Драматическая медицина

370 лет назад в Венеции скончался врач и физиолог Санторио Санторио, больше известный как Санториус. 30 из 75 лет своей жизни Санториус посвятил медицинским опытам над собственным организмом. И хотя современные врачи ставят эксперименты над собой точно так же, как и врачи древности, далеко не всем экспериментаторам удается дожить до возраста Санториуса.

В конце второй мировой войны на Филиппинах, где стояли американские войска, вспыхнула эпидемия дизентерии, выводившая из строя целые дивизии. Создание противодизентерийной вакцины превратилось в оборонную задачу, и в относительно скором времени группе врачей университета штата Иллинойс удалось создать сыворотку. От дизентерии сыворотка помогала, однако подопытные животные, которым ее вводили, в скором времени после укола умирали. А для того чтобы узнать, как воздействует новое лекарство на человека, требовалось проверить его на людях. И тогда врачи Шафнесс и Левинсон и десять их сотрудников решили сделать друг другу инъекции слабого раствора сыворотки и посмотреть, что из этого выйдет. К концу первого часа участники эксперимента почувствовали некоторые признаки отравления: у них поднялась температура и опухли руки, но дальше этого дело не пошло. На третьем часу опыта Шафнесс сказал, что если бы на людей сыворотка действовала так же, как на мышей, то все они уже должны были бы умереть. А раз они живы, то сыворотку можно смело рекомендовать к использованию.

Случаев, когда целая рабочая группа решает ставить на себе опасный эксперимент, конечно же, не так уж много. И причины, по которым люди решаются на подобные эксперименты, бывают самыми разными. Одними движут требования медицинской этики, запрещающие наносить вред человеку, другими — опасение попасть под суд по обвинению в убийстве или же нанесении увечий. Да и личные мотивы могут быть разными: от альтруистических идей спасения многих жизней до азарта игры со смертью. При этом опытам на себе столько лет, сколько самой медицине. "Кто имеет дело с лекарственными веществами, — писал венский фармаколог Вольфдитрих Вейес, — и принужден быстро их различать или определять их действие, очень часто приходит к решению провести опыт на себе. Скачок от обоняния и опробования небольших доз, которые, судя по всему, не сулят ничего худого, к дальнейшим опытам на собственном теле не всегда представляется особенно большим для тех, кто занимается изучением свойств сильнодействующих веществ. В действительности опасность, которой себя при этом подвергают… гораздо меньше, нежели часто практиковавшаяся еще в Средневековье 'дегустация' мочи или кала".

Конечно же, медицина появилась задолго до того, как были написаны первые медицинские трактаты. В течение столетий люди на собственном опыте выясняли, какие растения являются целебными, а какие ядовитыми. Об эпохе таких массовых экспериментов мы не знаем практически ничего. Зато к эпохе Возрождения, когда физиология изучалась самым энергичным образом, экспериментирование на себе становится занятием вполне безопасным. Например, скончавшийся 370 лет назад итальянский врач Санторио Санторио, более известный под латинизированным именем Санториус, экспериментировал над собой более 30 лет. Он превратил свой стол, а также стул и кровать в весы и наблюдал за тем, как меняется его вес во время работы и в состоянии покоя. Делалось все это для того, чтобы описать "невидимое дыхание", то есть то, что позднее получило название кожного дыхания. Проведя большую часть жизни на весах, Санториус изобрел массу измерительных приборов и написал несколько книг. Никакой романтики в опытах над собой он не видел.

А уж торговца мануфактурой Антонио ван Левенгука соседи считали чудаком, но уж никак не подвижником, жертвующим своим телом ради познания. Освоив изготовление микроскопа, Левенгук рассматривал в него все, что попадалось под руку, а в первую очередь себя: свою кожу и свои выделения. Используя собственное тело в качестве источника биологического материала, он открыл и зарисовал собственные эритроциты и собственные сперматозоиды (до него никому не приходило в голову посмотреть в микроскоп на кровь и сперму). Особым вниманием Левенгука пользовались микробы, которых он нашел в своей слюне и испражнениях. Бактерий оказалось особенно много в те дни, когда исследователь был, как он выразился, "обеспокоен поносом". Левенгук исследовал состав выделений в зависимости от качества съеденной пищи, проверял на себе свойства лекарств, а заинтересовавшись особенностями размножения вшей, стал разводить их на себе. Даже собственную смерть он воспринимал как повод для наблюдений, а потому детально описывал процесс угасания жизни в своем теле. Эксперименты над собой не помешали Левенгуку дожить до 91 года.

