Драматическая медицина. Опыты врачей на себе (с ориг. илл.)

Нет необходимости говорить о том, что значит для человека открытие и применение наркоза. Ныне нам кажется невероятным то, что приходилось претерпевать тысячам и тысячам людей в течение веков, когда они попадали под нож хирурга.

Первые попытки применения общего наркоза связаны с экспериментами двадцатилетнего Хэмфри Дэви, открывшего болеутоляющее действие закиси азота. Важные открытия, связанные с газообразными веществами, побудили его в конце XVIII века заняться этими проблемами, что привело в итоге — и не случайно к выбору закиси азота в качестве первого объекта экспериментов.

Вначале Дэви произвел опыты на кошке и обнаружил удивительное действие этого газа на животное, а затем и опыты на себе, которые показали, что вдыхание газа вызывает невосприимчивость к боли и состояние опьянения. О своем открытии он сообщил в 1800 году, однако в то время он не думал о возможности использования этого свойства в медицине, хотя и был некоторое время учеником хирурга.

Начинает зубной врач

Итак, газ был открыт. Это был удивительный газ, вызвавший не только потерю чувствительности и быстро проходящее состояние опьянения, но и всеобщее веселье очевидцев поведения лиц, «опьяненных газом», выделывавших замысловатые па и бормотавших забавный вздор. Название «веселящий газ» было выбрано правильно, и бродячие фокусники, балаганные артисты и странствующие проповедники превосходно использовали его в своих выступлениях на ярмарках и собраниях. На одно из таких представлений с «веселящим газом» попал и зубной врач Горасий Уэлз. Он сразу же вспомнил о своей профессии и о криках пациентов, которым удаляют зубы. У него самого в тот момент болели зубы, и поэтому он попросил человека, демонстрировавшего «фокус», позволить на следующий день надышаться газом перед тем, как другой дантист будет удалять ему больной зуб.

Это произошло в 1844 году в североамериканском городке Хартфорд, много лет спустя после открытия Дэви. Человека, демонстрировавшего действие «веселящего газа», звали Колтон. Это был бродячий философ-проповедник, завлекавший публику на свои выступления с помощью эффектов «веселящего газа». Дантиста, удалявшего зуб Уэлзу, звали Джон Риггс. Это было историческое событие, положившее начало применению наркоза.

Уэлз совершенно не почувствовал боли при удалении зуба, что привело его в восторг. «Начинается эпоха расцвета зубоврачебного дела! — воскликнул он. — Я не почувствовал удаления зуба!» Он не догадывался, что это было нечто большее, нежели просто начало новой эры в зубоврачебном деле, ибо думал лишь о своей профессии, о своих пациентах. Но Уэлзу не суждена была удача. Естественно, он захотел сразу же показать наркоз под «веселящим газом» всем врачам, и великий хирург доктор Уоррен из Бостона позволил ему произвести демонстрацию опыта в своей клинике перед врачами и студентами. Однако опыт не удался. Во время удаления зуба пациент закричал, после чего все, кроме пациента, начали смеяться, а Уэлз покинул зал. Несмотря на это, он продолжал опыты, однако они не давали утешительных результатов. В конце концов Уэлз покончил жизнь самоубийством.

Слава первооткрывания наркоза выпала, однако, не ему, а Мортону и Джексону, которые в 1846 году впервые применили эфир для наркоза, в результате чего «веселящий газ» на время утратил свое значение. Лишь позднее, а именно — в 1863 году, тот же Колтон вместе с доктором Смитом в Нью-Гевене, в штате Коннектикут, снова стал применять «веселящий газ», откуда метод распространился но всей Америке, а вскоре проник и в Европу.

Распространению этого метода в Европе особенно энергично способствовали французские и английские врачи, применявшие наркоз под «веселящим газом» не только для удаления зубов, но и при крупных хирургических операциях, например резекции грудной железы. Английский врач Уилкинсон подверг себя наркозу «веселящим газом», чтобы изучить ощущения человека, о чем писал в 1868 году в солидном медицинском журнале «Ланцет»:

«После нескольких глубоких затяжек газом я почувствовал, как по рукам и ногам словно забегали мурашки. Одновременно появилось ощущение тяжести в голове и горле, а лицо словно распухло или покрылось какой-то завесой. Это чувство все больше усиливалось, пока ощущение тяжести в голове не стало настолько неприятным, как будто шею мне сдавливал слишком узкий воротник, от которого хотелось избавиться. Как только наступило это состояние, я неожиданно потерял сознание, продолжая, однако, чувствовать ноги и руки, которыми мог, как мне казалось, пользоваться. Я свободно двигал ими и даже топал, чтобы показать, что владею ногами. Эти движения я сознавал, хотя способность ощущать другие части тела была утрачена. Я не почувствовал, когда меня потянули за ухо. С моими руками и ногами ничего не делали, поэтому мне трудно судить о степени утраты чувствительности. Когда действие наркоза кончилось, ко мне постепенно стала возвращаться способность ощущений, вначале в конечностях и в последнюю очередь в области таза. В общем действие газа мне показалось скорее приятным, нежели неприятным».

Сообщение Уилкинсона было первым отчетом врача об ощущениях, которыми сопровождается наркоз «веселящим газом». Между тем применение этого наркоза вскоре сократилось, что было вызвано неблагоприятными отзывами хирургов, неудовлетворительной техникой и другими причинами. Правда, в то же время появилось несколько печатных работ, в которых выражалось полное удовлетворение этим методом. Лишь после мировой войны вновь возрос интерес к наркозу под «веселящим газом». Теперь его оценили и применяли не только многие видные дантисты, но в некоторых случаях и хирурги. Значение наркоза под «веселящим газом» упало лишь после открытия двух других великих средств наркоза — эфира и хлороформа. Однако прежде чем они были рекомендованы для всеобщего применения, врачи проверили действие этих средств в опытах на себе.

Опыты на себе с эфиром и хлороформом

Первоначальное знакомство врачей с эфиром относится к тому времени, когда впервые стали интенсивно заниматься проблемами газов и паров. Великий английский естествоиспытатель Майкл Фарадей, которому многим обязана наука об электричестве, занимался и газами, превращением их в жидкое состояние, и другими проблемами физики и химии. Он открыл, в частности, что вдыхание паров серного эфира приводит к состоянию, аналогичному с усыплением, вызываемым закисью азота. В 1818 году он опубликовал даже работу на эту тему. Студенты, занимавшиеся в химических лабораториях, сделали из этого открытия развлечение, вдыхая время от времени пары серного эфира, после чего покатывались со смеху, когда кто-нибудь, чрезмерно надышавшись, качался как пьяный и городил несусветную чушь, которую забывал, как только приходил в себя.

Среди зрителей неудачной демонстрации опыта бедного Уэлза был и доктор Мортон. О Вильяме Мортоне известно, что он родился в 1819 году в Чарлтоне в штате Массачусетс, в семье фермера-лавочника. У фермера было тщеславное желание сделать из сына доктора. Он с удовольствием наблюдал, как мальчик играл в аптекаря или врача, изготовлял пилюли. Однажды он чуть было не погубил свою маленькую сестренку, влив ей сонной в горло какого-то зелья собственного изготовления. Позже он отправился в город, стал изучать профессию зубного техника, познакомился с Уэлзом. Но он не помышлял об обычной практике дантиста, а занялся экспериментами и поисками нового, чем можно было бы завлечь пациентов. Ему удалось-таки изобрести нечто новое: оригинальный тип протеза со вставными зубами. Это обещало хороший бизнес; на газетное объявление к нему толпами повалили клиенты. Они вскоре, однако, уходили, ибо новые протезы можно было носить лишь после удаления всех корней и остатков сломанных зубов, а на эти болезненные процедуры мало кто решался. Люди предпочитали отказаться от новой красивой челюсти, что привело к распаду союза Уэлза и Мортона.

Уэлзу было свойственно быстро пасовать перед трудностями. Мортон был иной человек. Вначале, правда, и он не помышлял о быстром продолжении начатого. Он хотел жениться, но родители невесты возражали. Кто он, собственно, был? Он отказался от практики дантиста и взялся за изучение медицины, чтобы стать врачом и, наконец, жениться. Своим учителем он избрал доктора Чарльза Т. Джексона из Бостона, который был не только видным врачом, но и блестящим химиком. Он был на 14 лет старше Мортона и стремился передать своему ученику все, что ему казалось ценным. Он поведал все, что знал об эфире, в частности о том, какую большую пользу приносит кусочек ваты, смоченный в эфире, если положить его на зуб, который хотят пломбировать. Он рассказал ему также о забавах студентов с эфиром, о том, как они потешаются, когда кто-нибудь из друзей «хмелеет» от эфира.

