за это тебе огромное спасибо!" подумала она.

Журчание воды действовало успокаивающе. Алейтио расслабилась, сознание пришло в более спокойное состояние, мысли заскользили, поплыли одна за другой, как бусинки на нитке.

"Еще семь дней, - подумала она. - Еще семь дней осталось до начала Массарата. Рано или поздно он совершит ошибку. Но, Мадар, каким он стал сильным! Я не могу его победить. Ах, Ай-Ашла! Но потеряет же он когда-нибудь осторожность! Пусть даст мне только одну минуту форы..." Она сидела на траве, наслаждаясь роскошью солнечного тепла (солнца уже низко висели над горизонтом), наслаждаясь чувством собственной чистоты. Кожа ее вдыхала свежий ветер всеми порами, и от этого Алейтис испытывала легкое головокружение. Тихо журча, протекала мимо река. Этот шум ласково обволакивал сознание девушки, словно прохладные зеленые руки. Переменчивые силуэты, голубые, изумрудные, игра теней в глубине, всегда разных... Постепенно она настолько погрузилась в это любование, что в самой сердцевине своего существа снова начала радоваться жизни. Она глубоко втянула в себя вкусный воздух позднего послеполудня.

Как хорошо жить...

В воспоминаниях она вновь возвратилась в те времена, когда с ней был Вайд. Снова увидела его: в лучах лун, он стоял рядом, рука покоилась на ее бедре. "Ненависть уродует мир вокруг нас", - оказал он ей тогда. Она как будто слышала его мягкий, красивый голос...

"Даже когда я забуду его лицо, - подумала Алейтис, - я буду помнить голос. Касание его рук. Я была тогда такая глупая, невинная, хихикала в коридорах с Вари. Танцевала... О, как хорошо тогда было. Иногда только плохо... только иногда... Они меня защищали, мои друзья... Зираки, Суйя, Завар и даже маленькая смешная Тванит... И милый, милый Чалак..."

Она вспомнила всех и тихо улыбнулась.

- Ага, ты еще смеешься! - визгливый голос прервал ее мысли.

Она вскочила на ноги, быстро обернулась и была изумлена - как это один из членов каравана заговорил с ней? В нескольких шагах от Алейтис стояла Мария.

Черты ее лица выдавали напряжение, огромные глаза сухо блестели.

- Смейся, смейся, - зловеще произнесла она. В красных лучах Хорли блеснул нож - Мария вскинула тонкую обнаженную руку, сжимавшую лезвие.

Алейтис ахнула.

- Мария, - прошептала она. - Ч... то случилось?

Она попятилась к краю, к воде.

- П-почему?

Мария крепко сжала губы. Уголок рта подергивался, она опустила немного руку с ножом. Дышала тяжело, грудь поднималась высоко и опускалась, заметная даже под плотными складками ткани авригаума. Она тихо заговорила, и слова падали, как ядовитая кислота в теплый прекрасный ранний вечер:

- Почему? Мой сын мертв. Мой мужчина...

- Хай? - Алейтис удивленно перебила. - Но я-то при чем?

- Ты? Все из-за тебя! Из-за ТЕБЯ! - Голос Марии опять поднялся до визга. Губы у нее дрожали.

Алейтис видела, как судорожно сокращаются у нее мышцы горла.

- Зачем принесла ты нам это проклятие? Тарнсиан был добрым человеком, хорошим. Но ты его испортила! - покачиваясь, закрыв глаза, она несколько раз с трудом втянула в себя воздух.

Алейтис сделала шаг вперед, но черные глаза Марии тут же открылись.

- Нет! - закричала она пронзительно. - Стой на месте! Не прикасайся ко мне!

Она выше подняла нож.

- Ты тогда, в Раксидане, дотронулась до него, и он стал другим. У меня его ребенок, вот тут! - Свободной рукой она ткнула себя в живот. - Из-за тебя... из-за тебя пришлось мне ложиться в постель с убийцей моего сына... и теперь я беременна ребенком убийцы моего мужчины... Все из-за тебя!!! Она задрожала, с ненавистью глядя на Алейтис. - Я не могу забыть об этом. Даже когда он любит меня, даже когда я сплю, я ни за что не могу забыть то, что было. Мне постоянно снится сон, один и тот же, и я просыпаюсь, вся дрожа. Сейчас я тоже кое-что тебе подарю, чтобы ты всегда помнила об этом в бессонные ночи... помнила всю жизнь, всю свою поганую вонючую жизнь...

Голос ее становился все выше и выше, поднимаясь до истерического крика. Казалось, ненависть и страх заставляют физическую оболочку этой женщины расширяться, вся она словно раздулась от злости.

Алейтис отшатнулась, не спуская глаз с ножа.

Мария захохотала: - Смотри, колдунья! Я знаю, что не смогу причинить тебе вреда. Поэтому смотри сюда! Вспоминай меня в своих снах! - И, продолжая смеяться, она обеими руками сжала рукоять ножа, глубоко вонзив лезвие себе в живот. Наружу хлынула кровь. Мария рухнула на колени, растянув губы в улыбке, в которой не было пи капли веселья. Потом еще раз взмахнула ножом, воткнув его себе в сердце.

