Другой барабанщик

Гарри Лиланд

Хотя в тот четверг было уже хорошо за десять, мистер Харпер, Бобби-Джо и мистер Стюарт еще не появились. Стоя на веранде, чуть в стороне от прочих, глядя из-под драного поля соломенной шляпы, Гарри ждал своего сынишку Гарольда – все его звали мистером Лиландом, – тот должен был свернуть за угол, оказаться посреди площади и подбежать (он всегда бегал, если не ездил верхом) к магазину Томасона. В то утро, перед тем как поехать в город, жена попросила Гарри заехать к мисс Риккетт.

– Она лежит со сломанным бедром, Гарри, и любит принимать гостей. Так что, когда вернетесь, не вздумай сказать, что вы ее не навестили!

Он кивнул, а сам подумал: «Пусть мальчишка ее навестит, пошлю-ка к ней. От этой женщины у меня мурашки. Не пойму: неужели Мардж ничего про нее не слыхала и не знает, что она вытворяет. Но я-то знаю: ей прямо не терпится, чтобы ее отымели, но я ей не доставлю такого удовольствия. Пошлю к ней мальчишку!» – и с этими мыслями снова кивнул.

Они ехали от своей фермы вдвоем на лошади: отец в седле, а сын сидел перед седлом, держась за лошадиные бока, и так они проехали целую милю, а когда поравнялись со статуей генерала на центральной площади города, Гарри скомандовал лошади «тпру!» и попросил мальчика спешиться.

– Тебе необязательно торчать у нее долго, Гарольд, просто зайди, поприветствуй и скажи: мисс Риккетт, мама с папой слыхали, что вы себя неважно чувствуете, и послали меня узнать, как вы.

Гарольд удивленно посмотрел на него. Гарри понял, о чем тот думает, и, отвечая, не стал врать:

– Знаю, Гарольд, я вроде как тоже должен к ней зайти. Но что-то мне не хочется. А ты загляни к ней на минутку. Если бы я пошел с тобой, пришлось бы сидеть и лясы точить до заката. Так что уж окажи папе услугу. А если она про меня спросит, скажи, у меня неотложное дело в магазине Томасона. Лады?

Но Гарольд никуда не собирался идти, а все глядел на него снизу вверх серыми глазами, похожими на осколки серой бутылки.

– Да, Гарольд. Она мне тоже не нравится. Но я старше тебя и знаю про нее такое, что мне совсем не нравится. – И тут мальчик кивнул – Гарри это понравилось – с таким выражением лица, будто думал: да все я знаю, и все понимаю, и пойду туда один, лишь бы спасти папу от тягот, потому что мои тяготы – это тяготы всего лишь мальчика, а отцовские – это тяготы взрослого мужчины, то есть больше и мучительнее. После чего развернулся и побежал по Ли-стрит.

Гарри сидел на лошади и наблюдал за сыном, в синем комбинезоне и в бело-синей полосатой футболке, с длинными песочного цвета волосами, в точности как у него самого, закрывавшими уши и падавшими на серые глаза, и всем своим видом он был похож на маленького заключенного, сбежавшего из тюрьмы. Гарри смотрел мальчишке вслед, пока тот не свернул за угол, и поехал к магазину Томасона.

Но теперь, стоя на веранде и слушая вполуха ленивое ворчание мужчин, ведущих беседу (мистера Харпера не было, и некому было придать тему и смысл их бессвязной болтовне), он испытал чувство вины: «Ну вот, я как будто отправил собственного сына в логово львицы. У мальчишки поболее отваги, чем у меня. Бог – свидетель, мне приходится не подпускать сорокалетнюю стерву со сломанным бедром к себе на пушечный выстрел. Отправил к ней собственного сына. Когда он вернется, надо будет купить ему что-нибудь вкусненькое».

Он прислонился к своему столбу. На столбе не было таблички с его именем, но, кроме него, никто к этому столбу не прислонялся, он не принимал участия в разговоре и смотрел вдоль улицы на статую генерала и ждал, когда из-за угла появится сын.

Сквозь плотную ткань рубашки и куртки он почувствовал прикосновение к плечу чьей-то пухлой руки.

– Ты куда отправил мистера Лиланда, а, Гарри? – спросил Томасон, его лучший друг среди всех этих мужчин. Высоко на его груди сидел рабочий фартук, смахивающий на замызганное вечернее платье без бретелек.

– Отправил его к мисс Риккетт. Она…

– Мог бы и не говорить. Ты не думаешь, что он еще слишком мал для этого? – Он широко усмехнулся. – А то, похоже, он размером не вышел наполнить эту кастрюлю. Да что там, не у каждого из нас хватит размера ее наполнить!

За их спинами мужчины расхохотались.

– В любом случае, – заметил Гарри, – я еще не так низко пал, чтобы захотеть ее наполнить. И, кстати, я понятия не имею, какого она у нее размера. – И он локтем слегка ткнул Томасона в живот, а потом рассмеялся. – По крайней мере, поэтому я его к ней и послал. Не хочу ее подпускать к себе близко.

– А ты за него не боишься? Ты же хочешь воспитать его приличным мальчиком, нет? – спросил Томасон с наигранной озабоченностью.

