Я сделал глубокий вдох и вышел к нему навстречу. Атаковал поочередно правой, потом левой рукой, простыми рубящими ударами, наносимыми от локтя. Он их парировал без труда, после чего молниеносно сам перешел в наступление. Мне с трудом удалось спасти пальцы, потому что целью он избрал мою ладонь. Ятаганы не имели ни гарды, ни дугообразного перекрестья, защищавших ладонь, к счастью, в самый последний миг я вывернул руку и принял его клинок на рукоять. Он тут же возобновил атаку, на сей раз в шею, после чего кольнул меня в бедро. Клинок вошел в мышцу, чуть-чуть не попав в сосуд, разрыв которого закончился бы серьезным кровотечением.
Впервые я отступил, скорее, удивленный, чем рассерженный. Рана пульсировала болью, напоминая о том, что я нахожусь в смертном теле. Абдул атаковал, нанося точные удары, из которых каждый мог прекратить мое существование. Дышать я начал все чаще, руки начали неметь. Похоже, я повел себя как любитель, грубо эксплуатируя только-только приобретенный организм. Я не знал границ стойкости Талаза, но по причине гордыни мне казалось, будто бы, благодаря эзотерическому вмешательству, я сделался непобедимым, и что никто из обычных людей не в состоянии сделать мне ничего плохого. Теперь же я защищался из последних сил, а жил я только лишь потому, что лала был истинным мастером клинка, и каким-то чудом, благодаря многолетним тренировкам, ему удалось на инстинктах удерживать Абдула. А этот сукин сын должен практиковаться не только в танцах с саблями, но и в неподдельных боях.
Я отчаянно высматривал охранников, приданных мне Ясминой. Да, они окружали меня кольцом, не спуская с глаз, но не вмешивались, делая вид, что заняты отражением атак янычар, вооруженных копьями. То есть, как я и думал, здесь они находились исключительно для того, чтобы, в случае чего, меня арестовать или прикончить по приказу своей госпожи. На них я рассчитывать не мог.
Жалко было бы расставаться с жизнью, подумал я, отступая шаг за шагом. Правда, Мультиличность наверняка хранила мою копию, замороженную личность, записанная как файл данных в одном из кластеров инфополя. Особо это не радовало, тем более, что сейчас я был Тайяром, а там сохранялась лишь часть меня, называемая демиургом. Так что я как "я" был всего один, неповторимый. И мне не оставалось ничего другого, как сражаться за выживание, впрочем, именно такой императив был вписан в каждое живое существо, это было его базовым инстинктом.
Я споткнулся на валяющемся теле и упал на спину. Абдул тут же наклонился, чтобы пришпилить меня к земле. Я позволил ему сделать это, в последний момент, упуская один из ятаганов. Колющий удар янычарского оружия пробил мне кафтан и сорочку, прошел навылет сквозь тело и звякнул на камне. Холодное касание стали в животе было ой каким неприятным чувством. Но я сдержал панику, правой рукой схватил клинок, блокируя его крепким зажимом, и разоружая таким образом противника. И я увидал страх в его глазах. Я же ударил левой рукой. Мой ятаган вошел во внутренности Абдула столь же легко и плавно, как и его в мои.
Я отпихнул противника, оставляя оружие в его животе. Из собственных внутренностей я извлек трофейный клинок и схватил его рукоять. Рана моя пылала огнем, только я не заморачивал этим голову. Я видел, что кишки не были распороты, все артерии остались целы, так что быстро кровью я не истеку. Эзотерически возбужденная иммунная система уже начала подавлять кровотечение и производить антитела, чтобы не допустить заражения.
Мрачно усмехаясь, я встал над свернувшимся в клубок Абдулом. Я собирался сделать еще удар и завершить его существование, но тут пришлось отскочить, потому что меня чуть не переехал лошадью какой-то орущий во все горло всадник. Какой-то сопляк в желтом жупане проскакал мимо меня рысью. Каким-то образом мне удалось перекатиться, чтобы не попасть под его саблю.
И что это должно было быть? Я схватился на ноги, с изумлением разглядываясь по сторонам. Вокруг откуда-то появились очередные всадники, в которых я распознал поляков. Их было немного, возможно, десятка полтора, к тому же легковооруженных, но ведь рядом их могло быть и больше. И от ужаса я даже втянул воздух. Гусары! Рядом могли оказаться гусары! Вот только где они, и откуда, собственно, появились эти юные всадники.
Я глянул на двухэтажный, окруженный стеной хане. Ну почему же Исуб не проверил, что в нем скрывается? И что охраняют янычары? А может, он-то проверил и сознательно допустил меня до атаки на гнездо, в котором таилось несколько сотен закованных в сталь тяжеловооруженных всадников?
Я с усилием прикрыл глаза и, кривясь от боли, активизировал соединение с информационной сетью. Быть может, еще не было поздно?
- А командира охраны ко мне! – орал взбешенный посол Гнинский. – Или нет, хрен с ним. Если выживет, сотню палок остолопу!
Коронному канцлеру нужно было разрядить на ком-то свою злость. Только что ему стало известно, что вся шляхетская молодежь, что была доверена его опеке, покинула постоялый двор и атаковала одержимых. Ну как можно было допустить такое? Кто-то позволил этим молодым придуркам выступить на верную смерть, не уложил через колено и не отходил хорошенько, спустив штаны.
Сановник сбежал по лестнице и выскочил во двор. По пятам у него топтались ксендз Лисецкий и пан Спендовский, пытаясь обратиться к рассудку и успокоить. Вопли ни на что не пригодятся – мальчишки пропали, и ничто уже не сможет их спасти. Даже если янычары не атаковали их, принимая за новых противников, тогда преступление совершили чудовищные безумцы, рубящие султанскую пехоту.
- Господи, так ведь это не сударя вина! Ну случилось, совершили глупость, что теперь поделаешь! - размахивал руками Спендовский.
- Не моя вина? А как я погляжу в глаза их родителям, а? Мне привели этих щенят со всем доверием, не опасаясь за их безопасность. И вот я привезу в Польшу полтора десятка трупов в запаянных металлических гробах, чтобы вернуть их отцам и матерям вместо живых сыновей? Не дождетесь! Трубить сбор! На коня мил'с'дари мои!
Среди толпившихся на дворе гусар тут же вспыхнули замешательство и шум. Товарищи и челядинцы, давным-давно уже готовые, в полном боевом облачении, бросились к лошадям. Так же поступили и присутствующие в хане панцирные. Остальные конные располагались в конюшнях на другой стороне улицы, но хватило сигнала трубы, чтобы и там все завертелось.
- Нет, нет, мил'с'дарь, не делайте этого, а не то мы все тут погибнем! – на смерть перепугался ксендз Лисецкий.
Гнинский успокоил его, небрежно махнув рукой.. Он приказал закрепить на себе нагрудник с ринграфом, изображающим Богоматерь. За пояс он заткнул поданную оруженосцем булаву. К счастью и облегчению остальных дипломатов, он не собирался вести гусар на помощь молодым, а только вооружился на случай вторжения одержимых на территорию хане.
- Пан Блонский! – обратился посол к сидящему в седле приземистому рыцарю. И господа Кенсицкие! Молодого Янецкого вы знаете. Найдите мне его в этой свалке и привезите живым на постоялый двор! Это задание как раз для вас, очень рассчитываю на то, что вы с ним справитесь.
- По вашему приказу! – кивнул Блонский.
Гусары не стали вооружаться копьями и кончарами, пригодными в стычках с кавалерией. По приказу командующего хоругвью Францишека Покрживницкого каждый из них взял в руки тяжелую гусарскую саблю, более пригодную для сражения с толпой в тесной улице. Более ста двадцати тяжеловооруженных кавалеристов выстроилось по четыре перед воротами. За ними уже готовилась группа панцирных и сотня легких кавалеристов. Челядь, вооруженная чем только можно, должна была защищать хане. Вместе с Гнинским осталась вся сопровождавшая его шляхта, более двух сотен мил'с'дарей, бряцающих сейчас саблями и готовых, в случае чего, превратиться во вполне приличное войско.
В зданиях по другой стороне улицы готовилась выступить еще одна полная гусарская хоругвь и полная панцирная хоругвь. Вместе с рассеянной по конюшням челядью, это были все силы, которыми Гнинский располагал. Канцлер пришел к выводу, что нет смысла их щадить. Он вскарабкался в седло и достал булаву, после чего указал ею направление атаки.
- Вперед! Бей в них! – приказал он.
Трубы запели сигнал атаки, повозки, баррикадирующие ворота, были растащены, ворота раскрыты во всю ширину. Гусары выехали шагом и тут же ускорились, хотя и не развернулась для скачки галопом. Этому мешали кучи трупов, покрывающих улицу. Зато, увидав приближающихся в треске крыльев тяжелых всадников, янычары бросились в стороны и припали к стенам. Кавалеристы въехали в свору одержимых и прокатились через нее, не замедляя хода. Сабли поднимались и опадали, рубя головы и вооруженные железными когтями руки. Хотя некоторые из могучих одержимых успело ударить лошадей броненосными кулаками, валя коней и давя всадников, очередные ряды гусар порубили безумцев на ходу.
Семен рубанул по голове здоровяка со страшным метателем молний, которым тот мгновение назад поразил одного из гусар, и для уверенности, видя, что тот все еще шатается, поднялся в стременах, чтобы размахнуться посильнее. Повторный рубящий удар расколол череп одержимого и окончательно успокоил в смерти. Рыцарь внимательно огляделся, натянув поводья. По бокам у него были кузены Кенсицкие, прикрывающие его на всякий случай, видел он и сбившихся в кучи янычар, которые не были до конца уверены, а не следует ли им защищаться от поляков.
- Видите где-нибудь того молодого дурака? – спросил он у товарищей.
- Пара щенков стоит с янычарами, они только коней потеряли, - ответил Якуб. – Видал я еще одного, мертвого, с разорванным горлом, но то был не Тадеуш. Похоже, что наш скромник пробился до самой площади на конце улицы, вижу там всадников.
- Тогда двигаем дальше! В конь, мил'с'дари! – приказал Семен и вонзил коню шпоры в бока, заставляя того сразу же пойти вскачь.
Дорота знала, что страх прибавляет сил, но она никак не ожидала, что их конек, перепуганный грохотом, воплями и рыком одержимых, разгонится до такой степени. Женщине пришлось сесть на козлах и упираться обеими ногами, чтобы не слететь. Она пыталась натянуть поводья, чтобы притормозить перепуганное животное, только то никак не реагировало. И ничего удивительного, ежесекундно они проезжали мимо воющих одержимых. Один из них протянул когтями по боку лошадки, нанеся ей болезненные раныю К счастью, ему не удалось хорошо ухватиться, и он упал прямо под колесо повозки.
- Надо развернуться или хотя бы повернуть! – горячилась Папатия. – Мы же едем в направлении расположения чужих, в сторону того ужаса, который они выстраивают из людских тел.
- Легко сказать, - процедила Дорота.
Их конек весь покрылся пеной, к тому же все сильнее исходил кровью, но скорости не терял. Аль-хакиме не нужно было особо понимать, что очень скоро животное упадет от перепуга или потери сил. К тому же ведущая все время прямо улица заканчивалась развилкой, к которой они мчались на полном скаку.
- Влево, - посоветовала Папатия.
Дорота послушно потянула за повод, и, о чудо, пони повернул на указанную улочку. Колеса повозки застучали на булыжниках ведущей вниз дороги.
- Да не в это лево, дура! Во второе! – взвизгнула в отчаянии дервишка.
- Черт, иногда я путаюсь, - буркнула в ответ Дорота.
Они все скорее катились вниз. Лошадка почувствовала легкость повозки и еще больше разогналась. Йитка на коленях подползла к приятельницам.
- Спрыгиваем? – спросила она.
- А мой сундук с остатками денег? – возмутилась Дорота. – Ты же должна была его держать!
И в этот самый момент повозка подскочила на выбоине и, не удерживаемый руками невольницы сундук грохнул о землю и развалился на куски. Мешочки с монетами, вместе с шелковыми хеджабами и шароварами аль-хакимы, рассыпались по мостовой.
- Нет! – взвизгнула от ужаса Дорота и отпустила поводья.
Конек почувствовал еще большую свободу и наклонил голову, чтобы броситься в еще более сумасшедший галоп. Вот только силы его покинули, передние ноги подломились, и он, с жалобным ржанием, упал прямо на морду. Двуколка развернулась и с грохотом перевернулась на бок. Три женщины покатились по улице словно выстреленные из пращи, после чего неподвижно застыли на земле.
Первой, с болезненными стонами, отозвалась Йитка. Зад у нее был поцарапан и болел, но, если не считать этого, больше ничего с ней не случилось. Дорота тоже не потеряла сознания, хотя пару минут не могла толком вздохнуть. Она лежала и спазматически, маленькими глотками хватала воздух. Полька была уверена, что ребра пробили ей легкие, и что сама она вот-вот утонет в собственной крови. Папатия не подавала признаков жизни. Одна ее нога была вывернута под неестественным углом, лицо ее было направлено вниз, так что Дорота даже и не знала, а дышит ли ее приятельница вообще.
- Аааа! Бежим! – запищала Йитка и сорвалась на ноги.
Она приковыляла к Дороте и помогла той сесть, закинув ее руку себе на шею. Тогда-то аль-хакима увидела то, чего так перепугалась ее невольница. Вылет улицы расширялся в частично разрушенный квартал кожевенников. И на самой средине площадки высилось чудовищное строение – величиной с двухэтажный дом шар из сшитых друг с другом человеческих тел. Точно такой же, какой Дорота выдела на карте таро. Но даже это не было таким пугающим, как несколько быстро перемещающихся созданий, которые увидали крушение повозки и сейчас бежали в их сторону.
То были четыре паукообразных чудища. Силуэты их походили на людские, но у них было по несколько рук и ног. Они бежали, используя по несколько конечностей одновременно, что выглядело отвратительно и спирало дыхание. Дорота глядела на странные существа с открытым ртом, она никак не могла опомниться. Чем ближе были те создания, тем увереннее она была, что дополнительные руки и ноги у них не выросли, но были пересажены.