Алейтис, пораженная ужасом, ахнула. Заставляя себя сделать шаг, потом еще, она подошла к скорчившемуся телу. Мария стала странно маленькая. Казалось, она никогда и не была живой. Сплющенная... словно сделанная не из плоти, а из чего-то другого. Алейтис присела рядом... Невозможно было представить, что эта остывающая плоть только что была женщиной, что у нее было имя - Мария. Открытые глаза остекленели и стали какими-то тусклыми. Мухи уже вились вокруг раскрытого рта.

Алейтис ошеломленно подняла руку к глазам. Ладонь была испачкана кровью. Она со стоном вытерла ладонь о траву. У высыхающей крови был сладковатый запах.

Тошнота стала сводить желудок. Алейтис не могла отвести взгляда от мертвого лица. Она смотрела и смотрела, всхлипывая и раскачиваясь - вперед и назад, вперед и назад. Слезы тихо капали...

- Раз... два... три... четыре... раз-два... три-четыре... раз... два... три... четыре... - шептали ее губы. - Вайд... Талек... Мион... проклятый... проклятый... проклятый... проклятый... Паулло... Шаир... следопыт... мальчик... Один... два... три... четыре... Сколько их будет еще?..

- Яагтрия!

Она вскинула голову - хрипловатый голос вырвал ее из транса горя. Перед ней стоял Тарнсиап.

- Один-два-три-четыре, - пропела она. - Одиндватричетыре!

- Что здесь произошло?!

- Один-два-три-четыре, один-два-три-четыре... Проклятый! - пропела она, раскачиваясь вперед и назад, сидя на траве.

- Ведьма! Что здесь происходит?! - Он принялся бить ее раскрытой ладонью по лицу, пока она не упала, всхлипывая, на песок, скорчившись в клубок.

- Айятт! - Он пнул ногой в бок умершей, крлкттул, нагнулся, схватил мертвую Марию за длинные волосы и, протащив тело к воде, столкнул его в ргу.

Потом стоял, глядя, как уплывает она вниз-паутина волос, в центре которой белел овал лица.

Когда тело исчезло за изгибом реки, он повернулся к Алейтис.

Она смотрела на него широко раскрытыми глазами, словно испуганное животное.

- Вставай! - приказал он.

Она осталась неподвижно сидеть.

Тогда он потерял терпение, схватил ее за волосы, рывком заставил подняться на ноги, шлепнул по спине, давая направление в сторону лагеря. Она шла впереди, и он слышал ее шепот:

- Один-два-три-четыре...

11

Цепочка фургонов-домиков медленно вилась вдоль и вокруг горного склона, по каменистой дороге, которую выступающие корни деревьев, растущих по обочине, делали еще более неудобной.

С тусклыми глазами, погрузившись на самое дно унылой летаргии, Алейтис ехала позади фургона Тарнсиана, автоматически покачиваясь в ритме нетерпеливого шага Мулака. На ней были выцветшие, подрытые пятнами штаны, рваная и грязная блуза. Сальные волосы схвачены в хвост старой кожаной лентой на затылке.

Ноли стали мозолистыми, серыми от въевшейся пыли, которая смешалась с потом.

Мулак закинул голову, слегка загарцевал - ему надоел медленный ход каравана. Алейтис машинально сжала колени, заставив его вернуться к прежнему ритму.

Поведя плечами, чтобы облегчить прикосновения шершавой ткани к ноющей спине, она снова погрузилась в лишенный мыслей транс - ее единственное спасение от боли и ужаса, заполнявшего теперь ее дни и ночи.

Горы расступились. Повернув, караван загремел колесами вниз по каменистой дороге, к широкой зеленой реке. Большая, медленно текущая река разделила долину на две части. Двойной ряд белых домиков с красными крышами шел вдоль каждого берега в строгой симметрии. Большинство домов имело пристройку в виде причалов, уходящих на сваях в реку. Две пыльные улицы, тянувшиеся вдоль фасадов, казалось, усыпаны черными точками пешеходов. Здесь не было огромных клановых домов, характерных для долины Раксидана, зато среди построек светлели знакомые хораны.

Караван Тарнсиана оказался у перекрестка, ведущего в долину. Все фургоны замедлили ход, готовясь к повороту. Тарнсиан крикнул, проезжая мимо. Алейтис бездумно последовала за ним, ни о чем не думая, пока не услышала за спиной сердитые крики караванщиков.

Она стряхнула с себя оцепенение и внимательно осмотрелась.

Несколько мужчин сводили своих яра с дороги. Они пронеслись мимо нее, заставив Мулака нервно затанцевать, остановились рядом с ведущим фургоном, где Тарнсиан, холодно глянув на них, отдал приказ остановиться.

Алейтис заставила Мулака сдать назад и в сторону подальше от зашумевшей группы.

Вассиваш Малейян обвязал поводья своей яры вокруг чуха и спрыгнул на землю. За ним последовали остальные мужчины. Сердито, но несколько нерешительно, они направились к Тарнсиану. Малейян остановился рядом с сиденьем возчика, которое занимал Тарнсиан, и сердито посмотрел ва ведущего.

- Это вади Массарат, З'рау. - Голос у него был хриплым, он явно пытался справиться с наплывом эмоций.

- Ну и что? - Этот вопрос Тарнсиана ударил Мадейяна в лицо, словно кулак. Лицо предводителя оставалось надменно-холодным.

- Мы здесь поворачиваем к тангре Сюзан, к Тиджарату.

- Ну и что?

- Ты не повернул.

- Вот как? Ты очень наблюдателен, - ледяным тоном произлес Тарнсиан. И о чем это говорит тебе?