– Ничего она ему не сделает. Ну, может, даст чего-нибудь сладенького.

– Так и я о том же! Она обнимет его и скажет, чтобы он пришел к ней лет через шесть, и когда он станет большим и красивым, как его папаша, она покажет ему кое-что о-очень особенное!

Мужчины опять рассмеялись.

– А, заткнись! – Гарри, не слишком осерчав, отвернулся и снова поглядел на улицу. И тут он увидел сына: вынырнув из-за угла, мальчик бежал к веранде.

– Ну, вот и он. – Томасон хлопнул Гарри по плечу. – Бежит со всех ног! Уверен, на сей раз он ей не дался. Правда, этот мальчуган всегда бегает. Во всяком случае, энергия в нем прямо-таки бурлит.

Он отвернулся и снова занял привычное место у стены.

Мальчишка уже добежал до магазина. Он остановился, посмотрел по сторонам, потом устремил взгляд в сторону хребта Истерн-Ридж, где что-то привлекло его внимание. Он всмотрелся повнимательнее, кинулся через улицу и взбежал на веранду.

– Папа, грузовик едет! – Одновременно он протянул руку и сунул отцу в ладонь три длинные темноватые сигары, сужающиеся к концу.

– Где ты это взял?

– Мисс Риккетт дала мне и сказала, что это для тебя, и еще она сказала, что ты бы разок зашел ее проведать. – Он замолчал, поглядел в дальний конец улицы, словно ждал кого-то. – Грузовик едет.

Мужчины позади него за его спиной прыснули. А Гарри взял сигары и опустил в нагрудный карман рубашки. Потом повернулся к мужчинам: – А она вам, ребята, когда-нибудь посылала гостинцы? – И сделал вид, что ужасно горд.

– Папа, я видел грузовик. Он был… – И тут за его спиной показался грузовик – большой, черный, с квадратным кузовом, в котором лежали горой белые кристаллы, которые тряслись и поблескивали в утренних лучах солнца. Когда колеса со скрежетом затормозили, из кузова на мостовую высыпалась часть груза – с таким сухим хрустом сыплются в плошку поджаренные хлопья из коробки. Кое-кто из собравшихся на веранде подошел к ее краю и заслонил глаза от солнца ладонью. Гарри положил мальчику руку на голову, когда шофер, скрипя полотняными штанами по кожаному сиденью, подвинулся вправо и высунулся из окна:

– Где дом Калибана?

– Туда по дороге, через полторы мили. – Гарри шагнул вперед и, протянув руку, положил ее на опущенное стекло. – Не пропустишь. Дом похож на три белые коробки, составленные вместе. А что везешь? Каменную соль?

– Думаю, это не твое дело, если только твоя фамилия не Калибан! – Мужчины на веранде хохотнули, а шофер на секунду замялся, не осознав, что чуть было не обозвал Гарри негром. – Но ты прав. Говоришь, туда по дороге? Три белые коробки?

– Именно. Значит, соль?

– Точно! Соль. Ему нужна соль. И я везу ему соль. Значит, туда по дороге? Белые коробки?

– А зачем ему такая пропасть соли? Не знаешь?

– Не знаю. Он заказал. Десять тонн. Ежели у него есть деньги, у меня есть соль. Говоришь, полторы мили?

– Именно.

– Хорошо. – Шофер поднял стекло, но рукоятка не работала, и стекло поднялось только до половины. Он со скрипом отъехал по сиденью обратно за руль и завел мотор. Грузовик затарахтел по мостовой, и из-под его колес справа и слева взметнулись тучи пыли.

– Странно, зачем этот черномазый покупает столько соли. Десять тонн соли. – Томасон повернулся к Гарри. – Пойдем, покажу тебе кое-что. – Он улыбнулся и жестом пригласил Лиланда зайти в магазин. Мальчик последовал за ними.

Зайдя внутрь, хозяин магазина полез под прилавок и выудил бутылку виски и два толстодонных стакана. Гарри нагнулся над банкой соленых огурцов. Стоящий рядом с ним Гарольд поднялся на цыпочки и, нахмурив лоб, сквозь упавшие на глаза вихры стал глядеть на банку с шоколадными драже на нижней полке.

– Послушай, Томасон, дай-ка мне вон тех штучек на пять центов!

Я же ему ничего не сказал про это, так что никто не может меня упрекнуть, но я же дал себе обещание. И этого довольно.

Томасон взял большой мерный ковшик, зачерпнул им шоколадных драже из банки, взвесил – там было всего десять шариков – и сложил конфеты в пакетик. Гарри взглядом попросил Томасона отдать их сыну, который взял пакетик с затаенным восторгом, от радости не в силах вымолвить ни слова. И сразу начал их поедать, открывая и сразу закрывая пакетик после того, как брал новый шарик, точно от попадания в пакет свежего воздуха шоколад мог испортиться.

Гарри снова обернулся к хозяину магазина:

– Интересно, зачем ему столько соли?

Томасон разлил виски по стаканам и пожал плечами:

– А черт его знает. Наверное, для своей фермы. А иначе зачем ему заказывать столько.

Гарольд оторвал восхищенный взгляд от конфет:

– Папа, а Такер, о ком вы говорите, – это тот хороший ниггер? – И Гарри почувствовал, как мальчик дергает его за штрипку штанов.