Для докторши это было словно откровение. Чужие могли осуществлять пересадку конечностей и, наверняка, внутренних органов. Это было и необычным, и потрясающим. Какими же невероятными знаниями они располагали? Что еще могли? Аль-хакима сделала глубокий вдох, забывая о том, что у нее могут быть поломаны ребра. Она как раз очутилась перед лицом непознанного, перед лицом существ, располагающих такими знаниями, о которых она сама и не мечтала. Ну как могли они сбежать от столь умных созданий? Да нет, у них не было ни малейшего шанса.
- Спокойно, прошипела Дорота Йитке. – Веди себя спокойно. Быть может, они ничего плохого нам и не сделают.
Не двигаясь с места, она подняла руки. Йитка уселась рядом с ней, трясясь от перепуга и отвращения. Пауки подбежали к женщинам и схватили их своими многочисленными руками. Один из них укусил Дороту в палец и какое-то время смаковал ее кровь. От него ужасно несло трупным смрадом, точно так же, как и от остальных. Их одежда и кожа были покрыты свернувшейся кровью и засохшей слизью, губы были измазаны свежей кровью. Аль-хакима почувствовал страх. До нее дошло, что их мудрость никак не связана с добротой. И она никак не связана с человеческим понятием мира.
Многочисленные ладони потянули ее вверх, ставя женщину на ноги. Затем ее грубо толкали, заставляя бежать. Когда через несколько метров она притормозила, один из палачей хлестнул ее по спине стальным бичом. Боль пронзила все тело Дороты, как будто ее одновременно припекали огнем, будто с нее сдирали кожу и посыпали солью. Женщина затряслась и заорала от боли так, как не вопила никогда в жизни. А еще до нее дошло: те пытки, которым много лет назад ее подвергли опольские инквизиторы, ничто по сравнению с тем, что ее встретит из рук паукообразных монстров.
Пан Михал потерял коня, проехав пару десятков шагов. Один из одержимых распорол несчастному созданию живот, чуть не отсекая при этом ноги панцирному. Рыцарь вовремя соскочил с уже падающего животного и, о чудо, спасся от янычар. Пехотинцы как раз атаковали копьями бестию, вооруженную прикрепленными к ладоням двумя грозными крюками, и пришпилили ее к земле. Панцирный подскочил к твари и ударом сабли отрубил ей башку. В награду кто-то из янычар похлопал поляка по спине, что было неформальным утверждением перемирия.
Буквально пару минут назад они хотели его повесить, а теперь сражались вместе с паном Михалом плечом к плечу. Пиотровский не имел ничего против этого, он не питал обид к мусульманам. Точно так же, как и их, его пугало и отвращало то, во что превратились одержимые, так что перед лицом их безжалостной жестокости и чудовищности, недавнее недоверие к туркам было забыто. Теперь для него самым главным было прорваться в хане и сообщить своим о том, что здесь творится.
Он преодолел небольшое расстояние, проскальзывая между колоннами янычар, как вдруг заметил выезжающих из боковой улочки со сточной канавой юных всадников, которыми командовал Тадеуш. Издалека пан Михал видел, как одержимые сбрасывают с седла одного, а потом и другого парня, как раздирают их в клочья, но ничего поделать с этим не мог. В конце концов он стал кричать Тадеушу и размахивать руками, но парень был настолько поглощен собственной смелостью, что никак не замечал спешенного панцирного. При этом юноша рубил саблей налево и направо, любого, похожего на безумца, с разгону сбил на землю нескольких отступающих янычар и наехал конем на какого-то умирающего несчастного.
Пан Михал бросился, чтобы пересечь ему дорогу, но тут появилось некое мускулистое чудовище, размахивающее дубиной. Поляк перекатился по земле, чтобы избежать удара. Дубина, сделанная из пушечного лафета и снабженная массивными железными заклепками, грохнула рядом по булыжникам, рассыпая во все стороны мелкие каменные осколки. Один из таких острых обломков рассек панцирному щеку, на что Пиотровский отреагировал, инстинктивно рубанув по ногам противника. Он всего лишь покалечил голени одержимого, возбуждая его ярость. В течение последующих минут поляк только отчаянно спасал собственную жизнь. Панцирный схватился на ноги и бросился назад, затем повернулся и помчал бегом прямо вперед, петляя между сражавшимися и умиравшими. А бестия с рычанием мчала за ним, давя всех и вся на своем пути.
Так они добрались до площади с деревом, на котором буквально только что пана Михала вешали. В голове поляка мелькнула мысль, что, ничего не поделаешь, придется умереть именно в этом месте, что от судьбы не убежать. Панцирный, тяжело дыша, оперся спиной о ствол платана. И кольчуга, и жара давали себя знать, опять же, и годков было немало. Крутить сальто было забавой для более молодых.
Одержимый был пару саженей с лишком роста и со здоровенным пузом, с багрово-красным и ужасно грязным лицом, двигался он словно громадная горилла, подпирая себя рукой и таща дубину за собой. Он тоже сопел, но ему хватало сил, чтобы еще раз замахнуться своим страшным оружием. Пан Михал отскочил в сторону и со звоном доспехов ударился о землю. Дубина грохнула по стволу дерева, вырывая куски коры, как если бы в платан ударило пушечное ядро. Панцирный застонал, пытаясь вскочить, чтобы убегать, но силы совершенно покинули его. Ну а одержимый схватился за дубину, чтобы вырвать ее из платана и нанести окончательный удар.
И вот тут-то у него за спиной появился Тадеуш. О чудо, пацан все еще держался в седле, целый и здоровый, хотя жупан был порван и забрызган кровью. Он наклонился в седле и нанес из-за головы могучий рубящий удар. По голове твари не попал, но клинок сабли, словно ланцет, углубился в позвоночник одержимого и рассек несколько позвонков, рассекая заодно и спинной мозг. Чудище спазматически затряслось и попыталось повернуться, но нервная система ему уже не подчинялась. Толстяк тяжело свалился на бок.
Пан Михал с трудом поднялся и подошел к свисающему с седла парню. Дело в том, что Тадеуш потерял равновесие и держался за гриву кружащего с гневным фырканьем коня. Панцирный подсадил парня и пожал ему руку.
- Добрая работа, панич, - сказал он. – Полагаю, что канцлера не уведомили о твоем плане принять участие в сражении?
- Его уведомили, только сам он не принял его к сведению, - улыбаясь, сообщил юноша. – Ну а мы со всей компанией посчитали, что было бы бесчестием оставлять своих в беде. А заодно и поганых язычников!
- Бесчестно, зато политически, - буркнул рыцарь. – Придется нам поработать над твоим видением мира, молодой человек. А сейчас попытаемся пробиться в хане.
- Достаточно подождать, гусары уже выступили. Я слышал сигнал. Сейчас крылатые затопчут одержимых, и делу конец, - легким тоном произнес Тадеуш. – А пока что мы можем предоставить помощь союзнику. Я видел раненного в живот Абдул Агу, он лежал вон там, посреди улицы. Похоже, он приятель мил'с'дарю.
- Ну да, было такое, - отозвался пан Михал, наморщившись.
Тем не менее, он двинулся за парнем, а идти приходилось быстро, потому что на площади снова сделалось жарко. Одержимые отступали под напором прибывающей с грохотом польской кавалерии. Ротмистр Пиотровский дивился, как не мог он узнать своих. Гусары занимали всю ширину улицы и сметали все на своем пути. Помимо оказывающих сопротивление одержимых, всадники давили и слишком медленно убегавших янычар.
Абдул Ага сидел, согнувшись пополам, обеими руками держа вонзенный в живот ятаган. Пан Михал подбежал к нему и схватил за одну руку, в этот миг Тадеуш соскочил с коня и схватил раненного за вторую руку. Вопящего от боли турка они оттащили под стену, где тот и присел. Самое времечко, потому что каток гусар близился, превращая все на своем пути в кровавый фарш. К счастью, одержимые были заняты сопротивлением гусарам и продвигавшимся за ними другим кавалерийским хоругвям, так что они не обращали внимания на шастающих туда-сюда недобитых участников сражения.
- Привет, Абдул, сукин ты сын и предатель, - сказал пан Михал побледневшему словно труп суповару.
Тот слегка усмехнулся, не отпуская клинка, который зажимал обеими руками. Турок знал, что ротмистр вовсе не горит местью, недаром они столько переговорили у костра во время похода в Стамбул и узнали друг друга достаточно хорошо.
- Ну как, вытащить тебе эту железяку из кишок? – услужливо предложил панцирный, поглядывая на лавину военных, которые с грохотом и скрежетом давили одержимых, все быстрее сталкивая их вниз по улице.
- Если можно, не сейчас. Только в присутствии медика, - ответил янычар. – Я специально держу его так, как ятаган вонзился. так я сдерживаю кровотечение, да и дерьмо из пробитых кишок не вытечет мне в живот.
- Так ты еще рассчитываешь на излечение? – фыркнул поляк. – Видал я умирающих от гнойной горячки от гораздо меньших ранений. А с пробитыми кишками один путь – на кладбище. Этого не вылечить.
- Ты не знаешь наших хирургов, Михал. Но сейчас не время о них и моих ранах, все это мелочи. Сейчас необходимо предупредить великого визиря о том, что здесь творится, и убедить его в том, что вы не в сговоре с одержимыми, - с трудом выдавил из себя Абдул Ага, все сильнее сжимаясь и дрожа от боли. – Вам следует как можно скорее завезти меня во дворец, в противном случае Кара Мустафа прикажет обстрелять вас из пушек и выбить до последнего.
- Только что ты и сам хотел сделать то же самое, - бросил рыцарь.
- Теперь я понимаю, что то было моей ошибкой. Как и приказ повесить тебя. Так что не дуйся, как нетраханая девица, это была боевая ошибка. Случается. И я обязан предупредить очередные недоразумения, так что найди какую-нибудь повозку и отвези меня во дворец до того, как я сдохну!
Пан Михал почесал голову. А что если янычар настаивает только лишь затем, чтобы как можно скорее попасть в руки султанских медиков? А на поляков ему наплевать? Попав во дворец, он может приказать уничтожить посольство, хотя бы ради спокойствия, чтобы смыть позор своего неумения. Кто знает, какие мысли бродят у него в голове?
- Слышал, Тадеуш? – наконец-то обратился панцирный к юноше. – Нам нужна телега, чтобы отвезти суповара во дворец. Вызови своих дружков, пускай возьмут одну из карет из конюшни в хане.
Тадеуш улыбнулся и кивнул. Затем сунул два пальца в рот и протяжно свистнул.
Стамбул
17 джумада 1088 года хиджры
17 августа 1677 года от Рождества Христова
Йитка прижимала врачебную сумку к груди, словно щит. Она всегда носила ее за аль-хакимой, как и следовало личной, доверенной служащей. Теперь же неотлучное снаряжение пригодилось, как никогда. Невольница заслонялась ним от паукообразных чудищ, а те обнюхивали кожаную сумку и отходили, оставляя девушку в покое. Так случилось и в этот раз, когда в третий раз эти отвратительные существа вторглись в сарай, в который набили около полутысячи пленных. Одержимые обнюхивали, надкусывали и дергали впавших в истерику, наполовину обезумевших от страха людей, после чего вытаскивали из толпы две или три жертвы, чтобы потащить их на ужасные муки.
Дорота внимательно следила за их поведением, только схемы, которой те пользовались, не выявила. Один раз в сарай ворвались бестии, не имеющие гротескно прицепленных конечностей, и они выбрали совершенно случайных пленников, чтобы неспешно и жестоко, на глазах всех присутствующих выпустить у несчастных внутренности. Было понятно, что они сделали это ради устрашения, чтобы посеять среди плененных еще больший ужас. Дорота понимала, они могли этого и не делать – пленникам хватало того, что они слышали через стены и видели в щели между досками.
Третий отбор минул Дороту с Папатией, паукообразные выбрали жертвы еще до того, как приблизились к двум женщинам. Когда они ушли, таща с собой дергавшихся и вопящих людей, аль-хакима спросила у дервишки, как она себя чувствует, но та не ответила. Папатия невидящим взором вглядывалась в пространство и ни на что не реагировала. Перед этим Дорота собрала и зафиксировала ее сломанную ногу, других серьезных повреждений у подруги не было. К тому же Папатия отказалась принять лекарство, снижающее боль, утверждая, что ей следует оставаться в сознании. Она подслушивала призрачные разговоры чужих, как называла одержимых, и ей нужно было иметь ясный ум.
- Мы для них словно домашний скот, а может даже еще что-то меньшее, - сообщила она, когда находилась в сознании. – Тела захваченных людей они используют в качестве одежды. Они обязаны носить их в нашем мире, потому что свои утратили, но по этой причине они не проявляют к нам ни малейшего уважения. Мы для них всего лишь орудия, которыми они пользуются. Бесстрастно и чисто предметно. Вот почему паукообразные кажутся нам жестокими. А ведь они не мучают людей из злобы или ненависти, но только лишь по причине полнейшего отсутствия понимания к нашим чувствам. Они не знают, что такое сочувствие, не понимают, что такое страдания других существ. Они другие, чужие…
- Они все такие? – бдительно спросила Дорота. – Я заметила, что они отличаются по внешнему виду и поведению.
- Ты права. Родом они из различных стран и народностей, - согласилась дервишка. – Их внедрили в армию вторжения и используют. Все они слуги, а может и пленники, могущественного существа. Сатаны? Павшего бога? Во всяком случае, чего-то чудовищно прожорливого и беспощадного.
- Зачем они строят ту чудовищную штуку? – Дорота жестом указала в направлении северной стенки их тюрьмы.