- Мы должны быть на Тиджарате. Или наши дети умрут с голоду. У нас нет мяса, чтобы пережить зиму.

- Вернись на свое место!

Тарнсиан отвернулся и взялся за поводья.

Малейян остался на месте. Он сглотнул и произнес:

- Прошу тебя, З'рау. Ты же знаешь, это не моя прихоть.

Он поднял дрожащие руки

- Иначе наши дети умрут от голода...

Тарнсиан смерил караванщика холодным насмешливым взглядом и скривил рот:

- Хочешь, чтобы они умерли сейчас?

Он тихо свистнул и поднял руку.

Малейян увидел сидящего на вытянутом указателе ном пальце лусука, задрожал, но не двинулся с места,

Алейгис, которая оставалась все это время за фургоном Тарнсиана, подняла голову, услышав упоминание о Тиджарате, Ползущие улиткой мысли начали просыпаться. По мере того, как столкновение между Тарлсианом и мужчинами каравана становилось все серьезнее, искра надежды разгоралась в Алейтис все ярче. Горячим пламенем внутри нее вспыхнул огонь бунта, но она старалась изо всех сил не выдать себя.

"Тише, Лейта, тише!"

Накрыв свои эмоции тяжелым маскировочным полотном искусственного равнодушия, она развернула своего коня и с внешней беспечностью направила его вдоль цепочки каравана. Мимо двигались баанибассивасо, они густой толпой собирались вокруг Тарпсиана.

"Пока они отвлекают его, - подумала она. - Пока он занят... О, Мадар, пусть они подержат его еще немного!" По ее губам скользнула быстрая улыбка.

Шум позади становился все громче - все больше мужчип присоединялось к спору.

Алeйтис позволила Мулаку немного ускорить шаг.

Она миновала последний домик-фургон и въехала шагом в долину. Стараясь не испортить телепатической маскировки, заставляя сознание прикрываться щитом видимого спокойствия, равномерно дыша, с медленно стучащим сердцем (вдох... выдох... вдох... выдох...), скользя взглядом по предметам, пейзажу, видя все, но не воспринимая, она- перевела Мулака на медленный бег.

Когда позади были первые дома, она снова заставила жеребца перейти на шаг. "Если попросить, убежища...

"Нет!-подумала она, чуть напрягшись. - Нет! Стоит ему только призвать меня... он слишком силен. Бежать.?! Да, бежать. Уходить! Как можно дальше, оставив мерзкого идкубуса здесь. На расстоянии его воздействие будет не таким сильным..." Она подавила поднимавшееся возбуждение надежды и пробормотала: - Ахай! Смотри, не разбуди монстра!

Надо было быстро оценить свои возможности - один копь. Улыбнувшись, провела ладонью по гриве Мулака.

Одно седло и одеяло. Уздечка... Пользы от них мало.

Под коленом - охотничий нож. В седельной сумке - корка сыра и черствая буханка хлеба. С другой стороны - бурдюк для воды. Одежда - та, что на ней. Больше ничего...

Плывущий в воздухе аромат свежего хлеба дразняще коснулся ее ноздрей. Она резко подняла голову и тут почувствовала, как черные крылья начали медленно-медленно проникать в ее сознание. Но у нее были силы, а Тарнсиан, очевидно, был уже довольно далеко от нее.

Она решительно отмахнулась от них, и мир сбросил с себя туманную пелену - краски стали ярче, воздух свежей, звуки отчетливее. Она почувствовала под собой полные энергии работающие мускулы Мулака и зарядилась радостью движения этого сильного чистого тела.

Дорога, уходящая вдаль, вилась среди полей. Работавшие на полях поднимали головы, смотрели на скачущую женщину с огненными волосами и не пытались ей помешать. Контакт с Тарнсианом становился все слабее.

Дорога начала уходить вверх, вилась вперед, и среди плавных холмов и, наконец, исчезала в голубой дымке, высоко, гораздо выше уровня долины. И, словно гравюра на фоне неба, выделялись два темных шика-близнеца.

Танра-Сюзан! Алейтис посмотрела на небо. С одной стороны от Хорли ярко-голубым вздутием выступал Хеш.

Она удовлетворенно улыбнулась. "Еще пара дней, - подумала она, - и мне не придется беспокоиться насчет Хора, -она погладила рукой макушку. - Ехать станет легче".

Она немного расслабилась, более свободно расположилась в седле и довольно усмехнулась. Потом, через некоторое время, громко крикнула во все горло:

- Мулак, мимуклис!

При звуке ее голоса конь радостно зашевелил ушами.

Алейтис рассмеялась, почувствовав его радость.

- Если поблизости найдется какое-нибудь затемненное местечко, я с удовольствием искупаюсь! - пробормотала она.

Рах'Массрат раскручивался под неустающими копытами Мулака. Он достиг холмов и немного замедлил бег - дорога теперь заметно круче уходила вверх. У самого крутого подъема Алейтис натянула поводья, остановила коня и посмотрела назад. Теперь она видела всю долину - муравьиные фигурки людей, заплатанные одеяла полей, лента реки - все легко просматривалось в хрустально-чистом воздухе. Голубая лента реки и игрушечные белые кубики домов. Она вздохнула и удовлетворенно покачала головой. Как хорошо!..

