Драматург

— Я все сделаю сама.

Мне пришлось спросить:

— Разве в баре никто не работает?

Она глубоко вздохнула:

— Был у нас парень, но он больше обслуживал себя, своего самого любимого клиента. Народу обычно не очень много, так что я сама справляюсь.

Я провел миссис Бейли к столику, усадил, поклонился и произнес:

— Что мадам предпочитает?

Ей это явно понравилось, и она ответила:

— Что-нибудь сладкое.

Я взглянул на пыльные, но недурно укомплектованные полки. Сказал:

— Могу я предложить вам бокал шерри?

Миссис Бейли покачала головой:

— Это питье для старух. А я на минутку не хочу быть старой.

И кто бросит в нее камень? Я спросил:

— Creme de menthe?

Она хлопнула в ладоши:

— Превосходно.

Я зашел за стойку и застыл как вкопанный: алкоголик перед расстрельным взводом. Все несущие смерть ребятки были там, прицелы наведены: «Джеймсон», «Падди», «Блэк Буш». За одно мгновение я мог налить себе двойную порцию — и с копыт долой. Я взглянул на миссис Бейли. Она не следила за мной. Из стопки газет на столе она выбрала «Голуэй Эдвенчюрер» и листала ее. Я налил ей большой бокал, себе взял шипучку и оставил двадцать евро в кассе. Сегодня никакой бесплатной выпивки. Вернулся к столику и сел напротив миссис Бейли, поднял стакан, и мы чокнулись. Я сказал:

— Slainte amach. [5]

— Leat fein. [6]

Она деликатно отпила и заметила:

— Прекрасная вещь.

Мы с удовольствием немного помолчали, чувствуя себя вполне комфортно, потом я поинтересовался:

— Что вас беспокоит, миссис Бейли?

Она сложила руки на коленях и призналась:

— Они пытаются меня выжить. Эти строители, кредиторы, вся шайка-лейка. Я тону и боюсь, что все же придется «Бейли» продать.

Еще одно заведение в Голуэе, тонущее под наступлением прогресса. Все приличное, красивое, и да… старое должно быть уничтожено. Миссис Бейли спросила:

— Вы знаете, что они собираются срубить деревья на Эйр-сквер?

— Что?

— Говорят, они их заменят.

Она издала странный звук, будто ее душили, и добавила:

— Я этого не понимаю. Вы рубите здоровые деревья и заменяете их другими?

Старая женщина на мгновение потеряла дар речи, потом взорвалась:

— Это кощунство!

Я уловил запах creme de menthe. Разумеется, напиток сладкий, но в основе его крепкий алкоголь. У меня возникло непреодолимое желание перепрыгнуть через стойку, подставить рот под дуло и сосать до судного дня. Я вздрогнул, а миссис Бейли положила свою руку поверх моей руки, легко так, и проговорила:

— Замерзли, a mhic?

A mhic! По-ирландски это значило «сынок». В мои юные годы это слово приходилось слышать постоянно. В Кладе пожилые люди всё еще употребляют его. В нем есть симпатия и нежность, иногда звучит выговор, но злость — никогда. Я улыбнулся:

— Видно, дождь пойдет.

Миссис Бейли оглянулась. Уж не знаю, каких призраков она видела. У меня была своя собственная команда. Она сказала:

— Разумеется, они снесут дом, построят на его месте какое-нибудь чудище, но Бог милостив, я к тому времени уже упокоюсь. Вы ведь знаете, мистер Тейлор, можно пережить свое время, и это очень печально.

Я подумал о Синге, его «Дейдре — дочери печалей». Почему-то я постоянно вспоминал эту пьесу, тот отрывок из нее, который я отметил красным и выучил наизусть. В пьесе Дейдре причитает, согнувшись и раскачиваясь. Она говорит с умершими людьми напрямую, вспоминая те радости, которые она пережила вместе с ними при их жизни, и впадая в отчаяние, потому что их у нее больше нет. Это трогало меня так, как я и не ожидал. Странное ощущение, нелепое по существу, что драматург говорит со мной… возможно, пытаясь меня чему-то научить.

Вот этот отрывок:

Я невольно начинал ценить Синга. Его язык задевал первобытные струны моих предков в моей душе, доставал до самого центра того, что делало меня ирландцем. Хотя, возможно, все потому, что я слишком давно не напивался. Вслух я сказал:

— Это так прискорбно за неимением жалости.

Миссис Бейли вскинула брови:

— Разве это не прекрасная мысль? Печальная, но истинная.

