Дружба, скрепленная кровью

Лю Фу На защите завоеваний Красного Октября

Мое настоящее имя не Лю Фу, а Лю Юй-цин. Родом я из деревни Лючжуанцунь, волости Фэншао, уезда Лэ-тин, провинции Хэбэй. У меня было два брата, а вся семья состояла из 14 человек. Земли мы имели всего лишь немногим более десяти му, поэтому постоянно арендовали у помещика по десяти с лишним му, и он из года в год нещадно эксплуатировал нас. Много бедствий приносили крестьянам наводнения, довольно частые в наших краях. Так что жизнь была очень и очень трудной.

В 1907 году по деревне пошли слухи, что многие люди, уехавшие на Северо-Восток, хорошо зарабатывают там. И тогда я подумал: «Поеду-ка, попытаю счастья! Ведь если придется умереть с голоду, так не все ли равно где?»

Но как достать денег на дорогу? Помогла жена: она заняла у своих родственников несколько юаней, и я собрался в дорогу. Минуты прощания были очень тяжелыми. Все от мала до велика горько плакали. Жена, рыдая, наказывала мне: «Береги себя там! Быстрее возвращайся домой! Не забывай семью, помни о нас с сыном! Будь честным, не забывай нас…» Сынишка, которому только что исполнилось два годика, тоже заплакал и стал проситься ко мне на руки. Сердце мое разрывалось на части! Но я пересилил себя и решительно зашагал от дома. Долго еще слышался плач мальчика, и чем дальше я уходил от дома, тем невыносимее становилось слышать его. Я едва не повернул назад, но желание добиться своего победило — я не вернулся.

Вскоре я прибыл в Харбин. С помощью двоюродного брата мне удалось устроиться поваром в сапожную мастерскую. Там я проработал год. Заработка едва хватало на питание, я не мог ничего купить себе из одежды. В мастерской часто поговаривали, что можно хорошо заработать на золотых приисках. И вот через год я отправился в провинцию Хэйлунцзян, на золотой прииск Синлун, расположенный в долине реки Кумаэрхэ, где начал работать старателем. За день удавалось намывать по одному цяню[21] и восемь фэней[22] золота. Это совсем неплохо, но хозяин прииска безжалостно обирал рабочих. В то время, как на рынке за пределами прииска один цянь два фэня золота стоили четыре юаня и три цзяо[23] и даже четыре с половиной юаня, хозяин прииска платил нам за это же количество золота всего по полтора юаня. А если тебе везло и ты намывал золота больше обычного, то он платил и того меньше: всего лишь по одному юаню два-три цзяо. А продать золото кому-нибудь другому нельзя. В распоряжении хозяина имелся вооруженный отряд, который охранял три дороги, ведущие от прииска. Охранники обыскивали каждого, кто выходил из долины, и если находили золото, то забирали его, а владельца избивали до полусмерти и прогоняли.

Но этого мало. Долина была настоящей вотчиной хозяина. Ему принадлежали все лавки, расположенные в ней, и цены на муку, ткани, лопаты для промывки золота и прочие товары первой необходимости были в несколько раз выше, чем на стороне. Например, лопата стоила всего пять цзяо, а на прииске за нее брали полтора юаня; за мешок белой муки четвертого сорта мы платили по 6 юаней, тогда как он стоил всего полтора юаня. Даже деньги, которые рабочие выручали за золото, хозяин печатал сам; они назывались «приисковыми знаками». За пределами прииска эти деньги не стоили ни гроша. В общем, хозяин-капиталист придумывал множество всяких способов грабить рабочих, он опутывал их такой сетью, что вырваться из дьявольских лап этого кровопийцы было просто невозможно.

Я в первый год не только ничего не заработал, но и остался должен хозяину. В последующие годы не успею я выплатить старые долги, как влезаю в новые. И чем больше намывал золота, тем сильнее влезал в долги. Так прошло больше семи лет. В последние два года, чтобы расплатиться с долгами, я ел всего лишь раз в день. Но, несмотря на это, так и не погасил своего долга, за мной осталось пять лян (250 граммов) золота. Тогда я понял, что мне не расплатиться с хозяином до самой смерти, и решил: «К черту такую работу!».