Потом в том месте, где дорога входила в долину, поднялось облако белой пыли. И связь с Тарнсианом, которую она еще испытывала, стала заметно сильнее. "Тарнсиан!" - испуганно подумала она. Белое облачко пыли двинулось вдоль дороги. Для каравана слишком маленькое... всего один всадник! Он сошел с ума!

Oна беспомощно покачала головой. Повернув коня, заставила его быстрым шагом двигаться дальше, вдоль дороги.

- Он бросил все, что имел... чтобы настигнуть меня... - Она была удивлена, и удивление сделало ее голос жалким, каким-то тонким...

Лучи двойного солнца как молотом били по беззащитной голове, и от этого было еще труднее выдерживать прикосновения телепатического щупальца. "Так долго продолжаться не может, - подумала она. - Только не в эту страшную жару..."

Свободной рукой она потерла лицо и осмотрелась вокруг. Дорога изгибалась, снова возвращаясь к реке, и дальше бежала всего в нескольких метрах от ревущей на камнях воды. Она увела коня с дороги, двинулась вдоль самой воды. Теперь ее защищали от солнечного жара ветви деревьев, растущих у воды. Она позволила Мулаку самостоятельно искать самую удобную тропинку среди камней, злобно пробормотав: - Надеюсь, что им там не очень понравится. И они его задержат.

Жара становилась все тягостнее, непереносимее. Хоть убийственную радиацию Хеша и отражали деревья, но очень скоро воздух так нагрелся, что дышать стало трудно. Мулак тяжело пыхтел. Он начал часто .спотыкаться слишком устал, чтобы как следует переступать через камни.

Алейтис дернула поводья и остановила его, чтобы осмотреться.

Прямо впереди - окаймленная деревьями круглая полянка, поросшая травой. Из реки поднимается огромный баллут, бросая тень на прохладную зеленую воду, медленно кружащую, обтекающую тихую завидь, образованную из выступающих корней дерева. Алейтис соскользнула с седла, ослабила узду, сняла поводья с потной головы жеребца, чтобы он мог спокойно Щипать траву.

Она похлопала его, задумчиво посмотрела на седло и решила, что снимать его пока не стоит. И, улыбнувшись, хлопнула коня по боку, отправив пить и пастись. Потом поспешно сняла одежду, повесила на подходящую ветку, чтобы ее продуло ветром, и, ступая по горячим камням, пошла к воде, чувствуя приятную теплоту под ногами, наслаждаясь покрякиванием полуденниц. У берега она выдернула пучок травы, чтобы лучше себя выскрести, вошла в реку, взвизгивая, когда после нагретого камня ноги ее оказывались в ледяной воде, бегущей с тающих горных ледников. Примерно на дюйм вода успела прогреться, но ниже, о Мадар, была такой ледяной! Холод, словно кипятком, обжег следы бича, перекрещивающиеся на спине. Она сунула пучок травы между двух отполированных водой камней и с головой окунулась.

12

На третий день побега...

Алейтис устало вздохнула, соскользнула со спины Мулака, но колени ее подогнулись, и ей пришлось поспешно ухватиться за луку седла, чтобы не упасть.

- Ахай! Мулак, ми-муклис, такие конные переезды для тех, кто имеет нездоровую склонность к мазохизму.

Она щелкнула языком, пустив коня шагом вверх по склону, и заковыляла рядом. Дорога все круче и круче взбиралась к небу. С каждым днем участки, ведущие впиз, становились все короче. Она закрыла глаза, устремив ментальный "взгляд" назад. Тарнсиан все еще преследовал ее с безумием упрямца, ее желая оставить в покое.

- Чтоб гебе провалиться! - пробормотала она. - И зачем это тебе нужно? - Она покачала головой. - Мулак, дружище, в твоей лошадиной голове больше ума, чем у этого представителя разумных двуногих.

Алейтис прикрыла ладонью глаза от солнца, глядя вперед, вдоль дороги. Дорога шла вверх, исчезая за поворотом, потом возникала снова, уходя еще выше. Линия, где эта дорога соприкасалась с небом, казалось, стала ближе.

"Если за час такой жары я перейду этот перевал..."

Она посмотрела на голые скалы, на опаленные солнцем пятачки земли, оценивающе измерив взглядом высоту пары - Хеша и Хорди. Хорли как раз начал показываться над восточным горизонтом. "Хоть одно хорошо. Хорли закрыл Хеш. Значит, у меня есть небольшая фора..." Вздохнув, она заставила себя улыбнуться. Воздух в горах, на этой высоте, был еще прохладен - утро только начиналось.

Но и здесь становилось довольно трудно дышать.

А когда наступит жара, будет еще труднее.

Алейтис дышала чаще обычного, она чувствовала, как учащенно бьется ее сердце. Воздух жег горло, легкие, нос. Ей все чаще приходилось дышать через рот, чтобы вдохнуть достаточно воздуха.

Когда Хорли поднялся над горизонтом, она остановила коня.

Тот уже вспотел, устал и спотыкался. Алейтис почесала ему шею. Потом отстегнула бурдюк с водой и дала ему напиться.

Она посмотрела вокруг. На дороге, в том месте, где, минуя камни, след от колес каравана проходил по тонкому слою грунта, имелось углубление. В это углубление она и налила воды, чтобы Мулак мог попить. Она дважды наполняла впадину, потом немного побрызгала на собственную пересохшую кожу и выпила несколько глотков.