Ночью у нее была возможность насмотреться на весь этот кошмар, впрочем, в подобных условиях заснуть тоже нельзя было. Искалеченные несчастные, распятые на железном, шарообразном стеллаже, неустанно кричали криком или скулили от боли. Плакали и те несчастные, что были закрыты в сарае, в том числе, множесво женщи и детей, которые не успели сбежать от быстрого наступления чужих. К сожалению, пауки не обращали внимания на пол и возраст жертв, иногда они грубо вырывали из рук матерей их детей, чтобы через пару мгновений подвергнуть их чудовищным операциям. Дорота каким-то образом пыталась зарыться от всего этого ужаса, она пыталась глядеть на окружающее глазами человека науки, исследователя и медика. То есть, бесстрастно.
- Это устройство, которым они воспользуются, чтобы вызвать свое падшее божество. Объединенные нервные системы людей, через которые будут пропущены бурные потоки данных, создадут нечто, называемое информационной личностью, - отбарабанила Папатия. – Ты что-нибудь из всего этого понимаешь? Я повторяю тебе мысли их командующего.
- Командующего? А ты можешь с ним объясниться?
- Не знаю. Вообще-то, я немного боюсь к нему обращаться, пока что только подслушиваю. Их командир отчасти человек, в голове у него клубятся знакомые нам образы и чувства. Его офицеры – это тоже полулюди. Я открыла, что они устраивают против него заговор и желают ему смерти. Но больше ничего не узнала, так что не мешай, потому что я сейчас слушаю!
Дорота оставила приятельницу, хотя ее обеспокоили горячечное состояние и возбуждение раненной. Еще аль-хакиму беспокоило то, что дервишка не испытывает боли в ужасно поломанной ноге. У нее самой болели все кости и мозоли, вот только голод ее не мучил, но это потому, что царящий повсюду смрад отбирал аппетит. А кроме того, достаточно было поглядеть в щели в стенах сарая, чтобы есть расхотелось ой как надолго. Ведь неподалеку высилась куча отходов от неудачных и отброшенных имплантов – людские останки, на которых жировали паукообразные монстры. Ужас!
- Слушай, у нас в сумке имеется что-то такое, что их отпугивает или для них противно… - шепнула на ухо Дороте Йитка. – Вот уже три раза я ею заслонилась, и эти гады оставили меня в покое.
Аль-хакима приказала девушке снять сумку. Невольница и вправду могла заметить нечто любопытное, поэтому Дорота решила обязательно проверить. Она и сама отметила, что паукообразные перед тем, как выбрать жертву, нюхают товар и пробуют его на вкус. Они ведут себя словно купцы на базаре, перебирающие продукты в поисках наиболее свежих и ценных. Она и сама подобным образом осматривала "тела" на невольничьих торгах, заглядывала им в рот, ощупывала мышцы, разыскивая следы болезни или иных дефектов, которы могли бы сделать невольника непригодным.
Дорота высыпала вещи из сумки: ланцет и нож, щипцы, ножницы, лезвия для вскрытия фурункулов и чтобы пускать кровь; свертки чистой материи, мази и зелья, несколько готовых микстур в бутылочках. Так что же их всего этого отпугивает паукообразных? Они объединяют людей, вытаскивая наверх их нервы, тонкие волокна, разносящие боль по всему телу – так, по крайней мере, говорила Папатия. То есть, пауков может отвращать нечто такое, что неблагоприятно действует на системы нервов. Но что же это такое? Какое-то время Дорота перебирала баночки и бутылочки. Нечто такое, что замедляет работу нервов или же усмиряет боль!
- Есть! – Дорота с триумфом подняла бутылочку. – Это лауданум. Уже раньше он спас Папатию от могущества этих гадов, именно он их так отвращает. Человека оно делает непригодным, а может, вообще вредным!
Аль-хакима быстро осмотрелась, достаточно скоро обретая самоконтроль. Ведь вокруг толпились пленные, и не все они были погружены в крайнее отчаяние. Случались и такие, которые еще не поддались. К женщине приглядывались несколько сидевших молча типов: два кожевенника, какой-то старик и присевший рядом с ним юноша. Неизвестно, услыхали ли они, что она сказала, но наверняка отметили выражение триумфа на ее лице и то, как она прижала бутылочку к груди. И наверняка догадались, что у нее имеется нечто исключительно ценное.
Дорота прокляла собственную глупость. К счастью, мужчины не стали пытаться сразу же отобрать ее сокровище, а только продолжали за ней наблюдать. Тогда Дорота разоралась на Йитку и даже ударила ту по лицу, обзывая глупой девахой. Полька приказала девушке собрать лекарства, делая вид, будто бы подбрасывает к ним и бутылочку, на самом деле пряча ее в карман. Теперь необходимо переждать, пока все не забудут об инциденте. После этого выпьет глоточек лауданума, прикажет сделать то же самое Йитке и Папатии. Лекарство станет дозировать осторожно, маленькими порциями, приносящими лишь блаженство и легкое головокружение. Она знала, что этого будет достаточно, чтобы удержать восприятие боли. Наверное, растворенный в спирту опиум достаточно притупляет нервную систему. Похоже, именно в этом была и суть!
Быть может, это и сделает их невидимыми для паукообразных?
Все польское посольство было пропущено через Имперские Ворота на территорию дворца Топкапи, где остановилось на обширной Алай Мейдани – Площади Янычаров. Но гостей не провели дальше, через Средние врата, на второй внутренний двор. Им пришлось разбить шатры в обширном парке, окруженном многочисленными хозяйственными постройками, конюшнями и складами купцов, снабжающих императорский дворец. Коронный канцлер приказал поставить свой шатер под знаменитым Деревом Янычар, именно там, куда складывали военную добычу и привязывали осужденных.
Толпы обитателей, слуг и невольников пялились на прибывших из окон окружающих парк построек. А вот ворота, ведущие в глубины дворца, обставил укрепленный гарнизон из белых евнухов и полутора десятков янычар. Гусары на это внимания не обращали – все оружные до сих пор еще были возбуждены вчерашней выигранной битвой. Гнинский даже приказал выдать военным водки и меда, в связи с чем у многих рыцарей до сих пор еще шумело в головах. Так что они еще засматривались на скрытых за паранджами дам, что пришли поглядеть на чужаков. Очень быстро начались попытки объясниться, так что был вызван пан Спендовский, чтобы помочь завести разговоры с турецкими дамами.
Тем временем посол вновь отправился на обед к великому визирю, но на сей раз уже не в качестве просителя с целой горой подарков, но как партнер в переговорах. На приеме встретились члены Дивана, которые не сбежали из города сразу же после отбытия султана, а так же представители сил, с которыми следовало считаться, то есть, мастера ремесленных цехов, военные командиры и религиозные предводители, и даже представители национальных меньшинств во главе армянами, греками и евреями.
Гнинский чувствовал себя среди них странно, немного прибитым и затерянным. Его сопровождали два гусара в доспехах и леопардовых шкурах, а так же ксендз Лисецкий; толмачом же был имперский драгоман. Посла быстро отметили и возвысили, его посадили рядом с Кара Мустафой, ведь это лишь поляки одержали превосходящую победу в столкновении с одержимыми.
Начались сложные и ужасно долгие переговоры, ведь каждому было что сказать. Часть участников собрания советовала эвакуировать жителей и покинуть город, другая часть предлагала решительно сражаться за каждый дом и каждую улицу. Размышляли над тем, что делать с беженцами, с грозящим городу голодом и эпидемиями по причине валяющихся трупов. Какой-то паша требовал от великого визиря указать срок, в который с помощью прибудут отряды имперской армии. О чудо, Кара Мустафа не разгневался, а только спокойно пояснил, что в столь короткое время мало кто вообще знает, что в столице происходит нечто нехорошее. Поддержку уже вызвали, но ее прибытия следует подождать.
- Мои рыцари советуют ударить немедленно, всеми силами, которые имеются в распоряжении, и задавить врага, пока он не пришел в себя после поражения, - так сказал пан Гнинский, когда ему предоставили голос. Он указал на сидящего рядом Семена Блонского, который нетерпеливо вертелся на низеньком стульчике. – Присутствующие здесь военные шли во главе наступления, и они считают, что у одержимых нет шансов при быстро проведенной атаке сплоченных масс армии. Помимо того они считают, что врагу мешает не только отсутствие дисциплины и спаянности, но и их малая численность. Достаточно будет провести несколько одновременных атак с различных направлений, чтобы попросту раздавить эту мерзость.
Когда драгоман закончил переводить, сановники загудели; одни соглашались с поляком, но были слышны и голоса тех, которые советовали не слушать гяуров. Более всего недовольным казался имам, он говорил о том, что этот совет дают не только иноверцы, так еще и присяжные враги империи. Их рекомендации могут быть продиктованы злыми намерениями; так что будет лучше окружить территорию, занятую заразой, и подождать прибытия спахи под командованием Шейтана Ибрагима Паши. Пускай заразу вытравит армия под зеленым знаменем Пророка, которая уничтожит зло с именем Аллаха на устах. А появление одержимых – это кара за грехи, и уничтожение их должно быть искуплено кровью турецких солдат, а не пришельцев-гяуров.
- Но ведь я вовсе не собираюсь высылать людей на бой с одержимыми, - заметил Гнинский. – Понятное дело, если вы попросите, мы предоставим вам помощь, но, напоминаю, мы здесь исключительно гости. В Стамбул мы прибыли не для того, чтобы добывать славу в бою, но потребовать от падишаха выслушать наши постулаты.
Драгоман перевел слова посла, и говор вспыхнул снова. Кара Мустафа следил за всем с непроницаемым выражением лица, не отреагировал он даже тогда, когда кто-то из военных погрозил кулаком Гнинскому.
- Вы, быть может, еще и оплату потребуете за предоставленную помощь? – горячился офицер. - Потребуете отмены дани, чтобы вам отдали южную Украину и Каменец-Подольский взамен за уничтожение одержимых? А вот это как раз и начинает смердеть провокацией! А что если все это ваши делишки? Вы специально вызвали заразу, чтобы тут же ее и усмирить взамен за политические уступки?!
- Давайте не возвращаться к этому в очередной раз, - отозвался наконец-то великий визирь. – Мои доверенные люди клянутся, что поляки со всем этим никак не связаны, так что с оскорблениями можно покончить.
Только вот сам он не производил впечатления до конца убежденного. Визирь приказал слугам внести еду, которую ставили на полу, прямо перед собравшимися. Преобладала жареная птица и самые различнейшие салаты, которые турки очень любили. Семен к ним даже не прикоснулся, считая подобную еду недостойной воина, зато попробовал финики в меду и халву. Последней он был просто восхищен.
Прием тянулся час за часом, обсуждения не прекращались даже в ходе еды. Блонский вертелся все сильнее, раздраженный всем этим бесплодным сеймиком. А ведь за это время можно было приготовить наступление и до вечера расправиться с одержимыми. А здесь, похоже, остановятся на том, чтобы блокировать территорию одержимых кольцом войск. Наконец совещания пошли к концу, и в какой-то момент, когда часть сановников уже покинула комнату, великий визирь обратился непосредственно к Гнинскому.
- Я рассчитываю на то, что ваши слова не были пустыми обещаниями. Прошу вас держать отряды в готовности, - сказал визирь. – Видите ли, если бы я был обязан слушать советников, мы врагов никогда бы не победили. Но так оно во всем свете: как только дашь власть группе мудрецов, они будут болтать годами, и результата из всего этого не будет. Именно потому пали республики и древние демократии. Только мне этого объяснять не следует, вы сами прекрасно знаете, что значат сеймы и сеймики. Так складывается, что султан назначил меня сераскиром, и я могу делать все, что захочу, не слушая этих говорящих голов. Пока мы тут советовались, ополченцы подтянули брошенные вчера пушки из береговых батарей. Сейчас все они нацелены на квартал кожевенников. Перед закатом солнца мы начнем обстрел, который будет длиться до утра. А на рассвете я раздавлю врага атакой с нескольких направлений, как вы советовали.
- Если возникнут неприятности, мы будем в вашем распоряжении, - поклонился Гнинский. – На рассвете мои три хоругви тяжелой кавалерии и две легкой будут готовы к бою. Без каких-либо обязательств, исключительно в качестве почетной подмоги.
- Именно это я и хотел слышать, - улыбнулся Кара Мустафа. – Неожиданностей я не предвижу, но люблю иметь гарантии. Сам я располагаю лишь небольшим отрядом спахи, которые находились в городе в отпусках, а помимо того у меня есть только пехота и артиллерия. Десять тяжелых кулеврин и столько же пушек из береговой батареи уже на местах, еще два десятка пушек подтянем на место к вечеру. Еще я располагаю двумя тысячами солдат дворцовой гвардии, тысячей морских пехотинцев, девятью тысячами янычар и почти что пятидесятью – ополченцев.
- Могучая сила, - подтвердил Гнинский. – Но мы будем ожидать вызова.
Дипломаты пожали друг другу руки, после чего каждый их них отправился в свою сторону. Канцлер вышел из дворца и направился к Вратам Счастья. Казавшийся возмущенным ксендз Лисецкий не отступал от него ни на шаг.
- Напоминаю мил'с'дарю, что король прислал нас сюда, чтобы мы вели переговоры относительно уступок в пользу Речи Посполитой и выкупили земляков из неволи, - заметил он, акцентируя слова. – Не было и речи о том, чтобы посвящать жизни наших рыцарей в интересах империи Османов! Ваши действия – это балансирование на грани измены! Мы обязаны решительно отказать в предоставлении помощи поганым и потребовать, чтобы нас эскортировали до границы. А помогать им – это же укреплять врага, то есть действовать во вред Польше! Безбожники используют нас, и мил'с'дарь еще им аплодирует и дает обещания бескорыстной поддержки. Это же измена, воистину измена!
- А ты, долгополый, следи за словами! – рявкнул Семен Блонский. – Никакая это не измена, наоборот, почетный выход, воистину рыцарский и христианский. Таким образом мы достойно представляем Речь Посполитую! Одержимых мы били, чтобы показать: польский воин, это вам не какой-то там неуклюжий пацан, но истинный рыцарь! А пан тут что-то про измену торочит? Да я морды бил за меньшие оскорбления…
- Это угроза? Здесь я представляю конгрегацию веры, не только священником, но и церковным сановником. И ты смеешь на меня руку поднимать? Да святой отец тебя проклянет…
- Хватит, - прошипел Гнинский. – Вы оба, милостивые судари, отчасти правы. Только кое о чем вы оба забываете. А что если взрыв заразы – это только начало чего-то большего? Если истребление грозит не только этому городу, но и всему свету? Что тогда мы обязаны сделать? Помогать без выгоды и рисковать жизнью, спасая иных, или же сбежать, чтобы как можно быстрее предупредить своих?