Опыты на себе не повредили и чешскому физиологу Яну Эвангелисту Пуркине, дожившему до 82 лет, в то время как его сын, будучи художником, скончался в 34 года. По количеству проведенных над собой экспериментов Пуркине-старшего можно считать рекордсменом. О своих занятиях он составил подробный отчет: "На третьем году изучения медицины… я решил испытать на себе действие различных лекарственных средств… Я тогда испытывал на себе действие слабительных средств: ревеня, манны, различных солей, александрийского листа, корней ялапы; затем исследовал некоторые рвотные средства. Путем самонаблюдений я установил большое различие между алкоголем и эфиром. Последний вызвал у меня весьма приятное легкое опьянение. Затем я перешел к опию. Я принимал около полуграна перед сном. Это вызвало у меня очень бодрое настроение, так что я не мог заснуть до полуночи. Действие опия сказывалось и на другой день. Большие дозы — до одного грана — вызывали опьянение и ослабляли восприятия со стороны органов чувств, а также были причиной сильного запора, наблюдавшегося также на третий день… Когда в четвертый год своих занятий я работал в городской больнице, то снова начал проводить опыты на себе… Я однажды утром принял пять гранов белены. Опьянения у меня не наступило, но я почувствовал сильный голод, который, помнится, утолил куском хлеба. Для меня самого весьма поучительными были опыты с камфорой… Приняв несколько гран камфоры, я пришел в состояние религиозного экстаза…"

Куда более рискованными были эксперименты английского медика Уильяма Гарвея, который перерезал собственные сосуды для того, чтобы понять закономерности циркуляции крови. Правда, доктор Гарвей опасался не смерти в результате потери крови, а обвинений в ереси. Опасения Гарвея вполне понятны: в 1553 году в Женеве был сожжен на костре автор идеи легочного кровообращения Мигель Сервет.

И хотя Сервета казнили не за его медицинские идеи, а за слишком смелую полемику с Кальвином, доктор Гарвей предпочитал никому не рассказывать о результатах своих наблюдений. Лишь перевалив за пятый десяток, Гарвей решился написать книгу о циркуляции крови. Такое многолетнее молчание избавило экспериментатора от излишнего внимания со стороны компетентных органов и позволило умереть в собственной постели в возрасте 79 лет.

Многие из изучавших себя медиков прожили значительно дольше, чем их среднестатистические современники. Однако эпоха безопасных экспериментов длилась не особенно долго. Все изменилось после того, как медицина начала изучать возбудителей заразных болезней. Теперь смерть в результате опыта над собой стала вполне реальной.

В XIX веке поиск лекарств, спасающих от заразных болезней, сделал профессию врача действительно опасной. Наиболее рискованными кажутся опыты, связанные с чумой — болезнью, само название которой вызывает ужас. При этом врачи, пытавшиеся понять, каким образом болезнь распространяется, не имели другого способа проверить свои гипотезы, кроме как заразить себя. В ходе экспериментов выяснялось, что заразить себя чумой не так уж просто. Например, в начале XIX века английский врач А. Уайт пытался вызвать болезнь, натирая свою ногу гноем, взятым у умершего от чумы. И лишь убедившись в том, что он здоров, Уайт ввел гной в надрез на своей коже, отчего вскоре скончался.

Когда на парижском маскараде появилась маска холеры, публика в ужасе разбежалась, а когда Роберт Кох

открыл возбудителя этой болезни, несколько врачей захотели попробовать холерную палочку на вкус.

Подобно новому рекорду, каждый новый рискованный эксперимент вызывал желание подражать. В том же году опыт Уайта повторил Рене Деженет, глава санитарной службы французской армии в Египте. При помощи ланцета Деженет внес гной, взятый у больного, в маленькую трещину на коже, но затем тщательно промыл ее водой с мылом, не допустив тем самым появления признаков болезни.