Прошло несколько минут, и она поднялась. Отдых был окончен. Теперь она шла рядом с конем, держась за луку седла, отдавая часть своего веса Мулаку. Они взбирались выше и выше. Опустив голову к шее коня, Алейтис прикрыла глаза, горящие огнем, полностью полагаясь на Мулака, который самостоятельно выбирал путь наверх.

И вдруг идти стало очень легко... Почему так легко?

Почему исчезла боль в коленях?.. Сквозь туман усталости Алейтис посмотрела вокруг. Воздух все еще обжигал горал в ножом колол легкие при каждом глубоком вздоже. Алейтис огляделась. Они шли по относительно ровному участку грунта. По обе стороны от глубокой дорожвой колеи в небо уходили скалистые иглы горных пиков, Она улыбнулась и опять громко рассмеялась.

- Тангра-Сюзан! - крикнула она. - Мулак, мы перешли верхушку!

Пять минут спустя они обогнули большой скалистый выступ и оказались на самом верху длинного пути, ведущего вниз. Далеко эвизу распростерлась равнина, окутанная голубоватой дымкой, уходящая за горизонт мира.

- Мулак! Мы с тобой молодцы! Ведь это же Великий Зеленый - вон там!

Она обернулась, прикрыла глаза и тревожно взглянула на небо. Хеш плыл на высоте двух ладоней от горизонта. Алейтис вздохнула, похлопала коня по шее, и они снова двинулись в путь, теперь уже вниз по склону.

Преодолевая крутые петли дороги, змеившейся по обратной стороне перевала, она взглянула назад, на Хорли, и мстительно усмехнулась: Надеюсь, что час большой жары застанет этого подлеца в самой середке сковороды!

Оказалось, что спускаться даже тяжелее, чем подниматься - по крайней мере, ногам Алейтис пришлось туго.

После четвертого поворота она тяжело плюхнулась на ближайший плоский камень и принялась рассматривать свои босые подошвы. Кожа вся была покрыта синяками и царапинами от острых камней. Девушка чувствовала непроходящую боль.

- Ахай, Ай-Ашла! -пробормотала она, шевеля пальцами ног. Она не ощущала своих пальцев, словно они пе принадлежали ей больше - какое-то странное онемение.

- Еще немного, - пробормотала она, - и я сотру ноги до самых коленок. Мулак, азиз-ми, я знаю, ты тоже устал, но мне придется немного проехаться на тебе верхом.

Вниз и вниз по бесконечной дороге. Казалось, ей не будет конца... Отдых в большую жару. Остановка, чтобы конь мог немного восстановить силы, пощипать жесткой горной травы. Напиться. Глоток воды, время от времени.

Снова в путь. Вниз и вниз. Она силой заставляла себя глотать безвкусные куски хлеба. Снова шла, чтобы сохранить силы коню. Вниз...

На третий день пути вниз по склону Мулак споткнулся, упал на колени и выбросил ее из седла.

Приподнявшись на локтях, она потерла слипающиеся глаза и с трудом пришла в себя. Конь тяжело дышал, его впалые бока поднимались и опускались, - зрелище довольно жалкое. Алейтис села, потерла лицо ладонями, стараясь что-то сообразить.

Хеш закрыт диском Хорли, и поэтому час большой жары смертельной опасности не представлял, хотя выдержать его было крайне трудно. Поэтому Алейтис старалась использовать каждую минуту. Она посмотрела на коля. Похоже, она перестаралась. С трудом поднявшись, сделала несколько шагов и покачнулась. Мир вокруг неe завертелся. Наконец она пришла в себя окончательно.

Опустилась на колени у ног Мулака, глядя на разбитые в кровь его ноги. Прижав пальцы к ранам, она выпустила на волю реку энергии из каналов своих рук. Мир стал серым-серым, постепенно погружающимся в черноту.

Некоторое время спустя она проснулась, почувствовав, что Мулак толкает ее носом. Одной рукой она оттолкнула его прочь, испытывая удивившую ее саму слабость. Преодолевая дрожание в каждом суставе, она, наконец, поднялась на ноги. Вцепилась в луку седла, опустила на него голову и стала ждать, пока пройдет тошнота. Но сесть в седло была еще не в состоянии. Даже не стала пробовать.

Следующий час миновал, на удивление, благополучно, хотя половину пути она спотыкалась и шла чисто машинально, так как сознание ее было отключено. Пять раз оно возвращалось, и Алейтис ощущала себя на земле. Мулак терпеливо стоял рядом, ожидая. И каждый раз казалось, что подняться на ноги уже невозможно, но она всетаки поднималась. Они достигли озера как раз в тот момент, когда Хорли начал опускаться за горизонт.

Трава, появившаяся под ступнями, после россыпей камней казалась по-райски мягкой, словно нежный шелк.

Тень деревьев - благодать для воспаленных глаз. Она плюхнулась в прохладу озера у самого берега. Ей показалось, что сама кожа тела начинает впитывать воду, насыщаясь - прохладную, такую прохладную...

Мулак пытался щипать траву.

- О, Мадар! Опять я забыла. Прости, друг! - Она, радостно шлепая по воде, выбралась на берег, сняла с коня узду, седло и одеяло.

Мулак с наслаждением принялся щипать роскошную траву у. озера.