Весной 1915 года я убежал с золотого прииска, переправился через реку и пришел в Ляньи, надеясь, что русские капиталисты помилосерднее. Только спустя некоторое время я понял, что у капиталистов всею мира души одинаково черные. Целый год я проработал на приисках Улугань, Невер и Салиюцзы, но ничего не заработал.

Теперь мои мечты о хорошем заработке окончательно рухнули, и я решил: «Поеду домой! Если умирать, так дома!»

Я ушел с прииска Салиюцзы и отправился в Благовещенск. Там в это время русский подрядчик Алинков вербовал китайских рабочих. Он обещал, что завербованные будут работать в Иркутске и ежемесячно получать по 45 рублей, кроме тою, каждому сразу же после сдачи паспорта подрядчику начнут ежедневно выдавать по 30 копеек на питание.

Эта новость сильно взволновала меня. Я раздобыл три юаня, купил старый паспорт и завербовался. Паспорт был на имя Лю Фу, вот почему я из Лю Юй-цина превратился в Лю Фу. Это произошло в июне 1916 года.

Когда завербованных набралось более ста человек, их погрузили на пароход и повезли вверх по Амуру. В Сретенске мы сошли с парохода и поездом поехали дальше на запад. В Иркутске мы простояли на станции двое суток; выгружаться не разрешали. Тогда несколько человек пошли к Алинкову узнать, в чем дело. Подрядчик ответил: «В Иркутске китайские рабочие не нужны. Мы поедем во внутренние районы России». Многие отказались ехать дальше. Тогда Алинков сказал: «Будем вам платить не по 45 рублей в месяц, а по 3 рубля 15 копеек в день; причем зарплата пойдет с того дня, как тронется поезд. Кроме того, ежедневно по 45 копеек на питание. Как можно упустить такой заработок! Поехали! Ведь у себя дома не заработаете и 10 копеек в день! Россия сейчас ведет войну, погибло очень много людей. И только поэтому мы платим вам так много».

Слова подрядчика совсем успокоили нас. 3 рубля 15 копеек в день! Где же столько заработаешь? Надо соглашаться. Так и поехали мы дальше на запад; лишь несколько человек остались в Иркутске. В те времена поезда ходили очень медленно. Только через месяц и четыре дня прибыли мы в местечко Энгозеро Олонецкой губернии (ныне Карельская АССР).

Стоял август месяц, но было очень холодно, и снег толщиной более метра уже успел покрыть землю. Кругом пустынно, людей мало. Мы разгребли снег, раскинули на земле палатки, соорудили в них нары из стволов и веток нарубленных деревьев и приступили к строительству Мурманской железной дороги. Вырубали лес на трассе, копали землю, переносили щебень для насыпи. Царское правительство намеревалось по этой дороге завозить боеприпасы из-за границы, необходимые для продолжения империалистической войны. Поэтому работы по строительству дороги велись круглосуточно, в три смены. Стояли сильные морозы. Когда работаешь — потеешь, присядешь отдохнуть — капли пота сразу замерзают. К носу и ушам нельзя притронуться — можно повредить. Многие рабочие отморозили руки и ноги.

Всего на строительстве было занято около десяти тысяч рабочих. Их каторжным трудом за шесть месяцев был построен участок Мурманской железной дороги от Энгозеро до Воньга.

Страшно вспомнить, какие муки пришлось претерпеть китайским рабочим: тяжелая, беспросветная жизнь, изнурительный труд, холод да к тому же еще и невыносимые издевательства со стороны русских капиталистов. Китайского рабочего в любое время ни за что мог обругать и избить русский десятник, более того, даже пленный солдат мог ударить его. В октябре 1916 года мы объявили забастовку в знак протеста против избиений рабочих десятником и пленными солдатами. Забастовка продолжалась два дня. Мы возобновили работу лишь после того, как администрация дала обещание, во-первых, запретить десятникам и пленным избивать китайских рабочих, во-вторых, наказывать тех, кто будет избивать людей.