Так Мортон познакомился с эфиром. Он не довольствовался тем, что ему рассказали. Он пошел в комнату, где стояли полки с книгами и бутылками, и взял себе склянку с эфиром. Он хотел испробовать, на что способна эта летучая жидкость. Видимо, он был не очень мужественным, так как прошло немало времени, прежде чем он, наконец, решился вылить немного эфира на носовой платок и вдохнуть его пары. Доза была, видимо, ничтожно малой, ибо, кроме головной боли, он ничего не испытал, никаких желаемых и ужасных ощущений так и не наблюдалось. И тем не менее это был его первый опыт на себе для проверки действия эфира.

Мортон продолжал учиться и даже очень прилежно, а в свободное время занимался техникой зубопротезирования, вновь сделал ряд ценных изобретений, открыл фабрику по производству искусственных зубов, что приносило ему, как позже подсчитали, около 20 тысяч долларов в год.

Не был забыт и эфир, Мортон производил опыты на своих собаках, чтобы проверить, действительно ли эфир так же хорош, как закись азота, или лучше. Однако собак было не так-то легко усыпить. Они только становились беспокойными и начинали кусаться, а как-то одна из них вырвалась и опрокинула бутылку с эфиром. Вытирая пол, Мортон вдруг решил еще раз испробовать на себе действие паров эфира и поднес к носу тряпку, пропитанную эфиром. Некоторое время спустя мать нашла его спящим среди осколков бутылки — эфир сделал свое дело. Это был второй опыт Мортона на себе, удавшийся значительно лучше первого. Тогда он оборудовал простейшее приспособление для наркоза, состоящее из непромокаемого мешка. В него наливали эфир, а затем совали голову подопытной собаки, которую хотели усыпить. Опыт вновь удался. Собака быстро заснула таким крепким сном, что Мортон мог бы ампутировать ей ногу. Итак, все ладилось, но Мортон, естественно, был еще недоволен. Такая аппаратура ведь не годилась для зубоврачебной практики.

Он продолжал опыты, старательно храня свою тайну, и когда Джексон рассказывал об эфире, Мортон делал вид, как будто никогда раньше не слышал этого слова. Он основательно выспросил своего учителя и узнал при этом много ценного. В частности, он узнал, что для опытов следует брать лишь совершенно чистый эфир и что лучше вместо эфирного мешка использовать бутылку с трубкой, через которую и вдыхать пары эфира. Джексон был знающим человеком, врачом и химиком одновременно, и это пригодилось Мортону.

Едва выслушав учителя, Мортон тотчас же ринулся в свою лабораторию, спеша использовать советы на практике и опасаясь, как бы Джексон его не опередил. Он забежал в лавку, закупил все необходимое, а все услышанное придало ему мужества предпринять то, что он упустил два года назад: серьезный опыт на себе. Позже он рассказывал:

«Я приобрел эфир фирмы Барнетта, взял бутылку с трубкой, заперся в комнате, уселся в операционное кресло и начал вдыхать пары. Эфир оказался настолько крепким, что я чуть было не задохнулся, однако желаемый эффект не наступил. Тогда я намочил носовой платок и поднес его к носу. Я взглянул на часы и вскоре потерял сознание. Очнувшись, я почувствовал себя словно в сказочном мире. Все части тела будто онемели. Я отрекся бы от мира, если бы кто пришел в эту минуту и разбудил меня. В следующий момент я верил, что, видимо, умру в этом состоянии, а мир встретит известие об этой моей глупости лишь с ироническим сочувствием. Наконец я почувствовал легкое щекотанье в фаланге третьего пальца, после чего попытался дотронуться до него большим пальцем, но не смог. При второй попытке мне удалось это сделать, но палец казался совершенно онемевшим. Мало-помалу я смог поднять руку и ущипнуть ногу, причем убедился, что почти не чувствую этого. Попытавшись подняться со стула, я вновь упал на него. Лишь постепенно я опять обрел контроль над частями тела, а с ним и полное сознание. Я тотчас же взглянул на часы и обнаружил, что в течение семи-восьми минут был лишен восприимчивости».

После этого он бросился в свой рабочий кабинет с криком: «Я нашел, я нашел!»