Пузырьки в моем стакане с водой умирали. Я произнес:

— Это Синг.

Она кивнула:

— Когда его пьесу ставили в аббатстве, случился большой скандал.

— Вы знакомы с Сингом?

— Я знакома со скандалами.

В дверь просунула голову Джанет, горничная:

— Миссис Бейли, вас к телефону.

— Я вернусь через минуту. Мне приятно побыть с вами.

Она с трудом поднялась со стула под хруст костей. Я полистал «Голуэй Эдвенчюрер» и начал читать статью о предстоящем литературном фестивале. Перевернул страницу, не сосредоточивая внимание на фотографиях, и даже не сразу заметил, что Джанет заглядывает мне через плечо, пока она не воскликнула:

— Вот ваш друг!

Я почти подскочил:

— Что?

Она наклонилась, показала пальцем на снимок и объяснила:

— Вот этот, я его встретила у вашей комнаты, он нес большой пластиковый пакет. Очень обходительный мужчина.

Я посмотрел на фотографию грузного человека, обладавшего примечательной внешностью и густой гривой седых волос, который вручал студенту премию. Внизу стояла подпись: «Профессор О'Ши с английского факультета университета передает приз за лучший очерк своему студенту, Корнору Смиту».

О'Ши… эта фамилия мне что-то напоминала. Сначала я пристал к Джанет:

— Расскажите мне… о моем друге. Ничего не упускайте.

Горничная заметно забеспокоилась, сморщила свое и без того до невозможности морщинистое лицо:

— Я что-то сделала не так?

— Нет, нет, он хотел устроить мне сюрприз.

Вот это уж точно.

Джанет нахмурилась и наконец сообщила:

— Это было некоторое время назад. Я убиралась на верхнем этаже, хотела помыть урны и увидела его у вашей двери. Он спросил, ваша ли это комната, сказал, что вы старые друзья, что он немного подождет — может быть, вы вернетесь. Он так почтительно разговаривал, сразу можно было догадаться, что он человек ученый, и одеколон у него великолепный.

Я мог себе его представить.

— А пакет… вы видели, что в нем?

Глаза горничной прояснились.

— Вот тут я удивилась. Мне показалось, что в пакете цветок или растение. Он держал его, прижав к груди, как будто пытался спрятать. Это были цветы?

— Да, вроде того.

Создавалось впечатление, что миссис Бейли в ближайшее время не вернется, так что я взял ее стакан и протянул Джанет:

— Ваше здоровье.

— Ой, не знаю, стоит ли. У меня голова будет кружиться.

Я одарил ее своей лучшей улыбкой, фальшивой насквозь, и сказал:

— Это неплохо, если покружится.

В ту ночь я долго ворочался, пытаясь вспомнить. Затем сел: в тот раз, когда я был в магазине Чарли Бирна, Винни представил меня профессору, специалисту по Сингу. Этот профессор и был изображен на фотографии.

Я позвонил Винни в книжный магазин Чарли Бирна. Он спросил:

— Как продвигается изучение Синга?

— Прекрасно. Слушай, ты помнишь профессора О'Ши?

— Разумеется. Я тебя с ним здесь познакомил, он эксперт по Сингу. Тебе стоит пойти к нему и поговорить, если хочешь по-настоящему разобраться.

— Именно это я и собираюсь сделать. Винни поколебался, потом попросил:

— Постарайся проявить как можно больше такта, Джек.

— Что?

— Его жена умерла несколько лет назад, детей не было. Я думаю, он страдает от одиночества.

— Я знаю, что это такое.

— Мы получили новые книги: Даниель Бакмен, К.Т. Маккаффри, Джон Старли, Деклан Бёрк и много другого.

— Отложи для меня.

— А как же!

— За мной пинта.

— За тобой целый эшелон пинт.

Клик.

В телефонной книге нашелся адрес профессора:

Старый Голуэй, возможно, старые деньги.

Я собирался это выяснить в ближайшее время.

Рано утром я послушал новости. Жестокие бои на окраине Багдада. Американцы захватили аэропорт и переименовали его в «Багдад Интернешнл».

Какое значение имеет название?

Я позвонил в университет и спросил, могу ли я поговорить с профессором, может быть, договориться о встрече. Оказалось, что это сложно, поскольку у него плотное расписание — лекции, семинары, встречи. Он освободится где-то около половины пятого. Я повесил трубку.

У меня впереди был целый свободный день.