Хозяева постоянно задерживали выплату зарплаты, это особенно возмущало рабочих. Помню, до ноября или даже до декабря (а к этому времени мы проработали уже несколько месяцев) нам не выплачивали ни копейки. Вместо денег администрация выдала каждому рабочему расчетную книжку, куда записывался заработок. Питались мы одним черным хлебом. Не только никакого приварка не было, даже соли и табаку не выдавали. Вот в каких условиях мы работали!

В молодости я был очень живым, общительным человеком, ладил с людьми, всегда выступал на стороне обиженных, отстаивал справедливость. Рабочие группировались вокруг меня. Было в нашей партии еще два бойких парня — Ван Бао-чжу с Северо-Востока и Ли Эр-гэ из Таншаня. Мы посоветовались между собой и сказали товарищам: «Раз нам не выдают зарплату, не будем работать, забастуем!». Все горячо откликнулись на эти слова. Рабочие поручили нам троим вести переговоры с управляющим. Мы потребовали выплаты рабочим всей задолженности с того момента, когда мы сели на пароход. Управляющий начал увиливать: «Вам сейчас все равно не на что деньги расходовать! Подождите, когда кончится шестимесячный срок договора, тогда все сразу и получите!». Но мы настаивали и вывели его из терпения: «Вы больше месяца сюда ехали, а деньги на питание получали! Ведь вы же не работали, а только жрали! Где это видано, чтобы, не работая, деньги получать! Ничего сейчас не получите!».

После этого нам не стали выдавать продовольствие. Дорогу еще не построили, поезда не ходили, бросить работу и идти в другое место означало замерзнуть или умереть с голоду в пути. Поэтому на шестой день забастовки мы вынуждены были возобновить работу.

Время шло. Настал февраль 1917 года. По нашей дороге уже до Петрограда ходили поезда. Шестимесячный срок договора давно кончился, а денег рабочие еще не получили. Снова пришлось объявить забастовку и идти к управляющему. Он сказал: «Мы можем дать вам полный расчет, но здесь нет наличных денег, нужно ехать в Петроград, в главную контору, да и делать есть что. Поработайте еще некоторое время, за все сразу получите». Некоторые согласились, но я, Ли Ин-лун — уроженец уезда Цансянь, провинции Хэбэй, шаньдунец Гун Цин-хао, цзилинец Тун Вэнь-кэ и другие, всего более 40 человек, твердо решили там больше не оставаться и потребовали вагон, чтобы выехать в Петроград.

В Петроград мы прибыли как раз в дни Февральской революции. Нам сразу бросились в глаза разбитые окна и витрины, всюду толпился возбужденный народ, по улицам маршировали вооруженные рабочие и работницы, которые пели революционные песни и выкрикивали лозунги. После нескольких дней поисков мы, наконец, нашли главную контору и без всякой задержки полностью получили причитающиеся нам деньги. Очевидно, сказалось влияние совершившейся революции. Затем мы отправились в Рыбинск, где в течение трех месяцев работали по ремонту железнодорожных путей.

В июне 1917 года я с группой в двадцать с лишним человек приехал в Москву. Больше десяти дней прожили мы на станции Николаевка, а работы так и не нашли. И когда мы совсем отчаялись, встретили вдруг китайца Чжоу Лао-тая, который воспитывался в русской семье. Он посоветовал поехать на станцию Шарья, там мне удалось устроиться третьим помощником машиниста паровоза. Обязанности мои были несложны — подавать в топку уголь и смазывать паровоз. Позже я изучил специальность стрелочника.

Машиниста паровоза звали Михаилом, а его помощника — Иваном. Сейчас мне кажется, что оба они были большевиками. Особенно я подружился с Иваном. Когда пришло известие об Октябрьской революции, радости Михаила и Ивана не было предела. Я помогал им водружать красный флаг на паровоз и расклеивать плакаты. Они водили меня на собрания и митинги, я голосовал за установление Советской власти и громко кричал: «Долой Временное правительство Керенского!» Благодаря Михаилу и Ивану я начал понимать, что трудящиеся только тогда обретут счастье, когда возьмут власть в свои руки.