Томасон перегнулся через прилавок и заговорил с мальчуганом:

– Кто это тебе сказал, что он хороший ниггер, а, малыш? Да хуже ниггера, чем он, на свете нет!

Гарри почувствовал, как лицо мальчика прижалось к его ноге. Он взглянул вниз и заметил, что сын робко поглядывает на него. Они оба поняли, что произошло: ему запрещали употреблять слово «ниггер». И, кроме того, Гарри и его жена не хотели, чтобы он нахватался уличных оценок, хороших или плохих, о людях и событиях, и требовали, чтобы он всегда им рассказывал, где он узнает о тех или иных вещах. Гарри прямо-таки уже слышал голос жены: «Ты позволяешь своему сыну стоять там и слушать все эти мерзости, что слетают с языка твоих друзей; немудрено, что он приходит и вываливает все эти бредовые идеи!»

– Так кто тебе сказал, Гарольд, что Такер – хороший негр?

– Никто, – зарывшись в отцовскую штанину, ответил мальчик. – Я просто… – Он осекся.

Гарри повернулся к Томасону:

– Может, еще по стаканчику? – И он хлопнул ладонью по прилавку так сильно, точно заколачивал молотком гвоздь.

– Можно! Сей момент! – И тот схватил бутылку за горлышко. – Но нам надо держать ухо востро – моя жена имеет обыкновение заявляться, когда ее не ждешь…

Гарри поднял руку и оборвал его на полуслове:

– Гарольд, пойди-ка, погляди, не идет ли миссис Томасон, а когда она появится, скажи ей: «Хелло!» – Он улыбнулся Томасону. – И скажи это громко!

Мальчик вышел и сел на пол под дверью магазина, уткнув нос в нижнюю часть сетки, которая выгнулась от многочисленных ударов ногой. Мужчины чокнулись полными стаканами, пожелали друг другу здоровья и, поднеся стаканы к губам, опрокинули виски в глотки.

– Папа?

Томасон одним махом смел стаканы и бутылку с прилавка и неловко поставил все это на полочку внизу. Оба выпрямились и отерли губы.

– Папа, мистер Харпер едет.

Томасон нервно расхохотался. Гарри подошел к двери и положил руку мальчику на затылок.

– В следующий раз так и говори: едет мистер Харпер. Из-за тебя Томасон чуть не окочурился.

Хозяин магазина покраснел. Они вышли на веранду. Гарри прислонился к своему столбу. Мальчик встал рядом. Мистера Харпера, припозднившегося этим утром, везла в каталке по середине улицы его дочь. Когда они добрались до веранды, мужчины подняли каталку вместе с мистером Харпером на середину веранды и поприветствовали. Его дочь сразу же отправилась восвояси. Старик откинулся на спинку.

– Ну, какие новости сегодня, а, Гарри?

– Никаких особенных новостей нет. Разве что грузовик… – начал он, но мистер Харпер обратился к Гарольду:

– Как поживаешь, мистер Лиланд?

Гарри почувствовал, как мальчишка юркнул за него, втиснувшись между ним и столбом. «Странно, что ему не нравится мистер Харпер, хотя он не сделал ему ничего плохого. Уверен, он просто не понимает, что человек может быть старым и все равно добрым».

– Он в порядке, мистер Харпер!

Так они бездельничали на веранде и болтали о том о сем. Гарри одной рукой обнимал столб, сын сидел перед ним, держа в руках палочку и водя ею по выбоинам обочины шоссе, и время от времени откидывал голову назад и стукался о колено Гарри. За их спинами мужчины задавали мистеру Харперу вопросы о мировых событиях, а когда он отвечал, то, неважно, понимали они его слова или нет, кивали и хмыкали. Потом, когда подошло время обеда, они постепенно покинули веранду, зная, что во время еды старик всегда предпочитал оставаться в одиночестве. Скоро показалась его дочь: она, как всегда, торопливо шагала по середине шоссе, держа под мышкой серый металлический контейнер с едой.

Отец и сын вошли в магазин, и Гарри купил им поесть. Они обошли здание магазина и сели на солнышке. Когда они расправились с сыром и крекерами и выпили молока из вощеных пакетов, Гарри закурил одну из тех сигар, что ему прислала мисс Риккетт. Заметив, как Гарольд притворился, будто курит желтую соломинку, отец нагнулся к нему, зажег спичку и запалил кончик соломинки, так что сразу образовался пепел. Мальчик придвинулся к нему поближе и положил голову ему на плечо.

– Папа, а зачем Такер накупил столько соли? Ты не знаешь?

– Нет, сынок. – Он затянулся сигарой. – Такер чудной, да? Я слыхал, он куда более странные вещи делает, – и вдруг, вспомнив что-то, резко повернулся к сыну: – А скажи-ка мне, что мама и я говорили тебе про слово «ниггер»?

Мальчик повесил голову и стал искать глазами ответ на земле.

– Вы сказали… вы сказали, чтобы я его не произносил.

– А почему, ты помнишь? – Гарри не хотелось, чтобы его голос звучал слишком строго. «Для него это тяжело. Все это слово повсюду употребляют. Даже мне трудно его не употреблять ».