Все эти эксперименты были чем-то вроде социальной рекламы, направленной на то, чтобы люди перестали панически бояться чумы. Такая агитация имела не столько медицинский, сколько экономический смысл, поскольку при первых же признаках эпидемии страх перед болезнью приводил к параличу всей экономической жизни. Начало этой пиар-кампании положил Наполеон, посетивший госпиталь для чумных в занятой французами Яффе. Французские врачи просто не могли не последовать примеру своего императора. Самым эффектным из таких демонстраций стал эксперимент француза А. Ф. Бюлара, составившего к тому же подробное описание своего рискованного опыта: "15 мая 1834 года в 9 часов утра я снял с себя в зале госпиталя для больных чумой… верхнюю одежду, рубашку и фланелевое нижнее белье и надел, не принимая никаких мер предосторожности и защитных средств, рубашку мужчины, заболевшего тяжелой формой чумы. Эта рубашка еще сохраняла тепло чужого тела и была вся в крови, так как больному пустили кровь. В присутствии большинства свидетелей этого эксперимента я оставался целый день, чтобы все могли убедиться, что я не принимаю защитных средств для нейтрализации возможных последствий эксперимента. Я ходил в этой рубашке 48 часов, не чувствую ни обычных симптомов, ни чего-либо другого, что могло бы перейти на меня с этой одежды. Все же два дня спустя на среднем пальце левой руки показалась маленькая опухоль, напоминающая фурункул, но я предположил, что она образовалась на месте небольшой ранки, которую я нанес себе, препарируя тело умершего от чумы".

Повторить опыт Бюлара вызвался врач Антуан Клот, который надел ту самую рубашку, в которой в течение двух дней ходил Бюлар. Но это было только начало. Клот взял микрофлору с испачканной засохшей кровью и гноем рубашки и ввел ее себе в предплечье, перевязал ранку повязкой, смоченной в крови больного чумой, облачился в одежду еще одного заболевшего чумой и лег в постель, на которой только что скончался очередной больной. Вопреки всему этому Клот не заболел.

О проведении опыта на себе всерьез думал и Луи Пастер, имеющий обыкновение превращать демонстрацию своих вакцин в эффектное шоу. Например, демонстрируя действие созданной им вакцины против сибирской язвы, Пастер привил 48 овец в присутствии ученых, врачей, представителей духовенства, сотни фермеров и толпы журналистов. Казалось, спектакль удался на славу, но через некоторое время овцы стали гибнуть из-за низкого качества разрекламированной вакцины. Мэтр бактериологии Роберт Кох писал о методах Пастера, что они годятся "для рекламирующей себя торговой фирмы, но наука должна отнестись к ним с самым суровым осуждением". Неудача не обескуражила Пастера, и вскоре он приступил к разработке вакцины против бешенства. Опыты на животных проходили успешно, и склонный к театральным эффектам Пастер стал думать о том, чтобы организовать испытание вакцины на себе. "У меня, — писал он своему старому другу, — большой соблазн начать опыт с самого себя: привить себе бешенство и затем задержать его последствия, ибо я начинаю чувствовать абсолютную уверенность в результатах". Однако дальше деклараций практичный Пастер не пошел и испытал вакцину на покусанном бешеной собакой ребенке, которому все равно уже терять было нечего. Вакцина оказалась действенной.

При помощи опасных для жизни экспериментов нередко доказывались совершенно ложные гипотезы. Так, английский врач Джон Хантер хотел экспериментально подтвердить господствующую в то время теорию, что сифилис и гонорея — это одна и та же болезнь (в XVIII веке эта гипотеза была общепринятой). Для доказательства этого утверждения Хантер решил заразить себя гонореей и убедиться в том, что у него будут также и симптомы сифилиса. Эксперимент блестяще удался: исследователь заразил себя гноем, взятым у больного гонореей, и приобрел не только гонорею, но и сифилис (больной, у которого исследователь взял гной, страдал обеими болезнями). Таким образом, экспериментом на себе Хантер блестяще подтвердил (ложную) гипотезу, а поскольку сифилис тогда не умели лечить, доктору не оставалось ничего другого, как писать книгу о его ходе.