Царизм оставил тяжелое наследие — голод и разруху. Во всем ощущался острый недостаток.

Весной 1918 года четырнадцать империалистических государств начали вооруженную интервенцию против Советской России. В мае того же года корпус чехословацких военнопленных, отправляемый через Сибирь и Владивосток во Францию, поднял мятеж против Советской власти. Войска белого адмирала Колчака совместно с частями, чехословацкого корпуса захватили район средней Волги, Урал, Сибирь, Дальний Восток и угрожали Москве. Многие мои знакомые железнодорожники вступили в Красную Армию, чтобы встать на защиту Советской власти.

В эти дни Михаил и Иван часто говорили мне: «Мы сможем зажить по-настоящему лишь в том случае, если пойдем в армию и уничтожим всех белогвардейцев!». Я полностью согласился с ними и решил последовать их совету. В июле того же года я оставил свой паровоз и приехал в Пермь. Прямо на станции я встретил китайцев, работающих на подвозке песка. Мы отправились на песчаный карьер, где работало несколько тысяч китайских рабочих. Во время обеда я стал спрашивать, как им живется. Мне отвечали: «Лучше не спрашивай! Везде, наверное, одинаково! Знаешь, идет набор добровольцев в Красную Армию, многие китайцы уже ушли, через несколько дней, пожалуй, и мы оденем военную форму!». Я поддержал их, а после обеда сам пошел на сборный пункт и записался добровольцем в Красную Армию. Набором ведал китаец из Шаньдуна по фамилии Шань Цин-хэ по прозвищу Эр-ху. Из добровольцев уже была сформирована часть, которая влилась в 3-ю армию. Меня направили в 9-е отделение 3-го взвода 3-й роты 1-го китайского отряда (батальона), входившего в состав резервного полка 29-й стрелковой дивизии. На четвертый день службы я был назначен командиром отделения. Полк целиком сформировался из китайцев — шахтеров, рабочих асбестового завода и железнодорожных рабочих Урала; командовал им Го Лай-бинь, в прошлом грузчик. Наш 1-й китайский батальон состоял из четырех рот и насчитывал более 600 человек. Командиром батальона был Го Фу-чэнь. Фамилию командира 1-й роты я забыл, 2-й ротой командовал Ша Фу-линь, 3-й — Чжан Хай-чэнь, 4-й — У Гуань-и.

Батальон почти круглосуточно занимался боевой подготовкой, потому что наши бойцы в большинстве своем в прошлом никогда не держали в руках оружия.

В напряженной боевой учебе быстро пролетело два с лишним месяца. Наступил сентябрь 1918 года. К этому времени основные силы чехословацкого корпуса сосредоточились в Поволжье и на Урале с намерением захватить Свияжск и создать непосредственную угрозу Москве. 1 августа Ленин дал указание о немедленном разгроме мятежного чехословацкого корпуса. В начале сентября наш батальон выступил на фронт, чтобы совместно с отрядом Камской речной флотилии защищать Пермь. Отряд состоял из трех небольших пароходов, переоборудованных и вооруженных пушками уже во время войны. Мы погрузились на эти пароходы и прибыли в Степаново. Первое столкновение с врагом произошло у деревни Бабка. Китайские бойцы проявили себя как храбрые и умелые воины.

