Друзья познаются в огне [litres]

Глава 1

На рынке небольшого, но весьма многолюдного афганского городка толпился разношёрстный народ. Лихо шла купля-продажа. Ассортимент был большой — от сладостей до тривиальных дров. Но во всём этом великолепии и многообразии выделялся весьма экзотичный товар, в особенности для этих южных мест. Это были дешевые неказистые детские игрушки и всевозможные поделки из дерева и разноцветных тряпочек. Игрушки представляли собой смешных русских петрушек, расфуфыренных толстых девиц с разукрашенными лицами и заправских парней в пёстрой славянской одежде. Товар пользовался спросом лишь тогда, когда покупатели приходили на рынок вместе с детьми. Вот уж кто истинно в полной мере оценивал его. И если у взрослых критерием во всём была стоимость, то ребёнок сполна оценивал художественное и сказочное великолепие того или иного изделия.

Кроме того, заядлые покупатели не прочь были посмотреть на диковинного шурави, который изготовлял эти весёлые поделки. Удивительно было то, как он умудрялся это делать, потому что у него не было кисти левой руки. Левая сторона его лица была обезображена двумя глубокими шрамами. Кроме того, у него не было ног до колен. Это обстоятельство всех очень забавляло и где-то даже веселило. Шурави это нисколько не обижало. Напротив, когда к нему подходили дети, он начинал весело демонстрировать игрушками всевозможные сценки и распевать русские песни. Ребятишки от души смеялись и раскошеливали своих родителей на покупку. Распродав свой неказистый товар, весёлый кукольник ловко взбирался на тележку на четырёх небольших колёсиках и, отталкиваясь правой рукой и левой культёй, уезжал к старенькой бортовой машине, которая привозила и увозила продавцов товара из дальнего кишлака. Последующие дни уходили на изготовление новой партии кукол, после чего их продавали всё на том же рынке. Кукольник был одет в афганскую одежду, из ворота которой выглядывала тельняшка десантника. Он весьма сносно владел афганским языком и звался на местном наречии Пиота, так как местным жителям очень сложно было выговорить имя Пётр.

Когда товар подолгу никто не покупал, шурави Пиота склонял голову на плечо и подолгу сидел, о чём-то задумавшись, не обращая внимания на палящее афганское солнце.

После боя у вертолёта Петра Дарьянова, чуть живого, отправили на излечение в дальний кишлак, контролируемый моджахедами. Отправили по приказу полевого командира, который был поражён мужеством и стойкостью русского солдата, до последнего выполняющего свой воинский долг. Он привёл в пример своим воинам Аллаха его доблесть и храбрость и при этом пафосно заметил: «Нас многие считают жестокими и кровожадными по отношению к своим пленным, но это не так. Мы такие же люди, как и все. И поэтому тоже с уважением относимся к своему достойному противнику. Посему этого офицера по возможности излечить и определить на постоянное место жительства в дальний кишлак. И не более того». Подчинённые беспрекословно выполнили приказ своего грозного командира.

Таким образом, враг подарил капитану Дарьянову жизнь благодаря извечной доблести и храбрости русского солдата, во все века удивляющего противника своей несгибаемой волей к победе.

Боже, какие только страдания и испытания перенёс Пётр, прежде чем относительно излечился и стал чувствовать себя более или менее нормально! Но крепкий и закалённый организм брал своё, и уже через два месяца Пётр пошёл на поправку. Как уже говорилось ранее, его определили в дальний кишлак, контролируемый моджахедами. Несмотря на злость и неприязнь к русским, жители кишлака не тронули Петра, опасаясь гнева своего грозного начальника.

Петру определили заброшенный глиняный дом, если его можно было назвать домом, и предоставили самому себе. Передвигался Пётр благодаря сильной правой руке, которой он цеплялся за различные предметы и подтягивая тело. Это только вначале его никто не хотел замечать. Уже по прошествии одного дня в его жилище заглянули сердобольные жители кишлака, которых среди простых людей хоть пруд пруди.

Эти люди кто едой, кто водой стали помогать инвалиду, который не то чтобы заработать, сам себя невесть как обслуживал. И это было вовремя. Потому что выброшенный на произвол судьбы искалеченный русский офицер был готов уже наложить на себя руки, поскольку в чужой и враждебной стране он был никому не нужен и не имел средств к существованию.

Как ни странно, первой к нему подошла худенькая девочка, когда он сидел на улице возле своего нового жилища.

— Гульнар, — представилась она и стала что-то лепетать на своём языке, теребя в ручонках некое подобие куколки.

За почти двухлетнее пребывание в Афганистане Пётр не постиг и сотой доли афганского языка, зато последние два месяца, проведённые им в непосредственном общении с афганцами, позволили ему, пусть не в совершенстве, но всё-таки понимать этот сложный язык и самому разговаривать.

— Значит, тебя зовут Гульнар? Это хорошо, — проговорил Пётр, оторвавшись от тупого созерцания и разрывающего на части одиночества. — Скажи, а как зовут твою куколку?

— Не знаю, — грустно проговорила Гульнар. — Это не куколка, а мне так хочется куколку, как у Ашрафи.

И действительно, в руках она держала толстую прядь соломы, перевязанную в нескольких местах для обозначения туловища и рук. Пётр внимательно посмотрел на это «произведение искусства», а затем, взяв из рук Гульнар её куклу, произнёс:

— Подожди меня здесь, я скоро.

И Пётр заполз в своё глиняное жилище. Не прошло и пяти минут, как он вновь выполз из своей каморки. В руках у него была существенно преображённая куколка Гульнар с нарисованным фломастером личиком.

Счастью девочки не было предела. Потому что, чтобы подарить ребёнку счастье, вовсе не нужно что-то сногсшибательное и дорогое, достаточно простого внимания к её детским чаяниям.

Окрылённая радостью, Гульнар обняла за шею Петра и поцеловала в висок. Её мать, случайно увидев свою дочь возле шурави, сорвалась с места и, подбежав к дочери, отлупила её по заднему месту, а затем, плачущую, уволокла в дом. Пётр не обиделся на эту неприязнь к его персоне. Он задумался над тем, что при определённом старании, даже будучи инвалидом, можно что-то делать, а не прозябать и быть для окружающих непосильным и утомительным бременем.

Через некоторое время к нему заглянул мальчишка, потом второй, а затем, осмелев, ввалилась весёлая компания из нескольких мальчишек и девчонок, наперебой просящих сделать какую-нибудь игрушку.

Пётр вновь очутился в своей любимой стихии. Единственно, чего не хватало, это подручного материала и специального инструмента, потому что даже острого ножа было недостаточно для производства поделок. Подручный материал моментально приволокли мальчишки и девчонки, втихаря утащив из своих домов. И на глиняном полу образовалась целая куча всевозможных цветных тряпочек, дощечек и соломы.

Не откладывая в долгий ящик, под восторженные взгляды афганских ребятишек Пётр приступил к работе. Ах, если бы у него была кисть левой руки, он бы сотворил чудо! Но всё равно, крепко зажав изделие локтевым суставом левой руки, правой Пётр непрерывно что-нибудь мастерил. Кроме того, это такое счастье — творить! Уже были сделаны два кораблика с разноцветными парусами для мальчишек и три куколки для девочек. Ребята тоже, как могли, помогали ему, поднося или держа какой-нибудь предмет. К вечеру, сильно устав, Пётр прекратил работу и попросил ребят удалиться, чтобы отдохнуть. Несмотря на свалившуюся усталость и резкую боль в культях ног, Пётр был страшно доволен и вскоре тут же уснул прямо на глиняном полу.

На следующий день «слава» о нём разнеслась по всему кишлаку благодаря неугомонным сорванцам. К полудню его посетили два старейшины и, немного поговорив, предложили делать поделки для продажи в небольшом городке, который находился далеко от их кишлака. Пётр был на седьмом небе. И началось. Первым делом он соорудил себе плоскую инвалидную коляску из принесённых жителями кишлака материалов, и жизнь сразу намного усовершенствовалась. Вскоре вдоль стен его убогой лачуги восседали весёлые петрушки, куклы и стояли кораблики. Кроме того, Пётр не чурался ремонтировать не весть какую бытовую технику, приносимую жителями кишлака. Жители же приносили ему еду. А всё детское население души не чаяло в шурави. Когда коляска Петра застревала в «зыбучих» песках кишлака, ребятишки шумной ватагой вытаскивали его, а затем на верёвке тащили коляску к месту назначения. Кроме того, афганские ребятишки существенно помогали Петру в его творческой работе. Мальчишки делали заготовки для поделок, а девочки обшивали готовые куколки платьицами и прочими украшениями. Когда Пётр самоотверженно работал, то распевал русские народные песни. И однажды, выползая из своей лачуги, обнаружил рядом с ней некоторых жителей, которым очень нравились эти песни.

Но, несмотря на всё это, многие жители продолжали чураться его, в особенности мать Гульнар — Аиша, у которой муж погиб на войне. Она наказывала дочь, если та была возле Петра вместе с остальными ребятишками. Но девочка не боялась побоев матери.

Гульнар часто приходила к Петру, когда он отдыхал у порога, устав от нелёгкой работы. Девочка садилась рядом и грустно смотрела на его мозолистую ладонь. Пётр её как-то спросил:

— Ну что, Гульнар, опять тебя мамка ругала за то, что ты с ребятами ходишь ко мне?

— Ну и пусть, — насупилась девчушка. — Мамка говорит, что ты плохой шурави, что ты убил моего папку. А я не верю. Разве ты мог это сделать без ножек? Разве бывают дядьки злыми, если делают таких добрых и хороших куколок? К тому же ты похож на моего папу.

У Петра подступил ком к горлу. Он нежно обнял худенькую девчушку и, забывшись, тихо промолвил по-русски:

— Ты очень добрая девочка, совсем как моя доченька Мариночка.

Однажды, после своих разбойных вылазок, в кишлак заявились моджахеды, чтобы укрыться и отдохнуть среди мирного населения. Немного погодя в гости к Петру пожаловал их командир, который когда-то распорядился оставить Петра в живых и вылечить. Он долго стоял в его жилище, разглядывая многочисленные весёлые поделки, теснящиеся на полочках, затем произнёс:

— Вот. Лучше радовать людей, чем убивать их.

Затем он обратился к своим людям:

— Почему до сих пор этот неверный не мусульманин?

— Мы пытались, но он неисправимый православный, господин.

Командир моджахедов минуту постоял молча, сурово глядя на капитана Дарьянова, затем философски произнёс:

— Ладно, раз верит, значит, бог един.

Пётр прочитал в его глазах некую благосклонность к нему и, воспользовавшись этим моментом, произнёс по-афгански:

— Командир, переправьте меня в Союз, иначе я здесь сгину. Зачем я вам здесь нужен такой?

— А ты уверен, что там, в Союзе, ты им нужен такой? Хорошо подумай, шурави Пиота, а там посмотрим.

Когда Пётр сидел на улице, к нему подходили его бывшие враги и всё ещё с опаской и каким-то внутренним трепетом смотрели на когда-то устрашающего шурави Дарьяна, наводящего смертельный ужас на духов. Среди них нашёлся и такой, который участвовал в последнем бою у вертолёта. Его звали Рахим, он был миномётчиком. Подойдя вплотную к Петру, он с нескрываемой злобой рассмеялся и с издёвкой произнёс:

— Ну что, шурави Дарьян, вырвали твоё жало?! А ведь это я тебе миной ноги оторвал, чтобы ты больше не топтал нашу священную землю. Вот и сиди теперь вместе с собаками. Никому ты теперь не нужен, пёс паршивый! Ни себе, ни семье, ни твоему долбаному государству. Уродина!

Товарищи Рахима не одобрили его выходки, тем не менее промолчали и вместе удалились на вечернюю молитву.

Пётр медленно заполз в своё логово и, закрыв лицо рукой, начал неистово кататься по полу, издавая звериные стоны.

Сквозь пелену слёз он глянул на своих смеющихся кукол и в бешенстве заорал:

— И вы смеётесь надо мной?! Смейтесь-смейтесь, теперь это всё, чего я достоин!

Но куклы не смеялись. Своим воспалённым разумом Пётр услышал голос Петрушки:

— Петенька, брат мой, если мы не будем смеяться, ты умрёшь.

Затем заговорили другие куклы:

— Петя, мы — твоя жизнь.

— Держись, Петенька, живи.

— Не отказывайся от нас, Петенька, мы тебя очень любим.

Если бы Пётр стоял на ногах, он непременно бы грохнулся от накативших глюков, а так он закрыл глаза и впал в беспамятство.

Пётр много раз пытался разговорить старейшин, чтобы его по наркотрафику оттащили к границе с Союзом, а там он сам как-нибудь доберется. Но старейшины оставались непреклонными, опасаясь пойти против воли своего грозного господина и ослушаться. Пётр добился даже того, чтобы его, как и остальных, возили в город на рынок для продажи своих поделок. Это он сделал с той целью, чтобы по возможности ускользнуть или случайно встретить кого-нибудь из Союза. Но ни того ни другого не получалось.

Так день за днём тянулись будни, которые Пётр не решался назвать пленом, но и жизнью это тоже нельзя было назвать. Так себе, безликое, полуживотное существование.

Однажды утром спящий посёлок разбудил отряд моджахедов. В этот раз они на машинах с шумом въехали в кишлак и, рассредоточившись, сразу приготовились к бою. По всему было видно, что они вырвались из очередной разбойной переделки и их преследовали. Через некоторое время появились и преследователи. Но это были не стрелковые подразделения, а штурмовая авиация.

Вначале со скоростью пронеслись штурмовики Су-25, «грачи», сбросив бомбы куда попало. Затем появились боевые вертолёты Ми-24 и стали методично и прицельно поливать кишлак авиационными ракетами, НАРами. Что до моджахедов, то те попрятались в свои норы, подставив простых жителей. И весь удар практически пришёлся по домам с мирным населением. Пётр катился на своей коляске по центральной улице кишлака и, воздев руки к небу, всякий раз кричал на пикирующие вертолёты:

— Что вы делаете?! Прекратите!!! Ведь здесь простые люди, они ни в чём не виноваты!

Но его никто не слышал. С жутким воем неслись реактивные снаряды к земле, разнося всё вдребезги. Многие домишки уже горели, и из них выскакивали обезумевшие люди и почти нагишом неслись неведомо куда.

Метрах в двадцати от Петра под такой снаряд попал мужчина. Ему вмиг оторвало ногу и подбросило метра на два. Из близлежащих домишек люди хотели помочь раненому, но животный страх приковывал их к полу.

Пётр, крича и матерясь, подкатил к стонущему мужчине. Им оказался миномётчик Рахим.

— Потерпи, потерпи, браток, — привычно проговорил Пётр и быстро снял свой пояс, чтобы перетянуть ногу выше колена, откуда фонтанировала кровь.

Ему это удалось с нескольких попыток, потому что он постоянно забывался, что у него нет левой кисти. Пётр, помогая левой культёй, туго перетянул ногу и покатился дальше, завидев другого пострадавшего. А снаряды всё рвались и рвались. Сбросив весь боезапас и снеся с лица земли полкишлака, вертолёты один за другим ушли на север. Последний вертолёт, лихо заложив крен, начал пикировать на центральную площадь, прямо на Петра.

Перекрывая свистящий шум винтов, капитан Дарьянов, воздев руки к небу, истошно закричал:

— Да прекратите же наконец, сволочи!!! Здесь же дети!!!

Командир боевого вертолёта, капитан Панченко, зло выругавшись, прошипел:

— Ах ты, шакал вонючий! Из стингера целишься? Ну, так на, получай! За Еноткина, за Лёху, за Дарьянова!

И он одним залпом выпустил шесть последних НАРов.

Война ужасна ещё тем, что на ней происходят порой дикие и нелепые, как в данном случае, моменты.

Снаряды одновременно разорвались по кругу с большим радиусом, что в очередной раз спасло жизнь капитану Дарьянову, вояке до мозга костей. Его только немного покрутило перекрёстной взрывной волной и, контуженого, бросило на землю. Вокруг всё заволокло дымом, а в воздухе носились мелкие песчаные взвеси.

Из уцелевшего домика выскочила девочка и прямиком бросилась к Петру.

Гульнар ухватила Петра за руку и, силясь и надрываясь, потащила к своему дому. Пётр был без сознания. У крыльца дома истерично то ли визжала, то ли плакала её мать, боясь покинуть своё убежище. Боевые вертолёты улетели, разгромив и наказав кровожадных моджахедов. И на некоторое время в кишлаке воцарилась мёртвая тишина.

Пётр очнулся на койке. Голова его была перевязана, и слышал он плохо, что было следствием контузии. Рядом на такой же койке лежал Рахим с ампутированной ногой выше колена. Он уже пришёл в себя.

Узнав его, Пётр тихо произнёс по-русски:

— Ну что, Рахим? Ты мне ноги оторвал. Мои ребята — тебе. И каков же итог? Кому мы такие теперь нужны? Ты был прав. Ни себе, ни семье, ни нашим долбаным государствам. И спрашивается, кому нужна такая война? Нам уже точно не нужна.

Рахим, постанывая, повернул голову и спросил:

— Ты о чём, шурави Пиота?

Пётр не стал повторять ему по-афгански, а попросил закурить.

— Мусульманин не курит, — протяжно выговорил Рахим.

— Ага. И не пьёт, и с бабами не гуляет. Все мы одним миром мазаны.

На следующий день, когда Пётр оправился от контузии, к нему пришёл один из самых уважаемых старейшин кишлака.

— Шурави Пиота, убивать тебя только за то, что ты русский, мы бы не хотели. Но есть в кишлаке люди, которые не простят, что ты русский, после случившегося. Поэтому рано или поздно они отомстят тебе за своих убитых родственников. Ты мужественный и справедливый человек, к тому же прижился в нашем кишлаке. Будь кто другой, мы бы и пальцем не пошевелили, но в отношении тебя мы решили, что было бы несправедливым, если тебя лишат жизни только из-за слепой ненависти к русским, которые на данный момент причиняют нам много страданий и, похоже, долго ещё будут причинять. Поэтому завтра с караваном контрабанды тебя отправят к границе Союза, а там действуй по своему усмотрению.

Последнюю ночь Петру предстояло ночевать в своей такой ставшей родной глиняной берлоге. Пётр двояко воспринял своё скорое освобождение. Конечно же в большей степени он был несказанно рад своему свалившемуся с неба освобождению и даже боялся сглазить. С другой стороны, было удручающе обидно и больно, что всё так произошло. Что все в одночасье отвернулись от него только за то, что он русский. Даже из детей никто не пришёл навестить шурави Пиота. А проходящие мимо его жилища люди плевали и посылали проклятия в его адрес, и, похоже, ночь не предвещала ничего хорошего.

Как ни странно, вечером к Петру заглянула мать Гульнар, Аиша, вместе с дочерью. Они ещё не знали, что уже на следующий день в их кишлаке Петра не будет. Аиша предупредила Петра, чтобы он на ночь как следует запер дверь. Взгляд Аиши уже не был злым и враждебным, напротив, симпатичная женщина горестно и сочувственно смотрела на Петра. Под конец она угостила его шурпой и ушла домой, пригласив в гости на следующий день. Гульнар на некоторое время задержалась в домике Петра. Она очень внимательно рассматривала новые поделки, а затем, как бы предчувствуя скорое расставание, робко попросила куколку, стоящую в самом дальнем углу. Это была самая дорогая и красивая поделка мастера, поскольку являла собой как бы копию, а точнее, напоминание о дочери, Мариночке. Эту куклу он сделал для себя, чтобы постоянно помнить о своей любимой дочке, и никому её не давал. Гульнар знала об этом. Пётр длинной палкой с зацепом снял куколку и протянул её Гульнар:

— Возьми, дочка, и будь счастлива, — по-русски сказал он.

Гульнар со слезами на глазах подбежала к Петру и тоже по-русски вымолвила:

— Спасибо, шурави Петя. Я тебя очень люблю.

Когда она успела это выучить, остаётся только догадываться. Затем она поцеловала его в щёку и, счастливая, выбежала на улицу с куклой.

— Прощай, Гульнар, — грустно промолвил Пётр.

Утром следующего дня, когда чуть забрезжил рассвет, Петра усадили на навьюченную лошадь, и он отправился в дальний путь с караваном контрабанды и наркотиков к границам Афганистана и Советского Союза. Уже через три дня, ловко обойдя всех и вся, караван перешёл неспокойную границу на сомнительном участке. Перед переходом границы лошадей и ишаков оставили в близлежащем селении, и все пошли пешим ходом, неся груз за спинами. Перейдя границу, Петра ссадили со спины Ахмеда на землю и предупредили, что до ближайшего пограничного поста около километра, но им ближе нельзя подходить, так как их могут засечь.

Перед тем как уйти, старший караванщик спросил:

— Ну что, шурави Дарьян, будешь ещё воевать с нами?

— Чем воевать?

— Ну, необязательно воевать руками и ногами, можно ведь и головой, а у тебя башка умная.

Пётр тяжело вздохнул и ответил:

— Ты знаешь, Ахмед, кто самые рьяные пацифисты и истинные миротворцы?

Ахмед отрицательно покачал головой.

— Это, как правило, бывшие военные, которые по уши нахлебались всего этого дерьма, смрада и гнили войны.

— Да ладно тебе, шурави Дарьян, уж мы-то знаем, каков ты в бою. До сих пор мурашки по коже бегают. А вот каков ты мирный человек — для нас стало откровением. И, как говорит великий Аллах, всегда побеждает любовь. Поэтому-то сейчас ты здесь, на своей Родине. И, несмотря на твои увечья, мы верим, что ты справишься со всеми невзгодами.

И Ахмед протянул Петру руку.

— Прощай, шурави Пиота Дарьян.

— Прощай, Ахмед, спасибо за всё, — произнёс Пётр и крепко сдавил такую же сильную руку Ахмеда.

Когда контрабандисты скрылись из вида, капитан Пётр Дарьянов упал на родную землю, распластав свои культи, и стал неистово целовать её траву и каменистую почву. Это была его земля, пусть ещё не Россия, но всё же большая и Великая Родина под названием Советский Союз. Который уже значительно изменился, где офицеры уже стеснялись носить свою форму, а по вечерам разгружали вагоны, чтобы прокормить свои семьи. Начиналась перестройка.

Раздирая тело в кровь, капитан пополз, хватаясь своей сильной рукой за выступающие камни. Несмотря на боль, Петра переполняло счастье, потому что он возвращался к своим дорогим родителям, к своей любимой жене Виолетте, к своей ненаглядной дочурке Мариночке.

Ох, что ждёт его впереди?

Глава 2

Итак, Алексей находился под следствием в СИЗО, где на него было заведено уголовное дело по нанесению тяжких телесных повреждений Людмилиному мужу, который все ещё находился в коме. Алексей категорически был не согласен с обвинением в свой адрес. Но всё должно было выяснить следствие. В его деле было мало доказательств в пользу невиновности и почти не было прямых свидетелей происшедшего. Тем не менее Алексей не падал духом. Первым делом он по полной программе загрузил свою сестру Валентину. Ей вменялось в ближайшее же время связаться со старыми школьными друзьями Алексея и сослуживцами той части, где он служил на данный момент, чтобы они оказали посильную помощь. Большие надежды Алексей возлагал на Серёгу Пискунова, потому что он был косвенным свидетелем, испытав на себе ревность Людмилиного мужа. Кроме того, таким же свидетелем являлась соседка Людмилы — Надежда.

Конечно же, если бы рядом были друзья детства — Петька Дарьянов, Сашка Арамцев, Яшка Портель, — то вскоре они были бы возле Алексея. Но рассчитывать на них не приходилось. Петька Дарьянов погиб в Афганистане. Сашка Арамцев тоже уже не мог помочь в силу известных обстоятельств. Яшка Портель куда-то пропал. Поговаривали, что он сбежал на свою историческую родину в Израиль.

Алексей напряжённо ждал, но проходили дни, а к нему никто не спешил с помощью. На свидании сестра Валентина сообщила Алексею, что с пеной у рта и со слезами на глазах умоляла вступиться за него друзей. Но у всех находились веские причины не делать этого. Алексей не обиделся на них, потому что жизнь есть жизнь, и у каждого полно своих проблем, хоть пруд пруди. Валентина порадовала только тем, что на днях обещал подойти Сергей Пискунов. Ну что ж, и это хорошо. Сергей пришел через три дня, как и обещал. Он очень сожалел о несчастье, свалившемся на голову Алексея, и откровенно посочувствовал его нелёгкому положению. Тем не менее сообщил, что как свидетель не будет себя заявлять.

— Ты прости меня, Лёха, — еле слышно произнёс он через разделительную перегородку. — Но эти судебные тяжбы могут окончательно похоронить выделяемую мне производством трёхкомнатную квартиру. Это вам, военным, быстро дают жильё, не успеете вы приехать в новый гарнизон. Мы же, гражданские, многие годы ждём эту чёртову квартиру как манну небесную. Тем более, у меня есть конкуренты, и если я сейчас не заскочу в «последний вагон», то так и останусь прозябать со своей семьёй в полуразвалившемся отцовском домишке.

Помолчав, Сергей тихо произнёс:

— Сейчас ходят слухи, что скоро из-за этой долбаной перестройки вообще перестанут давать квартиры. А будем мы их покупать. Вот что, паразиты, придумали. Так что сам понимаешь, насколько это серьёзно, Лёха. Стоит мне чуть-чуть отстать в этой гонке хотя бы на полноздри, и конкуренты обойдут меня. Тем более что трёхкомнатная квартира выделена одна.

И Сергей виновато опустил голову.

— Да ладно, я всё прекрасно понимаю. Нет ничего страшнее для семьи, чем остаться без жилья. Слушай, но ведь тогда с тобою была Людмилина соседка. Она может быть свидетелем? — с надеждой спросил Алексей.

— Лёха, я говорил с Надеждой перед тем, как пойти к тебе. Однако она наотрез отказывается. Мол, не видела, и всё. К тому же боится потерять своё место в партучёте. Говорит, что как она будет смотреть коммунистам в глаза, если будет иметь дело с уголовщиной.

— Бред какой-то, — произнес Алексей. — Твой отказ ещё можно понять, но при чём тут глаза коммунистов? Поставила, сняла с учёта, и никуда не надо смотреть.

— Ну, это так, образно, Лёха. Боится запятнать свою партийную честь.

— Понятно. В общем, боитесь замараться. Ладно, чёрт с вами, прорвёмся и без вашей помощи. Кстати, как уродилась твоя капуста и как ты будешь обходиться без неё на новой квартире, ведь ты обожаешь квашеную капусту?

— Да чёрт с ней, — потерянно произнёс Серёга. — В конце концов, буду навещать родительский дом и огород.

— Правильно, Серый, родителей нельзя забывать. А капусту не бросай. Ты знаешь, я где-то читал, что она хорошо прочищает желудок и кишечник. Одним словом, всё прочищает кроме мозгов.

И, не в силах больше разговаривать, Алексей встал и вышел из комнаты свиданий.

Хоть он и бравировал, дела его были не то что плохи — они были ужасны. Если ещё и Людмила будет свидетельствовать против него, то можно гарантированно сушить сухари. Но, к счастью, этого не произошло. Как только его Людочка пришла в себя после жестокого избиения, она рассказала следователю, как всё было на самом деле, не пощадив своего мужа-изверга.

Ко всем прочим неприятностям добавилось и то, что следователем Алексея оказался его закоренелый недруг с самого детства — Федька Анциферов, с которым они регулярно дрались при каждой встрече до седьмого класса. Но, как ни парадоксально, при встрече Федька, а точнее уже Фёдор Кириллович, ни словом не обмолвился о их былых побоищах. Напротив, не в пример бывшим друзьям Алексея, он проникся неподдельным доверием к его показаниям. Анциферов сразу взял быка за рога, указав, что по фактам основным инициатором разбойной драки с применением топора был муж Людмилы, Александр. И конечно же стопроцентным доказательством этого факта могли бы послужить косвенные свидетельские показания Пискунова и Надежды. Но Алексей вынужден был огорчить своего следователя тем, что они отказались от дачи показаний в его пользу.

— Пискунов, Пискунов… — задумчиво произнес Анциферов. — Я его помню, он учился в нашей школе.

— В моём классе, — убито произнёс Алексей.

— Постой-постой, а ведь вы с ним за одной партой сидели, не так ли?

— Так точно, целых десять лет.

— Боже! Неужели такое бывает? Впрочем, по роду своей деятельности я и не такое видел.

Но, несмотря на поддержку со стороны следствия, всё равно дела Алексея были очень плохи. Друзья от него отвернулись, в том числе и лучшие. Сестра стала приходить редко, а её муж и дети вообще отказались от какого-либо общения, исключив Алексея из родственников, записав его в уголовники. Но самое страшное было впереди. Командование воинской части, где служил Алексей, в связи с вменяемым ему уголовным делом, под предлогом дискредитации высокого звания советского офицера, уволило его из рядов вооруженных сил. Тем более что Алексея почти ничего уже не связывало с частью после того, как он был комиссован с лётной работы. Сбылись Серёгины сплетни. Только теперь должность кочегара для Алексея была недосягаема, потому что впереди маячил тюремный срок. И дни потянулись серо и нудно.

По иронии судьбы в камеру СИЗО, где Алексей ожидал начала суда, посадили такого же, как и он, героя-любовника. Который, как и Алексей, безумно был влюблён в свою женщину и так же пострадал от её ревнивого мужа. Точнее, тот пострадал, случайно наткнувшись на нож в остервенелой драке. Алексея это очень разозлило, потому что все вокруг смеялись и издевались, называя их братьями по крови. Звали его «собрата» Антоном. Он был небольшого роста, худоват, с изящными руками, как у женщины, приятен лицом. Вот и все его достоинства. Тем не менее их всё же свёл случай, и они подружились. А произошло вот что. В этой тюряге, а точнее СИЗО, Алексею и Антону устроили проверку на крысятничество, как бы случайно подставив посылку с продуктами. Алексей прошёл эту проверку, потому что у него была закалка боевого военного братства. Там тоже были неписаные законы в отношении воровства у своих. А вот Антон проверку не прошёл, слямзив из маняще подставленной к его постели посылки что-то съестное. Естественно, ему этого не простили, избив его и принудив быть чуть ли не в положении раба. Алексей не сторонник поощрения воровства, тем не менее он не стал терпеть открытое издевательство и беспредел над человеком и заступился за Антона. Даром ему это не прошло, и в течение некоторого времени пришлось также получать тумаки и издевательства от местного авторитета и его подельников. Но со временем всё успокоилось, и от Алексея и Антона отстали. Все эти перипетии сделали их невольными друзьями по камере. И за тянущееся время, пока велось следствие, они без утайки поведали друг другу о свалившемся на них горе. Узнав все обстоятельства дела Алексея, Антон откровенно не позавидовал ему, сказав, что без свидетелей это дело может прогореть. Его же дело имело почти стопроцентный выигрыш, но в нём было много шероховатостей, и Антон тоже сильно переживал за исход.

А суть этого дела, точнее любовной истории, заключалась в следующем.

Со школьных лет мальчик Антоша был влюблён в свою одноклассницу Любу. Люба была славной и красивой девочкой, но, к сожалению, училась неважно. Поэтому, ещё в младших классах, Антоша добился того, чтобы сидеть позади Любы и иметь возможность подсказывать ей решения по всевозможным задачкам и диктантам. При этом невзрачный мальчик Антоша был на седьмом небе от того, что иногда получал в свой адрес благосклонные взгляды самой красивой девочки класса. Ну, может, не самой красивой, но уж точно одной из них.

Повзрослев, мальчик Антоша растерял свои преимущества, потому что девочка Люба стала ещё краше, а он стал ещё более невзрачным и угловатым. К тому же его умные подсказки Любе уже не требовались. Она знала, что Софьей Ковалевской ей не быть, а посему, окончив восемь классов, ушла из школы и стала работать на швейной фабрике, предварительно окончив курсы швеи-мотористки. А что же Антон, который с великолепными результатами окончил восьмилетку и которому пророчили блестящее будущее после окончания десяти классов? Антон тоже ушел из школы и стал работать мастером всё на той же швейной фабрике, предварительно окончив курсы мастеров. Но самое главное было в том, что он вновь был рядом со своей любимой. Люба не сильно оценила эту жертву, но была признательна за то, что рядом вновь оказался старый и надежный друг. Отчего теперь уже юноша Антоша снова был несказуемо счастлив. Вода камень точит. И со временем отношения Антоши и Любы стали переходить в иное русло, называемое любовью. Хотя у Антона это русло никогда не пересыхало. Дело шло к свадьбе. Но вот однажды Люба влюбилась по-настоящему, почти как Антоша, только в другого юношу. Статного и красивого парня, который проходил срочную службу в их городе. Их любовь была страстной и пламенной, на фоне которой Антоша сник и отошёл в сторону, терзаемый неразделённой любовью. Окончив службу, бывший солдат увёз Любу к себе домой, в Подмосковье, и там женился на ней. А через год Люба вернулась обратно, но уже не одна, а с маленьким сыном-грудничком. И Антоша вновь был на седьмом небе. Он с головой кинулся помогать несчастной мамочке, которую бросил муж. К тому времени у Любы не было работы, а в доме была больная мать со второй группой инвалидности. И Люба благосклонно приняла эту помощь. За прошедший год Антон успешно овладел ускоренной программой за девятый и десятый классы и уже готовился поступить в институт. Но с приездом Любы всё пришлось отложить, и он вновь пошёл работать, потому что катастрофически не хватало денег. Но, несмотря на трудности, они были счастливы. И вновь дело пошло к свадьбе. Но опять произошло затмение солнца. Как побитая собака к Любе буквально приполз её муж, которого она простила и тут же укатила с ним в Подмосковье, прихватив больную мать.

И так было несколько раз. Другой на месте Антона давно бы плюнул на это свинство и создал свою семью, позабыв всё как кошмарный сон. Но не таков был Антоша, который, по сути, оставался всё тем же мальчиком, безумно любящим свою единственную девочку Любу и всё прощающим ей, оставаясь постоянно рядом. Уже подросли Любины дети, Антон заочно окончил институт и трудился на хорошей работе, а эта странная мазохистская любовь всё продолжалась. И когда в очередной раз, плача, Люба вместе с детьми и старухой-матерью приходила к Антону, он вновь жалел их. И они жили у него порой неделями, пока с Любиного мужа не сходил пьяный угар и спесь. А Антон вновь был на седьмом небе, оказывая Любе милосердие. Но однажды эта свистопляска всем окончательно надоела, и Люба порвала с пьяницей-мужем, подав на развод. Помня и ценя всю многолетнюю помощь и привязанность Антона, Люба вместе с детьми и матерью переехала к нему окончательно. И тут, казалось бы, наконец-то зажглась долгожданная звезда Антошкиного счастья, но случилась страшная беда — поножовщина. Однажды среди бела дня в квартиру Антона ворвался полупьяный разъярённый муж Любы и на глазах у всех, схватив нож со стола, начал размахивать им, требуя всем вернуться назад. В диком испуге находились Люба и её маленькие дети, да и сам Антон, чего греха таить. Тем не менее он кинулся на возмутителя спокойствия. Завязалась драка — с криками, воплями и размахиванием ножом. А, как известно, висящее на стене ружьё когда-нибудь должно выстрелить. Так и случилось. Размахивание ножом не прошло даром. И в какой-то момент драки Любин муж сам напоролся на этот злосчастный нож.

А потом была милиция, «скорая» и тому подобные атрибуты, сопутствующие столь страшным и жутким происшествиям.

Любиного мужа увезли в больницу в тяжёлом состоянии, а Антона сразу арестовали как подозреваемого. На предварительном следствии все присутствующие при этом жутком происшествии подтвердили тот факт, что пострадавший сам напоролся на нож.

Вот такую «лав стори» поведал Антон. Из всего услышанного Алексей сделал вывод, что Антону до суда осталось немного и он скоро выйдет на свободу. У Алексея же был полный мрак, несмотря на то что Анциферов скрупулёзно и добросовестно вёл его дело.

К Алексею в последнее время никто не приходил на свидания, даже родная сестра. Возможно, она была занята домашними делами. Людмила по-прежнему находилась в больнице, всё еще не оправившись от избиений. Но однажды Алексею объявили, что к нему на свидание пришёл… сын. Сказав, что это недоразумение, Алексей всё же вышел в зал свиданий. Каково было его удивление, когда он увидел спасённого им мальчишку на Иртыше.

— Дядя Лёша, дядя Лёша, — сразу зашептал мальчуган. — Я назвался вашим сыном, потому что меня иначе бы не пропустили к вам.

— Молоток, парень, — произнёс Алексей. — Как тебя зовут, сынок?

— Пашка, — всё так же еле слышно произнёс мальчишка, косясь на стоящего в стороне тюремного служащего.

— Что ж, спасибо, Павел. И с какой же целью ты решил посетить меня?

— Дядя Лёша, я сейчас живу с бабушкой, и после того, как утонули мои мама и папа, я очень часто вспоминаю вас. Поэтому я решил помочь вам и освободить.

Несмотря на тягостную атмосферу, Алексей склонил голову и тихо рассмеялся.

«Господи, — подумал он. — Как недолго в наших детях сохраняется святая наивность, и как мы порой её не замечаем и не ценим».

— И как же ты хочешь освободить меня, Паша? Распилить решётку на окне или прорыть подземный ход?

— Дядя Лёша, не смейтесь. «Овод» и «Граф Монте-Кристо» я читал. Те времена давно прошли.

— Ну, извини, малыш, — произнёс Алексей, проникшись нескрываемым уважением к пацану. — А сколько тебе лет, Паша?

— Одиннадцать.

Алексей присвистнул.

— Я вижу, ты умён и начитан не по годам. Что ж, похвально, Пашка.

— Дядя Лёша, давайте я буду вашим посредником. Если что кому надо передать или принести, вы можете рассчитывать на меня. Я знаю, что вы не виноваты. После того как я рассказал вашему следователю, что вы меня спасли, когда я тонул, он тоже рассказал, каким вы были смелым и справедливым в детстве.

Алексей утвердительно помахал головой, отметив про себя честность и порядочность своего бывшего врага детства Анциферова.

— Ладно, Паша, убедил, будем дружить. И как только я буду нуждаться в твоей помощи, обязательно обращусь к тебе. Договорились?

— Договорились, дядь Лёша. А сейчас-то что делать?

— А сейчас иди домой к бабушке, и когда ты мне понадобишься, я через Анциферова вызову тебя.

— Ладно, дядя Лёша, до свидания! Думаю, скоро увидимся.

— Увидимся, малыш, обязательно увидимся.

После ухода Пашки на душе осталось приятное ощущение.

«Настоящий парень, — подумал Алексей. — Жаль, что так рано лишился родителей».

У Антона уже в ближайшее время замаячил суд. Алексей с нескрываемой радостью и сожалением поздравил его.

— Не расстраивайся, Лёха, — искренне произнёс Антон. — Я, как только выйду на волю, всеми силами впрягусь, чтобы помочь тебе. Найму хорошего адвоката, деньги у меня есть.

— Да ладно, ты лучше себе найми.

— Зачем, Лёха, всё и так ясно. Даже дети видели, как этот зверюга наткнулся на свой нож, а во всём обвинил меня. Его уже выписали из больницы. Мало того, как мне сказал следователь, по выявленным фактам и многочисленным свидетельским показаниям на него должны завести уголовное дело. Хотя, если честно, я не одобряю это и, возможно, даже бы простил его.

— Ну и хорошо, ну и ладно. А что по этому поводу говорит Люба? Она по-прежнему настаивает на разводе?

— Да, и, кроме того, в самое ближайшее время мы наконец-то поженимся. Детей я усыновлю.

— Ну что же, я рад за тебя, Антон, хотя до суда радоваться, наверное, все же преждевременно.

— Я согласен с тобой, это дурная примета.

На душе у Алексея скребли кошки, его дело становилось всё запутаннее и запутаннее. На очередном допросе Анциферов поведал, что вышедший из комы Людмилин муж настаивает на том, что это Алексей нанёс ему удар топором. К тому же на топорище пальцев Алексея предостаточно. Людмила как свидетель не проходит, так как всё время находилась в беспамятстве и, естественно, ничего не могла видеть.

Анциферов склонился над столом и сочувственно произнёс:

— Алексей, я ни на йоту не сомневаюсь, что муж Людмилы — подонок и ничтожество, но факты — упрямая вещь. И если бы у тебя хотя бы были косвенные свидетели, это намного облегчило бы твоё положение, поскольку этот негодяй уже неоднократно покушался на людей из-за своей неуёмной ревности.

— Выходит, сидеть мне без вины виноватым? Так, Фёдор?

— Так и не так. А всё потому, что надо быть поразборчивее с замужними женщинами, — строго произнёс Анциферов. — Вот так-то, донжуан. Ладно, не грусти. Ещё пока не конец.

Далее Анциферов, улыбнувшись, продолжил:

— Так, а теперь объясни, когда ты успел завести внебрачного сына?

Алексей понял, о ком идёт речь, и со скромной улыбкой произнёс:

— А, Пашка. Хороший парень, чуть не утонул. А вот родителей его жаль.

— Да, наслышан про эту трагедию с речным катером на Иртыше, — вздохнув, произнёс Анциферов. — Впрочем, родниться или не родниться — это ваше дело, тут я влезать не имею права. Кстати, какой же он дотошный, этот мальчуган. От его напористости я чуть было не выложил все свои секреты.

На этой весёлой ноте они разошлись каждый по своим апартаментам.

Сергей Пискунов, прокопавшись весь день на своём огороде, к вечеру изрядно устал и присел на лавочку возле дома. Неожиданно к нему подошёл мальчуган лет десяти или двенадцати и произнёс:

— Дядя Серёжа, не дайте погибнуть дяде Лёше, будьте, пожалуйста, его свидетелем. Я точно знаю, что дядя Лёша не виноват. Он…

— А ну пошёл вон отсюда, щенок! — перебив Пашку, закричал возмущённый Сергей. — Всякий сопляк будет меня учить! Пошёл вон отсюда!!!

Пискунов так рявкнул на пацана, что того словно ветром сдуло с лавки. А Сергей продолжал возмущаться:

— Это же надо, а?! Ни стыда ни совести у человека нет. Ребёнка подослать, чтобы выгородить себя. Эх, Лёха, Лёха, до чего ты докатился.

И Сергей, приложив ладони к натруженной спине, не спеша зашёл во двор. Там, согнувшись в три погибели, он решил закончить начатое дело по укладке разбросанных кочанов капусты. Неожиданно рядом упала здоровенная свёкла. Не успел Сергей посмотреть, откуда вёлся обстрел, как ему на спину упала вторая, не менее здоровенная. Мужчина застонал от боли, поскольку импровизированная мина угодила по самой косточке позвоночника. Молниеносно догадавшись, от кого исходила угроза, Сергей резко соскочил с места и погнался за Пашкой, несмотря на боль. И если бы тот не споткнулся, распластавшись на земле, злодейство не было бы наказано. Ухватив пацана левой рукой за воротник, правой Сергей стащил штаны с его задницы и пару раз хорошенько приложился по сверкающей белизной попе.

— Вот-вот, получи, засранец. Я научу тебя старших уважать.

Болтаясь на весу, Пашка оглянулся и произнёс:

— Дядя Серёжа, неужели меня Борька когда-нибудь предаст, ведь мы с ним тоже за одной партой сидим уже три года?

Сергей разжал ладонь. Пашка рухнул вниз. Он сразу рванул с места в карьер, по дороге натягивая штаны и потирая надранную задницу.

Сергей медленно подошел к скамейке и уселся, положив ногу на ногу. Ему вдруг вспомнилась выцветшая черно-белая фотография, сделанная стареньким ФЭДом. На ней он с Лёхой Артосовым в обнимку хохочут невесть над чем, перепачканные чернилами из чернильницы-непроливайки. Тогда им было примерно столько же лет, как сейчас Пашке. Взгляд Сергея был устремлён куда-то вдаль, пронзая пространство и время. В уголке глаза неожиданно родилась маленькая слезинка и медленно поползла по щеке. Еле пошевелив губами, Сергей тихо произнёс:

— Прости, Лёха, прости.

В этот день Пашка твёрдо решил стать адвокатом.

Глава 3

Оборванного, с кровоподтёками на теле и почти без сознания привезли Петра в санчасть пограничного участка. А затем, когда слегка подлечили, отправили на машине в штаб его родной дивизии. Сослуживцы были несказанно рады видеть своего друга и боевого товарища, искренне сочувствуя его теперешнему положению. Они уже попрощались с ним навеки, поскольку вернувшийся из плена Лёха Артосов поведал, как героически погиб капитан Дарьянов.

Уже через день они справили Петру относительно неплохую инвалидную коляску. А дальше капитана Дарьянова стали готовить к отправке на родину, по месту жительства. Перед самым отъездом его вызвали в отдел КГБ на беседу.

Холёный и уже начинающий лысеть майор долго заполнял всевозможные документы, расспрашивая Петра о его пребывании в плену. Пётр рассказал всё, как было, утаив лишь сведения о группе контрабандистов, перебросивших его через границу.

Ходя вокруг да около, майор задал болезненный для Петра вопрос:

— А скажите, капитан, почему все офицеры и солдатня погибли, а вы, пусть даже став калекой, остались живы? Вас это нисколько не смущает перед самим собой и перед загубленными бойцами вашего подразделения?

И майор, барабаня пальцами по столешнице, со слегка уловимой усмешкой подозрительно впился взглядом в допрашиваемого.

Капитан Дарьянов подкатился к кагэбэшнику и хрипло проговорил:

— А ну-ка встань, майор.

Взгляд майора стал удивлённым и чуточку испуганным. Но он всё же медленно встал, подчиняясь магическому взгляду Петра. Капитан ухватил его за офицерский ремень и резко перекрутил его, применив огромную силу. Да так, что у майора перехватило дыхание, а глаза чуть не полезли из орбит.

— Вот, а теперь можно разговаривать на равных, — произнёс Пётр, глядя на задыхающегося майора снизу вверх. — За себя я ещё не раз отвечу, майор, обязательно отвечу и перед вами, и перед родственниками моих бойцов, и перед богом, и перед собой. А вот моих ребят, павших смертью храбрых, не смей марать и поганить своим недоверием и пренебрежительным тоном. Солдатня?! Ах ты, гнида! Да ты и мизинца ихнего не стоишь!

У Петра в горле встал ком, но он вновь заговорил:

— Там я погиб вместе с моими мальчишками, разделив с ними трагическую участь. А то, что духи воскресили меня, в этом я не виноват.

Видя, что майор того и гляди упадёт, Пётр ослабил ремень.

— Как у тебя язык повернулся такое сказать? У тебя, у боевого офицера? Впрочем, какой ты, к чёрту, боевой! Боевой ты будешь только на бумаге, чтобы получать дальнейшие чины, звания и льготы, когда в скором времени умчишься отсюда в уютное гнёздышко, свитое твоим папочкой генералом где-нибудь в Москве. А впоследствии будешь присылать оттуда дебильные приказы, как сейчас твой папа. И откуда вы, такие извращенцы, берётесь в нашей армии?

— Капитан, мне больно, отпусти, — силясь, проговорил майор. — Не драться же мне с тобой.

Пётр резко расслабил ремень и зло выговорил:

— Много чести драться с тобой. Живи и радуйся, пока у тебя целы ноги.

Майор закашлялся и плюхнулся в кресло.

— Но я ещё не закончил. Так вот, я знаю, откуда вы берётесь, такие прилипалы. В армию вы идёте не по призванию, а за местом под солнцем в мирное время. Во время войны вы разбежитесь, как крысы. Одно только жаль, что вы перекрываете кислород истинным офицерам, которые по-настоящему воюют, а не едут в Афган, как ты, гнида, за шмотками, коврами и магнитофонами «Шарп».

Пётр с отвращением глянул на сникшего майора и выкатился из кабинета.

Через пару дней Петра рассчитали, а также наградили орденом за боевые заслуги у боевого знамени перед всей частью. Перед отправкой на вокзал боевой командир, полковник Иванов, вновь встретился с Дарьяновым у себя в кабинете.

— Ну что, Пётр Николаевич, до свидания и не поминай лихом. Прощай не говорю — даст бог, ещё свидимся. Я ведь что тебя вызвал? Дорога предстоит дальняя и трудная, может, всё же вызвать твоих родных сюда? Чтобы они…

— Не надо, товарищ полковник, — перебил командира Пётр. — Не ближний свет гонять людей туда-сюда. К тому же я здоровый мужик и сам как-нибудь доберусь.

Командир переглянулся с начальником штаба. Перехватив этот взгляд, Пётр, опустив голову, добавил:

— Никому ничего не надо сообщать, я сам их подготовлю к этому сюрпризу в кавычках.

Боевой полковник подошёл к Петру и по-отечески положил ему ладонь на плечо:

— Ладно, капитан, поступай, как пожелаешь. Ты настоящий мужик, и не мне тебя учить. Вы, Пётр Николаевич, до конца и честно выполнили свой долг перед Родиной и не замарали чести офицера. Но не меньшие трудности вас ожидают, капитан, чтобы и дальше сохранить эту честь, но уже на тропе выживания. Но я верю в тебя, Петро.

И командир, крепко пожав ладонь Дарьянову, вышел из кабинета. В свою очередь, начальник штаба тоже пожал руку Петру, проговорив:

— Ребята, едущие в отпуск и в командировки, помогут тебе в дороге. Мне их даже просить не пришлось.

— Спасибо, товарищ подполковник. Спасибо.

На вокзале, перед самой посадкой на поезд, к Петру подошёл тот самый майор из отдела КГБ и, пользуясь тем, что возле них в этот момент никого не было, тихо произнёс:

— Извини, капитан, за тот случай. Действительно, я был не прав. Даже не знаю, откуда на меня сошла тогда такая пренебрежительная спесь.

— Да ладно, проехали. Главное, что ты понял это, майор, и, надеюсь, впредь с другими ребятами не повторишь. Ведь мы же здесь одна семья, майор, а иначе не выживем.

Офицер протянул Петру руку и примирительно произнёс:

— Всё верно, капитан. Ну, прощай.

И когда они ударили по рукам, добавил:

— Только ведь и ты был не прав. Мой отец не перебивался по тёплым местам. Он прошёл всю войну. А прежде чем получить генерала и перебраться в Москву, полжизни прослужил в таких вот заброшенных гарнизонах, как этот.

Вместе с Петром в вагоне ехало много сослуживцев. Кто в командировку, кто в отпуск, кто на другое место службы. В купе было весело и жарко, потому что с Петром хотели пообщаться многие. За разговором отпускники расслабились и под мерный стук колёс по чуть-чуть наливали коньячку, под хорошую закуску.

— А скажи, Петька, если бы тогда не сбили Еноткина, вы бы точняк ушли от духов, — произнёс капитан Панченко, командир боевого вертолёта.

— Возможно, Андрюха, возможно. Но всё равно Лёха Артосов молодец, что не бросил гибнущий экипаж Еноткина. Какое счастье, что Лёха не погиб, я с ним обязательно встречусь, ведь он мой друг детства.

Панченко продолжал:

— Мы тогда, Петро, за вас — за тебя, Лёху, Еноткина и за других ребят — отомстили духам сполна, начисто размолотив осиное гнездо этих кровавых моджахедов, куда они сбегали прятаться, как крысы.

— А, это тот недавний ваш налёт на разбойничий кишлак? — произнёс офицер-десантник. — Молодцы, братцы, а то мы их били-били, а вот прижать к стенке так и не могли. Они всё время ускользали, словно через щели, прячась неведомо где.

— Да, капитан, да, — продолжал, разгоряченно Панченко. — Так вот, братцы, уже под самый конец, когда от этого змеиного клубка уже ничего не осталось, захожу я на последний круг и вижу, как в меня из стингера целит одна сука. И такое меня зло взяло за погибших ребят, что я всадил в него сразу шесть последних НУРсов.

Все замолчали, а Андрей Панченко опрокинул очередную рюмку коньяка и занюхал рукавом.

Нарушив молчание, первым заговорил капитан Дарьянов. На выдохе он тихо произнёс:

— Этой сукой был я, только без стингера. А змеиным клубком были женщины, старики и дети.

Все так и открыли рты. А Андрюха Панченко чуть не подавился при закусывании. Затем прокашлялся и, выплюнув изо рта какие-то крошки, зло проговорил:

— Не обессудь, Петруша, но ты сам напросился на мужской разговор! Конечно, ты их сейчас защищаешь, после того как они тебя вылечили, выходили и приютили. Обласкали, можно сказать. И ты сразу стал добреньким и моментально забыл, как они сотнями отправляли на тот свет наших ребят, как сжигали наши машины и танки. Да что я говорю! Ты забыл, как сам со своими орлами пачками отправлял духов к праотцам за их кровавые злодеяния и бесчинства? А теперь надо же, пожалел их, мать твою! К тому же днём они мирные жители, а ночью тебе кишки выпустят.

Вертолётчик распалялся всё больше и больше.

— И потом, мне сверху не видно, кто там бежит — юбка или штаны, я выполняю приказ командования!

— А ты обязан видеть, если ты человек, а не хищник, уничтожающий всё живое! — грубо перебил его Дарьянов. — Что касается меня и моих орлов, то мы убивали вооруженных врагов в открытом бою. Я не обвиняю тебя, капитан, но повторяю, что даже на войне нужно оставаться человеком и различать, где бежит вооружённый враг, а где ни в чём не повинный житель этой бедной, несчастной и многострадальной страны.

Вновь воцарилось тягостное молчание. Панченко опять собрался возразить, но его комэска, майор Зубов, опередил своего подчинённого.

— Помолчи, Андрюха, Петька прав. Во-первых, мы не фашисты, чтобы без разбора убивать всех подряд. Во-вторых, за каким чёртом мы припёрлись сюда вообще? — и майор огляделся по сторонам. — Говорю это открыто, потому что среди нас, боевых офицеров, нет стукачей. Вот ты, Панченко, говоришь, что все они партизаны ночью. Возможно, оно так и есть. Но если они все стали ночными партизанами, значит, мы им не нужны в их стране? И спрашивается: за каким лядом мы сюда заехали, а? Мужики, кто ответит? Вы скажете — политика, государство не наше дело. Нет, братцы, наше, и, похоже, это стали понимать сверху.

Зубов ещё раз огляделся по сторонам и взмахнул рукой, призывая всех к себе.

— Скажу вам, братцы, по секрету, что скоро это безобразие закончится и наш генерал (вы знаете, о ком я говорю) выведет всех из Афгана. Так что нам, вертолётчикам, ещё много будет работы, чтобы прикрывать ваш выход из этого пекла, господа десантники и танкисты.

— Значит, американцы победили нас, коль вынудили уйти из Афгана, — произнёс доселе молчавший лейтенант, танкист.

— Поверьте мне, мужики, — всё так же убедительно произнёс комэска. — Я уверен на сто процентов, что и они вляпаются когда-нибудь. В Афгане или ещё где-нибудь. Им боком обойдётся эта эйфория. Потому что нельзя победить штыками этот свободолюбивый народ. И обязательно америкосам и их сатрапам прижгут задницу, да так, что те будут улепётывать через моря и океаны. И как итог, скажу известную истину, мужики, что история учит тому, что ничему не учит.

— Правильно ты всё говоришь, командир, правильно, — проснулся раскрасневшийся Панченко. — Только и Петьке нельзя так хлёстко бить наотмашь. Я не барышня, проглочу. Только ведь тебе, Петро, с твоей прямолинейностью, бескомпромиссностью и правдой-маткой ой как нелегко будет в жизни, особенно сейчас, когда она круто начала меняться. И ты ещё нахлебаешься горя и дерьма, говорю это тебе как друг. Ох, попомнишь мои слова, Петька, попомнишь.

Неожиданно в купе зашла молоденькая проводница и замахала руками:

— Я думала, у вас тут пожар. Немедленно прекращайте курить! А не то…

— Красавица ты наша, хозяюшка! Будь ласкова, присоединись к нашему застолью, а дым мы сейчас быстро вышвырнем, — улыбаясь, произнёс Зубов. — Так, мужики, быстро открыть форточку и уступить даме место.

Молоденькая проводница немного пококетничала, а затем присела возле стола.

— Вообще-то мне нельзя, не дай бог, увидит начальство. Ой, что будет!

— Пусть только попробуют, — произнёс Панченко, наливая девушке коньячку. — Пешком до Москвы пойдут.

Когда у всех по чуть-чуть было налито, Зубов произнёс как всегда лаконично и в самую точку:

— За милых дам!

Все выпили стоя, затем капитан Дарьянов вытащил притулившийся у стенки баян и протянул Панченко со словами:

— Давай, Панчо, нашу любимую, гусарскую.

Вертолётчик развернул меха и под баян запел:

Все дружно подхватили:

Глава 4

Ещё в части Пётр попросил, чтобы не сообщали родным о его воскрешении. Он решил самостоятельно, с помощью сослуживцев добраться до Воронежа. А там вначале встретиться с родителями. А потом уж предстать перед женой и дочкой в таком вот «распрекрасном» виде. А там… на их усмотрение — будь что будет, как бог даст. Так решил Пётр, потому что жизнь есть жизнь, и он не вправе решать за других. Жить вместе с калекой… или нет.

Тепло простившись с сослуживцами, доставивших его до самого Воронежа, Пётр на прощание помахал им рукой и медленно покатился знакомым маршрутом. Сердце у него щемило и прыгало, а мозг сверлила одна-единственная мысль: «Как встретят, как примут? И не напугает ли он больных мать и отца? Да и жена с дочкой могут бухнуться от увиденного чудовища». И Пётр впервые испугался. Дом был совсем рядом, но он вдруг остановил коляску. Впервые Пётр не знал, что делать. Он так разволновался, что чуть было не потерял сознание. И внутренне костерил себя за то, что всё же заранее не сообщил своим родственникам о себе. Проходившие мимо люди кто с ужасом, кто с сожалением смотрели на несчастного калеку. Возможно, среди них были и те, кто раньше знал Петра. И Пётр поймал себя на мысли, что начал комплексовать.

Мозг сверлила жуткая мысль: «Кто бы мог подумать, что я так долго стремился домой, а, оказавшись возле дома, страшусь туда зайти». Пересилив эти тягостные мысли, он всё же решил сначала завернуть к своему некогда бывшему другу по службе, Ивану Шведову, жившему неподалёку, чтобы разузнать обстановку и не травмировать родственников.

Иван жил всё там же и сразу выскочил на улицу, когда к нему в квартиру позвонил соседский мальчишка и сообщил, что на улице его ожидает Пётр Дарьянов.

Шведов так и прирос к земле, когда увидел своего бывшего друга в инвалидной коляске, с пледом, прикрывающим ноги, с левой култышкой руки и шрамами на лице. Он медленно подошёл к Петру и, присев, положил свою голову ему на колени.

— Петька, неужели это ты, дружище, неужели это ты, — повторял он ежесекундно, покачивая головой.

— Как видишь, Ваня, я. Только, пожалуйста, не стенай, иначе я разревусь, на смех всем прохожим.

Иван встал с колен и, продолжая вздыхать, проговорил:

— А мы уж тебя все похоронили. Ладно, хоть живой, Петька.

Шведов вдруг побледнел, а потом как-то опасливо и с растяжкой спросил:

— Петро, а ты это… ну… В общем, у родственников-то был?

— В том-то и дело, Ваня, что не был. Не хочу их пугать, потому и завернул к тебе, чтобы ты мне помог их подготовить. Вон, даже и ты испугался.

— Дак… ты что же… совсем ничего не знаешь? — чуть не прокричал Шведов, вытаращив глаза.

— Говорю тебе, я только что с вокзала, — тоже волнуясь, проговорил Пётр, начиная, в свою очередь, беспокоиться. — А что, что-то случилось?

Иван вновь тяжело застонал и, зайдя за кресло, покатил Петра к себе в дом, благо квартира была на первом этаже. Пётр все время молчал, предчувствуя беду, и терпеливо ждал, когда Иван усядется за стол.

Бывший сослуживец достал из серванта бутылку водки, принёс с кухни два гранёных стакана и булку хлеба. После чего налил полные стаканы водки и впервые за всё время молчания произнёс:

— Пей.

— Я не буду пить, пока ты мне не скажешь, в чём дело и что стряслось в моё отсутствие, — с дрожью в голосе произнёс Пётр.

— Ну, тогда я выпью, — и Иван с ходу опрокинул стакан водки себе в рот.

Сморщившись и немного покряхтев, он вкратце рассказал Петру всё, что знал на данный момент о его несчастных родственниках. Как вкопанный, не шелохнувшись, сидел Пётр в своей коляске. А Иван, засоловев от большой дозы спиртного, начал живописать случившееся.

— Знаешь, Петруха, вслед за твоей мамой сразу ушел и отец. После того как ты погиб, он не выдержал второго удара. Тем более, жить ему было негде, и он скитался по улицам, пока его не пристроили обратно в дом престарелых, где он и умер. Я их могилки обязательно тебе покажу.

У Петра тряслась нижняя челюсть, а из глаз катились крупные слёзы. Он взял стакан водки и выпил. Иван тут же наполнил стаканы наполовину.

— А знаешь, Петро, это она их бросила, стерва! — уже глядя сквозь друга, проговорил Иван заплетающимся языком. — Ну, ты понимаешь, о ком я говорю, — о твоей ненаглядной Виолетке. Она усвистела куда-то в Москву, прихватив Маринку.

Иван выпил полстакана водки и, немного помолчав, чуть не плача продолжил:

— А ты знаешь, Петруха, как умер твой батя? Его нашли у реки, где любила рыбачить твоя мама. Он сидел в её кресле, с её удочкой.

— Замолчи, Швед! Слышишь? Замолчи!

Пётр закрыл правой рукой лицо, а левой култышкой так ударил по столу, что бутылка и стаканы подпрыгнули на полметра.

Иван насупился, ставя на место опрокинутые стаканы и бутылку. А затем, запинаясь, проговорил:

— Ну, не хочешь — как хочешь, я тебя понимаю, Дарьян.

После чего, скрестив руки, он долго сидел, глядя в одну точку. Пётр тоже неизвестно сколько сидел молча, а затем спросил:

— Ваня, а куда она уехала?

— Кто уехал? Куда уехал? — блуждающий взгляд Ивана остановился на Петре. — А, Виолетта. Да бог её знает. Здесь бегом рассчиталась и также бегом скрылась, не оставив никому адрес. Естественно, родителей с квартиры выгнали и устроили в дом престарелых. Впрочем, это я уже говорил, извини, Петруха. Да, чуть не забыл. Ведь её видели, точнее, видел один местный предп… предпр… предприниматель, по каким-то железкам, мать их. Так вот, он был в Москве, на ихней этой, как её… презер… презентации по этим железкам. Так вот, она там в шикарном платье звездила, а вокруг неё эти предпр… предприниматели, мать их, роем вились.

— Конченый я человек, — тихо произнёс Пётр.

Шведова окончательно развезло. Он встал и заплетающимся языком произнёс:

— Это правда, Петруха, конченый я человек. В этом доме меня никто не понимает, особенно тёща. Скоро они приедут, и празднику конец. Петруха, отведи меня в туалет, а?

Не дождавшись ответа, Иван, спотыкаясь и держась за стенку, стал перемещаться в сторону туалета. Не дойдя до оного, он грохнулся в проходе и тут же уснул.

Выпив ещё полстакана водки, Пётр некоторое время сидел молча, опершись на руку и играя желваками. Затем вновь со всей силы хватил по столу левой культёй и, уронив голову на столешницу, простонал:

— Сука! Какая же она сука. И всё-же я люблю эту тварь. Я разыщу её, обязательно разыщу.

Просидев полночи за бутылкой, к утру Пётр заснул. К полудню пришёл в себя Иван. Хоть он и похмелился, всё равно чувствовал себя ужасно. Наспех приготовив яичницу, он сел за стол с Петром пообедать. Снова завязался разговор, но уже на другую тему.

— Петро, тебе надо сегодня же ехать в военкомат и определяться по поводу жилья. Я думаю, они помогут пристроить тебя куда-нибудь. Вот. А ко мне сегодня из деревни приезжают супруга с тёщей. Так что, сам понимаешь, взбучки не избежать — не жизнь, а каторга.

— Да, понимаю, ты только помоги мне на улицу выбраться.

Глава 5

Поначалу Мариночке было очень трудно прижиться в семье бездетных Микки и Никки. Она часто плакала, вспоминая мать, так быстро и непонятно оставившую её. И если бы не Николай Петрович, то неизвестно, как отразилось такое состояние на психике девочки. Появление в доме ребёнка, пусть и не своего, окрылило Николая Петровича. Он был каждодневно весел, счастлив и богат на всевозможные радостные проделки, выплёскивая всю свою дотоле скрытую любовь и нежность. В Мариночке он вновь приобрёл некогда безвозвратно потерянную дочь. Приходя с работы, Николай Петрович «хватал» всех в охапку и тащил их то в парк, то на речку, то еще куда-нибудь, где душа могла развернуться во всю ширь и лететь, лететь, лететь. И Мариночка успокоилась, не то чтобы забыв маму, а как бы найдя ей временную замену. Николай Петрович души не чаял в новоиспечённой дочери, чего нельзя было сказать о Мишель, которая всякий раз опускала его с небес на грешную землю, напоминая о том, что недалёк тот час, когда за девочкой явится её блудная, взбалмошная мамаша. В таких случаях Николай Петрович одёргивал супругу, говоря ей, что нужно жить и радоваться каждому дню, а не ждать, что может случиться завтра. К тому же, даже если и объявится мать Мариночки, они всё равно будут дружить и встречаться.

В свободное время Никки и Микки занимались всесторонним развитием ребёнка. На радость им, в Мариночке был обнаружен музыкальный слух и способность к пению. Все трое были на седьмом небе, без устали разучивая гаммы и музыкальную технику, постоянно надоедая соседям, которым они говорили, что у них гостит племянница дальней родственницы. Незаметно пролетел месяц. В один из таких счастливых дней Николай Петрович буквально ворвался в квартиру с криком:

— Ура, товарищи музыканты, меня посылают в загранкомандировку, в Италию!

Глубокой ночью, когда Мариночка уже спала, оба были в зале. Микки непрерывно курила, а Никки ходил по залу туда-сюда.

— И долго ты ещё будешь так мотаться перед глазами, как г… в проруби, — не сдержавшись произнесла Микки. — Сядь наконец и послушай, что тебе скажет жена. Выбрось из головы эту дурь. Поверь, несмотря на все твои сногсшибательные связи, никто не позволит выпустить нас за границу с чужим ребёнком, к тому же без каких-либо документов на неё. Это во-первых. Во-вторых, кто дал нам право увозить из родной страны пусть маленького, но всё же человека? Ты подумал о последствиях? А вернётся мать, пусть какая-никакая, и не найдет своего ребёнка? Где мораль, где нравственность, Никки?

— Чушь, — произнёс Николай Петрович, перестав ходить. — Теперь послушай, что скажет тебе муж. Во-первых, мы увозим девочку не навечно, и где-то, возможно, уже через пару месяцев возвратимся домой, в Москву. Во-вторых, в случае возвращения её матери мы оставим весточки, где мы находимся и когда вернёмся. И наконец, разве у тебя не дрогнет материнское сердце, если ребёнок-сирота останется выброшенным на улицу?

— Какая улица, ты чего такое несёшь, Никки? — в свою очередь разозлилась Мишель, перебив мужа. — У меня на примете масса замечательных педагогических заведений, где девочка могла бы спокойно дожидаться, пока не закончится твоя творческая командировка.

— Э-эх, это детдома ты называешь замечательными педагогическими заведениями? Окстись, милая! Ты забыла, откуда я родом?! Так я напомню. До пятнадцати лет я имел огромное счастье воспитываться и проживать в этом замечательном педагогическом заведении, где мать и отца каждую ночь тебе заменяет подушка, наполовину пропитанная горючими слезами. А радость и счастье в глазах появляются только тогда, когда в очередной день рождения ты взрослеешь и радуешься, что наконец-то скоро покинешь это замечательное заведение. В общем, знаешь, Микки, я скорее откажусь от этой чёртовой командировки, чем оставлю Мариночку неизвестно кому и неизвестно зачем. С каким чувством и совестью я буду распевать там свои партии, зная, что предал маленького человечка? Прости меня, Микки, но я не откажусь от Мариночки в угоду, пусть и долгожданной, но всё же сиюминутной выгоды. Всё, давай спать, ты знаешь меня — я непреклонен в своих решениях.

И Микки ничего не оставалось делать, как вновь подчиниться своему несносному и строптивому мужу. Но Мишель не была бы женщиной, если бы, в очередной раз согласившись с мужем, не сделала так, как хотела и желала она. В то время, пока Николай Петрович с пеной у рта утрясал и улаживал дела, чтобы взять с собой в загранкомандировку Мариночку, растрачивая при этом немалые сбережения, его жена пошла другим путём, более дешёвым. Уже перед самым отъездом Мишель встретилась с сомнительной женщиной, некоей Зиной, служащей одного из детских домов. Мишель передала ей денежный задаток и попросила отвезти Мариночку в детдом после их отлёта, заверив при этом, что заведующая уже в курсе. При этом Мишель деликатно попросила Зину разыграть небольшой спектакль, чтобы не травмировать психику ребёнка при расставании.

За день до отлёта в Италию Николай Петрович как вихрь влетел в квартиру, размахивая кипой всевозможных документов.

— Всё, родные мои, всё! Наконец-то преодолён этот порочный круг, когда тебя водят за нос, не давая разрешения в силу определённых законов и ограничений и одновременно заискивающе смотря в глаза, вымогая взятку. Слава богу, денег хватило. Но главное — это всё же связи, без них никуда. В общем, всё! Будем собираться, вылет завтра вечером.

Счастливый Никки расцеловал жену и стал крутить по комнате Мариночку, которая визжала от радости. Когда он опустил её на пол, она прижала его ладонь к своей щеке и впервые спонтанно произнесла:

— Спасибо, папочка.

Николай Петрович был приятно удивлен.

— Ну, вот и хорошо, вот и славно, — растроганно произнёс он. — Дорогие мои, в Италии я покажу вам истинный мир искусства, живописи, музыки и всего того, что вы никогда в жизни не видели. А сейчас устроим небольшую пирушку в честь счастливого отъезда, а потом пойдём гулять в парк.

Неожиданно Мариночка спросила его:

— А когда мы вернёмся, моя мамочка будет нас здесь ждать?

Это была небольшая ложка дёгтя, омрачившая радостный день, тем не менее никто не обиделся на ребёнка.

— Непременно, дитя моё, — ласково произнесла Микки, многозначительно глянув на мужа. — Твоя мамочка всегда помнит о тебе и любит тебя, где бы ты ни была. И она тебя очень будет ждать по возвращении.

Николай Петрович немного прокашлялся, глядя на жену, тем самым дав понять, что не стоит давить на чувства ребёнка.

После праздничного обеда все дружно пошли гулять на своё любимое место, в ближайший парк, который очаровывал всех прохожих своим великолепием.

Утром следующего дня Николай Петрович, занимаясь приятными хлопотами по предстоящему отъезду, куда-то ушёл, сказав Микки, что вернётся часа через три. И Мишель начала действовать.

«Ну, в самом деле, это какой-то абсурд — тащить маленького ребёнка за тридевять земель. Никки совсем рехнулся на старости лет. Подумать только — запасть на ребёнка какой-то шлюшки, которая в скором времени заявится и будет качать права и шантажировать этого старого дурака, требуя свою дочку-уродину. Пройдёт немного времени, он одумается и успокоится», — так думала Мишель, набирая номер телефона Зины.

— Здравствуй, Зинуля. Я жду тебя, дорогая. В общем, действуем как условились. Основную сумму получишь здесь. Да, и не забудь сделать макияж, точь-в-точь, как договаривались. Как всё закончится, отвезёшь девочку на такси в детский дом. Заведующей я все необходимые документы передала. Ну всё, милая, жду. Только поторопись, пожалуйста.

Положив трубку телефона, Микки позвала к себе девочку.

— Мариночка, девочка моя, сейчас к нам придёт тётя, которая проведёт с тобой небольшой урок пения, потому что в Италию просто так не пустят, если ты на границе не споёшь им песенку «Санта Лючия». Это обязательно. Поэтому, девочка моя, будь особенно внимательна и как следует запоминай всё, что тебе будет петь тётя.

— А песенка длинная, тётя Мишель? — испугалась Мариночка. — Вдруг я не справлюсь?

— Что ты, милая, нет. Всего один или два куплета. Я уверена, ты справишься, ты же умненькая у нас. Но только не перепутай слова песенки, иначе в Италию тебя не пустят.

— А вы с папой знаете эту песенку? А то ведь и вас не пустят через границу, — наивно произнесла девочка.

Слово «папа» покоробило Микки, но она ничем не выдала своё недовольство и раздражение, а, улыбаясь, произнесла:

— Ну что ты, родная, конечно же мы знаем эту песенку.

И Микки красивым грудным голосом спела один куплет из песни. Девочка была очарована прекрасной мелодией и радостно захлопала в ладошки. Затем, поцеловав Микки, восторженно произнесла:

— Я научусь, обязательно научусь — песенка короткая. Она мне очень понравилась.

И Мариночка тут же по памяти спела куплет из песни.

— Ты у меня умница, однако петь надо на итальянском языке. Тётя Зина покажет, как правильно петь. А вот и она пришла, звонит в дверь. Быстро собирайся, Мариночка, пойдёте в парк и там разучите.

Николай Петрович, как и обещал, вернулся домой через три часа.

— Так, девчонки, быстро обедаем и через час выдвигаемся. Такси будет ждать у подъезда. А где Мариночка? И почему ты так расстроена, Микки? Что случилось?

Микки не сразу ответила. Она вытерла платком слезу и, встав с кресла, произнесла:

— Только что возвратилась её мать и забрала Мариночку. Как чувствовала, что мы уезжаем. Но мне сдается, что здесь поработали соседи.

— Где они сейчас? — подавленным голосом произнёс Николай Петрович.

— Гуляют в парке, тебя ждут, — произнесла Мишель и притворно заплакала. — Вон они, машут нам. Выйди на балкон, Коля.

Николай Петрович склонил голову и шаркающей походкой вышел на балкон. Сняв очки, посмотрел вниз. Метрах в ста от дома, у дороги стояли Зина и Мариночка. Они смеялись и весело махали руками вышедшим на балкон Никки и Микки. Неподалеку стояло вызванное такси. Всё было разыграно как по нотам.

Девочка радостно прыгала вокруг Зины, внешне похожей на её мать, и распевала на итальянском языке куплет из «Санта Лючии». При этом она часто приговаривала:

— А ты фальшивишь, тётя Зина, и по бумажке поёшь. Тебя точно через границу не пустят, вообще ни через какую.

Зина приподняла девочку и начала целовать её, приговаривая при этом:

— Умничка ты моя, умничка! У тебя всё получилось!

Наблюдая эту счастливую сцену, Мишель Яковлевна сочувственно произнесла:

— Коля, ты спустишься к ним попрощаться?

— Зачем? — подавленно произнёс оперный певец. — Кто я такой? А она мать.

И Николай Петрович ушёл с балкона, проговорив фразу из оперы:

— Скорее прочь из этих стен.

А Мишель упала в кресло и уже не притворно, а по-настоящему разрыдалась.

Женщину душила мелодия из неаполитанской песни «Санта Лючия», девятым валом накатившая на её сознание и совесть. Николай Петрович грустно сидел рядом и сочувственно гладил жену по волосам.

А Зина, разместившись в такси, повезла девочку в детский дом, обманув по дороге, что они едут в магазин за тортом.

Каково же было удивление девочки, когда вскрылся обман! Она топала ногами и кричала на Зину, порываясь убежать.

— Гадина, куда ты меня привезла? Ведь Микки и Никки сейчас уедут без меня в Италию! Увези меня обратно, я не хочу здесь, не хочу! Тебе что было сказано, гадина? Только научить меня песенке, а ты что натворила!

— Какие Микки-Никки? Какие песенки? Что за чушь она несёт? — обратилась заведующая к Зине.

— Не знаю, — удивлённо ответила Зина, опустив глаза. — По-видимому, девочку не успели подготовить к приёму в детский дом, — и она сжала в кармане немалую сумму денег, полученную от Мишель.

— Возможно, — кивнула заведующая детдомом. — Хотя, как уверяла меня женщина, которая оформляла девочку, всё было оговорено с ребёнком. А на поверку видишь, как всё вышло. Я, конечно, её понимаю. Чужой ребёнок, брошенный матерью… и тем не менее нельзя так поступать. Какой удар по психике — ведь это не вещь, а человек. Эх, а нам теперь расхлёбывай.

Заведующая распорядилась, чтобы нянечки увели бьющуюся в истерике девочку в изолятор на втором этаже. А затем обратилась к Зине:

— Значит так, подруга, ещё раз уличу тебя в этой авантюре, ноги твоей здесь больше не будет.

Зина сделала удивлённое лицо и выпучила глаза:

— Вы о чём, Марьюшка Петровна?

— Во-первых, никакая я тебе не Марьюшка, хватит лебезить. Во-вторых, я не дура, чтобы за столько лет работы с детьми не догадаться, что ребёнка привезли сюда помимо его воли и путём обмана. Да и эта стерва хороша, Мишель, кажется. Заверила меня, что ребёнка сама привезёт, чин по чину, а сама подло сбежала со своим муженьком, оперным музыкантишкой.

— Извините, Марья Петровна, — раскаявшимся голосом произнесла Зина, понявшая, что заведующую трудно провести.

— Сколько тебе дали за эту подлость и предательство? Ну-ну, не скромничай. Колись, Зинка, колись, всё равно ведь узнаю.

Зина покраснела.

— Ну что вы, Марья Петровна, так, на чай дали, и то я их по дороге выбросила.

— Ох, врёшь, Зинка, врёшь и не стесняешься. Чую, что до добра это тебя не доведёт. В общем, я тебя предупредила. А коли так, эта девочка теперь всецело на тебе, и если с ней что случится — тебе здесь не место, к тому же сполна ответишь за все свои прегрешения. Поняла?

— Поняла, Марья Петровна, — опустив голову, сокрушённо ответила Зинаида.

Через полчаса к заведующей подлетела толстенная нянечка и, тяжело дыша, выпалила:

— Марья Петровна, ох беда, ох беда! Девчушка та сбёгла.

— Как сбёгла? Тьфу ты. Куда она могла сбежать, если в изоляторе все двери на замок закрываются, и тем более второй этаж?

— Так она вышибла стекло табуреткой и по пожарной лестнице спустилась. Я сама видела. Жаль, что поздно.

— Ах, мать вашу, — заведующая выругалась и побежала в изолятор.

Глядя на остатки стекла, заведующая качала головой и сокрушалась:

— Ой, батюшки мои. Пацаны-сорванцы такого не совершали. И в кого этот дьяволёнок уродился, а ведь ей всего-то девять лет.

Марья Петровна тяжело вздохнула и произнесла:

— Ладно, пойду звонить в милицию.

В этот же день Зина с треском была уволена из детского заведения. Что касается Мариночки, то её больше никто не видел, она словно в омут канула.

Глава 6

Капитана Дарьянова комиссар областного военкомата, полковник Быстров, встретил весьма приветливо и по-отечески. Это был худощавый мужчина преклонного возраста, с густой проседью в волосах. Он много лет проработал на этой должности и за это время впитал в себя огромное количество отзвуков человеческих бурь и трагедий, разыгравшихся на поле его деятельности. Соучастие в людских судьбах и желание разрешить их проблемы наложило отпечаток на его характер, породив искреннюю помощь и неподдельную доброту к людям.

— Ну здравствуй, герой! По тебе раньше времени уже панихиду справили, а ты наперекор всему выжил. А то, что ты в коляске, — это не беда, точнее, беда, но не страшная, если будешь держать себя в руках. Поэтому давай сразу с места в карьер, я не привык рассусоливать. Все необходимые выплаты, денежные пособия и пенсию, а также причитающиеся льготы мы тебе оформим, пусть не так скоро. Что заслужил — то получишь. Тем не менее самыми больными остаются вопросы жилья и трудоустройства. Мне горько смотреть, как гибнут сотни таких, как ты, — отчаявшихся и разуверившихся в жизни. Которые за несколько месяцев губят себя водкой и теряют последнее. Поэтому, тщательно ознакомившись с твоей характеристикой, я решил предоставить тебе непростую работу, ну и жильё, естественно.

Чувствовалось, что полковник разволновался. Он встал из-за стола, походил по кабинету, затем, закурив, подошёл вплотную к Петру. Лицо у него было осунувшееся и бледное. А заботливые и добрые глаза передавали всю глубину отеческого сострадания и решимость. Всё это время Пётр внимательно слушал комиссара и внутренне уже был готов выполнить всё, что предложит полковник Быстров.

— Так вот, Пётр Николаевич, говорю тебе честно и откровенно. В ближайшие год, а то и несколько лет благоустроенную квартиру ты вряд ли получишь, поэтому предлагаю тебе комнату в старом офицерском клубе, который из-за нерентабельности уже опустел, тем не менее мы за него боремся, чтобы он не ушёл коммерсантам. И в этом ты мне поможешь, капитан.

Быстров сильно закашлялся, но продолжал курить.

— Товарищ полковник, вам вредно курить, — сочувственно проговорил Пётр.

— Знаю, знаю, капитан, но ничего не могу с собой сделать. Призываю всех к стойкости и нетерпимости к вредным привычкам, а в отношении себя остаюсь слабохарактерным. Так вот, капитан, есть у меня давняя задумка — организовать, ну как бы сказать… не кружок, конечно, что банально и по-детски инфантильно. А нечто вроде общества психологической и физической реабилитации инвалидов-афганцев. Не важно, будь то офицерский или солдатский состав. Ты меня понимаешь, капитан?

— Понимаю, товарищ полковник, только я-то как смогу помочь этим бедолагам?

— Вот! Вот это самое главное, что ты уже проникся, и я не ошибся в тебе, капитан, а что делать — мы научимся по ходу. На первых порах организуем занятия по интересам, в силу специфики каждого инвалида. И пусть поначалу это будут даже какие-нибудь союзы творчества, главное — увести людей от придуманной ими же безнадежности и никчёмности. Уразумел, капитан?

— Спасибо, товарищ полковник, говорю это авансом за себя и за тех, кто таким образом будет вытащен из собственного болота. Однако чем я конкретно могу помочь? Я ведь военный и никакой другой профессии, к сожалению, не приобрёл. Чем я могу их увлечь, чему научить? Есть у меня увлечение — с детства делать игрушечные поделки, но, право, это смешно, товарищ полковник, учить здоровых дядь выделывать куклы. Бред какой-то.

— Знаешь, капитан, а мне не смешно, — произнёс полковник, пронзив Петра суровым взглядом. — Мне не смешно каждый день видеть и слышать душераздирающие мольбы и стоны жён и матерей, кричащих здесь, в этом вот кабинете, и бьющихся в беспомощном бессилии. Чтобы мы спасли их мужей, сыновей, отцов, братьев, камнем идущих на дно в этом жестоком и равнодушном мире. Поэтому, даже если они на первых порах будут просто собираться все вместе и пусть даже банально лепить из пластилина поделки, чёрт возьми, это уже будет большая победа. А чем дальше — тем сложнее. Ты говоришь, что не учитель. Да только одним своим видом, своим несломленным духом ты вдохнёшь в людей веру в жизнь и в себя. Ну что, капитан, по рукам?

— По рукам, товарищ полковник. Я готов хоть сейчас приступить к работе. Вы правы, товарищ комиссар, без дела, без работы мы живые трупы. Низкий поклон и спасибо вам за это.

— Ну, пока ещё рано, потому что мы в начале пути, и многое предстоит сделать, сынок. Значит так, Дарьянов, пока восстанавливается Дом офицеров, с недельку поживёшь в доме инвалидов. Спокойно, капитан, спокойно, я сказал временно, потому что другого жилья больше не предвидится на всём белом свете. Я прекрасно осведомлён о твоём бедственном положении. О смерти родителей и …

Полковник положил на плечо Петру свою широкую ладонь и тихо произнёс:

— Ничего, сынок, ничего, мужайся, жизнь большая и всё еще образуется. Ну, а если нет… Я уверен, в этом огромном мире найдётся любящее сердце, и ты обязательно будешь счастлив. Всё, капитан, не раскисать, завтра я тебе позвоню. Вот тебе временный адрес и рекомендация. Да, и ещё…

Полковник быстро подошёл к сейфу и вытащил оттуда деньги.

— Пусть немного, но на первых порах тебе хватит, а там будешь сам зарабатывать.

— Спасибо, товарищ полковник, я обязательно верну, всё до копейки, — скромно произнёс Пётр.

— Всё, а сейчас не теряй время и иди… Извини, езжай, обустраивайся. Здесь недалеко — в полукилометре от военкомата. Кстати, может, тебе помочь? Ребята тебя докатят. Как ты справляешься одной рукой?

— Спасибо, я сам докачусь, а рука моя трёх стоит, к тому же левой культёй помогаю, ведь у меня только кисть отсутствует.

— Ну, до свидания, офицер, увидимся.

— До свидания, товарищ полковник, — лихо произнёс капитан Дарьянов и, отдав честь, выкатился из кабинета военкома.

Передвигаясь по коридору к выходу, Пётр долго слышал, как надрывно кашлял полковник, крича что-то в трубку телефона.

В доме инвалидов, а точнее престарелых, Пётр растворился среди такого же однообразия колясочников и полуживых старцев. И, несмотря на то что ему выделили отдельную комнату, стремление сбежать из этого царства раздирающего одиночества и заброшенности не покидало его с первой минуты появления там. Только переночевав, он тут же уезжал из этого «санатория» в городской парк или на кладбище к своим родителям. Пётр непрестанно бомбил администрацию дома престарелых, не звонили ли ему из военкомата. Сам же он не хотел раньше времени надоедать по горло занятому комиссару и ждал, когда тот вспомнит о нём. Ведь обещал же.

На четвёртый день Пётр не выдержал. Подкатив к военкомату, он попросил дежурного офицера записать его на приём к полковнику Быстрову если не на сегодня, то хотя бы на завтра. На что тот сухо ответил, что вчера днём комиссар в тяжёлом состоянии доставлен в госпиталь. И что капитана Дарьянова только через неделю сможет принять временно исполняющий обязанности комиссара подполковник Воротило.

— Послушай, старлей, — произнёс Пётр, подкатившись к самому окошечку приёмной. — Ты себе можешь представить, что значит жить в доме престарелых в молодом возрасте? Наверное, нет, вот и я тоже. Поэтому прямо сейчас проси комиссара, чтобы он меня принял. А иначе буду целую неделю жить прямо здесь и дожидаться приёма.

Старший лейтенант сильно смутился, видя неподдельную напористость и непреклонность боевого офицера. Дежурный тут же связался с комиссаром и то ли боязно, то ли робко объяснил ему, что капитан ни при каких обстоятельствах не покинет военкомат до тех пор, пока его не примет военком. После небольших проволочек Петру всё же разрешили посетить комиссара. Вкатившись в кабинет, Пётр обратил внимание, что вместо потертого старого стула, на котором сидел полковник Быстров, стояло шикарное кресло, на котором восседал новоиспечённый комиссар. Это был уже немолодой, слегка лысоватый и не в меру упитанный мужчина. Китель его не был застегнут, поскольку выпяченный животик не позволял это сделать. А если и позволял, то для этого его надо было как следует втянуть. Глазки у подполковника были маленькие и непрерывно бегали, не суля ничего хорошего. По всему ощущалось, что это не тот начальник, который на первое место будет ставить общественное, нежели личное. Это был человек, для которого эта работа с человеческим материалом была не чем иным, как очередным трамплином на карьерной лестнице.

— Ты что расшумелся, как торговка на базаре?! Что за несдержанность? Не забывайтесь, Дарьянов, что вы ещё офицер. Что же за армия такая будет, если я буду принимать офицеров, как раскапризничавшихся барышень?

— Извините, товарищ подполковник, и войдите, пожалуйста, в моё положение.

— Уже вошёл, а иначе принял бы я тебя, как же. Вон сколько дел — вагон и целая тележка.

— Ещё раз прошу прощения, товарищ военком.

— Ладно, что хотел?

— Три дня назад я был на приёме у полковника Быстрова, — Пётр опустил голову и скорбно произнёс: — Я очень сожалею, что с ним произошёл такой удар, и надеюсь, что он поправится.

— Я тоже, — сухо произнёс подполковник Воротило.

— Так вот, полковник Быстров обещал мне помочь уже на следующий же день. Выделить мне комнату в ремонтируемом Доме офицеров. Я же, в свою очередь, приму активное участие в помощи по реабилитации инвалидов — бывших афганцев, как и я.

Не дав договорить капитану, Воротило искренне рассмеялся и сквозь смех произнёс:

— Это как же ты будешь реабилитировать, когда тебя самого надо реабилитировать и кормить с ложечки? Ну, право, не смеши, капитан. И потом, не принимай всерьёз маразматические выдумки и фантазии выжившего из ума престарелого человека, приросшего к своему месту. Да так, что только болезнь помогла ему освободиться от этой должности. Сейчас другое веяние, капитан, — осмотрись по сторонам. Отовсюду летят старпёры, даже с самых верхов, освобождая место энергичным, творческим личностям со свежей и кипучей кровью.

Воротило встал и начал ходить по кабинету, с насмешкой приговаривая:

— И потом, какой Дом офицеров? Какие, к чёрту, кружки? Ну, прямо как дети. Забудь, капитан, про Дом офицеров, это уже в прошлом. В недалёком будущем на его месте будет выситься Дом торговли, который так необходим сейчас людям вместо потрёпанных и примитивных фильмов вроде «Чапаева». Так что вот куда ты должен направить свои усилия, капитан Дарьянов. Ну, а пока мы в твоей помощи, к сожалению, не нуждаемся, так что живи спокойно, получай льготы, пенсию. На квартирную очередь мы тебя тоже поставим, обязательно поставим. Вот и всё, капитан. Ещё будут вопросы? Если нет, то милости просим в следующий раз. А сейчас я спешу.

И подполковник вознамерился выйти из кабинета.

— Мне абсолютно негде жить, — хрипло выдавил из себя Пётр. — На всём белом свете я один. Родственников у меня нет, родители умерли, жена…

Комиссар вновь нехотя присел в кресло и ещё раз пролистал личное дело капитана Дарьянова, затем строго произнёс:

— А куда вас временно определил полковник Быстров по месту жительства?

— В дом престарелых.

— Тогда чего же вы хотите от меня, капитан Дарьянов?

— А вы попробуйте там пожить, товарищ подполковник, хотя бы недельку. Мне даже в Афгане глиняный чум предоставили.

— Ну, во-первых, это всё же не на улице жить, а в благоустроенном доме инвалидов, — через губу проговорил подполковник, буравя взглядом Петра. — Во-вторых, каждый должен находиться на своём месте. От меня жена не сбегала. И в-третьих, значит, вы в Афгане себя достойнее проявили, чем на Родине, коль вас там высоко оценили, предоставив благоустроенное жилье.

Пётр подкатился к новоиспечённому военкому и, глядя в глаза, произнёс:

— Знаешь, подполковник, мне об твою заплывшую харю свою чистую руку не хочется пачкать. Но твоя рожа обязательно когда-нибудь встретится… нет, не с кулаком, а непременно с офицерским сапогом. Это я тебе точно гарантирую. Засранец.

Воротило побагровел, выпучил глаза, затем заорал:

— Патруль!!! Немедленно ко мне!

Через мгновение в кабинет ворвались два молодых лейтенанта с повязками на рукаве, по случаю ожидавшие приёма у комиссара.

— Немедленно вышв… выкатить этого капитана как дискредитирующего высокое звание офицера.

Молодые ребята замешкались, увидев в инвалидной коляске искалеченного офицера с боевыми наградами на груди.

— Давай, ребята, давай. Только учтите, вам придется повозиться. У меня хоть и одна, но очень крепкая рука. Но, я думаю, молодость всё же возьмёт верх, и вы справитесь.

И Пётр покатился на них. Лейтенанты встали по стойке смирно и взяли под козырёк.

— То-то же. А с тобой, засранец, мы ещё встретимся.

И Пётр покатился на выход.

— Вы слышали это оскорбление? — рявкнул Воротило.

— Никак нет, товарищ подполковник, — отчеканили два лейтенанта.

— Вон отсюда!!! Сопляки!

Глава 7

Возвращаться обратно в дом престарелых, в своё временное жилище, Пётр не хотел. Может быть, через много-много лет ему там и будет уютно, но только не сейчас. Он вновь съездил на кладбище к родителям, несмотря на то что катиться пришлось далеко. Для себя Пётр решил не делать никаких поблажек, как бы не было трудно. Он постоянно гнал от себя мысль, что он инвалид. Тем не менее без людей он не мог обойтись. И они везде и всюду бескорыстно шли ему на помощь. Там, где были высокие бордюры, ему помогали подняться, там, где впереди преграждала дорогу яма или лужа, его переносили. И никто не роптал и не сказал в его адрес худого слова. Лишь только однажды его обругал спешащий таксист, когда Пётр медленно переезжал дорогу. Пётр стал свыкаться с окружающей обстановкой и перестал комплексовать. И уже без всяких проблем обедал в столовой и посещал многие общественные заведения. В своих мыслях он ушёл далеко вперёд. Он решил: как только найдет стабильный заработок, сразу начнёт копить деньги на протезы и пластическую операцию, чтобы со временем не отличаться от остальных людей. Но это всё в будущем, а что же теперь? Ни жилья, ни работы. Да и помочь особо некому. Деньги, данные полковником Быстровым, были на исходе. Проще всего было вернуться в дом престарелых, есть казённый харч, спать на скрипучих железных кроватях времён русско-японской войны и спокойно дожидаться пенсии по инвалидности. Но Пётр был готов замерзнуть на улице, но не возвращаться в это скопище кислых запахов и гнетущей мертвецкой атмосферы. Ему было жалко этих стариков, но записываться в их ряды Пётр не спешил. Вот с такими грустными мыслями он катил по одной из улиц Воронежа, не замечая, что пошёл мелкий дождь. Одет он был в гражданскую одежду, храня офицерскую форму с наградами для особых случаев. Дождь усилился, и Пётр вынужден был зарулить под навес автобусной остановки. Неожиданно, спасаясь от дождя, под навес заскочил Иван Шведов, его старый сослуживец.

— Привет, Петруха, — произнёс запыхавшийся Шведов таким тоном, как будто они расстались всего час назад.

— Привет-привет, Ваня! Ты, видать, с работы?

— Да нет, так, не пойми что. Я ведь сейчас тоже в поисках с этой долбаной перестройкой. С армии я уже года два как демобилизовался, ну и понесло по волнам. В общем, ношусь, таскаюсь, а прибиться всё никак не могу. Хотя в последнее время кое-что наклюнулось — взяли в одну фирму, но неизвестно, надолго ли. Но там приходится крутиться. Платят неплохо, но страшно не любят, когда задают вопросы. Говорят: либо работай, либо задавай вопросы, но не у нас.

И Шведов ехидно усмехнулся, а потом, стукнув себя по лбу, воскликнул:

— Господи, вот дурак. Всё про себя да про себя. Ты-то как? Давай, рассказывай, где живёшь, куда устроился?

— Да устроили в доме престарелых от военкомата, но я туда не вернусь. А о работе что говорить? Уж коль ты, здоровый и образованный мужик перебиваешься и не можешь себе найти постоянный заработок, так что ж говорить обо мне, Ваня.

— Так-так-так. С работой понятно. А где же ты сейчас живёшь? Куда ты на ночь поедешь спать, ну и так далее?

— Город большой, на первых порах не пропаду. В конце концов, есть вокзалы, а там видно будет, — усмехнулся Пётр.

Иван тяжело вздохнул.

— Ну, ты даёшь, Дарьян.

Иван присел на скамеечку и повернул к себе инвалидное кресло.

— Знаешь, Петька, смотрю я на некоторых здоровых, сильных и порой даже преуспевающих мужиков и не понимаю ихней новомодной депрессии, их стенаний, недовольства жизнью, постоянного брюзжания, как всё плохо и ужасно. Хоть на денёк засунуть бы их в твою шкуру и полечить там. Вмиг излечились бы и пожизненно считали бы себя самыми счастливыми людьми на всю оставшуюся жизнь. А ты молодчина, Петька, не каждому дано столько вынести и достойно держаться.

— Ладно, Иван, иди. Тебя дома заждались, а ты мне тут лекции читаешь. Думаю, свидимся как-нибудь. До свидания.

И Пётр отъехал от остановки. Как назло, начался сильный ливень. Постояв несколько секунд в нерешительности, Иван бросился ему вслед. Догнав коляску, он резко развернул её и выпалил:

— Ты что ж, Петька, меня за сволочь держишь? А я, между прочим, человек. И кто ж я буду, если сейчас брошу тебя, как собаку, под этим холодным дождём? Своего старого друга, да просто человека! А ну, поехали ко мне домой. И плевать, что они скажут. Чихать я на них хотел, в особенности на тёщу.

Иван зашёл за спину Петру и покатил коляску к своему дому.

— Я не поеду к тебе! Слышишь, остановись! — закричал Пётр и, видя, что Иван не реагирует на его просьбу, резко зажал правой рукой колесо.

От сильного одностороннего момента коляска опрокинулась, а вместе с ней в луже оказались Пётр и упавший на него Иван.

— Твою мать! Ты что ж, чертяка, творишь? — ругаясь, закричал Шведов, отряхивая с Петра и себя грязь.

— Я же тебе сказал. К тебе я не поеду!

— Что ж мне с тобой делать-то, бродяга ты мой?

Оба скукожились под проливным дождём.

— Так, я знаю, куда мы поедем, — охрипшим голосом произнёс Иван. — К моей давней подруге, Нинке. Она добрая и приветливая женщина. Нинка давно живёт одна и будет рада любому. Лишь бы был мужик.

И Иван покатил всего перепачканного Петра к своей давней знакомой.

Средних лет женщина открыла дверь и, не раздумывая, помогла Ивану затащить Петра вместе с коляской в свою квартиру. Нина действительно оказалась на редкость доброй женщиной. Расплывшаяся, как на дрожжах, она тем не менее бойко крутилась и суетилась, радуясь хоть каким-нибудь гостям. По всему было видно, что женщина немало хлебнула одиночества и, возможно, ещё кое-чего. Не расспрашивая, что да как, она тут же организовала мужчинам помывку в своей огромной ванне. Уже за столом, под наливочку, Шведов вкратце поведал судьбу привезённого гостя и объяснил всю тяжесть положения на данный момент.

Через два дня, вечером, Иван заскочил к своей бывшей подруге, но Петра на месте не оказалось.

— И где же он, Нинуля?

— Да суетной какой-то весь. Ни свет ни заря уезжает искать работу, а к вечеру возвращается. Ну, а в общем мужик хороший во всех отношениях, — хихикнула Нина. — Да вот он и сам.

— Ну что, нашёл работу?

— Нет, где я только не был, как только себя не предлагал. Единственная зацепка — это детский кукольный театр, который заинтересовался моими возможностями по изготовлению театрального реквизита, или попросту кукол. Но, к сожалению, они закрылись на ремонт и откроются только через полгода.

— Да, жаль, Петро. Что-что, а куклы у тебя получаются классные, с душой. Не зря мой сын до сих пор не расстается с Петрушкой, которого ты ему выстрогал на день рождения. Посмотрит на него и всегда хохочет от радости.

— Может, мне заняться их производством? — задумчиво спросил Пётр, вспомнив Афганистан.

— Господи, о чём ты говоришь? Да сейчас все детские магазины и рынки забиты этими бездушными Барби, Синти, Кенами и прочими хренами. Кому нужны твои самоделки?

— Да, ты прав, — погрустнел Пётр.

— Ладно, это всё пустяки, сейчас о главном, — улыбаясь, произнёс Шведов и с силой хлопнул Петра по плечу. — Тебя берут на работу, на высокооплачиваемую работу. Вчера я подошёл к своему шефу и замолвил за тебя словечко. Когда он узнал, что ты бывший боевой офицер, и к тому же десантник, не колеблясь, хотел взять тебя в охрану. Но когда я сообщил детали, тут же передумал. Я расстроился. А сегодня он неожиданно вызвал меня к себе и предложил тебе работу. Не где-нибудь, Петруха, а в Москве. Завтра вечером поезд. Давай, собирайся. Впрочем, тебе собраться, что голому подпоясаться. В общем, я рад за тебя, Петька, и с тебя причитается.

— Подожди-подожди. Какой ты прыткий. Это куда же я поеду сломя голову, не знамо, что за работа? А может, это криминал или ещё нечто такое? Сейчас кругом расцвела эта полубандитская кооперация.

— Никакого криминала, это я тебе гарантирую, поскольку сам работаю в этой фирме. В конце концов, не понравится — всегда можно отмотать назад, либо поискать работу в Москве. Кроме того, не ты ли прожужжал все уши, что хочешь заработать на хорошие немецкие протезы и пластическую операцию, чтобы стать нормальным человеком? Впрочем, если ты не согласен, я сдам билеты.

— Нет-нет, Иван, я поеду. Кроме того, мне обязательно нужно посетить родственников Виолетты в Москве. А может, и её удастся разыскать с Мариночкой.

— Всё же решил разыскать её? — сочувственно спросил Иван.

— Конечно, всё-таки она мне жена ещё. Да и по Мариночке соскучился.

— Ну, это другой разговор. Нинке не говори, что завтра уезжаешь. Ты ей понравился во всех отношениях, — рассмеялся Иван, подмигнув Петру. — И она тебя вряд ли отпустит.

— Чего ты гогочешь? Понравился я ей? Чушь не неси. Ты лучше помоги мне добраться до Москвы. Сам понимаешь, как мне без ног в купе, да ещё с коляской.

— С превеликим бы удовольствием, но не могу. Шеф дал неотложное задание, и завтра кровь из носа надо тоже ехать, только в другом направлении. Насчёт себя можешь не беспокоиться: коляска у тебя складная, кроме того, в твоём купе едут ребята с нашей фирмы, если что — всегда помогут. Ты только не стесняйся. А в Москве тебя встретят и довезут до места.

— А как название фирмы?

— «Слеза». Она занимается трудоустройством таких, как ты, помогая реабилитироваться в этой жизни.

— Спасибо, Ваня, век тебе буду обязан. И последнее, Иван. Раз уж ты сослужил для меня настоящую службу, возьми на сохранение мои награды и некоторые документы, естественно, до определённого времени.

— Петро, какие проблемы? Ведь мы же с тобой когда-то корешковали.

Глава 8

В Москве на Казанском вокзале Петра встретили и привезли в назначенное место. В уютном кабинете он сидел на стуле, куда его посадили, не разрешив вкатывать кресло. Через пару минут вошёл мужчина небольшого роста, элегантно одетый, с длинным хвостиком волос, схваченных резинкой. Он присел рядом с Петром и, взяв его за руку, добросердечно произнёс:

— Добро пожаловать в нашу кооперацию, а точнее, фирму под названием «Слеза». Почему «Слеза» — это вы поймёте позже. Наша фирма занимается полезным и нужным делом, в особенности для таких, как вы, инвалидов. А именно людей, нуждающихся в помощи с целью скорейшей реабилитации в обществе. И эта помощь весьма материальна и ощутима, поскольку вы будете зарабатывать немалые деньги. Эти деньги будут откладываться на вашу сберкнижку. Так что это благородное дело без какого-либо обмана с нашей стороны.

Маленький человечек встал, походил по шикарно обставленному залу, затем закурил сигару и сел за стол.

— Теперь о том, чем вы должны заниматься ежедневно, с утра и практически до вечера. Возможно, это вас вначале несколько покоробит и шокирует, но я скажу честно и откровенно. Как это ни банально звучит, но вы должны… попрошайничать в людных местах.

Пётр возмущенно дёрнулся на своём месте. Но маленький человечек поднял вверх руку и убедительно произнёс:

— Повторяю, это оправдано тем, что такие, как вы, приобретают своевременную и быструю помощь. Приведу пример. Не далее как неделю назад нашу фирму покинул счастливый инвалид — молодой парень — с приличной суммой денег, которую он вознамерился потратить на протезы для ног и на инвалидный автомобиль. Это его право. В свою очередь, наша фирма — не благотворительное общество, поэтому имеет определённый интерес и небольшой процент с вашего заработка. И последнее, чтобы расставить все точки над i. Скажу прямо и откровенно. Если вас что-то не устраивает в моём предложении, вы можете покинуть нас сиюминутно, поскольку мы не заинтересованы в каком-либо насилии.

— Выходит, я должен выставлять своё изуродованное тело напоказ публике, как в зоопарке, чтобы меня жалели или смеялись надо мной, — спокойно проговорил Пётр. — Но ведь это безнравственно. В нашем положении и так тяжело, прежде всего морально, а вы хотите ещё, чтобы человек, точнее инвалид, окончательно исчез как личность и превратился в животное. Ваша благородная добродетель — это самое настоящее кощунство над человеческим достоинством и святотатство перед богом. Нет, извините, я не приму участие в этой так называемой работе. Пожалуйста, верните мне коляску, я должен побывать ещё в некоторых местах.

Маленький человечек в отлично пошитом костюме ещё долго курил сигару, пуская кольца дыма, затем резко встал и, подойдя к Петру, очень доброжелательно произнёс:

— Хорошо, вы свободны. Коляску вам сейчас вернут. Однако по прошествии некоторого времени, когда вам абсолютно нечего будет кушать и жизнь покажется не в милость, пожалуйста, не накладывайте на себя руки, а немедленно приходите, приезжайте, приползайте к нам. Мы накормим вас и обогреем, а главное — поймём и забудем все ваши высказывания, тем самым доказывая истинную добродетель, поруганную и отвергнутую вами.

Маленький человечек ещё немного походил по мягкому шерстяному ковру, затем щёлкнул пальцами и произнёс:

— Ладно, это всё философия. Давайте спустимся на нашу грешную землю. Деньги у нас недармовые и, как известно, не лишние, поэтому, пожалуйста, возместите ваш проезд от славного города Воронежа до не менее славного города Москвы.

— Да-да, конечно, — торопливо произнёс Пётр и достал из кармана все оставшиеся деньги. Быстро пересчитав, он протянул их работодателю со словами:

— Вот, пожалуйста, правда, здесь не хватает двух рублей, но я их обязательно верну при случае.

Как уже говорилось ранее, бывшая квартира Виолетты, где она когда-то жила с матерью и отцом, располагалась недалеко от вокзала. Пётр не ехал, а «летел» на своём освоенном четырёхколёсном транспорте, который для него был и руками, и ногами. И вот двор этого дома. Боже, как забилось сердце и перехватило дух! Имея прекрасные и отработанные подходы к уличным мальчишкам, Пётр с их помощью уже через несколько минут был на третьем этаже перед знакомой до боли квартирой. Он позвонил в дверь, затем ещё и ещё, но никто не вышел. Вскоре открылась соседняя дверь и на лестничную площадку вышла седая как лунь старушка.

— А я вас помню, — без всяких церемоний ответила она. — Вы… кажется, Пётр, муж Виолетты.

Пётр только кивал головой, не в силах ничего сказать. На его молчаливые вопросы отвечала словоохотливая старушка, вся сгорбленная, как будто с неё только что сняли мешок с мукой.

— Так вот, Петя, эту квартиру давно продал брат Виолетты, Артёмка, который, к сожалению, рано спился и сейчас обитает где-то на вокзалах. Хозяева же этой квартиры на данный момент уехали за границу, то ли в Германию, то ли в Италию. Хозяин квартиры — солидный и хороший человек.

— А про Виолетту и нашу дочку Мариночку вы ничего не слыхали, бабушка? — перебил старушку Пётр.

— Ну почему же, конечно, слышала и даже видела несколько месяцев назад. Я её тоже сразу узнала. В этом доме я живу чуть ли не век и знаю всё. Вот только последний месяц сильно болела и никуда не выходила, милок.

— А сейчас вам известно о них что-нибудь? — вновь перебил старушку Пётр.

— Нет, Петенька, я ведь совсем уже старая и редко выползаю из своей конуры.

— Может, соседи что-нибудь знают?

— Какие соседи? В последнее время наш дом стал Великим переселением народов и перевалочной базой. И люди сейчас не те, что давеча. Какие-то суетливые и злые. Вот в наше время, бывало, зайдёшь к соседям на чай, так там и просидишь до вечера. Так-то вот, Петя. Я Полина Евграфовна, почитай, чуть ли не век здесь живу.

— Бабушка, а как мне найти хотя бы Артёма?

— Дык, я ж тебе сказала. Живёт он на трёх вокзалах. И, кажись, всё-таки на Казанском. Верно, милок. Мне внучок про него как-то рассказывал, что видел его там, играющего на гармошке.

— Огромное вам спасибо, поеду искать его на вокзал.

— А может, зайдёшь ко мне на чай? — робко поинтересовалась старушка. — Меня ведь только медсестра раз в неделю посещает. Совсем я здесь одичала.

— Спасибо, бабушка, как-нибудь в другой раз.

— Ну что ж, ладно, сынок, не буду навязываться, — как бы извиняясь, произнесла старушка и медленно закрыла дверь.

Пётр громко свистнул, и уже через минуту на лестничную площадку ворвалась стая пацанов, которые помогли спуститься Петру на грешную землю.

— Дядя, дядя, — загалдели вихрастые пацаны, когда Пётр собрался уезжать. — Расскажи, пожалуйста, про войнушку в Афгане, ты же воевал там?

— Некогда, пацаны, в следующий раз.

— Ну, — протяжно заныли мальчишки. — Ты же обещал, когда мы тебе помогали подниматься и спускаться.

— А просто так бы не помогли, да?

— Ну почему же. Просто нам интересно, как там, на войне. Мы же никогда там не будем. Там ведь здорово, наверно, и круто! Да, дядя?

— Ох! — вздохнул Пётр, рассмеявшись. — Какие же вы ещё дураки, пацаны. Нашли о чём сокрушаться. Не успеют они повоевать. Господи, разве, глядя на меня, вам недостаточно понять, что такое война? Или вы думаете там сплошная романтика и награды? Вот подрастёте и поймёте, что война оправдана только в одном случае — если она ведется за свой дом, за свою Родину. Так что не спешите туда, ребятки, ничего там хорошего нет, кроме грязи.

И Пётр покинул так ничего и не понявших мальчишек. Повзрослев, многие из них наверняка вспоминали слова инвалида-афганца, когда вели бой в очередной чеченской мясорубке.

В вокзальной суете и сутолоке Петру было очень сложно передвигаться. И, если бы не наш добрый народ, который то поднимал Петра в верхние залы ожидания, то опускал в камеры хранения, вряд ли бы ему удалось разыскать своего бывшего шурина. Наконец старания Петра увенчались успехом, и он распознал своего бывшего родственника. Потому что в некогда бывшем красавце мало что напоминало человеческое существо. Пётр узнал его по наитию, по той музыке, которую он ещё умудрялся извлекать из своей раздолбанной гармошки. Эти мелодии были единственными связующими нитями с некогда прекрасным былым, которое было утеряно навсегда.

В перерыве «концерта» Пётр подкатился к исполнителю и, пристально вглядываясь в страшно заросшее и немытое лицо Артёма, произнёс:

— Здравствуй, Артём, ты узнаёшь меня?

— Ещё бы, ты бомж и попрошайка с Курского вокзала, по кличке Однолапый. Вали отсюда, это наше место, а не то…

— Артём, я Пётр, муж Виолетты, твоей сестры. Я её давно ищу. Ты знаешь что-нибудь о ней?

На глазах Артёма появились слёзы, которые быстро скатывались по его заскорузлой щеке.

— Петька, неужели это ты? А ведь Вилка говорила, что ты погиб в Афгане. Боже, ты ещё хуже, чем я, — искренне шептал Артём.

От нахлынувшего волнения его всего затрясло.

— Петенька, скорее купи вон в том ларёчке портвейна, а то мне очень плохо.

Пётр пошарил по своим карманам, но, вспомнив, что отдал всё до копейки, тоже искренне произнёс:

— У меня нет денег, я их все отдал.

— Вот, возьми в кепке, что набросали. Только, пожалуйста, побыстрее, Петенька, мне плохо, мне очень плохо.

— Может, «скорую»? — наивно произнёс Пётр.

— Какую, на хрен, «скорую»? — заорал Артём. — Гони быстрее за портвейном, пока я не сдох.

Петру ничего не оставалось, как быстро доехать до ларька и купить «лекарство». Артём тут же осушил полбутылки и немного успокоился. Его сразу перестало трясти.

— Спасибо, Петруха! Лекарство помогло, и я тебе теперь многое расскажу.

Артём тяжело вздохнул и присел на свой гармазон.

— Виолетта долго проживала у беззубой Клавки со своей дочуркой, кажется, Мариночкой. Да, точно, Маринкой. Так вот, там она спуталась с Витькой-напёрсточником, и они вдвоём шелушили публику. А потом случилось страшное.

Артём отхлебнул из бутылки и, вытаращив глаза, боязливо произнёс:

— Там, у Клавки на квартире, они замочили какого-то крупного бандюгана и слиняли в неизвестном направлении, прихватив кучу денег. Подельники этого бандюги ищут их. И, не дай бог, найдут! Всё, Петруха, а больше я ничего не знаю про Вилку. Да и знать не хочу, ведь она и меня кинула, зараза. Бандюганы эти и меня трясли. Только что с меня взять? Пару раз по мордам дали и всё. Аллес капут.

Немного посидев, Артём сделал ещё несколько глотков из бутылки.

— А ну её к чёрту, мою сеструху, — икнув, произнёс Артём. — Ты лучше расскажи о себе, братан. Где такую крутую тачку купил?

— Да, похоже, и от тебя ничего я не узнаю, — грустно промолвил Пётр.

Он ощутил голод и навалившуюся усталость, пожалев, что не попил чайку у старушки.

— Слушай, Артём, а что у тебя гармонь так визжит и скрипит, как несмазанная телега?

— А потому что старая, а новую мне из консерватории не прислали, — осклабился Артём. — Вот. Я там у них на особом учёте стою. Они меня предупредили, что как брошу пить, сразу возьмут по классу фортепиано.

— А ну-ка, композитор, дай мне её сюда. У тебя есть отвёртка или хотя бы нож? Ох, ты. Да у тебя и заплечный ремень отсутствует, как же ты её держишь? Ладно, куплю как-нибудь.

— Да бог с ним, с ремнём. А вот отвёртка есть завсегда.

И Артём, немного повозившись, извлёк из своих карманов замусоленную отвёртку, которая, по-видимому, выполняла много функций, начиная с ножа и кончая вилкой. Вскрыв панели старенькой гармошки, Пётр присвистнул. Перепускные клапаны держались на добром слове. Затянув и закрутив расхлябанные элементы двухрядки, Пётр протянул гармонь Артёму.

— А ну, попробуй.

Каким бы Артём не был пьяным, но когда дело касалось гармошки, он сразу преображался. Вот и в этот раз, взяв в руки музыкальный инструмент, он заиграл. Да так, что возле него собралась большая толпа зевающих пассажиров. По залу ожидания полились мелодии прекрасных вальсов, любимые мелодии из кинофильмов и особенно обожаемый Артёмкой полонез Огинского. У многих женщин на глазах блеснули слёзы. Привычным движением Артём сбросил с головы кепку, в которую медленным дождём полились помятые рубли, трёшки, пятерки и даже несколько десяток. Закончив игру, Артём хлопнул по плечу Петра и радостно произнёс:

— Вот это по-стахановски мы поработали, Петруха. Это дело надо спрыснуть, ни разу столько не нагребал. И всё благодаря тебе. Так что иду за вином и закуской, а потом я познакомлю тебя с моими друзьями.

Протрезвевший немного Артём уже подался исполнять своё заветное желание, но Пётр остановил его.

— Подожди, Артём, займи мне на билет до Воронежа, я тебе потом обязательно верну, а то ты сейчас всё просадишь со своими корешами за каких-нибудь полчаса.

— Нет проблем, Петруха, бери сколько пожелаешь.

И счастливый гармонист протянул ему кепку с деньгами, как царь шубу со своего плеча, промолвив при этом:

— А возвращать мне ничего не надо, ты эти деньги честно заработал. И вообще, оставайся жить с нами — будешь неплохо зарабатывать, наш народ добрый — подаёт хорошо. А с какими я тебя людьми познакомлю! О, раньше их имена звенели на всю страну. Ну, а потом… В общем, спились, как и я, и опустились дальше некуда, разве что под землю. У нас тут и дипломат, и знаменитый спортсмен, и известный художник. И даже киноактёр, который в детстве снимался во многих фильмах, ты его сразу узнаешь. И даже поп-расстрига есть. В общем, полный набор. Бывшая элита.

Пётр с жалостью и сочувствием посмотрел на Артёма и подумал:

«Прав был Максим Горький, когда написал свою бессмертную пьесу “На дне”. И, несмотря на то что с тех пор многое изменилось, долго ещё люди будут падать тысячами на это дно, как сорванные листья».

После выпитой бутылки портвейна на Артёма нашло некое просветление, и он еще долгое время философствовал вперемешку с пьяным бредом. Затем вновь хлопнул Петра по плечу и весело произнёс:

— Ну что, Петруха, остаёшься у нас? Убедил я тебя?

— Нет, Артём, нет. Это не мой путь. Да и тебе не мешало бы с него свернуть, если уже не поздно.

— Поздно, Петро, поздно, — грустно проговорил Артём. — В этой жизни я неудачник. Возможно, в другой найду себя. Осталось немного ждать.

Петра закатили в помещение, примыкающее к общественному туалету, неофициально являющееся вотчиной вокзальных постояльцев из бродячего мира. И хотя Пётр испытывал жесточайший голод, он наотрез отказался от спонтанной пирушки. Потому что всепроникающий зловонный запах из общественного туалета вызывал раздражение и тошноту. Перед тем как покинуть «достойнейшее» общество, Пётр подозвал Артёма и попросил его сильно не напиваться, чтобы ранним утром помочь ему «усесться» в вагон и сложить коляску. Сам же Пётр на оставшиеся деньги от покупки билета купил в киоске пирожок с курицей и чай.

Поезд до Воронежа отправлялся ранним утром, поэтому ночь пришлось коротать в переполненном зале ожидания, у выхода. В инвалидной коляске Пётр долгое время мыкался, но к середине ночи, скрючившись, всё же уснул. Мимо него шаркающей походкой прошла старушка. Затем она вернулась и положила в упавшую кепку несколько копеек, вытащив их из платяного узелочка, тем самым открыв счёт. А дальше пошло по нарастающей, и уже часа через два в кепке было много мелочи и несколько помятых рублей от сердобольных пассажиров, снующих туда-сюда.

Пётр проснулся от того, что его куда-то катили. Спросонья он бегло осмотрелся и увидел возле себя двух здоровенных парней, которые, жуя резинку, небрежно толкали его коляску.

— Ребята, в чём дело, куда вы меня катите?

— На свежий воздух, в зале очень душно.

— Спасибо, но у меня скоро поезд на Воронеж, — ещё не совсем проснувшись, проговорил Пётр.

— Вот мы тебя и везём к поезду, — расхохотавшись, произнёс один из молодцев. — Только на Владивосток, подальше от Москвы. Извини, братан, других билетов нет.

— А там сбросим в океан, — осклабился второй молодец. — Чтобы знал, как воровать чужие деньги.

Пётр резко зажал правой рукой колесо, и коляска остановилась.

— Вы что-то путаете, ничего и ни у кого я не крал, тем более деньги, — сурово произнёс Пётр.

— А это что?! — в ярости прокричал верзила и поднёс к лицу Петра кепку с мелкими деньгами. — Ты под чьей крышей ходишь, архаровец?

— Какой крышей? Сами вы архаровцы. Я честный человек и не побираюсь, хоть и инвалид. Милицию вызвать, что ли?

— Чё ты сказал, козёл убогий? — выпятив вперёд нижнюю губу, произнёс здоровяк, державший кепку.

Затем он натянул кепку на голову Петру и резко выбросил его из коляски.

— Ах ты, сволочь инвалидная, ещё отнекиваешься, ну ничего, мы научим тебя уважать старших.

И они вдвоём начали избивать Петра ногами, приговаривая:

— Будешь знать, подлюга, как заходить на чужую территорию без спроса. Скотина, архаровцами нас назвал.

Отведя душу, отморозки не успокоились. Они схватили инвалидную коляску и швырнули её на шпалы, под сдающие назад товарные вагоны. Коляску несколько метров протащило, а затем подмяло под вагон. При этом она со скрежетом переломилась.

Избитый до полусмерти Пётр без сознания лежал в высокой траве среди многочисленных рельсовых схождений и развязок.

Дежурный привокзального милицейского участка уже сдавал дежурство, когда в приёмное окошечко застучала пожилая женщина в железнодорожной форме.

— Эй, ребятушки, там на пятнадцатом участке лежит человек. Непонятно, то ли избитый, то ли из вагона выпал. Он инвалид, без ног.

— Всё понятно, тетя Шура, это местный бомж. Ладно, спасибо, разберёмся.

— Ага, ага, ребятки, ну, я пошла. Вы уж поспешите, а то вот-вот ливень начнется. Жалко парня — какой-никакой, а человек.

— Слушай, Вася, как меня достали эти бомжи со своими разборками, — в сердцах произнёс офицер, сдающий дежурство. — Завтра же напишу начальству докладную, чтобы разогнали эту шоблу. Ну, а ты уж будь любезен — займись им, а я пойду отсыпаться после дежурства.

— Ага, как же, бегу и падаю, — со злобой бросил Вася, принимающий дежурство. — Может, мне его ещё на руках принести, как невинного младенца, и чаем напоить? Пусть очухается под дождичком, не октябрь месяц. Вот придёт сержант Пронькин, там посмотрим.

— Василий, ты что ж, в самом деле, не организуешь его доставку в отделение для разбирательства и оказания помощи?

— И не подумаю, пока не разрешу кучу дел, которые ты, кстати, перевалил мне со своего дежурства, Паша.

— Ну и скотина же ты бесчувственная, Вася, — произнёс Паша и покинул отделение милиции, услышав в свой адрес оскорбления Васи.

Артём, хоть и не надеялся сам на себя, всё же уговорил себя встать рано утром, памятуя о том, чтобы помочь Петру «усесться» в вагон. Продрав глаза после вечернего возлияния, он медленно шёл к выходу из зала ожидания, когда увидел двоих молодцев, катящих спящего Петра в неизвестном направлении. Крадучись, он всё время следовал за ними и был свидетелем жестокого избиения.

И уже через час, чавкая ногами по грязи от разразившегося ливня, Петра волокли пятеро бомжей, которых привёл Артём. Неимоверно ругаясь и матерясь, они тащили бесчувственного Петра окольными путями в свою вотчину. Помогавший тащить Петра поп-расстрига постоянно сдерживал и пресекал матерную ругань своих товарищей по несчастью.

В это же самое время, под проливным дождём, лейтенант милиции Павел Прохоров вместе с двумя сержантами безуспешно пытался обнаружить избитого инвалида. Не найдя его, милиционеры, тоже ругаясь и матерясь, вернулись в отделение.

Глава 9

Виолетта и Виктор поселились в такой глухомани сибирского края, что сам чёрт не смог бы их разыскать. Вот насколько был велик их страх перед мщением подельников Матёрого. Но с течением времени страх притупился, а деревенский образ жизни настолько осточертел, что уже через месяц Виолетта всё чаще стала напоминать Виктору о возвращении в Москву по той причине, что она соскучилась по дочке и желает забрать её. На что Виктор всегда резко отвечал:

— Тебе надоела жизнь, Виолетта? Не надо играть с огнём!

Виолетта, как всегда, огрызалась:

— Да, надоела такая жизнь! Я с детства росла в городе и не привыкла крутить хвосты коровам и чесать свиньям спины. В этой деревне, куда ты меня затащил, я скоро сойду с ума от тупого времяпрепровождения.

— Так работай, и всё образуется. А к вечеру будешь валиться с ног от усталости. Так что некогда будет сходить с ума.

В общем, подобные перепалки стали учащаться с каждым днём. Проживали они в небольшом деревенском домишке, любезно предоставленном родным дядей Виктора, которого нелёгкая занесла в Сибирь и который уже давно звал своего племянника посетить замечательные прибайкальские просторы. На некоторое время Виктор вновь приноровился к нелёгкому крестьянскому труду. Он сам был сельский парень, но, как и большинство молодёжи, не выдержал серой деревенской обыденности и укатил в столицу за красивой жизнью. Общие трудности и совместная жизнь помаленьку сблизили Виктора и Виоллетту. Тем не менее Виолетта всегда держала дистанцию, позволяя Виктору находиться рядом с собой только на дружеской ноге, не более того. Она жила только одним — поскорее уехать из этой глухомани и забрать дочурку. Виктор тоже не собирался долго задерживаться в этой затерянной сибирской деревеньке. Он наметил определённый срок, который они с Виолеттой должны выдержать, а затем вновь вернуться в Москву, когда всё успокоится и про них забудут. Виолетту волновал законный вопрос: чем они будут заниматься по возвращении в столицу? На что однажды Виктор уверенно ответил:

— Мы славно заживем, Виолеточка, и я знаю как. Я открою финансовый филиал, куда будут большим потоком стекаться огромные деньги от граждан. Как только соберётся большая сумма, я буду возвращать деньги вкладчикам с большими процентами. В результате ко мне польются ещё более крупные вклады. И так далее. Этому меня один дружок надоумил, который недавно приехал из Америки. Говорит, очень выгодное дело. Нужна только первоначальная сумма, чтобы открыть и зарегистрировать этот филиал.

— И где же ты возьмёшь эту первоначальную сумму денег? — насмешливо произнесла Виолетта. — Разве что займёшь у коров или у свиней с петухами.

— Не смейся, Виолетта. Раз я так говорю, значит, найду эти деньги.

И не выдержав, он тихо произнёс:

— У меня они уже есть, осталось дело за малым — перебраться в столицу либо в какой-нибудь областной крупный город.

— Ну-ну, колись, коль проговорился. И где же ты их добыл? Под своими долбаными напёрстками?

Виктор огляделся по сторонам и, придвинувшись к Виолетте, тихо произнёс:

— Я их взял у Матёрого, они ему тогда уже были не нужны. Зачем пропадать добру?

— Обалдеть! — качая головой, произнесла Виолетта. — Какой же ты после этого идиот. Ты представляешь, какую страшную беду ты навлёк на себя, да и на меня теперь? Да за эти деньги подельники Матёрого в два счёта вытащат нас из твоей навозной деревни и разорвут на части.

— Не разорвут. Я когда встану на ноги и разбогатею, сам верну им эти деньги, с лихвой.

— Боже, какой же ты дурак! Да пока ты разбогатеешь, твою голову точно снесут.

Немного успокоившись, Виолетта произнесла:

— Ну, и какая же у тебя сумма, и где ты её прячешь? Надеюсь, не в свинарнике и не в навозной куче?

Виктор отдёрнул половицу возле печки и достал из тайника борсетку Матёрого. Открыл её и выложил содержимое перед Виолеттой. Взглянув на деньги, преимущественно валюту, женщина присвистнула.

— Вот это да! С такими-то деньгами не то что филиал открывать — на них можно остров в Тихом океане купить у проклятых буржуев.

— А я тебе что говорю, Вилка, — весело подмигнул Виктор.

— Какая я тебе Вилка, деревенщина ты неотёсанная, — возмутилась Виолетта. — До каких пор ты будешь унижать меня этим оскорбительным прозвищем?

Виктор упал на колени перед Виолеттой и нежно промурлыкал:

— Прости меня, милая моя бурёнушка, впредь буду только ласково называть тебя. Василёк мой ненаглядный.

Виолетта от души рассмеялась и ласково глянула на Виктора:

— Всю жизнь мечтала быть бурёнкой с большим выменем. Ох, бычок ты мой бурёночный. Ладно, хоть так называй, по-деревенски.

В свою очередь, Виктор нежно посмотрел на красивую женщину и вознамерился обнять её за талию, сгорая от страсти.

Виолетта вскочила со стула и зло произнесла:

— Не приближайся! После того как надо мной надругался Матёрый, я вас, мужиков, на нюх не переношу. Сволочи!

Затем она вновь присела и, помолчав, примирительно произнесла:

— Наверное, должно пройти немало времени.

Виктор понял, что этим хотела сказать женщина. Он тяжело вздохнул и вышел во двор колоть дрова.

Не прошло и двух дней, как Виктор передал деньги на сохранение Виолетте, и та резко засобиралась в Москву, тем самым нарушив все сроки по конспирации, которые намечал Виктор. Женщина мотивировала это тем, что, во-первых, не хочет потерять дочь, с которой может всякое случиться. Во-вторых, сколько ни отсиживайся, уже ничего не изменишь.

— Что ж, будем аккуратно вести себя в Москве, чтоб не засветиться. А там, глядишь, действительно переедем в какой-нибудь другой город.

— Послушай, Виолетта, — вдруг произнёс Виктор. — А давай вернёмся сюда, как заберём Мариночку. А что, посмотри, какие здесь красивые места. Всё-таки Байкал. Ну их к чёрту, эти фирмы и филиалы. А какая здесь рыбалка, охота! Я научу тебя и покажу…

Грубо перебив Виктора, Виолетта не дала ему договорить.

— Что, колхозно-деревенская закваска проклюнулась? Тогда какого чёрта ты удрал из деревни? Ну и копался бы до сих пор в навозе или пахал до седьмого пота свои бескрайние поля. А раз не усидел, то нечего воду мутить, лучше собирайся, и завтра же уедем.

— Никуда я не поеду, — обиженно произнёс Виктор. — Ещё слишком опасно. Давай хотя бы ещё две недельки поболтаемся здесь.

— Ну и болтайся, трус. А я прямо сегодня же и уеду. Забери свои поганые деньги. Оттуда я взяла только на дорогу. Потом как-нибудь верну.

И Виолетта, собрав вещи, решительно направилась к выходу. Виктору ничего не оставалось, как отправиться вслед за своей строптивой и ненаглядной бурёнушкой, к которой он с каждым днём привязывался всё больше и больше. И теперь уже не представлял свою жизнь без неё.

Уже через неделю два беглеца были в Москве. Чтобы не светиться, они остановились у давнего сотоварища Виктора, Митьки, который к тому времени спился и работал дворником в одном из местных ЖЭКов.

Устроившись, Виолетта не теряя ни секунды опрометью понеслась к своей бывшей квартире. У подъезда она встретилась с похоронной процессией. Хоронили старушку. Виолетта её сразу узнала, это была её давняя соседка, Полина Евграфовна, из примыкающей квартиры. «Плохая примета», — подумала про себя Виолетта. Так и случилось.

Всё, что могли рассказать соседи, это то, что не прошло и полмесяца, как хозяева уехали за границу и, похоже, забрали с собой девочку, которая проживала у них в последнее время, то ли племянница, то ли внучка какой-то родственницы, как они уверяли. Виолетту они просили не беспокоиться, поскольку хозяева обещали в скором времени вернуться из загранкомандировки. Но эти заверения ни на йоту не успокоили несчастную женщину. Виолетта в этот же день была на службе Николая Петровича. Но там с ней даже разговаривать не стали, обозвав оперного певца предателем и диссидентом. И только после того, как она, отчаявшись, расплакалась, её пожалел один из немногих друзей Николая Петровича — Владимир Иванович. Он отвёл женщину в сторону и вкратце поведал ей следующую историю о своих знакомых:

— Там, за границей, на Николая Петровича и его жену свалилась манна небесная, — грустно улыбаясь, произнёс Владимир Иванович. — Да-да, не удивляйтесь. Это произошло в буквальном смысле. Жена Николая Петровича, урождённая француженка, неожиданно, как в сказке, получила от своей престарелой родственницы огромное состояние и в придачу большое поместье где-то в Италии или во Франции. Естественно, кто после этого захочет вернуться…

Приятель Николая Петровича посмотрел по сторонам и, качая головой, грустно продолжил:

— Какой дурак после этого захочет вернуться в нашу нищую Россию-матушку?

— А какой у него адрес? — перебила его Виолетта.

— Кабы знать, я бы сейчас с вами долго не разговаривал, а отправил по этому адресу. К сожалению, по месту службы недавно пришёл ответ от Николая Петровича о разрыве всех его контрактов. Ну, а как говорится, нет дыма без огня. И вскоре народная молва донесла, естественно, через определённые службы, что семья бывшего оперного певца бросила свою Родину взамен на огромное состояние. Вот так, милая барышня, больше ничего я не могу добавить. Но, надеюсь, что вскоре пройдёт эта эйфория и Николай Петрович обязательно мне ответит самым обстоятельным образом. Так что запаситесь терпением и приходите ко мне в ближайшее время.

— Какое время? О чём вы говорите? — не выдержав, разрыдалась Виолетта. — Они у меня дочь увезли, можно сказать, украли. И где её сейчас искать, я не знаю.

Приятель Николая Петровича стоял рядом и сочувственно успокаивал плачущую женщину.

— Пожалуйста, успокойтесь, скажите ваш адрес, и я сразу же оповещу вас, как только свяжусь с Николаем Петровичем или его женой. Поверьте, они хорошие люди, и ничего дурного с вашим ребёнком не сделают. Это просто какое-то недоразумение.

Опустив голову и вытирая слёзы, Виолетта побрела к выходу, проронив на ходу:

— Я сама вас разыщу.

Вернувшись во временное пристанище к пьянице Митьке, Виолетта застала там Виктора и выплеснула на него всё своё горе. Надо отдать должное Виктору — он достойно, как и подобает мужчине, принял на себя весь словесный удар и негодование несчастной женщины, в одночасье потерявшей свою дочь. Напоследок она крикнула ему:

— Всё, хватит! Завтра же мы перебираемся из этого гадюшника в порядочную гостиницу или снимаем отдельную квартиру. После чего я вплотную занимаюсь поисками Мариночки.

Но ни завтра, ни в последующие дни они от Митьки так и не съехали. Несмотря на все предостережения Виктора, Виолетта, забыв про осторожность, побывала во многих местах, наводя всевозможные справки о дочери и семье оперного певца. Однажды на рынке её заметила Катька — бывшая сожительница Виктора, дочь погибшей Клавы. Бросив свои дела, она тут же выследила Виолетту. Её негодованию не было предела, когда у Митькиной конуры она увидела Виктора, ласково обнимающего Виолетту.

— Ах ты, сучка! — в ярости прошипела Катька. — Увела-таки мужика. Ну, я вам отомщу, голубки.

И Катька, сжав кулаки, упорхнула в неизвестном направлении. Мало того, по иронии судьбы в этом же доме проживал друг Николая Петровича. Он тоже не раз видел Виолетту, но не стал к ней подходить, а про себя отметил, что при случае легко разыщет её, как только свяжется с Николаем Петровичем.

Катька сдержала слово. Уже вечером того же дня она нашла Кнута, ближайшего подельника Матёрого, и как на духу выложила адрес беглецов.

От услышанного Кнут пребывал в неописуемой радости и одновременно ярости. Не теряя ни секунды, он запихнул в свой новенький «мерседес» Катьку и лихо погнал к своим дружкам.

Виктор тоже не терял время даром. Он вновь раздобыл свой старенький «москвич», который с большим трудом разыскал по какому-то адресу. На нём вовсю катались пацаны и за бесценок уже собирались толкнуть цыганам.

— Зачем тебе этот драндулет, — саркастически произнесла Виолетта, увидев Виктора, радостно вылезающего из жёлтого «москвича».

— А это чтобы ты не била свои прелестные ножки по неотёсанным булыжникам.

— Ох, сам ты неотёсанный булыжник. Быстро мой руки и садись ужинать, горе луковое.

— Извини, Виолеточка, но мне ещё нужно съездить за одной штукой. За ней я гоняюсь долгое время, а сейчас сообщили, что есть в наличии. Но я быстро — одна нога там, другая здесь.

И, не обращая внимания на недовольство Виолетты, Виктор вновь сел в автомобиль и быстро уехал. Не успел он отъехать, как к дому медленно подрулил шикарный «мерседес». Кнут приказал двум своим подельникам караулить у входа Витьку-лохотронщика. И если тот появится, сразу вязать. А сам пошёл к месту обитания пьяницы Митьки.

Виолетта, разгневанная тем, что Виктор отказался ужинать, рассовывала по шкафчикам еду, приговаривая:

— Ну и ходи голодный. Сто раз я подогревать не собираюсь.

В дверь постучали.

— Заходи, Митька, хоть ты поешь, пока не остыло. Смотри, какую курицу я сварганила, — пальчики обли…

Виолетта застыла на месте, увидев в дверях Кнута. Руки её разжались, и тарелка с курицей грохнулась на пол.

— Привет от Матёрого, — зло улыбаясь, произнёс Кнут. — Он просил вернуть ему должок, который вы с Витькой умыкнули. Нехорошо брать чужие деньги. Некрасиво. Но Матёрый добрый. Он хоть и на том свете, но прощает вас и велит отдать все деньги своему лучшему другу, то есть мне. В противном случае он приглашает вас обоих к себе в гости. Гроб у него широкий.

И Кнут дико расхохотался над своей весёлой шуткой. Отчего у Виолетты мороз пошёл по коже, а руки и ноги онемели.

— Ну что окаменела, красавица, того и гляди пол намочишь.

Закончив смеяться, Кнут подошёл к испуганной женщине и ухватил её за подбородок.

— Ух, хороша матрёшка! С удовольствием бы побаловался с тобой, как тогда Матёрый, да недосуг. В общем, если сейчас не отдашь деньги — отправлю к праотцам. Говори, где деньги, тварь, — рявкнул Кнут, ухватив Виолетту за волосы.

Расплатившись за газовый пистолет с резиновыми пулями, Виктор сел в свой старенький «москвич» и быстро поехал к заждавшейся его Виолетте. Въехав во двор, он увидел чёрную иномарку у первого подъезда.

— Раскорячился, ни с какого бока не объехать, — с досадой произнёс Виктор. — Новые хозяева, чёрт вас раздери. Простой «москвич» за машину не считают, паразиты.

Виктор сплюнул и проехал к противоположной стороне дома. Там был чёрный ход, как у всех домов сталинского типа.

Войдя в комнату, Виктор обомлел. На полу, обессиленная, сидела Виолетта, а Кнут таскал её за волосы и избивал ладонью по лицу.

— Я тебе покажу, как кусаться, сучка. Всё равно скажешь где деньги.

Выстрелив в потолок, Виктор сквозь зубы произнёс:

— Отпусти её, сволочь, а не то я продырявлю тебя в нескольких местах.

Но Кнута это не смутило, он быстро схватил со стола кухонный нож, которым Виолетта нарезала хлеб, и приставил его к горлу Виолетты.

— Отпусти её, гад! Чего тебе надо, подонок?

— Деньги, которые ты украл у Матёрого. И больше ничего.

Виктор захрипел и левой рукой медленно достал борсетку.

— На, подавись! — и он швырнул деньги к ногам бандита.

Кнут, не отрывая ножа от горла, поднял борсетку, а затем, открыв её, убедился, что все деньги на месте.

— Вот умничка, вот молодец. Я обязательно передам от тебя привет Матёрому и скажу, что мальчик исправился.

— Убирайся вон отсюда, к своему волчаре матёрому!

— А вот это ты зря так. Матёрый никогда обидчиков не прощает, даже на том свете.

— Ты уйдёшь или нет, скотина?! — вновь рявкнул Виктор и выстрелил в потолок.

Кнут отшвырнул в сторону нож и стремглав выскочил из комнаты, мгновенно потеряв желание испытывать нервы Виктора.

Подняв с пола Виолетту и ухватив её за талию, Виктор быстро последовал за Кнутом, полагая, что оставаться в подсобке смерти подобно. Выйдя снова через чёрный ход, он усадил Виолетту в автомобиль и рванул с места.

Кнут как ошпаренный выскочил из подъезда и набросился на своих подельников за то, что они прошляпили Витьку-лохотронщика. Затем, успокоившись, произнёс:

— Ладно, дело сделано. Никуда они от нас не денутся. Поехали, братва.

Через тонированное стекло он увидел желтый «москвич», лихо несущийся к центральной улице.

— Всё равно вы от меня не скроетесь, лохи напёрсточные. Вы остались в долгу у Матёрого, а он не прощает.

Проехав несколько метров, автомобиль резко затормозил. Кнут вытащил борсетку и рассыпал на правом сиденье её содержимое, пристально вглядываясь в пачки купюр. Он взял одну из них и разодрал упаковку.

— Я так и знал, я чувствовал! — безумно хохоча, пробормотал Кнут. — Это не они уроды, это я урод, что купился на куклу.

Кнут обернулся к своим подельникам и серьёзно и зло произнёс:

— Они уже покойники. Мотыль, быстро за руль, от тебя они не уйдут.

Глава 10

Подпрыгивая на ухабах, старый «москвич» нёсся по загородной дороге, уже выехав за пределы большого города. День клонился к вечеру.

Виолетта ни живая, ни мёртвая сидела на пассажирском сиденье, всё еще не в состоянии прийти в себя после случившегося.

Виктор тоже всю дорогу молчал, лишь однажды крикнув Виолетте:

— Пристегнись!

Он гнал машину, ещё не зная куда. Лихорадочно менялись варианты, но подходящих так и не возникало. И вот, когда на горизонте всё же замаячил спасительный вариант, Виктор с содроганием увидел в боковое зеркальце догоняющий их знакомый «мерседес». Стиснув зубы, он до конца утопил акселератор. Мотор натужно ревел, на последнем издыхании выдавая всю свою мощь. Но что мог выдать старенький «москвич» по сравнению с многосильным, новым «мерсом»? Его можно было сравнить со старой антилопой, убегающей от молодого льва. Расстояние между машинами стало быстро сокращаться. Догнав «москвич», «мерседес» притормозил. Заднее боковое окно приоткрылось, и оттуда началась стрельба из пистолета. Виолетта пригнулась, а Виктор начал резко бросать машину из стороны в сторону, чтобы не попасть под пули. Одна из пуль перебила замок багажника, и багажная крышка приподнялась, закрыв обзор для стрельбы.

Выругавшись матом, Кнут закричал на Мотыля:

— Поравняйся с ним или обгони. Я прикончу его сбоку.

Но как ни пытался Мотыль обогнать, у него не получалось, потому что Виктор не давал это сделать, постоянно маневрируя и перекрывая путь обгона.

— Тогда столкни его в кювет! — продолжал кричать с заднего сиденья Кнут, колотя рукояткой пистолета по плечу Мотыля. — К тому же у меня патроны закончились.

— Машину побьём, шеф.

— Да хрен с ней! — в ухо Мотылю заорал Кнут. — Новую купим. Сейчас главное — этого ублюдка опрокинуть и не дать ему снова скрыться.

— Ладно, командир, тогда держитесь.

И, вцепившись в руль, Мотыль надавил на газ.

Ухватив мёртвой хваткой сиденье, ни живая, ни мёртвая сидела Катька, не по своей воле участвующая в мужских играх, проклиная тот день и час, когда решилась выдать Виолетту.

Уловив момент, Мотыль вклинился справа и резко ударил в бок «москвичонку». Тот резко отлетел и чуть не перевернулся на большой скорости. Но Виктору удалось удержать его на трассе, и он, в свою очередь, ударил в левый бок иномарки. Этот удар для тяжёлого «мерседеса» был, что дробина для слона. Его чуть-чуть повело в сторону, да на боку осталась вмятина. С перекошенными лицами били бок в бок водители машин. Вид «москвича» уже напоминал консервную банку, которую долго пытались открыть без консервного ножа. Пострадал и иностранец. Лоск с него слетел, и местами его поверхность напоминала меха от гармошки.

Виктор окончательно озверел. Широко открыв рот, он кричал во всё горло:

— Врёшь, не возьмёшь, фашист поганый! Мой дед был танкистом и давил этих немецких сук.

Попеременно ударяя друг друга в бок, обе машины на большой скорости влетели на мост через реку. Виктор в очередной раз со всей силы впечатал в бок «мерседесу» «москвичонком». Тот незначительно отскочил в сторону, всего на полметра. Но в этот раз этого оказалось достаточно. На огромной скорости он задел массивную чугунную стойку моста. В долю секунды правый передний край смяло, вывернув двигатель, а сам автомобиль мгновенно развернуло на сто восемьдесят градусов. При этом он снёс ещё одну чугунную стойку моста и, переломившись пополам, рухнул в воду. Досталось и «москвичу». На этот раз Виктор не справился с управлением и вылетел в кювет, перевернувшись раза три или четыре. Зарывшись в бугор, автомобиль резко остановился вверх колёсами.

Постепенно придя в себя, Виолетта почувствовала, что от удара все её конечности как будто отвалились, в том числе и голова. Но это было обманчивое впечатление. Медленно освободившись от ремня безопасности, который спас её, она выползла из разбитого окна, разодрав в клочья одежду об острые края разбившегося стекла. Женщина попыталась подняться, но упала. Вскоре ей всё же удалось встать. Пока еще не осознавая, что случилось, Виолетта начала останавливать вращающиеся передние колёса. Наконец к ней вернулось нормальное сознание. Выйдя из ступора, Виолетта на качающихся ногах обошла машину и, припав на колени, стала вытаскивать из кабины стонущего Виктора. Она его вытащила без особых усилий, так как он не был пристёгнут ремнём. Но это-то и сыграло с ним злую шутку. От сильного удара о руль он повредил внутренние органы и, похоже, непоправимо. Неожиданно пошёл дождь. Виктор прекратил стонать и, открыв глаза, пришёл в себя.

— Всё, Вилка, в этот раз я не угадал, где шарик, — чуть улыбнувшись, тихо произнёс Виктор. — Красивая ты баба, но почему-то всем приносишь одно несчастье. Поцелуй меня в последний раз, не зря же я умираю за тебя.

Дрожа всем телом и неслышно плача, Виолетта склонилась над умирающим Виктором. Его губы были холодные. В последний раз он пошевелил ими, проговорив:

— В том сибирском домике, возле Байкала, я по-настоящему был счастлив. Потому что рядом была ты.

Виктор откинул голову и тихо умер. Упав на бездыханную грудь Виктора, Виолетта громко разрыдалась, попеременно приговаривая:

— Ну, вот и ты ушел от меня. Всех, всех я потеряла. Кому я теперь нужна? Зачем теперь эта никчёмная жизнь? Будь всё проклято!

Впервые, вполне осознанно, Виоллетта ощутила, в какой бандитский вертеп она попала. И из этого порочного круга нет выхода, кроме одного.

Валерий Павлович нервно барабанил пальцами по подлокотнику боковой дверцы служебной «Волги» и постоянно покрикивал на своего водителя:

— Ведь опоздаем, точно опоздаем, и всё из-за твоей расхлябанности, Лёнька! Ох, когда-нибудь я возьмусь за тебя! Только перья полетят.

Рыжий парень лет двадцати шмыгал носом и всё время молчал, боясь перечить своему шефу, который ещё днём должен был быть на очень важной конференции по архитектуре в Москве.

Пожилой человек лет сорока пяти, Кирпичный Валерий Павлович, под стать своей фамилии, был архитектором. Вот уже пять лет, как он жил один в своём огромном доме, построенном им же самим, в пригороде Москвы. Жена его умерла от болезни, а дети, повзрослев, разлетелись кто куда. Он так и не смог найти себе спутницу жизни, потому что воспоминания о любимой жене затмевали других женщин и сводили «на нет» все старания друзей познакомить его с какой-нибудь подружкой. Оставалось одно утешение — работа. И Валерий Павлович уходил в неё с головой, принося немалую пользу себе и людям. Так однообразно тянулись его дни.

— Куда несёшься?! Смотри — впереди мост и дорога скользкая, — закричал архитектор на своего нерадивого водителя, который, заглаживая свою провинность, нёсся как угорелый.

У самого моста Лёнька снизил скорость, и машина медленно покатилась по залитому дождём мосту. Уже стемнело. Луч света от фар выхватил одиноко бредущую женщину. Вид её был ужасен. На ней клочьями висела одежда, и шла она пьяной походкой, постоянно цепляясь за поручень моста.

— Смотри, Валерий Палыч, какая пьянь ползёт, — усмехнулся Лёнька. — Небось подралась с женихом из-за рюмки водки.

— Ты лучше на дорогу смотри, а не на пьяных баб, — сурово произнёс Валерий Павлович, затем, вздохнув, добавил: — Что сделаешь, коль у нас такая пьяная страна, что даже женщины хуже мужиков порой выглядят.

Проехав мост, пожилой архитектор глянул в сторону. При свете всё тех же фар он увидел в кювете перевёрнутую машину.

— А ну-ка, Лёнька, остановись, сдай назад! — неожиданно закричал Валерий Палыч. — Похоже, она не пьяная, а приключилась страшная беда.

— Да вижу, вижу, Валерий Палыч. Не слепой.

И водитель архитектора начал спешно сдавать назад.

— Стой! Здесь я выйду, а то напугаем и без того натерпевшуюся женщину.

И Валерий Павлович, выйдя из автомобиля, стал догонять женщину. Та подошла к зияющей пробоине в ограждении моста и, повернувшись к ней, вознамерилась свалиться в черную бездну.

— Женщина! Женщина! Пожалуйста, не делайте этого! — что было мочи закричал Валерий Павлович, перейдя на бег.

Но он не успел. Всего за каких-нибудь пять метров женщина отрешённо посмотрела на него и произнесла:

— Простите меня за все.

Затем рухнула в воду.

— Боже мой! — тяжело дыша, произнёс мужчина. — Ох, а ведь придётся купаться, мать твою!

И, не раздумывая, мужчина быстро сбросил с себя пиджак и прыгнул вниз с моста.

Глава 11

Уже через месяц после отъезда Николая Петровича за границу Владимир Иванович получил от него письмо. И прежде, чем ответить своему другу, он поспешил найти Виолетту. Ту самую женщину, которая слёзно умоляла его разыскать Николая Петровича и его жену, по её словам, похитивших её ребёнка. Неоднократно замечая Виолетту возле подсобки дворника Митьки, Владимир Иванович прямиком направился туда. Митька был дома и находился в тревожном состоянии. Его взгляд блуждал, ища философский камень. Колосники во рту горели. Поэтому Митька был несказанно рад визитёру и сразу же попросил у него взаймы трояк, чтобы сбить жар души. Оперный певец не стал ломаться и помог страждущему, выдав ему безвозмездно трояк. Митька мухой слетал в магазин, и бутылка портвейна украсила захудалый стол. Первым делом Митька предложил выпить оперному певцу, но тот вежливо отказался. На что Митька не обиделся, а сразу же ополовинил полбутылки прямо из горла. После этого довольно крякнул и произнёс:

— Ну, а теперь спрашивайте, что вы хотели узнать у Митьки?

— Меня интересует женщина, которая здесь недавно проживала с каким-то мужчиной. И как скоро я могу её увидеть, Дмитрий?

— Ишь чего захотел! Увидеть, да ещё скоро, — проговорил дворник, уже начиная соловеть. — Нет, мил человек, ни близко, ни скоро ты её не увидишь.

— Это почему же так?

— А потому что она утопла.

— Что значит утопла? Утонула, что ли?

— А я что говорю? Утопла.

— И когда же она успела утопнуть, если я её совсем недавно видел?

— А вот неделю назад и утопла, царствие ей небесное. Да весь город говорит об этой аварии, а ты не знаешь.

И Митька вновь потянулся за бутылкой. Но Владимир Иванович преградил ему дорогу к спасительной влаге, опасаясь не услышать от Митьки самого главного.

— Давай, рассказывай всё до конца. Успеешь ещё напиться.

Недовольный Митька что-то пробурчал, а затем плотно придвинулся к оперному певцу и стал тихо говорить ему на ухо.

— Вилку и Витьку-напёрсточника выследил Кнут в моей квартире. Ну и потряс их тут хорошенько.

— Стоп, стоп, стоп! Ты что мелешь? Какая Вилка, какой Кнут? Ты можешь говорить попонятнее?

— Ага… — прохрипел Митька. — Попонятней? Ну, тогда слушай, командир. В общем, попались наши голубки бандюгам. Они их и хлопнули.

У Владимира Ивановича пробежал холодок по спине и появилось жгучее желание покинуть Митькин уютный уголок. Но он преодолел это неприятное чувство и продолжил расспрашивать дворника.

— А почему же они тебя не хлопнули?

— Ха, нужён им нищий и вечно пьяный Митька. С которого нечего взять, кроме анализов.

— Понятно. Ладно, рассказывай дальше.

— А дальше было так. Это мне потом всё Борька-напёрсточник рассказал, из компании Кнута. Так вот, посадили они твою красавицу в машину и куда-то повезли. Увидев это, Витёк погнался за ними на своём «москвичонке». Так они его столкнули в кювет, а сами долбанулись в опору моста, да так, что от них ничего не осталось. Их на второй день из реки в машине подняли. Всех опознали, правда, с большим трудом. Ну и всех вместе захоронили. Вот и всё, мужик, а сейчас отдай бутылку.

Владимир Иванович сделал несколько глотков из горла и передал бутылку Митьке. Далее, ничего не говоря, он покинул сие заведение.

Последнее время Виолетта находилась в каком-то полусне-полубреду, до конца не понимая, где она находится и что с ней происходит. И всё это из-за сильнейшего нервного срыва, произошедшего с ней. Ведь она намеревалась свести счеты с жизнью. И когда по прошествии нескольких дней сознание её просветлело и она пришла в себя, то ужаснулась тому, насколько тяжелым оказалось её настоящее положение. Виолетта закрыла лицо руками и заплакала.

Валерий Павлович, узнав от медсестры о том, что спасённая им женщина пришла в себя, поспешил в её комнату.

— Зачем, зачем вы спасли меня? — всхлипывая, обратилась Виолетта к Валерию Павловичу, узнав своего спасителя. — Зачем продолжать цепляться за эту никчёмную жизнь, которая унижает и убивает тебя на каждом шагу? Которая беспощадно забирает самых близких людей? Зачем?!

И Виолетта вновь разрыдалась.

— Хорошо, хорошо. Успокойтесь, пожалуйста. Я зайду к вам попозже. Главное, что вы пришли в себя, — успокаивающе произнёс хозяин дома и удалился, попросив медсестру повнимательнее приглядывать за больной.

К вечеру напряжение спало, и Виолетта немного успокоилась.

— Ну, вот и славненько, — ободряюще произнёс архитектор. — Плохое всегда проходит. Это касается погоды, природы и конечно же людей.

Валерий Павлович, увидев смущение молодой женщины, улыбнулся ей:

— Виолетта! Пожалуйста, отбросьте смущение, неудобства и прочие комплексы и чувствуйте себя как дома. Ну, почти как дома.

По всему было видно, что Виолетта понравилась Валерию Павловичу, старому вдовцу.

Пожилой мужчина вздохнул и присел на постель Виолетты. Он положил свою большую ладонь на её изящную руку и тихо произнёс:

— Виолетта, я думаю, придёт такое время, и вы когда-нибудь расскажете о себе и о своей жизни. А пока мне хотелось бы видеть вас весёлой и выздоравливающей. Посему предлагаю начхать на хворь, вылезти из этой удручающей постели и пройтись со мной по моему великолепному саду. Я вам покажу редкостные растения и деревья, от которых вы окончательно избавитесь от хвори и депрессии. Ну, хотя бы на время. А какой у меня дом и строения! Это я всё сам мастерил, ваш покорный слуга, архитектор.

Всё это время, пока он говорил, Виолетта отрешённо смотрела на него, как затравленный зверёк, всё ещё не понимая, что с ней произошло.

После падения с моста и перенесённого до этого стресса женщина находилась в сильнейшем психическом срыве и всё происходящее вокруг воспринимала крайне негативно и с опаской. Поэтому оптимистическое предложение смазливого, как кот, хозяина дома погулять в саду Виолетта пропустила мимо ушей. Проигнорировала она и все последующие предложения Валерия Павловича, тупо глядя перед собой и равнодушно внимая увещеваниям рядом сидящего уже пожилого лысого мужика, невесть каким образом возникшего в её жизни. И когда Валерий Павлович вознамерился слегка приподнять её, потянув за руку, Виолетта взбунтовалась.

— Какого чёрта вы хватаете меня своими ручищами? Зачем вы притащили меня в свой дом? Хотите обворожить меня своим богатством, а потом попользоваться красивой, молодой женщиной? Немедленно вызовите «скорую» и отправьте меня в больницу! Я не желаю больше находиться в этом доме! Убирайтесь отсюда, мне нужно одеться! Старый пень.

И она, отшвырнув одеяло, попыталась встать с постели, но слабость не позволила ей этого сделать, и она рухнула на пол, вновь потеряв сознание.

Уже к ночи Виолетта вновь пришла в себя. Валерия Павловича уже рядом не было, возле кровати тоскливо сидела медсестра, равнодушно перелистывая какой-то журнал.

— А, ну вот и замечательно, что вы пришли в себя, — бодро произнесла девушка в белом халате. — Насчёт вас Валерий Павлович распорядился следующим образом. Если вы чувствуете себя достаточно уверенно, то он вас не задерживает. Вы свободны. Ваша одежда на стуле, такси я вызову прямо сейчас.

Медсестра улыбнулась и подошла к телефону.

— Алло, девушка, мне, пожалуйста, такси.

— Вы что, выгоняете меня?

— Боже упаси! Но, как сказал Валерий Павлович, вы сами горите желанием покинуть этот дом.

— Слушай ты, медуница, какое твое дело, что я желаю? Убирайся отсюда и позови хозяина!

— Больная, не грубите, пожалуйста! — надув губы, произнесла девушка.

— Давай-давай, топай.

Громко стуча каблучками, медсестра вышла из комнаты. Больше она не появлялась, не появлялся и хозяин. В этот длительный промежуток времени, пока Виолетта оставалась одна, она спокойно проанализировала своё положение в последнее время. В особенности когда она находилась в этом гостеприимном доме, где за ней ухаживали и, похоже, лечили. Виолетта вспомнила недавний разговор с лысым хозяином дома, и ей стало неприятно и стыдно за свою выходку.

— Ну, уйду я отсюда, а что дальше? — вслух грустно произнесла Виолетта. — Там, за воротами, я никто и зовут меня ничто. Ни дома, ни денег, ни документов, ни родственников. Одним словом — бомжиха.

Женщина закрыла лицо руками и простонала:

— Боже! До чего же я докатилась.

Виолетта саркастически улыбнулась и задала себе вопрос:

— Что, опять с моста в реку? Ну, уж нет, чёрта лысого, теперь уже никогда. Уж больно хочется жить, и именно сейчас. Ну, а тогда какого чёрта я ломаю из себя недотрогу и благородную нищенку? Вот дура, наломала дров!

В коридоре послышались шаги, и через несколько секунд в комнату вошёл хозяин.

— Добрый день, — вежливо и сухо произнёс он. — Вы ещё в постели? А я почему-то надеялся, что вы уже оделись и собрались. Такси уже у порога.

— Валерий Павлович, простите меня, пожалуйста, за тот последний случай и ту спонтанную грубость. Поверьте, в этом виновата только болезнь, — и Виолетта улыбнулась своей обворожительной улыбкой. — Больше это никогда не повторится.

Но эта примирительная искорка не возымела никакого действия на пожилого мужчину и не разожгла в нём хотя бы небольшой фитилёк взаимности.

— Я всё понимаю и давно простил вас, однако такси ждёт.

Поняв, что первая атака не удалась, Виолетта пошла другим путём.

— Хорошо, Валерий Павлович, — тихим и нежным голосом произнесла Виолетта. — Отвернитесь, пожалуйста, и, когда я оденусь, проводите меня до такси. Конечно, если вы ещё мужчина.

Валерий Павлович слегка помялся, а затем вышел из комнаты, произнеся:

— Я вас подожду за дверью.

Виолетта, несмотря на ещё не совсем окрепшее здоровье, сумела привести себя в порядок. Даже слегка надушилась замечательными духами, которые присутствовали здесь же, на тумбочке. Виолетта так долго находилась в своей комнате, что когда вышла в коридор, то не ожидала застать там хозяина дома.

Тем не менее Валерий Павлович ожидал её там, твёрдо выполняя своё мужское слово.

— Извините за задержку, немного качает, — скорбно произнесла Виолетта. — И если позволите, я буду придерживаться за ваше плечо.

И Виолетта, положив левую руку на плечо Валерию Павловичу, слегка прихрамывая, направилась по коридору к выходу. Пока шли, оба молчали. С каждым шагом Виолетта как бы невзначай всё теснее и теснее соприкасалась с Валерием Павловичем своей грудью и бёдрами. А когда стали спускаться по лестнице, у Виолетты подвернулась нога. Она вскрикнула и, чтобы не упасть, обхватила руками шею Валерия Павловича. Тот, в свою очередь, чтобы тоже не свалиться со ступеней, крепко обхватил талию женщины и прижал к себе. Губы их нечаянно соприкоснулись.

— Простите, Валерий Павлович, я чуть не упала.

Но Валерий Павлович уже «поплыл». После длительного холостячества близость женщины вскружила ему голову и разбудила неукротимый порыв мужской страсти.

Продолжая крепко обнимать великолепный женский стан, он прошептал:

— Это вы меня простите, Виолеточка! Какой же я дурак, какой же я дурак!

От нахлынувшей страсти мужчину затрясло, и он, забыв про всё, начал страстно целовать молодую красивую женщину.

Через месяц Виолетта окончательно выздоровела, и они с Валерием Павловичем торжественно расписались в загсе, став мужем и женой.

Глава 12

После того как воспитательницу Зину с треском выгнали из детского дома после побега Мариночки, её на части разрывало чувство запоздалой совести и материнской жалости к несчастному, всеми обманутому ребёнку. И женщина решила во что бы то ни стало разыскать сбежавшую девочку. Интуитивно она сразу нашла верный путь. А именно — аэропорт Шереметьево, о котором как-то проговорилась Мишель. Неизвестно, как Мариночке удалось добраться до международного аэропорта, но тем не менее она действительно была именно там. Зине не составило большого труда найти девочку, поскольку та, сильно утомившись, спала на одном из многочисленных кресел зала ожидания. Зинаида сразу не рискнула разбудить девочку, а присела рядом и стала обдумывать, как лучше предстать перед обманутым ребёнком, чтобы та сразу не сбежала. Но, к сожалению, так и вышло. Как только девочка открыла глаза и увидела разлучницу, то стремглав соскочила с кресла и убежала, не дав Зине открыть и рта. Женщина кинулась вдогонку за ней. Вдоволь набегавшись, обе, запыхавшиеся, присели прямо на полу, недалеко от туалета.

— Чего тебе от меня надо? Злючка! — раздражённо и зло воскликнула Мариночка. — Зачем ты и сейчас мешаешь мне разыскивать Никки и Микки?

— Милая моя девочка, прости меня, если сможешь. Но послушай, что я тебе скажу. Тебя обманули и бросили твои Микки и Никки, а сами давно укатили в свою Италию.

И не выдержав, Зина заплакала, глядя на одинокого, осиротевшего ребёнка:

— Я плохая женщина и сейчас раскаиваюсь за то, что пошла на поводу у этих злых и подлых людей. Мариночка, прости меня, если сможешь.

Не всякий взрослый сможет спокойно вынести непрерывную череду обманов и измен, а каково было в этот момент брошенному всеми ребёнку?

И то, что она была ещё ребёнком, спасло её от возможного нервного срыва, потому что детский разум ещё не готов потерять навсегда веру в близкого человека и ввергнуться в необратимое отрицание человечности и доброты.

Мариночка сидела на грязном полу и прижимала к груди выцветшего старого Петрушку, которого ей когда-то смастерил отец. Зина немного успокоилась, а затем, вздохнув, произнесла:

— Пойдём, Мариночка, а то здесь тебя рано или поздно сдадут в милицию. Да и холодно уже.

— В тот детдом я не пойду! — насупившись, произнесла Мариночка. — Там везде пахнет хлоркой и всё время хочется сбежать.

— Нет-нет! Конечно, нет! Сейчас мы поедем ко мне и переночуем, а потом посмотрим, но в любом случае в тот детдом мы не вернёмся.

Девочка немного помолчала, а затем, резко встав, протянула руку примирения. Зина обняла Мариночку и, взяв за руку, повела к выходу из аэропорта, который жил своей жизнью и кипел, как переполненный улей. Идя по вечерней улице, Зина неожиданно спросила:

— Мариночка, а у тебя есть ещё какие-нибудь родственники?

Девочка отрицательно покачала головой и тихо произнесла:

— В Воронеже у меня были дедушка и бабушка, но мама как-то сказала, что их уже нет, что они умерли.

В свою очередь девочка спросила Зину:

— Тетя Зина, а можно я у вас буду жить? Ну, хотя бы пока?

Зина замялась и не сразу ответила:

— Нет, Мариночка, это невозможно. Ты еще ребёнок и не всё понимаешь в жизни, а мне её надо устраивать. Я живу в однокомнатной квартире, и ко мне иногда приходят… люди.

— А! Дак ты ищешь жениха? Так бы и сказала. А хочешь, я научу тебя выбирать женихов?

— Конечно, — улыбнулась Зина.

— Тогда слушай! В Воронеже, ещё в детском саду, ко мне приставали много женихов, но я выбрала только одного, коротконогого.

— И почему же? — заинтересованно спросила Зина.

— Потому что длинноногие всё время лезли целоваться, а этот не мог дотянуться. К тому же я всегда могла плюнуть на него и дать щелбан.

Схватившись за живот, женщина от души рассмеялась, а затем произнесла:

— Хорошо, Мариночка, я обязательно последую твоему совету и теперь начну искать коротконогих женихов. А то ведь, действительно, длинноногие только и делают, что лезут целоваться.

Так, за разговорами, они добрались до квартиры, где проживала Зина.

На следующий же день Зина отвезла Марину в детский дом, из которого сама когда-то вышла. Он находился за городом и был своего рода приютом для больных и обездоленных детей. Этот приют некогда был таким же детским домом, но в перестроечный период вдруг стал никому не нужным и финансово недотируемым. Всех детей распихали по разным детдомам, а персонал разбежался сам собой. И лишь только ветераны остались в этом старом помещении, представляющим собой большой деревянный дом, построенный ещё при царе Горохе. Поначалу старые педагоги-пенсионеры просто собирались вместе, чтобы коротать время, предаваясь воспоминаниям. Но впоследствии на этой базе спонтанно возник приют для уличных бездомных и больных ребятишек, которые по разным причинам в одночасье лишались всего и были выброшены за борт жизни. Власти различных категорий смирились с этим обстоятельством, потому что непутёвых и нерадивых деток хотя бы таким способом можно было наставить на путь истинный. Бескорыстную и искреннюю помощь оказывали старые педагоги, которые трудились не за деньги, а ради своего призвания и любви к детям. В этот приют помаленечку стекался такой контингент ребятишек, про которых, будь они взрослыми, сказали бы «выброшенные за борт люди». Здесь были дети, убежавшие от спившихся родителей, дети-инвалиды и калеки, а также больные даунизмом и с ДЦП, брошенные родителями в силу всё того же пьянства или других причин. Повторяю, власти сквозь пальцы смотрели на этих детей в приюте, выделив им мизерную финансовую помощь и постоянно грозясь закрыть это подозрительное заведение. В приюте не было строгой и полуармейской дисциплины, как в детдоме, но и расхлябанности тоже не наблюдалось. Потому что сюда шли сами и добровольно, от определённой безысходности. Здесь никто никого не принуждал и не гнал. Любой мог покинуть приют, когда захотел. Но делали это немногие. Повзрослевшие ребята, упорхнувшие в пучину жизни, часто заглядывали сюда, поддерживая материально. Потому что скудной пенсии престарелых работников, на энтузиазме которых держался приют, не хватало на житьё-бытьё. Не чурались здесь и попрошайничества, но только в летний период, и то только для того, чтобы пополнить скудную казну приюта. Этот вид деятельности активно возглавила Зина, которая подвязалась работать в этом приюте, естественно, небескорыстно.

Марине в приюте сразу понравилось, потому что здесь не пахло хлоркой и обстановка среди ребятишек и взрослых была доброжелательной.

Больше всех ей понравилось в группе девочек почти такого же возраста, как и она, заниматься прикладным творчеством. Она часами могла мастерить различные поделки из подсобного материала. Видимо, сказывались отцовские гены. Не забывала девочка и о тех скудных уроках, которые проводили с ними старые учителя в меру своих возможностей. Конечно же эти престарелые люди с чутким сердцем прекрасно понимали, что долго приют не просуществует, потому что после их ухода вряд ли найдутся последователи. А стало быть, дяденьки-чиновники попросту закроют приют, и все разбегутся кто куда. Но пока всё шло своим чередом. Шли дни, и Мариночка помаленьку прижилась в приюте.

Часто пробегая в столовую из девчачьей комнаты, Марина иногда посещала мальчиковую комнату, где у неё уже было немало друзей и среди мальчишек. Однажды, задержавшись там, девочка обратила внимание на детскую коечку с бортиками, стоявшую в углу возле окна.

— Кто там? — заинтересованно спросила девочка, заметив шевеление.

Ребята отмахнулись, продолжая рассматривать очередную поделку Марины, а ушастый мальчишка, скривившись, ехидно произнёс:

— А это наш Аркашка-какашка. Он не ходит, а только лежит и смотрит.

— А можно я посмотрю на него? — робко и с замирающим сердцем попросила Марина.

«Зачем? Тебя стошнит!» — закричали ребята и потащили Марину в столовую. Но девочка отбилась от них. И когда мальчишки убежали к дымящимся щам, Марина робко и боязно подошла к кроватке.

Там лежал очень худой мальчик с пронзительно красивым личиком. Сколько ему было лет, определить было сложно в силу его истощенности. Нельзя сказать, чтобы о нём не заботились, просто ему уделяли слишком мало времени. А посему от него исходил жуткий запах. Мариночка зажала нос и хотела убежать, но её глаза встретились с глазами мальчика, и она задержалась. Детское сердечко облилось кровью, когда она прочитала молчаливо-кричащий взгляд этого красивого мальчика.

Позабыв про запах, девочка спросила:

— Как тебя зовут, мальчик?

— Аркаша, — запинаясь, выговорил малыш.

— А почему ты здесь лежишь и не ходишь? — наивно спросила Марина.

Мальчик робко улыбнулся и, растягивая слова, сказал:

— Раньше я чуть-чуть ходил, а когда меня бросила мама, разучился.

— И меня бросила мама, — грустно произнесла Марина. — А почему здесь с тобой по чуть-чуть не ходят? Ведь ты так совсем разучишься ходить?

— У меня от рождения одна нога короче другой, вот я и не могу ходить. Одно время пытался, когда со мной занималась мама, а когда она совсем спилась и бросила меня, совсем разучился. Могу только ползать.

— А ну-ка вставай! — вдруг произнесла настырная девочка и вытащила полуголого мальчика из кроватки.

У Марины были крепкие руки, и ей не составило большого труда вытащить лёгкого Аркашу. Мальчик застеснялся своего полуголого вида и смущённо произнёс:

— Не надо, девочка, положи меня обратно.

Но Марина не унималась, она попыталась поставить мальчугана на его слабенькие ножки, ведь не зря же она его достала из кроватки. Попытки не увенчались успехом. Мальчик буквально висел на её сильных руках, которыми она держала его под мышки. И Марина уже хотела положить Аркашу обратно в кровать, как появились мальчишки и девчонки, возвращающиеся из столовой. Увидев эту сцену, ребята вначале оторопели, а затем разразились злым и циничным смехом, присущим только детям, которые ещё не научились сдерживать свои эмоции, как взрослые. Аркаша наклонил голову и весь затрясся от беззвучного плача. Громче всех смеялся лопоухий мальчишка одного возраста с Мариной. Он тыкал пальцем в сторону полуголого Аркаши и заливисто кричал:

— Аркашка-какашка! Посмотрите, он даже описался!

Марина молча положила Аркашу в кровать и, подойдя к пацану, произвела хук левым кулачком в челюсть ушастому, как её когда-то научил отец. Ушастый мальчишка отлетел в сторону, больно ударившись о стенку. И сразу наступило молчание. Но ненадолго. Потому что мальчишки тут же обступили Марину, прося её показать приёмчик. Девочки же ехидно скривились и пошли в свою комнату, по пути обзывая Марину пацаном-драчуном. Ушастый мальчишка тут же пожаловался заведующей приюта — Антонине Петровне. Та вызвала к себе Марину и отчитала её за недостойное поведение. Марина, в свою очередь, расплакалась и пожаловалась на то, что все здесь обзывают её мальчишкой и даже зовут не Мариной, а Мишкой. Антонина Петровна погладила девочку по голове и успокоила:

— Сейчас ты ещё маленькая и угловатая, а когда подрастёшь — станешь такой же стройной и красивой, как твоя мама.

— Моя мамочка очень красивая, — шмыгая носом, произнесла Марина.

— Ну, вот видишь, стало быть, и ты будешь на неё похожа в скором времени. А то, что ты действительно похожа на мальчика в своих поступках, так это хорошо для девочки — всегда сможешь постоять за себя. Наверное, твой папа очень хотел мальчика, а родилась девочка.

— Тётя Тоня, а можно я буду ухаживать за Аркашей, мне так хочется, чтобы он снова научился ходить. А то ведь жалко — он там лежит и никому не нужен.

— Конечно, конечно, Мариночка, если хочешь — ухаживай за Аркашенькой, он умненький мальчик. Только ведь тебе всё это быстро надоест и наскучит.

— Не надоест, не надоест, — затараторила девочка. — Я всегда хотела братика и просила об этом маму.

— Ну хорошо, Мариночка, бери шефство над Аркашей. Его кроватку перенесут в отдельную комнату, рядом с мальчиковой.

— Ура! — радостно захлопала в ладошки Марина. — Тетя Тоня, а что такое шефство?

— Шефствовать — это значит делать хорошие дела, — улыбнулась Антонина Петровна. — Завтра в нашей библиотеке я найду тебе хорошую книжку «Тимур и его команда».

С этого дня жизнь Аркадия резко изменилась. Марина с невероятным упорством взялась за него. Невзирая на окрики и насмешки сверстников, девочка вполне серьёзно решила поднять больного малыша, прикованного к постели и всеми заброшенного и забытого. Первым делом она привела его в порядок, отмыв в ванне и поменяв одежду и постельное бельё, которое она сама как следует отстирала и проутюжила, поскольку приют не блистал излишком одежды и свежего белья. Глядя на то, как она в буквальном смысле носит Аркашу на руках, за ней потянулись многие ребята. Теперь они с удовольствием уделяли Аркаше своё время. От него не воняло, как раньше, потому что Марина строго следила за его чистотой. Она не стеснялась подмывать его и научила пользоваться ночным горшком. Днём за ним следила она, а ночью — мальчишки в своей комнате, куда Аркашу перетаскивали на ночь. И только ушастый мальчик да ещё несколько его приятелей затаили обиду и злобу на Марину и Аркашу.

Аркадий, видя, как к нему относятся дети, благодарил их по-своему. В мальчишке обнаружились незаурядные способности. Он сочинял сказки, а перед сном Марина их озвучивала, предварительно записав, поскольку у Аркаши был небольшой дефект речи и он с трудом проговаривал некоторые слова. Затаив дыхание, с раскрытыми ртами слушали ребята невероятные истории и приключения сказочных персонажей, придуманных Аркашей. Ещё Аркаша удивлял всех тем, что мог быстро решать головоломки и по разорванным кусочкам бумаги собрать некогда цельный текст. Но самое главное — уже через неделю он вновь начал стоять на ногах. Передвигал он их с большим трудом, цепляясь за посторонние предметы. И всё это благодаря неустанным тренировкам и занятиям, которые проводила с ним Марина в свободное от дел и учёбы время. Однажды, когда почти все дети играли во дворе, Аркаша поманил к себе проходящую мимо Марину и попросил сесть рядом.

— Ты что, Аркашенька? — заботливо спросила девочка. — Не переживай, сейчас я тебя вынесу во двор к ребятам, они сейчас там играют в футбол.

Но мальчик отрицательно замотал головой и, засмущавшись, предложил Марине присесть рядом. Вначале Аркаша стеснялся и краснел, но затем взял себя в руки и с невероятным усилием воли, без запинки, прочитал Марине наивные, но очень красивые стихи собственного сочинения, посвящённые ей. Когда он закончил читать, девочка долго сидела, склонив голову, а затем поцеловала Аркашу в его красивое личико и, ничего не сказав, убежала во двор. После этих стихов у двух ещё маленьких людей уже зародились малюсенькие росточки любви.

Но постепенно Марина стала всё реже общаться с Аркашей, и тому были причины. Во-первых, она очень уставала от попрошайничества, которым занималось большинство детей по небескорыстной инициативе Зины, прикрывающейся тем, что нужно кормить приют. Хотя в действительности большая часть денег от попрошайничества уходила ей в карман. Небольшая же часть отдавалась заведующей, которую Зина тоже обманывала, говоря, что деток привлекают в некую благотворительность, за которую платят.

Во-вторых, свою гадкую и разрушительную лепту внёс ушастый мальчик, который никак не мог простить Марине того удара. Он втихаря, пусть примитивно и по-детски, но с постоянным упорством компрометировал и чернил Марину в глазах ребят. И это возымело определённое действие. Теперь Марину и Аркашу называли не иначе, как жених и невеста. Но самым обидным было то, что к Марине ребята относились иначе, чем к остальным девочкам приюта. К ней относились как к пацану, не замечая в ней девочку. И её это в немалой степени ранило. С подачи ушастого мальчика её теперь называли Мишка-мальчишка. И она перестала посещать Аркашу. Его кроватку вновь перенесли в мальчиковую комнату, потому что комнатка, где он жил, потребовалась для других, более нужных целей. Аркаша благодаря усилиям Марины уже мог обслуживать себя самостоятельно и осторожно передвигаться, держась за стенку и различные предметы.

А у Мариночки появилась новая подружка — Леночка, дружбу с которой она опять-таки отстояла в драке, но уже в словесной. А дело было так. Леночку обвинили в воровстве сладостей, которые закупили, приурочив к какому-то празднику. Причём утащили ни много ни мало, а целую коробку конфет, а пропажу возложили на Леночку, и то только потому, что в её тумбочке обнаружили несколько фантиков от тех злосчастных конфет. Естественно, оставшись без самого главного, ребята готовы были разорвать несчастного ребёнка. Потому что в детстве основным мерилом всего значимого и вкусного во все времена остаются сладости. И вновь на защиту бросилась Марина. Хоть и детским умом, но она понимала, что маленькой и худенькой девочке не под силу стащить огромную коробку конфет, а тем более съесть всё одним махом. Явно здесь был замешан мальчишка, и не один. И Марина бросилась в атаку. Высказав свою версию собравшимся ребятам, она стремглав кинулась в мальчиковую комнату, срывая одеяла и переворачивая матрасы. Старшие пацаны не ожидали такой наглости и дерзости, а тем более от девчонки. Быстро придя в себя, они воспрепятствовали своему разоблачению, сильно толкая Марину из стороны в сторону. Но было уже поздно. Под многими матрасами лежали кучки шоколадных конфет. Пристыженные и посрамленные пацаны долго не могли простить Марине её смелого поступка. С этого момента Леночка души не чаяла в своей новоиспечённой подружке. Теперь они подолгу были вместе. Тем не менее Марина не забывала и про Аркашу. Но эти встречи теперь были эпизодическими. Права была старый педагог, Антонина Петровна: девочке наскучил Аркаша.

Как-то Марина забежала к мальчишкам в комнату и не обнаружила там своего друга.

— А где Аркаша? — спросила она у одного из мальчишек.

— А он у нас теперь работает, нечего зря хлеб есть. Теперь его каждое утро по распоряжению тети Зины отвозят на старой детской коляске к остановке, где останавливаются электрички, и там ему очень хорошо подают. Что, соскучилась по жениху? — осклабился пацан и выскочил на улицу.

Марина вначале хотела разузнать поподробнее, где «работает» Аркаша, затем передумала и пошла играть с подружками. Так незаметно потянулось время.

Однажды случился сильный ураган. С середины дня небо разверзлось, и на землю обрушился сплошной ливень, сопровождаемый непрерывным громом и ослепляющими всполохами молний. Ветер неистово гнул деревья и бросал потоки холодной воды на оконные стёкла. Все дети и персонал собрались в тёплом зале, слушая радио и боясь включить свет.

Вдруг кто-то из воспитанников произнёс:

— Ребята, принесите Аркашку — он нам свою интересную сказку расскажет.

Сразу же побежали за мальчиком, но в кровати его не было. Его не было нигде. Все в недоумении стали предполагать, куда мог исчезнуть сказочник-Аркаша, как его теперь все называли. Наконец в середину зала вытолкнули ушастого мальчика, и он испуганным голосом поведал следующее:

— Утром я и Генка отвезли Аркашу на станцию, как просила тётя Зина, и там оставили. А когда вернулись, чтобы забрать, началась страшная гроза. Но мы всё равно обегали всю остановку, но Аркашку нигде не нашли. Наверное, его занесли в электричку.

Антонина Петровна закачала головой и, рассердившись, в сердцах произнесла:

— И ты всё это время молчал, гадкий мальчишка? Да как такое возможно? Что же из тебя вырастет, если уже сейчас ты чудовище!

Эмоции захлестнули пожилую женщину, и она перешла на крик.

— На какую станцию вы его отвезли, маленькие негодяи?! И где эта тетя Зина? Я ей сейчас задам!

Генка заплакал, а ушастый мальчик трусливо забегал глазами и, опустив голову, произнёс:

— На станцию Лианозово.

Мариночка хорошо знала эту станцию. С неё Зина часто увозила ребятишек попрошайничать в Москву. Сорвавшись с места, девочка ухватила своё старое пальтишко и стремглав выскочила на улицу в осенний ливень. Вслед ей кричали:

— Мишка, вернись, — но она ни на что не обращала внимания, устремив все свои цели к спасению Аркаши.

Продираясь сквозь ливень, отважная девочка всё же добралась до станции. Пройдя несколько раз по длинному перрону, Марина нигде не обнаружила Аркашу. Увидев растерянную и промокшую до нитки девочку, стоящую под ливнем, какая-то женщина затащила её под крышу остановки. Но, когда та уехала на очередной электричке, Марина вновь обшарила весь перрон. Вновь налетел сильный шквал ветра. Девочка с трудом продвигалась к защищённой от ветра остановке, держась за поручень перрона. Неподалёку от неё ветром сорвало флаг и отнесло в сторону, где уже лежали два деревянных стенда, на которых были надписи: «Переходите пути в безопасном месте» и «Берегись поезда». Рядом с щитами валялась перевёрнутая детская коляска. Несмотря на холод, Мариночку словно прожгло, и она стремглав побежала к тому месту. Девочка сразу поняла, что под щитами Аркаша. Вокруг не было ни души. Мариночка с трудом приподняла щит. Сил не хватало. Но отважная девочка не сдавалась. Пыхтя и обливаясь потом, она сантиметр за сантиметром сдвигала тяжелый щит. И когда она сдвинула его примерно на полметра, показались исцарапанные в кровь худенькие Аркашины ножки. Обессиленная и вся перепачканная, упала Мариночка на щит. Но тут её подхватили сильные руки. Это какой-то мужчина заметил её с перрона и прибежал на помощь. Ему не составило большого труда отбросить щит. Аркаша чудом не захлебнулся, лёжа в луже воды. Его всего трясло. Одежда на нём была изодрана, а на плече зияла большая рана от гвоздя, которым прибивали щит. Мариночка схватила почти умирающего мальчика и, прижав к себе, разрыдалась, причитая:

— Аркашенька! Миленький мой! Братик мой! Прости меня, прости!

— А где ваши родители? — спросил мужчина, пытаясь взять у Марины Аркашу, чтобы осмотреть его рану.

Но дети так вцепились друг в друга, что разъединить их можно было с трудом.

— Ох, и задаст вам перцу маманя с папаней, — проговорил мужчина, помогая подняться Марине на перрон, по которому с другого конца уже бежали ребята из приюта.

До самого приюта несла Марина Аркашу, не позволяя никому отнять его. И лишь только в приюте медработник взял у неё из рук горящего жаром Аркашу и быстро унёс в лазарет. Перед тем как у неё забрали спасённого мальчика, замёрзшая девочка дрожащим голосом еле выговорила:

— Аркаша — мой братик, и, если кто его обидит, я отправлю того в нокаут ударом в челюсть.

Все молчали, и только мальчишки немного вздрогнули от такой перспективы.

Глава 13

У Николая Петровича и его жены Мишель все складывалось как по волшебству. В Италии у оперного певца все выступления проходили на ура и с большой помпой. Зал стоя рукоплескал оперным ариям Николая Петровича. Мишель на некоторое время уехала во Францию по делам, оставив мужа купаться в овациях истинных почитателей оперных произведений. Через неделю она возвратилась и прямо в фешенебельной гостинице, где они снимали номер, повисла у него на шее, восторженно целуя и приговаривая:

— Коленька, свет мой, ты даже представить себе не можешь, кто мы такие теперь и какое счастье на нас свалилось! Родной мой!

Николай Петрович подождал, когда пылкие объятия закончатся, затем невозмутимо и с долей иронии произнёс:

— Дорогая Мишель, то счастье, которое однажды на меня свалилось в твоём прекрасном образе, вряд ли будет менее значимым, нежели другое счастье.

— Никки, прекрати изгаляться, а не то я обижусь и ты навсегда лишишься того волшебства, о котором я тебе поведаю.

— Не томи, дорогая, а то мне скоро ехать в оперу, а я так и не успею вкусить сладкого пирога.

— Ты неисправимый, бесчувственный чурбан, — обидевшись, произнесла Мишель. — Жена вся на иголках, а ему наплевать. Всё шуточки.

— Извини, дорогая, я весь внимание. Итак, что произошло, чем ты меня хочешь порадовать Микки?

— Микки, — скривившись, произнесла жена Николая Петровича. — Отныне забудь это прозвище. С этого дня я — Мишель Детреньяк, урождённая графиня, с родовым замком в Ницце и наследственным капиталом в несколько миллионов франков.

Николай Петрович присвистнул и бухнулся в кресло, которое стояло рядом.

— Вот это да… — восторженно произнёс оперный певец. — Ты знаешь, Микки. Ой, извини, пожалуйста, графиня… как там… Детре..? А ведь я догадывался, что ты голубых кровей и непростого рода-племени, ещё по твоим запутанным метрикам, просто не придавал этому значения. И как я догадываюсь, выехав за границу, ты нашла фантастически богатых родственников. Я прав, Мишель?

— Как всегда, Коля!

— Замечательно, дорогая! И что же мы теперь будем делать? Нет, ты не смотри на меня так, на сей раз я спрашиваю вполне серьёзно.

— Жить, Коля, жить. И довольно-таки богато и преуспевающе, а не пресмыкаться, как в Союзе. Я уже разослала письма, что мы разрываем контракты в Союзе и принимаем французское гражданство. А завтра мы, Коленька, едем в Ниццу осматривать родовой замок. О том, как я получила наследство, я расскажу тебе несколько позже со всеми подробностями, а сейчас едем в самый богатый ресторан праздновать новый этап жизни!

И действительно, уже к вечеру следующего дня Николай Петрович вместе с супругой были в лучезарной Ницце, прервав свои гастроли в Милане. Отныне купаться пришлось не только в изумрудном море, но и в свалившейся роскоши и богатстве, наслаждаясь определёнными категориями ценностей, о которых дотоле не приходилось даже мечтать. А дело было так.

Престарелая графиня Розетта Детреньяк ещё почти девчонкой сбежала с мужем в Испанию. Там они активно примкнули к антифашистскому сопротивлению. Вскоре муж Розетты погиб на баррикадах, защищая молодую республику, а ей самой с большим трудом удалось вернуться на родину, покинув горящую Испанию. Но, к сожалению, она вернулась одна, потеряв свою малолетнюю дочку Сильвию при очередной бомбёжке. Но Сильвия не погибла: её вместе с тысячами других испанских детей вывезли в Советский Союз, спасая от смертельной опасности. Сильвии не удалось вернуться на свою историческую родину, она так всю жизнь и прожила в Советском Союзе. Но она часто рассказывала своей дочери Мишель, откуда они родом, и показывала кое-какие документы, подтверждающие это обстоятельство. И вот, когда подвернулся случай побывать за границей, Мишель сразу же занялась поисками далёких родственников, даже не предполагая, какой волшебный сосуд она раскупорит. У престарелой графини к тому времени из близких родственников уже никого не осталось, не считая дальних, которых в таких случаях было превеликое множество, как грибов после дождя, и которые моментально бы раздюрбанили всё её огромное состояние, уйди она в мир иной. Графиня была несказуемо рада, что нашлась её близкая родственница, и не кто-нибудь, а внучка — вылитая Розетта в молодости. И конечно же родная бабушка сразу отписала ей значительную долю своего состояния. Вот так в одночасье Мишель попала из грязи в князи.

Сладкая жизнь в роскоши на лазурном побережье постепенно начала наскучивать, в особенности Николаю Петровичу, который не мог существовать без бурной деятельности. Однажды за чаем, которым они наслаждались на великолепной веранде с видом на море, Николай Петрович заявил жене:

— Ты, конечно, меня извини, дорогая Мишель, но я тебе хочу задать извечный русский вопрос. А что дальше? И что делать? Ведь мы тоже невечные и когда-нибудь уйдём. А тогда кому всё это? Я думаю, когда ты состаришься, вряд ли у тебя так же счастливо найдётся внучка. Только, пожалуйста, не обвиняй меня в меркантильности к твоему наследству, просто в таких случаях скучно и нелепо жить без детей.

— Это ты к чему клонишь, Николя? — вздохнув, произнесла Мишель, назвав своего мужа на французский манер. — По-моему, так: если тебе привалило счастье, то живи и радуйся, а не терзайся, что да как будет потом. Главное — мы счастливы вместе, а уж там хоть трава не родись. Как говорил мой великий соотечественник, после нас — хоть потоп.

Однажды Мишель вернулась из фешенебельного магазина, где она купила дорогое украшение, и сразу направилась к мужу, чтобы порадовать его своим приобретением. Николай Петрович находился в своём кабинете. В комнате было накурено, а на столе стояла наполовину выпитая бутылка водки.

— Это что такое?! — возмутилась Мишель Яковлевна. — Я не узнаю тебя, Николай. Во-первых, что за пьянка в одиночестве? Во-вторых, почему ты пьёшь водку, как алкоголик, а не употребляешь хорошие французские вина?

— Дрянь эти вина, — перебив супругу, произнёс Николай Петрович. — Нет ничего лучше русской водки, потому что только она способна по-настоящему заставить человека плакать и смеяться.

— И вправду я не узнаю тебя, Коля. Ты что, скрытый алкоголик? Это что за философствование? — повысила голос Мишель. — Я смотрю, ты последнее время стал забываться, где находишься. Если так пойдёт дальше, то…

— То ты меня отправишь обратно в немытую Россию, — рассмеявшись, вновь перебил Николай Петрович свою жену. — Пожалуйста, буду только рад. Честно говоря, я соскучился по родным берёзкам в этом скучном пальмовом раю.

Мишель Яковлевна подошла к мужу и обняла его:

— Прости, Николя, если чем-то обидела, но и ты меня должен понять — я очень обеспокоена твоим поведением. Уж не случилось ли что? Или ты болен? И не забудь, завтра мы приглашены к графу Дескомпье, он дальний родственник нашему роду.

— А пошли все эти графья в одно место! Мой дед в семнадцатом году этим графьям кишки выпускал, а я теперь должен с ними вино пить. Боже, как поменялась жизнь, и всё из-за этой перестройки!

— Не кощунствуй, Николай, и не забывай, в какой стране ты сейчас живёшь. Кто тебя приютил.

Николай Петрович отстранил жену и, налив полстакана водки, проговорил:

— Ага, приютили бы они нас, не будь у нас денег?

Мишель хотела воспрепятствовать выпивке мужа и первой перехватила стакан. Но неудачно — стакан опрокинулся, и содержимое разлилось по столу. Водка растеклась и замочила какую-то бумагу, лежащую на столе. Мишель схватила её и начала отряхивать. После чего поднесла к глазам. Это было письмо от давнего знакомого Николая Петровича, такого же оперного певца, Владимира Ивановича. Письмо было следующего содержания:

«Привет, старина. Спасибо, что сообщил о себе, а то ведь я подумал, что ты окончательно забудешь нас, став проклятым буржуином. У нас всё по-прежнему — сутолока, работа, дела. Жизнь с каждым днём всё хуже и хуже с этой долбаной перестройкой. За твой отъезд тебя все поругивают, хотя, по правде, тайно завидуют, что тебе оторвался такой куш, который и во сне даже не приснится. Ну да ладно, это всё текучка. Теперь о главном. После твоего отъезда ко мне приходила мать той девочки, которую вы забрали с собой. Так вот, Коля, она была в страшном расстройстве, узнав, что вы укатили вместе с ней. Она сильно рыдала и обвиняла вас, что вы незаконно похитили у неё ребёнка и вывезли за границу. А также выспрашивала ваш адрес, чтобы немедленно связаться. Я её успокаивал и говорил, что вы добрые и порядочные люди и ничего страшного с девочкой не случится. Тем более что вы скоро должны возвратиться. Вашего адреса на тот момент у меня не было, но я обещал ей его дать, как только ты мне напишешь. И всё бы хорошо, Николай, но случилась страшная беда. Несколько дней назад мать этой девочки погибла при весьма трагических и до конца не выясненных обстоятельствах. Всё это я узнал из определённых источников. Вот такие дела, Николай Петрович. Ещё раз извини за столь печальное известие. Об этом случае своей супруге пока не рассказывай, побереги её нервы. До свидания. Пиши всё, что пожелаешь, непременно отвечу и посодействую, о чём бы ты ни попросил.

Прочитав письмо, Мишель долго молчала, затем, встав с кресла, произнесла:

— Извини, Николай, но сейчас я должна покинуть тебя, потому что ты на данный момент пьян и неправильно поймёшь всё, что я тебе скажу. И, пожалуйста, больше не пей.

Мишель уже было направилась в свою спальню, но Николай Петрович остановил её, зычно выкрикнув:

— Ты ошибаешься, я не настолько пьян, чтобы не понять то, как ты сейчас будешь выкручиваться. Сядь, пожалуйста, и расскажи во всех подробностях, как ты околпачила меня и несчастного ребёнка, а заодно и её мать. Надо отдать тебе должное, ты, как настоящий музыкант, разыграла блестящую партию, всё как по нотам, комар носа не подточит.

Мишель вернулась и уселась в кресло.

— Хорошо, Коля, тогда послушай, — тихо начала она. — Всю свою совместную жизнь с тобой я только и делала, что выполняла только твою волю и все пожелания. Но по прошествии времени поняла, что и я такой же человек и имею право на свою жизнь и своё волеизъявление. И в данном случае я поступила так, как этого хотела. И как подсказывает жизнь, правильно сделала. Потому что в очередной раз сберегла нашу семью от твоих необдуманных и несуразных выходок. Что касается девочки, то с ней ничего страшного не случилось. В данный момент она находится в одном из детских домов Москвы. Что же касается её непутёвой матери, то она сама избрала свой скользкий путь и, видимо, за это поплатилась. Не скрою, мне её искренне жаль. А теперь можешь меня судить, линчевать и тому подобное. Я рассказала всё честно, без фальши и без выкручивания. Ну а детали теперь не столь важны.

Воцарилось длительное молчание. Затем Николай Петрович произнёс:

— А сейчас-то что делать, а? Теперь Мариночка полная сирота.

Мишель тяжело вздохнула и произнесла:

— Продолжать жить, Коля! Так, как будто ничего не случилось. И поскорее забыть и закрыть эту тягостную и драматическую страницу в нашей жизни.

После некоторого молчания Николай Петрович потёр ладонью в области сердца и с надрывом произнёс:

— Загублены три жизни. И это ты называешь «ничего не случилось»? Да как же так можно, Мишель? Ведь ты же женщина, к тому же мать, хоть и бывшая. Неужели тебе действительно наплевать на жизнь Мариночки, да и на мою тоже, поскольку я привязан к этому ребёнку? Неужели ты спокойно будешь продолжать жить в этой роскоши и сытости, зная, что где-то голодает теперь уже не чужой для нас ребёнок? Скажи мне, Мишель, человек ли ты после этого?

— Николай! Немедленно прекрати! Ты сейчас пьян и не замечаешь, как ранишь и оскорбляешь свою жену. Трезвый ты себе такого бы не позволил. Давай отложим до завтра этот непростой и тяжёлый разговор.

— Давай-давай, только что с того, если ты для себя давно уже всё решила, ведь ты же хозяйка здесь. Разве ты позволишь замарать свои жемчужные апартаменты грязными ногами маленькой босячки?

Николай Петрович завёлся и от выпитого действительно начал откровенно оскорблять свою жену, не замечая этого.

— Прекрати! Какой же ты хам! — не сдержавшись, закричала женщина. — Если не умеешь держать себя в руках, то убирайся в свою вшивую Россию и хами там сколько угодно таким же хамам и босякам, как и ты. Довёл-таки, негодяй. Вот что делает пьянка.

И Мишель заплакала, опершись на подлокотник кресла. Николай Петрович встал и качающейся походкой пошёл к выходу из кабинета, выговаривая по дороге:

— Да, я из босяков, не граф. И завтра же уеду в свою вшивую Россию. В оперу меня уже точно не возьмут, но работа грузчика всегда найдётся.

Не дойдя до двери, оперный певец схватился за сердце и с шумом рухнул на пол.

У реанимационного отделения городской клинической больницы стояла заплаканная женщина и на ломаном французском языке пыталась о чём-то договориться с лечащим врачом.

— Уважаемый месье доктор, я не пожалею никаких денег для того, чтобы мой муж выздоровел. Я вас слёзно умоляю, сделайте же что-нибудь. Скажите, есть хоть какая-нибудь надежда, что он выйдет из комы? Если нет, я его завтра же перевезу в парижскую клинику.

— Никуда его перевозить не стоит, поскольку вы этим только усугубите его состояние, ведь у него обширный инфаркт. Что касается надежды, то конечно же она есть, только ведь я не господь, но будем надеяться. Что касается денег, милая мадам, то скажу вам следующее. Если бы от них всё зависело, то болезней бы вообще не существовало. Всего доброго, мадам.

И, поклонившись, доктор отправился по своим делам.

Целыми днями Мишель пропадала в специально отведённой палате, где в состоянии комы находился Николай Петрович. Положение его было таковым, что он то приходил в себя на короткое время, то вновь погружался в небытие. Когда возникали эти короткие островки просветления, Николай Петрович узнавал свою жену и очень радовался, что она рядом. Мишель тоже несказуемо была рада, когда муж возвращался к жизни. Впереди предстояла операция на сердце.

Прошло несколько дней. После удачно проведённой операции к Мишель подошёл хирург и, отведя взволнованную женщину в сторону, успокоительно произнёс:

— Всё страшное осталось позади, но момент реабилитации не менее важен. И вам, дорогая Мишель, ещё предстоит немало волнений и трудностей, тем не менее это преодолимо. Я вот что вам ещё хотел сказать.

Доктор сделал паузу, затем произнёс:

— Во время операции, да, собственно, и до неё, ваш муж очень часто по-русски произносил одни и те же слова. Я их запомнил.

И хирург с большим акцентом проговорил:

— Мариночка, дочка моя, не покидай меня. Я тебя очень люблю.

Затем он вновь сделал паузу и произнёс:

— Я это, собственно, к чему говорю. Дело в том, что когда он это говорит, то все его показатели улучшаются, что наглядно наблюдается по приборам. Вот, пожалуй, и всё, мадам. И последнее — можете немного отдохнуть, так как после сложной операции несколько дней его никто не должен беспокоить, кроме обслуживающего медперсонала.

И, как всегда, вежливо раскланявшись, доктор покинул графиню Мишель Детреньяк, доброжелательно попрощавшись:

— Простите, мадам, но я вынужден покинуть вас. Дела. Всего самого наилучшего, мадам.

Мишель продолжала стоять на месте, опустив голову, забыв даже поблагодарить доктора. Затем она очень тяжело вздохнула и скорбно произнесла:

— Прости, Коленька, свою непутёвую бабу. Прости, родной. Я обязательно привезу тебе нашу дочку Мариночку, чего бы мне это ни стоило.

На глазах у женщины появились слёзы:

— Только не умирай, пожалуйста.

В этот момент льдинку в её сердце растопила любовь. Потому что всегда побеждает любовь. Любовь к человеку, любовь к жизни.

Глава 14

Пётр очнулся только к утру следующего дня. Всё его тело ныло и болело. Он лежал на полу, на каких-то грязных подстилках. Вокруг него суетилась женщина с помятым лицом. Она дымила сигаретой, которая была то ли приклеена к нижней губе, то ли прибита гвоздём. Потому что не вываливалась изо рта, что бы она ни говорила.

— Ну что, милок, пришёл-таки в себя. Не зря тётя Люба когда-то была фельдшером, не зря, — заулыбалась бывший медработник, обильно посыпая Петра пеплом. — Смотрите, братцы, всё ж я его выходила. Ожил-таки, солдатик.

Над Петром, как в кошмарном сне, склонились несколько омерзительных бомжатских рож. Все они улыбались и хвалили Любку-фельдшерицу.

Пётр подвигал конечностями, они слушались, но было очень больно. К полудню немного полегчало. Молодой и закалённый организм делал своё дело.

К Петру подошёл бывший священнослужитель — поп-расстрига, невесть каким образом свалившийся на социальное дно. Он присел к изголовью избитого капитана прямо на грязный пол.

— Ну что, отрок, расплачиваешься за свои грехи мирские? Терпи, сынок. Бог терпел и нам велел.

— Что вы такое говорите? — распухшими губами прошептал Пётр. — Какие грехи, какой бог? Что вы плетёте? Меня элементарно избили какие-то подонки, якобы за то, что я собирал дань с их поделённой бандитской территории.

— Возможно, и так, сын мой. Однако никогда не отрекайся от деяний, совершённых тобою не во благо господа. Вспомни, всё ли правильно ты делал в жизни сей, и покайся, коли грешен. Чем очистишь свою душу перед всемилостивым господом нашим.

Пётр отвернулся от назойливого попа, от которого за версту несло вином. Тот ещё немного побухтел, затем прочитал над Петром молитву и, успокоенный совершённым благодеянием, удалился восвояси.

Навязанная бывшим священнослужителем мысль о греховности постепенно завладела Петром. И он задумался:

«А действительно, столь ли я безгрешен? Взять хотя бы павших ребят из моего подразделения, там, в Афганистане. Чем бы я ни оправдывался, всё равно перед собой и богом я виновен в их гибели. И, видно, нести мне этот тяжкий крест по жизни до самой смерти и, возможно, даже в аду. Если бы я тогда остался с ними убитым на поле боя, то это было бы честно и по совести, а священный долг до конца выполненным. А теперь они будут вечно взирать на меня с небес с немым укором. Стало быть, прав поп, грешен я. Ох, как грешен. И сколько бы я ни каялся, не искупить мне этой вины. И, видно, поделом на меня сыплются все беды во искупление тяжких грехов».

К вечеру в бомжатскую обитель завернул младший сержант милиции Пронькин.

— Так, и где тут избитый инвалид? — строго произнёс младший сержант. — Где вы его прячете от правосудия, а?

Подойдя к Петру, он присел на корточки и, сморщившись от всепроникающего туалетного запаха, произнёс:

— Ты, что ли? Вижу тебя в первый раз. Красавец.

— Он герой войны, — тихо произнёс Артём. — Ему нужна незамедлительная помощь, желательно в госпитале.

Милиционер смерил Артёма презрительным взглядом и, склонившись над Петром, спросил:

— Какой войны?

Пётр еле слышно прошептал:

— Афганской.

— Да что ты? — саркастически воскликнул младший сержант. — А я думал русско-японской или Куликовской битвы. Ладно, а где твои документы, герой?

Пётр, еле шевеля, показал рукой на карман. Милиционер, не церемонясь, обыскал у Петра все карманы. Ничего не найдя, он выпалил:

— Значит, говорите, в госпиталь его, да? А может, сразу в ЦКБ или на курорт? Да по этому авантюристу психушка плачет. Герой, голова с дырой. Как говорит наш начальник, «в Москве человек без документов — не человек, а потенциальный нарушитель». Откуда будешь, герой?

— Из Воронежа.

— О, и я год как оттуда. Что-то я не встречал там таких уродов.

— Я тоже не встречал там таких уродов, как ты, — с трудом произнёс Пётр.

Покраснев, младший сержант схватился за дубинку, но тут же опомнился.

— Ах ты, бомжатина поганая! Я ему фельдшерицу хотел прислать, а он оскорблять надумал, сволочь.

Оскорблённый сержант распрямился в полный рост и, уже обращаясь к притихшим бомжам, заорал на них:

— Завтра же вышвырнут всю вашу шоблу-воблу отсюда. Завоняли тут всё.

И, заткнув рот рукой, он выскочил из подсобки.

— Как же, вышвырнешь, а с кого мзду будешь брать? — вслед ему бросил бывший адвокат.

Пётр понимал, что без документов, которые у него отобрали при избиении, он действительно ничто. И в лучшем случае его опять запрут в какой-нибудь дом престарелых, а в худшем — в психушку. Поэтому, более или менее придя в себя, он подозвал Артёма и сказал:

— Артём, спасибо тебе, что не дал подохнуть. Но сейчас сослужи ещё одну службу. Достань у какого-нибудь инвалида коляску минут на пять, чтобы я мог докатиться до телефона и позвонить.

— Хорошо, попробую, — кивнул Артём и исчез часа на полтора.

Когда он вернулся, от него несло винищем, а в руках он держал тележку, представляющую собой плоский деревянный остов с четырьмя маленькими колёсами.

Еле держась на ногах, Артём выдавил из себя:

— Можешь кататься на ней хоть до самого утра — её хозяин теперь до следующего вечера не очухается.

Пётр не стал церемониться, а по афганской привычке забрался на тележку и покатил к ближайшему телефону-автомату, коих на вокзале было немало. Набрав номер справочной, он попросил соединить его с кооперативным предприятием «Слеза». На что ему ответили, что такого предприятия не существует. Пётр был озадачен, но тут его осенило. Он вспомнил, что по приезде его не так далеко везли от Казанского вокзала. Всё время по прямой, так что он вполне мог бы добраться самостоятельно. Там его примут и помогут. И конечно же он извинится, что был не прав.

Капитан Панченко был прав, когда говорил, что излишняя прямолинейность и бескомпромиссность Петра до добра не доведёт. И что в современных сложившихся обстоятельствах ему где-то надо и придержать свой неуступчивый характер. С такими мыслями Пётр катил на старой, как жизнь, коляске к спасительному предприятию, от которого он хотел только одного — инвалидную коляску с большими колёсами и небольшую сумму денег, чтобы вернуться в Воронеж не побитой собакой, а всё ж таки человеком.

Естественно, всё это не задаром. Что впоследствии всё это будет возвращено, как только он станет на ноги. А в том, что это он сделает, Пётр не сомневался ни на минуту, а иначе зачем жить.

Петра не то чтобы с распростёртыми руками, но всё же приняли в «Слезу».

При этом маленький человек с длинной косой назидательно произнёс:

— Ну, кто был прав в нашем философском споре? Засуньте свою нравственность глубоко, глубоко в…

На этот раз Пётр не стал возражать, он сидел молча, стиснув зубы.

— Кстати, вы запомнили, кто вас избивал?

— Да.

— Я догадываюсь, кто это сделал, и они жестоко за это поплатятся. Что касается выдачи авансом дорогостоящей инвалидной коляски и денег, то это сразу неприемлемо. Я ещё раз повторяю: наша фирма не благотворительное сообщество, а нормальное трудовое предприятие, где каждый своим собственным трудом зарабатывает свой хлеб насущный. Поэтому вы будете трудиться до тех пор, пока не отработаете коляску. Ну, а после воля ваша — оставаться здесь и продолжать работать на себя или уехать домой. Неволить вас никто не собирается. К тому же, как я уже говорил ранее, все ваши заработанные сбережения будут храниться на сберкнижке. Кроме того, на весь период работы вам будет предоставлено более или менее сносное жилье и питание. Естественно, за всё это будет вычтено с вашей зарплаты. Но это сущие копейки. Вот и всё. И чтобы в дальнейшем не рассусоливать, как в прошлый раз, от вас требуется сказать «да» или «нет».

Маленький человек несколько раз прошёлся по комнате, затем подошёл к доселе молчащему Петру и театрально произнёс:

— Ну и?

— Я согласен, — тихо и удручённо произнёс Пётр.

— Вот и замечательно. Подписывайте договор. Сегодня вы отдыхайте, осваивайтесь на новом месте, а завтра на работу. Не скрою, сидеть придётся подолгу, в лёгкой одежде, которую мы сами подберём, и сделаем вам небольшой макияж. Извините, но это, так сказать, издержки производства. Однако места у вас будут самые прибыльные. Пожалуйста, не опускайте глаза. Сейчас, когда вы согласились, мы с вами работаем на одной волне, и стеснению не должно быть места. Вы будете сидеть на выходе больших учреждений, типа стадионов, а там проходят тысячи людей. Если кто-то посмеет вмешиваться в вашу деятельность, то вы должны сказать им только одну фразу: «Я из фирмы “Слеза”». Поверьте, их как корова языком слижет. Ну, а в перспективе при надлежащей и добросовестной работе мы сможем вам предложить более достойную и непыльную работу, учитывая ваши воинские познания и богатейший боевой опыт.

Когда Пётр понял, что монолог закончен, он произнёс:

— Мои условия остаются прежними: как только я отработаю инвалидную коляску и необходимые деньги, я немедленно уеду в Воронеж.

— Господи, заладил — коляску-коляску. Да если ты будешь лоялен к нам, нашей фирме, тебе не то что немецкие протезы сделают — новые ноги и руки пришьют. Я, конечно, образно выражаюсь. Кстати, меня зовут Эдуард Львович.

Он очень серьёзно и проницательно посмотрел на Петра, немного подумал и присел рядом.

— Послушай, капитан, я не перестаю удивляться твоей жизнестойкости и жизнелюбию, скреплённых неподкупной принципиальностью и совершенно неуместной и вытравленной в наши дни совестью, человеческой совестью. Ведь порой смотришь на человека — всё-то в нём есть: и образование, и воля к победе, и выдержка, и пятерых в борьбе сломает. Одним словом, супермен, каких в кино показывают и приводят всем в пример. А вот порежет он пальчик и сразу раскисает и бьётся о землю головой в припадке, что жизнь не удалась. И посылает он всех к чертям собачьим, предавая всех и вся. И мгновенно ломаются все его принципы. И в итоге сбегает он куда подальше. Так вот, если дать такому человеку всего одну сотую долю твоей жизнестойкости, то не было бы ни припадков, ни стенаний. Нам нужны такие люди, как ты. Которые до конца держат жизненные удары и не ломают принципы. Но только наши принципы. Ты меня извини, капитан, за нелепое сравнение, но ты похож на таракана, которого я недавно гонял тапком. Он удирает, а я его бью. Уж и ноги-то он потерял, а всё равно бежит на оставшихся двух. Я уже ему брюшко наполовину перешиб, а он всё равно убегает и цепляется за жизнь. И ведь наверняка, гад, выживет. Вот и ты так же. Бьёт тебя жизнь тапком, а ты всё равно цепляешься за неё, злодейку.

— Я не таракан, я человек.

— Что ж, ещё раз извини за нелепое сравнение. Таких, как ты, одинаково не стыдно иметь как в друзьях, так и во врагах. Ладно, к этой теме мы ещё вернёмся. В остальном тебе помогут освоиться наши люди. Так что завтра за работу и не пищать.

И маленький человек вышел из комнаты.

Итак, «трудовые» будни начались. Утром Петра на новенькой коляске привозили в многолюдное скопление, где хорошо подавали, а вечером увозили. На душе у Петра было больно, гадко и противно. Но он терпел и жил одной надеждой, что, как только отработает инвалидную коляску, ни секунды не задержится в этой чёртовой «Слезе». Петра даже готовить не нужно было, как некоторых. Весь его вид заставлял содрогнуться сердобольные сердца соотечественников и выложить на его нужды свои кровно заработанные денежки. Но были и такие, кто откровенно по-хамски насмехался над инвалидом, обзывая его бездельником и дармоедом. К счастью, таких наглецов было немного. Поэтому легко можно было понять, что творилось на душе у Петра. Он готов был провалиться или укатить куда-нибудь. Но предусмотрительные работодатели пристёгивали цепочкой колесо коляски с перекладиной. Часами, порой под проливным дождём и ветром, тупо сидел он на своей коляске, стесняясь поднять голову.

На его имя, действительно, была заведена сберкнижка, на которую он собственноручно вносил еженедельные денежные вклады, которые ему отчислял Эдуард Львович. Это было единственное обстоятельство, которое заставляло его мириться со своим омерзительным положением и терпеливо ждать долгожданного момента ухода из «Слезы». Проживал Пётр в небольшой комнатёнке, куда его определили жить с ещё тремя инвалидами, такими же, как и он. В свободное от «работы» время Пётр отправил письма своим друзьям детства, адреса которых он помнил. Но прошло длительное время, а ответов не было. «Возможно, поменялись адреса, либо с ребятами что-то случилось», — думал Пётр. Тогда он написал ещё на один адрес — Вале Артосовой, сестре Лёхи. И ответ пришёл незамедлительно, полный горечи, сострадания и мольбы о помощи. Валентина сообщала, что Алексея ошибочно и незаслуженно посадили в СИЗО за покушение на убийство одного негодяя, по которому истинно плачет тюрьма. Но сложившиеся обстоятельства не позволяют это сделать, так как он находится в больнице, в коме. А у брата нет ни единого свидетеля, подтверждающего его невиновность.

Пётр проникся горем, свалившимся на Алексея Артосова, искренне полагая, что у Лёхи дела намного страшнее и хуже, чем его собственные. Но чем он мог помочь на данный момент, не имея ничего за душой и не в состоянии приехать в далёкий сибирский город? Но к счастью, Валентина сама дала подсказку в письме. Она писала, что конкретную помощь может оказать Яшка Портель, который уехал в Израиль на свою историческую родину. Но, к сожалению, разыскать его она не в состоянии, так как много заморочек с заграничной службой. Это была хорошая зацепка, и Пётр начал действовать. Он сразу же обратился к Эдуарду Львовичу, чтобы тот, имея огромные связи, помог связаться с Израилем и там отыскать Якова Портеля. Учредитель фирмы «Слеза» не отказался помочь, однако сказал, что это будет стоить огромных денег, даже половины которых у Петра нет. Не раздумывая, Пётр снял деньги, откладываемые на инвалидную коляску, а остальные пообещал отработать.

Ровно через две недели Пётр разговаривал по междугороднему телефону с Портосом — с Яшкой Портелем, очередным другом детства, которого судьба унесла на чужбину. Боже, с каким удовольствием Пётр услышал до боли знакомый голос Яшки, с которым не виделся уже много-много лет! Яшка тоже обрадовался, как маленький ребёнок, когда услышал Петра. Он тут же начал расспрашивать о его жизни. Пётр понял, что если он сейчас в разговоре опишет весь ужас своего существования, то это сразу уведёт на второй план помощь Лёхе Артосову. А про себя подумал: «Что ж, как-нибудь в следующий раз поплачусь». Поэтому Пётр сразу сообщил о беде Алексея Артосова. И в какой-то мере потребовал от Портеля незамедлительно приехать в Омск и всеми доступными средствами вытащить Лёху из тюрьмы, пока ещё не поздно. Когда Пётр закончил краткий рассказ, касающийся бедственного положения Артосова, на обратном конце телефонного провода воцарилось длительное молчание. Затем Портель заговорил с каким-то незнакомым акцентом.

— Вот вы все думаете, что у Яши ничего нет — ни работы, ни дома, ни проблем. Что Яша настолько всесилен и богат, что хоть завтра может сорваться с таким трудом насиженного места и прискакать по первому вызову. Нет, ребята, это всё не так просто, для этого потребуется много средств и времени. Только не подумай, что Яша брюзжит и отказывается помочь. Ни в коем случае, иначе Яша был бы последней сволочью и свиньёй, а не другом детства. Просто у меня к тебе встречный вопрос. А сам-то что сидишь, почему до сих пор в Москве, а не пулей летишь к Лёхе на выручку, а? Почему до сих пор не мобилизовал Сашку Арамцева?

Теперь на некоторое время возникла пауза на этом конце телефонного провода. Через несколько секунд Пётр хрипло и не совсем уверенно ответил:

— Яша, я болен и в данный момент не имею возможности приехать, потому и обратился к тебе за помощью. Простите меня, ребята.

— Господи, час от часу не легче, — послышался голос Портеля. — С тобой-то что случилось, Петруха?

— Время разговора истекло, — бесчувственно и равнодушно произнесла оператор.

Видя, что их вот-вот разъединят, Пётр закричал в трубку:

— Яшка, про себя потом расскажу, ты лучше скажи — приедешь в Омск или нет?

— Столько лет дружил с Яшей, а Яшу не знаешь. Конечно же приеду. Адрес тот же?

— Нет. Ты к его сестре Вале приезжай, она живет там же, на улице…

В трубке послышалось противное пи-пи-пи…

— Ну и замечательно, хорошо! Значит, Яшка всё же приедет в Омск, — вслух произнёс Пётр. — Большое дело сделано.

А про себя, вздохнув, подумал: «А мне ещё долго не видать коляски как своих ушей. Впрочем, какие могут быть сомнения, когда лучший друг почти в безвыходном положении, на краю гибели».

Глава 15

А положение действительно было ужасным. Дела Алексея Артосова были отвратительны. Сестра Валентина посещала его теперь очень редко. Людмила всё ещё находилась в больнице. Зато при малейшей возможности появлялся Пашка. Этот чертёнок был единственным человеком, не дававшим ему окончательно раскиснуть. Он внушал такой оптимизм своими утопическими и несбыточными теориями освобождения, что после его общения с лица Алексея долго не сходила грустная улыбка. Поняв, что практически ничем помочь не в состоянии, Пашка огорошил Алексея ещё одной дерзновенной идеей.

— Дядя Лёша, если вас всё же посадят в тюрьму, то мы с бабушкой поедем за вами и поселимся рядом, чтобы во всём помогать, — твёрдым голосом пионера серьёзно произнёс Пашка на очередном свидании.

— Спасибо, Пашка, — в тон ему произнёс Алексей. — Только какого ляда ты приплетаешь сюда свою больную бабушку? Дай спокойно старушке жить и, пожалуйста, не напрягай больше её своими идеями. Ещё не хватало, чтобы пожилой человек маялся и незаслуженно нервничал из-за меня.

В тот раз Алексей пожурил Пашку, но в целом был очень рад, поскольку мальчишка был единственной нитью, связывающей его с тем свободным миром, который так нелепо остался за бортом. Пашке непросто было добиваться свиданий с Алексеем, и если бы не благосклонность следователя Анциферова, его посещения были бы крайне редки, а то и вообще невозможны. Хоть Пашка и не представлял конкретной помощи по продвижению дела в позитивном направлении, тем не менее он делал много полезной работы по связи с внешним миром. А главное, от общения с ним на душе у Алексея становилось спокойнее. И за это он был очень благодарен ему.

У сокамерника Антона дела шли в гору, и оставалось несколько дней до суда, решение которого почти на сто процентов было положительным.

Но вот однажды Алексею сообщили, что на свидание явился некто Яков Портель. Услышав это имя, Алексей стремглав понесся на встречу со своим очередным другом детства.

И с этого момента произошло волшебство в буквальном смысле. Судьба-злодейка мгновенно повернулась к Алексею лицом, осветив своей очаровательной улыбкой. Маховик его дела моментально завертелся в противоположную сторону, стремительно набирая обороты. Не прошло и трёх дней, как довольный Анциферов объявил:

— Ну всё, Алексей, как говорят медики, готовься к скорой выписке. В твоём деле появились несокрушимые доказательства твоей невиновности, и если так пойдёт дальше, то через несколько дней состоится суд, который может оправдать тебя.

Алексей не верил. Он боялся сглазить и всякий раз назойливо расспрашивал Анциферова, что это за доказательства и откуда они свалились. Анциферов не стал томить его больное и истосковавшееся воображение и сразу выложил основные факты.

— Во-первых, в твою пользу дают показания Сергей Пискунов и Надежда Свиридова как свидетели того инцидента, когда муж Людмилы запустил в них топор в порыве ревности. Во-вторых, Людмила, будучи избитой, тем не менее видела, как её муж упал на топор. Но самое главное и основное, — Анциферов сделал паузу и улыбнулся. — Муж Людмилы дал показания, что в той драке между вами он случайно упал на острие топора.

После этих слов Алексей поплыл, словно в тумане, и через секунду, как барышня, грохнулся в обморок. Очнувшись, он отчётливо вспомнил, что говорил следователь, но долгое время не мог поверить, думая, что это был сон. Но это был не сон. Портелю удалось развить невиданную деятельность. Через пару дней после его приезда в Омск состоялась расширенная квартирная комиссия, которая «справедливо» остановила свой выбор на Пискунове по распределению единственной трёхкомнатной квартиры от производства. Естественно, у Сергея сразу же были развязаны руки и совесть, и он мгновенно заявил себя свидетелем по делу Артосова.

Что касается второго свидетеля, Надежды, то в городской партийной многотиражке появилась яркая передовица о заслуженном члене партии Надежде Свиридовой, которая являет собой несгибаемый дух партийного работника, не терпящего любой несправедливости. Ну, и многое другое в том же стиле. Естественно, после такой характеристики разве мог член партии оставаться в стороне от вопиющей несправедливости, будучи свидетелем инцидента? О том, почему муж Людмилы резко поменял свои показания на противоположные, Алексей узнал позже.

И, как предрекал следователь Анциферов, не прошло и недели, как состоялся суд, оправдавший Алексея Артосова полностью.

На крыльце районного суда его встречали со слезами на глазах сестра Валентина, Людмила, вышедшая из больницы, Яшка Портель и Анциферов. Ну, и конечно же славный Пашка. Радости не было предела. Алексей обнимал и целовал всех по очереди.

На этом счастливом фоне Алексей забрал своё заявление по обвинению Александра. А впоследствии это сделала и Людмила, пощадив раскаявшегося мужа, чтобы на него не заводили уголовного дела. К этому времени она развелась, и её уже ничего не связывало с ним.

Вечером в гостинице, где временно поселился Портель, у Алексея с ним состоялся разговор, где Яков поведал все детали того, каким образом он вытащил его из болота, в которое Алексей угодил в силу своего искушения. Выслушав его до конца, Алексей грустно вздохнул и произнёс:

— Яшка, я не маленький ребёнок и прекрасно понимаю, что всё банально разрешили деньги, и, как я догадываюсь, немалые.

— Дело не в деньгах, Лёха. Дело в чудовищном равнодушии людей, не желающих копаться и возиться с тобой. И то, что я тряхнул мошною, это ещё ничего не значит. Твоё дело не стоило и выеденного яйца. То, что ты был невиновен, было очевидно. Людям казалось — вот упал преуспевающий человек в дерьмо, ну и пусть побарахтается, пусть повоет. Вот я и постарался убедить этих людей, что если не помогать друг другу, то не факт, что и ты завтра не окажешься в этом дерьме. Естественно, моё убеждение сводилось к общепонятному способу, а именно — к конкретной помощи этим людям. Серёге Пискунову с квартирой помог, второму ещё что-то и так далее. Одним словом, так доходчивее.

— Вот ты, Яков, говоришь, что сплошь люди равнодушные. Напрасно ты так, — произнёс Алексей, когда Яков закурил. — Чего стоили потуги следователя Анциферова, который денно и нощно работал над фактами, реабилитирующими меня.

— Возможно, — закашлявшись, произнёс Портель. — Возможно, Лёха. Да, он предоставил мне возможность ознакомиться с твоим делом, хотя и не обязан был. Но я и без этого ознакомления на сто процентов был уверен в твоей невиновности, а иначе просто бы не приехал в Омск и не стал раскачивать бессовестных и инертных людей. От которых и требовалось-то всего лишь рассказать правду, без всякого вымысла.

— Скажи, Яков, а как тебе удалось заставить изменить показания мужа Людмилы на противоположные, ведь он с самого начала утверждал, что это я вонзил в него топор?