Я надел черные джинсы, черную футболку и свою всепогодную полицейскую шинель. По карманам разложил отвертки, фотографии убитых девушек и книгу Синга «Дейдре — дочь печалей». Стоял замечательный весенний денек, так что мне пришлось снять шинель, пока я шел по Доменик-стрит. Я явно стал меньше хромать. Я вспомнил Тима Коффи, который сказал, что дети будут дразнить меня Джонни-хромоножкой. Выходило, что он ошибся.

Креснт-стрит выглядела впечатляюще: старые дома с большими садами. По большей части здесь жили врачи и консультанты. Я не сразу нашел номер двадцать девять. Большой темный дом со следами запустения, окруженный густым кустарником, так что с соседями не поболтаешь. По фасаду дома вьется плющ, который не мешало бы подстричь. Это не была развалина, но лучшие деньки постройки явно остались в прошлом. Я открыл калитку и смело зашагал по дорожке. На одном из соседних домов я еще раньше заметил объявление: «Соседи наблюдают».

Самая лакомая приманка для жуликов. Если они тебя не предупреждают, вот тогда стоит беспокоиться.

Ладно.

С помощью отвертки я справился со старым замком за считаные секунды. Как ни крути, а я становился заправским взломщиком. В гараже обнаружилась куча хлама — заржавевшая косилка, грабли, лопаты. Инструменты выглядели так, будто валялись без употребления уже несколько лет. На полке лежал моток толстой веревки. Я взял его, размотал и положил на место. Прошелся по дому. По сравнению с домом Теда Бакли, предводителя Пикинеров, здесь были полный хаос и запустение. Несмотря на запах плесени, разрушения и толстый слой пыли всюду, я не мог не восхититься домом. В нем сохранилась атмосфера великолепия плюс высокие потолки, изысканный дизайн и дорогие ковры. Я могу отличить хороший ковер, потому что, когда живешь на линолеуме и дешевых половиках, невольно обретаешь стремление к лучшему. В кухне стояли черная дубовая мебель и прекрасный кухонный стол, напоминающий колоду для разделки мяса. Раковина доверху наполнена чашками, кружками и тарелками. Никакого современного оборудования — ни посудомоечной машины, ни микроволновой печи, даже тостера не было. Возможно, профессор накалывает хлеб на вилку и держит над огнем. Но в такую картинку человек с фотографии в «Эдвенчюрере» не вписывался. Пол давно пора было подмести. Я все же обнаружил кофеварку, в которой варят настоящий кофе из зерен.

Я нашел комнату, которую принял за кабинет О'Ши, где густо пахло трубочным табаком. Мне пришлось открыть окно — от запаха кружилась голова. Хотя нет, я всего лишь приоткрыл его — вдруг хозяин вернется раньше времени? Тяжелые шторы на окнах были наполовину задернуты, так что я их раздвинул полностью, чтобы стало светлее.

И ахнул.

По всем стенам до потолка — книги. От них тоже пахло — нектаром старых изданий. Имелась даже передвижная лестница, столь обожаемая настоящими библиофилами. Четыре полки были отведены Сингу, причем, судя по всему, это были первые издания. Хотя явно много раз читаные-перечитаные, книги находились в хорошем состоянии, к ним трепетно относились. На столе стоял компьютер, древний «Макинтош». Я повернул голову и заметил фотографии в тяжелых серебряных рамках. Покойная жена на двух фотографиях и молодой человек, которого я узнал. Закружилась голова, пришлось взять себя в руки. Я знал его. Ниалл О'Ши, который дурачился около дома моего детства. Мой отец еще сломал ему челюсть. Тот самый Ниалл О'Ши, который забрался на кран в порту и уплыл вдаль.

Господи.

Я сел за письменный стол профессора и принялся поочередно открывать ящики. В одном ящике увидел лист бумаги с текстом из пьесы «Дейдре — дочь печалей», который я запомнил и который начинался словами: «Это вы трое не увидите, как придет старость и наступит смерть…»

Мать твою.

Открыл нижний ящик и нашел зеленую папку, на которой крупными черными буквами было начертано:

В мозгах у меня все перемешалось. Я расследую дело, шаг за шагом, по-настоящему занимаюсь дельной работой, а чувствую себя мерзко. В папке я нашел три фотографии. Двух девушек я сразу узнал:

На обороте этих фотографий тем же резким почерком написано:

Девушку, запечатленную на третьей фотографии, я не знал. Я с мрачным предчувствием перевернул фото и прочитал:

Я уже почти все понял. Она была следующей, кто не увидит, как придет старость и наступит смерть.