Мне очень хорошо запомнился этот бой. Перед рассветом мы выступили из деревни Ножовка в направлении деревни Бабка, где находился противник. 2-я и 3-я роты шли в авангарде наступающих. Примерно в 10 часов утра мы с боем заняли высоту, расположенную в полутора километрах юго-восточнее деревни Бабка, и начали окапываться, ведя в то же время перестрелку с противником. С восточной стороны проходил тракт в деревню Бабка. С высоты мы увидели командира нашего батальона товарища Го Фу-чэня, который ехал верхом на высоком красивом Коне, держа в правой руке винтовку, а в левой — маленький красный флажок. Выехав на тракт, он остановил коня и громко закричал: «Храбрецы, братья! Наблюдайте за моим сигнальным флажком! Куда я укажу им, в том направлении и наступайте!» Через некоторое время он поднял флажок высоко над головой, резко взмахнул им вперед и скомандовал: «Вперед, в атаку!» Он, бесстрашный человек, но недостаточно опытный командир, совсем забыв, что людям за лошадью не угнаться, пришпорил коня и оторвался от батальона. Он один ворвался на позицию противника и сразу же был окружен и схвачен белогвардейцами. Мы не успели подойти ему на помощь. Страшная весть о гибели Го Фу-чэня вызвала гнев в сердцах бойцов. Все поклялись отомстит за смерть командира. Роты лавиной устремились с высоты на позиции врага. В результате ожесточенного боя, продолжавшегося шесть часов, белогвардейцы были выбиты из деревни Бабка.

Бабка — это богатая, большая деревня, насчитывающая более двухсот дворов. При отходе белых вместе с ними убежали кулаки и некоторые середняки. В деревне осталось несколько бедняцких семей. Мы тщательно осмотрели все дома, но по своей неопытности не обратили внимания на церковь и не выставили охранения на ближайших высотах, за что потом жестоко поплатились. На следующее утро под давлением численно превосходящего противника (белогвардейцев было более 17 тысяч) мы оставили деревню Бабка. Когда наши подразделения переходили мост южнее деревни, белогвардейцы, спрятавшиеся на церковной колокольне, открыли с тыла огонь из пулеметов и пушек. Одновременно части врага, захватившие окрестные высоты, отрезали нам путь отступления. Мы понесли большие потери. Площадь вокруг церкви, берега реки, мост — все было устлано трупами китайских бойцов. Только в батальоне, где я служил, насчитывалось более 140 убитых. Командир нашей роты был ранен, а командир взвода погиб. Несмотря на поражение, китайские добровольцы показали врагам свою силу.

С трудом вырвавшись из окружения, мы расположились в районе Степаново, Ножовка. Заместитель командира отряда Камской речной флотилии помог нам обобщить опыт прошедших боев. Он отметил, что дрались мы отважно, но понесли большие потери, и объяснял это, во-первых, отсутствием у нас боевого опыта, а во-вторых, тем, что другие части Красной Армии вовремя не оказали нам поддержки. Позже стало известно, что последнее явилось следствием предательской тактики троцкистских элементов. За бой у деревни Бабка вышестоящее командование объявило китайскому батальону благодарность.

Вскоре меня назначили командиром взвода. Наш батальон в это время вел бои с белыми в районе Перми, по обоим берегам Камы. В ноябре месяце он вернулся в Пермь на отдых, где был пополнен тридцатью бойцами. Потом мы воевали в районе Бараново, Неволя, Еловка… Мы одержали много замечательных побед, но понесли серьезные потери. Погиб связной батальона — горячо любимый всеми воспитанник нашей части четырнадцатилетний Цзинь Лян-цзы, уроженец провинции Шаньдун. Командование старалось удерживать его в тылу, но он всегда тайком пробирался на передний край. В ожесточенном бою под Бараново Цзинь Лян-цзы, шаньдунец Хао Лю, тяньцзинец Хуан Лао и еще два бойца погибли от взрыва вражеского снаряда.

Деревенская беднота всегда горячо встречала нас. В ознаменование победы в Бараново в течение пяти дней проходили встречи бойцов с населением. Во время войны в деревнях жилось довольно тяжело, и все-таки каждая крестьянская семья (кроме, конечно, кулацких) старалась зазвать бойцов к себе в гости. Люди выкладывали свои скромные съестные припасы, старались поделиться последним.

В декабре над Пермью нависла смертельная опасность, на город ринулись отборные, хорошо вооруженные части чехословацкого корпуса. Наш батальон получил приказ немедленно включиться в оборону Перми. Крестьяне на своих лошадях доставили нас на станцию Кайковск, где мы погрузились в эшелон и отправились в Пермь. Батальон прибыл в Пермь в то время, когда из города уже вывозили в Вятку семьи военнослужащих и военное имущество.