Наступила тишина. Даже Лисецкий на какое-то время утратил дар речи.
- Вот именно. А я уже второй день над этим голову ломаю, - подвел итог Гнинский.
X
Я сидел на крыше дома с видом на залив. Вид моря меня успокаивал и поднимал настроение. Как Талаз я всегда его любил, оно мне казалось таким чистым и прекрасным, а в то же время – грозным и таинственным. Я ел вяленую рыбу и белый сыр с травами, еду, захваченную на занятом два дня назад рынке. В отличие от участников вторжения, лишенных людской части личности, мне не было безразлично, чем я питаюсь. Большинство моих подчиненных ела то, что подсовывал им Валь, исполнявший обязанности квартирмейстера, или же, как хирурги, питались сырым мясом убитых. Лично я даже не мог на это глядеть. К тому же мне мешал смрад и полнейшее отсутствие заботы о чистоте. Как Талаз, я считался не только красивым, но и заботящимся о себе мужчиной. Баню в обязательном порядке посещал через день, любил и морские купания. К сожалению, сейчас обо всех этих удовольствиях пришлось позабыть.
Ел я в одиночестве, присматриваясь к солнцу, которое медленно скатывалось к водной глади. Чем ближе оно было к горизонту, тем сильнее слабело его сияние, тем сильнее его излучение перемещалось в видимой части спектра к красному концу. Меня охватила меланхолия, а вместе с нею – потребность станцевать. Тогда я отложил недоеденную рыбу и начал танцевать на крыше, задавая ритм щелчками пальцами – поначалу медленно, перемещая стопы и сгибая колени словно фехтовальщик, а потом все быстрее. Рана в животе болела, но уже не так резко. Она уже практически затянулась, залечиваясь так же, как и остальные понесенные в стычке контузии. Движение улучшало кровоснабжение и ускоряло заживление, потому я и двигался, не обращая внимание на растяжения и режущую боль в поврежденных тканях.
Ох, как же это жалко, - заявляла базовая часть моей личности, - снова ты поддаешься телу, в которое вселился, позволяешь увлекать себя его эмоциям, воспоминаниям и привычкам. И совершаешь ошибки, которые демиург совершать не может.
Это правда. Совершенно по-дурацки я позволил обмануть себя Исубу и повел наступление на янычар, не подозревая, что это ловушка. Понятное дело, мои офицеры знали, что в зданиях скрываются несколько сотен тяжеловооруженных поляков, но эту информацию они утаили. Я позволил, чтобы меня увлекла любовь к бою, и втянулся в драку, вместо того, чтобы контролировать развитие ситуации. И финал был таков, что я позволил полностью застать себя врасплох, я потерял чуть ли не два штурмовых отряда, а это более пятисот воинов, да и сам чуть ли не погиб.
Я знаю, что это мне еще припомнят, что заплачу за ошибки. Мультиличность спросит с меня за каждое понапрасну затраченное тело, за каждый момент слабости, за каждый промах. Я понимал, что наказание связывается со страданием, когда его уже испытал. Как и сейчас, я поддался телесной сути и желанию жить. После осуществленного завоевания я сбежал, отказавшись от оцифровки, то есть от считывания записи мозга и ликвидации тела. Мне не хотелось гибнуть, я украл транспортную машину и бросился к ближайшей "червоточине", чтобы сбежать на другой конец галактики. Только мне не удалось выдержать даже одного цикла – мои командиры, высланные в погоню, догнали меня и жестоко убили. Помимо телесных пыток Мультиличность приготовила для меня еще и виртуальную преисподнюю, в которой, словно проклятую душу, меня пленяли в течение множества циклов. А под конец поместили в пакете данных, с программой, поддерживающей сознание, чтобы я мог вспоминать о собственных грехах.
Я почувствовал беспокойство и нажим возле виска, словно невидимая рука хватала меня за голову. Это кто-то пытался установить телепатический контакт, причем, в глубоком диапазоне, предназначенном для частных и секретных соединений. Тем не менее, я не открылся. Теперь мне следовало быть более осторожным, не исключено, что мои офицеры приготовили очередную провокацию. Но я прекратил танцевать, постепенно успокоил дыхание, а затем присел, чтобы закончить еду. Нужно было подумать, но нажим на лоб не прекращался.
Я прекрасно понимал, что времени на запуск биопроцессора у меня все меньше. Если этого не удастся совершить в течение ближайших нескольких часов, вторжение может закончиться позорным поражением. Люди перейдут в наступление и уничтожат конструкцию. Я прекрасно знал противника, а конкретно – правую руку султана, Кара Мустафу. Ведь в течение какого-то времени я был его любовником.
Мне было известно, что великий визирь – это человек действия, любящий брать инициативу на себя. Этого следовало опасаться, хотя, к счастью, он принадлежал к привыкшим защищать себя и осторожным политикам, его слабостью была любовь к удобствам и роскоши. Я рассчитывал на то, что он подождет помощи из загородных гарнизонов, кроме того, он будет стараться оттянуть массированную атаку, чтобы не рисковать уничтожением нескольких кварталов. Ведь хозяева разрушенного имущества могут обратиться с требованием возмещения убытков, а вот этого визирь наверняка пожелает избежать. Вендь султан может приказать покрыть все расходы из собственного кошелька визиря.
И я предположил, что у меня имеются, как минимум, сутки. Время, данное хирургам на запуск биопроцессора, закончилось еще в средине дня, так что мне было необходимо разжаловать их предводителя, девочку с множеством ладоней. Очередной ответственный пообещал запустить устройство до полуночи. Из того, что мне было известно, он ухватился за дело, подгоняя коллег нейробичом, ужасно болезненным орудием пыток. Сейчас, вне всяких сомнений, паукообразные резали доноров десятками и вписывали их в систему на ходу, не мелочась и не перебирая средствами. Ведь биопроцессор и не должен был жить вечно – он должен был проработать время, необходимое для сотворения необычности и заселения локального инфополя.
Я закончил ужин и направился к краю крыши, чтобы спрыгнуть и обойти все посты. При этом я планировал отыграться на ком-нибудь из офицеров. Ответственным за обеспечение и защиту территории был Исуб. Если обнаружу хоть какой-нибудь упущение в построении, какой-нибудь недосмотр или халатность, тут же снесу ему башку, да так, чтобы остальные командиры хорошенько к этому присмотрелись. Забавы закончились.
В последний раз я поглядел на море, залитое багрянцем заходящего солнца и глубоко вдохнул свежий воздух. Это было так чудесно! Жаль, что в эту пасторальную картинку грубо вступит Мультиличность.
Краем глаза я заметил вспышки среди застроек, а через мгновение донеслись глухие удары. Бум! Бум! Бум! Тут я почувствовал, как по спине пробежали мурашки, и обернулся туда, откуда доносился шум. Стоящие на возвышении дома, между которыми и появлялись вспышки, были окутаны тучами дыма. Зато воздух прошил свист, чем ближе – тем ниже. Я ссутулился, даже присел, хотя пушечные ядра пронеслись высоко над головой, чтобы с грохотом разорваться где-то в квартале кожевенников, выбрасывая в воздух пыль и обломки.
Я ошибся! Мустафа решил атаковать. Но не так, как я предполагал, а все так же в своем стиле, консервативно и прикрывая себя. Вместо того, чтобы повести массированное наступление, он поначалу приказал бомбардировать наши позиции. Причем, сразу же из тяжелых осадных орудий, мечущих чугунные, литые ядра. Он решил плюнуть на владельцев недвижимости и сравнять всю округу с землей.
Я очутился в сложной ситуации. Сейчас необходимо проявить искусство военачальника, или мне конец. Я спрыгнул с крыши и помчался в сторону биопроцессора. Его необходимо запустить сейчас или никогда!
Голова у Дороты делалась тяжелой, словно была из свинца, ну а веки она не могла поднять больше, чем до половины, хотя женщина и старалась. Она заставляла себя найти хоть сколько-нибудь энергии, только несколько глотков лауданума подействовало сильнее, чем она ожидала. Йитка, выпившая лишь половину того, что она, вообще потеряла сознание и теперь лежала лицом к земле, в облаке разбросанных волос. Аль-хакима наклонилась, чтобы потрясти невольницу, но вид светлых, русых волос на фоне грязной утоптанной земли показался ей настолько прекрасным и трогательным, что полька застыла, предаваясь созерцанию.
А вокруг них безумствовал ад. Многорукие дьяволы тучей ворвались в сарай, чтобы хватать кого ни попадя и тащить наружу. На лету, передавая несчастных из рук в руки, они сдирали с них кожу, надрезали когтями и извлекали из обнаженных, дрожащих мышц нервные окончания. Оперируемые живьем вопили от невообразимой боли и испуга, пытались вырываться, а некоторые даже сражаться. Паукообразные спешили так сильно, что слишком упиравшихся убивали на месте и тут же хватали следующую жертву. На сей раз чужие в пленных не перебирали, хотя поначалу каждого надкусывали и, в зависимости от результата, обменивались жертвами. Подготовленного таким начальным образом пленника они тащили бегом к кошмарной конструкции, на которой уже умирали тысячи искалеченных людей. Палачи уже не закрывали дверей сарая, ни с кем не церемонились - похоже, пришло время окончательной расправы со всеми пленниками.
К счастью, Дорота успела напиться лауданума, теперь пыталась влить подходящую дозу в Папатию. Но дервишка решительно отказывалась, утверждая, что ей следует оставаться в сознании, поскольку от этого, быть может, зависит спасение для всего человечества.
- Я его призываю, но он не отвечает, - сказала она какое-то время тому назад. – Я посылаю ему мысли, просьбы и предостережения, но все они попадают в бездну. Демиург вообще не слушает.
- Быть может, ты что-то делаешь не так? – размышляла все сильнее отуманенная Дорота. – А вдруг в тот призрачном мире видений необходимо громко кричать, чтобы тебя выслушали? Ты достаточно громко мыслишь?
- Молись, - посоветовала шатающаяся на ногах Йитка. – Горячая молитва обладает творящей силой, посредством нее можно пообщаться даже с Богом. Конечно, если он существует. Жаль даже, что на самом деле его и нет. Ведь если бы он был, разве он позволил бы это? – Она разложила руки и разрыдалась, а через мгновение упала лицом в землю и так и осталась.
Она не слышала нараставшего свиста пушечных ядер и грохота взрывов. Стены сарая заходили ходуном, когда одно из ядер попало в соседнее здание и разнесло его на куски. Пауки начали бегать еще быстрее, они размахивали конечностями и гневно шипели друг на друга, один из них, худющий тип с четырьмя руками, размахивал длинным металлическим бичом. Он обкладывал им по спинам кого ни попадя, а боль, похоже, была страшная, поскольку те, кому досталось, ужасно дергались.
Дорота задрожала, видя эти жестокости, и вспомнила, что и сама получила бичом. Всего раз, но она до сих пор чувствовала жжение в спине, которое не проходило даже после приема опия. Так что же это была за дрянь?! Вот если бы удалось вырвать у паукообразных тайну их оружия и умений! Эх, как жалко, что все здесь погибнут.
В течение какого-то времени ядра падали в сотне – двух сотнях шагов от цели, превратив в развалины половину квартала. Может, ядра сносил ветер, а может, это артиллеристы не могли пристреляться? Они наверняка не видели цели, стреляли по площадям в позиции чужих. Дорота прислушивалась к валящимся ядрам, упирая руки в землю, вслушиваясь в колебания, когда снаряд бил в цель. К тому же она все время приглядывалась к все так же лежащей будто поломанная кукла Йитке, на которую все сильнее действовал опиум. Слова время от времени отзывающейся Папатии доносились до нее как будто из-за стены. Дервишка говорила что-то об опасностях, грозящих демиургу, и о том, что, ради добра всего человечества, его следует об этой опасности предупредить.
Кто-то пнул аль-хакиму в бок, повалив на уплотненную землю. Женщина упала очень медленно, словно погружаясь в волны теплой, липкой жидкости. Старик и юноша, которые приглядывались к ней раньше, склонились над полькой, чтобы отобрать бутылочку с лауданумом. Целительница хотела их удержать, она пыталась сказать, что это для приятельницы, но старик наотмашь ударил ее по лицу и вырвал бутылочку из пальцев. Папатия вырвалась из летаргии и бросилась на помощь Дороте, но тут молодой человек бросился на нее с криком.
Замешательство и драка обратили внимание паукообразного с бичом. Он сделал гигантский скачок в сторону дерущихся и хлестнул парня по спине. Юноша душераздирающе завопил, дергаясь в конвульсиях. Дорота почувствовала рывок, когда конец бича ударил ее по ладони, но с ленивым изумлением поняла, что боли не чувствует. Не шевелясь, лежала она на спине, как ее толкнули нападавшие. Тем временем, к первому паукообразному присоединились два других. Один из низ, без церемоний, схватил дергающегося парня и вонзил ему зубы в шею. Жертва тут же поникла, бестия сунула тело под мышку и помчала к выходу.
Предводитель паукообразных склонился над Доротой и понюхал ее, чтобы тут же перестать обращать на нее внимание. Перескочил над Йиткой, тоже игнорируя ее, и схватил Папатию за волосы, после чего полизал ее по лицу. Девушка задрожала от отвращения, но быстро зяла себя в руки и не сопротивлялась. Он видела, что мечущихся пленников пауки тут же калечат, она предпочитала избежать подобного развития событий. Дервишку подняли и бросили в объятия ожидавшего сзади чудовища. Вооруженная бичом четырехрукая бестия повернулся к старику, который внезапно подавился чем-то и начал громко кашлять. Перед этим он присел на корточках в углу и попытался влить в себя содержимое бутылочки, но подавился крепким спиртом. Одержимый подскочил к нему, схватил за шею и полизал по лицу, как перед тем Папатию. Брезгливо скривился и одной рукой, как бы нехотя, раздавил старику горло. Труп он небрежно отбросил в угол и вернулся к отбору пленных. А тех осталось уже немного, всего лишь горсточка, да и то, распыленная под стенами сарая.