Я встал и принялся ходить по комнате. Открыл бар. Там стояли бутылки с виски четырех сортов. Уф!

Я быстро закрыл дверцу. На столе я разглядел подставку для трубок с несколькими вересковыми трубками и в центре подставки — duidin [7]. Многие годы такими трубками пользовались крестьяне на острове Эрен, их обожали туристы. Duidin начали делать на потребу американцам. Поговаривали, что эти небольшие трубки легко приспособить для курения травки: чашечка подходящая. Эта же была старая, глиняная, на ней мелкими буквами было написано:

Возможно ли это?

Я прошел в кухню и потратил полчаса на приготовление кофе: смолол зерна, сварил кофе по всем правилам. Редкий запах может сравниться с ароматом настоящего кофе. Он почти успокоил меня. Я никогда не пью кофе сладким, но сейчас поискал сахар. Я ощущал слабость и нуждался в подпитке. Обнаружил керамические кружки от Дона Кнокса, сделанные вручную. Вот только все грязные, так что я тщательно вымыл одну. Налил кофе и положил в чашку несколько ложек сахара. Молоко искать не стал. Предпочитаю кофе черным. Выпил его, сладкий и обжигающий, и сразу же воспрянул духом. Стал не столько энергичнее, сколько сосредоточеннее. Налил себе еще полкружки и пошел в гараж. Потягивая ароматный напиток, внимательно осмотрел крышу. Через весь гараж протянулась прочная балка. Я поставил кружку, взял веревку и с третьей попытки перебросил ее через балку.

Затем я придвинул стул и стал завязывать петлю.

Вернувшись в кабинет, я закрыл окно и задернул тяжелые шторы. Затем уселся в кресло профессора и приготовился ждать. Уже смеркалось, когда я услышал, как открывается дверь. Затем — свистящее, тяжелое дыхание и стук поставленного на пол кейса. О'Ши вошел в кабинет и включил свет. Первой реакцией был шок, но он быстро взял себя в руки, понимающе улыбнулся:

— Полагаю, Джек Тейлор.

Профессор был крупным мужчиной, носил шерстяной костюм, за который когда-то дорого заплатил и который теперь выглядел сильно поношенным. Посеревшая рубашка, съехавший набок галстук, спутанные седые волосы, на плечах россыпь перхоти. О'Ши слегка напоминал английского актера Брайана Кокса, который первым сыграл Ганнибала Лектора в неудачном фильме «Охотник за людьми». Сдержанная сила, грубоватое лицо, кожа в пятнах и налитые кровью глаза. Но глаза были живыми, свидетельствовали о высоком интеллекте. В руке профессор держал пакет, на котором с одной стороны было написано «Маскэмбриджс». Наверное, из магазина при университете. Как я уже говорил, старый Голуэй.

Он поставил пакет и сказал:

— Я собираюсь выпить, составите мне компанию?… Или вы еще придерживаетесь своего шаткого трезвого образа жизни?

Я смотрел на О'Ши, и он заметил:

— Принимаю это за отрицательный ответ.

Он направился к бару, достал оттуда тяжелый хрустальный графин, плеснул в стакан добрую порцию «Гленливера» и посмотрел напиток на свет. Изрек:

— Go n-eiri an bothar leat. [8]

Залпом выпил, налил еще, и тут я подал голос:

— Попридержите лошадей, профессор, я хочу, чтобы вы четко соображали.

Он коротко рассмеялся:

— Чего уж тут соображать! Вы новости слышали?

Я положил фотографии девушек на стол:

— Вы решили избавить их от всего этого?

О'Ши довольно кивнул:

— Мир хотел испортить моих студентов, невинных существ, но опоздал. Я знал про этого торговца наркотиками, этого подонка Стюарта, так что понятно, почему я выбрал его сестру. А вторая девушка курила травку. Вы ведь об этом не знали, верно?

Он сел в кресло напротив, свободно так, расслабленно, как будто объяснял что-то не слишком умному студенту. Я высказал свою догадку:

— Вы решили втянуть в это дело меня из-за вашего брата… Неужели вы считаете, что тот удар моего отца привел его к самоубийству через столько лет?

Профессор потянулся к одной из своих трубок, старой вересковой, и начал набивать чашечку табаком из кожаного кисета, который достал из кармана.