На другой день на рассвете в городе началась стрельба. С помощью Троцкого и его единомышленников в штаб Красной Армии пробрались вражеские шпионы, которые вместе с военспецами — бывшими царскими офицерами — организовали мятеж. Мятежники захватили арсенал, на чердаках высоких домов установили захваченные пулеметы и начали обстрел красных частей. Штаб 3-й армии эвакуировался из Перми на запад. Враг начал преследование отступающих красных частей, они несли тяжелые потери. Тысячи бойцов погибли при переправе через Каму. Все это было следствием преступных действий троцкистов.

Штабы 3-й армии и 29-й стрелковой дивизии перебазировались в Верещагино, наш батальон с боями также отошел туда. Путь в 150 километров, от Перми до Верещагина, мы проделали почти без продовольствия. Бойцам выдали по два кусочка мерзлого хлеба, доставленного нам местными крестьянами. Штабы и управление боепитания расположились на станции. Поскольку 1-й китайский отряд в ходе последних ожесточенных боев показал себя самым стойким, командование дивизии выделило его на охрану штаба и боеприпасов, оказав тем самым китайским братьям по оружию высокое доверие. А так как китайские бойцы не умели читать по-русски да и почти не говорили, штаб дивизии отдал секретный приказ вырезать у всех печатей и штампов маленький уголок, чтобы китайские бойцы могли установить подлинность предъявляемых им документов.

В январе 1919 года после падения Перми и поражения 3-й армии создалась возможность объединения Восточного и Северного фронтов белых и последующего совместною наступления их на Москву. Тогда Центральный Комитет партии и Совет Обороны направили на Восточный фронт товарищей Сталина и Дзержинского. Прибыв в Верещагино, товарищ Сталин сразу же созвал в клубе железнодорожников совещание. Затем был организован большой митинг, на который собралось несколько десятков тысяч бойцов и местных жителей. Охрану совещания и митинга несли китайские бойцы. На совещании некоторые заявили: «У Красной Армии нет ни продовольствия, ни одежды, ни боеприпасов, а враг обладает огромной мощью! Как же в таких условиях продолжать войну?». На это товарищ Сталин ответил: «Нет продовольствия — будем резать лошадей и овец. Мясо пойдет в пищу, а шкуры на одежду. А борьбу все-таки будем продолжать до победного конца!»

В результате тщательной проверки в штабе армии, созданном Троцким, и в частях были разоблачены многие старые царские офицеры, шпионы, кулаки и другие антисоветские элементы. Товарищ Сталин приказал очистить штабы и части от контрреволюционеров.

В Верещагине наш 1-й китайский отряд был развернут в полк с присвоением наименования «Революционный полк». Командиром назначили Старикова, его заместителем — Лю Чжэнь-бяо.

В конце января наступил традиционный китайский праздник Весны. Коммунистическая партия позаботилась, чтобы мы могли соблюсти свой национальный обычай. Несмотря на продовольственные затруднения, китайцам выдали белую муку и свинину, и мы в течение трех дней готовили и ели пельмени, как это заведено у нас на родине.

После праздника Весны Революционный полк получил приказ выступить на восток для участия в контрнаступлении на Пермь. Ближайшей задачей полка было взятие Кайковска. С боями мы продвинулись до деревни Сидорове. Юго-восточнее деревни на возвышенности укрепились белогвардейцы. Между нашими позициями и возвышенностью пролегал овраг. Закрепившись в траншеях, вырытых в снегу, и непрерывно ведя перестрелку, мы стояли друг против друга более двадцати дней. Когда же противник, не выдержав нашего огня, начал отступать, мы бросились преследовать его. Нас разделяло небольшое, в километр, расстояние. Однажды я взял бинокль, посмотрел в сторону противника и попросил соседа: «Возьми-ка бинокль, понаблюдай, сколько белогвардейских зайцев удастся мне подстрелить!». Когда я сделал примерно десять выстрелов, — а я был неплохим стрелком, — товарищ ответил: «Молодец, ты уложил четырех белогвардейцев!»