После отдыха двигаться стало легче - дорога шла вдоль воды, и к тому же теперь Алейтис, наученная горьким опытом, не позволяла себе и Мулаку дойти до крайней степени усталости. Но долгих остановок она не делала. Не осмеливалась. Прямо верхом на коне она врезалась в воду, смывая слой грязи, пыли и соли от высохшего пота, а вместе с грязью - боль и усталость.

Но позади она постоянно чувствовала присутствие Тарнсиана. Иногда его ментальное прикосновение не беспокоило несколько часов подряд, но Алейтис не тешила себя надеждой. Щупальце всегда возвращалось и находило ее. Иногда прикосновение его сознания было очень слабым, прозрачным, почти неощутимым. Иногда - таким сильным, что она двигалась как сквозь воду, преодолевая его притяжение.

Она исхудала, напряжение и недостаток еды истончили ее плоть. Проходили дни, она почернела от загара, кожа натянулась на костях, волосы стали жесткими, склеившись от пыли и сала. Руки дрожали, стоило их только поднять. Теперь они стали такими грубыми, костистыми, пыль въелась во все поры, и ее трудно было смыть. Она старалась не смотреть на свои руки. Состояние Мулака было не намного лучше. Постоянное давление нервного напряжения сказывалось и на нем.

Он все чаще спотыкался.

Алейтис мгновенно реагировала на это, перемещая вес, чтобы помочь уставшему коню восстанавливать равновесие. Она похлопала его по холке.

- Хоа, малыш, осторожней! - Потом соскользнула вниз, на землю, осмотрела жеребца. У него уже явственно проступали ребра, шкура местами покрылась пятнами засохшей пыли, соли и пены, Алейтис покачала головой.

- Сегодня будем отдыхать, ми-муклис. Если он нас нагонит, ну и ладно, значит, так тому и быть. По крайней мере, сегодня вечером ты наешься...

Она потянулась, застонала и скривилась от боли.

- Аххкан-ахай, у меня уже живот приклеился к спине. - Она посмотрела вдоль дороги. - Сколько же еще до этого Тиджарата? - В глазах начало двоиться и мерцать.

Голова тупо ныла, тошнотворное чувство нависшей беды не оставляло в покое. Она крепко сжала зубы и отвела коня с дороги в тень деревьев.

Расседлав Мулака и отправив ere к речке, она сняла с себя одежду и бросила кучей па траву, придавив седлом, чтобы не унесло ветром. Осторожно пройдя через высокую траву, испытывая такое чувство, словно ноги ее были из тонкого стекла, она вошла в воду и принялась драить бока Мулака пучком травы. Мулак радостно встряхнулся, окатив ее фонтаном брызг. Она устало улыбнулась и отпустила коня на берег, где он принялся щипать сочную траву.

- Еще бы немного зерна для тебя... - с грустью сказала Алейтис,

Потом, вымывшись, насколько было возможно, она устало расположилась на плоском камне, вернее, упала на него, довольно чувствительно ударившись колени подогнулись сами собой.

- Вот сейчас, - сказала она, невесело улыбнувшись, - мне пригодился бы кусочек старого сыра.

Она подалась вперед и осторожно провела рукой по воде.

- Раньше я этого не могла, - продолжала она думать вслух. - Раньше я оставляла рыбу в покое. Забавно, как меняются взгляды, стоит только немного проголодаться.

Мысленно она увидела маленькую рыбешку в глубине и заставила ее подплыть к своей руке. Вытащив рыбку из воды, она швырнула ее на берег и решительно направилась к тому месту, где оставила одежду и седло, пока рыбка прыгала, погибая на горячем камне.

Потом, с ножом в руке, Алейтис подобрала умершее существо, долго смотрела на обтекаемое, опалово-сверкающее в ярком свете тельце. Несколько минут назад она разделяла ощущение жизни с этой рыбой, чувствовала ее лучше, чем собственную руку...

- Не могу!

Ведь это могла быть ее собственная плоть, мертвая, обмякшая..

- Не могу, - прохныкала она. Потом желудок ее снова свело судорогой, колени подогнулись, и она рухнула рядом с рыбой. - Мой ребенок, - ахнула она. - Аи, Мадар!

Скрипнув зубами, чувствуя себя убийцей, она провела ножом пo животу рыбы. Вычистив кишки, отрезала голову и швырнула отходы в реку. Потом ткнула в белое мясо тушки кончиком ножа. Поддела кожу, отодрала, обнажив полупрозрачное бледное мясо. Закрыв глаза, поднесла тушку к губам, собрав остатки своей воли.

- Я ему не сдамся, нет! - прорычала она.

И, больше не раздумывая, сунула рыбу в рот, начав решительно жевать. Сырая рыба, к удивлению Алейтис, имела вжус свежий, чистый, и жевать было довольно легко. Вскоре от рыбы остался только очищенный костяк. Но желудок требовал еще.

Она вошла в реку, приманила еще одну, и еще, выхватила их из воды и швырнула на берег. Потом, намереваясь выловить следующую, остановилась, решив, что не стоит так наедаться. Она отпустила уже пойманную в ментальную сеть рыбу, которая тут же стрелой помчалась, исчезла в зеленой глубине.

Вторая рыба была съедена не полностью. Алейтис пришлось со вздохом выбросить в реку розово-бледный кусочек. Потом она выбросила кожицу и крсти, вымыла руки и нож, легла на траву, гладя на пасущегося Мулака. Вид у коня был получше.