– Вы говорили, что это плохое слово и что вы никого не обзываете плохими словами, если не хотите их обидеть!

И тут мальчик с опаской поглядел на отца: а правильный ли он нашел ответ?

– Верно. Теперь ты запомнишь, да?

– Да, сэр!

– Послушай, Гарольд. – Он повернулся к мальчику, подыскивая слова, странно звучащие даже для его ушей, и не понимая толком, почему он чувствовал то, что чувствовал, но почему-то в глубине души думая, что так и нужно чувствовать и нужно свои чувства объяснить сыну. – Однажды, когда тебе будет столько же лет, сколько мне, возможно, все будет не так, как сейчас, и ты должен быть к этому готов, понимаешь? А если ты будешь вроде некоторых моих знакомых, ты не сможешь ладить с людьми. Ты это понимаешь?

Мальчик не ответил. Но он смотрел на лицо отца, и песочный чубчик падал ему на глаза.

Гарри продолжал:

– Понимаешь, я не считаю, что вообще бывают какие-то изначально плохие слова. Это же просто слова. А уж потом люди приписывают им какое-то значение. И, может быть, ты употребляешь эти слова совсем не в том значении, в каком их употребляют другие люди. Ну, это как в школе: тебя обзовут плаксой, а ведь это вовсе не значит, что плаксой быть плохо. Это же все равно что сказать: у тебя серые глаза. Это же не значит, что иметь серые глаза – плохо. Но если ты назовешь цветного «ниггером», он считает, что ты хочешь сказать, что он плохой, а ты, может, этого вовсе и не имел в виду, понимаешь?

– Да, сэр!

– Хорошо, Гарольд, я же не сердился на тебя, ты это знаешь, ведь так? На! – И он поднес влажный кончик сигары ко рту мальчика. – Только не вдыхай – тебе станет плохо! И, бога ради, маме ничего не говори!

Он смотрел, как мальчик зажал сигару между зубов и скорчил гримасу, ощутив ее горечь, но в то же время испытывая гордость от того, что он почти что курит. Потом мальчик ее вынул.

– Думаю, мы уже можем вернуться. Мистер Харпер закончил обедать. – Он медленно поднялся.

Они пришли на веранду первыми. Постепенно вернулись и остальные и встали небольшими кучками, беседуя, глазея на порхающих в выси птичек над низкими крышами. Гарри прислонился к своему столбу и принялся изучать горизонт вдалеке. Гарольд присел на краешек веранды и уже не возил прутиком по песку. Так они просидели и простояли пару часов, вслушиваясь в тишину, провожая взглядом проезжающие мимо редкие машины, не здешние, с номерными знаками чудного цвета, – посмотрев все, что можно было увидеть в старинном французском городке на побережье, приезжие поспешно уезжали, даже не подозревая, что по пути в столицу штата они проскочили малую родину знаменитого генерала южан.

А потом все заметили, что с севера к городку движется крытая повозка, запряженная рыже-красной лошадкой со спиной не то чтобы прогнувшейся, а какой-то искривленной, точно по ней били кувалдой, и не сразу разглядели возницу, который исступленно нахлестывал бессловесное животное, словно за ним гналась орава призраков или свирепых черномазых, и рожа у возницы была такая же, как масть его лошади, красная от нескончаемой выпивки, к чему он пристрастился примерно сразу же, как узнал, что на свете бывают другие напитки помимо сладкого материнского молока. Все слышали цокот копыт по мостовой, и тут Стюарт притормозил, натянув поводья своей лошадки так резко, что мундштук в кровь разорвал лошадиные губы, и обитые железными обручами колеса повозки, смахивающей на свиную лохань, оставили на пыльной дороге длинный след каких-то опилок. Он спрыгнул с сиденья на землю и, споткнувшись, едва не упал в сточную канаву.

– Только что видел Бог знает какую чертовщину. Как поживаете, мистер Харпер, Гарри? Я только что видал чертовщину какую-то.

– И что же ты видел – стадо слонов? – выдохнул Гарри. Сигарный дым тяжело обволок голову Стюарта. Мужчины засмеялись, но резко замолкли, осознав, что мистер Харпер выпрямился в своем кресле, крепко сжав губы, что придало им сходство со сгибом листа плотной бумаги.

Стюарт перевел дыхание и, пропустив мимо ушей и смех, и комментарий, заговорил, обращаясь исключительно к мистеру Харперу:

– Ехал я от своего дома и видел этого Такера Калибана, который – клянусь, вот вам истинный крест, – разбрасывал соль, каменную соль, по своему полю. Когда я его позвал, он не отозвался, а все продолжал сыпать. Он набирал соль в мешок, который у него висел на плече, из огромной кучи соли на дворе перед домом.

Гарри так и ахнул, но никто не обратил на это внимания. «Грузовик! Так вот зачем он купил себе соли! Вот что он с ней делает! И крупицы этой соли сейчас сыплются с колес повозки под ноги Стюарту». И правда, под ногами у Стюарта поблескивали белые кристаллики, и никто из присутствующих их даже не заметил и не вспомнил. Хотя утром все видели грузовик и его кузов, забитый солью под завязку.