Еще более эффектными и притом полностью бессмысленными были проведенные в Мюнхене опыты с холерой. После того как Роберт Кох открыл возбудителя холеры, многие ученые не согласились с тем, что именно этот похожий на запятую микроб является причиной болезни. Главным аргументом противников было то, что все свои эксперименты Кох проводил на животных, а заразить человека не пробовал. И тогда мюнхенский врач-гигиенист Макс Петтенкофер решил принять полученную Кохом культуру. Мюнхенский гигиенист считал, что эпидемии холеры вызываются не передачей микроба от больного к здоровому (то, что холера имеет живого возбудителя, Петтенкофер допускал), а связана с особенностями местного климата. В то время как в Гамбурге и Париже множились случаи заболевания, в Мюнхене, где проводился опыт, все было спокойно. Для опыта, который проводился в большой тайне, выписали из Берлина культуру бацилл холеры и вывели несколько колоний этих бацилл. И 7 октября 1892 года Петтенкофер выпил полученный раствор. Отделавшийся небольшим поносом экспериментатор вроде бы подтвердил свою правоту. А когда спустя немного времени этот опыт повторил помощник Петтенкофера Рудольф Эммерих, поражение Коха казалось окончательным. Правда, впоследствии Роберт Кох высказал предположение, что в Берлине догадывались, какой эксперимент готовит Петтенкофер, поэтому, не решившись отказать, прислали ему ослабленную культуру микробов. Это спасло не только самого экспериментатора, но и жителей Мюнхена, которых Петтенкофер, не принимавший мер предосторожности и продолжавший прием больных, мог заразить. Об этой истории вспомнили спустя девять лет, когда 73-летний Петтенкофер, преследуемый страхом перед дряхлостью, застрелился. После этого многие стали думать, что смелый опыт был хотя бы отчасти замаскированной попыткой свести счеты с жизнью.

Случаи, когда граница между научным экспериментом и суицидальной попыткой оказывается размытой, встречаются не так уж редко. Этому в значительной степени способствует общественное мнение, которое с большим почтением относится к ученым, пожертвовавшим собой ради науки, но не принимает самоубийц. И введение себе смертельно опасных микробов оказывается самым удобным способом покончить с собой, не вызвав общественного осуждения. Именно так поступил Илья Мечников, который, находясь в очень тяжелом моральном состоянии, в 1881 году привил себе тиф. "Я ввел себе тогда в руку, — вспоминал Мечников, — кровь, содержащую спирохеты, ввел дважды, в результате через неделю я заболел типичной формой возвратного тифа с двумя приступами". Долгое время считалось, что, прививая себе тиф, И. И. Мечников действовал как ученый-экспериментатор. Однако после того, как в середине 20-х годов вдова Мечникова опубликовала биографию своего мужа, выяснилось, что прививка тифа была попыткой замаскировать самоубийство под научный эксперимент.

В конце XIX — начале XX века к экспериментирующим над собственным здоровьем медикам присоединились физики. Правда, первооткрыватели невидимых лучей и излучений не знали, как велик риск, которому они себя подвергают. Потребовалась не одна смерть, для того чтобы понять: радиация губительна для человеческого здоровья. Но Рентген и Пьер Кюри, охотно проверявшие действие облучения на себе, умерли, скончавшись отнюдь не от лучевой болезни. Доживший до 78-летнего возраста Вильгельм Рентген

в течение семи лет просвечивал открытыми им лучами себя и свою супругу без видимого вреда для здоровья. А причиной смерти Пьера Кюри

была не лучевая болезнь, а ДТП.

Идея облучить собственную руку возникла у Кюри после того, как один из его коллег положил в жилетный карман стеклянную трубочку с солью радия и получил ожог. Заинтригованный этим явлением, Пьер Кюри в течение нескольких часов подвергал свою руку воздействию радия и добился того, что на руке образовалась похожая на ожог рана, площадь которой постепенно увеличивалась. Исследования язвы, которую удалось вылечить лишь через несколько месяцев, положили начало радиотерапии. Сам ученый от последствий облучения пострадать не успел, поскольку погиб под колесами извозчика. Однако Мария Склодовская-Кюри,

которая над собой не экспериментировала, умерла именно от лучевой болезни, хотя подобных диагнозов в те годы ставить не умели. "Мадам Кюри, — писал один из лечивших ее профессоров, — может считаться одной из жертв длительного обращения с радиоактивными телами, которые открыли ее муж и она сама".