Дорота подняла голову, хотя это и удалось ей с огромным трудом. Ей казалось, что погружается в утоптанный пол, мягкий и теплый словно солома, в которой она спала, будучи еще девочкой. Вопли мучимых людей, свист валящихся ядер и грохот падающих стен слились в один рокот, преобразились в мычание скотины и визг зарезаемых свиней. Из-за окна донеслись призывы отца, а вспышки стали заревом пожаров. Снова какая-то армия напала на силезские деревушки. Габсбурги? Шведы? Саксонцы? Поляки? Какая разница, захватчики всегда вели себя подобным образом. Откуда бы они не прибывали.
XI
Стамбул
18 джумада 1088 года хиджры
18 августа 1677 года от Рождества Христова
До рассвета оставалось два или три часа. Времени действительно было мало, и я делался все более раздраженным.
Мое присутствие сделало паукообразных ужасно нервными; но я заметил, что они, по крайней мере, они отказались от идеи пировать на куче отходов и занялись горячечными работами на постройке биопроцессора. Не знаю, не тратили ли при этом больше материала, чем раньше, и приносила ли их беготня желаемый эффект, но шарообразные леса наконец-то заполнились телами. Паукообразным осталось лишь соединить нервные системы всех доноров в сеть.
Я оставил их с этим заданием, а сам отправился проверять посты. Моих командиров нигде не было видно. Скорее всего, они спрятались от бомбардировки, проверяя то, как лично я справлюсь с последним этапом перед запуском. Тем не менее, я нашел Ясмину, сидящую на баррикаде среди своих личных телохранителей – рептилий. все мои вопросы она ответила рявканьем и передачей сообщений на самой мелкой информационной плоскости. Все они обозначали лишь то, что выделенный ей участок находится под контролем, и что людей она не пропустит, даже если бы они появились тысячами. И словно бы в качестве отклика на ее сообщения, вдалеке, между черными кубиками домов разгорелись огни многочисленных фонарей и факелов. Люди собирались, ожидая завершения обстрела, чтобы атаковать.
Я перешел на северную часть наших укреплений, где командовал Хассан. Предполье он забросал острыми обломками и железными шипами, своих подчиненных он разместил на огневых позициях среди развалин. Многие из них были вооружены простыми генераторами плазмы, энергетическим оружием, которое удалось сконструировать, пользуясь местной технической базой, то есть, несколькими захваченными кузницами и литейными мастерскими. Помимо того, у них наготове имелись зажигательные гранаты, немного простых взрывчатых зарядов и огнеметы. Это было полной противоположностью тактики, представляемой Ясминой, нацеленной на грубую силу мышц, клинков и крюков. Для нее главным была действенность, а не тонкость; но я не вмешивался до тех пор, пока их действия приносили предполагаемые эффекты.
- Ох, как больно, как больно. Где же ты, демиург?! Спаси нас, выслушай нас, мы просим, призываем тебя, - неожиданно ударило меня из глубокого диапазона.
Меня буквально тряхнуло, так что пришлось остановиться у стены. В нескольких шагах от меня чугунный шар с глухим стуком ударил о мостовую и, быстро подскакивая, помчал по улице, чтобы врезаться в стену дома. Я бессознательно провел его взглядом, но мыслями был рядом с пытающимся связаться со мною типом. Кем он был, черт подери? Явно ведь никем из участников вторжения! Кто-то снаружи вломился в нашу сеть? Невозможно! В этом мире нет существ, пользующихся столь продвинутой техникой!
Это он ранее пытался установить со мной контакт, что я воспринял как давление на виски. Теперь же, подключившись к сети, он вновь ударил, топорно и грубо заливая меня последовательностями мыслей, вместо того, чтобы переслать конкретные сведения в форме связных файлов или образов. А это означает, что он не умеет вести себя в виртуальной реальности, не знает процедур передачи информации.
- Боже, слава тебе! Ты есть Свет небес и земли. Ты есть правда! Обеты твои являются правдой! Слово Твое есть правда! Встреча с Тобой есть правда! Рай является правдой! И Огонь – правдой!, - обращалась она ко мне словами исламской молитвы.
Она! Это была женщина. Я начинал ее видеть и чувствовать. Женщина переживала страшные муки и боялась, но не прекращала попыток установления контакта. Она знала нечто важное. Я выслал ей слова ободрения, пообещал, что приду ее выслушать.
Это могло быть очередной ловушкой, попыткой дискредитации меня со стороны командиров. Они подсунули мне человека, которого ранее сформировали как жертву? Хотели показать, что действую эмоционально, проявляю сочувствие и заботу вместо того, чтобы заниматься исключительно хладнокровным командованием? Ну что же, они были правы. Я не мог пренебречь той дозой эмоций, которой ударила меня женщина. Папатия. Цветок с белыми лепестками. Кто-то вырвал все лепестки, искалечил его.
Странные образы мелькали у меня перед глазами, когда я бежал по направлению биопроцессора. Я перепрыгивал дымящиеся руины, пробивал тучи пыли, а тут еще рядом прокатился раскаленный докрасна чугунный шар. Воздух был пропитан смрадом гари, гниющих трупов и серы. Но у меня в голове было лишь страдание Папатии, дервишки из 99 дивизии янычар. Когда ей исполнилось шесть лет, родители отдали ее в орден в знак благодарности Аллаху за спасение во время чумы. ее жизнь должна была стать услужением во славу Господа, благодарственным деянием, распространением его Света. И так оно и случилось – всю свою жизнь Папатия служила другим. Заботилась о больных, брошенных детях, кормила голодающих и бездомных кошек. И под конец сделала все, чтобы сказать мне, что запуск биопроцессора будет равнозначен моему концу.
Да, да. Его запуском я уничтожу не только человечество, но и самого себя. Папатия видела и слышала рапорты, пересылаемые в инфополе офицерами, и она прочитала приказ Мультиличности. Мое соединение с Талазом Тайяром признано неудачным и требующим немедленной аннуляции. Ради успеха миссии мне было позволено командовать до самого момента сотворения особой сути. После этого меня следовало оцифровать и заменить другим демиургом.
Им удалась провокация с гусарами, показала людскую суть моей личности и то, что я ей уж слишком сильно поддаюсь. Не удалось укрыть, что я намного больше человек, чем пришелец. Я должен был сам заявить о своем аннулировании, но я не мог. Как раз та самая людская часть мне и не позволяла это сделать. Ошибка системы, плохо проведенная компиляция личностных характеристик – вот кем я был.
- Я тут! - сказала Папатия.
Я приостановился у биопроцессора. Шар вибрирующей плоти нависал надо мной словно кошмарный сон безумца. Тысячи искалеченных, истекающих кровью тел в сумасшедшем разливе свернувшейся крови. Все это было болезненным и чудовищным. Ну почему я ранее не замечал этого? Да нет же, замечал, видел с самого начала. Как я мог допустить о этого? Потому что был жадной к почету и милости Мультиличности сволочью.
Девушку я обнаружил несколько сбоку. К счастью, ее закрепили на высоте моей головы, так что я мог коснуться ее, не прилагая усилий. Хирурги ампутировали ей руки в локтях, зато с огромной точностью выделили нервы вплоть до самых ладоней. Именно ними соединили Папатию с остальной частью системы, с висящим с левой стороны, головой вниз янычаром и с половинкой хнычущего ребенка, закрепленного с правой стороны. Девушка была всего лишь одинарным модулем, транзистором, последовательно включенным в процессор.
- Господин, мы готовы, - поклонился мне паукообразный с нейробичом в руке, недавно именованный мною новым командиром. – Можем начинать.
Я рассеянно кивнул и отогнал его. Протянул руку и положил ее на лоб девушке. Физический контакт был наилучшим и самым быстрым способом контакта. В меня тут же ударила волна чувств и воспоминаний, в один миг я вошел в жизнь Папатии.
И случилось. Я получил часть ее личности, записал ее и укутал ее, чтобы хранить и лелеять. Пока я буду жить, она останется важнейшей частью меня, моим добрым духом.
Я ухватил ее обеими руками за шею и сильно повернул. Шея Папатии сломалась, и девушка мгновенно обмякла. На прощание я поцеловал ее в лоб. Спи спокойно, цветочек[2].
Все мое тело сотрясла парализующая боль. Я упал на колени, трясясь и моргая, чтобы убрать белые пятна перед глазами. Нейробич! Именно этого и следовало ожидать. Хирург сообщил обо всем командирам, а те приказали меня ликвидировать. Ведь это я уничтожил модуль биопроцессора, доказывая свою человеческую натуру.
Еще один удар. Я катался в сгустках, лимфе и крови, липкими ручьями стекавшими с конструкции, выл и скулил. А паукообразный не знал жалости – бил раз за разом, рассекая мою нервную систему электрическими разрядами, достигавшими центра боли в мозгу. Так вот как должна была выглядеть моя экзекуция? Я сдохну от боли, вертясь во всей этой гадости и собственных экскрементах?
Нужно было хотя бы попытаться сражаться до конца. Только как? Я не мог подавить спазмы мышц и пронзительную боль, выжигавшую меня изнутри. Было понятно, что сердце, даже эзотерически укрепленное, этого усилия не выдержит. Разве что мозг раньше выгорит в огне боли.
И вот тут неожиданно все прекратилось. Паукообразный оставил меня в покое? Нет, это Ясмина оттолкнула его, грозно скаля зубы. Офицер, которого я принимал за жаждущую крови скотину, встал на мою защиту? Вопреки приказам Мультиличности? Я лежал без сил, только стонал и подвывал. Бестия стояла надо мной, но не глядела ни на паукообразного, ни на меня. С блаженной усмешкой она пялилась на биопроцессор.
Я заставил себя сконцентрировать взгляд. Портал, постепенно угасающий в последние дни, ярко разгорелся. Аномалия все так же находилась на месте, поставленная на якорь в пространстве-времени, всего лишь в пяти десятках шагов от конструкции. Теперь она вновь активировалась, излучая сконцентрированный пакет данных. Энергия информации попадала в самую средину биопроцессора. Я тряхнул головой, и только тут до меня дошло, что стоны и плач жертв, образующих устройство, в одно мгновение стихли.
Сквозь сеть, образованную их нервными системами, протекали потоки данных в форме электрических импульсов с огромной частотой. Мозги доноров объединились в один орган, который концентрированная информация начала лавинно заполнять. Каждый нейрон передавал импульсы, синапсы превратились в магистраль для пересылки данных. Это Мультиличность вступала в эту реальность и заполняла собой вначале разумы биопроцессора, вытесняя из них всяческое знание.
Мы воспользовались мозгами разумных существ, то есть, биологически весьма расширенными и обеспечивающими огромные возможности для накопления и преобразования данных. Только лишь благодаря этому свойству можно было создать информационную необычность, то есть, локально бесконечную концентрацию информации. Она вскроет инфополе, сгенерированное путем естественной эволюции разумами существ, населяющих данную планету, и обеспечит возможность вторжения Мультиличности в данный мир. Это весьма практичный способ перемещения даже между галактиками, более экономически выгодный, чем открытие червоточин и перемещение через них флота. Здесь мы имеем дело с информационным вторжением, реализуемым путем переброски данных в нематериальном измерении, называемом инфополем. Оно создается самостоятельно теми бытиями, которые располагают сознанием и строят собственные цивилизации. Мультиличность использует их в качестве личного жизненного пространства, распространяясь в нем словно рак, переваривая и уничтожая все на своем пути.
Размышляя над тем, что вижу, я обрел ясность мыслей. Очень медленно, чтобы не возбудить заинтересованности Ясмины, я стал отползать, лишь бы подальше. К сожалению, мышцы у меня еще были пораженными, так что телом я почти не владел. Так что, вместо того, чтобы незаметно красться, я метался, словно выброшенная на берег рыба. Ясмина подошла ко мне и своей стопой прижала мне голову, обездвиживая меня.
Выходит, она не была моим приятелем, она не отказалась слушаться Мультиличности. Просто-напросто, взяла командование на себя, а паукообразного оттолкнула, чтобы тот не покончил со мной преждевременно и не лишил ее удовольствия наказать меня лично. Так что я улегся, частично погрузив лицо в кровавое месиво. А биопроцессор тем временем все сильнее разогревался. Тела, его образующие, дергались в чудовищно единообразном ритме судорог. При этом они должны были сильно разогреться, потому что над шаром вздымались столбы пара. Глаза у одной из жертв вдруг взорвались, у другой из носа хлынул фонтан кипящей крови. Еще через пару мгновений людская кожа начала просвечивать, внутренности излучали багровое сияние.
Я знал, что концентрация информации достигла критического уровня, что сейчас данные заполняют мозги и нервные волокна жертв до границ возможного. Шар превратился в кроваво светящуюся звезду; издалека он явно должен был выглядеть как восходящее среди развалин солнце. Биопроцессор светился все сильнее и сильнее, превращая ночь в кровавый день.
Турецким артиллеристам, наконец-то, стало видно, куда следует стрелять. Они развернули пушки в направлении источника света и стали бить раз за разом. Уже через мгновение чугунный шар упал в кровавую грязь буквально в нескольких шагах от меня и там же с чавканьем застрял. Ясмина даже не вздрогнула, все так же всматриваясь в биопроцессор, который точечно, в самом своем центре, создал информационную необычность. Я почувствовал ее у себя в голове. Это было так же, словно бы в темноте кто-то неожиданно зажег огонь. Только что не было ничего, и вот я уже чувствую присутствие могущественного сознания.
Мультиличность вторглась в этот мир и начала заполнять его инфополе, воздействуя и на реальность. Она проявилась как божественное существо, сверхсоздание, обладающее силой творения. Она тут же приступила ко второй части вторжения. Нужно было расширить завоеванный плацдарм и создать сеть разбросанных по всей планете биопроцессоров, которые после объединения образуют единый организм.