– Как ты сказал – соль? – переспросил мистер Харпер, подавшись вперед и приложив к уху ладонь, одновременно отбросив назад длинную седую прядь. – И давно ли ты это видел?

– Не далее, чем когда ехал сюда мимо его фермы. – Стюарт решил, что ему никто не поверил, и начал потеть, потом сдернул с головы заношенную черную шапку и, вытащив мятый желтый платок, отер лысую голову. – Клянусь! – И перекрестил сердце порыжевшим от табака указательным пальцем.

– Похоже на то, мистер Харпер, – подтвердил Гарри, повернувшись к старику. – Мы все видели этот грузовик, доверху наполненный солью. – Другие закивали.

– Ума не приложу, зачем он это затеял! – Стюарт поставил ногу на ступеньку веранды. Гарри почувствовал, как сын на дюйм придвинулся к нему. – Может, спятил?

Кое-кто из присутствующих заугукал в знак согласия, но мистер Харпер и ухом не повел.

– Поднимите-ка меня в эту повозку. – Он привстал над креслом, которое откатилось из-под него назад, сухо скрипя колесиками, точно удивилось, что вдруг освободилось от бремени седока. Старик расправил руки в стороны, словно тощая птица, дожидаясь, пока кто-нибудь подхватит его и поможет влезть в повозку. – Стюарт, ты садись назад. Я реквизирую твою повозку. Ты, Гарри, бери поводья. Я хочу помереть в своей постели, а не в обнимку с дорожным столбом.

Большинство никогда еще не видели мистера Харпера стоящим на своих ногах, и тотчас, будто радиоприемник в магазине Томасона вдруг объявил о приближении торнадо, улицы заполнились бегущими людьми. Стюарт поплелся к задней дверце. Прочие, включая и негров, привели лошадей, еще толком не зная, что им предстоит делать и зачем или куда они направляются.

Мальчуган, усевшись рядом с Гарри на сиденье, встал на коленки и приложил ладошку к отцовскому уху, чтобы мистер Харпер, которого взгромоздили в повозку и усадили рядом с ними на сиденье, не смог расслышать его слова:

– Папа, а я думал, он не может ходить. Ты же говорил, он не может!

– Нет, Гарольд, я такого не говорил. Я говорил, он не думает, что на свете есть достаточно важная причина, ради которой он стал бы ходить. Может быть, теперь его что-то заинтересовало.

Мистер Харпер восседал на сиденье повозки, тяжело дыша, и Гарольд придвинулся к отцу как можно ближе. А Гарри зашептал, обращаясь к рыже-красной кобыле, глядя ей в спину, похожую на сдавленный цирковой шарик, и направил ее прочь из города мимо вереницы лавчонок и жилых домов, мимо зевак, высыпавших на улицу из лавок и домов, точно сегодня был парад в День памяти Конфедерации. Многие из них – ни слова не говоря, без всяких объяснений – вывели запряженные повозки, оседлали лошадей, завели машины и отправились следом за повозкой, завороженно глядя на мистера Харпера.

У городской границы повозка миновала теснящиеся справа низкие, потрепанные непогодой домишки негров. Они тоже заметили мистера Харпера и, отложив свои дела и оборвав разговор, колонной двинулись за стариком в повозке, держась на почтительном расстоянии.

Вскоре они промаршировали мимо Уоллеса Бедлоу, черного и массивного, как вагонетка с углем, который восседал на лошадке оранжевой масти размером с крупного пса. Как всегда, на нем был белый вечерний сюртук, выигранный им на съезде сваебойщиков. Он подъехал к дороге, повернул лошадь и присоединился к процессии негров в голове колонны.

Две группы людей, белых и черных, так прошествовали по шоссе к ферме Такера Калибана, и наконец Гарри увидел вдалеке белый дом, состоящий из трех плотно сдвинутых секций, купленный и выкрашенный прошлым летом, а позади него – амбар, крепкий и с облупившейся краской, а перед ним – квадратный загон для скота размером не больше приличной гостиной, а еще чахлый клен с давно облетевшей листвой, высохший и болеющий уже много лет, ну и, наконец, коротышку-мужчину в поле, размеренно взмахивающего рукой на фоне белесого осеннего инея.

Процессия остановилась на обочине шоссе, и люди в повозках, автомобилях и на лошадях ждали от мистера Харпера какого-то действия. Раскинув локти от тощего туловища, он попросил Гарри и Томасона помочь ему выбраться из повозки и подвести его к забору. Он не сказал ни слова, не позвал Такера, как позвал бы любого из своей свиты или любого негра, но вместо того оперся о забор и стал наблюдать за работой тщедушного негра так, словно уважал эту работу и терпеливо дожидался, когда она будет выполнена.