Белогвардейцы отошли примерно на десять километров, а полк на столько же продвинулся вперед. Западнее Кайковска местность ровная. Противника от нас отделяла лишь небольшая роща. Когда наш полк пошел в атаку, белогвардейцы перешли в контратаку — завязался рукопашный бой.

В нашей роте воевали три замечательных товарища: шаньдунец Сун Цзинь-юн и два уроженца города Цзиньчжоу — Ми Вань-шань и Чжао Дэ-гуй. Все высокие, широкоплечие, статные и необыкновенно сильные. Сун Цзинь-юн бросал ручную гранату на 70 метров, а Чжао Дэ-гуй хорошо владел приемами классического китайского рукопашного боя. В схватках с врагом они всегда проявляли необыкновенную смелость и непревзойденное мастерство. В этой схватке три друга дрались с каким-то особенным упорством. Один только Чжао Дэ-гуй заколол штыком не меньше десятка белогвардейцев.

На полях лежал глубокий снег, передвигаться было очень трудно. В этих условиях тот, кто начнет отступать, конечно, понесет очень тяжелые потери, так как преследующие смогут вести точный прицельный огонь. Бой продолжался шесть часов, враг начал одолевать нас. Но на помощь нашей роте подошла еще одна рота полка, и враг отступил. Обе стороны понесли большие потери, снег был алым от крови. В этом бою сложил свою голову мой лучший друг Цао Го-жэнь — уроженец города Тяньцзиня.

Ввиду значительного превосходства противника в живой силе контрнаступление Революционного полка на Пермь не увенчалось успехом. Белые армии продвигались на запад, намереваясь захватить Вятку. В феврале 1919 года наш полк отступил в район Глазова и встал на оборону подступов к Вятке, чтобы воспрепятствовать продвижению белогвардейцев к Москве. Здесь мы вели кровопролитные бои до конца апреля.

За полгода жестоких боев 1-й китайский батальон сильно поредел. В нашем взводе из 48 человек уцелело лишь немногим больше половины, в других погибло еще больше. Позже Ли Цзы-хэн привел в наш полк более 50 китайских рабочих Алапаевского асбестового завода. Через некоторое время оставшиеся подразделения Революционного полка были сведены в один батальон и вошли в состав 255-го Крестьянского полка. Командиром батальона, получившего наименование 3-го, назначили Ли Цзы-хэна.

Весной 1919 года части Красной Армии под руководством выдающихся полководцев товарищей Фрунзе, Куйбышева и Чапаева начали всеобщее наступление на Колчака и одержали ряд замечательных побед. После первомайского праздника наш батальон также выступил против чехословацкого корпуса. Наступление развивалось очень успешно, противник беспорядочно отступал на восток, не оказывая никакого сопротивления. Солдаты белой армии при подходе частей Красной Армии выбрасывали над окопами белые флаги, затем выходили из окопов, становились на колени или ложились на землю и поднимали винтовки над головой. В каждом бою мы брали в плен тысячи вражеских солдат, некоторые пленные, после того как мы проводили с ними соответствующую разъяснительную работу, вступали в Красную Армию. Вскоре после начала всеобщего контрнаступления красные части освободили Верещагино, Пермь и Екатеринбург. Наступление наших войск продолжалось до Иркутска, где был захвачен Колчак и полностью разбиты остатки белой армии.

В 1920 году, когда боевые действия закончились, 255-й Крестьянский полк был введен в состав 5-й армии. Из китайских подразделений этой армии сформировали отдельный полк, ему присвоили почетное название «Интернациональный». Интернациональный полк был расквартирован в Иркутске. Весной следующего года меня, по моей личной просьбе, демобилизовали из Красной Армии. За несколько лет войны я получил три легких ранения: в спину, в руку и в ногу. Мой полушубок во — многих местах был пробит пулями и осколками снарядов.