Я с облегчением вздохнул. Появление Мультиличности не нарушило ни одного из фундаментальных законов этого мира, не повредило его физической основы. Появление божественного существа не выбило планету с ее орбиты, не поменяло магнитные полюса, не отбросило атмосферу, не разодрало ее гравитационными воздействиями. Помимо багряной иллюминации, зарево которой окрасило небо над городом, ничего беспокоящего не происходило. Портал окончательно погас и замкнулся, потому что больше он не был уже нужен. Этап использования эзотерики был завершен, теперь мы переходили к технологии и креационизму.
Внезапно одно из пятидесятифунтовых ядер, способных самостоятельно топить суда, попала в биопроцессор, так что все загудело и затряслось. Десятка полтора тел были превращены буквально в фарш, еще столько же было покалечено и разорвано на куски. Из перебитых соединений посыпались струи искр. Ясмина гневно зарычала и оскалила зубы в ту сторону, откуда прилетали снаряды. В конце концов, она забыла обо мне и в несколько скачков добралась до биопроцессора. К этому моменту часть устройства уже была соединена с особой личностью и только лишь наполовину материальной. Женщина проникла в киберпространство.
Я знал, что теперь Мультиличность наградит ее, поручит новые задания и определит следующие цели. И, наверняка, модифицирует тело офицера, быть может, в качестве награды воспроизведет первоначальное. Иногда делалось именно так, правда, это зависело от физической основы данного мира, ну а она – основа - решительно годилась для того, чтобы здесь проживали бешенные и хищные пресмыкающие.
У меня было всего несколько минут, чтобы спасаться. В любой момент сюда прибудут солдаты, ожидающие возврата им их тел. Паукообразные уже робко приближались к биопроцессору, рассчитывая на милость. Через мгновение шар покинет новая, измененная Ясмина. В этот момент я предпочел бы очутиться как можно дальше отсюда или, по крайней мере, вообще не жить.
Я лежал, вроде бы как без движения, но все время незаметно шевелил конечностями, тренируя мышцы. До какой-то степени мне вернулось чувство и управление телом. Я нащупал рукоять ятагана и очень медленно вытащил его из ножен. Мне казалось, что никто не обращает на меня внимания, ведь вокруг валялись сотни, а то и тысячи трупов в самой различной форме израненности и разложения.
Еще одно ядро ударило в биопроцессор, высекая багровые искры и уничтожая несколько десятков тел доноров. Паукообразные заскрежетали от возмущения, я же воспользовался моментом, чтобы схватиться на ноги и броситься бежать. Мне удалось преодолеть где-то полтора десятка метров, когда краем глаза я заметил сволочь с бичом. Он делал замах, чтобы врезать мне по ногам. Но на сей раз я был готов. Когда раздался свист, я прыгнул щучкой вперед, пропустил нейробич над собой и упал на руки. Ятаган я не выпустил. Перекатился в сторону и вскочил на ноги. Один танцевальный финт, несколько корявый по причине неполного контроля над телом, и клинок отрубил руку с нейробичом в запястье. Паукообразный зашипел. Тогда я произвел уже более правильный пируэт и выполнил очередные три удара, быстрые, словно удары молнии. Паукообразный рухнул на землю с рассеченным горлом и вываливающимися из живота кишками. Я стряхнул кровь с лезвия и, не пряча клинок в ножны, бросился бежать.
За мной никто не гнался. Участники вторжения, мимо которых я пробегал, спешили к источнику силы за своей наградой – милостью пробужденного бога.
Якуб Кенсицкий повернулся в седле, чтобы в последний раз поглядеть на громадные Имперские Ворота, отделяющие султанский дворец от города. Юному гусару с трудом удавалось владеть собственным лицом, все время следовало следить за тем, чтобы его не искривила гримаса страха. Но он ведь был польским рыцарем, так что проявлять страх было не к месту. Сам он предпочел бы остаться за солидными стенами, охраняемыми отборными отрядами гвардии, при поддержке пушек, стянутых сюда из портовых крепостей, вместо того, чтобы шастать по охваченному безумием городу, вот только что ему оставалось делать? Предъявлять претензии было некому, ведь он сам просил принять участие в миссии. Когда он узнал от Семена, что готовится поездка по городу, он тут же стал проситься, чтобы его вписали в отряд. Такого случая он пропустить просто не мог – это был единственный шанс, чтобы отыскать потерявшуюся Йитку в охваченном хаосом Стамбуле.
Ночью никто и глаз не сомкнул, потому что от заката до рассвета безустанно свой концерт вели пушки бомбардируя укрепления одержимых. С самого восхода солнца над городом были слышны не умолкающие отзвуки ведущегося сражения, сухой треск мушкетных выстрелов и эхо хоральных криков "Алла! Алла!", когда пехотинцы бросались в бой. Никто не знал, на чью сторону склоняются чаши весов, хотя курьеры неустанно кружили между дворцом и отрядами. Кара Мустафа командовал, с удобством расположившись на подушках, разложенных у фонтана в султанском саду. Вот только союзникам о прогрессе в усмирении неестественного бунта он не сообщал. Семен утверждал, что турецкие сановники вызывают впечатление сбитых с толку сложившейся ситуацией, и что они стараются отнестись к ней пренебрежительно. Они все еще не могли согласиться с фактом, что какая-то неизвестная сила превратила в развалины приличный фрагмент города и выбила массу горожан. Вот это было нечто невообразимое, во всех смыслах возмутительное. Ведь такого рода вещи просто не имели права существовать! К тому же, невозможность победить противника свидетельствовала о неспособности и пассивности властей. Ничего удивительного, что великий визирь притворялся, что все это всего лишь вроде местного бунта бедноты, и ситуация в любой момент будет взята в руки.
Толчея вокруг дворца была больше обычной, потому что со всех сторон тянулись беженцы, желающие укрыться в окружении падишаха. И теперь они забивали проходы, клубились на небольших площадях перед минаретами и вокруг колодцев. Многочисленные патрули янычар не были в состоянии урегулировать проход масс людей, хотя и пытались направить беженцев в другие районы Стамбул. Ведь и так все не могли поместиться на территории дворца, да никто и не собирался допустить туда такие массы черни! Великий визирь приказал объявить, что люди должны возвращаться по домам, ну а наиболее перепуганные должны были отправляться в порт. По его приказу суда имперского флота курсировали к другому берегу залива и вывозили беженцев в Галату. При этом нигде не упоминалось, что на месте моряки производили отбор и вывозили только калек, стариков и слишком молодых. Каждого способного носить оружие тут же записывали в отряды ополчения.
Пока что не стало известно, что монарх выехал из города, хотя толпа повторяла самые различные слухи, в большинстве своем, не имеющие отношения к правде. Случались многочисленные стычки и драки, и даже нападения, потому что беженцы забрали из дома только самые ценные вещи. На одном из базаров назначенный визирем кади (судья – тур.) судил схваченных дебоширов, а сопровождающие его янычары тут же исполняли приговоры. Якуб с ужасом увидал высящуюся под деревом кучу отрубленных голов и стоявших рядом мускулистых, раздетых до пояса палачей. Они ожидали следующего несчастного, все еще жавшегося у ног ругающего его судьи.
Юный гусар так засмотрелся, что на мгновение отстал. Только лишь когда кузен, подгоняя, рявкнул на него, он подогнал коня и присоединился к отряду. Отряд был составлен из дюжины панцирных, которыми командовал Михал Пиотровский с едущим рядом с ним гвардейцем султана, держащим визирский бунчук – копье, завершенное шаром и снабженное пятью закрепленными к горизонтальной жерди конскими хвостами. Это должно было дать знать встреченным по дороге солдатам, что поляки едут по городу по приказу или с согласия Кара Мустафы. За панцирными, а точнее – в их окружении, ехал ксендз Лисецкий. Потом двигались три пустые телеги, а поход замыкала дюжина вооруженных до зубов гусар – четыре товарища и восемь челядинцев.
Гвардеец орал и сотрясал бунчуком, при виде которого все сразу же освобождали путь. Только лишь благодаря этому все они так быстро продвигались по узким, забитым улицам. Через пару десятков минут петляния встречное движение уменьшилось, а потом сделалось практически пусто. На одной из площадей, где соединялось несколько улиц, они еще встретили старого водоноса и несколько пробегавших с узлами мародеров, и старика, похоже, ими командовавшего. Отряд поляков несколько приблизился к округе, охваченной военными действиями. Отзвуки боя здесь были более четкими и громкими. В небо вздымались столбы дыма от пожаров, время от времени грохотали пушки. Якуб заметил, что артиллерия то ли ослабила, то ли удержала огонь, чтобы не поражать своих пехотинцев, ввязавшихся в бой с одержимыми.
С левой стороны у польских воинов было побережье. С момента выхода из дворца они неустанно продвигались вдоль него, море время от времени появлялось между домами и в концах улиц. Все это немного беспокоило, ведь если бы одержимые прорвали окружение и ударили на польский отряд, гусаров и панцирных столкнули бы на берег, откуда не было отступления. Вид тянущейся до горизонт водной глади не пробуждал энтузиазма. К счастью, спустя несколько минут они увидали высящуюся над округой Йедикуле – Семибашенную Крепость. Оказалось, что поездка к ней из дворца не занимает и двух четвертей часа. Хорошо, что визирь дал им гвардейца в качестве проводника. В городе, в котором посол Гнинский насчитал триста тысяч улиц, они могли блуждать целыми днями, прежде чем добрались до цели.
Ксендз Лисецкий тоже облегченно вздохнул. Его настроение явно поправлялось, потому что он даже обратился к пану Михалу, которого считал серым, не стоящим и плевка мелким шляхтишкой. Но панцирный только пожал плечами и невежливо буркнул в ответ. Он не любил долгополого, да и дивиться этому не было чего. Зато он повернулся в сторону Семена и махнул тому со значением. Командующий гусарами кивнул в ответ и направил коня направо, в сторону города. Якуб сглотнул слюну и направился за рыцарем. Крылатые всадники не должны были скрываться за стенами твердыни, а только проехаться по улицам рядом с зоной боев.
- И куда же это вы, господа? – Лисецкий обернулся и заметил, что половина его эскорта уезжает.
Пан Михал схватил его коня за узду и без церемоний потянул за собой.
- Не ваше, пан ксендз, дело, - буркнул он.
- Как это не мое? Канцлер назначил мне гусар в качестве прикрытия, они мне нужны, чтобы обеспечить безопасность. Я протестую! Это самоволие! – возмутился священник.
- Будь добр, долгополый, заткни хавало! – процедил раздраженный панцирный, не желая того, чтобы гвардеец обратил внимание на удаляющихся поляков. – Они приказы выполняют, так что нечего им мешать. За своим носом и своими обязанностями следи.
Ксендз вскипел от гнева и уже набрал воздуха, чтобы достойно ответить наглецу, как где-то неподалеку раздался треск, словно бы упавшей с ясного неба молнии, а через мгновение воздух сотрясся от раската грома. Лисецкий съежился в седле и подогнал коня, чтобы как можно быстрее очутиться за толстыми стенами крепости. Теперь уже на панцирных ему было наплевать. Пан Михал провел их взглядом вплоть до конца улицы и направился за ксендзом.
Приказы от канцлера они получили рано утром, когда битва за город была в самом разгаре. Гнинский вызвал ротмистра панцирных к себе в шатер. Когда пан Михал туда вошел, застал там разговаривающего с дипломатом Семена Блонского. Гусар буквально расцвел, увидав пана Михала. После последней стычки все начали считать панцирного исключительно бравым воякой, а вдобавок – счастливчиком. Выбрался живаым из грозящей смертью ситуации да еще спас от неприятностей молодого каштелянича Тадеуша. Уже второй раз за последние несколько дней проявил свое умение и силу духа, теперь уже никто не осмелился бы посмеиваться над ним.
- Хорошо, что вы, мил'с'дарь, здесь, - коротко приветствовал его Гнинский. – Сразу же перейдем к делу, потому что жалко времени. Вот план Стамбула, нарисованный по памяти Спендовским, моим переводчиком, который немного знаком с городом.
На столе, занимавшем приличную часть шатра разложили лист бумаги с эскизом, на котором толмач нарисовал очертания полуострова с пересекавшим его заливом. На нем он обозначил несколько ключевых объектов, но ни единой улицы или ворот. Пан михал был удивлен тем, что у посла нет никакого плана Стамбула. На удивление хорошо он был экипирован для похода в столицу неприятеля, но о такой важной штуке забыл?
- Наверняка, как и ксендз Лисецкий, вы удивились, что я предложил визирю поддержку наших хоругвей, ничего не требуя взамен, а? – заговорил Гнинский. – То была только видимость, чтобы при турецких сановниках не выглядеть нищими, только я не забыл о том, зачем меня прислал сюда его величество. В кулуарах беседы все так же продолжались. К сожалению, дани отменить мне не удалось, зато, по крайней мере, я добился освобождения пленников. И даже не тратя на это состояния. На рассвете Кара Мустафа прислал гонца с письмом. Пан Спендовский расшифровал все эти языческие закорючки: это акт помилования всех польских пленных, которыз содержат в Семибашенной Крепости.
Он вручил пенал пану Михалу, который не совсем понимал, что с ним делать. Сам он по-турецки читать тоже не мог, так что осмотр письма расходился с целью.
- Возьмите письмо, милостивые судари, и привезете сюда несчастных, которые попали басурманам в лапы и теперь сидят в яме. В крепость вас проведет гвардеец, предоставленный визирем, - пояснил посол. – Этим займется один из вас. Кто конкретно? Это я оставляю вам. У второго будет другое задание. Под предлогом сопровождения эскорта он покинет дворец и в нужный момент со своими людьми удалится.
Оба рыцаря поглядели один на другого, но не прерывали Гнинского. Лишних вопросов они тоже не задавали, терпеливо ожидая объяснений.