Да, ему действительно повезло, и 16 октября 1846 года в бостонской больнице был оперирован первый пациент под эфирным наркозом. Это было историческое событие. Главный врач госпиталя доктор Уоррен, тот самый, который однажды предоставил Уэлзу возможность продемонстрировать действие закиси азота, пригласил Мортона дать наркоз своему пациенту, молодому мужчине, которому предстояла операция крупной врожденной опухоли на горле. Наркоз удался: пациент совершенно не почувствовал этой весьма тяжелой операции.

Несмотря на успех, Мортон продолжал держать в тайне свое открытие, что было вполне в его натуре. Он хотел застраховать себя от конкурентов, и поэтому коллеги очень сердились на него. Это была справедливая реакция, ибо нельзя патентовать большие достижения медицины, которые должны идти на пользу всем людям. Мортон, однако, запатентовал свой эфир как «летеон», предварительно договорившись с Джексоном, заявившим о своих претензиях, что тот получит 10 процентов выручки.

Все это было, однако, не столь важно. Главное в том, что Мортон помог «открыть» эфир, совершив удачный опыт на себе. Здесь нет необходимости говорить, как Мортон боролся за практическое претворение своих притязаний, как повсюду рассылал своих агентов для сбора денег за пользование летеоном патентованным средством анестезии. (Термин придумал Холмс, ставший позже преемником Уоррена.) Совершенно очевидно, что вскоре вновь всплыло имя Джексона, давшего решающий совет, и поэтому историки медицины, оценивая роль обоих открывателей, склонны отдавать предпочтение Джексону.

Что же навело Джексона на мысль заняться эфиром, а затем сообщить все, что знал об этом, Мортону? Случайность и удачный опыт на себе.

Джексон, как известно, много занимался химическими опытами. Однажды, надышавшись хлором больше чем следует, он стал искать в своих учебниках средство, которое можно было бы применить как противоядие. Учебники рекомендовали в таких случаях попеременное вдыхание аммиака и эфира.

Он так и сделал. Однако на следующее утро горло все еще продолжало болеть. Поэтому он устроился поудобнее в откидном кресле, сильно смочил носовой платок в эфире и стал вдыхать его пары. Он сразу же заметил, что перестал ощущать боль. «Постепенно, — говорил он позже, — я пришел к убеждению, что открыл способ, как на некоторое время делать чувствительные нервы невосприимчивыми к боли». Джексон верил в себя и в открытие. Но у него не было пациентов, на которых он мог бы доказать ценность своего открытия, и поэтому при первом удобном случае поделился им с Мортоном. Так началось их сотрудничество, их вражда, а заодно и открытие эфирного наркоза, а это было главное для человечества.

Спор о приоритете разрешила история. Много лет спустя видный деятель медицинской науки сэр Уильям Ослер писал по этому поводу: «До 16 октября 1846 года хирургия не знала обезболивания. И вот в течение нескольких месяцев это открытие стало достоянием всего мира, и безраздельная честь внедрения анестезии должна быть признана за Уильямом Томасом Грином Мортоном, продемонстрировавшим 16 октября 1846 года в главном госпитале в Массачусетсе простоту и надежность эфирной анестезии». Такова оценка Ослера. Истина, как известно, такая вещь, о которой редко узнают, и поэтому спор о приоритете так и остался нерешенным. Мортон или Джексон — ныне не так уж важно. Им обоим поставлены памятники, которые оба заслужили.

После того как эфир зарекомендовал себя могучим конкурентом «веселящего газа», у него самого появился грозный соперник — хлороформ. Осенью 1831 года Юстусу Либиху из хлорной извести и спирта удалось получить прозрачную жидкость со сладковатым запахом. Это был хлороформ. Вряд ли можно предполагать, что Либих догадывался о значении, какое эта новая жидкость приобретет впоследствии для медицины. Да и другие химики не обратили, видимо, особого внимания на сообщение об открытии нового химического препарата.

Одновременно с Либихом это новое вещество было открыто и парижским аптекарем Эженом Субереном. Так что и в этом случае вопрос о приоритете не ясен. Название «хлороформ» было дано химиком Жаном Батистом Дюма после того, как ему удалось установить правильную химическую формулу нового вещества. Заслуга внедрения хлороформа в хирургическую практику для наркоза принадлежит знаменитому в свое время гинекологу Джеймсу Юнгу Симпсону, с 1839 года состоящему профессором акушерства при Эдинбургском университете.