А Такер с тех пор, как его тут увидал Стюарт и погнал свою лошаденку в город, успел засыпать солью еще примерно четверть поля, и теперь незасыпанной оставалась почти половина. Гарри видел его на дальнем конце поля – темную точку в белой рубашке; на нем были черные штаны, и сам он был черный и потому едва виднелся на фоне черной стены деревьев вокруг фермы. Такер высыпал всю соль из мешка и медленно двинулся к горе соли у дома, высоко поднимая ноги и перешагивая через борозды. Потом он подошел ближе, опустив голову, и Гарри разглядел незаметную ранее деталь на большой голове: очки в стальной оправе на плоском носу. Если он и спятил, как предположил Стюарт, разглагольствуя у веранды, то никоим образом не проявлял своего безумия. Гарри он показался тихим и задумчивым, точно он не делал ничего необычного: «Словно он засевает поле. Словно сейчас пора весеннего сева, и он решил начать пораньше, чтобы не потерять ни одного хорошего денька. В точности как все мы поступаем в первые дни весны: встаем спозаранку, быстро завтракаем, а потом выходим в поле и сеем семена. Вот только он ничего не сеет, он просто убивает землю, и он не производит впечатления, будто он эту землю ненавидит. Не похоже, что он встал утром и сказал себе: «Больше не буду горбатиться ни единого дня! Я погублю эту землю прежде, чем она погубит меня!» Он же не бегает по полю, как чумной пес, и не разбрасывает соль именно как соль, а разбрасывает ее, точно это зерна кукурузы или семена хлопка, так, словно готовится осенью снять добрый урожай. Он так мал для такой тяжкой работы, он же ростом не выше Гарольда, и даже ведет себя как мальчик, мастерящий модель аэроплана, или вскапывает землю игрушечной мотыжкой рядом с папой, делая вид, что он и есть папа, и это его поле и его маленький сынишка работает рядом с ним».

Такер уже подошел совсем близко к мистеру Харперу, так что тот мог протянуть руку и похлопать его по плечу. Но старик зашептал, и даже Гарри, стоящий рядом, едва расслышал его слова:

– Такер! Ты что делаешь, парень?

Все ждали ответа. Никого не удивило, что Такер раньше отказался разговаривать со Стюартом, но они были уверены, что, если у человека есть язык, он непременно ответит на вопрос мистера Харпера. Но Такер сделал вид, будто не узнал, кто с ним говорит, и продолжал молча наполнять солью свой мешок.

– Ты слышишь? Что ты делаешь?

Стюарт подошел к забору, его красное лицо было перекошено.

– Я научу этого черномазого относиться к вам с уважением!

Но мистер Харпер протянул руку и схватил Стюарта за локоть. Все только подивились тому, как стремительно оба двигаются.

– Оставь его в покое! – Мистер Харпер отвернулся от забора. – Ты его не остановишь, Стюарт. Ты ему ничего не сделаешь!

– Что вы такое говорите? – Стюарт неловко поплелся за стариком.

– Он что-то затеял. И теперь ты с ним ничего не сделаешь! Даже если ты его изобьешь, и он ляжет в больницу, то, когда поправится, снова вернется сюда со своим мешком и будет сыпать соль на землю.

Он попросил Гарри помочь ему забраться в повозку.

– Посади меня обратно. Хочу посмотреть на это, сидя наверху. Это долгая история.

Негры пешком дошли до фермы вскоре после того, как мистер Харпер занял место в повозке, и столпились на дороге. Белые смотрели на них выжидательно, ища в их поведении хоть какие-то признаки, позволяющие понять, что происходит. Но в чернокожих лицах они обнаружили лишь отражение собственного страха, хотя и, возможно, обузданного привычным терпением. «Они тоже ничего не понимают. Это же видно. Точно он египтянин какой-то, и они о происходящем знают не больше, чем мы все знаем, как ездить на верблюде».

Выйдя в поле, наполовину покрытое белым ковром, Такер продолжал разбрасывать похожие на градины белые кристаллы, совершая одно и то же путешествие – от поля к соляной горе и обратно, наполняя мешок и опустошая его, горсть за горстью, в поле. Солнце стало клониться к лесу, и когда Такер закончил, оно стояло над горизонтом в трех пальцах от макушек темных деревьев. Он вернулся через поле к забору и вытряхнул остатки кристаллов на так и не уменьшившуюся гору соли, и в предвечерней тишине рукавом отер пот со лба, взглядом оценил проделанную за день работу и вошел в дом.

– Вы только посмотрите! – воскликнул Стюарт, оторвавшись от забора. – Сколько хорошей соли перевел! Да из всей этой соли можно наделать гору мороженого! – Он, конечно, шутил.

– Лучше помалкивай, Стюарт! – нагнулся к нему мистер Харпер. – Может, скоро узнаешь чего.

Дверь отворилась, и Такер вышел на двор, держа в одной руке топор, а в другой – ружье. Он прислонил оба инструмента к ограде загона и скрылся за домом. Вернулся он, ведя под уздцы свою лошадь – старую, слегка хромающую, серую кобылу – и коровенку цвета свежеструганой доски. Он распахнул воротца загона, на несколько мгновений задержав взгляд на обеих и потрепав по шее сперва одну, потом другую. Гарри заметил, как он выпрямил спину и расправил плечи, завел животных в загон и закрыл ворота, а потом забрался на изгородь и сел, положив ружье на колени.

Такер пристрелил кобылу выстрелом в голову за ухом, и кровь потекла ручьем по шее и заструилась по передним ногам. Кобыла, чьи веки замерли над глазами навыкате, постояла еще секунд десять, сделала неверный шаг вперед и рухнула. Корова, почуяв запах смерти и крови, стремглав бросилась прочь, бешено тряся выменем. Когда и ее настиг выстрел, она еще продолжала бежать через загон и ткнулась головой в ограду, ее отбросило назад, и она повернула голову к Такеру, словно недоумевающе, как женщина, без всякой причины получившая от мужа оплеуху, издала жалобный стон и упала. Такер слез с ограды и осмотрел убитых животных.

Когда Такер пристрелил лошадь, по щекам Гарольда побежали слезы, но плакал мальчик тихонько, про себя, так, что Гарри, не взгляни он на сына, так ничего бы и не узнал. Обхватив рукой плечо Гарольда, он сжал его, почувствовал под пальцами детские кости, но не стал приставать, не стал просить его вытереть лицо или высморкаться, а сделал это потом, убедившись, что мальчик перестал плакать.

Мистер Харпер сидел и покуривал свою трубку. Лумис поглядел на бездыханные туши животных, лежащие по разным углам загона, и покачал головой.

– Безобразие. Форменное безобразие. Это же были два прекрасных животных. Знал бы, что так будет, я бы их купил.

Томасон хохотнул:

– Да перестань! Ты же у меня вечно клянчишь в долг, когда выпить хочешь! Где бы ты взял денег купить корову и лошадь?

Другие мужчины тоже позубоскалили, краешком глаза смущенно поглядывая на мистера Харпера. Но старик не смеялся, и все быстро переключили свое внимание на двор Такера. А тот вышел из загона и взял топор, который в лучах заходящего солнца поблескивал как пламя одинокой спички во тьме. Он подошел к засохшему клену. Некогда его искривленный ствол отмечал юго-западную границу плантации Уилсона, на которой его прадед и дед работали сначала как рабы, а потом как вольнонаемные. И как гласила легенда, сюда каждый вечер выезжал старый генерал и смотрел на закатное солнце. А теперь это дерево принадлежало Такеру – как и вся эта земля. Он положил руку на ствол и пробежал пальцами по его впадинкам и гладким местам, закрыв глаза и шевеля губами. А потом, сделав широкий шаг назад, срубил. Ствол был старый, иссохший и трухлявый внутри, и он упал с громким скрипом, какой издавали колесики кресла-каталки мистера Харпера. И без малейшего признака безумия или гнева, а лишь с напряженным тщанием он расщепил ствол, положил топор на кучу серых щепочек, набрал из кучи соли немного в мешок и аккуратно, как если бы он высаживал сеянцы, густо посыпал солью мертвые корни. Закончив, он пошел к дому.

– Послушай, Такер! – крикнул ему стоящий у забора Уоллес Бедлоу. – Ты что, намерен вырастить соляное дерево? – Негры громко расхохотались, хлопая себя по ляжкам. Такер ничего не ответил, и собравшиеся у его фермы люди были озадачены пуще прежнего. Они повылезали из своих повозок и автомобилей и облепили забор, точно стая птиц. Лицо Стюарта лоснилось, и он снова полез за желтым платком, чтобы отереть пот.

– С ума можно сойти! Если один черномазый не может понять, что на уме у другого черномазого, этого никто не поймет. Может, стоит вызвать «скорую», чтобы его увезли? Да он же спятил!

Гарри подал голос с сиденья повозки:

– Это его земля. Он может делать на ней все, что ему заблагорассудится. – И поглядел на сына, сидевшего рядом, широко раскрыв глаза.

Темные бороздки от высохших слез на щеках Гарольда придавали ему сходство со старичком вроде мистера Харпера.

– А мистер Стюарт говорит правду, папа? Такер сошел с ума? Вот что произошло?

Гарри не мог ответить. «Если я завтра встречу знакомого и он расскажет мне о том, что я видел своими глазами, я бы и сам сказал, что Такер Калибан сошел с ума. Но я не могу так сказать, сидя тут и наблюдая на ним, потому что знаю одно, даже если ничего другого не знаю: им движет не безумие! Я не знаю, что на него нашло, но точно не безумие!»

День постепенно отгорел, и теперь над мертвыми животными в загоне для скота начали роиться мухи, слетевшиеся сюда со всей округи, и далеко за фермерским домом с тремя прижатыми вплотную друг к другу фасадами, и за полем, белым и пустым, и за деревьями, торчащими высокими черными столбиками с зелеными кронами, нехотя закатилось солнце, точно пылающая монетка.

Такер давно уже скрылся в доме, но теперь дверь опять отворилась, и Гарри увидел его худую спину и темное пятно пота, расползшееся на белой рубашке, отчего его проступающая сквозь ткань темно-коричневая кожа казалась темно-серой. Он волок что-то очень тяжелое, что заставило его пошатнуться и едва не потерять равновесие. Бетра, его жена, должно быть, стояла за дверью и помогала ему нести груз.

Уоллес Бедлоу перелез через забор и двинулся к дому, на ходу снимая белый сюртук, под которым у него ничего не было, кроме драной майки.

– Скажи Бетре, что в ее положении не стоит поднимать тяжести. Давай я тебе помогу, чтобы ты ни удумал.

– Нам не нужна помощь, мистер Бедлоу, – послышался из темноты голос Бетры.

А Такер только с удивлением смотрел на мужчину, который был выше его на три головы.

– Миссус Калибан, – заговорил Бедлоу через голову Такера, – вам не стоит утруждать себя такой работой, особенно сейчас. – Он перебросил сюртук через плечо, и было видно, что зеленая подкладка кое-где лопнула.

– Мы понимаем, что вы хотите нам помочь, но нам надо это сделать самим. Спасибо вам, но можете идти! – Женщина говорила вежливо, но твердо.

А Такер молча смотрел.

Бедлоу вернулся к забору. Такер вновь взялся за работу, и вскоре Гарри увидел в свете догорающего дня, что тот волочет старые напольные часы Дьюитта Уилсона – те самые, что доставили сюда, упакованные в ящик и проложенные ватой, на невольничьем корабле, на котором прибыл когда-то сюда Африканец, а после смерти Африканца отправили вместе с младенцем Африканца и с щуплым негром в зеленом котелке на плантацию Уилсона. И тому младенцу, Фёрсту Калибану, их подарили на его семьдесят пятый день рождения, и это был дар генерала Фёрсту за долгие годы добросовестной и преданной службы, сначала в качестве раба, а потом в качестве вольнонаемного, и эти часы по наследству перешли к Такеру.

Такер, наконец, выволок часы из дома, и теперь они стояли во дворе, а рядом с ними встала Бетра, на последней стадии беременности, почти такая же высокая, как часы, и глядела на своего коротышку-мужа, который пересек двор и вернулся с топором. Размахнувшись, он шарахнул топором по стеклу, защищавшему хрупкие стрелки часов, разбил вдребезги, и осколки осыпались к его ногам. И он махал топором до тех пор, пока стальные детали тонкой работы и импортное дерево не превратились в груду покореженного металлолома и щепок.

Бетра вернулась в дом и вышла с ребенком на руках. Она несла только спящего ребенка и большой матерчатый саквояж.

– Такер, мы готовы.

Он кивнул, не спуская глаз с разбросанных по двору щепок. Потом посмотрел на загон для скота и на поле, посеревшее в вечерних сумерках. Ребенок проснулся и захныкал, и Бетра принялась его убаюкивать, покачивая взад и вперед, будто в такт тихой колыбельной, пока ребенок вновь не уснул.

Такер глянул на дом. Впервые за все время он, казалось, засомневался и даже немного испугался.

– Я понимаю, – сказала Бетра. – Давай!

И Такер вошел в дом, оставив дверь нараспашку. Он вышел уже в черной шоферской куртке и черном галстуке и осторожно затворил за собой дверь.

Оранжевое пламя взметнулось по белым шторам в центральной части дома и медленно перекинулось на другие окна, точно кто-то внимательно осматривал дом с намерением его купить, и потом огонь с сухим шуршанием рвущейся бумаги выпорхнул сквозь крышу, осветив бока повозок и лица столпившихся вдоль забора белых и негров.

Гарри смотрел на языки пламени и на оранжевые блики, пляшущие на дальних деревьях. Вверх летели снопы искр и быстро таяли в темно-синем небе. Он снял сына с повозки и подвел к забору, где они смотрели на полыхающий исполинский костер. Через час огонь стих, то и дело вспыхивая с новой силой на еще не прогоревших участках дерева, ткани и дранки. И наконец, от дома остались лишь тлеющие головешки, и черный остов стал похож на загадочный город, виднеющийся в ночи с далекого расстояния.

Такер и Бетра подошли к забору, и Гарри подумал, но лишь на мгновение, что они хотят что-то сказать напоследок, объясниться наконец. Вместо этого они обошли повозку и зашагали по шоссе в направлении Уилсон-Сити.

А люди отвернулись от забора, только сейчас заметив, как им стало нестерпимо жарко и как они вспотели от огня, тихо бормоча стоящим рядом что-то вроде: «Ну и жуть!», или «Все спалил дотла, а?», или «Никогда в жизни я не видал такого…». Все стали рассаживаться по повозкам, отвязывать лошадей, заводить моторы.

Гарри задержался у забора, но когда ему стало ясно, что он уже увидел все, что можно было увидеть, и смотреть тут больше не на что, опустил, не глядя, руку, чтобы схватить ею ладошку мальчишки. Но мальчика не было. Он огляделся по сторонам, посмотрел на дорогу и увидел в густых сумерках Гарольда: тот о чем-то тихо переговаривался с Такером. Бетра стояла рядом и ждала мужа. Потом Такер подошел к Бетре, и они растворились в темноте, словно утонули в ночной пучине. Гарольд возвращался к отцу, идя задом наперед, как будто надеялся, что пока он не спускает глаз с двух фигур на дороге, ночная тьма их не поглотит. Когда сын подошел, Гарри ничего не сказал, а просто положил руку ему на плечо.

К этому моменту все уже расселись в повозке Стюарта, торопясь вернуться в город. Гарри поднял мальчика на сиденье, залез сам, и покалеченная лошадь повезла их в Саттон, как и раньше, двигаясь во главе двух групп – белых и чернокожих. Гарольд прижался к отцу. Стало холодно, и мальчика бил озноб. Гарри поглядел на него и, выпростав сначала одну руку, потом другую, снял куртку.

– Вот! Надень-ка! – и с этими словами вдел руки мальчика в рукава.