- Кара Мустафа принимает нас в гостях не только из дружеских отношений и по доброй воле. Он желает следить за нами и в самом крайнем случае воспользоваться для защиты города. Я уверен, что если бы даже наступление закончилось для турок неудачей, он не отпустит войск и не покинет Стамбул. Он будет сражаться до конца, потому что спасение столицы для него – это быть или не быть. Если город падет, визирю будет конец. Из этого следует, что он наверняка проследит за тем, чтобы все сражались до последнего, чтобы победить врага. Опасаюсь, что он приказал закрыть ворота и отослать суда на другую сторону залива, чтобы не допустить бегства обитателей. Сегодня каждый горожанин, независимо от своих способностей, станет частью ополчения, и ему придется сражаться, хочет он того или не хочет. А я не собираюсь жертвовать жизнями, как своей, так и моих подчиненных в сражении за карьерный рост и успехи великого визиря. Как только ситуация будет указывать на близящееся поражение, мы покинем дворец и этот несчастный город.
- Ну а закрытые ворота? – не сдержался Семен. – Мы должны ими овладеть?
- Если будет нужно, тогда конечно, - кивнул головой Гнинский. – В связи с этим, один из вас отправится освобождать пленных, а второй, пользуясь случаем, отправится в разведку. Необходимо проверить возможности покинуть город и узнать, как там идут сражения. Как только этот второй посчитает, что необходимо быстро убираться и выяснит дорогу для бегства, он тут же вернется. Если будет нужно, с боем пробьем выход из этой преисподней.
Оба рыцаря, соглашаясь, покивали головой, принимая приказы к сведению. А потом Семен попросил Гнинского поручить ему более сложную часть миссии.
- Мил'с'дарь Пиотровский уже проявил отвагу и боевой дух, а вот у меня еще не было случая заглянуть в львиную пасть, - сказал он. – Пан канцлер, разреши мне командовать разъездом.
Пан Михал не заявлял претензий, собственно говоря, у него никогда не было особого желания проявлять сумасшедшую отвагу в бою, а если такое с ним и случалось, то исключительно по случаю. Даже в молодости он старался избегать пьяных выходок и всяческого рода скандалов.
Но когда гусары исчезли вдали, в нем пробудились угрызения совести. В разведывательную вылазку они отправились без проводника, не зная ни города, ни языка. Правда, по Стамбулу разошлась весть, что поляки спасли от разгрома отряды янычар и даже выбили целую орду одержимых. Многие беженцы дружески махало им, так что двенадцать гусар не подвергнутся атаке черни. Не нападут на них и султанские солдаты, но вот, не зная города, они легко могут попасть в неприятности. Вместо того, чтобы определить дорогу бегства для ычего посольства, они, просто-напросто, затеряются в путанице улочек.
Проезжая через ворота крепости, пан Михал размышлял над тем, ну почему у него возникает впечатление, будто бы у него все вышло лучше. Это он должен был отправиться в разведку, потому что и так с ним все будет хорошо. Вчера он начал верить, что ему неслыханно везет. Его ангел-хранитель должен обладать неслыханной силой. Возможно, он даже был архангелом, раз столько раз вытаскивал подопечного из смертельной опасности?
Дороте казалось, что голова сейчас лопнет от боли. Она шла, спотыкаясь и качаясь, иногда приходилось опираться на стены домов. Она не могла собраться с мыслями, ей ужасно хотелось пить, а когда закрывала глаза, то сразу видела кошмарные образы – паукообразные бестии и тысячи трупов. К тому же тип, который нес Йитку, подгонял ее, причем, используя совершенно нелестные определения. Так они прошли сквозь дымящиеся развалины, кладбище домов, в котором ежеминутно из облаков пыли возникал скелет дома, уцелевшая стена с окном, одиноко торчащая кирпичная печная труба или двери, цепляющиеся за каменный косяк.
Бурчащий ругательства, но при всем при этом необычайно красивый мужчина приказал называть себя Талазом, еще он утверждал, что является близким приятелем Папатии. Якобы, именно дервишка уговорила его предоставить помощь по спасению подруг. Словно в тумане Дорота вспоминала, что он вытащил их из сарая, таща и одну, и другую за руки. Потом одновременно закинул обеих себе на спину и, навьюченный таким вот образом, пробежал несколько сотен шагов, пока не обнаружил укрытие в частично завалившемся доме. Он должен был быть просто невероятно сильным, хотя таким не выглядел.
Там они провели два или три часа, заснув, словно убитые, а вот что делал тогда Талаз, сказать было сложно, наверняка следил за округой. Когда он попытался разбудить женщин, только Дорота оказалась настолько в сознании, чтобы устоять на ногах. Йитка спала глубоким опиумным сном, так что силач попросту опять схватил ее себе под мышку. А потом вновь была беготня от одних развалин к другим, по сточным канавам и в туманах пыли между горящими домами. Они старались обходить стороной сцепившиеся в страшном бою отряды, бродили среди трупов и умирающих, все время каким-то чудом не попадая на обезумевших. В конце концов, они добрались в городской район, еще не опустошенный боями. Только Дорота не была в состоянии узнать ни улиц, ни домов, так сильно болела у нее голова.
Наконец они остановились у колодца, и Талаз зачерпнул ведерко воды, чтобы тут же вылить ее себе на голову. Он вытер грязное, покрытое засохшей кровью и нечистотами лицо, и оказалось, что он не просто приятный на вид, но и вообще необыкновенно красив. Рваная и измазанная одежда несколько пятнала его юношескую красоту, тем не менее, выглядел он необычно. Ну а с лежащей без чувств Йиткой на руках, своей нежной красотой они казались чуть ли не персонажами с церковной картины.
Дорота жадно напилась воды из заново наполненного ведра, после чего обрызгала лицо невольницы. Йитка застонала и, наконец, начала приходить в себя. При этом она с гадливостью искривилась и, шипя от боли, схватилась за голову. Дорота знала, что какое-то время девушка не будет способна к самостоятельному мышлению и действию. Зато сама она постепенно начала обретать четкость мыслей, и это несмотря на гадкое самочувствие.
- Что случилось с Папатией? Где ты ее встретил? – спросила она у красавчика.
- Я обнаружил ее подключенную к машине, построенной чужаками, - ответил тот, немного помявшись. – Мне очень жаль, но дервишки уже нет в живых. Мне удалось сделать так, чтобы она не страдала.
Дорота не почувствовала ничего: ни печали, ни сожаления. Похоже, это до сих пор действовал опиум, не допуская в голову нехорошие эмоции. Женщина прищурилась, присматриваясь к мужчине. Откуда-то она его знала, только не мола припомнить – откуда. Наверняка не среди дервишей, так как он совсем не был похож на монаха. Не был он и ее пациентом, хотя бы раз, так как она всех помнила. А может, видела его среди торговцев невольниками?
После краткого отдыха мужчина приказал женщинам подняться и отправляться в дальнейшую дорогу. Дорота уже настолько восстановила силы, что могла придерживать Йитку. Бывшая монашка стонала от боли, но глядела, чем дальше, тем более осмысленно, она даже спросила, каким чудом им удалось сбежать от паукообразных. Аль-хакима шепотом спросила, не знает ли невольница Талаза, не ассоциирует ли она его с товарищем кого-то из пациентов, а может видела его в приюте Папатии. Только Йитка отрицательно покачала головой, говоря, что видит его впервые в жизни.
- Куда мы идем? – спросила Дорота, когда они прошли очередную улочку.
- В Балат, это недалеко отсюда, - ответил мужчина. – У меня там имеется несколько знакомых, в том числе богатый торговец лошадями, который должен мне услугу. Я возьму у него три верховых коня и провиант. Это позволит нам быстро покинуть город. К вечеру мы должны будем добраться до Арнавуткёй, где мы будем в безопасности, по крайней мере, несколько дней. Только это я могу сделать для вас в благодарность за то, что вы заботились о Папатии, а потом вам придется справляться самим.
- Покинуть Стамбул – это, похоже, хорошая идея, - сказала Дорота. – После того, что я здесь видела, хотелось бы быть подальше от всех этих ужасов. Но, с другой стороны, вначале следовало бы исполнить обязательства в отношении властей. Я обязана доложить обо всем, что видела, одному янычарскому офицеру.
- Жаль напрасных усилий, это и так ничего не даст, - мрачно ответил на это Талаз. – Если ты хочешь пожить еще год или два, будет лучше, аль-хакима, если ты попросту выедешь как можно дальше. С твоими способностями и сметкой ты устроишься и на краю света. Поверь мне, янычары не сдержат гибели, твои доклады им ни на что не пригодятся. Через несколько месяцев всего того, что вы знаете, не будет существовать, большинство людей превратится в рабов или послужит строительным материалом для конструирования других живых машин. Империи падут, а землю населят чудовища во главе с нематериальной бестией из объединенных разумов миллиардов существ. Ваша цивилизация послужит фундаментом, а тела – материалом для построения очередной твердыни, одной из тысяч, рассеянных по вселенной.
- У тебя что-то с головой? – буркнула Дорота. – Или ты пророком сделался?
- К сожалению, я ни мудрец, ни одержимый ясновидящий, - вздохнул Талаз и стал массировать виски.
Дорота отпустила Йитку, и девушка тут же сползла по стенке на землю. Тем временем аль-хакима обеими руками схватила рукоять ятагана, воткнутого за пояс мужчины, оперлась ногой о его бедро и вырвала оружие. Талаза это настолько застало врасплох, что он даже не вздрогнул. Он уставил усталый и утомленный взгляд в женщину, равную ему по росту. Дорота подняла клинок, готовая нанести смертельный удар. Ей не мешало, что имеет дело с силачом. Полька была медиком и знала, где в людском теле находятся легко доступные вены и артерии, пересечение которых свалит с ног любого великана. Целилась она в шею, готовая рассечь своего спасителя на куски, если бы только он вздрогнул.
- Откуда ты знаешь Папатию?
- Я многих султанов знаю, так как я султанский лала, - ответил тот.
- Откуда ты взялся в самом сердце вражеского лагеря, и как ты нашел нас там? К тому же еще и вывел, избегая одержимых, которые повсюду просто кишели. Как тебе это удалось? – расспрашивала Дорота.
- Так я же говорю, что являюсь лалой, гвардейцем падишаха, одним из его наилучших шпионов. Я умею красться тихо, словно тень, - без какого-либо замешательства ответил мужчина.
- Меня с детства учили, как справиться в любой ситуации и чувствовать врага еще до того, как появится.
- Не околдовывай меня, - рявкнула Дорота. – Ты клонишь голову набок и прислушиваешься. Думаешь, что я вижу? То же самое делала и Папатия, только ты делаешь это не столь заметно. Она говорила, будто бы слышит их переговоры, понимает мысли чужих. Сила захватчиков поразила ее, и она чуть не превратилась в одержимую, вот почему дервишка могла подглядывать наяву за их видениями, да еще и понимать их. Думаю, ты обладаешь тем же умением. Именно потому ты столь искусно и вывел нас из ловушки, обходя всех чудищ и места столкновений.
- Ты думаешь, будто бы он их шпион? Лала, который изменил султану и служит чужим? – со стоном произнесла Йитка, выпрямляясь и поправляя волосы. – Тогда зачем ему было выводить нас из ада, вместо того, чтобы бросить на корм паукообразным?
- Именно это я и пытаюсь узнать, - рявкнула в ответ Дорота. – Зачем ты нас спас? И кто ты на самом деле? Говори!
Она подняла ятаган повыше, напрягая мышцы. Талаз, который буквально только что выглядел готовым согласиться с судьбой, неожиданно печально усмехнулся.
- Кто я такой? Один из них, - ответил мужчина. – Предводитель захватчиков, соединившийся в единое существо с Талазом Тайяром. Папатия спасла меня в момент измены, я же в знак благодарности поглотил ее душу. Ваша приятельница будет жить во мне, по крайней мере до тех пор, пока я сам буду жить. Это она склонила меня к тому, чтобы спасти вас и обеспечить безопасность. И она все так же шепчет мне на ухо, чтобы я ничего плохого тебе не делал, но рассказал всю правду.
Дорота изумленно захлопала ресницами, но быстро взяла себя в руки. Женщина отступила на шаг, присматриваясь к чужаку.
- Итак, ты околдовал Талаза и пожрал душу моей подруги. А теперь ведешь нас дьявол знает куда и говоришь о наступающем конце света, - резюмировала она.
- Так ты одержимый? – Йитка несколько раз тряхнула головой, пытаясь избавиться от головной боли и шумов. – Зачем вы хотите нас уничтожить?
- Я был одержимым, панна Яначкова, - Талаз грациозно поклонился невольнице. – Меня называли демиургом, и я должен был обеспечить соответствующие условия для прибытия Мультиличности. Так сокращенно мы называем демона с миллиардами душ, который пожрет Землю. Я командовал бесчисленными отрядами его безумцев, которые захватили тела обитателей Стамбула. Но меня предали и осудили на смерть. Папатия спасла меня, и теперь я отдаю ей долг. Вы хотели узнать правду, вот она, пожалуйста. А теперь давайте перейдем к делу. Вскоре в погоню за мной отправится настоящее чудовище, не первый попавшийся одержимый, но исключительно злобное и одаренное разумом змееподобное существо. Это моя недавняя подчиненная – Ясмина. Если я смогу от нее сбежать, то раньше или позднее Мультиличность вышлет за мной отряд для проимки, который, раньше или позжн, меня догонит и жестоко уничтожит, после чего высосет из меня душу и забросит ее в цифровую преисподнюю. Мне бы хотелось оттянуть данный момент и порадоваться телесности. Дышать, есть, смеяться и чувствовать дыхание ветра на лице. Хотя бы несколько дней. Ничего больше я не желаю, и никому больше я не стану делать ничего плохого. А потом уже, страдая в виртуальной бездне от небытия и одиночества, я стану вспоминать эти чудесные минуты. Так что не заставляйте тратить их на ненужную болтовню, к тому же – столь близко от моих преследователей. Давайте добудем лошадей и как можно скорее выедем из города. Каждый потраченный понапрасну миг сокращает наше время и уменьшает мои шансы на то, чтобы избежать погони.