Узнав о болеутоляющем действии эфира, Симпсон, несмотря на ожесточенные нападки со стороны церкви, применил его в акушерской практике[13]. Действие эфира, однако, не вполне удовлетворило его, и поэтому он продолжал поиски более эффективных родообезболивающих средств, пока не напал на хлороформ. Известен день, когда он обнаружил наркотизирующее действие паров хлороформа: 4 ноября 1847 года. В этот день, проверяя усыпляющее действие различных средств, он и его ассистенты слегка надышались хлороформа. Некоторые сидели, другие стояли вокруг, непринужденно беседуя. Вдруг изумленный Симпсон обнаружил, что он и один из его помощников оказались на полу, а вся семья Симпсона и персонал дома либо застыли от неожиданности, либо бросились выяснять, в чем дело. Они не знали, что произошло, и поэтому все были ужасно перепуганы. Один Симпсон сразу понял, что он, наконец, открыл средство, которое может помочь при родах.

После этого Симпсон предпринял еще ряд опытов на себе для проверки действия хлороформа, прежде чем решился применить его на практике. Симпсон сразу понял благодатный характер своего открытия и поэтому немедленно сообщил о нем врачебному обществу Эдинбурга, которое спустя несколько дней опубликовало в своем журнале отчет об открытии Симпсона. Первое сообщение о применении хлороформа для наркоза появилось 15 ноября 1847 года. Опыты с ним продолжались еще некоторое время.

От листа коки к кокаину

Не всякий опыт экспериментатора на себе, даже если он предвещает нечто великое, неизбежно и тотчас же приводит к почти готовому открытию. Примером тому могут служить опыты Фрейда с кокаином. Зигмунд Фрейд, венский невропатолог и основоположник психоанализа, рассказывает в автобиографии, как прошел мимо грандиозного открытия, хотя и держал его в руках. Речь идет о практическом использовании чудодейственного свойства кокаина делать слизистую оболочку невосприимчивой, что имеет огромное значение для медицины.

Понятно, почему Фрейд имел дело с кокаином. Таинственные вещества, встречающиеся главным образом в растениях и называющиеся алкалоидами, неизбежно должны возбуждать любознательность и фантазию ученого. Среди этих объектов были и листья коки. О них писали еще несколько веков назад завоеватели Америки, конквистадоры и грабители Южной Америки, а затем и естествоиспытатели, бывавшие там и видевшие, как туземцы, пожевав листья коки, избавлялись тем самым от чувства усталости, несмотря на тяжелую работу, которую им приходилось делать. Эти сообщения, встречавшиеся в отчетах о путешествиях, естественно, должны были вызвать интерес европейских врачей. Спрашивалось, что в этих сообщениях, которые к тому же не отличались единообразием, можно считать правдой? Так, в 1836 году немецкий врач и естествоиспытатель Эдуард Фридрих Пёппиг писал, сколь разрушительно сказывается длительное употребление листьев коки на физическом и духовном здоровье перуанцев. Швейцарец Иоганн Якоб фон Чуди, побывавший в Перу, полагал, однако, что вредно лишь чрезмерное употребление коки.

Первый серьезный опыт поставлен в 1859 году врачом и писателем Паоло Мантегацца, книги которого по разным разделам физиологии и особенно физиологии наркотиков длительное время пользовались большой популярностью. Одну из своих книг, отмеченную премией и называвшуюся «Гигиенические и медицинские достоинства коки», Мантегацца посвятил описанию этого растения. Мантегацца сам провел несколько лет в Южной Америке, и книги вышеназванных авторов были ему, естественно, известны. В описаниях употребления коки и ее действия на человеческий организм Мантегацца исходил из своего собственного опыта. Он начал с того, что пожевал приблизительно чайную ложечку листьев коки, а именно — одну драхму (немногим более трех граммов). Началось обильное слюноотделение, и появился горьковатый привкус во рту. Ощущение в желудке было приятным, «как после легкой и с аппетитом съеденной пищи».

В последующие дни Мантегацца продолжал свои опыты, неизменно сохраняя прежнюю дозу. Появились жжение во рту и сильная жажда. Порой начинался кожный зуд, но его нельзя было назвать неприятным. Тогда он видоизменил опыты. Он уже не жевал листья, а обмывал кипятком и пил настой, причем первоначальная доза листьев составляла три драхмы, или десять граммов. После этой процедуры он обычно испытывал полулихорадочное состояние, хотя температура тела фактически не поднималась, шум в ушах, сердцебиение, учащенный почти вдвое пульс и прежде всего некоторые психические явления, которые, видимо, означали начальную фазу отравления. Он чувствовал себя как-то свободнее, испытывал прилив сил и энергии. Его умственный горизонт как бы расширялся. Он испытывал прямо-таки непреодолимое стремление выполнять какие-нибудь физические упражнения, двигаться, совершать поступки, на которые он раньше, как ему казалось, не был способен. С удивительной ловкостью, граничащей с акробатическим искусством, он прыгал с пола на узкую доску письменного стола, почти сплошь заставленного хрупкими предметами, посудой и пробирками, не задев ни одной из них. Однако это состояние повышенной жизнедеятельности вскоре прошло, сменившись прострацией и чувством абсолютного довольства и внутреннего покоя.

Во время смены этих состояний он неизменно и полностью сохранял ясность сознания. Правда, когда он засыпал, его сны отличались необычным разнообразием и фантастичностью. Совершенно очевидно, что это следовало приписать действию кокаина, содержащегося в настое из листьев коки.

Американский врач Самуэль Перси, подвизавшийся в Нью-Йорке в качестве фармаколога, также описывал свои опыты с употреблением настоя из листьев коки.

Важнее всего было, однако, открытие в 1859–1860 годах возбуждающего вещества, содержащегося в листьях коки, которое отныне поступило в распоряжение химиков и врачей в чистом виде. Это произошло в лаборатории великого химика Вёлера в Гёттингене. Над разгадкой секрета листьев коки работал ученик Вёлера Ниман, которому и удалось открыть основное действующее начало, получившее название кокаина. Этим работам он посвятил и свою диссертацию на тему «О новом органическом основании, содержавшемся в листьях коки». Ниман вскоре умер, так и не завершив начатых работ. Это удалось сделать Вильгельму Лоссену, сумевшему получить кокаин в чистом виде. Другие химики, в том числе Рихард Вильштеттер, продолжали работу по выделению побочных веществ, содержащихся в листьях коки.

Итак, чистый кокаин получен, и можно приступить к опытам.

Тогда-то и провел свои эксперименты Фрейд, который брал немного вещества на язык и таким образом установил, что он теряет при этом чувствительность. Фрейд написал об опытах с кокаином в одной из своих научных работ, но так и не сделал следующего маленького шага от научного наблюдения к практическому выводу, который привел бы в этом случае к крупнейшему открытию — открытию значения кокаина для медицины.

Этот шаг был сделан другом Фрейда, венским глазным врачом Карлом Коллером, которому Фрейд рассказал о своих опытах, в том числе об опытах на себе. Коллер проводил опыты на себе, смачивая слизистую оболочку рта, а также слизистую оболочку века и роговицу глаза раствором кокаина. Коллер обнаружил, что слизистая оболочка рта и роговица утрачивали свою чувствительность. Так окулистика обогатилась новым бесценным медикаментом, а кокаин вошел в медицинскую практику.

Если сейчас невозможно представить мир хирургии без наркоза, то столь же определенно можно утверждать, что вся медицина немыслима без кокаина. Начало было положено скромным опытом невропатолога Зигмунда Фрейда, более крупным опытом окулиста Карла Коллера и, конечно, теми поисками, которые предшествовали этим экспериментам. Следующий шаг, благодаря которому сфера применения кокаина расширилась, также был совершен после успешного опыта экспериментатора на себе. Его звали Карл Людвиг Шлейх. Интерес Шлейха к кокаину не был случаен. Здесь, видимо, сказалось влияние его отца, глазного врача. Природная живость ума помогла Шлейху впоследствии, когда он сам стал хирургом, открыть местную анестезию.

Это было в 1890 году. Шлейх, как всегда, оживленный и остроумный, сидел в кругу своих друзей. Говорили о разном, в том числе о новых препаратах и срезах мозга, достойных восхищения настоящего медика, о загадочных явлениях человеческого тела и странных свойствах нервов, окруженных загадочной субстанцией — нейроглией. В своих воспоминаниях о том лучезарном прошлом он пишет, как вдруг вскочил и воскликнул: «Нейроглия — так ведь это то же самое, что и глушитель рояльных струн, электросурдинка, регулятор регистров и торможений». Эти остроумные догадки означали: достаточно произвести инъекцию крови измененного состава или другой жидкости между «колокольчиками» кожных рецепторов, чтобы приглушить или обострить восприимчивость нервной системы.