- M-M-м, как хорошо, правда, азиз-ми? - Она со смехом перевернулась на спишу и потянулась, потом еще, пока не почувствовала, как трещат ее суставы. - Ахай, ми-муклис, я так устала от этой гонки... бежим и бежим...

Последняя долька Хорли соcкользнула за горизонт, небо расцвело золотом и пурпуром. - Наверное, лучше будет снова натянуть эти вонючие тряпки, которые приходится называть одеждой,-подумала она вслух, слегка дрожа от дуновения довольгво прохладного вечернего ветерка.

- Если бы я успела их немного постирать... - простонала она с отвращением. - Или если бы у меня была какая-то запасная одежда. Решительно, но с гримасой отвращения, она снова натянула на себя пропитанную потом, жесткую от многодневной грязи одежду. Вдруг накатила волна усталости - она словно оказалась на глубине шести футов под водой, почти наяву ощущая перекатывающиеся над головой волны. Алейтис со вздохом подняла седло, отыскала в трцю место поудобнее, немного поворочалась, потом положила голову на седло и укрылась грязным, воняющим потом, одеялом. Погружаясь в сон, она c некоторым любопытством сопоставила воспоминания о первых днях пути с настоящим своем положением.

Сквозь туман донесся какой-то звук - йотам она поняла, что это ржание Мулака. Потом что-то мягкое и влажное потерлось о лицо Алейтис. Девушка с трудом открыла тяжелые веки и постаралась сосредоточить взгляд. В нескольких дюймах от своего лица она увидела морду коня. Мулак легко подтолкнул ее носом.

Алейтис отодвинулась, вытерла лицо рукавом и воскликнула:

- Ахай! Я бы еще немного поспала!

Она перевернулась, поднялась на колени, потом, преодолевая онемение во всем теле, встала.

Ночной отдых оказал волшебное действие на больного коня. Когда Алейтис снова опустилась в седло, он принялся подпрыгивать, словно полный энергии юный жеребенок. Алейтис радостно засмеялась, и, сжав колени, послала коня вперед.

Спускаясь вдоль тракта, она обернулась и взглянула через плечо. Край Хорли уже показался над восточными горами.

"Сегодня появится и Хеш", - подумала она с дрожью.

Потом отвернулась, похлопала коня по шее и пожала плечами.

"Нет смысла хныкать, - подумала опа. - Лучше смотри на светлую сторону вещей, Лейта! Просто к полудню нам придется остановиться. Но это не беда. Ха-ха. Ведь и ему тоже придется почти на такое же время укрыться от жары. Так что этот отдых пойдет нам только на пользу. Не так ли, азиз-ми, Мулак?"

Весело посвистывая, она снова продвигалась вдоль торгового тракта, глубоко изъезженного колесами каравана, с удовольствием чувствуя, как возрождается в ней радостное ощущение жизни...

А потом...

Снова над головой раскрылись черные крылья.

Она всхлипнула, но тут же взяла себя в руки и пришпорила коня.

13

На двадцать первый день побега она выехала из-под деревьев, когда Хорли начал уже клониться к туманному западному горизонту, а Хеш приклеился к брюху красного гиганта с севера. Вдоль равнины простирались земли Тиджарата. На много акров. Кольцевые загородки из жердей, старые деревянные столбы. Утрамбованная ногами до каменной твердости земля. Искусственные канавки с чередой водяных колес, ведущие к реке.

Алейтис, пораженная, сидела неподвижно, до боли в пальцах вцепившись в луку седла.

Одно водяное колесо было сломано, от второго осталось только несколько частей.

Канавки-поилки были пусты. Вместо воды - песок и мусор, принесенные ветром.

Над пустыми почерневшими столами дул ветер с равнины.

Никого...

Ничего...

Призрак мечты...

...По коротко ощипанной траве проползли тени от фургонов кочевников Хорли опустился за горизонт. Похититель диадемы со стоном рухнул на кусок кожи пред своим старым?

В тени ему стало немного легче, оп принялся массировать ноющие ноги, испуганно поглядывая на занятых своими делами кочевников-немадов.

Из-за чена вышла Кхатеят. Он поднял голову и, увидев ее, со вздохом поднялся на ноги.

Она кивнула в ответ на его ворчливое приветствие.

- Возьми коромысло и принеси воды из реки, - сказала она строго. Отнеси воду к моему чену и жди стоя, не опуская ведер. Ведра не должны коснуться земли! Ты хорошо понял?!

Глаза его превратились в узкие щелки, уголки рта узловато напряглись.

- Я понял, - пробормотал он сквозь зубы.

Бросив на него последний предупреждающий взгляд, опа отвернулась и исчезла позади чена. Ставвер отправился к херрету, поднял коромысло с парой ведер, которые сердито стукнулись друг о друга.

Вернувшись к чепу от реки, роняя с ведер капли, он задумчиво посмотрел на землю - не сделать ли назло Кхатеят? Потом вздохнул - этих ведьм не проведешь. Она все равно каким-то чутьем учуяла бы, что я не послушался, вылила бы эти ведра мне на ноги и заставила бы принести новые. Он остановился перед шатром Кхатеят и принялся ждать, когда она выйдет наружу.

Кхатеят грациозно выбралась через низкое отверстие, кивнула Ставверу следуй за мной. Быстро покинув территорию лагеря, она начала подниматься на невысокий, поросший травой холм. На вершине холма уже сидели остальные Шемкхья, внимательно следя за их приближенном.