— Клан! Дает самый приятный запах. Как же вы все упрощаете. Да, моему брату было стыдно, что ваш отец с ним так обошелся. Привело ли это к самоубийству? Возможно. Вы ведь знаете, что некоторые душевные травмы никогда не забываются. Но это вынудило меня заинтересоваться вашей семьей. Я следил за вашей сомнительной карьерой с… как бы это сказать… с любопытством. Я узнал, что вы посещаете в тюрьме этого мерзавца, торговца наркотиками, от старшего инспектора Кленси. Полицейские в Маунтджойе были возмущены этим до глубины души.

Я встал и подошел к окну. Его взгляд был слишком напряженным, слишком пронзительным. Я сказал:

— Что бы вы ни говорили, но вы убили двух девушек.

О'Ши немного повысил голос, но я сразу понял, каким хорошим лектором он был.

— Сберег, — возразил он. — Я их сберег.

Я повернулся, взял duidin. Профессор встревожился и закричал:

— Осторожнее, идиот, ей цены нет.

Я разломил трубку пополам и бросил обломки на пол. Спросил:

— А это ваше выпендривание со мной — венок, карточка на мессу?

Он смотрел на обломки, в глазах стояли слезы. Сказал:

— Ошибка в суждении, временная потеря концентрации, фривольность, которая вовсе мне не свойственна. Я слишком подналег на «Гленливер». Извините, но мне казалось, что вы достойный соперник.

Я так заорал, что О'Ши вздрогнул.

— Соперник? Ты, больной ублюдок, это не игра!

Он протянул руку к стакану, отпил глоток, затем раскурил трубку, немного успокоился и спросил:

— Что вы знаете о моей жене?

— Что?

— Ах, Джек, из вас вышел бы плохой студент. Ведь самое главное — подготовка, исследование.

Комнату наполнил аромат табака, резкий, сладковатый, почти липкий. Я заметил:

— Я же нашел вас.

— Touche. У моей жены был неоперабельный рак, она страдала от дикой боли, затем, после нескольких лет мучений, она упала, споткнувшись о книги, которые я оставил на верхней ступеньке…

Я перебил его:

— Книги Синга?

Он отмахнулся и продолжил:

— Она лежала там спокойно, свернувшись колечком внизу лестницы, моя любимая Дейдре.

Профессор снова удивил меня, и я невольно поинтересовался:

— Ее так звали?

— Разумеется.

Я запретил себе испытывать сочувствие, подошел к столу, взял третью фотографию и показал ему:

— Где вы ее взяли?

Он снисходительно улыбнулся с таким видом, будто разговаривал с полным тупицей:

— Я же профессор, я взял фото из документов в колледже. Неужели вы думаете, что у меня нет доступа к ним?

О'Ши улыбнулся так, будто получил благословение.

Я шлепнул фотографией о стол:

— Вы всерьез думаете, что я допущу, чтобы это произошло?

Его трубка погасла, и он постучал чашечкой о глиняную пепельницу с едва различимой надписью:

Профессор вздохнул:

— Частью моего плана было возбудить чей-нибудь интерес, и я крайне рад, что судьба избрала вас. Я надеялся, что вы в конечном итоге оцените Синга. Это немногим дается.

Я сел лицом к нему:

— Простите. Смерть двух девушек мешает моему восприятию литературы. И знаете, что? Ваш Синг — порядочное дерьмо.

О'Ши с гневом поднялся и закричал:

— Вы самое настоящее быдло! Синг поздно развил свои способности, а ведь он умер, когда ему еще тридцати восьми не исполнилось. Всего шесть коротких лет настоящего творчества, и он оставил несколько книг, которым нет равных!

Я вложил в свой голос столько презрения, сколько смог, и проговорил:

— А вы создали два трупа, две горюющие семьи и планируете убить третью жертву?

Он не ответил, перестал обращать на меня внимание. Я сказал:

— Я сдам вас полиции, приятель.

Профессор вскинул голову, на лице его заиграла ехидная улыбка.

— Это вряд ли. Старший инспектор Кленси и другие влиятельные люди камня на камне не оставят от ваших теорий.

Я быстро поднял руку и ладонью ударил его по лицу:

— Вы не внимательны, профессор. Я хочу рассказать вам о Пикинерах.

Пощечина изумила его, он воззрился на меня и пробормотал:

— Городская паранойя, если вы имеете в виду так называемых линчевателей.

Я заговорил медленно, рассказал ему о Пэте Янге, кастрации и добавил:

— Они пригласили меня присоединиться к ним. Только вообразите. Вот я и принесу ваше досье и сведения о вашей деятельности к ним. Вы послужите моей первой рекомендацией.

