Другая жизнь

Глава 5

Шепард Армстронг Накер

Номер счета в «Мерил Линч» 934-23F917

1 января 2005 – 31 января 2005

Стоимость портфеля ценных бумаг: $697 352,41

После работы Шепу пришлось сделать крюк и забрать Верил, которая позвонила несколькими днями ранее и сказала, что собирается приехать в Элмсфорд и «зависнуть», надеясь получить приглашение на ужин. С одной стороны, момент был не самым подходящим – сейчас все могло стать опасным, с другой – весьма удачным. Зак собирался остаться на ночь у друга, и Шеп мог потренироваться сообщать неприятную новость на Берил. Они решили рассказать обо всем детям завтра, и ему предстояло еще раз все проанализировать. Единственное, чего он не знал: стоит ли говорить о прогнозах на будущее, поскольку с Глинис они это не обсуждали?

«Сделать крюк» было не совсем точное выражение, поскольку ему предстояло забрать сестру из Челси, а это означало тащиться из Бруклина в Манхэттен в самый час пик. Ей никогда в голову не приходило, что можно доехать на метро.

В обратной ситуации Берил, разумеется, никогда бы не предложила его подвезти, да Шеп и не рассчитывал. Он давно смирился со своей участью всегда давать, как и его сестра привыкла получать, словом, у них были разные миссии. А Джексон всегда ругал друга за то, что он постоянно помогает людям, а сам никогда ни о чем не попросил никого на свете. Общению с сестрой он бы предпочел работу в две смены. В связи с этим желание Берил выкроить время в ее плотном графике, чтобы уделить внимание скучному и нудному брату, означало лишь то, что ей что-то от него нужно. Нечто большее, чем ужин.

Мезотелиома могла стать для его сестры причиной крушения всех надежд, похожее чувство горечи он испытывал, когда вспоминал о Пембе. Он не солгал Джексону. Действительно, старался не думать об этом. Он сосредоточился лишь на одном, и это забирало все его душевные силы. Раковая опухоль Глинис мгновенно переключила его внимание с Последующей жизни на себя, так Зак погружается в компьютерный мир, сосредоточившись лишь на происходящем на экране. Шеп чувствовал себя потерянным из-за того, что пришлось отказаться от Пембы, сломленным и даже, пожалуй, впервые в жизни по-настоящему разозленным. Однако он не намерен сворачивать с выбранного пути. Он сделает все от него зависящее, чтобы создать комфортные условия для Глинис и помочь ей преодолеть трудности. Он все сделает, чтобы спасти ей жизнь.

Накануне визита Берил, предыдущим вечером, он до трех часов ночи готовил пласты для лазаньи и промывал зелень для салата. Он никогда не готовил и не любил это, но сейчас его желания не имели никакого значения. Он сверился с рецептами. В них было прописано все до мельчайших подробностей, которым просто нужно было следовать, что он и делал с предельной точностью.

На данный момент все, что касается выбранного пути, было многократно обдумано и взвешено – он прочитал дюжины страниц с рекомендациями, как лучше подготовить Глинис к операции. Добравшись до Бруклинского моста, Шеп позволил себе немного отвлечься и подумать о Джексоне и его бредовой идее с книгой. Даже сам Джексон не верил, что когда-то ее напишет. Он принадлежал к тому типу людей, которые умеют красноречиво рассуждать, но при виде клавиатуры сразу пасуют. Шепа всегда поражали люди, болтающие без умолку, при этом оживленно жестикулируя, но после всех этих «бла-бла-бла» не умеющие заставить себя написать ни строчки, даже если это представляется жизненно важным. Их уверенность и осведомленность исчезают без следа, словарный запас сокращается до двух слов «кот» и «есть», и они не могут описать даже, как пройти утром к почтовому ящику. Таков был Джексон. Сегодня днем он потому так и загорелся идеей написать заголовок на пачке чистых листов, поскольку заголовки – это единственное, что ему удавалось. БОЛВАНЫ: Как Кучка Обманщиков и Глупцов Превратила Америку в Страну, Где Мы Не Можем Ни Жить, Ни Зарабатывать, Тогда Как Эта Страна Всегда Считалась Отличным Местом. Хм, возможно, заголовки действительно удачные.

Что же касается теорий друга, которые казались не вполне продуманными и взвешенными, Шеп не был уверен, что тот и сам в них полностью верит. (Сложно отнести эти лозунги к программе политической партии, а Джексон был политической партией, хоть и не имел избирателей.) Все сводилось приблизительно к следующему. Американцы делились на тех, кто играет по правилам, и тех, кто играет этими правилами (или попросту их игнорирует). Джексон говорил, что одна «половина» пьет кровь другой, но намекал, что пропорции находятся совсем не в таком соотношении; часть нахлебников равняется не половине, а трети или даже четверти от всего населения. За годы Джексон придумал этим двум классам множество прозвищ, в которых неизменно присутствовала аллитерация, как в названиях некоторых детских книг: Простаки и Паразиты. Лохи и Ловкачи. Недотепы и Нахлебники. Батраки и Бездельники. Ишаки и Шакалы. Лакеи и Лодыри. Последние года три или четыре он использовал выражение Слюнтяи и Сатрапы; вероятно, оно нравилось ему больше прежних.

По словам Джексона, Сатрапы составляли большинство прежде всего в правительстве и среди тех, кто жил за счет правительства: снабженцы, «советники», «мозговой центр» и лоббисты. Особое презрение он испытывал к юристам и бухгалтерам, которые любили при каждом удобном случае давать понять, что они на твоей стороне, эта каста зажравшихся паразитов принимает очередной закон, думая не о стране, а об увеличении собственной прибыли, их непомерные аппетиты ведут к росту налогов. К Сатрапам также относились живущие на пособие. Разумеется, Джексон утверждал, что они наносят меньше всех вреда, как и преступники. Марафонцы, по неосторожности растянувшие мышцы и ставшие нетрудоспособными. Банкиры, которые ничего не производили, чье стремление делать деньги из денег породило лженауку, дурманящую не одно поколение. В их число не входили только скромные дельцы, которые не нажили огромных состояний – что волноваться, если он украл лишь пятьдесят центов с каждого доллара? (Джексон с возмущением отвергал тот факт, что вырос на антикоммунистической пропаганде. Если вы половину всей жизни работаете на правительство, значит, страна коммунистическая.) Богатые наследники, к которым относился Погачник. Нелегальные эмигранты, которые были «недокументированными» и оставались таковыми навсегда, если это им выгодно; они были похожи на Слюнтяев, ставших членами политических партий, получение документа сделалось для них высшей целью.

Преступники, естественно, также причислялись к Сатрапам. Джексон презирал влиятельных Сатрапов, скрывающих свою алчность под маской добродетели, нравственности и самопожертвования (выражение «слуги народа» сводило его с ума), простые жулики вызывали у него чувство восхищения. Джексон утверждал, что самое разумное для молодого поколения работать на самого себя, без всяких там налогов. Он с почтением относился к тем, кто не ведет двойную бухгалтерию и не связан с черным рынком. Он питал слабость к фильмам про мафию и смотрел сагу «Крестный отец» пять раз. Преступники были для Джексона олицетворением боевого духа Америки.

Что же касается Слюнтяев, тут Джекс с радостью признавал свое пожизненное членство. Он причислил к этой группе всех лохов, которым пришлось покориться судьбе, поскольку на другое не хватало мужества или изобретательности. У Слюнтяев не было ни находчивости, ни гибкости ума, считающихся национальными чертами характера. Никогда не бунтовавшие в детстве, Слюнтяи казались немного заторможенными и в зрелом возрасте, фигурально выражаясь, накрывали на стол и покорно выносили мусор. Может, они и могли себе позволить выругаться в присутствии отца, но никогда не позволяли материться. Даже по пятибалльной шкале моральных суждений (Шеп понятия не имел, где Джексон ее откопал, но подробно растолковал им все о ней, когда они вчетвером собрались вместе, как делали каждое лето), Слюнтяи прочно засели в самом низу. Основной мотивацией для них была не сила, а страх. Они обливались потом при одной мысли об уплате налогов, подсчитывали суммы на мятых квитанциях на 3,49 и 2,67, нервничали, когда калькулятор при повторном подсчете не выдавал тот же самый результат с точностью до цента – даже не задумываясь о том, что получатель их жалких отчислений даже не обратит внимания на 349 миллионов долларов, исчезнувших где-то в Главном бюджетно-контрольном управлении, или, не задумываясь, выбросит 267 миллиардов долларов на бесполезную военную операцию в какой-нибудь пустыне или суперсовременный шаттл, что странным образом не вызывало у Слюнтяев подозрений, что их обманули, или на худой конец горькой усмешки. Они всегда вовремя оплачивали страховку на машину; в них неожиданно врезается несущийся на красный свет гватемалец, естественно, без страховки, и они, будучи не в состоянии позволить себе полную страховку, вынуждены были опять платить. Они никогда не начинали ремонт или перестройку дома без соответствующего разрешения, прежде всего обманчиво полагая, что он им действительно принадлежит. Эти неудачники шли по жизни, даже не задумываясь, что могут в одночасье потерять все, что досталось им тяжким трудом, короче говоря, они просто глупцы.

Но Джексон настаивал, что так быть не должно. Украдкой, осторожно, Слюнтяи стали пытаться захватить систему, которая наверняка огорчила бы отцов-основателей, никогда не желавших породить монстра. Не то чтобы они хотели создать демократию, как альтернативную религию или разрушительное оружие, предлагаемое на экспорт, продать которое за границу, кстати, стоит немалых денег. Томас Джефферсон и его команда предполагали построить государство, в котором человек чувствовал бы себя свободным и мог жить так, как захочет, пока не причиняет никому вреда, – короче говоря, «тепленькое местечко».

С точки зрения Джексона, существующее правительство представляет собой некоммерческую организацию, о влиянии которой магнат средней руки может только мечтать: монополия, имеющая возможность требовать все, что считает нужным, не возлагая при этом на себя никаких ответных обязательств. Бизнес, не дающий права выбора миллионам клиентов покупать или нет тот мифический продукт, – это еще хуже, чем быть запертым в маленькой комнате с пакетом просроченной еды. Поскольку все политики были по определению «при кормушке», никто из них не имел никакого желания сдерживать влияние и растущую мощь этой удивительной корпорации, да им это было и не под силу. Поэтому на протяжении десятилетий «ЮСА инкорпорейтед» занималась исключительно экспансией. Джексон предрекал, что в самом ближайшем будущем Слюнтяи поумнеют и заявят о себе. Когда все население работает только на содержание правительства, страну не может не лихорадить. Он объяснял, что подобное происходило и в Европе. Когда соотношение Сатрапов к Слюнтяям станет сто к нулю, им уже не из кого будет пить кровь, и они вымрут естественной смертью или уничтожат друг друга.

Шепу не хотелось думать, что он ничего не получает от правительства. Дороги. Мосты. Светофоры и парки. Все это Джексон обозначил одним словом «тротуары». Муниципальные власти создали необходимую для нормальной жизни инфраструктуру, но это был лишь малюсенький кусочек от всего пирога, такой тоненький, что почти незаметен на тарелке. Как любил повторять Джексон, если бы все граждане внесли одинаковую первоначальную сумму в банк, они бы с легкостью покрыли все расходы на коммунальные нужды – об этом и говорил в свое время Джордж Вашингтон.

Пока Шеп забавлялся, наблюдая, как обществу предлагают новые необходимые вещи – тест на наркотики и допинг, контроль над пробками в воздухе, – он признал, что ощутить личную выгоду от исправной уплаты налогов на удивление трудно. Также стоило признать огромное количество отделов и инстанций, контролирующих его жизнь, но это нельзя назвать порядком. Любой порядок хорош, даже грубо навязанный, он лучше хаоса.

Если бы он и смог признать карикатурную классификацию Джексона, все же причислил бы себя скорее к Сатрапам, нежели к Слюнтяям. Человеком, от которого зависят другие, настоящим мужчиной в его понимании этого слова. Он признавал существующее негласное правило – сегодня ты заботишься о людях, завтра они о тебе – и выполнил свой долг, от которого даже не думал отказываться. Он до конца своих дней останется для всех источником, а не сточной канавой, поскольку на него можно положиться, он вполне уверен в себе и способен оставаться в форме. Крупное, прочно стоящее на земле создание шутя справится с маленьким. Победит и самодовольство, и мошенничество, и подлость. Не возникнет проблем и с возмущением неблагодарного должника. Удивляло только, что Джексон, всегда высмеивающий именно таких людей, надежных, мощных, восхищался Шепом Накером, обладавшим всеми этими качествами.

Непонятным оставалось и то, что его лучший друг тратит столько сил на пропаганду идеи, которая выявляет его слабость, малодушие и трусость. Было очень мудро со стороны Шепа продать «Нак» с оговоркой, что руководящий персонал будет получать шестизначную зарплату, и потребовать письменное заверение Погачника, поэтому Джексон зарабатывал достаточно денег, хотя и постоянно жаловался на высокие налоги, что заставляло Шепа задуматься, сделал ли он доброе дело. Что с ним не так, почему он постоянно чувствует, будто что-то упустил в жизни, что-то недополучил?

Удивительно, но Берил уже стояла у окна в фойе, и ему не пришлось кружить по Шестой и Седьмой авеню, дожидаясь, когда она спустится. Она устроилась на переднем сиденье, закутанная в какие-то накидки и шарфы, позвякивая при этом украшениями из камней и перьев, которые так ненавидела Глинис. Ее наряд навевал мысли о магазине распродаж, но он был готов поклясться, что она заплатила бешеные деньги, чтобы ее внешний вид имел налет богемной небрежности – платье Берил было типичным для поколения, ностальгирующего по шестидесятым. Ее старший брат и сам почти скучал по той эпохе, но сталкивался в жизни с такими последствиями эры хиппи, которые начисто отбивали желание тосковать по ушедшим временам. Именно эти люди сейчас и пополнили ряды Слюнтяев. Вечно ищущие, где занять деньги, или попросту украсть, неустанно болтающие всякую антикапиталистическую ерунду, они свалились тяжким грузом на плечи родителей. Шепу было жаль парней, погибших во Вьетнаме. Выжившие превратились в старые развалины.

Берил чмокнула его в щеку и воскликнула: «Шепардо!» – детское прозвище в стиле неоренессанса всколыхнуло в нем пеструю гамму чувств.

– Господи, надеюсь, никто не увидит меня в этой колымаге. Ты должен помнить, я снимала акцию группы активистов движения по борьбе с глобальным потеплением, когда они били такие машины.

Если Берил так волновали выбросы углеводорода в атмосферу, она должна была бы воспользоваться метро.

– Это «мини-купер», – мягко сказал он. – Вполне новый.

Она небрежно спросила, как дела. Шеп был рад, что сестра не обратила внимания, что он не ответил.

– Над чем сейчас работаешь? – поинтересовался он.

Разумнее всего сейчас было поговорить о Берил. Состояние дел в «Умельце Рэнди» ее никогда не интересовало; она считала, что там вообще ничего не происходит. Это была тяжелая работа, предубеждение к которой она унаследовала от их отца.

– Фильм о парах, которые решили не иметь детей. В центре внимания люди лет сорока пяти, практически упустившие последний шанс. О том, довольны ли они своей жизнью, не считают ли, что пожертвовали чем-то очень важным, отказавшись иметь семью. Очень любопытно.

Шеп попытался сделать заинтересованное лицо, что на этот раз далось ему с невероятным трудом.

– Большинство из них сожалеет?

– Большинство нет. Они совершенно счастливы!

Она стала рассказывать подробности, и Шеп заметил, что со стороны ее речь кажется бессвязной. Как документалист, по крайней мере, в таком качестве она была известна, если вообще была известна, она сняла фильм, в котором пела хвалебную оду Берлину, в Нью-Хэмпшире произносили Бер-лан, на провинциальный манер выходцев из Европы, в чем, по его мнению, скрывалось определенное очарование, и говорила о немецких эмигрантах времен Первой мировой войны. Она использовала интервью с представителями общины, население которой неуклонно уменьшалось. В ее работе было рассказано многое о жизни Новой Англии, и она в целом напоминала фильм Майкла Мура. Шепу понравилось. Он искренне порадовался за Берил, когда ее часовая работа была заявлена для показа на кинофестивале в Нью-Йорке. Потом сестра сделала короткий документальный фильм о людях, лишенных обоняния, и более серьезный о выпускниках университетов, бравших кредит на получение высшего образования.

Выбранная ею тематика только казалась случайной, на самом деле тогдашний друг Берил был членом как раз той группы, которая крушила машины, а сама Берил поддерживала их акции лишь по той причине, что не могла позволить себе купить автомобиль. Берил было немного за сорок, и у нее не было детей. Как и Шеп, Берил выросла в Нью-Хэмпшире, в городе Берлине. Сестра от рождения была не способна воспринимать запахи – имела полное представление о предмете – и до сих пор не выплатила кредит на образование. Личную причастность сестры к тематике работ подтвердила ее прошлогодняя картина о тех, кто снимает документальные фильмы, в работе присутствовал легкий налет грусти и было задействовано множество друзей.

Решительность, напористость, взбалмошность, свойственная ей в юности, с годами превратилась в жесткость и постоянно угнетенное состояние духа. Она «покажет им», кто бы они ни были. Производить фильмы на весьма скудные средства казалось в ее случае скорее не привычкой, а вызовом. Будучи недостаточно юной, чтобы к ней относились как к молодому дарованию, Берил все еще не смогла утвердиться в жизни настолько, чтобы ее воспринимали так, как ей того хотелось. Ах да, обоняние появилось у Берил еще в раннем детстве. За фильм она получила множество денежных премий от художественного совета. Однако фестиваль прошел много лет назад. Технический прогресс, позволяющий ей работать с портативной камерой и держаться в рамках бюджета, доказал, что любой желающий может сделать то же самое, это привело к растущей конкуренции. Ограниченность в средствах в ее возрасте делала ее все больше похожей не на талантливую женщину, посвятившую жизнь творчеству, а на неудачницу.

– Ты больше не думал о спонсорстве фильма о людях, бросивших погоню за деньгами? – спросила она, когда они надолго встали в пробке на Вест-Сайд-хайвей. – Я думала назвать его как-нибудь «Вера в Последующую жизнь».

Шеп уже пожалел, что поделился с ней столь личными для него выражениями.

– Нет.

– Ты будешь смеяться, но такие фантазии встречаются достаточно часто.

– Спасибо.

– Я просто хотела сказать, ты будешь не одинок. Что-то типа клуба. Хотя, честно говоря, я с трудом нашла тех, кто реализовал свою мечту. Всего два случая, но и эти люди вскоре вернулись. Одна пара уезжала в Южную Африку, и женщина там едва не умерла; еще один мужчина продал все, что имел, и уехал на греческий остров, где ему было скучно, тоскливо и языка он не знал. В обоих случаях никто не продержался больше года.

Шеп старался не вникать во все перипетии, которые уже разрушили большую часть ее жизни, и решил переключить разговор на семью. Слава богу, он ничего не говорил Берил об отъезде в Пембу.

– Разумеется, ты могла поговорить только с теми, кто вернулся, – заметил он. – Люди, нашедшие свое счастье, сейчас далеко отсюда.

Сейчас для него это были пустые рассуждения, но все же, стоя в громадной пробке, он желал, чтобы хоть для кого-то Последующая жизнь стала реальностью.

– Эй, ты сделал новый фонтан? – спросила она.

Куда более безопасная тема. В отличие от его семьи Берил считала его фонтаны очаровательными.

Когда они свернули на Крессент-Драйв, Шеп понял, какую ошибку он чуть не совершил в разговоре с сестрой, хотя, возможно, так было бы и лучше. Он неожиданно понял, что имела в виду Глинис, когда сказала, что не хочет, чтобы ей было хорошо. По непонятной причине Шеп хотел, чтобы Берил было как можно сложнее.

Жена и сестра сдержанно поздоровались в кухне. Отсутствие театральной жестикуляции и вздохов позволяло Глинис сделать вывод, что Шеп ничего не сказал сестре в машине о ее болезни; обмен взглядами подтвердил ее правоту. У них была общая тайна, и это только их дело, когда и кого посвящать в нее. А пока неприятный вечер продолжался – неприятный для Берил, – Шеп понял, что полезного вынесла для себя Глинис из множества исследований и анализов. Ожидание делало ее сильнее. Нечто похожее на хождение по дому с заряженным пистолетом в руке.

Глинис возилась с фольгой на лазанье. Шеп посетовал, что должен заниматься едой. Берил была слишком рассеяна, чтобы заметить, что обычно ужином занималась ее невестка. Она, похоже, также не заметила, с какой заботой Шеп помог Глинис занять место за столом и сам принес ей выпить. За последние две недели Глинис не сделала ни глотка вина, и он очень надеялся, что это поднимет ей настроение. Берил даже не подумала принести с собой бутылочку. Впрочем, она никогда этого не делала.

Пока они ждали, когда будет готово горячее, Берил осушила бокал и принялась поглощать оливки и бросать косточки прямо на стеклянную поверхность стола, не обращая внимания на специальную мисочку, стоящую рядом со Свадебным фонтаном. Она нервничала, отчего Шепу стало вдруг легче.

– Итак, Глинис, – начала она, – что сделала новенького? С удовольствием посмотрю. – Этот разговор был начат не просто с целью заполнить паузу – Берил была готова поклясться, что невестка несколько месяцев не заходила в мастерскую. Глинис и Берил ненавидели друг друга.

В любом другом случае Глинис немедленно бы встала в боевую стойку, но на сегодняшний вечер у нее были другие планы, поэтому вела она себя сдержанно, но щурилась по-кошачьи хитро и лукаво.

– Ничего с тех пор, как ты спрашивала об этом в прошлый раз, – сказала она. – Нет вдохновения.

– Так дерьмово?

– По-разному. Без дерьма не обходится.

– Все еще делаешь формы для шоколадной фабрики?

– Вообще-то я недавно уволилась. Но если тебя интересует, остались ли у нас коробки бракованных сладостей, то да. Они немного помялись, но еще свежие, можешь взять сколько захочешь.

– Я совсем не об этом… – Она клонила именно к этому. – Но если ты настаиваешь, то конечно. С удовольствием.

Глинис скучала по своей работе больше, чем он ожидал. Шеп поставил коробки рядом с дверью, чтобы они напоминали ей, насколько незначительна ее потеря.

Он налил сестре еще вина. Размышления о тайных планах на сегодняшний вечер доставляли садистское удовольствие, но может так случиться, что они вообще не коснутся этой темы.

– Да, знаете, на прошлой неделе я ездила на автобусе к отцу, – сказала Берил, которая предпочитала наведываться в Нью-Хэмпшир только с братом на машине. – Я немного за него переживаю. Не думаю, что он сможет и дальше жить один.

– До этого он прекрасно справлялся. И с головой у него все в порядке.

– Ему почти восемьдесят! Ночами он, как правило, спит в кресле в гостиной, чтобы не тащиться наверх по лестнице. Питается исключительно сэндвичами с сыром. Его бывшие прихожане помогают и приносят продукты, но они такие же дряхлые, как и он. И еще мне кажется, что ему очень одиноко.

Шеп, который раза в три чаще бывал в Берлине, великолепно знал о кресле, но желание отца ночевать в гостиной было вызвано скорее ленью, чем трудностями с передвижением. Отец засыпал с детективом в руках – слава богу, не с Библией – и очень любил сэндвичи с сыром, поджаренным на гриле. Однако Шепу было приятно беспокойство сестры.

– Что ты надумала?

– Надо бы поместить его в один из этих домов для стариков.

У его сестры все же очень смешная манера говорить.

– Ты же знаешь, они не попадают под программу льготного медицинского страхования для пожилых людей.

– Почему?

– Какое это имеет значение – почему? – вскипела Глинис. Берил считала, если выяснить, почему так происходит, то можно все изменить.

– Их услуги не относятся к медицинской помощи, – терпеливо объяснил Шеп. – Я уже выяснял. Проживание в таких местах стоит от семидесяти пяти до ста тысяч в год. У отца нет накоплений, поскольку он всегда раздавал деньги нуждающимся, а пенсия ничтожно мала.

– Шепардо! Я говорю о том, что наш отец нуждается в уходе, а ты опять о деньгах.

– Потому что твое предложение требует больших затрат.

– Больших затрат от нас, если говорить точнее, – сказала Глинис. Тот факт, что Шеп «одолжил» сестре десятки тысяч долларов, выводил его жену из себя, а маленькая зарплата сделала ее еще более щепетильной в этих вопросах. – Или ты решила внести свою лепту? Ведь он и твой отец тоже.

Берил подняла руки и воскликнула:

– Какое жестокосердие! Полагаете, что в тот день, когда я выиграла в лотерею, вы просто забыли купить газеты? Я уже потратила все деньги, полученные на последний фильм о бездетных, и заканчиваю его на собственные средства – на то, что от них осталось. Я вовсе не бесчувственная дрянь. Просто нахожусь в стесненных обстоятельствах.

Бедность – вещь неприятная, но сейчас Шеп завидовал сестре, поскольку из-за безденежья она лишалась множества проблем. Отсутствие достатка позволяло Берил о многом не беспокоиться, начиная с реставрации Уильямсбергского моста, заканчивая уходом за отцом. Берил была «неплатежеспособна», но это не избавляло ее от ответственности в других вопросах, Шепу казалось, что в данный момент ему необходимо встать на сторону жены.

– Если ты решила поместить отца в дом престарелых, то тебе и счета оплачивать.

– Разве не ты продал «Нака на все руки» за миллион долларов? Господи, Шеп!

Он поклялся себе, что в будущем будет нем как рыба.

– Мой карман не бездонный. Мне есть на что тратить деньги. Если мы поступим так, как ты предлагаешь, то загоним себя в кабалу на ближайшие пять – десять лет при условии, что здоровье отца не ухудшится.

Взгляд Берил потух; она определенно надеялась получить еще одну дотацию от брата.

– А что, если отец переедет сюда? Ведь комната Амелии пустует.

– Нет, – резко ответил Шеп, ругая себя за то, что не сообщил новость о болезни Глинис в машине. Это избавило бы его от столь неприятного разговора. – Не сейчас.

– А почему не к тебе? – спросила Глинис. – У тебя роскошные апартаменты на Манхэттене. Кроме того, если ты не можешь содействовать материально…

– Верно, – подхватил ее игру Шеп. – Я бы мог тебе помогать.

Разумеется, Берил никогда не поступится личными интересами ради исполнения дочернего долга, но Шеп решил, что если ему и не удалось загнать сестру в угол, то уж понервничать ей точно пришлось.

– Этот фокус у вас не пройдет, извините, – отрезала Берил. – Но это только одна из тем, которую я хотела сегодня обсудить.

Шеп интуитивно предчувствовал, о чем она хотела поговорить. Они перебрались на кухню, где уже подгорала лазанья.

Уже много лет Берил жила в огромной квартире с высокими потолками и прочими атрибутами апартаментов на Западной Девятнадцатой улице и платила за нее сущие гроши. Проживание в громадной квартире с тремя спальнями сказалось на продолжительности ее романов. Она всегда могла отправить партнера в ссылку в другую спальню, что воспринималось благосклонно, поскольку даже кладовка в ее хоромах была больше всей квартиры, которую эти мужчины могли себе позволить. Шеп не считал нужным высказывать свое мнение, что кавалеров привлекает в сестре только жилплощадь, возможно, они и любили Берил, но прежде всего любили ее квартиру.

Она жила в одном из зданий, которое входило в программу «контроля аренды» для домов, построенных после Второй мировой войны. Владельцы домов были одержимы мыслью выселить жильцов любой ценой и после ремонта сдавать квартиры по «рыночным ценам», ради исполнения задуманного они даже готовы были поджечь здание.