Дорота опустила оружие, но она все еще сомневалась.
- Ты говоришь, что в тебе находятся Талаз и Папатия, что они говорят тебе, что следует делать?
- Где-то так, хотя это и упрощение. Талаз является неотъемлемой частью меня, мы делим одно и то же сознание, хотя я главенствую. Папатия мной была лишь прочитана и запомнена. Она никак не влияет на мои решения, по крайней мере – не непосредственно…
-Ладно, ладно! И так я мало чего из всего этого понимаю, - буркнула Дорота. – В любом случае, раз в тебе сидит верный слуга султана, почему он не пытается хотя бы спасти город? Почему он не отправится к командующим турецкой армией, чтобы выдать им тайны врага? А вдруг удастся удержать уничтожение? Лала обязан хотя бы попытаться спасти город, даже если при этом ему самому суждено погибнуть!
- А ты обязательно хочешь помочь туркам? Какая тебе в этом выгода, аль-хакима? Я тебя хорошо знаю, во всяком случае, тебя знала Папатия. Ты никогда не действуешь по зову сердца и бескорыстно. И вдруг, вместо того, чтобы удирать, ты желаешь защищать империю? – удивился Талаз. – Ты же знаешь, что великий визирь очень пытлив. А ты была там, у самой машины из людских тел. Ты видела самое сердце вражеской крепости. Так что Кара Мустафа будет допрашивать и тебя, причем, не перебирая в средствах, чтобы удостовериться в то, а не лжешь ли ты или чего-то не умалчиваешь. Ты добровольно пойдешь на муки, хотя пытки снятся тебе по ночам с тех пор, как ты сбежала от священной инквизиции? И ты сделаешь это ради добра своей приемной родины? Как-то не хочется мне во все это верить.
Дорота кивнула, признавая его правоту. Она не подумала о том, что может стать жертвой пытливости и страховки визиря. Она не знала Кара Мустафу так же хорошо, как Талаз, предполагая, что тот похож на Шейтана Ибрагима Пашу, ее хорошего приятеля. Пожилой военачальник, пускай суровый и категоричный, был вместе с тем и справедливым и чрезвычайно милостивым к помощникам. Ведь за все, чего она достигла, Дорота должна быть благодарной барскую милость Шейтана. Много лет назад, когда она прибыла в Молдавию в качестве цирюльника и любовницы молдавского купца, на ее пути случайно оказался османский вельможа. Его сын тяжело ошпарился кипящим оливковым маслом и умирал в мучениях. Никто из медиков не был в состоянии спасти ему жизнь или хотя бы особо смягчить его страдания. Когда Дороту вызвали, она не заламывала рук, не стала приказывать закапывать мальчишку в навозной яме, ставить ему пиявки или сдирать покрасневшую кожу. В отмершую плоть она поместила личинки мух, а мальчишку поила маковым молоком, а потом, когда насекомые удалили испорченную ткань, она применила компрессы из трав и успокаивающие мази на основе медвежьего жира. Молодой человек был вылечен, а перед Доротой открылся путь к врачебной карьере и богатству. В тот день, когда сын паши встал с постели, авантюристка из Польши получила титул аль-хакимы, а помимо того, с тех пор в годовщину этого события Шейтан пересылал польке дорогой подарок. Дорота, в свою очередь, относилась к мальчику, как к кому-то вроде крестного сына, и при различных оказиях передавала ему подарки. В последний раз, на его тридцатый день рождения, она подарила ему жеребца, купленного на торге в махалля, в которой они как раз находились.
- Так рассчитывать на милость Кара Мустафы нет смысла? – удостоверилась женщина еще раз.
Талаз отрицательно покачал головой. Почет и богатство аль-хакиму наверняка не ждут. Гордый вельможа, который презирал отурчившихся и бедняков, использует ее и отбросит, словно никому не нужный мусор. Дорота не могла надеяться, будто бы в награду за помощь в борьбе с завоевателями, ей удастся вернуть утраченное состояние.
Дорота вздохнула и отдала ятаган.
- А вот Папатия не колебалась бы и делала бы все, чтобы спасать город, - сказала Йитка.
- Она пожертвовала жизнью, чтобы спасти вас и… меня, - признал лала.
- То есть, мы ей что-то должны, - продолжала все более возбужденная Йитка. – И ее жертва не должна быть напрасной. Мы обязаны рискнуть и сражаться за город. Не можем мы сейчас вот просто так сбежать. Если не хотите, я сама отправлюсь к визирю и расскажу ему все, что видела. Даже если потом с меня должны были бы содрать кожу, чтобы узнать чего-нибудь больше.
- Прекрати, дурочка. Папатии не хотелось бы, чтобы ты позволила содрать с себя кожу, - одернула ее Дорота. – Мы выедем из города вместе с Талазом, отправимся в Эдирне. Наверняка султан сбежал именно туда, ведь это же вторая столица империи. И наверняка туда к нему прибудет Шейтан Ибрагим Паша, а тогда я постараюсь встретиться с ним и все расскажу. А здесь нам нечего делать. Я потеряла состояние, моя карьера развалилась. Здесь меня уже ничего не держит.
- Но я думаю, что… - не сдавалась Йитка.
- Значит не думай! – отрезала Дорота, раздраженная к тому же чудовищным похмельем.
Она уже повернулась, чтобы отправиться в путь, когда на улицу перед ними выбежало несколько оборванцев. Старшему из подростков было, самое большее, лет тринадцать; все они были исхудавшие, с очень смуглой кожей, с черными глазами и волосами. Цыгане из Балата! В этом квартале они проживали множество поколений, занимаясь, в основном, торговлей лошадями и мелким ремесло. Но не все из них приняли веру Пророка, опять же, с турками они ассимилировались в крайне малой степени, образуя замкнутую общность.
Увидав мальчишек, вооруженных ножами и палками, Талаз усмехнулся и сунул ятаган за пояс. Он раскинул руки и вышел им навстречу. Дорота обернулась, услышав топот за спиной. Из закоулка сзади выбежала очередная группа грязных оборванцев. Похоже, пользуясь анархией, охватившей столицу, бедняки пытались подзаработать традиционными методами – грабя и нападая на более слабых.
- Салям. Я приятель короля Юйюна Толстого Как-то раз я стащил его с эшафота, так что он должен мне кровную услугу. Где он? Проведите меня к нему и быстро! – громко заявил Талаз.
- Толстый сбежал из города, забрав табун лошадей и всех жен, - ответил ему самый старший мальчишка. – Теперь город принадлежит мне, а я – новый цыганский король. И я не знаю тебя, турок. Отдавайте золото и еду, и мы вас отпустим.
- У нас нет золота, - сказала Дорота, оглядываясь по сторонам.
Малолетних разбойников было с полтора десятка, и они не поколебались бы зарезать чужаков. Похоже, большая часть цыган выехала, а здесь остались исключительно отверженные.
- Дети, перестаньте немедленно! Мы идем с очень важной миссией. От ее успеха может зависеть само существование нашего мира! – сказала Йитка, раскладывая руки, словно Мадонна с алтаря. – Пропустите нас, сейчас не время играться. Обещаю, что сделаю все возможное, чтобы вас всех побыстрее накормили, а теперь покажите, где мы можем найти конюшню, в которой еще имеются лошади. Ой, парень, похоже, ты ранен. Дай-ка я осмотрю.
И, прежде чем Дорота смогла ее удержать, девушка подошла к самозваному королю и с улыбкой протянула руку к его голове. Талаз положил руку на рукоять ятагана и сделал шаг вперед. Он предчувствовал то, что сейчас должно было случиться – щенку следовало подчеркнуть свое господство над бандой и захваченным районом. И он не мог позволить, чтобы эта мелкая девица относилась к нему, словно к маленькому ребенку. Цыган пырнул ее ножом в живот.
XII
Такого поворота я никак не ожидал. Можно было предполагать, что ближайшее сражение я проведу с преследующими мной воинами вторжения или самой Ясминой, в ее истинной форме. А вместо этого я начал фехтовальный танец, рубя ятаганом грязных, голодных детей. Я вертелся, раздавая удары налево и направо, ступая среди визжащих воришек, словно сама смерть. Противник не был особо подготовленный, но, следует признать, отважный и отчаянный. Цыгане набросились на меня всей кучей, и если бы не танцевально-фехтовальная подготовка и сверхчеловеческая сила, они наверняка бы меня зарезали. Но случилось по-другому.
Каждый рубящий удар рассекал небольшое тельце, лезвие рубило молодые кости без труда. Оружие даже на миг не оставалось в телах убиваемых, позволяя мне сохранять плавность движений и скоростной, убийственный ритм. Раз, два, поворот, три, четыре, обманный удар, оттолкнуть, пять, шесть, поворот и под конец кровавый пируэт, сопровождаемый брызгами крови с клинка. Несколько ударов сердца, и на земле дергалась дюжина тел, в том числе и рассеченный от нижней части живота до самого горла самозваный цыганский король.
Йитка сидела на земле, держась за живот. Она еще сильнее побледнела, но не плакала, не стонала от боли. Аль-хакима сохранила хладнокровие – она тут же содрала с наименее грязного трупа рубаху и свернула ее рулоном. Властным тоном она приказала раненой лечь и подняла ее сорочку, после чего наложила давящую повязку. Ну ладно, только это и можно было сделать с остановкой кровотечения снаружи; не известно было, сколь большие опустошения нож произвел в животе девушки. Если он пробил брюшину, шансы на то, чтобы выжить, были бы ничтожными. И что с того, раз и так этот мир вскоре перестанет существовать, а эти несчастные сделаются рабами или строительным материалом. Может, девушке и повезет, и она не увидит всего этого ужаса?
Я взял ее на руки, и мы двинулись дальше. В этом квартале нам нечего было искать. Необходимо подумать о других способах бегства. Я поглядел на юг и тут же направил свои шаги туда. Дорота вопросительно глянула на меня.
- Порт, - коротко сказал я. – Скорее всего, я сбегу от погони, если выйду в море. Попробую пробраться в Галату, а там перехвачу какое-нибудь судно в Африку.
Все северное побережье, Египет и Судан представляли собой колонии Османской империи. У Талаза и там имелись свои агенты и связи. Несколько точек для зацепки и источник денег, которыми можно будет оплатить экспедицию в глубины Черного Континента. Я сбегу от Мультиличности в дикие места этой громадной и дикой земли. Там я проживу множество лет, даже после полного захвата планеты. Пока меня найдут, могут пройти десятилетия. И телесность я сохраню дольше, чем до сих пор. Стоит попытаться.
- Бегите со мной, - сказал я. – Понимаю, что тебя тянет к своим, на север, но именно он станет следующей целью. Поначалу Мультиличность атакует все крупные городские агломерации, где скапливаются носители, и где инфополе наиболее глубокое. Их она захватит быстрее и эффективнее, чем Стамбул, и построит там подобные машины. Уже не столь импровизированные, зато, наверняка, большие и стойкие. Европа с ее массой городов и городков станет самым подходящим куском. Если же ты хочешь выжить, вместе со мной ты должна бежать в пустыни, где концентрация населения наименьшая или туда, где вообще никто не живет. Африка для этого будет самой подходящей, хотя бы с точки зрения климата и доступности пищи. Туда уничтожение придет только под самый конец.
Аль-хакима мрачно поглядела на меня. Ее топорная, плебейская красота довольно органично сочеталась с грязью, следами крови и сажи на лице. И выглядела она даже довольно привлекательно, конечно, если кому нравится дикость и примитивизм. Словно некая праславянская богиня-воительница, запятнанная кровью жертв. Ну никак не производила она впечатление сметливой и хитрой, скорее уже – сильной и топорной бабы. Странно, но она мне нравилась, причем, не только через воспоминания Папатии. Талаз тоже считал ее кем-то ценным и по-настоящему достойным доверия.
Внезапно женщина схватила меня за плечо и потащила в сторону. а я услыхал это мгновением позднее: стук копыт по брусчатке. Мы как раз проходили мимо дома с вырванными мародерами дверями – Дорота затащила меня как раз в него. Мы заскочили в разграбленное помещение и присели по обеим сторонам от окна. Йитка болезненно вздохнула, но тут же стиснула зубы. Продолжая держать ее на руках, я осторожно выглянул в окно. Оказалось, что по улице неспешно продвигается кавалерийский отряд. Всадники в блестящих панцирях, с наброшенными на лечо леопардовыми шкурами, с черными крыльями из перьев хищных птиц, прикрепленными к седлам – снова гусары! Откуда, демон подери, взялись здесь поляки и чего искали?
- Ты должен ее сильно бояться, - шепнула Дорота.
- Кого? – прошипел я, в первый момент не понимая, о чем женщина говорит. – А, Мультиличности? Ну да, я же видел, как она поглощает целые цивилизации, причем, гораздо более мощные, чем ваша, - сообщил я. – Она совершенно лишена жалости, она словно растущая опухоль, роста которой невозможно сдержать.
- Но ведь опухоль можно вырезать, - ответила аль-хакима. – Такое не всегда удается, иногда организм при этом погибает, но попытаться стоит. Я врач и никогда не сдаюсь, если имеется хотя бы малейший шанс на выздоровление пациента. Ты не можешь ожидать, что я сбегу, оставляя тяжелобольного на верную смерть, к тому же зная, что та же самая болезнь придет и за мной. Так что не следует иметь ко мне претензий…
Она схватилась на ноги и выскочила в окно. Женщина выбежала на дорогу перед поляками, вопя во все горло на их языке и размахивая руками. Я проклял эту стукнутую бабу и осторожно положил Йитку на полу. Когда я выпрямился, несколько гусар соскочило с лошадей и с саблями в руках направилось в дом. Прежде чем я смог вытащить ятаган, они же были внутри. Вел их крепкий и приземистый усатый рыцарь, в левой руке держащий пистолет. Он нацелил его мне в грудь и что-то заорал, явно предупреждая. Еще три вооруженных солдата встало рядом, лезвие сабли одного из них уперлось мне в шею, другой воин схватил меня за запястье руки, держащей ятаган.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги