Друзская сага

Глава 1

На этот раз они собались в доме Амера Абу Рабии. Двухэтажном, просторном, но незавершённом, словно заброшенный архитектором эскиз. Явление частое в друзских деревнях, где отец, пока работает, ставит сыновьям дома. Строительство замирает, когда у главы семейства заканчиваются средства. Отец Амера успел профинансировать фундамент, каркас, стены, крышу и отправился за кромку. На дальнейшее скромной зарплаты полицейского у осиротевшего Амера не хватало. Стены остались голыми, из мебели – скрипучие турецкие диваны по периметру гостевого салона, обшарпанный комод, и сервант, купленный по случаю на барахолке в Дженине, городишке в Палестинской Автономии на Западном берегу Иордана. Дешёвый ковролин на полу, пара портретов на стенах. На одном шейх Джафар Тариф, дед нынешнего главы общины, на втором легендарный вождь друзов Султан Паша аль Атраш.

Друзья сидели на приземистых стульях без спинок, за таким же невысоким массивным столом времён Салах ад-Дина. Хлебосольному толстяку нравилось принимать гостей. Улыбчивый, с округлым лицом, добрыми, но глуповатыми глазами и ранней лысиной, он обожал затяжные карточные баталии. Покер важно величал «Сеансом ИИИ» – интересно, интеллигентно, интеллектуально. Игроки выглядели по-домашнему – короткие шорты, кроксы и сорочки-безрукавки, оголявшие плечи, чем донельзя смущали набожную хозяйку дома. Аристократический отдых сопровождался литрами крепчайшего кофе и бессчётными плошками арахиса, арбузных и тыквенных семечек, сухого нута и прочих лакомств, ритуальных для гостеприимного стола друзов, когда на огонёк заглядывали уважаемые, но слишком частые гости. Иногда подавался виски, строго-настрого запрещённый религией, но, тем не менее, свободно продававшийся на заправке «Соноль» перед выездом из деревни. Справедливо опасаясь недовольства шейхов, спиртное Амер держал в литровом термосе. Случись в доме нечаянный гость, крамолы на столе не обнаружит.

– Господа! Я повышаю на… семьдесят! – выпалил хозяин дома и обескураженно улыбнулся.

Окружающих всегда восхищала его детская расположенность к улыбке, чаще женскую половину. Если бы не внушительный живот, парень мог похвастать многими победами. Абу Рабия не умел скрывать чувств и всегда выбирал ущербную тактику. Напропалую пасовал, когда надлежало рискнуть, или беспутно блефовал с отвратительными картами на руках. Поэтому проигрывал чаще партнёров, но никогда не огорчался. Зато изученная приятелями улыбка выдавала его с головой и означала одно – у него феерический расклад.

Убойная информация, если вовремя приспособить.

– Рана! – позвал он жену чуть громче, чем следовало. Хотелось показать друзьям, кто в доме хозяин, но виски притупил осмотрительность, – свари нам ещё кофе!

Она бесшумно, как призрак, проявилась в густом сигаретном смоге, заполнившем гостиную. В тёмном платье, прятавшем лодыжки, белом полупрозрачном платке, прикрывавшем лоб и брови, Рана казалась воплощением целомудрия друзской женщины. Мансур и Камиль, приятели Абу Рабии со школьной скамьи, могли поклясться, что ни разу после свадебного торжества не видели полностью её лица.

– Ч-ш-ш, не кричи так, малыша разбудишь – осадила она и отправилась на кухню исполнять просьбу мужа.

Сомнений, кто стоит за семейным штурвалом, ни у кого не возникло.

– Ну, Мансур? Скажешь что-нибудь, или будешь немым, как ХАМАСник[8] на допросе? – поторопил Камиль.

– Раздражение – слепой поводырь, – не замедлил поумничать Абу Рабия.

Картёжники понимающе переглянулись и прыснули со смеха. Где их простой, как хумус в тарелке, приятель нахватался мудрёных тирад, оставалось догадываться. На расспросы он отшучивался нехотя и неловко, что вызывало новые подозрения.

– Я – пас, – ответил Мансур, и его ореховые, чуть на выкате, глаза, оживлённо блеснули.

Мансур любил покер. К каждой раздаче относился бережно, продумывая множество комбинаций. Если бы не чрезмерная осторожность, из него получился бы первоклассный игрок. Во всяком случае, он проигрывал реже аутсайдера Амера. Предусмотрительность считал фундаментом удачи, молчаливость – залогом успеха.

– Ну-ну, столько времени думать, чтобы соскочить!? – заметил Камиль.

В отличие от большинства друзов, обладавших располагающей внешностью, этот молодой человек, будто со стиснутым у висков черепом, походил на европейца-ашкенази. Камиля принимали за своего поляки, литваки, немцы и даже евреи из Биробиджана.

– Сравниваю, – спокойно продолжил он, выложив фишки на середину стола, рядом с «Эверестом» шелухи от семечек и орехов.

В картах Камиль был, что называется, ястребом – точный анализ ситуации, психологический расчёт и, конечно же, удача, присущая игрокам высокого полёта. Он «видел» противника, быстро принимал решения и ошибался изредка. За этим столом побеждал неизменно. Везение всегда, если подытожить, тонкий расчёт.

– Я тоже плачу, – воскликнул Мансур, бросая фишки.

Друзья раскрыли карты. «Две пары» Абу Рабии были слабейшей комбинацией на столе, мощный «трипс» Мансура оказался бессилен против «флеша» Камиля. И на этот раз сенсации не произошло.

– Чёрт, – выдавил, улыбаясь, словно угадал шесть номеров в лотерее, Абу Рабия, – надо же… Ветры дуют не так, как хотят корабли.

Мансур иронично взглянул на него и покачал головой. Амер счёл это восхищением и благодарно кивнул. Камиль невозмутимо собрал в кучу выигранные фишки. Вместе с ароматом свежезаваренного кофе в комнату вплыла Рана.

– Последний, – сказала она и пристроила поднос на край стола, – захотите ещё, управляйтесь сами. Я – спать.

– Рана, дорогая, – улыбаясь, проговорил Мансур, – мы уже топ-топ-топ… уходим… намёк понят…

– Ах ты, недотрога… Решил меня обидеть? Ладно, как-нибудь сочтёмся…

– Рана, успокойся, все знают, как радушно ваша семья принимает гостей, – вступил в разговор Камиль, – Мансур хотел сказать, что и впрямь поздно… спасибо тебе и спокойной ночи. Какие проблемы, вдвоём доиграем, мужа твоего легко отпустим. Запишем ему поражение… так что… забирай своего хозяина с собой.

Лёгкий румянец выдал смущение девушки, но она не растерялась. Рана никогда за словом в карман не лезла, и Камиль не хуже других знал, что забавляется с огнём.

– Ты бы, Камиль, о своей Майсе побеспокоился. Сидишь, картами пробавляешься. Ты, вижу, уверен, что она должна высматривать ненаглядного муженька из окошка… Нет, знаешь ли… В куклы мы давно отыграли, сейчас другие забавы. Прикинь, что делает Майса, когда мужа нет дома? Попробуй объясни, где весь день пропадал… думаешь, жена тебе поверит?

Камиль, как проигравшая в словесной баталии сторона, потупил глаза и, словно сдавшись, поднял вверх руки. Рана задиристо подёрнула плечиками и, не спеша, двинулась в спальню. Походя распахнула окно, и в гостиную ринулся свежий ветер Западной Галилеи. Друзья проводили глазами её стройную фигурку, но, поймав ехидный взгляд Абу Рабии, спохватились и уткнулись в карты. Игра продлилась ещё немного, но уже вяло, без прежнего задора.

– Всё, мужики, глаза слипаются. Заканчиваем? – зевая, спросил Мансур.

– Ты же выходной завтра.

– Так и есть, но в два часа ночи голова плохо варит. Боюсь крупно проиграться.

Камиль собрал карты и, будто, между прочим, заметил:

– Кажется, твоей голове в любое время суток думать хлопотно.

– Может и так, но тогда меня по ошибке в университет приняли.

– В какой университет?

– И ты молчишь? От друзей скрываешь?

– Колись! Или сглазить боишься?

– Нет, конечно… Хотел сегодня рассказать, но игра выдалась интересная. В октябре начинаю первый семестр. Факультет криминологии.

– Молодец, паренёк, поздравляем, – друзья вскочили и принялись обнимать Мансура.

– В Цфате? – спросил Камиль, основательно двинув приятеля по плечу, – там, кажется, «бакалавра» подгоняют под требования МВД. Ерунда – ОЗ.

Термином ОЗ, то есть «обязан закончить», обозначали те высшие учебные заведения, где требовалось лишь присутствие на лекциях. Руководство университета входило в положение силовиков, совмещавших учёбу, семью и ненормированный рабочий день, когда теракты были повседневностью.

– Обижаешь, Колледж Западной Галилеи от Бар-Иланского универа.

– Кажется, это где-то на шоссе Акко-Нагария?

– Точно, ближе к Акко.

– Когда проставляться будешь? – оборвал академическую беседу Абу Рабия.

Приятели захохотали.

– Я серьёзно, – притворился обиженным толстяк, – чем хочешь клянусь, проигнорируешь проставу, экзамены завалишь. Так что… Вот когда я в полицию призвался… совсем из головы вылетело, – тут же последовал новый взрыв хохота, – да, да, бывает, я, знаете ли, тоже человек. Прикиньте, сколько дел появляется у человека в призыв, сколько бумаг надо оформить, сколько тестов пройти, вот и забыл проставиться.

Друзья снова не сдержались. Абу Рабия раздражённо шикнул на них и продолжил:

– И что! В первый же день на службе из-за всех переживаний я прикемарил, и на моё счастье мимо проходил начальник участка. Зарплату получить не успел, как с меня три рабочих дня содрали.

– Всё твоя жадность, Абу Рабия.

– Экономность, не жадный я, просто нет лишних денег, вот и всё. Ты, Мансур, на меня стрелки не переводи, говори прямо, когда мясом кормиться будем.

– Сразу, как только… ты же меня знаешь…

Друзья обнялись. Мансур и Камиль поблагодарили хозяина и, наказав поспешить к жене пока не заснула, со смехом выкатились во двор. Вслед неслись напутствия покоробленного в лучших чувствах мужа.

Мансур забрался в «Субару», закурил и завёл машину. Она чихнула, но проблем делать не стала. Давно следовало старушку продать, да жалко, авто – чистый японец, сегодня таких днём с огнём не найти, фальшивки в Турции клепают. Машину он обиходовал в семейном гаражике на один подъёмник, где работали арабы отец и сын. Себе на уме, как многие почитатели Мухаммеда, но запчасти возили из автономии, так что ремонт и ежегодное техобслуживание выходили на порядок дешевле. Взглянув на часы, Мансур медленно тронулся с места. Деревня небольшая, ехать недалеко, но время нелишнее. К тому же Абу Рабия жил в старой части деревни. По мощёным, извилистым улочкам без тротуаров, на которые лишь кое-где отведено с локоть, следовало двигаться осторожно, тем более ночью. Дома в друзских деревнях построены очень кучно, почти вплотную, и у каждого здания своя архитектура, свой дизайн. Своя история.

Сумрак и тишина, которых не бывает в еврейских кибуцах, где собаки брешут даже после захода солнца, настроили Мансура на философский лад. Подумалось, что и судьба его, как дороги в Хорфеше, струилась своей извилистой тропкой. Между социальным устройством друзской деревни и любой в мире горской не было принципиального различия. Патриархат и клановость.

Вот семь домов рода Фарес. Фаресы все, как один, настоящие мужчины. С такими лучше дружить. После поворота направо целая улица Хатибов, родственники можно сказать, Тафиду у них сватал. Сразу за Хатибами одинокий дом на холме, даже асфальт не проложен. Там живёт Посвящённый, по слухам достигший высшей ступени духовности. Семь лет шейх не покидал дома, люди сами приходят, оставляют на пороге продукты и предметы быта. Вот окружённое высоким забором двухэтажное здание близнецов Мари. Глупцы, порушив традиции и запреты шейхов, женились на сёстрах черкешенках. В деревне им объявлен бойкот, и дети их никогда не родятся друзами.

Мансур неожиданно остро осознал, насколько близки ему они все, даже близнецы-вероотступники, – ради всех, выпади такая надобность, он, не задумываясь, рисковал бы жизнью.

Чтобы не будить родных, припарковался у дороги, но, отойдя на пару шагов, вспомнил о сигнализации. Пора бы заиметь нужную привычку. В деревне возле дома, конечно, ничего не случится, но, если забудешь включить в городе, обратно домой придётся ловить такси.

Ночную тишину нарушал бесцеремонный стрёкот цикад. Остро почувствовалась опрометчивость ночи, и стало грустно. Мансур на мгновение задержался на пороге, рассматривая пятиконечную звезду с разноцветными лучами над входом, когда муторный звонок прервал его размышления. Бросил взгляд на экран, где высветилось «Номер не определён». «Кто может звонить в это время? Скорее всего, Абу Рабия… Наверное, что-то забыл», – автоматически похлопал себя по карманам, проверяя всё ли на месте. Пистолет в кобуре, кошелёк в кармане, связка ключей и телефон в руках. Кажется, всё есть.

– Алло.

– Добрый вечер, Мансур.

– Уже ночь. Кто говорит?

– Не важно. Как закончилась игра?

– Стоп… Кто это? – повторил Мансур на арабском.

– Дело не в том, кто я, – проигнорировал абонент вопрос Мансура, продолжая говорить на иврите, – но исключительно в том, кем становишься ты.

– Не понял…

– Я спросил, о чём вы говорили, играя в покер?

– Не твоё дело, – повышая голос, возмутился Мансур, но тут же осёкся…

«Покер… Покер? Чёрт возьми! Этот наглец знает не только, что мы играли в карты, но и в какую игру. Кто-то сел мне на хвост… ШАБАК? Моссад[9]? Что мы наговорили?» – принялся он лихорадочно вспоминать компанейский разговор, но ничего крамольного, способного заинтересовать службы государственной безопасности, вспомнить не смог. «Какой ШАБАК! Бред! Просто кто-то из друзей не очень умно, вернее, совсем глупо разыгрывает меня».

– Послушай, придурок, – продолжил Мансур на арабском, – твоя борзая шутка слишком затянулась. Совсем спятил? Три часа ночи, не звони больше. Не то вычислю… Придётся ответить. Мало не покажется.

Мансур отключил мобильник, но не успел вложить в чехол, как раздался новый звонок, уже из дома.

«Вот кретин, перебудит всех!», чертыхаясь и не попадая ключом в замок, Мансур подскакивал на месте от нетерпения. От злой обиды на идиотов, зашедших слишком далеко. Шутка больше напоминала издёвку! Он знал своих друзей со школьной скамьи, ничего похожего они себе не позволяли. Приятели, не без того, частенько подшучивали друг над другом, но границ никогда не переступали.

Семья – святое, она вне сумасбродства.

– Алло! – зло прошипел Мансур.

От трубки веяло космическим холодом.

– О чём вы говорили, Мансур? – вопрос задали бесстрастно, словно на допросе, где всё давным-давно предрешено, – дальше повторять не стану, в твоих интересах сказать правду.

– Зачем звонишь на домашний телефон? Жена с сыном спят, – ещё продолжая верить в глупый розыгрыш друзей, – зло прошипел Мансур.

– Ты же был рядом с дверью, так что успел бы ответить до того, как они проснутся. Спальни, твоя и детская на втором этаже, телефон – в прихожей на первом.

– Откуда ты знаешь, где спальни, и далеко ли я был от входа?

Догнала неожиданная догадка. Мансур бережно, чтобы не услышали на другом конце провода, положил трубку возле аппарата и выбежал на улицу. Осмотрелся вокруг, и, не заметив ничего подозрительного, вернулся.

– Вы следите за мной?

– Не только за тобой. Вся ваша троица давно привлекла внимание. Сейчас речь о тебе. Я не получил вразумительного ответа.

– Послушай, ни о чём предосудительном не говорили. Мы все, к твоему сведению, работаем в полиции.

– Ладно… Как знаешь… Я предупредил…

В трубке раздались короткие гудки. Мансур выругался в полголоса. Не помогло. Вышел на улицу и уже там дал волю чувствам, помянув настырного шутника до третьего колена, его внешность, дом, родину и напоследок, понизив голос, вероисповедание. Затем набрал Камиля и долго вслушивался в монотонные гудки. Непрерывность позывных означала что-то вроде: «Я давным-давно в своей кровати, рядом с женой, и не следует меня беспокоить».

– А-а-а-а-а, – прохрипел через некоторое время сонный голос Камиля.

– Бэ-э-э-э, – передразнил Мансур.

Ответа не последовало в следующие несколько секунд тишины, но вскоре жизнерадостный храп возвестил о том, что принципиальный разговор состояться не может.

– Ка-ми-ль!!! – заорал в отчаянии Мансур, – Камиль! Камиль! Проснись же!

Глас вопиющего в пустыне – что зайцу курево.

Сознание бедолаги не сразу восприняло испуганный со сна женский голос:

– Кто это? Кто это? Что нужно?

– О-о-о!!! Майса, ты? Прости, как дела?

– Какие дела в три часа ночи… Ты пьян?

– Это Мансур, не хотел разбудить… Мне срочно, очень срочно нужен Камиль!

– Мансур? Ведь виделись? Что случилось? Умер кто?

– Нет, нет, нет – все живы. Не волнуйся! Разбуди мужа, пожалуйста.

Неясно послышалось бормотание Майсы, прикрывшей микрофон пальцем, храп прервался, сменившись причмокиванием.

– Мансур? – раздался в трубке недовольный голос друга, – чтоб тебя передёрнуло… Совсем с ума сошёл? Знаешь, который час?

– Выйди из комнаты!

– Какого чёрта…

– Быстро, Камиль, потом поймёшь… Когда объясню… Хватит Майсу пугать! Выйди, наконец!

В трубке послышались шлёпанье босых ног, шуршание и сиплый щелчок зажигалки.

– Ну? Вот он я… Что ты хотел?

Мансур возбуждённо обрисовал ситуацию.

– Бред… Кому мы нужны? – бодро, но всё же неуверенно, заявил Камиль.

Ошеломительное предположение вспыхнуло в голове Мансура. Крикнув другу «Не отключайся!», он заскочил в прихожую, на ходу стаскивая с себя одежду. Когда каждый сантиметр ткани был прощупан, Мансур успокоился и поспешил обратно. Камиль, покуривая, держал мобильник возле уха.

– Камиль, что ты об этом думаешь? Мы же ничего не говорили…

– Послушай, брат, я на все сто процентов уверен, что это чья-то шутка… Но я не прислушивался, о чём вы болтали с Абу Рабией. Постарайся вспомнить, о чём… ну, скажем, об охочих до чужих земель евреях… или что-то в этом духе…

– Было чуть-чуть, но трепотня. Все в стране об этом болтают… Кто угодно… Разве ты не высказываешься на такие темы? Все друзы жалуются на отсутствие места для новых домов.

– Брось… Ну что ты себя накручиваешь. Успокойся. Давай выспимся, а завтра с утра – у меня. Ты, вроде, выходной?

– Дома, – буркнул Мансур.

– Отлично, тогда вместе подумаем…

– Извини, брат… Ладно, завтра с утра я у тебя…

Оставшись наедине с собой, Мансур задумался:

«В стране невесело, всюду, куда ни ткнись – дерьмо» – ну, кто так не говорит в наше время. Все. Просто не вкладывают конкретного смысла. Что есть, то есть… Евреи оттяпывают землю. Они полвека так делают под благовидными мотивами, и столько же времени друзы в обиде. Отслужил человек в армии, собрался жениться… У евреев как? Расписались, квартирку крохотную сняли, дальше – как получится. У нас жених не обзавёлся собственным домом – кто на него посмотрит! Если у родителей нет земли, кукуй и жди пока до тебя дойдёт очередь. Но места нет, и бывшие солдаты обижены на государство, не решаются их проблемы. Мы что, в Сирии живём, что ли? Страна у нас, как-никак, демократическая. Сказать можно всяко, а вот делать – по закону».

Рядом сверкнула молния, одна, другая. Мансур не обратил внимания, продолжая размышлять о вещах, сущих более, чем гнев небес. Но тут же осознал, что происшествия отраднее, чем летняя гроза, в Израиле не существовало. Последний скудный дождь, нонсенс для синоптиков, где-то в конце апреля. Летом существуют всего два прогноза – жарко и неимоверно жарко. Нескольких жемчужинок небесной влаги можно дождаться не раньше октября, а уж молнии… Сколько их случается за год? На пальцах легко счесть.

Мансур в который раз оказался наружи, и от его взгляда не ускользнул отъезжающий автомобиль.

То, что молниями оказались вспышки фотоаппарата, и отчалившая машина присутствовала по его душу, не вызывало сомнений. Иначе, зачем колесить ночью посреди тускло освещённой деревни в автомобиле с незажжёнными фарами!

Мансур опустился на ступеньки и поник головой:

– Выходит… Слежка? Плюс телефонные звонки! Негодяй точно знал, что творилось в доме Абу Рабии, о чём говорили, что делали…

Поскрежетав зубами, он понял, что лучшее в данный момент решение – пойти спать. Любые попытки проанализировать ситуацию, сейчас, в четыре утра, обречены на неудачу. «Завтра, всё завтра» – последние мысли, промелькнувшие перед тем, как сознание провалилось в мутный сон.

Утром Тафида придиралась по мелочам, и Мансур сплоховал. Следовало приласкать, обнять, поцеловать в шею, но выбитый из колеи вчерашним звонком он неосторожно отмахнулся, пробудив вулкан негодования. Жену Мансур любил, хотя правильней было сказать, крепко уважал. Жениться на девушке из хорошего рода настоял отец. То, что юная друзка не блистала красотой, не входило в соображения при выборе сыну невесты. В сообществе, претендующем на соблюдение традиций, любовь представлялась явлением, если и разрешённым к употреблению, то скорее умозрительно. Искусство в обобщённом смысле, поэзия в сакральном – являлось коконом этому эфемерному чувству. На практике семья по законам предков строилась на благоговении, не на увлечённости. Не везде и не у всех, но как правило. В деревнях, близких к еврейским городам, традиции осыпались, как старая штукатурка, но в горных деревнях они по-прежнему служили фундаментом. Мансур как-то прочитал в одной из «серьёзных» газет, что чувство любви длится около трёх месяцев. Затем уступает место другому, более объемлющему чувству. В кардинальном случае – уважению. В обыденности оно предпочтительней терпимости, снисходительности или привычки.

Тафида тоже любила мужа, хотя, не исключено, с тем же, веками устоявшимся креном. Друзская женщина всегда следила за собой, дом был чист и согрет, дети накормлены и воспитаны в лучших традициях общины. Тафида родилась в глубоко религиозной семье, поэтому выйдя замуж за светского человека, оставалась набожной и верной общинным устоям. Что, впрочем, не мешало мужу вести привычный образ жизни, где пиво и «белое мясо»[10] доставляли такое же удовольствие, как кофе и баранина.

Верующий в друзской общине может жениться на светской девушке, что в религиозной среде евреев и мусульман является табу. Друзы близки к мусульманам только на первый взгляд. Обрезание практикуется сугубо из гигиенических соображений. В Израиле выходной суббота, в Сирии – пятница, в христианских районах Ливана – воскресенье. Друз в зависимости от места проживания решает сам, когда ему работать, когда отдыхать. Дело не в удобстве или желании раствориться среди местного населения, вовсе нет. Друзское общество придерживается тайной доктрины «такийя» – сокрытия подлинных взглядов. Народ, живущий во враждебной среде, может внешне принять её условия. Так, в исламской среде они называют себя мусульманами, обитающие среди христиан, могут утверждать, что они христиане. Религиозные друзы чураются алкогольных напитков, курения и свинины, однако большинство, пренебрегая наставлениями духовного руководства, ведут светскую жизнь.

Тафиде требовалась безделица – капля внимания, и, не случись ночных приключений, Мансур без труда миновал бы подводные камни семейного плавания. Амир, их шестилетний сын, ночью устроил бунт, наотрез отказавшись спать без привычных отцовских баек. В конце концов, Мансур пообещал жене, что нынче вечером непременно займётся мальчиком. Тафида поверила и успокоилась, но от неё не ускользнуло, что муж необычно взволнован. Супруги, прожившие вместе несколько лет, всегда до тонкостей чувствуют изменения в настроении своей половины, часто относя их на собственный счёт.

На столе появились помидоры, лук, чеснок и перец – компоненты «усовершенствованного омлета», но Мансур ограничился домашней лепёшкой с творогом. Когда, наскоро позавтракав, он заявил, что вместо обещанной поездки в Назарет, нужно поспешить к Камилю, Тафида благоразумно промолчала.

Мансур засел в уборной, где жена точно не подслушает, закурил и позвонил другу.

– Камиль?

– Привет… есть новости?

– С утра тихо, но встреча не отменяется.

– Понял, ставлю воду для кофе.

– Еду, брат, спасибо…

Мобильник зазвонил, когда Мансур парковался у дома Камиля. На дисплее снова высветилось: «Неопознанный номер». До вчерашнего вечера в большинстве случаев это означало внезапный вызов на работу. Сейчас от экрана разило катастрофой.

– Раннее утро, Мансур, ты бросаешь семью, чтобы закончить вчерашний разговор? Есть дельное предложение. Пока ситуация не зашла слишком далеко, заводи-ка машину и приезжай ко мне.

– Прежде нужно знать, кто говорит со мной.