– Если арендатор умер, – сообщила Берил, с царственным видом принимаясь за салат, – ну, хоть тело еще не успело остыть – уф, вызываются рабочие «для ремонта», они рушат все, включая карнизы и люстры! Громят все. Владелец полностью переделал фойе, хотя оно было недавно отремонтировано, а в подвале сделал маленькие квартирки-студии, поэтому теперь у нас нет прачечной. Недавно принялся за квартиру моего соседа. Таким образом, семьдесят пять процентов здания переделывается, а это уже расценивается как «капитальный ремонт». Значит, дом больше не попадает под программу стабилизационной аренды. Ума не приложу, как мне быть!

– Ты хочешь сказать, что тебе придется платить столько, сколько она стоит в реальности? – спросила Глинис.

– Да! – Берил трясло от злости. – Вместо сотен придется отдавать тысячи! Тысячи тысяч!

– Я поражен, – сказал Шеп. – Арендаторы в этой программе всегда были надежно защищены законом, почти как вымирающие виды животных.

– Мы и есть вымирающие виды. Все бы ничего, кроме одного: владелец наконец добрался до необходимых семидесяти пяти процентов, нанял каких-то болванов и устроил настоящую охоту на ведьм против незаконной аренды. А тот парень, который является официальным квартиросъемщиком еще с каменного века, уехал в Нью-Джерси.

– Ты хочешь сказать, что арендатором была не ты?

– Фактически, конечно, я! Я жила там семнадцать лет!

Интуиция подсказывала Шепу, что проблемы Берил вот-вот станут его проблемами – они всегда рано или поздно перекочевывали к кому-то, – но он злорадствовал, что наконец-то сестра лишится возможности жить в шикарной квартире почти даром.

– О да, – задумчиво произнес он, – по рыночной стоимости это будет тысяч пять-шесть в месяц.

На лице Глинис не было и следа злорадства; она выглядела радостной. С тех пор как врач поставил ей диагноз, она впервые увидела перед собой человека, которому повезло еще меньше; а еще приятнее было то, что это произошло именно с Берил.

– Так каков твой план? Только не говори, что ты решила занять комнату Амелии.

– Я буду судиться!

– С кем и за что?

– Он годами планировал, как все устроить, а меж тем в этой «реставрации» нет никакой необходимости.

– Постой, это его здание?

– Но это моя квартира!

– Только при условии, что ты готова платить аренду. Послушай, – Шеп подцепил вилкой подгоревший краешек лазаньи, – думаю, в этой ситуации лучше считать, что стакан наполовину полон, а не наполовину пуст. Подумай, как тебе повезло. Как у тебя все прекрасно складывалось все эти годы. Да, этому пришел конец. – Он кашлянул. Как тебе повезло; как у тебя все прекрасно складывалось; да, этому пришел конец. Он мог сказать все это и самому себе.

– Никто не ощущает себя счастливым, – парировала Берил, – до того, как счастливые дни заканчиваются.

– Повтори это для него еще раз, – сказала Глинис. Редкий случай единодушия.

Шеп предложил всем еще по кусочку. Он взял знаменитую лопаточку Глинис для рыбы, чуть громоздкую для лазаньи и способную поцарапать дно формы для запекания. Но он хотел подчеркнуть достоинства жены, у которой последнее время совсем не было возможности покрасоваться перед благодарной публикой. Когда они сели за стол, невозможно было не заметить изящную серебряную вещицу с вставками цвета аквамарина и бирюзового, что вызвало восторг в глазах сестры и давало понять, что Глинис способна создать настоящие произведения искусства. Это приносило гораздо больше радости, чем натянутые комплименты Берил, сомнительное удовольствие для Глинис.

Глинис отказалась от лазаньи. «Пожалуйста», – прошептал Шеп. Пожалуйста. Он все равно положил ей на тарелку небольшой кусочек, продолжая бормотать себе под нос. Ты не понимаешь. Важна не сама еда, а хочешь ты или нет. Берил была слишком погружена в размышления о жилье, чтобы заметить их многозначительный обмен взглядами. Он понятия не имел, как направить разговор в нужное русло, чтобы наконец перейти к основной теме, и теперь старался всем своим поведением продемонстрировать, что ему есть что сказать.

– Знаешь, говоря о невезении, – неожиданно произнес Шеп, – у тебя есть медицинская страховка?

– Готова поклясться своим первенцем, что никакой страховки у меня нет.

– Что же ты будешь делать, если, например, попадешь в аварию или внезапно заболеешь?

– Черт подери, – Берил не отличалась хорошими манерами, – разве меня не обязаны привезти в приемное отделение?

– Только для оказания первой помощи. Но все равно потом тебе выставят счет.

– Который они могут засунуть туда, где никогда не светит солнце.

– Это может повлиять на оценку твоей платежеспособности, – сказал Шеп, начиная раздражаться; именно о платежеспособности он думал, когда собирался сбежать в Пембу.

– Меня это не касается, большой брат. Это твоя жизнь, не моя. – Всем своим видом Берил старалась больнее задеть степенного братца, живущего в самом обычном доме в Уэстчестере, имеющего машину-развалюху и избалованную бездарную жену.

– А вдруг случится что-то ужасное… – не унимался Шеп. – Ну, кому за все это платить? Мне? Отцу из его крошечной пенсии? Я только из этих соображений оплачиваю страховку Амелии.

– Плати на здоровье. Я не буду против, если ты и мне оформишь страховку. Я так понимаю, ты больше беспокоишься не о моем здоровье, а о себе.

– В твоем возрасте придется платить немалые деньги ежемесячно.

– Бывают месяцы, когда мне приходится жить на тысячу, – сказала Берил. – Подумаешь, я буду жить на улице, на помойке, зато у меня будет самая дорогая страховка из всех возможных!

– Если у тебя нет полиса, – заметила Глинис, – в больнице за услуги с тебя возьмут в два раза больше.

– Как разумно, – фыркнула Берил, – брать двойную цену с тех, кто даже страховку не может себе позволить.

– Не будем обсуждать систему, – спокойно заметил Шеп. – Ты не молодеешь, всякое может случиться, и об этом надо заранее побеспокоиться.

– Послушай! Я не собираюсь скопытиться в ближайшее время только потому, что у меня проблемы, ясно? Если ты действительно за меня беспокоишься, то можешь мне помочь. Поскольку бороться я не в силах – просто не могу себе этого позволить, – остается только съехать. Я подумала, что могу на время перебраться в Берлин, отец сказал, что не возражает. Пересидеть там, накопить денег. Но чтобы опять снять квартиру в Нью-Йорке, мне надо иметь определенную сумму в качестве залога. И заплатить за аренду месяца за три вперед. Ты же знаешь, какова ситуация на Манхэттене – студия размером с туалет стоит три штуки в месяц! Послушай, мне очень неприятно, но… Ну, может, мне лучше что-то купить? Вместо того чтобы выбрасывать деньги на аренду? Если бы ты мог дать, скажем, сто штук или около того… Считай это капиталовложением.

– Ты хочешь, чтобы я дал тебе сто тысяч долларов. Или около того.

– Я больше не хочу оказаться в положении, когда владелец может запросто выставить меня на улицу из собственной квартиры. У меня нет другого выхода, Шеп, умоляю тебя.

Шеп украдкой под столом пожал руку Глинис. Они не раз страшно ругались из-за этих долгов Берил; его твердый взгляд дал ей понять, что на этот раз он не собирается тайком, пока Глинис отвернулась, сунуть сестре чек.

– Берил, – сказал он ровным, спокойным голосом, – мы не можем купить тебе квартиру.

Берил посмотрела на брата так, словно он в одну минуту пал в ее глазах.

– Может, ты все же об этом подумаешь?

– Мне не над чем думать. Мы не можем этого сделать.

– Почему же нет?

Подобного рода претензии заставляли изменить политику. Шеп был готов к этому. Он сделал глубокий вдох, очень глубокий, чтобы Берил успела успокоиться. Она, похоже, это заметила, но нежелание признавать, что «нет» в денежных вопросах означает «нет», заставляло ее отказаться от мысли сжечь мосты.

– И не говори мне, – начала Берил, – что ты копишь деньги на Последующую жизнь. Ты откладываешь миллионы на какую-то мифическую Валгаллу, а тем временем твою сестру выбросят на улицу. Ты будешь жить в свое удовольствие год за годом, делая вид, что занимаешься «исследованиями». Вернись к реальности! Если ты собирался сбежать в одну из стран третьего мира и лежать там на пляже, потягивая пиноколаду, почему же до сих пор не уехал? Тебе наплевать на мою жизнь! Нам всем приходится платить за твои бредовые идеи, за твою якобы исключительность, а на деле ты обычный работяга, каких в этой стране миллионы. Я всегда хотела заниматься чем-то интересным, создавала фильмы, заставляющие думать, показывающие, что жизнь бывает разной, и не моя вина, что такое искусство плохо оплачивается. Моя работа не легче твоей, а намного тяжелее. Но я не могу похвастаться высокими заработками, а теперь мне еще и негде жить – спасибо богатеньким капиталистам, таким как ты, которые думают только о собственной наживе. А ты меж тем живешь в солидном доме на окраине, ездишь на новенькой машине и имеешь счет с множеством нулей – почему? Ты только и думаешь, что о Последующей жизни, братец, и это отвратительно, что у тебя нет ни малейшего желания помогать своей семье!

Поняв, что сестра выговорилась, он тихонько сжал под столом ладонь Глинис и положил руки на стол прямо перед собой.

– Все правильно, – сказал он очень спокойно. – Я долго мечтал, но так и не решился начать размеренную благополучную жизнь в менее дорогой стране. Мне очень жаль, что так случилось. А еще больше я сожалею из-за причины, разрушившей мои планы.

– Какой это?

– Мы недавно узнали, что у Глинис рак. Это очень редкое заболевание, называется мезотелиома. Я сам мог стать тому причиной, поскольку работал с материалами, содержащими асбест. Сейчас именно на болезни Глинис сосредоточены все мои силы и средства. Между здоровьем жены и покупкой квартиры для сестры лежит пропасть гораздо большая, чем рынок недвижимости в Нью-Йорке. Я обязан сделать все, чтобы спасти жизнь Глинис.

Шеп поджал губы, едва сдерживая улыбку. Сегодня днем в парке он сказал Джексону, что собирается «нагнать на всех страху» и сообщить близким о болезни, а Глинис говорила, что ее родственники начнут нести всякую ерунду и она не сможет прервать их, чтобы сообщить о главном. Может быть, его и ее семьи не такие уж и разные, как он думал.

– Я знаю, что это неправильно, – смеясь, говорила Глинис, устроившись на диване, пока Шеп мыл посуду. – Но я сегодня великолепно провела время. Никогда не думала, что болеть раком может быть так весело.

– Ты же знаешь, она всегда считала Последующую жизнь бредовой идеей.

– Берил – человек творческий, а ты лопух. Люди придают большое значение условностям. Ей не надо, чтобы ты совершал смелые или странные поступки.

– А тебе? – Шеп отвернулся от раковины и посмотрел на жену.

– Возможно, – ответила она. – Но только вместе со мной.

– Говори правду, – потребовал он. – Дело только в этом? Ты действительно смогла бы бросить все и начать с нуля в другом месте?

– Насколько я тебя знаю, ты никогда бы не уехал.

– Спорный вопрос. – Он отвернулся и принялся яростно тереть пригоревшую форму, в которой запекали лазанью.

– Этот вопрос не должен быть для тебя спорным. Если ты любишь меня.

Рука с губкой замерла. Он оторвался от своего занятия и вытер руки полотенцем. Опустившись на колени, он обхватил обеими ладонями ее лицо, обращая к себе.

– Гну, обещаю тебе, что в ближайшие несколько месяцев ты сама поймешь, люблю я тебя или нет. – Он долго целовал ее в губы, пока не понял, что у нее даже не участилось дыхание.

Через минуту в раковине опять бежала вода. Когда стало ясно, что им предстоит «временно» переехать в Элмсфорд в съемное жилье – на языке взрослых временно значит навсегда, – он стал разрабатывать план установки фонтанчика в кухне. Предполагалось, что это будет монументальное сооружение на тему кулинарии: вода по пластиковым шлангам текла в емкость в форме индейки, откуда по кругу спускалась ниже, попадала в чайную чашку, затем струи огибали изогнутый половник для супа и старомодной формы бокал, причудливый молочник в виде коровы, ложечку для мороженого, которую он купил на барахолке, ей, должно быть, лет сто, и в конце потоки воды попадали в оловянную воронку, откуда поступали по трубам наверх. На всем пути струи воды сохраняли заданный напор и температуру, даже очень горячая вода не остывала ни на градус. Вся конструкция была похожа на детскую игру «Мышеловка», в которую в детстве они очень любили играть с Берил.

Фонтан был еще совсем новым, струи едва успели пробежать первый круг, когда они с Глинис вернулись из Пуэрто-Эскондидо несколько лет назад. В отсутствие родителей дети разъединили шланги, объясняя это абсурдностью идеи поставить фонтан в съемном доме, и решили вернуть все в прежнее состояние только к приезду родителей; как жаль, что забыли это сделать. Он не сказал детям, что они его расстроили. Ему было приятно, что они с удовольствием играют с предметом его невинного хобби. Огорчало его другое: он не научил их ценить то, что дорого их отцу.

– Что ты обо всем этом думаешь? – спросила Глинис, наблюдая завершение баталии с жиром. – Она хочет перевезти все свое барахло к отцу, пока ты не купишь ей квартиру. Хотя ты вполне мог сказать ей, что она может жить там и составить старику компанию.

– Берил пришлось съехать и расстаться с таким недорогим жильем, которое она считала своим. Естественно, она в панике.

– Ты не слишком либеральничаешь?

– Тебе повезло с мужем.

– Господи, это не укладывается ни в какие рамки! Можно подумать, это ее гражданское право! А заявление, будто она много работает и не ее вина, что за это не платят? Она сама выбрала профессию. Как говорится, назвался груздем – полезай в кузов.

– Ты лучше и успешнее ее в профессиональном плане, вот Берил и бесится.

– Она совсем тебя не уважает.

– Ей приятно так ко мне относиться. Не будем ей мешать.

– Нет, какая наглость! Сто штук! И это только начало, первый взнос. Я давно предупреждала тебя, что давать ей не всю сумму сразу, а частями только хуже.

– Я никогда не видел ничего страшного в том, чтобы ей помочь. Не вижу и сейчас. – Впервые сомнения закрались в его душу. Возможно, при других обстоятельствах он помог бы сестре и в этот раз.

– Ты ей что-то пообещал? Почему она так уверена, что поможешь?

– Берил ведет себя так, как и все люди, привыкшие жить в стесненных обстоятельствах. Они полагают, будто все остальные богаче их. Она считает, что деньги – просто деньги, для всех одинаковые. У нее нет детей, и она не знает, что сколько стоит. Как Зак, например. Автостраховка, налоги…

– Готова поспорить, она их не платит. Люди вроде твоей сестры считают, что такие, как мы, обязаны платить больше.

– Не очень хочется быть похожим на Джексона, но, понимаешь, Берил из тех людей, которые даже не задумываются, чего стоит их существование. Что кто-то убирает за ней мусор, что она может погулять в парке, за которым кто-то следит, что в больнице ей обязательно окажут квалифицированную помощь, без страховки, которой у нее нет. И за все это кто-то заплатит. Уверен, что она даже не задумывается об этом.

– Определенно, – кивнула Глинис. – У нее психология не победителя, а жертвы. Ее злость на весь мир выросла до размеров Вселенной. – Шеп оставил при себе соображение, что то же самое можно сказать и о самой Глинис. – Для меня, – продолжала она, – самым неприятным за весь вечер было даже не твое сообщение, а эти крокодиловы слезы в конце. Как напыщенно! По-любительски театрально и наигранно! Как и ее комплименты по поводу моей лопаточки… Берил отвратительная актриса. Но сильнее всего она сокрушалась о том, что больше не сможет запустить жадную ручку в твой карман.

– Я надеюсь, что перед лицом серьезной болезни трения между людьми, например тобой и Берил…

– Трения? – Глинис засмеялась, но даже такой злорадный смех был ему приятен в сложившейся ситуации. – Да она меня ненавидит!

– Допустим, но я надеюсь, что и этого не должно быть. Берил не имеет права больше к тебе так относиться, и очень стыдно, если она этого не понимает.

– В этом есть что-то будоражащее кровь. Сложно объяснить, но мне нравится наблюдать, как она пытается скрыть, что буквально кипит от злости. Это те немногие радости, которые дала мне моя мезотелиома.

Увидев, как Шеп любовно натирает ее лопаточку для рыбы, Глинис встала и обняла его, прижавшись к спине. Это вполне обыденное действие произвело на нее неизгладимое впечатление и словно придало сил.

– Да, и ты заметил? – Глинис потерлась о его рубашку и вновь засмеялась грудным смехом. – Она до сих пор помнит о шоколадках.