Шлейх был очень импульсивным человеком. Высказав эту идею, он решил сразу же подкрепить ее экспериментом на себе. «Я сразу же бросился в институт и в течение получаса, в присутствии моего ассистента Давида Витковски, сделал себе несколько инъекций различных кровоподобных соляных растворов. Мне удалось установить, что вода является лучшим анестезирующим средством при условии предварительного возбуждения организма. Я открыл далее, что это возбуждение снимается, если добавить 0,05 процента поваренной соли и что по действию физиологический раствор поваренной соли можно сравнить с кровью. Это была основа. Вскоре произошло и решающее событие. Если добавить к 0,05-процентному раствору поваренной соли кокаин, то действенность всех анестезирующих средств, если они содержатся в соответствующем соляном растворе, возрастет в несколько тысяч раз. Тем самым была открыта новая местная анестезия. Там, где другие могли использовать для инъекции лишь один-единственный шприц Праваца[14] кокаина, ибо ядовитость обязывала к умеренности, я мог применить тысячу шприцев. Многие сотни опытов на себе позволили мне постепенно доказать, что обработанные таким образом ткани абсолютно нечувствительны к уколам, давлению, сжатию, скоблению и ожогам».

Этот поистине простой способ Шлейх испробовал затем в тысячах случаев при проведении всевозможных операций: ампутаций, удаления глаз — и все это без наркоза и совершенно безболезненно. Он был прав, когда говорил, что у него — простого врача, практикующего на Фридрихштрассе в Берлине, — не было бы столько пациентов, если бы он врачевал без анестезии.

Молва о новом методе росла, а с нею и поток пациентов. «Витковски, Хаупт, Иммельман, Кауте, Натансон, Дёниц, а также многие другие, не принадлежавшие к числу моих ассистентов, могут подтвердить, что я говорю правду. Ежедневно мы делали по 12 и более операций без боли. Несколько сот врачей из-за рубежа побывали в моей клинике на практике. До сих пор я не опубликовал никаких печатных работ на эту тему».

Только теперь он почувствовал себя вправе заявить об открытии своим коллегам. В апреле 1892 года состоялся хирургический конгресс, на котором он выступил с докладом. Он изложил свои мысли, рассказал о своей теории и практике, описал достигнутые успехи и заключил: «…имея это безвредное средство, я считаю более недопустимым из идейных, моральных и уголовно-правовых соображений применение опасного наркоза в тех случаях, когда достаточно употребления кокаина». По тону это живо напомнило выступление Земмельвейса, когда тот назвал убийцами всех акушеров, которые не признавали его метода дезинфекции рук. Понятно поэтому, что слова Шлейха вызвали ту же реакцию: все почувствовали себя оскорбленными, поднялась буря возмущения, в результате чего Шлейх вынужден был собрать свои записки и покинуть зал, не без давления со стороны председателя — знаменитого хирурга Барделебена.

На съезде было 800 хирургов, и лишь один-единственный, старый Литтауэр, подошел к Шлейху и сказал: «Мой молодой коллега, я не знаю, действительно ли вы сделали такое открытие, но если это так, все, что здесь сейчас произошло, самое неслыханное событие из всех, когда-либо происходивших в науке».

Поражение не испугало Шлейха. Он продолжал свои работы, утешаясь тем, что судьба других медицинских открытий была не лучшей. Он продолжал оперировать, ибо недостатка в пациентах не было, пока, наконец, не пришло признание. Число врачей, оперирующих по его методу, медленно возрастало, и хотя издатели вначале отказывались печатать написанную им брошюру о безболевых операциях, вскоре и здесь нашелся помощник — профессор-фармаколог Ланггард. Профессор присутствовал как-то на одной из операций Шлейха с местной анестезией, после чего взял у него рукопись и отнес к Шпрингеру, взявшемуся ее напечатать. На следующем хирургическом конгрессе у слушателей сложилось впечатление, что в свое время опозорился не Шлейх, а они. Опыт на себе в данном случае имел последствия, переоценить значение которых просто невозможно. Открытие трех великих средств наркоза — закиси азота, эфира, хлороформа, а также развитие местной анестезии, а следовательно, открытие кокаина и методов его применения, означали, по сути дела завершение борьбы за обезболивание операции. Все последующие достижения в этой области означали лишь улучшения и дополнения, выявляли средства, внутривенные инъекции которых приводили к кратковременной потере сознания и чувствительности. Все это требовало новых опытов, в том числе и опытов экспериментаторов на себе.