Кхатеят остановилась в центре круга, образованного женщинами. Чуть обернувшись к Ставверу, она процедила:

- Не двигайся и молчи. Н'фрат, таз.

- Слушаюсь, Р'е Кхатеят. - Одна из девушек вскочила, подняв большой таз, который держала на коленях.

Она поднесла его к Кхатеят, остановилась, ожидая дальнейших указаний, новых удивительных событий в жизни, которую она находила полной необыкновенных и замечательных происшествий.

- Шанат. - Кхатеят обвела взглядом сидящих в круге. Она чуть нахмурилась, глядя на Ракат, потом взгляд ее остановился на самой младшей из присутствующих. - Р'Арат! - Она жестом поманила ее в центр. - Держите таз вместе с Н'фрат.

- Да, Р'е Кхатеят.

Похититель диадемы почувствовал сгущающееся в воздухе напряжение. Еще одна порция волшебства, чтобы совсем сбить с толку и запугать его. Он видел и чувствовал последствия совершенно невероятных, недоступных пониманию действий, которые совершали колдуньи, и все еще не мог полностью в них поверить.

- Отойди немного назад, - сказала ему Кхатеят. - Вода не касалась земли?

- Нет. - Он попытался усмехнуться, по насмешки не получилось.

Она посмотрела на ведра и кивнула.

- Это верно. И это хорошо. Иначе грозила бы опасность. - Она поставила Ставвера таким образом, чтобы левое ведро оказалось ближе к тазу, который держали девушки. - Вот так и стой. Молчи! То, что мы делаем, тебя не касается. Если ты вмешаешься туда, где ничего не понимаешь, то получишь нечто очень неприятное в награду. - Она подняла ведро и начала наливать воду в таз.

Внутри большой и тяжелый металлический таз был черен, словно покрыт сажей, и вода от этого превратилась в кристаллическое колеблющееся зеркало. Похититель наблюдал, как наклонилась над тазом Р'е Кхатеят, произнесла несколько слов, останавливающих движение воды. Через мгновение вода уже спокойно отражала плывущие по небу закатные облака. Р'е Кхатеят начала шептать дальше, и это продолжалось довольно долго. На небе уже успели загореться первые звезды, отражавшиеся в зеркале воды.

Р'е Кхатеят выпрямилась.

- Р'ненаваталава, - тихо произнесла она. - Приди. - Голос ее был как дуновение ветерка над водяным зеркалом. - Ты звала меня. Говори! Покажи, что мы ДОЛЖНЫ УЗНАТЬ! ПОКАЖИ!

Вода заволновалась, покрывшись маленькими волнами. Сначала -Ставвер подумал, что это девушки, держащие тяжелый таз, устали и нарушили покой "зеркала".

Но через несколько секунд вода успокоилась, изображение прояснилось.

Но вместо отражения неба он увидел другую картину - красневозтосая женщина, едущая на черном скакуне. Она была худа, черна от загара, одета в грязные лохмотья, волосы вились по ветру, словно флаг. Женщина дернула поводья, заставив копя остановиться, и посмотрела вокруг. Похититель диадемы увидел реку, брошениые загоны для скота, поломанные колеса поилок. Несмотря на крохотные размеры отражения, на лице и фигуре женщины ясно читалось отчаяние. Она медленно спустилась с коня, сняла седло. Потом нежно погладила шею скакуна, сняла с него уздечку, шлепнула по крупу. И могучий конь, весело брыкнув, умчался прочь. Но далеко не отошел и принялся щипать траву, уже сухую, выбеленную солнцем. Женщина... она была молода. Очень молода. И, пожалуй, красива... Хотя Ставвер не был уверен в этом. Девушка села на камень и засмотрелась на реку.

Прошло несколько минут, она набрала пригоршню гальки и принялась швырять камешки в воду.

Вода "зеркала" пришла в движение. Серебряные полоски пересекли ее поверхность. Они начали сходиться и расходиться, образовывая какую-то фигуру. Вот они разошлись, снова сошлись - новая форма, потом еще одна.

Внезапно изображения исчезли - теперь вода отражала только небо, полное звезд.

Р'е Кхатеят шагнула назад.

- Вылейте воду! - приказала она девушкам.

Те наклонили таз. Вода хлынула на траву, обрызгивая старые кожаные ноговицы похитителя.

Н'фрат взялась за край таза и спросила с затаенной надеждой: - Это она? Та рыжеволосая, для которой Р'ненаваталава и дала нам диадему? Это она?

- Тихо, дитя! - Р'е Кхатеят улыбнулась ей, глядя на пылающее юное лицо - глаза девушки сияли в свете луны.

- Думай головой! - произнесла она через мгновение. - Зачем бы еще она нам показывала эту девушку? Кхапрат, что говорят руны?

Кхапрат нахмурилась, посмотрела на похитителя диадемы.

- Вылей оставшуюся воду в чан. Можешь отдыхать до вечерней еды. Иди!

Ставвер встряхнулся, пришел в себя и затрусил вниз по плавному склону, то и дело оглядываясь на неподвижных колдуний, оставшихся за его спиной.

Р'е Кхатеят смотрела ему вслед до тех пор, пока тот не исчез за хребтом. Потом она повернулась к остальным.

- Кепри, эта девушка голодна, и ей грозит опасность. Р'неиаваталава посылает нас к ней на помощь. Мы отправимся завтра утром. Диадему возьмем с собой...