Кровь отхлынула от лица О'Ши. Я продолжил:

— Ну да, я полагаю, они могут использовать этот стол. Наверное, придется всунуть вам кляп в рот, перед тем как обрезать вам яйца острием пики. Должен вам сказать, довольно грязное мероприятие. Не могу даже гарантировать, что пика достаточно острая. И знаете что, я попрошу их положить под ваше тело книгу Синга. Милый жест, вы не находите? Почти литературный.

Я сунул папку под мышку, прошел мимо него, остановился у дверей и заметил:

— Но у вас есть выбор, достаточно заглянуть в гараж. Несколько мелодраматично, признаю, но ведь, черт побери, вы же у нас драматург.

На похороны профессора собралась вся литературная Ирландия. Все усталые критики, не признававшие О'Ши годами, восхваляли две книги о драме, которые он написал. О том, что эти два тома давным-давно не издавались, никто не упомянул. Газеты напечатали вежливые некрологи, одна даже намекнула, что смерть профессора была трагическим несчастным случаем. Между строк можно было прочитать о трагических смертях его жены и брата, но слово «самоубийство» упомянуто не было.

Я сидел в пабе «У Нестора» перед чашкой остывшего кофе и читал всю эту чушь. Джефф менял бочку, и мы все еще никак не могли преодолеть то, что случилось между нами. Часовой смотрел по телевизору новости, передавали о принимающей все больший масштаб битве за Багдад. «Манчестер Юнайтед» обыграл «Ливерпуль» с перевесом в четыре мяча. «Лидс», несмотря на все внутриклубные передряги, забил шесть голов «Болтону». Фергюсон высказал предположение, что, скорее всего, «Манчестер Юнайтед» будет играть с мадридским «Реалом».

Погода была дивной — наверное, наступило наше лето, хотя май был еще впереди. Позвонила Маргарет и сказала, что мы прекратим встречаться, пока я не определю, что для меня главное. Я сказал:

— Хорошо.

Вошла Кэти и спросила:

— Джек, ты не посидишь с Сереной Мей часок?

— Конечно.

Я поднялся наверх, малышка мне обрадовалась и тепло меня обняла. Она показалась мне более энергичной, чем обычно, бегала на четвереньках по комнате, весело курлыкала. Я умирал от усталости, но все же почитал ей, хотя и не слишком выразительно. Открыв окно, чтобы в комнате стало прохладнее, я взглянул вниз на Фостер-стрит, заполненную прохожими. Вернулся к столу и сказал Серене:

— Лапочка, завтра куплю тебе новые книги. Что ты об этом думаешь?

Она подняла вверх большие пальцы рук. Когда я впервые показал ей этот жест, она заинтересовалась. Теперь он стал обычным в нашем общении.

Я думал о профессоре и понимал, что сам стал Пикинером. Акт возмездия, который пробил брешь в нашей дружбе с Джеффом, был равнозначен тому, что сделал я. Я еще не связывался со Стюартом и подумал, не съездить ли мне в Маунтджой. Не знаю, надолго ли я погрузился в эти мысли, возможно всего на несколько минут, когда услышал слабый вскрик и вопли ужаса, доносящиеся с улицы.

Я повернулся. Окно было широко распахнуто. Серены Мей в комнате не было.

Я не знаю, как называется эта пивная. Что-то новое, со всякими техническими прибамбасами. Я сижу за угловым столиком, справа от меня полный бокал «Джеймсона», так сказать, доплюнуть можно. Он стоит в тени нетронутой пинты «Гиннеса», вытянувшейся по стойке смирно. Я был в пабе «У Гаравана»… когда это было, вчера? И когда я оттуда вышел, группа школьников играла на улице. Один из них крикнул: «Эй, Джонни-хромоножка!» Я оглянулся и… готов поклясться, один из них был точной копией Ниалла О'Ши, того самого, который спрыгнул с крана. Не знаю, сколько я просидел в пабе, но я слышал, как один посетитель рассказывал о печальном маленьком белом гробике, и я понял, что мне пора оттуда убраться.

Накануне я купил три пачки сигарет «Мейджер» в «Голландии». Мэри попыталась заговорить со мной, но я не смог понять смысла ее слов. В магазинчике около канала я купил сверкающую новую зажигалку. Мне она нравится, у нее сбоку — крест Голуэя. Я разложил все это слева от выпивки. Мне хотелось, чтобы стол выглядел аккуратно и все было на своем месте. Симметрично — так, кажется, говорят?

Если я когда-нибудь вернусь в гостиницу «Бейли», то, возможно, посмотрю, как пишется это слово.