На протяжении XX века появилось огромное количество изобретений, которые, казалось бы, должны были обессмыслить проведение опытов на себе. Однако число подобных экспериментов не уменьшилось. На себе испытывались новые лекарства, новые болезни, новые идеи, новые лучи и новые сыворотки. И если в XVII веке исследующий кровообращение Уильям Гарвей резал свои кровеносные сосуды, то в середине XX века английский нейропсихолог Генри Хэд ставил на себе эксперименты по перерезанию периферического нерва, что давало возможность проследить за колебаниями чувствительности.

И при испытании лекарств у синтезировавшего новое снадобье химика всегда есть соблазн испробовать его на себе. Именно так был испытан ЛСД, в котором сначала видели чудо-лекарство, а затем — страшный наркотик. Впервые ЛСД был синтезирован в 1938 году, причем работавшие над этим веществом химики считали, что изобрели медикамент, который найдет применение в акушерстве и гинекологии. Но руководство авторитетной швейцарской фирмы Sandoz признало это вещество малоэффективным, и работы были свернуты. Лишь спустя пять лет Альберт Хофман (1906–2008),

один из создателей препарата, вернулся к экспериментам с ЛСД, о наркотических свойствах которого тогда никто не догадывался. Во время работы Хофман вдруг погрузился в какое-то странное состояние. "В прошлую пятницу, 16 апреля 1943 года, — вспоминал ученый, — я был вынужден прекратить работу в лаборатории в середине дня и отправиться домой: неожиданно я почувствовал странную возбужденность, сопровождающуюся легким головокружением. Придя домой, я прилег и погрузился в необычное состояние, похожее на опьянение, которое, впрочем, не было неприятным и сопровождалось резким обострением моего воображения. Я лежал с закрытыми глазами (свет казался мне слишком ярким), все еще испытывая головокружение и наблюдая непрерывный поток фантастических образов, удивительных в своей пластичности и яркости". Для Хофмана было очевидно, что его состояние как-то связано с синтезированным им веществом, а спустя несколько дней он решил уже сознательно принять ЛСД и посмотреть, что из этого получится. Действие оказалось столь сильным, что коллегам пришлось срочно отвезти его домой. "Пока мы ехали домой, — вспоминал Хофман, — я понял, что симптомы, которые я испытал в прошлую пятницу в связи с ЛСД, на этот раз повторились много сильнее. Я не мог в тот момент связно говорить, все предметы в поле моего зрения как бы деформировались в кривом зеркале… Когда я закрывал глаза, мне представлялась бесконечная вереница цветных, очень реалистических образов. Слуховое восприятие тоже изменилось: звуки (например, шум проезжающей машины) превращались в оптические эффекты, каждый звук как будто бы имел соответствующую ему цветовую галлюцинацию, меняющуюся на манер калейдоскопа". Пережитые Хофманом ощущения не могли не заинтересовать психологов, и в течение некоторого времени новое вещество активно использовали в психотерапии, а затем, когда стали очевидны отрицательные последствия его приема, опыты были запрещены.

Продолжали эксперименты над собой и бактериологи, причем наибольший резонанс вызывали опыты, связанные со СПИДом, которого в XX веке стали бояться так же сильно, как раньше — чуму. В 1990-е годы 50 американских медиков ввели себе жидкость, содержавшую вирус СПИДа. По мнению участников эксперимента, так можно было значительно ускорить получение вакцины против СПИДа. Вне всяких сомнений, такие опыты будут проводиться и дальше. Выбор человека, решившегося на подобное, не может не внушать уважения, хотя мотивы, да и достигнутые результаты, могут быть разными. А сферы деятельности, в которых люди прибегают к таким опытам, — самыми неожиданными. В XIX веке рассказывали о провинциальном губернаторе, который приказал себя высечь, а затем при утверждении приговоров не назначал большее число ударов розгами, чем выдержал сам. Правда, сообщений о том, что такое повторил кто-нибудь из современных чиновников, пока нет.