— От этих знатных господ покою нет и нашему брату тюремщику. Простых людей, слава богу, мы вешаем каждую пятницу, и никогда с ними никаких хлопот. Прочтут им приговор, священник причастит их на скорую руку, дадут бутылку вина, коли есть жена или ребятишки, коли отец или мать ещё живы, впустишь их на минуту, а чуть лишь слишком завоют или заболтаются, так и вон милости просим. На рассвете придёт за ними Жак, палач — и всё кончено. А вот посадили к нам графа Конрада, так я и жизни не рад.— Я у него на посылках. Принеси то-то, скажи то, кликни того-то. Начальство поминутно меня требует: всё ли у тебя исправно? да не ушёл ли он? да не зарезался бы он? да доволен ли он? Чорт побери знатных господ! А с тех пор, как судьи приговорили его к смерти — так тюрьма моя сделалась трактиром,— ей-богу, трактиром. И друзья, и родня, и знакомые — все лезут с ним прощаться — отпирай всякому, да смотри за всеми, да не смей никого обидеть — и хоть бы что-нибудь в руку перепало — да нет, всё народ благородный — свободен от всех податей. Право, ни на что не похоже! Слава богу, что утром отрубят ему голову — а уж эту ночь напляшешься… (Стучат.) Это кто стучится? (Идёт к двери и отворяет окошечко.) Что вам надобно?
Слуга (за дверью). Отворяй, графиня с дочерью!
Тюремщик. А где пропуск?
Слуга (бросает ему бумагу). На! скорее ж! поворачивайся!
Тюремщик. Сейчас! сейчас! экая каторга. (Отворяет двери. Входит графиня и дочь её; обе в чёрном платье. Тюремщик им низко кланяется.)
‹1830‑е годы›