— А я и не пытался его заставить, — рассмеялся Яков. — Это сделал прокурор, который справедливо заметил ему, что только чистосердечное признание может в какой-то степени отвести от него возбуждение уголовного дела по зверскому избиению жены.

— Таки прямо и заставил?

— Лёха, не будь наивен. Как говорят у нас в Одессе, если тебя не любит прокурор, то тебя никто не любит. Вот еврей Яша и попросил его полюбить тебя, — с улыбкой произнёс Портель.

— Теперь понятно, — вздохнув и тоже улыбнувшись, произнёс Алексей.

Далее Яков продолжил:

— Но это не всё. У Александра серьёзное повреждение, и я оплатил ему будущее лечение в одной из хороших московских клиник.

— Ладно, Яков, — серьёзно произнёс Алексей. — Я неимоверно и бесконечно благодарен тебе за помощь и клянусь, что постепенно верну всё, что ты потратил.

— Какой же ты дурак, Лёха! Как же ты меня обижаешь этим! — в сердцах произнёс Яков. — Ты так ни черта и не понял. Стало быть, по-твоему, дружба оплачивается, и ты теперь мой денежный должник? Как тебе не стыдно, Лёха?

Алексей подошёл к Якову и обнял его.

— Прости, Яша, прости, — искренне произнёс Алексей. — Поверь, у меня и в мыслях не было тебя обидеть.

Но Якова это не остановило, он продолжал распаляться.

— Эти ничтожные деньги ничего не стоят по сравнению с теми пятнадцатью рублями, которые ты тогда заплатил за меня. Забыл? А я тебе напомню. Кажется, в восьмом классе на что-то собирали взносы. А у меня, как всегда, не было денег, потому что наша семья еле сводила концы с концами, а моя мама, как и твоя, часто болела. И тогда в моё отсутствие один из одноклассников высказался, что жид Яша скорее повесится, чем сдаст пятнадцать рублей на нужды класса. Мне это Сашка Арамцев рассказывал. Ну, а ты достал свои деньги и сказал, что их передал я. А потом в коридоре закатал в глаз моему обидчику. Я хотел тебе вернуть эти деньги, но Сашка отсоветовал, сказав, что этим ты только обидишь Атоса.

Алексей медленно покачал головой, вспоминая этот случай, но Портель не унимался.

— А когда мой отец оставил нас и ушёл к другой женщине, как нам тогда было тяжело, Лёха! И конечно же я никогда не забуду, как ты помогал нам в то трудное время. Даже деньгами, пусть небольшими. Но я-то знаю, как они тебе доставались, когда по вечерам ты работал грузчиком.

Портель некоторое время помолчал, а затем неожиданно спросил:

— Лёха, а какие у тебя планы на будущее?

Алексей тяжело вздохнул и, опустив голову, произнёс:

— Всё придется начинать с нуля. Жизнь, работу. Но это всё мелочь. Самое главное — я свободен и мы с Людмилой хотим пожениться. Я её очень люблю и теперь никому не отдам.

— Это здорово! А Пашка?

— А что Пашка? Его я усыновлю.

— Молодец, Алексей, — с грустью произнёс Яков. — А вот у меня в личном плане так ничего и не сложилось, несмотря на головокружительную карьеру и успехи в разных областях.

Яшка Портель был славный парень, достойный нашего мушкетёрского сообщества. Еврей по национальности, он в пух и прах разбивал все предрассудки, связанные с незаслуженными обвинениями в адрес этого национального меньшинства. Он был смел и храбр, а главное — не жаден и очень добр. Про таких говорят: «Последнюю рубашку отдаст». Но это было не всё. Яшка был очень талантлив. С раннего детства он активно занимался радиолюбительством. И уже к десятому классу имел ранг международного радиолюбителя. Отрицательным же качеством его натуры было необузданное хвастовство, граничащее с враньём. Так, ему ничего не стоило одурачить всех в том, что он постоянно связывается с космонавтами по радиосвязи и даёт им полезные советы. И многие верили в это, принимая за чистую монету. В одном только не везло Яшке. Это постоянные неудачи на женском фронте. Он мог часами вдохновенно и увлечённо рассказывать своей очередной пассии, как электромагнитные поля красиво пронизывают пространство и как по эклиптике движется ракета. Но, к сожалению, девушки не оценивали этот вдохновенный порыв и вулкан технических страстей. Разочарованные, они покидали его навсегда, страждущие совсем других страстей. Алексей всегда говорил в этом случае: «Хотя бы одну сотую долю от характера Сашки Арамцева, и у Портеля всё было бы о’кей на личном фронте». Но, что дано одному, не дано другому.

Алексей подошёл к поблёкшему Портелю и обнял его за плечи.

— Ну, не раскисай, Портос, значит, не настало ещё твоё время, и всё у тебя впереди. Встретишь ты ещё свою принцессу на белом коне.

— Да пошёл ты в баню со своим белым конём. Сашка Арамцев, Петька Дарьянов уже давно женаты. Ты скоро там будешь, а у меня, видно, судьба такая — жить бобылём.

Услышав про Дарьянова, Алексей резко остановил Портеля и скорбно произнёс:

— Яшка, Петька Дарьянов полгода назад погиб в Афгане на моих глазах.

Портель подавился дымом от сигареты и, выпучив глаза, прошептал:

— А тогда кто мне звонил и вытащил сюда две недели назад? Его тень или тень отца Гамлета?

И впервые за всё время Яков рассказал о разговоре с Петькой Дарьяновым. Алексей был ошеломлён и подавлен.

— И какого чёрта ты сразу всё это не рассказал?

— А я считал, что вы с ним переписываетесь.

— Выходит, он не погиб, а каким-то образом остался жив, а потом вернулся на Родину?! — прошептал поражённый Алексей. — А ты знаешь, Яшка, ведь он инвалид, без обеих ног.

Яков долго качал головой, а затем тихо произнёс:

— Лёха, а ведь он почти святой человек. Это же надо — бескорыстно броситься тебе на помощь, утаив своё наверняка бедственное положение.

— Нет, Яшка, он не святоша, он нормальный настоящий мужик, каких у нас на Руси хоть пруд пруди.

Алексея осенила мысль, и он со всей силы затряс Портеля за плечи.

— Яшка, а каков его адрес?

— Не знаю. Я же тебе говорю — звонок был из Москвы, ну и…

— В общем, ни черта ты не разузнал о Петьке, — в сердцах проговорил Алексей.

— Зато ты со своей сеструхой Валькой много разузнал, — в свою очередь осклабился и разозлился Портель. — Ведь это от неё Петька узнал, что ты в тюряге.

Оба долго сидели молча. Обоим было очень и очень стыдно.

— Как только встану на ноги — обязательно найду его, в самое ближайшее время, — закурив после многолетнего перерыва, произнёс Алексей.

— Я тоже, Лёха, не буду сидеть сиднем. При первой же возможности разыщу Петьку.

На том и порешили.

— Ладно, Лёха, давай спать, завтра у нас состоится ещё один мужской разговор, потому что мне через несколько дней уезжать.

Яшка был соней. А Алексей рано утром, как Руслан, понесся к своей ненаглядной Людмиле. Боже, какое счастье переполняло их! Они были вновь вместе. Единственное, что ещё омрачало их радостное существование, — это болезнь Людмилы. К счастью, побои не оставили серьёзных увечий. Алексей очень жалел и буквально лелеял и носил на руках свою ненаглядную женщину. Находясь в этом сказочном счастье, он не мог недооценить заслуги следователя Анциферова. И конечно же, улучив время, ещё раз посетил своего бывшего «врага» детства, чтобы вновь поблагодарить. При разговоре с Анциферовым Алексей поинтересовался делами своего сокамерника Антона.

— Фёдор, а ты не слыхал, когда состоялся суд над моим товарищем по несчастью, Антоном?

— Как же не слыхать? Сразу же на следующий день после твоего суда.

— Ясно. Федя, а ты, случаем, его адресок не знаешь?

— Знаю, он не изменился. Адрес всё тот же — тюрьма, и теперь уже надолго.

Алексей был в шоке.

— Как же так, Анциферов? Ведь у него было выигрышное и безоблачное дело, почти по всем пунктам. Во всяком случае, он меня в этом уверял!

— Всё правильно, так оно и было до последнего момента. Но когда выписали из больницы пострадавшего отца семейства, ему позволили побыть дома, чтобы собрать кое-какие вещички и вернуться обратно, но теперь уже в СИЗО. А дома он разыграл душещипательную сцену: просил прощения у матери, жены и детей. Но те были непреклонны. Слишком велика была ненависть к человеку, который так долго мучил их своей пьянкой и драками. Собрав необходимые вещи, он ушёл. Всё семейство наблюдало за ним из окна. И когда он, обняв дерево, расплакался по-настоящему, упав на колени, сердца родственников не выдержали и дрогнули. Они тут же прониклись, вспомнили, что их сын, муж и отец всё же был хорошим человеком. Опрометью все бросились вниз и, тоже плача, простили его.

Всё это рассказал мой коллега, который вёл дело Антона.

— Ну, а дальше?

— А дальше все как по команде забрали свои заявления о том, что видели, как их сын, муж и отец сам напоролся на этот злосчастный нож. Ну, а коль сам он себя пырнуть не мог, стало быть, это сделал не посторонний дядя и не Пушкин, а твой бывший сокамерник Антон. Видишь, Лёха, как у вас всё произошло с точностью до наоборот. В общем, он получил срок и будет отбывать его в колонии строгого режима, — закончил свой страшный рассказ следователь Фёдор Анциферов. А затем подвёл итог.

— У меня было много подобных дел, и вот что интересно. Наши русские бабы… Извиняюсь, женщины. Они полны гордости и достоинства, если надо дать отпор унижающей их ревности и предвзятости к их персоне. Тут они в большинстве своём не терпят никакого насилия. И правильно — потому что не считают себя вещами. Но десятилетия, а возможно и века, продолжают терпеть и прощать беспросветное пьянство своих благоверных, тупо надеясь, что когда-нибудь их титаническое терпение и всепрощение воздастся и мужья одумаются. Ни черта, Лёха, не одумаются, поверь моей практике. И несчастные женщины вынуждены до конца тащить этот крест, жалея и прощая спившихся алкоголиков.

— Да, Анциферов, ты прав как всегда. Федь, сделай ещё одно доброе дело. Позволь мне ещё раз увидеться с этим несчастным человеком до этапирования.

— Он осужден, и теперь это невозможно. Впрочем, позвони мне ближе к вечеру, может, что и разузнаю.

Фёдор сдержал слово.

— Значит так, Алексей, твоего сокамерника этапируют уже завтра. А прямо сейчас у него на свидании его мать. Если подсуетишься и быстро подъедешь, оформим и тебе пропуск.

— Спасибо, Федя, ты так много для меня сделал! За это я благодарен тебе по гроб жизни. В общем, лечу, минут через пятнадцать буду.

Как только комнату свиданий покинула убитая горем мать Антона, туда зашёл Алексей.

— Спасибо, Лёха, — грустно произнёс Антон. — Видишь, как всё повернулось. Не зря ты предупреждал, что не стоило радоваться раньше времени. Судьба отвернулась от меня, подставив свой широкий и вонючий зад.

Перебив философские разглагольствования Антона, Алексей выпалил:

— Антон, почему ты не подал апелляцию, ведь ты действительно не виноват. Антоха, драться нужно до конца, несмотря на такой тяжелый удар судьбы и неожиданный поворот в деле.

— Зачем, Лёха? — грустно вымолвил Антон. — И стоит ли, если она меня не любит?

Через стеклянную разделительную перегородку, широко раскрыв глаза, Алексей изумлённо вгляделся в измождённое лицо бывшего товарища по несчастью. «Боже, как быстро сломался человек, как быстро стал равнодушен к своей дальнейшей судьбе и жизни. И причиной тому была его несчастная, всесжигающая любовь к женщине, которая даже не явилась на суд и так жестоко и подло предала его. Неужели ещё не перевелись на белом свете такие дураки, как Антон», — в ужасе думал Алексей. Но много-много лет спустя он пожалел об этих словах.

— Ты это брось хандрить. Давай завязывай. Как прибудешь в зону…

— Послушай, Лёха, — грубо перебил Алексея Антон. — Сейчас прекратят свидание, а мы попусту теряем время. Клятвенно прошу тебя, сходи к Любе, уговори её прийти завтра к месту этапирования. Время и место ты знаешь. Кстати, матери не говори о месте и времени этапирования, у неё больное сердце. Буду тебе очень признателен. Это всё, о чём я прошу. Хочу ещё раз взглянуть на мою…

Антон опустил голову, закрыв лицо рукою. Затем резко встал и вышел из комнаты свиданий, не дождавшись ответа. А что Алексей мог ему ответить, если для себя Антон всё уже давно решил? Алексею оставалось только одно — выполнить его последнее желание.

Узнав адрес Любы, Алексей в тот же вечер был возле её квартиры. На звонок вышла сама хозяйка. Люба оказалась миловидной женщиной с грустными глазами. Что только не делал Алексей, как ни изгалялся, чтобы уговорить Любу прийти на следующий день к месту кратковременного свидания с некогда любимым человеком. На что женщина только скорбно качала головой и повторяла как попугай в основном только одну фразу:

— Нет, всё кончено. У меня вновь появилась семья, и я хочу всё забыть во имя вернувшегося покоя и счастья.

Их безрезультатный диалог прервал мужской голос, донёсшийся из квартиры:

— Любонька, кто там? Не томи гостя, пусть заходит. Я сейчас встану с постели.

Люба засуетилась, дав понять, что разговор окончен. Перед тем как закрыть дверь, она тихо промолвила:

— Я подумаю.

В ответ Алексей быстро произнёс:

— Мы вас будем ждать, Люба.

С тяжёлым сердцем Алексей вышел из подъезда и медленно пошёл по тротуару. Неожиданно его негромко окликнули:

— Эй, мужик!

Оглянувшись по сторонам, Алексей увидел на лоджии первого этажа полуголого мужчину с забинтованной грудью.

— Товарищ, будь ласков, купи, пожалуйста, вон в том магазине бутылочку беленькой. Видишь, я не могу, весь покалеченный.

И он протянул деньги, тихо проговорив с оглядкой:

— А то душа горит, давно уже просит.

Алексей готов был разорвать его, но взял себя в руки и произнёс:

— Твоя мелкая и гадкая душонка давно сгорела вместе с совестью! Душегуб и подонок!

От неожиданности мужик чуть не рухнул на пол лоджии, услышав такое от незнакомого человека. Он стоял, разевал рот, но ничего вразумительного так и не произнёс. Отойдя на несколько метров, Алексей вновь услышал еле слышный голос: «Мужик! Эй, мужик!» Это муж Любы вновь просил кого-то сгонять за бутылём.

На следующее утро Алексей обивал пороги объединённого авиаотряда, пытаясь устроиться на работу. Как-никак он оставался авиатором, и жизнь нужно было налаживать. Обнадёженный Алексей к полудню вернулся к дому Людмилы. Вскоре к ним присоединился Пашка, и они дружной семейкой славно и весело провели время в ближайшем парке. К вечеру Алексей засуетился, напомнив всем, что должен уйти по важному делу. Чуть не со слезами за ним увязался Пашка. И Алексею ничего не оставалось, как взять его с собой. В назначенное время они были на дальнем участке железнодорожного вокзала. Несмотря на удалённость, там было несколько человек. Это были те немногие, кто пришёл ещё раз глянуть на того, с кем не скоро ещё придётся свидеться. Каждый из них по ведомым только им каналам разузнал место и время этапирования. Почти у всех был потухший взгляд и какая-то внутренняя скорбь. Любы среди них не было.

Минута в минуту прибыл спецтранспорт. Родственники осуждённых тут же собрались в кучку и, не подходя близко, стали тревожно наблюдать за процессом посадки осуждённых в спецвагон.

Конвойные создали живой коридор от машин до вагона и начали выпускать осуждённых. Те выпрыгивали из машины и, заложив руки за голову, быстро пробегали к вагону. Некоторые из них поворачивали головы и мельком оглядывали ту самую кучку людей, которая стояла невдалеке. За эту вольность на осуждённых сыпались окрики, а кое на кого и дубинки, потому что это было грубым нарушением инструкции, о которой они были осведомлены. Алексей пристально всматривался, чтобы не пропустить Антона. Позади него уже слышались женский плач и мужские крики, посланные вдогон перебегающим.

Наконец из машины выпрыгнул Антон, его Алексей сразу узнал. Немного пробежав, он остановился и стал внимательно всматриваться в сторону, где столпились родственники осужденных. Взгляды Алексея и Антона встретились. Алексей отрицательно покачал головой. Всё произошло быстро, тем не менее конвойные заметили это вопиющее нарушение и начали охаживать нарушителя дубинками, толкая его к вагону. Антон шёл, не чувствуя ударов, потому что в этот момент избивали не его тело, а его душу. Алексей прикрыл ладонью глаза Пашки, крикнув Антону:

— Антоха, я напишу тебе!

Павел спросил Алексея:

— Дядя Лёша, а кто этот дядя?

— Это Антон, — тихо произнёс Алексей и повёл мальчугана подальше от этого зрелища. — Он хороший человек. Вот только запутался в своей жизни.

А про себя Алексей с грустью отметил: «А ведь на его месте мог бы быть и я, если бы не мои бескорыстные и верные друзья — Яшка Портель, Петька Дарьянов и конечно же Пашка».

— Дядя Лёша, а почему же тогда хорошего человека посадили в тюрьму?

— На этот вопрос я пока не готов тебе ответить, Паша. Вот вырастешь, станешь адвокатом и, возможно, ответишь на вопрос, почему порой хорошие люди попадают в тюрьму.

— Дядя Лёша, я обязательно стану адвокатом. Я давно уже это решил.

— И правильно поступишь, потому что это замечательная профессия — защищать и спасать людей.

Глава 16

Дня через два у Алексея с Портелем вновь состоялся серьёзный разговор.

— Послушай, Алексей, ты мне должен помочь, если, конечно, есть желание.

— Окстись, Яша, какие могут быть сомнения?

— А такие. Вы ведь с Людмилой в ближайшее время собираетесь пожениться, не так ли?

— Да. И в этом нет никаких сомнений.

— Значит так, выслушай меня, а потом скажешь своё решение, я не обижусь и ни на чём не настаиваю. Потому что дело серьёзное и рискованное. Понимаешь, Лёха, ты мне нужен на две, а то и на три недели. У меня гибнет дело, или, как сейчас принято говорить, бизнес. Не так давно я открыл свою небольшую авиатранспортную компанию, которая сейчас на стадии формирования. Цель фирмы — выполнять частные перевозки, но сейчас не в этом главное. В Киеве я приобрёл выработавший ресурс самолёт Ан-26, но он ещё в хорошем состоянии. Так вот, мне нужны лётчики, чтобы перегнать его к месту работы. Командира корабля я нашёл там же, в Киеве, тоже среди списанных летчиков. А вот правака, как говорят у вас в авиации, не могу найти. Точнее, могу, но это стоит немалых денег, которых у меня на данный момент нет. Поэтому не окажешь ли ты мне услугу — перегнать самолёт к месту назначения? После чего вернёшься домой. Кстати, наваришь денежки, которые потом тебе не помешают. Вот всё. Жду твоего «да» или «нет». Я не настаиваю.

— Конечно, да! — сразу ответил Алексей. — В одном проблема, Яша. Я ведь не лётчик, а вертолётчик, а это принципиальная разница.

— Да хоть пулемётчик, — радостно вздохнул Портель. — Я же тебе уже сказал, что командир экипажа есть, который и поведёт самолёт, ты же нужен только в качестве запасного пилота, иначе просто не допустят к перелёту.

— Когда нужно ехать?

— Завтра вечером мы должны быть в Киеве.

Если с Портелем всё решилось гладко, то с Людмилой пришлось долго объясняться. Она ни в какую не хотела оставаться одна, зная, что скоро из больницы выходит её бывший муж, с которым она развелась пару недель назад.

— Как тебе не стыдно, Алексей, — чуть не плача говорила Людмила. — Ты обо мне подумал, уезжая черт зная куда и не известно на сколько?

Что мог ответить Алексей? Он был между двух огней. С одной стороны, как можно оставить женщину одну, без поддержки, после произошедшего несчастья? С другой стороны, как он мог отказать человеку, который буквально вытащил его из петли? Это было бы по меньшей мере подло.

Несмотря на все заверения Алексея в скором возвращении, Людмила категорически отказалась жить у себя дома, опасаясь возвращения бывшего мужа-изверга и возможных разборок. Что оставалось делать? Но всё же выход был найден. На радость Пашке и его бабушки, Людмила временно поселилась у них до возвращения Алексея.

Проводы были грустными. Алексей всё время старался шутить и улыбаться, хотя на душе скребли кошки.

— Людочка, дорогая моя, милая, это вынужденный отъезд, я скоро вернусь. Постараемся управиться за две недели.

Но ни за две, ни даже за четыре управиться не удалось в силу непредвиденных обстоятельств. Тем не менее через полтора месяца всё славно закончилось. На Портеля Алексей был не в обиде за вынужденную задержку, потому что видел его титанические старания по устранению неудач и просчётов в силу неопытности как коммерсанта. Всё это время не было никакой связи с домом. По окончании Яков тепло простился с Алексеем и вручил ему внушительную сумму из вырученных денег по перевозке груза и перегонке самолёта. Провожая в аэропорту, Портель предложил Алексею продолжить работу в его фирме в качестве второго пилота, если он по каким-то обстоятельствам не найдёт лётную работу. Но предупредил, что больше месяца ждать не будет.

Прибыв в Омск, Алексей с замиранием сердца летел к своей ненаглядной Людочке. На пороге квартиры его встретил несказанно обрадованный Пашка.

— Привет, дядя Лёш! Наконец-то вы приехали, а то мы все соскучились.

— Пашенька, а где тётя Люда? — спросил Алексей, перестав его кружить.

Мальчуган отвёл взгляд и тихо произнёс:

— Пропала.

— Что значит пропала? — оторопел Алексей. — Она что, вещь какая? Пропала. А ну, давай рассказывай, что произошло.

— Да вы не волнуйтесь, дядя Лёша, — переминаясь с ноги на ногу, произнёс Павел. — Дней десять назад она ездила в свой дом на Северных. А приехала вся взволнованная и ничего нам с бабушкой не говорила. Молча ходила по дому и всё что-то причитала, причитала. Всю ночь она не спала и тоже всё ходила, ходила, а утром пропала, — не совсем оптимистично закончил Пашка.

— Ну, а вы пробовали её искать или в милицию сообщить? — мрачно спросил Алексей, окончательно расстроившись.

— Конечно, пробовали, я избегал все места, где жила и работала тётя Люда. Даже в больницу ходил, где она лежала, но нигде её не было.

— Слушай, Пашка, а к ней не приходил её… этот… бывший муж, из-за которого она в больнице лежала?

— Нет, не приходил. Пусть бы только попробовал, — расхорохорился пацан.

— Ладно, теперь мне придется искать, — твёрдо произнёс Алексей и покинул дом, где жили Пашка с бабушкой, обронив по дороге, что вечером вновь зайдёт. Пробежавшись по тому же маршруту, что и Павел, он также нигде не нашёл свою возлюбленную. Его беспокойство возрастало с каждым часом. «Вот так съездил — вновь потерял свою любимую женщину. А ведь она меня, дурака, просила, чтоб не уезжал. Да и Портель особо не настаивал. Вот идиот-то». Так всю дорогу корил себя Алексей, бегая по знакомым и расспрашивая о Людмиле. Но всё было напрасно. Внезапно его осенила мысль, и он стремглав понёсся к дому, где проживал со своей матерью бывший муж Люды, Александр. Несмотря на то что встреча с ним для Алексея была крайне неприятна, он всё же встретился с ним.

Александр после тяжёлой болезни и двух перенесённых операций чувствовал себя ещё очень плохо. Он очень долго шёл к калитке, а открыв её, не узнал Алексея.

— Вам кого?

— Тебя, тебя, — не церемонясь, произнёс Алексей. — Людмила пропала. Это твоих рук дело?

— Да пошёл ты, козёл вонючий, — сплюнув, зло произнёс Александр, узнав Алексея. — Нужны вы мне теперь сто лет. Сволочи!

И Александр, развернувшись, пошёл к дому, по дороге проклиная Алексея, Людмилу и ещё кого-то.

На второй день поисков у Алексея нарисовалась кое-какая картина происшедшего. Знакомые посоветовали ему написать, а лучше слетать в Новосибирск, где проживали дальние родственники Людмилы. Возможно, у неё произошёл нервный срыв от постоянного ожидания мести Александра, и она, чтоб забыться, уехала к ним в Новосибирск. Кроме того, Людмила была давней подругой Верочки (первой любви Алексея) и могла остановиться у неё.

Что оставалось делать? Конечно же ехать, а точнее лететь, потому что это была единственная зацепка в поиске таинственно исчезнувшей женщины. И в этом всецело был виноват Алексей, допустивший такое.

Точный адрес её родственников знала давняя подруга Людмилы, Татьяна, которая проживала в Амурском посёлке, пригороде Омска. Рванув туда, Алексей уже через час разговаривал с ней. Давняя подруга Людмилы была крайне удивлена тем, что та не поставила её в известность, а уехала, ничего не сообщив. Татьяна доподлинно описала, как найти её родственников в Новосибирске, чтобы не мотаться попусту. Поблагодарив Татьяну, Алексей прямиком направился к автобусной остановке, чтобы уехать в аэропорт. А поскольку он шёл по своему родному «Амуру», то заодно решил свернуть на свою улицу, где когда-то прошли его детство и юность.

Вновь защемило сердце, потому что каждый дом, каждый метр земли были знакомы до боли. Вот и его дом, хотя он уже давно был не его. Но всё равно в сердце Алексея он всегда оставался родным. Теперь в этом доме жили хорошие люди, и они всегда впускали внутрь. Но на данный момент Алексей ограничился тем, что просто постоял у родных окон, предаваясь приятным воспоминаниям прошлых лет. Рядом с его домом стоял покосившийся дом Сашки Арамцева, одним боком ушедший в землю. По всей вероятности, там никто не жил, и он находился в запущении. Алексей подошёл поближе. Воспоминания вновь вихрем унесли его в детство, когда это был ухоженный дом, с разукрашенными ставнями и резными наличниками. Алексей глянул на Сашкин тополь и изумился. Он не был голым, как в прошлый раз. Его ветви и кроны покрывала буйная растительность из тысяч ярко-зелёных листьев.

Неожиданно возле Алексея остановился старичок, который, тяжело дыша, сбросил с плеч мешок с углём.

— Дедуль, кто живёт в этом доме?

— А ляд его знает, тут до своего бы доползти, — прохрипел дед, страдая одышкой. — Доселе тут когда-то проживали Арамцевы, да все умерли.

— Знаю, знаю, дедушка.

— Ну, а коль знаешь, то какого беса выспрашиваешь?

Алексей хотел ответить деду, как вдруг с жутким скрипом отворилась дверь и со двора на улицу выкатилась инвалидная коляска. В коляске в белом костюме сидел… Сашка Арамцев. А сзади коляску катила… Людмила.

Если бы не мешок с углём, Алексей рухнул бы на землю. Ноги у него подкосились, и он плавно сел на грязный мешок, от чего клубы чёрной пыли поднялись в воздух.

Это была картина Репина «Не ждали». Увидев Алексея, Арамцев ничуть не изменился в лице. Оно оставалось каменным, с пустыми, выцветшими глазами. Зато Людмила засуетилась, а потом начала строчить как из пулемёта.

— Прости меня, Лёшенька, прости, если сможешь, но иначе я не могла поступить. После того как ты уехал, я пошла к себе домой, и там обнаружила телеграмму из Москвы, из военного госпиталя. В ней было обращение к родственникам и знакомым Арамцева взять его на содержание как инвалида. Это сообщение было формальным, на авось, потому что так всегда делалось, но никогда не выполнялось. Я это знаю. Естественно, никто не откликнулся на эту просьбу, и ему пришлось бы заживо гнить в каком-нибудь трущобном доме инвалидов какого-нибудь районного городишки.

От быстрого разговора Людмила поперхнулась и закашлялась. Алексей слушал и не слышал её. Он разговаривал с Сашкой глазами. Сашка вновь был ухоженный, как и много лет назад, только добавилось несколько морщин на лице, да взгляд стал какой-то потухший. Прокашлявшись, Людмила продолжила:

— Ты знаешь, Лёшенька, я не предательница, но чувства оказались сильнее. Я любила этого человека и продолжаю любить, несмотря ни на что. Ты об этом прекрасно знал, но тогда все считали Сашу погибшим. Но, как видишь, он жив, и я ему нужна, как никогда. Да и он мне тоже. Я много переживала и взвешивала, чтобы решиться на это. Но любовь к нему победила. И я поехала в Москву за Сашей и там узнала, что моджахеды перебросили его через границу и оставили там умирать. Перед этим его пытали и били, да так, что у него оказалась парализованной нижняя часть тела. Но это не страшит меня, потому что всегда побеждает любовь, и я буду с ним до конца.

Выплеснув всю боль души, Людмила закрыла лицо руками и разрыдалась.

Алексей приподнялся с угольного мешка и подошёл к Арамцеву. У инвалидной коляски он опустился на колени и склонил свою голову на холодные безжизненные ноги. Сашка положил свои тёплые руки на его голову и тихо вымолвил:

— Ну вот, Лёха, мы и встретились. Меня реабилитировали и простили. После того случая, когда я помог тебе уйти от моджахедов, они всё же пронюхали, какой ценой я это сделал. Ну и пошла раскрутка. Мне припомнили всё. И то, как я засветил ихнего агента в Союзе, и то, сколько офицеров и солдат я вытащил из плена таким образом.

Сашка сделал паузу, а Алексей поднял голову с его колен и внимательно слушал.

— Эти сволочи вновь стали пытать меня своими изощрёнными способами. Но, как ни странно, я тогда не цеплялся за жизнь, и мне было всё равно — погибну я или нет. Ничего не добившись, эти шакалы отстали от меня и, покалеченного, с перебитым позвоночником, перебросили через границу, как бы в насмешку. Три дня я лежал неподвижно и медленно умирал, пока меня не обнаружили пограничники. Ну а дальше прокуратура, госпитали и прочее, и прочее. В итоге меня реабилитировали и простили.

Сашка надолго замолк, а затем оптимистично произнёс:

— Посмотри, как разросся мой тополь, а стало быть, и я ещё поживу. Я самый счастливый человек на всём белом свете, потому что со мной моя Люсечка, к которой я шёл всю свою бесшабашную и бестолковую жизнь. Она мой цветочек аленький, моя живительная влага, без которой я просто засохну.

Встав с колен, Алексей тихо обратился к плачущей Людмиле:

— Будьте счастливы! Заботься о нём, Люда.

Алексей Артосов брёл по родной улице, а навстречу ему шли люди. Завидев его, они шарахались в сторону и говорили что-то вслед о перепачканном углём костюме. Лицо у Алексея также было испачкано угольной пылью, но он не замечал этого. Алексей шептал:

— Вот такие они, бабы, — непостоянные и непредсказуемые.

Жизнь вновь нужно было начинать с чистого листа. Но теперь у него был Пашка. Его сынок.

Глава 17

Сразу после разговора с Израилем к Петру Дарьянову в его убогое жилище заглянул Эдуард Львович.

— Ну всё, капитан, побаловались и хватит. У меня к тебе будет серьёзный разговор и дельное предложение. Скажу тебе прямо. Было бы смешно, если бы и в самом деле наша фирма занималась попрошайничеством. Мы к тебе пригляделись, испытали и хотим предложить настоящее дело. Курить будешь?

— Я не курю.

— Весьма похвально и достойно, а вот я не могу бросить. И даже пристрастился к сигарам. Так вот, к чему это я? Ах да, вспомнил. В мире сейчас очень неспокойно: идёт передел сфер влияния и власти, поэтому есть определённые круги, вернее, люди, которые заинтересованы в нашей сфере деятельности, а точнее — в предоставлении наших услуг. Каких — ты узнаешь позже. Ты нам подходишь по всем категориям, несмотря на твою физическую ущербность, которую, кстати, со временем можно исправить. Более того, та сумма, которую ты будешь получать, позволит тебе жить состоятельно и даже богато. Если ты согласишься, то в скором времени мы более обстоятельно посвятим тебя в сферу будущей деятельности. Хотя, как человек военный, познавший ужасы боя не понаслышке, ты должен догадываться, о чём идёт речь и с каким риском это сопряжено. В этих случаях третьего не дано. Пан или пропал. Посему не тороплю тебя, капитан, подумай.

— А тут и думать нечего. Хоть вы и ходите вокруг да около, тем не менее я сразу догадался, о чём идёт речь. Вы предлагаете мне стать киллером или ещё что-то в этом роде.

— Я этого не говорил, но предположим, что возможно и это.

— Это хорошо, что вы не говорили, во избежание всяких неприятностей. Так вот, Эдуард Львович, я ни при каких обстоятельствах не хочу и не буду сотрудничать с вашей фирмой. И именно в силу того, что я боевой офицер с горьким военным опытом. Это испытание войной высветило для меня одну извечную истину: на свете нет более омерзительного преступления, чем убийство людей, какой бы идеологической моралью оно ни прикрывалось. Я не хочу быть паном, запачканным в крови.

— Но после посвящения в деятельность нашей фирмы обратной дороги нет, как ты понимаешь. Карты раскрыты, капитан.

— Эдуард Львович, посмотрите на меня. Разве я из тех, кто может испугаться ваших слов? Я прекрасно понимаю, куда вы клоните, и скажу прямо, чтобы вы не теряли время. Вы можете расписать меня прямо здесь и сейчас, я готов к этому. И где-то даже буду рад, что избавите меня от никчёмного инвалидного прозябания. Вот только вы вряд ли получите удовлетворение от моей ликвидации и вряд ли что выиграете. Что касается разглашения тайны вашей фирмы, так я уже сказал, что вы мне ничего не говорили, а я ничего не слышал. А то, что я вам высказал, так это моё личное мнение.

Маленький человечек долго ходил по комнате, потом с досады махнул рукой и выпалил:

— Хотел взять тебя на пушку, да вижу, не на того нарвался. Ну и чёрт с тобой, прозябай, если хочешь, я хотел тебе лучшей жизни. Отработаешь инвалидную коляску и уматывай подобру-поздорову. Напоследок скажу только одно. Все вы правильно говорите, а в итоге, как ни крути, правым оказываюсь я. Да, я! Потому что через определённое время вы приходите ко мне, прикатываетесь, приползаете и уже не за приличный гонорар, а за мизерную плату готовы работать.

Эдуард Львович зло посмотрел на Петра и выкрикнул:

— Ступай! Точнее, катись! Да, и ещё. Я на некоторое время уезжаю в командировку, за меня остается твой тёзка, Пётр Палыч. Он мужик крутой и жёсткий, но справедливый. Во всём копирует меня, даже в причёске. Кстати, он недавно разыскал твоих обидчиков. Взгляни, это они?

И Эдуард Львович вытащил из кармана несколько фотографий. Пётр взглянул и произнёс:

— Да, это те двое, но почему они в инвалидных колясках?

— А чёрт их знает, говорят, пьяными шлялись по путям, вот и попали под колёса.

— Вы страшный человек, Эдуард Львович, — тихо произнёс Пётр.

— Я-то страшный? Да на всём белом свете добрее человека не найти. Ведь они сейчас просятся ко мне, и куда мне деваться с моим чутким сердцем, как не пожалеть их?

Пётр ничего не ответил, он замкнулся и смотрел в одну точку, ощущая чудовищный цинизм хозяина.

— Ладно, поезжай на работу, а там будь что будет. И не вздумай выкинуть фортели. Пётр Палыч ох как этого не любит.

Далее маленький человек придвинулся к самому лицу Петра и тихо, сквозь зубы, прошипел:

— А если что сболтнёшь об услышанном — остатки ног вырву живьём, без наркоза. Уловил, правдолюбец?

И маленький человек вышел из помещения.

Только сейчас Пётр ощутил весь трагизм и ужас своего положения. Он попал в болото, из которого уже не выбраться. И нужно быть слишком наивным, чтобы поверить маленькому человеку, что он выпустит его из своих цепких когтей. От него можно было ожидать чего угодно. Так оно и случилось. Петру создали жуткие условия, в которых он должен был не выдержать и сломаться.

Пётр Палыч представлял собой мерзкий тип неотёсанного мужика, который слепо копировал своего хозяина и служил ему преданно, как цепной пёс, беспрекословно выполняя все его приказания. Он даже имел длинные волосы, как у хозяина, собранные в длинную косичку и схваченную резинкой сзади. Роста он был небольшого и, как шеф, имел впалую грудь и узкие плечи. А небольшой лоб свидетельствовал о низком интеллекте.

Буквально со следующего дня на Петра посыпались притеснения по всем направлениям. Поняв намерение Петра вырваться из цепких сетей чёртовой фирмы и сбежать, Пётр Палыч окружил его такой «заботой», что капитану невозможно было вздохнуть без его чуткого ока. Над Петром каждодневно издевались два здоровенных помощника Петра Палыча, периодически избивая Петра. Мучители привязывали его к коляске, а саму коляску блокировали таким образом, что на ней нельзя было передвигаться. Ни о какой сберкнижке уже не было и речи. Напротив, с Петра требовали большего ежедневного «заработка», привозя его на безлюдные места. Жил теперь Пётр один в какой-то закрытой автомастерской и питался весьма скудно. Однажды он не выдержал и возмутился, требуя освободить его или хотя бы прекратить откровенные издевательства. На эти справедливые требования его просто вышвырнули из коляски на пол. Разозлившись, Пётр схватил за ногу одного из отморозков и с силой дёрнул на себя. Тот треснулся башкой об пол и потерял сознание. После чего Петра избили так, что и он сам потерял сознание. Когда Пётр пришёл в себя, его предупредили, что если с его стороны ещё повторится подобное, то ему в нескольких местах переломают единственную здоровую руку. И Пётр прекратил всякое сопротивление, подчинившись грубой силе.

Тупо проводя день за днём, он не понимал, чего же от него добиваются, не выдвигая никаких условий, кроме беспрекословного повиновения. При незначительном же неповиновении его нещадно избивали. И Пётр стал помаленьку сдавать, а что оставалось делать? В таких условиях не то что калека-инвалид — вполне здоровый мужик не выдержал бы повседневных издевательств. Кричать о помощи было бесполезно, потому что человека, не имеющего за душой ни места жительства, ни документов, ни родственников, вряд ли кто стал бы слушать, а тем более — помогать и защищать.

И боевой капитан опустил руки, не в силах больше противостоять отупляющей однообразной действительности. Теперь каждое утро его, как чурбана, привозили на инвалидной коляске в любое место и оставляли там почти на весь день без еды. Теперь он действительно был по-настоящему жалок и обезображено уродлив. Редко кто из проходящих людей не ронял слезу от его вида. Теперь не то что бывшие друзья — родная мать, будь она жива, с трудом бы узнала своего сыночка Петеньку. А вокруг шумел перестроечный мир с новыми нравственными постулатами и понятиями — равнодушный к одной маленькой, умирающей душе.

Однажды к Петру подошёл Константин — бывший старлей спецназа, с которым они проживали в одной комнате фирмы. Много бессонных ночей провели «коллеги» в разговорах о своей нелёгкой судьбе. По всему было видно, что Костя был на ещё не «объезженных» протезах, так как передвигался с трудом, опираясь на трость.

— Привет, Петруха! Какого чёрта ты ещё здесь сидишь? Они что, совсем оборзели? Боже, а какой у тебя ужасный вид! Прямо Кощей Бессмертный. Ну, сволочи, сегодня же поговорю насчёт тебя с кем надо.

— Не надо ничего говорить, Костя. Ты лучше помоги освободиться из этого плена. Отстегни меня и кресло с этого проклятого места и отвези в общество ветеранов-афганцев. Наверняка в Москве есть такое.

Константин отрицательно закачал головой.

— Нет, Петруха, от них никуда не скроешься. Да и не помогут тебе в этом беззубом обществе, я в этом убедился. Я тебе лучше вот что посоветую.

Константин склонил голову к самому уху Петра и тихо зашептал:

— Не ерепенься, Петька. Плеть обухом не перешибёшь. Принимай их условия. Бери с меня пример. Один раз стрельнул и сейчас всё имею. И живу, как человек.

Пётр отрицательно покачал головой и тоже тихо произнёс:

— Ты сейчас не человек, а преступник.

— Что? Тебе ли это говорить, который духов сотнями отстреливал? А они что, не люди?

— Константин, ты спутал солдата с убийцей.

— Да пошёл ты! Ну и кисни здесь. Сгниёшь ты со своей философией. Придурок! Ему дело предлагают, а он выё… — зло и обиженно произнёс бывший спецназовец и неторопливо покинул своего бывшего товарища по несчастью.

Глава 18

Последнее время Петра стали привозить на крупный, спонтанно возникший рынок и там надолго оставляли, теперь уже без всяких опасений, что он может сбежать. Возле коляски неизменно лежала кепка, которая к вечеру наполнялась разномастными деньгами. Там, на рынке, у Петра появился сосед — невысокий худенький мальчишка, лет девяти от роду, тоже попрошайка. Но не свободного полёта, а тоже, видимо, под контролем попрошайной мафии, которая густо расцвела на сердобольности русского народа, попирая святые заповеди, уходящие корнями в глубину веков. Парнишка подолгу стоял рядом с Петром, опасливо озираясь по сторонам. Одет он был в старую мужскую куртку с большим капюшоном, который закрывал мальчишке всю голову до глаз. Внезапно мальчуган срывался с места и опрометью уносился восвояси. И тому была причина. Через некоторое время к Петру подходили его «опекуны и благодетели». Конечно же, разве могли они стерпеть конкуренцию? Так случилось раза три. На четвёртый Пётр присмотрелся к мальчишке, который буквально льнул к нему, и решил расспросить того.

— Малыш, как тебя зовут?

— Миша, — произнёс мальчуган тоненьким, почти девчачьим голоском.

— Миша, а почему ты всегда приходишь сюда, ведь злые дядьки могут побить тебя? Ты не боишься?

— Боюсь, дяденька, но меня заставляют сюда ходить, потому что здесь больше подают.

— Мишенька, а кто заставляет тебя?

— Дяденька, мне нельзя говорить, иначе меня накажет тётя Зина.

— Сволочи, — громко проговорил Пётр. — Хоть бы уж детей не подставляли. Ничего святого нет у этих зверей в обличье человека. Ради прибыли мать родную продадут.

Петру от волнения стало плохо, и он застонал. Мальчуган подошёл к нему и протянул бутылочку с водой.

— Попейте, дяденька. Вы добрый, мне жалко вас. Кто вам так сильно расцарапал лицо?

— Спасибо, малыш, — проговорил Пётр, не открывая глаз.

Когда душевная боль спала, он вновь начал разговаривать с мальчуганом.

— Миша, а ты любишь кораблики?

— Нет, дяденька, раньше я любила куколки.

— Любил, а не любила, — поправил мальчугана Петр. — Тебе в школу надо, а ты здесь время теряешь.

— Дяденька, а ты под трамвай попал, и тебе ножки отрезало?

— Да, малыш, попал, — тяжело вздохнув, произнёс Пётр. — Крупно попал.

Оба на некоторое время замолчали.

Только проделками дьявола можно было объяснить то вопиющее обстоятельство, что рядом находились отец и дочь — два любящих сердца, даже не догадываясь об этом. Разве бог допустил бы такое, что два родных человека, долгое время стремящихся друг к другу, так и не узнали об этом?

— Миша, а у тебя родители есть?

— Нет, дяденька. Папа умер, а мамочка бросила меня. Я их так любила.

— А кто твоя мама?

Малыш не успел ответить, потому что Пётр закричал:

— Миша, уходи! Ко мне идут злые дядьки. Возьми мои деньги в кепке и быстро убегай!

Мальчуган выхватил несколько купюр из кепки и опрометью бросился бежать, крикнув по дороге:

— Дяденька, я завтра снова сюда приду.

Ретивые «телохранители» всё же заметили сорванца-конкурента и бросились за ним вдогонку, но того и след простыл. Разъярённые, они вернулись к Петру и с руганью набросились на него.

— Паразит такой! Ты ещё умудряешься отдавать наши деньги ублюдкам Зинки-подпольщицы? Ну ничего, мы тебе дома крылышки почистим, а этого пацана завтра же отловим и всыплем по первое число, чтоб знал, как воровать чужие деньги.

И они сдержали слово: вечером избили Петра, а утром отволтузили мальчугана, шедшего на встречу с добрым дядей. В следующий раз «опекуны» учли предыдущий конфуз и перебросили Петра с рынка к большому универсальному магазину. Теперь там была его новая постоянная точка. Дня через три-четыре Пётр вновь стал впадать в тупое безразличие, не встречая мальчугана, к которому уже успел привязаться.

На пятый день, в воскресенье, возле универмага было целое столпотворение. Всё жужжало и суетилось, как в пчелином рое. Суетливый народ в разноцветной одежде сновал туда-сюда, постоянно натыкаясь на инвалидную коляску. При этом кто чертыхался, кто возмущался, а кто по-прежнему останавливался и, пожалев солдата, бросал в его кепку свои кровные копеечки. Петру было всё равно, он находился как бы в зазеркалье, по ту сторону от этой кипящей и шумящей жизни.

Ближе к вечеру к универмагу подъехала дорогая иномарка — редкостное явление по тем временам. Из неё вышла шикарно одетая молодая женщина и направилась в магазин. Её мужчина, естественно, остался возле дорогого авто, потому что по тем временам бросать машины где ни попадя, как сейчас, не практиковалось.

Не дойдя до входа в универмаг, женщина резко остановилась и встала как вкопанная, задеваемая со всех сторон снующими туда-сюда покупателями. Она увидела изуродованного человека в солдатской форме, с табличкой на груди: «Подайте жертве афганской войны на протезы».

Сердце Виолетты мгновенно дрогнуло, вспомнив погибшего мужа. Не обращая внимания на толчею, она медленно подошла к инвалиду-афганцу со стороны лица, изуродованного двумя шрамами.

— Миленький мой, как жаль мне тебя, — сочувственно и искренне произнесла красивая женщина. — Мой муж тоже там служил и погиб.

Солдат-афганец медленно повернул голову и, взглянув в лицо Виолетте, тихо произнёс:

— Видать, не зря сложил голову, коль сейчас ты так красиво живёшь.

Виолетту чуть не хватил удар. Она смутно узнала изуродованное лицо, и в особенности голос, некогда знакомый и родной, который с годами не меняется. Женщина закрыла лицо руками и отскочила в сторону, не решаясь вновь взглянуть в измождённое лицо. Ноги её дрожали и подкашивались. Увидев обескураженную Виолетту, её мужчина быстро подскочил к ней и, успокаивая, произнёс:

— Что случилось, дорогая? Тебя всю трясёт. Пойдём к машине. Эта чёртова толпа кого хочешь выведет из себя.

— Подожди, подожди, Валера. Видишь вон того инвалида-афганца? Дай ему тысячу долларов.

На лице у мужчины появилась удивлённая гримаса, и он, запинаясь, проговорил:

— Виолеточка, что с тобой, радость моя, не больна ли ты? Пойдём к маши…

— Ты слышал?! Нет! — прокричала взбудораженная женщина дрожащим голосом. — Я сказала — дай этому инвалиду тысячу долларов. А иначе…

— Что ты, что ты, голубка моя, — произнёс ошеломлённый мужчина, качая головой.

При этом его шляпа соскользнула, обнажив седую, немного облысевшую голову.

— Сделаю как ты скажешь, любовь моя.

И мужчина пошёл в сторону инвалида-афганца, доставая из кармана деньги. Подойдя к нему, он нехотя отсчитал купюры в его кепку, лежащую на коленях.

— Ох, и повезло тебе солдатик, крупно повезло.

Затем он переложил деньги из кепки в карман солдатской куртки со словами:

— Умыкнут, точно умыкнут.

Всю дорогу до аэропорта Виолетта проревела навзрыд, еле слышно приговаривая: «Петя, Петенька, прости, родной, прости. Так вышло, так вышло. Кто знал, кто знал?» Муж Валерий непрерывно её успокаивал:

— Ну что ты, золотце моё? Ну, нельзя же так убиваться по незнакомому инвалиду. Да, жалко. Да, твой муж там погиб, но ведь его не вернёшь. А жизнь продолжается. К тому же нам предстоят нелёгкие дела по поиску Мариночки в Италии, а ты уже так сильно расстраиваешься и переживаешь невесть из-за чего. Вытри слёзки, любимая.

Пётр не рыдал, как Виолетта, по его щекам скатились две маленькие слезинки, и он тихо прошептал:

— Узнала, всё-таки узнала.

К вечеру кепка была набита деньгами, к превеликой радости «опекунов». А в мастерской со словами: «Ах ты, змей поганый, умыкнул тысячу баксов!» — Петра вновь жестоко избили.

Один из «опекунов» перед тем, как закрыть дверь на ключ, смеясь, крикнул:

— Ты ведь, кажется, капитан? На вот, квазимодо, прилепи себе на зад и подготовься: завтра с утра приезжает твой любимый шеф из командировки.

И он швырнул ему офицерский погон, зло проговорив:

— Это мы у того сучёныша на рынке отняли.

Этот погон Пётр узнал бы из тысячи, из миллиона. Это был тот самый погон, который он передал Алексею Артосову во время боя у вертолёта. При свете тусклой лампочки Пётр вгляделся в капитанский погон. На нём отчётливо были видны крапинки крови и небольшой обрывок некогда приклеенной фотографии. На этом обрывке остался кусочек платья Виолетты и фрагмент его ноги, тогда ещё целой ноги. Пётр прижал к груди погон и медленно стал качать головой, приговаривая:

— Выходит, там, на рынке, не Миша был, а моя Мариночка? Боже мой, боже мой!!! И как же я не догадался сразу, ведь всё сходится! И возраст, и знакомый голос, и то, как малыш постоянно произносил глаголы в женском роде. Пётр сдавил руками голову и в бешенстве закричал:

— Сволочи!!! Выпустите меня отсюда!!! Я должен немедленно её разыскать!

Он подполз к двери и остервенело начал бить по ней кулаком правой руки и культёй левой. Но никто не явился на шум. Немного успокоившись, Пётр тяжело вздохнул и задумался.

«Выходит, и тебя, дочка, бросила эта стерва, это чудовище, этот оборотень в юбке. Ладно я и мои родители, но чтобы родная дочь была в тягость — это выше всякого понимания. Нет у меня больше жены, а у тебя матери, дочка, нет. Я навсегда вычёркиваю эту тварь из своего сердца, из своей жизни, как бы тяжело ни было. Самое главное сейчас — это ты, Мариночка. Я непременно разыщу тебя, моя кровинка, и мы ещё будем счастливы, солнышко моё. Любовь к тебе утроит мне силы, и я вырвусь из этого адского круга. Я упал, чтобы встать, и буду верен принципу десантника: «Никто, кроме нас», а в сложившихся обстоятельствах — «Никто, кроме меня», потому что помочь мне абсолютно некому и я должен помочь сам себе. Доченька, теперь я знаю ради чего жить. Потому что всегда побеждает любовь. Я встану на ноги, обязательно встану и воспитаю тебя достойным человеком».

Теперь Пётр как заново родился. В сторону отлетела многодневная измождённость, усталость и боль. Его переполняла злость к своим мучителям. Воспалённый мозг лихорадочно заработал, ища спасительный выход из этой тюрьмы. И через некоторое время план созрел. В мастерской, где его содержали, все стены были утыканы мощными арматурными прутьями для навески тяжёлых автозапчастей и колёс. Даже над входом было несколько мощных штырей, на которые он и забрался утром, перед приходом Петра Палыча и его подельников-мордоворотов. Ночь он тренировался, чтобы план его сработал. Вся надежда была на силу в правой руке, которая, слава богу, пока не подводила.

Мощные штыри над дверями располагались весьма удачно, как по заказу. И Петру не составило большого труда закрепиться на них остатками ног и культёй левой рукой. Итак, он приготовился.

Лязгнул замок, и первым вошёл один из мучителей. Второй по каким-то причинам отсутствовал. Затем не спеша зашёл Пётр Палыч. Оба оторопели, ища глазами исчезнувшего пленника.

— А где наш квазимодо? — произнёс Пётр Палыч, поравнявшись с дверным косяком.

В этот момент капитан Дарьянов ухватил щуплого Палыча за волосяной хвост и, приподняв, начал накручивать хвост на арматурный штырь. Чтобы волосы не соскользнули с него, Пётр засунул их концы в арматурную щель, которая была пропилена как будто специально для этой цели. Пока капитан проделывал эту молниеносную операцию, Пётр Палыч орал от боли, а его помощник застыл в тупом недоумении, вместо того чтобы кинуться на выручку своему благодетелю.

Пётр заметил, что, несмотря на боль, его мучитель пытается достать что-то из кармана. Капитан догадался, что это должен быть пистолет. Так оно и было. Но Пётр опередил его. Он крепче сдавил суставом культи штырь, на котором держался, а правой рукой вырвал у своего мучителя пистолет, который в данный момент ох как облегчил Петру ситуацию. В этот момент очухался помощник и кинулся на помощь Палычу. Но было уже поздно: Пётр направил на него пистолет.

— Стоять! А не то продырявлю обоих. Мне терять нечего, кроме своих цепей. Отойди в сторону и сядь за стол. И впредь выполняй то, что я буду говорить.

Пётр аккуратно спустился и сел в стоящую рядом коляску.

— Возьми на столе чистый лист бумаги и ручку, — произнёс Петр, обращаясь к сатрапу Палыча. — Пиши:

«Я, Пётр Павлович, по фамилии такой-то, такого-то числа, за честно отработанное время в фирме “Слеза” передаю в вечное пользование капитану Петру Дарьянову инвалидную коляску и определённую сумму денег в таком-то количестве. С уважением, Пётр Палыч. Дата, подпись». Написал? Молодец. А сейчас дай Палычу ручку и пусть он подмахнёт. Что-что, а уж это он сможет.

Несмотря на ужасную боль, Палыч категорически отказался подписывать. Тогда Пётр взял его за штанину и потянул вниз со словами:

— Палыч, если не хочешь, чтобы я отдал твой скальп Чингачгуку Большому Змею, то подписывай.

Тот вновь взвыл от боли и кое-как подписал бумагу, которую держал его помощник, косясь на дуло пистолета.

— Замечательно, — произнёс Пётр, прочитав документ.

Далее он вновь обратился к помощнику:

— А теперь вытащи у Палыча бумажник и отсчитай сумму денег, указанную в документе. Только не ошибись, лишнего мне не надо, я беру столько, сколько заработал за всё время пребывания в вашем санатории. Кроме того, там завалялась тысяча баксов, которую Палыч взял у меня на хранение. Их тоже давай. И не вздумай дёргаться или удрать. Я редко промахиваюсь.

Взяв немалые деньги, которые, на свою беду, Пётр Палыч всегда таскал в своём кошельке, Пётр уже собрался покинуть честную компанию, как неожиданно в мастерскую, ничего не подозревая, ввалился второй мучитель Петра. Глянув на Палыча, он обомлел и, вытаращив глаза, выдавил:

— Палыч, ты чё, охренел? Вешаться надумал, чё ли?

— Какой же ты кретин, Вован, — еле выдавил Палыч. — Как же я могу повесить себя за волосы?

— Действительно, он же не барон Мюнхгаузен, — произнёс Пётр.

Второй помощник оглянулся на Петра и, оценив обстановку, резко вытащил пистолет. Пётр был начеку. Прогремел выстрел. Второй мордоворот схватился за простреленную ладонь и начал дико стонать, дуя на неё. А первый помощник от страха сиганул из мастерской и унёсся в неизвестном направлении. Пётр подкатился к пистолету, обронённому верзилой, и вышвырнул его за пределы мастерской.

— А ведь я предупреждал, что мне терять нечего, — произнёс Пётр и выкатился из помещения, закрыв за собой дверь на ключ, который торчал в замке. С пистолетом Пётр поступил, как и в первом случае, зашвырнув его подальше. Мастерская была на первом этаже, и ему не составило большого труда попасть на улицу.

Но не успел он проехать и нескольких метров, как ко входу подрулил автомобиль и из него вышел Эдуард Львович. Заметив Петра, он окликнул его:

— Капитан, а ну-ка рули сюда.

Пётр сжал зубы, поняв, что приключения кота Леопольда ещё не закончились.

— Куда это ты собрался спозаранку и без сопровождающих нянечек?

Пётр молча протянул лист бумаги, подписанный Петром Палычем, и тихо произнёс:

— Вот, мне вольную дали.

— Ага, — с ухмылкой произнёс хозяин фирмы, прочитав бумагу. — Где Палыч?

— В мастерской, — убитым голосом произнёс Пётр. — Он там за мной прибирает.

— Будь здесь, — произнёс Эдуард Львович и зашёл в подъезд.

Ослушаться его было смерти подобно, потому что он мог разыскать беглеца хоть в Аргентине. И Пётр терпеливо стал ожидать его, как ожидают подсудимые вердикта судьи.

По дороге в мастерскую Эдуард Львович наткнулся на пистолет, выброшенный Петром. Подняв его и немного постояв в растерянности, Эдуард Львович осторожно открыл ключом дверь в мастерскую. Зайдя в полумрак помещения, он, как и второй мордоворот, пришёл в замешательство и недоумение.

— Это что за цирк? Я тебя спрашиваю, клоун с куклой!

— Он прострелил мне ладонь, — чуть не плача произнёс второй мучитель Петра, тряся перед собой рукой, замотанной в белую тряпку, сквозь которую просачивалась кровь.

— Так. А тебя, Палыч, кто прибил к потолку?

— Квазимодо! Это всё он, скотина! Он принудил меня подписать, — кривясь от боли, произнёс Палыч еле шевелящимися губами. — Шеф, снимите меня, мне очень больно.

— Бедненькие вы мои! — качая головой, произнёс шеф. — Как же над вами, над двумя здоровыми идиотами, поиздевался и надругался этот злодей без рук, без ног.

И, не выдержав, шеф разразился громким смехом. Успокоившись, он вытер слёзы, выступившие от смеха, и заметил:

— Ну, капитан, посмешил от души. А вы заслужили это. Вам даже младенца нельзя доверить. Подумать только, я полагал, что вы его уже подготовили, а выходит, это он вас, долбоё… подготовил. Вот только к чему? По-видимому, к цирку. А чем не цирковой номер, а? Одному раздолбаю за двадцать метров попадают в ладонь из пистолета. Другого раздолбая приколачивают за волосы к потолку. Ну чем не цирк?

И шеф вновь расхохотался.

— Да, видать, достали вы его, коль даже калека возмутился. Вы хоть раз видели или слышали, чтоб я калеку ударил или бранным словом обозвал? А вы, долбаки, небось каждый день избивали его и последнюю копеечку у юродивого отнимали? Ах, бессовестные! Вот и получили на пряники от калики-воина. Ладно. Ты давай дуй к фельдшеру, Николаю Порфирьевичу, — обратился шеф к раненному в руку. — Он тебе окажет помощь. Только не вздумай соваться в поликлинику с огнестрельной раной.

Затем, когда тот выскочил из помещения мастерской, шеф повернулся к Палычу:

— Запомни, Палыч, неприлично копировать своего начальника, это некрасиво. А ты перестарался — отрастил себе длинную косу, вот тебя и намотали на штырь. Так что сам виноват. Надо бы подстричь тебя.

И маленький человек разрядил всю обойму в волосы Палыча. Тот с грохотом свалился на пол. На штыре осталась окровавленная часть скальпа.

Перешагнув через стонущего Палыча, Эдуард Львович произнёс:

— Вызову тебе «скорую». Скажешь, что попал волосами в токарный станок, такое иногда случается с нерадивыми учениками.

И, сплюнув на пол, шеф вышел на улицу.

Там его покорно ожидал капитан Дарьянов, скорбно склонив голову. Хозяин фирмы подошёл к коляске и положил ему на ноги листок, подписанный Петром Палычем.

— Возьми, ты это заслужил. На эти деньги можно приобрести приличные протезы и сделать пластическую операцию на лице, — произнёс Эдуард Львович. — Поезжай, что толку держать тебя, всё равно ускользнёшь, как змея. Твоё счастье, а моё несчастье в том, что я уважаю достойных противников, у которых хоть чему-то можно поучиться, не то что у этих безмозглых раздолбаев, лизоблюдов.

Далее он зло проговорил:

— А теперь, капитан, катись на все четыре стороны и больше никогда не становись мне поперёк дороги.

— Прощайте, Эдуард Львович, — кивнул Пётр.

— Ты ещё честь отдай, — саркастически скривился Эдуард Львович и, развернувшись, направился в своё заведение.

Перед входом он обернулся и грустно бросил вслед удаляющемуся Петру:

— Жаль, капитан, нам нужны такие люди. Всё же не стоило тебя отпускать. Чует моё сердце, что в недалёком будущем мы окажемся по разные стороны баррикад. Впрочем, я умею держать слово, а иначе продолжал бы работать инженеришкой на девяносто рублей в месяц.

А Пётр медленно катился по широкому тротуару, чувствуя себя заново рождённым. Уже в который раз.

Глава 19

Благодаря бескорыстной помощи многочисленных прохожих Пётр в этот же день был на вещевом рынке, куда его совсем недавно принудительно привозили его мучители. Пётр изъездил рынок вдоль и поперёк, но своей Мариночки под псевдонимом Миша так и не обнаружил. Отчаявшись, он вспомнил, что один из его мучителей называл какую-то женщину по кличке «подпольщица». Это ускорило поиски, и за немалую сумму денег он узнал её адрес у одной торговки, которая горячо просила не выдавать её. Зинки-подпольщицы на месте не оказалось, тем не менее у соседей он узнал адрес детского дома в Лианозове. У Петра ёкало сердце от ожидания скорого свидания с дочерью, и его, как на крыльях, несло к приюту. Не прошло и часа, как Пётр «сошёл» с электрички на станции Лианозово. Разузнав, где находится детский дом, Пётр быстро покатился в ту сторону.

— Опоздал, милок, опоздал, — прямо с порога сообщила ему заведующая приютом. — Я не хотела отдавать девочку. Да уж больно знатные и состоятельные люди её забрали. К тому же с милицией и какой-то социальной опекой приходили, разрази их нечистая. Кроме того, деньги сунули, в иностранной валюте.

— Чтоб вы все подавились этими деньгами!!! — чуть не плача проговорил отчаявшийся Пётр. — Понимаешь, бабка, это моя дочь, которую я давно разыскиваю, и ты мне должна помочь, а иначе я разнесу твой вертеп к чертям собачьим! Как можно наживаться на детях, а? Тебе, старой ведьме, зачем нужны эти проклятые деньги, а?

Пётр не в меру разошёлся. Он раскраснелся, а глаза его чуть не вылезли из орбит. Он готов был убить старуху, отнявшую у него дочь из-под самого носа. В испуге престарелая женщина отскочила от Петра со словами «свят, свят, свят», а затем, закрыв лицо руками, разревелась, причитая:

— Сынок, да разве ж я себе беру эти проклятые деньги? Зачем они мне, старой, нужны, когда я уже одной ногой в могиле? Это ж всё для них, моих деточек, без которых я жить не могу и которых безжалостно бросили, как собак.

Немного успокоившись, Антонина Петровна пригласила Петра в соседнюю комнату. Собственно, это была не комната, а большой зал, где стояло несколько столов и много стульев, на которых сидели дети и делали какие-то поделки.

— Дети, дети, идите ко мне, к своей мамочке, — не переставая тяжело вздыхать, произнесла Антонина Петровна.

Побросав свои дела, ребятишки младшей группы покинули свои места и поспешили к своей наречённой маме. Пётр обратил внимание, что некоторые как-то странно передвигаются. Только потом он догадался, что у одного был церебральный паралич, другие же вообще были врождёнными калеками. Был среди них и мальчик с синдромом Дауна.

Ребятишки окружили женщину и стали её успокаивать, а некоторые и сами заплакали.

— Ну что? Громите наш вертеп, — причитала заведующая. — А их куда? По больницам или в детдома, где они точно пропадут или разбегутся? Да, я с Зиной здоровеньких посылаю благотворительностью заниматься, а что ж тут зазорного, надо же как-то кормиться. У меня пенсия маленькая, на всех не хватает.

— Ладно, успокойтесь, я всё понял, — произнёс Пётр и выкатился из зала. — Вы мне лучше про Марину расскажите, про мою дочку.

Антонина Петровна утёрла платком слёзы, закрыла в зал дверь и вышла в прихожую. Постепенно она успокоилась и обстоятельно поведала Петру о том, как у неё появилась Марина и как внезапно её забрали богатые люди. Выслушав старушку до конца, Петр вздохнул и спросил:

— Ну, а кто эти иностранцы, из какой страны, где их сейчас разыскивать?

— А бог их знает, этих супостатов. По мне, всё едино — что французы, что немцы, я в их языках не разбираюсь, сынок. Но всё ж, кажись, итальянцы. Да-да, точно итальянцы, один из них всё Рим упоминал. Уж больно они меня застращали, ну, вроде как и ты сначала. А потом ничего, даже деньги дали, и немалые.

— Какие? Вот вроде этих? — и Пётр вытащил из кармана купюры.

— Да-да, эти самые. Две тысячи.

— Ладно. Ну, а кого-нибудь из администрации, из милиции вы запомнили?

— Да откуда ж, родимый! Я так боюсь эту милицию, что мне только и не хватало — спрашивать, откуда они взялись и кто такие. Тем более, они всё время грозятся нас закрыть.

Пётр махнул на старуху рукой, поняв, что ничего не добьётся от неё. Он уже собрался уезжать, как она вскрикнула и попросила подождать её, а затем ушла в зал. Оттуда она принесла Петрушку, которого Пётр когда-то собственноручно смастерил для дочери.

— Вот, возьмите — это игрушка вашей дочурки. Ума не приложу, почему она её забыла? Видать, сборы были скорые — её ведь сонную почти увезли, только с постели подняли.

Пётр не слышал старуху, он прижал к лицу выцветшую и постаревшую игрушку, приговаривая:

— Да, это была моя Мариночка, моя доченька. Ничего, родная, ничего, я обязательно встану на ноги и разыщу тебя, чего бы мне это ни стоило.

— Да, и ещё. Совсем запамятовала, старая, — махая рукой, затараторила заведующая. — Мариночку ведь не одну забрали. Вместе с ней, по её настоянию, увезли и мальчика Аркашу. Потому что без него Марина категорически отказывалась ехать. Она с ним сдружилась и почитала как братика. А как Мариночка вначале не хотела уезжать! Ни в какую! Всё твердила: «Вы меня бросили, ты меня предала, Микки». А та иностранка, что её забирала, сильно плакала, но Мариночка стояла на своём: «Не поеду, и всё тут». И только когда женщина сказала, что какой-то Никки при смерти, только тогда девочка согласилась ехать. И то, только с Аркашенькой. Вы не знаете, кто такой Никки?

Пётр отрицательно помахал головой:

— Первый раз слышу. Чушь какая-то — Никки, Микки.

Перед тем как покинуть старухину обитель, Пётр достал из кармана доллары и протянул их заведующей детского дома со словами:

— Возьмите эти деньги и потратьте на своих детей. Они мне приносят только несчастье.

— Что ты, что ты, родной, на кой мне эти фантики, я и с теми не знала, что делать, куда их деть. Спасибо Зинке — она их где-то поменяла на сто пятьдесят рублей. Мы на них с ребятушками неделю жили. Целый мешок картошки купили.

— Что?! За две тысячи долларов сто пятьдесят рублей?! Да ваша Зинка обокрала вас и ваших детушек. Вот прохиндейка! Ну, какая же вы тёмная, а ещё бывшая учительница. Да за них можно было взять около двенадцати тысяч рублей.

— Возможно, и так, только ведь я в валюте ничего не понимаю. А с Зинки спрошу, как только явится. Её уже две недели нет.

— Как же, спросите! Она сейчас где-нибудь в Сочи гуляет на эти деньги с кавалерами. А вы тут с детьми небось последнюю картошку доедаете. И вообще — гоните её прочь отсюда. Похоже, она связана с криминалом. Неспроста в криминальной среде её называют Зинка-подпольщица.

— Так, так, милок, — вновь запричитала старая учительница. — Ох, проклятущая эта Зинка. Я всегда чувствовала, что она нехороший человек, постоянно обманывает меня и детишек. Ведь это она вашу Мариночку ко мне привела, сказала, что её бросила мать.

Пётр покачал головой и грустно произнёс:

— Да так оно и есть. А скажите, почему Мариночку переодели в мальчишку и назвали Мишей?

— Так ведь по нынешним временам девочку опасно отпускать в большой город, сами понимаете. Ну вот, я её Мишей и нарекла, покуда не подросла.

Пётр вздохнул:

— Ладно, сделаем так. Чёрт с ней, с этой тысячей, как-нибудь обменяю. А вам дам в рублях. Я сегодня получку получил, точнее расчёт, и немалый. Так что поделюсь с вами и вашими детками. Вы только, пожалуйста, распорядитесь этими деньгами сами. И никому больше не доверяйте, в особенности, вашей Зинке — опять обманет.

— Поняла, родненький, поняла, касатик, — и престарелая учительница вновь заплакала, принимая деньги.

Затем она поклонилась Петру до земли.

— Спасибо огромное, сынок! От всех моих детушек желаю тебе получить столько любви и счастья, сколько ты заслуживаешь по своей доброте душевной. Кстати, доченька ваша, Мариночка, унаследовала от вас безграничную любовь и доброту к людям. У неё сильный и твёрдый характер и одновременно добрый и отзывчивый.

Тепло попрощавшись с Антониной Петровной, Пётр покинул детский приют, покатив к остановке электропоезда.

Прибыв на Казанский вокзал, он первым делом посетил бомжатскую подсобку. Ещё когда Пётр был на вещевом рынке, разыскивая дочь, он прикупил подвернувшийся заплечный ремень для Артёмкиной гармошки. Заехав в туалетную подсобку, он крикнул:

— Артём, принимай подарок. Доставай свою отвёртку. Сейчас мы присобачим ремень к твоему гармазону.

Но ему никто не ответил. В углу одиноко и сиротливо стояла Артёмкина гармошка-двухрядка, подаренная родителями ещё в детстве. С пола встала бывшая медсестра Любка и подошла к Петру.

— А, солдатик. Как здоровье? Совсем осунулся.

— Где Артём?

— Сгорел наш Артёмка.

— Как сгорел? Что, пожар был?!

— Да нет. Артёмка за вечер сразу две бутылки водки выпил и утром не проснулся.

— А гармонь? — невпопад спросил Пётр.

— А что гармонь? Пусть стоит, может, ещё и найдется какой музыкант. Только ведь, как играл наш Артёмушка, вряд ли кто так сыграет.

И бывшая медсестра заплакала. Это был единственный человек, кто всплакнул по безвременно ушедшему Артёму — несостоявшемуся пианисту, когда-то подававшему большие надежды в консерватории.

Пётр молча положил заплечный ремень на гармошку и покинул подсобку.

Глава 20

Прибыв в Воронеж, Пётр первым делом прикатил по адресу Ивана Шведова, чтобы забрать свои награды и кое-какие документы, оставленные на хранение. Вызвав через уличных мальчишек Ивана, Пётр его так и не дождался, зато вышла его жена и с ходу обрушилась на Петра, обозвав собутыльником. Затем, рассмотрев, что перед ней инвалид, успокоилась и поведала Петру, что муж бросил её, связавшись с другой женщиной. К тому же он начал много пить. Пётр догадался, о ком идёт речь, и как ни трудно ему было передвигаться на инвалидной коляске по городу, всё же приехал к дому давней подруги Ивана, Нинке.

Оба были дома, и оба были пьяные.

— А, Петруха! — с порога заорал Иван, помогая Петру въехать в дом. — Ну, рассказывай, братан, сколько денег срубил. Я смотрю, ты весь зелёный, небось зелёных и срубил?

И Иван расхохотался, хлопнув Петра по плечу.

— Я-то позеленел, а вот ты подурнел, уйдя от семьи.

— А это не твоё собачье дело, — скривился Иван, косо глянув на сожительницу. — Ты в своей семье разберись, а потом учи других.

Иван налил в свой стакан водки и крикнул захмелевшей женщине:

— Нинка, принеси ещё один стакан для дорогого гостя.

Затем вновь обратился к Петру:

— Я тебе ещё тогда говорил, что достали они меня с тёщей, заразы. Всё им не так, всё им не эдак. А вот с Нинулей всё иначе, всё хорошо. Хочешь — пей, хочешь — гуляй, хочешь — работай, где хочешь. Одним словом — идиллия, Петруха.

И Иван обнял вернувшуюся с кухни Нину.

— Давай выпьем, Петруха, за мою новую жизнь. К чертям старую.

— Нет, спасибо, Ваня, здоровье последнее время не позволяет пить. Я ведь что приехал? Хочу забрать свои ордена, медали и документы к ним, которые отдал тебе на хранение, помнишь?

Иван поставил на стол стакан с водкой, который хотел опрокинуть в горло, и задумался.

— Петро, документы на ордена и медали я сейчас принесу, а что касается самих орденов и медалей, то попозже.

— Не понял?

— Ну, понимаешь, в данный момент их у меня нет…

— Что значит нет? Ты их что, продал?!

— Боже упаси, боже упаси! Просто дал поносить, и скоро их мне вернут, — начал выкручиваться Иван.

— Ты что дурака включаешь, Ванёк? Или совсем одурел? Куда дел ордена и медали, скотина? — зло прошипел Пётр, притянув за ворот Ивана.

— Отпусти, больно. Я их продал на рынке одному знакомому меняле. Мне не на что было жить. С работы и из семьи меня турнули. Но я их верну, Петро, обязательно верну, как найду работу.

— Какой же ты после этого офицер, хоть и бывший? Как ты мог продать чужую судьбу? Ведь я за них кровь проливал! Это всё, что у меня осталось взамен ног и рук. Ты за стакан водки свою семью и Родину продашь, сука! Неси документы, тварь, а ордена и медали вернёшь в ближайшее же время, я с тебя не слезу, сволочь.

И Пётр отшвырнул от себя своего бывшего товарища и друга Шведова.

Пётр не стал возвращаться в дом престарелых, куда его первоначально определил полковник Быстров. Он прямиком направился в гарнизонный Дом офицеров, который стал жертвой раздела между новоявленными коммерсантами и твёрдыми последователями защиты правого дела. Его с удовольствием приняли и временно определили в одну из комнат развалившегося детского кружка «Умелые руки». В благодарность Пётр не терял времени даром. Он всецело подключился к немногочисленному коллективу, безуспешно отстаивающему Дом офицеров. Пётр стал самым активным членом этих несдающихся людей в борьбе с Воротило. Со временем у Петра возникла смелая и дерзкая идея: на базе имеющегося технического оборудования и помещений открыть производство протезов для инвалидов-афганцев, и не только их. Эту идею Пётр вынашивал давно, ещё в Афганистане. Так сильно было его желание вернуться к нормальной, человеческой жизни. Потому что эта нормальная жизнь снилась ему каждую ночь, где он снова был счастлив со своей семьёй, и только к утру внезапно в сон врывалась мина и вновь безжалостно разлучала его с родными людьми. Пётр часто останавливался возле того дома, где они с Виолеттой снимали квартиру, и подолгу вспоминал прошлые дни, унесённые ветром. В это время он всё прощал Виолетте, потому что… по-прежнему продолжал любить её. Однажды ему приснился сон. Издалека к нему долго шла женщина в афганском платье, с накинутой на плечи любимой кофточкой Виолетты. Черты лица были неразличимы. Она протягивала к нему руки, приговаривая: «Любимый, я тебя так долго искала, неужели мы не свидимся ещё несколько лет?» Сон оказался вещим и в будущем сбылся.

Чтобы выйти из критического положения с пропадающим Домом офицеров, Пётр решительно начал действовать. Заручившись поддержкой многочисленной армии ветеранов-афганцев, которые всецело одобрили его идею и вознамерились помочь, Пётр направился в городскую администрацию исполнительной власти города.

Рано утром Пётр с двумя такими же, как и он, активными товарищами был у входа в администрацию города. Часам к девяти появилась чёрная «Волга», и из неё вышел глава администрации. Не вникая в суть вопросов, он что-то буркнул Петру и его сотоварищам и исчез в лабиринтах здания.

«Ну что ж, большому кораблю — большое плавание», — решили Пётр и его товарищи и спустя день вновь явились перед светлые очи чиновника. Ан нет, он и в этот раз был не готов принять немногочисленную делегацию, сославшись на титаническую занятость. Так повторялось несколько раз, а время шло, и, похоже, вопрос о передаче Дома офицеров уже решался в пользу коммерсантов. Да и товарищи Петра уже махнули рукой, не веря в справедливый исход. Тогда Пётр решился действовать самостоятельно. Так же утром, прибыв к администрации города, Пётр стал ожидать приезда градоначальника. Завидев подъезжающую «Волгу», Пётр на инвалидной коляске выехал на дорогу, преградив путь машине. Противно заскрипели тормоза, и машина остановилась в метре от инвалидной коляски. Как ошпаренные выскочили то ли охранники, то ли заместители градоначальника и начали с руганью оттаскивать нарушителя спокойствия. В этой суматохе и криках Пётр боковым зрением увидел, как чиновник вылез из автомобиля и не спеша направился в здание администрации, нисколько не заботясь о случившемся инциденте. Видать, это был у него не первый случай. Петра это взбесило. И когда двое здоровенных парней, матерясь, оттащили его на тротуар, он ухватил одного из них за пах своей железной хваткой. Тот согнулся в три погибели и застонал, ударяя кулаком по плечу Петра. Пётр невозмутимо произнёс:

— Так, дружище, берёшь меня в охапку вместе с креслом и тащишь в кабинет к своему шефу. В противном случае у тебя сегодня на обед будет омлет с колбасой.

И Пётр ещё сильнее сдавил свою стальную ладонь. Здоровенный детина схватил коляску вместе с Петром и, скорчившись, потащил в кабинет своего грозного начальника.

Тот был крайне удивлён и возмущен, когда к нему в кабинет без стука ввалился его подчинённый и нагло опустил инвалидную коляску с Петром возле начальственного кресла.

— Спасибо, дружище, — произнёс Пётр и разжал стальную хватку. — Обратно я доберусь сам.

Покраснев и неуклюже оправдываясь, парень мухой выскочил из кабинета, держась двумя руками за пах.

— Это что за манеры?! — разозлился чиновник. — Завтра он вас под дулом пистолета будет заносить?!

— Если потребуется, то и под дулом автомата, — не устрашившись, произнёс Петр. — А иначе ожидание доступа к вашей персоне может затянуться до второго пришествия. Нас с товарищами уже вторую неделю футболят, не позволяя встретиться с вами по очень важному делу, не терпящему отлагательств. В остальном прошу извинения.

Чиновник закурил.

— Ну и в чём состоят ваши дела, не терпящие отлагательства?

Пётр весьма обстоятельно и доходчиво разъяснил позицию своих соратников по сохранности Дома офицеров и организации на его базе предприятия по производству протезов для инвалидов.

Начальник внимательно выслушал взволнованный рассказ Петра, затем, вздохнув, произнёс:

— Несмотря на ваш убедительный рассказ в пользу спасения Дома офицеров и разуверившихся афганцев, этот вопрос уже давно решён и как таковой снят с повестки. И вот почему. Во-первых, у города нет материальных и финансовых средств восстанавливать старое здание. Во-вторых, есть люди, готовые восстановить его, но уже в коммерческих целях, создав там торговый центр, так необходимый населению. Ну, и в-третьих, сейчас очень круто меняются времена, и по идеологическим соображениям так называемый Дом офицеров фактически изжил себя и практически никому не нужен.

Пётру показалось, что рядом с ним стоит не городской чиновник, а недавно назначенный комиссар областного военкомата, подполковник Воротило.

— Быстро спелись, — тихо произнёс Пётр.

— Что вы сказали?

— Да так, ничего. Однако во все времена идеология должна всегда оставаться одной. Это содействие и помощь обездоленным и почти гибнущим людям, я имею в виду инвалидов-афганцев. Всё остальное может подождать, и в частности торговый центр.

— Это демагогия, капитан! — вскричал чиновник, перебив Петра. — И не парьте мне мозги со своими инвалидами. Есть специальные многочисленные отделы и службы, где успешно решаются вопросы бывших афганцев и инвалидов. А то, видите ли, нашёлся благодетель, который в одиночку решил помочь всем страждущим! Что касается строительства нового Дома офицеров, то этот вопрос уже включён в бюджетный проект следующего года и обязательно будет решён положительно. Понятно, капитан? Всё, больше не задерживаю. Вам помогут спуститься на улицу.

И рассвирепевший чиновник нажал кнопку на столе. Сиюминутно вбежала молоденькая секретарша.

— Катенька, позови моих помощников, пусть помогут спуститься товарищу.

Пока Катенька вызывала помощников, оба молчали. Пётр глядел в пол, а градоначальник перебирал бумаги на столе, сурово сдвинув брови и сжав губы. Пётр нарушил это молчание.

— Николай Фёдорович…

— Боже, ты ещё здесь? Всё, капитан, я от своих слов и решений не отступаю, разве что если наша река вспять потечёт.

— Или я к вам на своих ногах завтра приду.

— Да-да, ты прав, капитан, приходи. Вот тогда и поговорим. А сейчас мне некогда, до свидания.

И чтобы совсем отделаться от назойливого посетителя, городской голова встал и пошёл к выходу, обронив на ходу:

— Извините, капитан, мне некогда. Работа.

Пётр крикнул ему вслед:

— Так я завтра приду?

— Непременно, но только на своих двоих и обязательно утром, — саркастически произнёс Николай Фёдорович. — И обязательно спляшешь с Катенькой. Завтра после полудня я уезжаю в командировку.

В своём новом пристанище, в мастерской Дома офицеров, Пётр призадумался: «А ведь это действительно шанс и, пожалуй, один из тысячи доказать всем и себе, что ты ещё чего-то стоишь. И если очень сильно захотеть, то обязательно получится». И, одержимый этой идеей, Пётр начал действовать. Ещё не зная, с чего начать, он первым делом позвал своих вновь приобретённых друзей — сторожа Степаныча и бывшего солдата-афганца Валерку Даниленко, который имел инвалидность.

— Так, ребята! Сейчас мы сотворим чудо. Я спроектирую ножные протезы, а вы поможете мне их сделать. Только, пожалуйста, не делайте вытянутые лица, я знаю, что говорю. Приходилось делать и не такие поделки. Главное — у нас есть мастерская со станками и необходимое сырье для изготовления пусть даже самых примитивных протезов. Всё, за работу, братцы, у нас слишком мало времени.

Уже глубокой ночью, по эскизам Петра, кустарным методом были изготовлены ножные протезы, на которых худо ли бедно, но с помощью костылей можно было передвигаться. Но Пётр не хотел на костылях. С помощью Степаныча и Валерки он пытался пройти самостоятельно хотя бы несколько метров. У Степаныча выступили слёзы на глазах, когда он в очередной раз видел падающего и вновь поднимающегося со стоном Петра.

Как всегда по утрам, приняв своих заместителей и дав им распоряжения, Николай Фёдорович через час распустил всех, оставив только одного.

— Катенька, приготовь, пожалуйста, нам с Александром Ивановичем пару чашечек кофе, — крикнул в открытую дверь Николай Фёдорович своей секретарше.

Через пару секунд секретарша появилась в дверном проёме и пролепетала:

— К вам, к вам…

— Ну, что квам-квам? Заквакала, — раздражённо произнёс градоначальник. — Я же вполне чётко произнёс. Принеси пару чашек ко…

Николай Фёдорович тоже осёкся и замолчал, открыв рот. За спиной Катеньки стоял капитан Дарьянов в форме офицера-десантника, слегка придерживаемый Степанычем.

Пётр слегка отстранил секретаршу и, опираясь на трость, вошёл в кабинет к градоначальнику.

— Здравствуйте, доброе утро, — обратился он к присутствующим в кабинете. — Николай Фёдорович, я сдержал своё обещание и пришёл на своих двоих. Осталось дело за малым — станцевать с Катенькой.

После некоторого молчания Николай Фёдорович, вздохнув, произнёс:

— Не надо, я всё вижу. Садись, капитан. Впрочем, можешь и стоять.

Затем он опять надолго замолк, потирая ладонью подбородок.

— Значит, так. Александр Иванович, неси сюда дело о передаче Дома офицеров под перестройку в торговый центр. Будем переоформлять.

Не дав до конца распоряжение своему заместителю, он обратился к Петру:

— А у вас конкретный план отработан по созданию цеха по производству протезов? И кроме того, какими денежными средствами вы располагаете для этого?

Пётр был готов к этому. Он достал из папки составленный ранее план и расчёты будущего цеха по производству протезов. Кроме того, он выложил на стол немалую сумму денег, которые ему выделил незабвенный Пётр Палыч.

— Александр Иванович, займитесь рассмотрением и корректировкой плана, наверняка он сыроват. А вот что касается денег, то этого маловато. Ну ничего, поможем. Кроме того, я внесу свою личную лепту в ваше благородное заведение. Надеюсь, вы не откажете.

— Ну что вы, Николай Фёдорович, с огромной радостью примем вас в свои ряды, — произнёс ободрённый Пётр.

Меж тем Александр Иванович быстро подскочил к своему шефу и, наклонившись, возмущённо произнёс:

— Николай Фёдорович, но это невозможно. Уже как неделю запущен план по началу строительства торгового центра. К тому же он полностью профинансирован Воротило. И эта необдуманная поспешность может привести…

— Кто такой Воротило? — рявкнул начальник. — Я вас спрашиваю?

— Как кто? — испуганно произнёс Александр Иванович. — Вы же знаете, Николай Фёдорович. Подполковник Воротило, комиссар городского военкомата.

— Вот и пусть занимается военкоматом либо уходит с этой должности к чертям собачьим. Так и передайте ему.

Градоначальник вконец разозлился. Он встал, сорвал с себя галстук и начал размашисто ходить по кабинету.

— Так и передайте этому Воротило. Если он ещё раз сунет нос не в свои дела, мы ему поможем расстаться с его должностью. Пусть лучше занимается своими непосредственными обязанностями. Вот такими, как этот капитан и ему подобными. А вы, Дарьянов, завтра утром будьте на месте и соберите людей, которые будут принимать самое активное участие в создании производства по изготовлению протезов. Если всё пойдет нормально, отошлем вас в Германию поучиться. Этих супостатов война научила как следует делать протезы, не то что наших. Как назовёте ваше будущее предприятие?

Пётр пожал плечами:

— Пока не знаю. Однако могу точно сказать, что однозначно в честь имени полковника Быстрова, который, к сожалению, не дожил до этого светлого для него дня.

— Быстров… Ах да, полковник Быстров, бывший комиссар. Впрочем, теперь уже не бывший, коль его имя будет носить столь важное предприятие нашего города. Всё, капитан, свободен.

— Спасибо, Николай Фёдорович, от всех бывших афганцев.

— Ладно, ладно, не скромничай, в этом есть и твоя заслуга. Ступай.

Пётр по-военному лихо развернулся в левую сторону и, осторожно опираясь на палочку, вышел из кабинета. Всем стало очевидно, с какой болью и напряжением ему это давалось. Он был сжат, как пружина.

Минуту помолчав, Николай Фёдорович встал из-за своего стола и тоже направился к выходу. Проходя мимо своего заместителя, слегка склонившегося в поклоне, он произнёс:

— Вот на таких мужиках ещё держится наша Русь-матушка, а не на таких жополизах, как вы.

У входа в здание счастливого Петра уже ждали друзья-афганцы. Поочередно обнимая его и поздравляя с успехом, они окружили его и, придерживая, повели к небольшому автобусу, чтобы увезти домой. Перед тем как сесть в автобус, Пётр немного помедлил, а затем обратился к друзьям:

— Ребята, до перекрёстка я хочу дойти сам.

И не дав им очухаться, медленно направился в сторону дальнего перекрёстка.

По тротуару центрального городского проспекта, опираясь на трость, не спеша шёл высокий русский офицер, красивый по-мужски. Перед несгибаемой волей которого в почтенном поклоне склонили свои головы кровожадные моджахеды, жестокие и коварные мафиози и чёрствые, алчные чинуши. Многочисленные горожане шли ему навстречу. И вновь среди них он был равным. Ему было неимоверно больно, как той Русалочке из сказки Андерсена, которая обменяла свой русалочий хвост на прелестные ножки, чтобы быть рядом с людьми. Но, несмотря на боль, Пётр был несказуемо счастлив, потому что всегда побеждает любовь. Любовь к жизни, к людям, к самому себе.

Глава 21

— Никки, Никки, вставай, — громко закричала Мариночка, вихрем ворвавшись в палату, где лежал Николай Петрович. — Дядя Коля, перестань болеть!

Перепуганные медработники буквально вытащили возмутителя спокойствия из палаты, выразив своё неудовольствие безобразным поведением русской девочки. Николай Петрович, будучи уже в сознании, извинился за Мариночку перед медперсоналом и попросил вернуть её в палату, пообещав, что всё будет тихо и спокойно. Вслед за Мариночкой в палату вошла и Мишель. Глаза её светились счастьем и радостью. Николай Петрович отыскал её ладонь и крепко сжал, при этом глаза их встретились. В них было столько любви и нежности, что океана не хватило бы, чтобы выразить всю их глубину и ширь.

Выписавшегося из кардиологической клиники Николая Петровича дома ожидал ещё один сюрприз. Он стал дважды папой, поскольку встретился с Аркашей — наречённым братишкой Марины. Мишель во всех подробностях рассказала ему, как съездила в Россию и привезла теперь уже двух неразлучных ребятишек. Николай Петрович одобрил действия своей супруги и ещё раз поблагодарил за оказанную услугу. А главное, он был признателен ей за возвращённые в семью любовь и согласие.

Через некоторое время, окончательно выздоровев, Николай Петрович возобновил свою оперную деятельность, но уже в меньших масштабах. В перерывах между работой оперный певец, как и раньше, «брал в охапку» свою большую семью и «тащил» гулять по сказочным местам знаменитой Ниццы.

Однажды, сидя с Мариночкой и Аркашей на берегу лучезарного побережья, Николай Петрович обнял обоих и с большой любовью произнёс:

— Милые мои детки, я хоть вам и не родной папа, но постараюсь сделать так, чтобы вы обязательно были счастливы в жизни и могли бы всего достигнуть. Мы с мамой Мишель уже видим, как через много лет Мариночке рукоплещет весь мир, очаровываясь исполнением прекрасных произведений. А Аркаша обязательно вылечится и тоже достигнет больших успехов, но уже в другой области. И как мне кажется, в литературной.

— Правильно, правильно, папочка, — разразилась громким смехом Мариночка. — Он умеет сочинять сказки и даже стихи.

Николай Петрович начал хвалить Аркашу, а Мариночка вдруг загрустила, а потом серьёзно произнесла:

— Папа Коля, а можно про себя я вас буду называть вторым папой, потому что первый папа у меня уже есть.

И девочка достала из кармана выцветшую и наполовину оборванную фотографию с отцовского погона, с которой улыбалась некогда счастливая семья Дарьяновых. На цветной фотографии слегка различались засохшие крапинки крови. Николай Петрович обнял Мариночку и тихо произнёс:

— Конечно же, Мариночка, твоим папой всегда будет оставаться папа Петя — единственный и неповторимый, который смотрит на тебя с этой фотографии. Храни её, потому что всегда по жизни тебя будет сопровождать его любовь.

Аркаша тут же экспромтом сочинил простенькие, но очень задушевные стихи.

Через месяц Николай Петрович написал письмо своему единственному другу Владимиру Ивановичу, оставшемуся в Москве в нелёгкий период так называемой перестройки.

«Привет, Владимир! Пишу тебе из солнечной Франции и бесконечно тоскую по заснеженной Москве. И прямо сейчас бы прилетел, но нужно немного подлечиться, а там не заржавеет. Хочу поделиться с тобой огромным счастьем, которое совсем недавно свалилось на меня и Микки. Может, это звучит смешно и банально, но у нас появились дети — Мариночка и Аркаша. И надо справедливо заметить — не без твоего счастливого участия. Я имею в виду твоё письмо, заставившее нас пересмотреть жизнь по-новому и взять Мариночку Дарьянову из Лианозовского приюта. Володя, должен огорчить тебя, но со мной недавно случился инфаркт. И если бы не Мишель и Мариночка, вряд ли бы мне удалось выкарабкаться из цепких лап злодейки. Поэтому я им бесконечно признателен и не представляю себе свою дальнейшую жизнь без них. С ними моя жизнь приукрасилась и обогатилась, а самое главное — как в далёкой молодости, вновь приобрела смысл и цель. Мариночка и Аркаша — замечательные ребята, с неугасаемой энергией и любознательностью. Я и Мишель приложим все усилия, чтобы в самое ближайшее время устроить обоих в престижные учебные и общественные заведения Франции, не пожалев для этого никаких средств. Единственным огорчением является болезнь Аркаши, из-за которой он плохо передвигается. Но мы с Мишель твёрдо убеждены, что это не проблема, и в ближайшее же время приступим к его лечению. В остальном жизнь течёт спокойно и без напряг, как у всех нормальных богачей. Возможно, Володька, я тебя злю этим, но, поверь, я искренне скучаю по старой жизни. И многое бы отдал, чтобы снова петь на оперной сцене. Да. Да, Владимир, я лишился самого главного — моей любимой работы, моего страстного занятия — пения. Впрочем, врачи говорят, что всё зависит от моего здоровья, а точнее, от сердца. Так что в данный момент я завидую тебе. И напоследок, дружище, посылаю тебе определённую сумму денег, прекрасно понимая, в каком отчаянном положении находится твоя семья в современном круговороте неопределённости, неразберихи и никому ненужности в современной России. И пожалуйста, не обижайся, так как это буду делать ежемесячно до тех пор, пока не буду уверен, что у тебя вновь всё стабильно. С пламенным южным приветом — твой друг Колька».

Уже через неделю Владимир Иванович получил письмо от Николая Петровича, а вместе с ним и денежный перевод на достаточно приличную сумму денег. Конечно же Владимира Ивановича коробило от мысли, что он докатился до подачки, пусть и от друга, но всё же подачки от богатого бедному. Тем не менее обстоятельства были таковыми, что посещаемость театров снизилась, а вместе с ней катастрофически снизилась и зарплата, которую выдавали не каждый месяц и на которую кое-как можно было протянуть месяц, потому что цены росли как на дрожжах. Эту сложную ситуацию испытал почти каждый гражданин России в то смутное время. Так что ежемесячные финансовые вливания в бюджет Владимира Ивановича со стороны его друга были как нельзя кстати. Но и Владимир Иванович не сидел сложа руки. Он не чурался никакой работы. Выступал везде, где только можно. Много ездил. Пел оперные арии в крупных городах и в небольших посёлках — одним словом, везде, где платили хоть какие-нибудь деньги. Так поступали все его друзья-артисты, разъезжая по большой стране, чтобы хоть как-то оставаться на плаву и кормить свои семьи.

Одна из поездок привела его в славный город Воронеж. Там Владимиру Ивановичу и его товарищам довелось петь в… Доме офицеров, поскольку на аренду большого зала городского драмтеатра банально не хватило средств. Народу собралось полный зал, и артистам пришлось исполнять сборную солянку — попурри из любимых в народе оперетт, опер и простых песен. Владимир Иванович исполнил несколько арий из опер и по окончании пошёл за кулисы разыскивать пропавшую трость, с которой он не расставался никогда и которая служила ему сценическим атрибутом в некоторых ариях. Костеря на чём свет администрацию Дома офицеров, Владимир Иванович своим грозным видом и громогласным басом перепугал половину служителей сей обители. Наконец ему всё же удалось найти человека, который то ли от испуга, то ли по другой причине указал место, где можно было найти его неразлучную палку.

— Веди меня туда! — грозно прорычал оперный певец, ухватив за рукав незадачливого чиновника. — Ишь, вздумали воровать! У кого? У знаменитости русской оперы! Сейчас я ему задам — мало не покажется.

Он отпустил маленького человека только тогда, когда тот довёл его до мастерской. И, не стучась в дверь, оперный певец ввалился в помещение.

— Где моя трость?! Мне указали на вас, — угрожающе прогремел он, обращаясь к сидящему за столом человеку, который мастерил какую-то поделку. — Это мерзко — красть чужие вещи! Немедленно верните, иначе я выпущу вам кишки, милейший! — разошёлся в общем-то всегда выдержанный и уравновешенный человек, которого, как и многих уже, достали неустроенность и беготня по клубам и театрикам среднего пошиба в поисках хлеба насущного.

Мастер отложил в сторону свою работу и, распрямившись в кресле, глянул на перекошенное лицо грозного дяди.

— Вы, наверное, пират, сбежавший с бандитского судна, выпускающий всем подряд кишки, — ни чуточку не смутившись, произнёс человек, сидящий за столом. — Предлагаю вам устроиться в наш театральный кружок на роль злого Карабаса Барабаса, а лучше Бармалея. Вот уж детям понравится! А вообще-то надо вести себя повежливее — всё ж в культурном помещении. Пусть не в храме искусства, но всё же.

— Слушай, ты! Бармалей! — подойдя вплотную, произнёс доведённый Владимир Иванович, на которого в этот день что-то нашло и он стал кидаться на людей. — Я не шучу. Или ты прямо сейчас возвращаешь мне украденную трость, или я вышвырну тебя с этого места. Козёл! — и Владимир Иванович левой рукой ухватил мастера за шиворот рубашки.

Реакция мастера была мгновенной. Он правой рукой ухватил руку Владимира Ивановича у запястья и, крепко зажав, резко наклонил её в сторону. Да так, что тот застонал от дикой боли. Не обращая внимания на боль, Владимир Иванович перешёл в атаку, чтобы отомстить обидчику. Теперь уже было не до бесед. Ухватив двумя руками мастера за грудки, оперный певец резко поднял того вверх и отшвырнул в сторону, при этом зло приговаривая:

— Я покажу тебе, ворюга, как сидеть и оскорблять заслуженных людей. Ишь ты, ему встать даже невдомёк.

Мастер в этот раз ничего не смог противопоставить силе нападавшего и, выдернутый с места, пролетел половину комнаты, больно ударившись о косяк двери. Лёжа на полу, он застонал, вытирая правой рукой разбитые в кровь губы. На полу лежал человек без обеих ног. На левой руке отсутствовала кисть.

Владимир Иванович в ужасе закрыл лицо руками и тихо проговорил:

— Боже, что я натворил!

Спесь как ветром сдуло. Владимир Иванович подскочил к мастеру и, схватив его в охапку, донёс до старого диванчика, где бережно уложил.

— Простите меня! Пожалуйста, простите! Я не знал… я не думал, — заикаясь, бормотал Владимир Иванович, не зная, как загладить свою вину. — Чёрт попутал. На меня что-то нашло сегодня. Простите меня. Чем я могу помочь вам?

— Только одним — подкатите сюда мою инвалидную коляску.

— А, да-да, конечно.

И Владимир Иванович быстро подкатил инвалидную коляску к диванчику. Мастер не без труда перебрался на неё, а затем перекатился обратно за свой верстак. Отряхнув пыль с брюк и рубашки, он сухо произнёс:

— Ладно, проехали, с кем не бывает.

Затем он протянул руку Владимиру Ивановичу:

— Пётр. Работаю здесь на производстве протезов для инвалидов-афганцев, ну и реставрирую сценический реквизит.

— Владимир Иванович, — пожав Петру руку, произнёс оперный певец. — Пётр, вы меня простите?

— Оба хороши. Вон и у вас запястье посинело. Приложите лёд.

— Да чёрт с ним, с запястьем. Ты-то как, не расшибся? Вон губа как распухла.

— До свадьбы заживёт, — улыбаясь, произнёс Пётр, прижимая платок к разбитой губе. — А трость я вашу не крал. Я её случайно нашёл. Сразу хотел отдать. Сказал ребятам, чтобы разыскали, кто потерял. А потом заинтересовался уникальной резьбой по дереву, ну и решил немного придержать у себя, чтобы перенять рисунок. Я ведь с детства увлекаюсь резьбой.

И Пётр обвёл рукой стены мастерской. Действительно — у стен стояли многочисленные стеллажи и полки, на которых располагались всевозможные поделки. Как ни странно, на полках красовались большей частью детские поделки. Это были весёлые Петрушки, куклы и прочие герои детских и взрослых спектаклей.

— У нас тут небольшой кукольный театр. Надо же чем-то и детей радовать.

На полках также можно было увидеть вещи, далёкие от сказочных персонажей, располагающие к пристальному вниманию, как неоспоримые произведения искусства. Так, на самом видном месте, на самой большой полке находилась вырезанная из дерева фигурка красивой девушки в греческой тунике. На плече у неё располагался кувшин для воды, который она грациозно придерживала руками. И она не шла, а как будто летела, легко отталкиваясь ногами от земли.

— Неужели это вы? — открыв рот, ахнул Владимир Иванович, искренне очарованный столь блистательной работой мастера. — Но как это можно сотворить, если у вас нет… Впрочем, простите, это неуместный и бестактный вопрос.

— Ничего-ничего, я и не такое слышал. Всё дело не в руках, а в той огромной любви к своему делу или занятию, без которого вы жить не можете и благодаря которому вы во многом существуете как человек. Что касается красотки с кувшином, то должен вас разочаровать — это не моя работа.

— Чья же?

— Да в жизнь не поверите — одного пьяницы-забулдыги. Месяца два назад привели его родственники ко мне, чтобы ему на ногу сообразить хоть какой-нибудь протез. А он наотрез от всего отказывается и говорит, что всё равно пропьёт эти деньги. Ну, родственники махнули на него рукой и в сердцах ушли, бросив его у меня. Этот инвалид зря время не терял и всё рассматривал мои поделки. А потом и заявил: «Я всю жизнь мечтал вырезать из дерева красивую женщину».

Ну, я ему и говорю:

— Так в чём же проблема — приходи сюда в мастерскую и вырезай. И что вы думаете? Утром следующего дня он был уже как штык. И уже через полмесяца девица была готова. Он даже бросил пить — вот что значит, когда у человека появляется цель.

— Ну, а сейчас как, он снова запил?

— Нет! Сейчас он замахнулся на богиню победы. Начал вырезать «Нику».

После некоторой паузы Владимир Иванович произнёс:

— Знаете что, уважаемый мастер, а возьмите-ка от меня в подарок мою трость, если вы, конечно, заинтересовались ею. Полагаю, что она повысит ваш творческий настрой.

И, взяв со стола свою трость, Владимир Иванович протянул её Петру.

— А как же вы? Эта вещь дорога для вас, к тому же она нужна для спектаклей.

— Ничего, обойдусь. Найду другую, попроще, зато я буду всегда помнить, что эта вещь находится в достойных руках и нужном месте.

— Ну что ж, спасибо. Конечно же я найду ей подобающее место в своём небольшом музее.

— Вот и замечательно. Знаете что? Сегодня я весь день занят, а завтра, если вы, конечно, не против, хотел бы продолжить беседу со столь замечательным мастером и человеком.

— Пожалуйста, приходите в любое время, я всегда рад всем, кто приходит с миром.

— Простите ещё раз за произошедший инцидент, — с извинением произнёс Владимир Иванович, потирая ноющую руку.

— Ничего. Чего только не случается между мужиками, — произнёс Пётр, прикладывая платок к разбитой губе.

Оба рассмеялись.

К вечеру следующего дня Владимир Иванович вновь появился на пороге всё той же мастерской городского Дома офицеров, но уже с другим настроением.

— Пламенный привет труженикам театрального тыла! — улыбаясь во весь рот, дружелюбно произнёс оперный певец.

В руках Владимир Иванович держал бутылку коньяка и небольшой свёрток, по-видимому, с закуской.

— Заходите, заходите, уважаемый, рад вас видеть снова, — не без иронии произнёс Пётр. — Должен вас обрадовать. Ваша трость заняла достойное место среди поделок, а рисунок резьбы я, с вашего позволения, перенёс на другие поделки.

— Только рад, только рад за вас, Пётр…

— Николаевич.

— Так вот, Пётр Николаевич, завтра наша труппа уезжает из вашего замечательного города «бомбить» следующие города и веси в поисках хлеба насущного. Но перед тем, как уехать, хочу поближе пообщаться со столь редким и самобытным мастером, как вы.

За разговором Владимир Иванович лихо разложил на столе принесённую закусь и открыл бутылку коньяка. Пётр любезно предоставил необходимую для этого посуду и стакан.

— Почему только один стакан? — удивлённо спросил Владимир Иванович. — Нет, так не пойдёт, я не алкоголик и пить один не буду.

— Не обижайтесь, Владимир Иванович, но у меня принцип, и если я его нарушу, то очень быстро сопьюсь и пополню и без того огромную армию таких же обездоленных инвалидов, как я. А мне ещё предстоит выполнить одно очень важное и ответственное дело. Дело всей моей жизни. А вы, пожалуйста, не стесняйтесь. Я же с удовольствием поддержу разговор.

— Ну что ж, — немного обиженно произнёс Владимир Иванович и налил себе полстакана коньяку. — За вас, Пётр, за осуществление вашей мечты и всех намеченных вами дел.

И Владимир Иванович разом осушил стакан. Крякнув от удовольствия и немного закусив, оперный певец спросил Петра:

— А скажи, Петя, если не секрет, что это за дело всей твоей жизни? Извини, что вот так сразу беру быка за рога. Но уж больно ты мне понравился, и хотелось бы побольше узнать о тебе, потому что в своей творческой работе я перед слушателями раскрываю образы многих замечательных людей, порой не зная о них ничего. Ты один из таких, с цельной и нерастоптанной душой и настоящим мужским характером.

— Что ж, спасибо, Владимир Иванович, за столь лестное высказывание в мой адрес. Буду только рад, если частичка из моего характера обогатит многочисленные образы, раскрываемые в вашем творчестве. Один Иван Сусанин чего стоит. Что касается дела всей моей жизни, то здесь нет никакого секрета, просто я ищу свою маленькую потерянную дочку. Вот уже в течение длительного времени я то выхожу на её след, то вновь теряю. Но никогда не теряю надежды, тем и живу.

Пётр смолк, затем произнёс:

— Наливайте себе ещё коньячку, Владимир Иванович, вижу, что не зря отработали у нас и сейчас хочется немного отвлечься и развеяться. Не стесняйтесь и не смотрите на меня. У меня сухой закон уже давно. С тех пор, как стал безногим.

— Не отчаивайтесь, Пётр, — тихо произнёс Владимир Иванович, положив свою ладонь на его плечо. — Расскажите, как с вами это случилось.

— В Афгане. Там я служил, там и подорвали. В общем, история не из приятных. Но это всё пустяки по сравнению с тем, что мне пришлось испытать по возвращении на Родину, — тяжело вздохнул Пётр.

— Да уж представляю, не с Луны свалился, — откинувшись на спинку стула, произнёс Владимир Иванович. — Сколько моих товарищей офицеров, да и просто солдат сгинули на этой жуткой и кровавой войне, а главное — несправедливой и такой ненужной и запутанной.

Владимир Иванович налил себе ещё немного коньяку и, подняв стакан, тихо произнёс:

— Петя, я пью за тех ребят, которые не вернулись оттуда. И пожалуйста, если можно, поподробнее о своей судьбе.

Дождавшись, когда Владимир Иванович выпил, Пётр начал:

— А что рассказывать, Владимир? Судьба у меня под копирочку, как у сотен, а возможно, и тысяч наших ребят, вернувшихся обездоленными с этой поганой войны. С той лишь разницей, что верная и доблестная моя супруга не дождалась меня и при случае сбежала в Москву за лёгкой жизнью. Я не осуждаю её, в конце концов, она вправе менять свою жизнь, исходя из сложившейся ситуации. Страшнее другое: она лишила меня единственного родного человечка — моего ребёнка, моей дочери. А ведь у меня на всём белом свете не осталось ни единого близкого человека, друзья не в счёт.

— Но позволь, Пётр! — перебив рассказчика, вступил в разговор Владимир Иванович. — По всем законам ты имеешь полное право видеть свою дочь и встречаться с ней, несмотря на капризы и взбрыкивания твоей бывшей жены. Мало ли что она хочет.

— В том-то и дело, что она не только от меня отреклась, но, похоже, и от дочери. В общем, бросила она нас обоих. И ведь сколько раз её проклинал, презирал, ненавидел, а время проходит, и я её снова прощаю и люблю.

— Ну и чёрт с ней, бросила и ладно. Бери и воспитывай свою дочь, свою кровиночку.

— Владимир Иванович, как это ни странно звучит, но я до сих пор не могу разыскать свою дочь, точнее, я уже её разыскал, но в самый последний момент у меня её буквально украли какие-то иностранцы из Италии. И вот сейчас я прилагаю массу усилий, чтобы продолжать поиски. Но пока всё безрезультатно. Нужны большие связи. А самое главное — много денег, чтобы выехать за границу и там осуществлять поиски дочери. Вон сколько бумаг исписал, а что толку?

— Вот оно что, — протяжно проговорил Владимир Иванович, изрядно уже захмелев. — А знаешь, Пётр, у моего лучшего друга произошла аналогичная история, только наоборот. Он совсем недавно разыскал своих детей и сейчас непомерно счастлив. Эти ребята буквально вытащили его с того света после перенесённого им инфаркта.

— Ну, вот видишь, кому-то же должно везти. Я только рад за него.

— Ничего, Петро, повезёт и тебе. Кстати, тебя нужно с ним познакомить, возможно, он тебе поможет чем-нибудь. Он с супругой и двумя детьми сейчас проживает в Ницце. Представляешь, как повезло этому чертяке, — рассмеялся Владимир Иванович. — Богатство ему, точнее его жене, урождённой француженке, буквально свалилось с неба, ну они и умотали туда. Я сначала злился на него, а потом остыл. Кстати, этот бродяга каждый месяц мне присылает приличную сумму денег. Я сначала кочевряжился, не брал, а после того, как чуть не протянул ноги, поумнел. Слушай, Петя, а где ты сейчас живёшь?

— А вот в этой мастерской и живу, спасибо администрации Дома офицеров — приютили. Правда, не задаром — делаю им всевозможные поделки и атрибутику для сцены.

— Как же им не стыдно — требовать от инвалида такого непомерного труда? — покачав головой, произнёс возмущённый Владимир Иванович.

— Ну что вы, — улыбаясь, проговорил Пётр. — Это я их умолял, чтобы мне предоставили хоть какую-нибудь работу. Потому что иначе с тоски можно сдохнуть. Кроме того, мы с ветеранами отбили этот Дом офицеров у одного негодяя-коммерсанта в военных погонах и продолжаем войну до сих пор, потому что он не оставляет надежды своими наворованными деньгами заткнуть многим рты. И тогда Дом офицеров прекратит своё существование, а на его месте будет красоваться супермаркет. Но, кроме того, что я здесь живу, я с товарищами открыл мастерскую по производству протезов. Пусть примитивную, но всё ж многим помогает.

— Но ведь тебе, офицеру-афганцу, положено жильё от государства за твои лишения и подвиги!

— Мне ещё положены бесплатные похороны с салютом у могилы. Хорошо, что наши чиновники и это не спешат делать, а то бы всех быстренько урыли, — с сарказмом произнёс Пётр. — Стою на очереди. Только когда дадут — неизвестно.

— Слушай, Петя, а как звали твою дочку?

— Мариночка. После того как её бросила мать, схлестнувшись с каким-то прохиндеем, она длительное время находилась в детском доме в Подмосковье, в Лианозове. Оттуда её и забрали.

— Лианозово… Лианозово… — задумчиво произнёс Владимир Иванович. — Пётр Николаевич! — наклонившись над столом, прищурился Владимир Иванович. — А как твоя фамилия?

— Дарьянов, Пётр Николаевич.

Владимир Иванович хотел что-то сказать, но сильно поперхнулся и, вскочив, отошёл от стола. Кашель его длился недолго. Попросив извинения, он на некоторое время вышел в туалет.

Хмель его как рукой сняло.

— Вот так история, — вслух самому себе проговорил Владимир Иванович, обильно поливая лицо холодной водой из-под крана. — Выходит, я своими руками осчастливил одного человека, моего друга детства, а другого сделал несчастным на всю жизнь, если не больше. И случается же такое в жизни. Ладно, а сейчас-то что делать? Рассказать всю правду Петру и тем самым убить лучшего друга, который только-только выкарабкался из тяжёлой болезни? Нет, этого я никогда не сделаю. Пусть жизнь сама решает, как быть.

Спустя некоторое время Владимир Иванович вернулся в мастерскую. В руках он нёс гитару. Зайдя в помещение, он обомлел. Посреди комнаты стоял Пётр, который в отсутствие певца приладил свои протезы и вышел навстречу своему гостю.

— Вот, теперь мы на равных, — улыбаясь, произнёс Пётр. — Правда, это мне стоит неимоверных усилий и страданий, но со временем освою. Кстати, сам смастерил.

— Молодец, Петро! Вот это мужик! Вот это сила! — искренне восхитился Владимир Иванович. — Полагаю, и всё остальное преодолеешь.

Оба снова присели за стол.

— Может всё же выпьешь, Петя? Ну, совсем чуток? Видишь, гитару притащил, у ребят свистнул, что-нибудь споём.

Пётр махнул рукой и произнёс:

— Ну, разве что чуток.

После того как выпили немного коньяку, Владимир Иванович спросил:

— Ну, что будем петь?

— Вот эту, давай напою.

И уже через несколько минут песня звучала прекрасным дуэтом, под гитару:

Порадовав душу себе и Петру, Владимир Иванович произнёс:

— Ну что ж, буду потихоньку собираться. А скажи, Петро, если ты найдёшь свою дочь, а я нисколько в этом не сомневаюсь, где ты с ней будешь жить и как обеспечивать? Извини, но ты же инвалид и гол как сокол.

— Это не вопрос. Если я научился всем смертям ходить на этих ходулях, то уж поверь мне на слово, что расшибусь в лепёшку, а своей доченьке обеспечу достойную и сытую жизнь.

— Верю, верю, Петя. Но когда ты найдёшь её в своей Италии, захочет ли она вернуться к тебе от богатой и обустроенной жизни, которую наверняка уже вкусила? И захотят ли отдать тебе её новоиспечённые родители, которым она досталась недёшево и нелегко? Об этом ты подумал?

— Что касается приёмных родителей, то мне плевать на них. Это моя дочь, и закон на моей стороне. А вернется ли она ко мне? Да как же не вернуться, если каждую ночь она снится мне, а значит, и я ей снюсь. И мыслим мы одинаково, потому что это моя кровинушка, которая всё время ждала меня с войны и сейчас ждёт. И скажу напоследок тебе, Владимир Иванович, я всю жизнь придерживаюсь того принципа, что если люди когда-то любили друг друга и были счастливы, то, несмотря на все препятствия, всегда побеждает любовь.

Владимир Иванович встал из-за стола, подошёл к Петру и обнял его:

— Пётр Николаевич, мне кажется, нет, я просто уверен, что в ближайшем будущем ты обязательно встретишься со своей Мариночкой. Вот всё, что я могу пожелать тебе перед уходом.

— Дай-то бог, дай-то бог, чтобы сбылось всё, что вы пожелали, уважаемый Владимир Иванович. Заезжайте, всегда буду рад вас видеть.

Владимир Иванович подошёл к двери и, немного помявшись, произнёс:

— Простите меня заранее, Пётр Николаевич, за мой вопрос. Но если не удастся разыскать Мариночку, что тогда?

— Я её обязательно разыщу. А иначе зачем жить, ради кого и ради чего? Жизнь только тогда имеет смысл, когда мы кому-то нужны.

— Прощайте, Пётр Николаевич.

Два месяца гастролировал Владимир Иванович со своими товарищами артистами по городам и весям огромной страны, чтобы привезти домой сколько-нибудь заработанных денежек и, отдохнув, дальше задумываться о своём существовании. В Москве его ожидала масса корреспонденции, в которой он обнаружил письмо от Николая Петровича, в котором тот сообщал, как у них всё хорошо и замечательно. И самое главное, что он вновь окреп здоровьем и уже принял приглашение петь, вот только не знает, в каком городе, возможно, даже в Париже.

Оперный певец тяжело вздохнул и, покачав головой, произнёс:

— Мне бы твои проблемы, Колька… в Париже. Да за стабильную зарплату я бы в каком-нибудь Мухопоганске пел. Боже, когда же кончится эта перестроечная неразбериха и мы начнём жить нормально? Который месяц уже зарплату не дают.

Во время двухмесячных гастролей Владимира Ивановича не покидала терзающая мысль о вопиющей несправедливости, постигшей несчастного инвалида, отца Мариночки.

«Как же так, — думал он. — Ребёнок обрекает двух отцов на несчастье». Владимира Ивановича осенила мысль: раз у девочки волей обстоятельств два отца, так пусть они у неё и будут, и оба воспитывают. С сердца как будто камень свалился, и в тот же вечер Владимир Иванович написал письмо своему другу, в котором подробно и без утайки рассказал всё об отце Мариночки, предоставив другу право выбора и заранее извинившись за невольно нанесённую душевную боль. В конце он написал:

«Знаешь, Коля, пусть я буду сволочью перед тобой, в надежде, что ты меня когда-нибудь простишь, чем всю жизнь буду подлецом перед несчастным человеком, у которого судьба отняла всё. И я не хочу замалчивать этот несправедливый и вопиющий факт. А уж тебе решать. А я тем самым снимаю камень со своей души и сердца. Ещё раз прости».

Глава 22

Войдя в богато убранный кабинет, Мишель нашла там своего мужа в весьма и весьма удручённом состоянии.

— Что случилось, Никки? — в привычной манере, беззаботно спросила супруга.

Николай Петрович, низко склонив голову, протянул ей письмо от Владимира Ивановича. Мишель села в кресло и внимательно его прочитала. По окончании чтения она повернула лицо к мужу и столь же спокойно произнесла:

— Хорош гусь! Ты ему денежку, а он тебе каку. Видите ли, у него сердце кровью обливается. Сам замутил всё это дело, а теперь на попятную. Впрочем, как я поняла, он предоставляет тебе право действовать на твоё усмотрение. А он, в свою очередь, обязуется молчать на основании вашей давней и верной дружбы. А посему нечего грустить и сомневаться, милый. Считай, что этого письма не было. Его просто нет.

И Мишель яростно разорвала письмо на мелкие кусочки, приговаривая:

— Ага, вот так взяла и отдала какому-то дяде столь вымученное счастье моей семьи. Перебьётся, поезд ушёл. Раньше надо было думать. И никакой суд ему не поможет. Пусть даже не рассчитывает, — продолжала распаляться Мишель. — Инвалид — себя не может носить, а туда же — отец, видите ли, отыскался.

И, швырнув на пол многочисленные обрывки, Мишель подвела черту:

— В общем, всё, Николай, считай, что письма не было, вычеркни его из своей жизни. А обрывки домработница сейчас соберёт.

Николай Петрович поднёс указательный палец к виску и произнёс, обращаясь к Мишель:

— Из головы это не вычеркнешь.

— Всё, хватит нюни распускать. А своему дружку с этого дня прекрати оказывать финансовую помощь, а не то он, глядишь, ещё что-нибудь этакое подкинет. От чего ты опять в больницу сляжешь. Идиот какой-то, а не друг.

Мишель вышла из кабинета. Как ни тяжело было, но со словами жены Николай Петрович, хоть и с трудом, но согласился. Тем более что в кабинет тут же вбежала счастливая Мариночка и, обхватив шею Николая Петровича руками, расцеловала его в щеки.

— Никки, мы только что катались на катере по морю с ребятами и Аркашей. Было так здорово! А завтра учитель колледжа обещал всем конную прогулку.

— Вот и здорово, Мариночка, вот и хорошо. На ужине всё подробно расскажешь, а сейчас мне надо перейти в другую комнату по делу.

И встав, Николай Петрович перешёл в смежную с кабинетом комнату. Марина добродушно посмотрела ему вслед и уже собралась вприпрыжку выскочить из комнаты, как неожиданно увидела в кабинете отца непорядок — разбросанные по полу мелкие обрывки бумаги.

— У нас бы в детдоме за такое сразу бы наказали. Надо срочно убрать.

И нагнувшись, она в считаные секунды быстро собрала все обрывки письма в ладошку. Но ладошка была маленькая и несколько обрывков вновь упали на пол. Положив в карман платья скомканные обрывки, Мариночка подняла с пола два выпавших клочочка. На самом большом из них было что-то написано, и Мариночка невольно прочитала: «Пётр Дарьян». Далее текст отсутствовал. Девочка быстро вытащила из кармана все обрывки письма и, разложив их на полу, начала прикладывать друг к другу в надежде, что что-нибудь получится. Но у неё ничего не выходило. Раздосадованная девочка ударила ладошкой по кусочкам бумаги, и те белыми снежинками поднялись в воздух.

— Опять от меня что-то скрыли, — серьёзно произнесла Мариночка. — Ох уж эта Микки! Но ничего, я всё равно прочитаю это письмо, где говорится про моего папу.

И девочка, собрав обратно все обрывки, побежала разыскивать Аркашу.

— Аркашенька, помнишь, как ты в детском доме развлекал всех ребят тем, что мог собрать любой разорванный листочек с текстом? Пожалуйста, сделай это сейчас, очень надо. Там про моего папу что-то написано. Они порвали это письмо, чтобы скрыть от меня.

Аркаша долго и усердно пыхтел, вертя и прикладывая разрозненные бумажки. Обладая феноменальной способностью аналитически мыслить, он уже через несколько минут сумел скомбинировать и сопоставить отдельные фрагменты некогда цельного текста. Чтобы собранный листочек не разлетелся от дуновения, Аркаша вырезал несколько полосок клейкой ленты и осторожно перенёс все листочки на эту ленту. В результате уничтоженное письмо возродилось. Словно великие исследователи-первооткрыватели, ребята склонились над письмом и, перебивая друг друга, начали читать. В результате склеивания текст получился отвратительного качества, но это не остановило юных исследователей. Многие слова были абсолютно непонятны детскому уму, однако основные моменты ребята чётко уяснили и поняли. Что Мариночкин папа жив и проживает в данное время в Воронеже. Что он живёт плохо и у него нет ног. Прочитав письмо, Мариночка приложила его к лицу и горько заплакала. Услышав пронзительный плач, в комнату вбежал Николай Петрович, а за ним и Мишель.

— Что случилось, дорогуша моя? — подняв девочку с пола, спросила Мишель.

Мариночка протянула ей склеенное письмо и произнесла:

— Мой папа жив, и он сейчас в нашем любимом Воронеже. Зачем вы ничего мне не сказали и порвали письмо от папы?

В словах девочки было столько укоризны, что на первых порах взрослым стало очень стыдно, и они не нашли, что ответить. Первой опомнилась Мишель.

— Девочка моя, Мариночка! Во-первых, нельзя читать чужие письма, со временем ты это поймёшь. Во-вторых, это письмо не от твоего папы, а от совершенно незнакомого человека, который когда-то видел твоего папу. И было это очень давно, а посему на данный момент о нём опять ничего не известно.

— Ты опять всё врёшь, Микки, — вытирая слёзы, проговорила девочка, оттолкнув от себя Мишель. — Я хочу к папе, в Воронеж. Я соскучилась по зиме, по снежным горкам, по снеговикам. Отвезите нас с Аркашей обратно, пожалуйста.

И девочка вновь разразилась громким плачем, надрывно приговаривая:

— Если вы меня не увезёте, я всё равно сбегу из вашей Франции, вместе с Аркашей.

— Николай, сделай же что-нибудь, видишь, какая началась истерика у ребёнка!

Видя, что Николай Петрович не предпринимает никаких действий, продолжая стоять в раздумье, Мишель присела на колени, обняла девочку и начала успокаивать её, поглаживая по головке:

— Ну что ты, ну что ты, родная, успокойся. Мы обязательно поедем в Воронеж, но только не сейчас, а немного попозже. И уж если ты затронула вопрос о своём папе, то послушай правду о нём. Он глубокий инвалид, без рук, без ног и, говорят, где-то в Москве побирается, как нищий. Он превратился в страшного дядю, всегда пьяный и оборванный. Ты к такому папе хочешь?

— Мишель, прекрати! Ты чего несёшь? — очнулся Николай Петрович.

Мариночка отскочила от Мишель и уставилась на неё, широко раскрыв глаза:

— В Москве? Так, значит, это был он, мой папа! Меня тянуло к этому дяде, как же я не узнала его?

— Николай, уйми её, пожалуйста, иначе она нам такое наговорит!

Николай Петрович подошёл к заплаканной девочке и, присев, утёр ей слёзки на щеках.

— Успокойся, Мариночка, мы обязательно съездим к твоему папе, даю тебе честное слово. Как поправлюсь окончательно и справлюсь с делами, сразу и поедем.

— Ну да, конечно, поедет он, — ни с того ни с сего взорвалась Мишель. — А потом опять переживания, сердце. Нет уж, дорогой, если тебе наплевать на своё здоровье, так уж позволь мне о нём позаботиться. И нечего потакать этой соплюшке.

И схватив упирающуюся Мариночку, Мишель потащила её из комнаты, приговаривая:

— Ишь ты, от горшка два вершка, а туда же — командовать. Ничего, я тебя быстро отучу. Мы перед ней и так и сяк, все на пупе извертелись, а она вон что вытворяет! Посидишь у меня под замком — быстро научишься родителей уважать.

И Мишель, протащив её через коридор, закрыла на ключ в одной из комнат. Там Марина просидела целый день. Почти через каждый час к двери подходил Аркаша и спрашивал о её самочувствии. Сначала девочка не отвечала. Затем, подбежав к двери, попросила Аркашу, чтобы он стащил у Мишель ключ от двери.

— Как я могу это сделать, если она его носит в кармане?

— Придумай что-нибудь, Аркаша.

— Но если я достану ключ, ты ведь сбежишь от них.

— Мы убежим вместе, — тихо прошептала Марина через щель двери.

Аркаша некоторое время помолчал, потом обиженно произнёс:

— Но ведь тогда я никогда не вылечусь, а здесь меня устроили в клинику и лечат. Мне уже стало легче ходить.

— Тогда я сбегу одна. А ты как вылечишься, тоже приедешь.

— Нет, Марина, зря ты всё это затеяла. Не надо было мне собирать тебе это письмо, видишь, как всё плохо вышло.

— Если тебе наплевать на своих родителей-пьяниц, которые тебя выкинули, как собаку, то я люблю своих родителей, какими бы они ни были, и никогда их не брошу. А ты — предатель, уходи отсюда и никогда больше не появляйся.

И Марина отбежала от двери в глубь комнаты.

Аркаша долго пыхтел у двери, затем заковылял прочь. Часа через полтора ему удалось вытащить ключи у Мишель. Быстро, как только мог, он сразу же направился к своей наречённой сестре. Подойдя к двери, мальчик тихо окликнул Марину, но никто не отозвался. Аркаша почувствовал, что через дверную щель сильно дуло. Немного подождав, он сам открыл дверь. Окно было открыто настежь, а за спинку кровати привязана скрученная простыня. Аркаша притащился к окну и увидел цепочку связанных простыней и скатертей, которая тянулась до самой земли с третьего этажа.

Марину нашли вездесущие французские полицейские вечером следующего дня на железнодорожном вокзале. Её задержали, когда она тайком пыталась проскочить в вагон, следующий рейсом Ницца — Париж. По прибытии домой бойкая девочка-сорвиголова, размахивая скомканным письмом, вновь начала категорически требовать от своих новоиспечённых родителей, чтобы её отправили к отцу в Воронеж.

Ни Николай Петрович, ни Мишель не были готовы вот так вот, с бухты-барахты, расстаться с таким трудом приобретённой дочкой. И конечно же они всячески отговаривали Марину, ссылаясь на неправдоподобие письма и на то, что Николай Петрович не перенесёт этой разлуки. Но непреклонный характер девочки, унаследованный от отца, не дал им никаких шансов. К глубокому своему сожалению, они всё же поняли, что девочку уже не удержать ни разговорами по душам, ни тем более силовым воздействием, потому что настрадавшаяся девочка от пяток до макушки была пропитана неиссякаемым желанием встретиться со своим папой Петей.

И Николаю Петровичу, обладающему обширными связями и средствами, не оставалось ничего другого, как приобрести билеты и оформить визы в Россию. На вокзале, обняв плюшевого медвежонка, подаренного Николаем Петровичем, Марина долго прощалась с Аркашей, обещая ему, что, как только он вылечится, она его сразу заберёт в Воронеж. Сухо простившись с Мишель, Мариночка быстро заскочила в вагон вслед за Николаем Петровичем. Аркаша, сильно прихрамывая, долго шёл за вагоном, махая рукой, пока тот не обогнал его. По его щекам текли горючие недетские слёзы, как и у Марины.

Мишель, автоматически помахивая рукой, приговаривала:

— Ну, теперь, Никки, ты меня вряд ли упрекнёшь в нелюбви к девочке. Скорее бы теперь с этим хромым уродом разделаться. Как мне всё это надоело!

Заключение

И вот столь долгожданная встреча состоялась, причём к абсолютному неведению Петра, который, ни о чем не догадываясь, работал в своей мастерской.

Тихо скрипнула дверь, и в комнату вошёл Николай Петрович.

— Здравствуйте, Пётр Николаевич.

Пётр оглянулся, оторвавшись от работы. Увидев незнакомого мужчину, грустно стоявшего в дверях, он произнёс:

— Здравствуйте. С кем имею честь познакомиться?

И видя, что мужчина продолжает растерянно стоять в дверях, оптимистично добавил:

— Да вы не стесняйтесь, проходите, садитесь. Если вы по поводу заказа на протезы, то вы не ошиблись адресом, и мы вам обязательно поможем.

— Я привёз вам дочь, — тихо и грустно произнёс Николай Петрович.

— Что вы сказали? — тоже еле слышно произнёс Пётр и схватился за сердце. — Что вы сказали?

Голос его дрогнул. Он попытался встать, но, чуть оторвавшись от стула, вновь рухнул на сиденье.

— Она здесь, за дверью, Пётр Николаевич. Сейчас она плачет и тоже очень переживает. Она вас очень долго искала.

Собрав всю волю в кулак и превозмогая боль от протезов, Пётр поднялся со стула и, не сгибаясь, вышел в коридор, где, уткнувшись носиком в колени, на скамейке сидела плачущая Марина.

— Здравствуй, доченька, здравствуй, Мариночка, — дрожащим голосом произнёс Пётр, ещё не совсем веря в реальность происходящего. — Прости меня, доченька, что я тебя так долго искал.

Устремив на Петра заплаканное лицо, Марина тут же сорвалась с места и, подбежав к отцу, запричитала:

— Папка, папочка, наконец-то я тебя нашла! Наконец-то! А мне говорили, что ты без ручек и без ножек. Они всё врали. Они обманывали меня.

Пётр подхватил её и, крепко прижав к себе, зашептал:

— Роднулечка моя, теперь-то уж я никогда не расстанусь с тобой.

— Папочка, у меня есть братик Аркаша, — бойко произнесла Марина, когда Пётр опустил её на пол. — Ты не испугаешься, что он плохо ходит, а иногда передвигается в коляске? — наивно спросила девочка.

Пётр склонился и поцеловал её в лобик:

— Нет, Мариночка, не испугаюсь. Теперь я с тобой ничего не буду бояться. Где твой братик, веди же его скорее.

— Он остался во Франции с Микки, его будут там лечить. У него больные ножки.

Мариночка ещё что-то тараторила, глядя в счастливые и искрящиеся глаза Петра, затем выпалила:

— Папа, а можно, чтобы Никки, то есть дядя Коля, оставался моим вторым папой?

Только сейчас Пётр обратил внимание на стоящего рядом мужчину, который в одночасье сделал его счастливым. Пётр подошёл к нему. Обняв Николая Петровича, Пётр Дарьянов произнёс:

— Если бы не протезы, я прямо сейчас бы наклонился и поцеловал вам ноги. И если пожелаете, давайте станем братьями. В любом случае я обязан вам жизнью за то, что вы для меня сделали. И конечно же для Мариночки, коль она вас называет папой.

Затем Пётр подошёл к дочке и погладил её по ершистой головке:

— Конечно же, Мариночка, у тебя сейчас два папы. И я буду бесконечно рад, если ты будешь любить нас обоих.

Когда девочка зашла в мастерскую, она ахнула, раскрыв рот:

— Папочка, какие красивые игрушки! А можно мне ими поиграть? А вон тот кораблик похож на тот, что ты мне делал в Воронеже, когда мы ещё с мамой жили.

— Здесь все игрушки твои. Кстати, это всё тот же кораблик, с той квартиры, где мы жили с мамой, только я его немного переделал.

Но Мариночка его уже не слушала. Подбегая вприпрыжку то к одной кукле или поделке, то к другой, девочка не знала, с какой начать. Она весело приговаривала:

— Как же здесь хорошо! Наконец-то я дома.

Глядя на это, Николай Петрович произнёс:

— Много ли надо маленькой птичке для счастья? Воля и родная природа вместо золотой клетки.

А потом тихо вздохнул и добавил:

— Вот и я тоже устал от золотой клетки. Скажите, а где вы живёте?

— На данный момент в этой мастерской, но вы не беспокойтесь, у меня подходит льготная очередь на квартиру. А сейчас и подавно дадут, ведь у меня дочка.

— Да нет, я не беспокоюсь, просто хотел предложить свою квартиру в Москве, всё равно пустует.

Пётр, вздыхая, улыбнулся:

— Огромное спасибо, но я Москвой сыт по горло. Лучше здесь, в тиши.

Мариночка с большим корабликом в руках подбежала к Петру и с грустью произнесла:

— Папочка, а когда мама приедет?

Пётр вздохнул и тоже с грустью ответил:

— Когда-нибудь приедет.

Николай Петрович погостил у Петра до следующего вечера, а в ночь уехал в Москву к своему другу Владимиру Ивановичу.

На перроне железнодорожного вокзала, перед отправлением, Марина запрыгнула на Николая Петровича, обхватила его за шею руками и крепко-крепко несколько раз поцеловала в щеку. Второй папа крепко прижал её к себе и нежно погладил по головке.

— Дядя Коля, пожалуйста, вылечите Аркашу, чтобы он бегал как я.

— Конечно же, конечно, а иначе зачем же он остался?

— И передайте ему, что я его очень люблю.

И Мариночка, вспомнив мальчика с красивым лицом, не по-детски зарделась, что сразу заметили мужчины и переглянулись. Они одинаково подумали: «У этих ребят всё ещё впереди».

Но это уже совсем другая история…