Хотя война закончилась, в различных местах все еще продолжали действовать остатки контрреволюционных, антисоветских элементов. Борьба с ними отвлекала от восстановления разоренного народного хозяйства. В этих исключительно тяжелых для страны условиях мы, бывшие бойцы Красной Армии, конечно, не могли оставаться посторонними наблюдателями. Некоторые товарищи пошли работать на заводы, другие приняли участие в восстановлении сельского хозяйства, третьи включились в работу по борьбе с бандитизмом; лишь немногие вернулись к себе на родину. Я вместе с товарищами Чжан Шунем — уроженцем Дэчжоу, Ма Цин-юанем — уроженцем Гаотана и Пэй Чжэнь-жэнем — уроженцем Гуаннина вступил в одно из подразделений Н-ского Особого отряда по борьбе с бандитизмом. Интересный разговор произошел между мной и командиром отряда, когда мы пришли представляться. Командир отряда товарищ Цвейкин, посмотрев мой документ о демобилизации, смущенно сказал:

— Так вы, товарищ, были командиром взвода! А у нас нет таких вакансий!

— А рядовым не возьмете? — опросил я.

Товарищ Цвейкин удивленно посмотрел на меня и ответил:

— Вы же были командиром взвода, как можно зачислять вас рядовым? Это же…

— Разве бывший комвзвода не может быть хорошим солдатом? — прервал я его.

Командир расхохотался, схватил мою руку, крепко сжал ее и сказал:

— Ну смотрите, потом не раскаивайтесь!

В отряде было более сорока человек. С осени 1921 до конца 1922 года мы работали сначала в Канске, а затем в районе Минусинска. Главная наша задача состояла в том, чтобы очистить эти районы от реакционных кулацких элементов и остатков семеновских и колчаковских банд. Действовал отряд только по ночам и всегда в тесном контакте с местными жителями, которые помогали нам обнаруживать бандитов. Работа шла очень успешно. За год с небольшим мы в основном очистили эти районы от контрреволюционных элементов, восстановили порядок, укрепили Советскую власть на местах. За успешные действия штаб главного отряда в Иркутске объявил нам благодарность.

В 1923 году я возвратился на железнодорожный транспорт и до 1926 года ремонтировал железную дорогу и мосты между городами Чита и Хабаровск. Затем я уехал на золотой прииск Улугань, где когда-то работал.

К этому времени в СССР уже были достигнуты значительные успехи в восстановлении народного хозяйства, и жизнь трудящихся стала много лучше. Профсоюз прииска послал меня на технические курсы, после окончания которых я стал мастером. Зарабатывал хорошо, вполне хватало на питание и одежду и, кроме того, ежемесячно оставалось 70–80 рублей. Теперь, когда жизнь наладилась, я все чаще и чаще вспоминал о родном доме и решил, что буду ежемесячно посылать домой по 20 рублей, что по курсу того времени составляло 46 китайских юаней. На эти деньги сможет хорошо жить вся моя семья. Значит, не напрасно я оторвался от родных, уехал в такую даль и перенес столько горя и страданий. Теперь мне не стыдно перед моими старыми родителями и женой, которые день и ночь ждут моего возвращения. Наконец-то я могу одеть, обуть и накормить своего сына. Размышления о семье и доме доставляли мне большую радость!

На прииске я проработал до 1931 года и все эти годы посещал общеобразовательную школу, изучая одновременно и политграмоту. В 1938 году возвратился на родину, там под руководством Компартии Китая принимал участие в борьбе против японских оккупантов и в освободительной войне против гоминьдановских реакционеров. В 1950 году мне удалось, наконец, увидеть свой родной дом, который я оставил 44 года назад. Дома все настолько изменилось, что я ничего не узнал. Мои родители, жена и сынишка давно умерли от голода и болезней. Но мне посчастливилось все-таки увидеть моего брата Лю Юй-фу, коммуниста, заместителя председателя сельского народного комитета. Встретился я также с племянником Лю Цзюнь-цином. Он тоже член партии, работает на угольной шахте Мыньтоугоу.

Я увидел в Китае новую жизнь. Все, что принесла нам революция, можно выразить одним словом: счастье.

Литературная запись Цзяо Е.